***
Пришлось вести Сесиль Сэндхилл от дома на Колледж-Лейн до Виктория-Стрит, где к ведьме и её конунгу присоединились высокий вампир с двойняшками и не похожим на всех остальных мальчиком. Потом конунг высадил Сесиль с коляской и вампира с одним ребёнком у королевского Альберт-Дока. Подселенец на выверенно безопасном расстоянии держался позади. Присматривался. Безусловно, его временем была ночь. Но после многих изнуряющих (а такими они были не только для Валери Сэндхилл), причём бесполезно изнуряющих ночей пришлось высунуться днём. Сесиль сильно походила на себя прежнюю, но и многим отличалась. Она, как подселенец помнил из восприятия когда-то живого Кинси Рондо, идя рядом с вампиром и ведя за руку ребёнка, всё так же легко и беззастенчиво смеялась. Миледи обе всегда много смеялись, шутили и любили остроты. Сесиль оставалась по-прежнему маленькой, стройной и очень живой. Эта живость тянула за собою, как якорь, выброшенный из стопора и намертво держащий корабль рядом. Новым подселенец посчитал всё то преходящее и проходящее, что люди связывают в своей жизни с одеждой, модными веяниями, сиюминутными пристрастиями и приобретённой компанией. Но настораживало его не это. Было что-то иное. Может, наработанная мощь самой ведьмы. Может, её уверенность в безопасности, которая говорила, что страх уже пережитой смерти проработан и существенно ни на что не влияет. Может, странное поведение густой толпы, через которую шли ведьма, вампир и дети, неосознанно расступающейся и дающей дорогу. А может, настораживал и беспокоил аурический импринт. Не ведьмы. Он был всё тем же огненным, жарким и плотным. Не детей, которые все трое были словно запечатаны в золотые светящиеся коконы. Подселенец понимал, что Сесиль и Валери поставили на каждого ребёнка защиту. И не одну. Иначе какой прок быть ведьмой, если не окружить безопасностью всех, к кому привязан? Другим был импринт вампира. Начать с того, что у них, у вампиров, вообще никогда не было никакой ауры. Однажды умершие тела не озаряло ничто. Считать за свет тёмный мёрзлый покров не дальше полудюйма от тел было неправильным. И этот покров исправно вампира рядом с Сесиль Сэндхилл укрывал. Но весь его прошивали нити ослепляющих белых молний. Постоянно клубящаяся грозовая туча— вот на что был похож свет вокруг вампира, за которым шёл подселенец. Встретить такой свет здесь и в таком необычном контексте — вот что было удивительным. В астрале богов не было. Там они скучали и туда не заходили. Встретить бога в физическом мире временами было можно, и подселенец с богами сталкивался, но никогда не видел ничего божественного в попадавшихся ему вампирах.***
Сесиль перестала следить за барахтающимися в поролоновых кубиках Домеником и Фрэйем, потому что знала, Джон слышит и их, и Адама. Она отвернулась с чашкой кофе и стала любоваться оживлённой Мёрси. Джон молча пил кровь из бутылки. Медитативность Сесиль и собственное безмолвие устраивали. Попеременно среди игрушек, в шариковом бассейне или в мягком городке сопели, кряхтели и шлёпались младенцы. Адам, дожидаясь Коры и мороженого, назначил себя старшим из трёх и добровольно за Домеником и Фрэйем присматривал. Иногда он, повиснув руками за страховочную сетку, прижимался к той лицом и кричал: «Папа, я тут!» А дождавшись кивка и улыбки, снова убегал. Когда Джон услышал «папа не разрешает нам говорить с чужими» и не по-хорошему вкрадчивое «твой папа прав: чужие бывают очень опасны», Сесиль уже успела кофе допить, а сам он допил кровь. Развернувшись на скамейке, Джон взглядом мгновенно отыскал Адама. И «чужого», с которым сын говорить отказывался. «Чужой» присел у борта бассейна с шариками и держал маленького Фрэйя за пухлую руку. Джон встал. Сесиль, привлечённая движением, повернула голову. Мгновенная перемена, сделавшая её почти неузнаваемой, убедила Джона, что Сесиль узнала «чужого», несмотря на отзеркаливающие «рейбены» и то, что сам Джон его никогда в окружении ни одной из миледи не видел. На лице Сесиль отразились чувства, которые Джон даже не сразу опознал, потому что ничего подобного прежде на её лице и не видел: страх, отвращение, злоба и бессилие. Все они сменяли друг друга, говоря только об одном: «чужого» от детей нужно держать подальше. Джон знал, что детям мало что могло по-настоящему грозить, и тем более его поразила реакция Сесиль. Уж если она боялась, так «чужой» оказывался кем-то или чем-то из ряда вон выходящим. Вряд ли он просто неприятный человек. Да вряд ли он и человек. Не вампир. Своих Джон чувствовал. Волшебник? Ну может быть. Только очень могущественный. Просто невероятно, если сама миледи Сэндхилл с лица сошла. — Джон… — прошептала Сесиль. — Твою… Боже, Джон… Все размышления о происходящем и анализ ситуации, как оно и бывает, уложились у Джона Сойера в секунду-другую. И не успела Сесиль связно закончить оборванной фразы, как он уже вынул Фрэйя из бассейна, попутно вытянув детскую руку из высохшей и будто пергаментной руки «чужого». — Адам, уйди к Сесиль, — сказал Джон. Дважды повторять не пришлось. Адама как ветром сдуло. «Чужой» поднялся, медленно и неспеша, одёрнул, скорее для вида, чем по необходимости, джинсовую ветровку и только после этого посмотрел на Джона. Действительно, кожа у так необычно подействовавшего на самообладание Сесиль была невероятно состарена. Тонкая, жёлтая той желтизной, какая достаётся покойникам, покрытая сухой сетью морщин. Волосы росли редко и, скорее, проплешинами. Джон не видел его глаз, и что-то подсказывало: это даже хорошо. Взяв Фрэйя за запястье, которое побывало в старческой руке, Джон огладил его, проверяя на отсутствие царапин, в то же время не спуская взгляда со стоящего возле. Кроме всего прочего очень отвлекал запах. «Чужой» смердел. И всё усугубилось, стоило ему открыть рот и произнести: — Ваши мальчики в порядке. Их руки, ноги и всё остальное. Все их маленькие тела. Дети мне не подходят. Вырасти со мною они не смогут, так что просто потрачу время… — Убирайся, — жёстко бросил Джон. «Чужой» улыбнулся. Рот с чёрными, изъеденными зубами был отвратителен. Сесиль наконец, собравшись, оказалась рядом и забрала сына к себе на руки. «Чужой» повернул к ней лицо. — Здравствуй, миледи. — Съеби отсюда, — вместо «здравствуйте» сказала Сесиль. — Не стоит так бояться. Волею случая получилось, что ты мне теперь не нужна. — Вот и проваливай, — кошачье шипение. Сесиль, становясь собою, изо всех сил пыталась понять, кто перед нею. Она видела невероятно изношенное тело Кинси Рондо, но самого Рондо в том не было. Человеком, а тем более магом, и не пахло. Была сущность, что вовсю телом попользовалась и теперь таскала его за собою, будто собственную могилу. Но что за сущность и откуда? — Чем бы ты ни было, уёбывай туда, откуда тебя принесло, — Сесиль отошла чуть дальше, относя Фрэйя и отмечая, что Доменик уполз далеко в городок, где, тыча пальцем в брякающие лапки, увлёкся музыкальной сороконожкой. — Уже не могу. Это тело мало на что годится. А знала бы ты, как удобно в вас, людях, кататься. До поры до времени, конечно. — Кто это? — не выдержал Джон. — Наконец-то дельный вопрос, — с отдалённо напомнившим смех бульком откликнулся «чужой». — Я отвечу, если ответишь мне, кто ты. И, возможно, если мне понравится ответ, я уйду. Джон начинал злиться. Он в кои-то веки не мог считать себя владеющим ситуацией. Агрессия Сесиль выбивала из колеи. Реакция «чужого» держала в напряжении. Отвечать совершенно не хотелось. Да и было просто унизительным, в конце концов. — Унеси Фрэйя к Адаму, — попросил Джон Сесиль. — Да, уноси мальчика, миледи. Вы оба бесполезны. — Джон… — Унеси ребёнка. Услышав тон, Сесиль послушалась. — Я жду. — Я Джон Сойер. — Нет, это не ты, — «чужой» потянулся чуть ближе. Гуляющие и отдыхающие вокруг продолжали наслаждаться приближающимся вечером на набережной Альберт-Дока. На Джона, Сесиль и «чужого», учитывая разговор без громкой экспрессии, не обращали внимания. — Откуда в тебе этот божественный потенциал? — протянул «чужой». — Кто его оставил? Ты был богом, который стал вампиром? Ты убил и выпил бога? Что делает тебя таким? Джон невероятным усилием сдержал в себе брезгливость. И даже уловил причину повышенного любопытства, проявленного к нему. «Чужой» как-то понял, что Джон носит в себе часть Мохини, которую отдала ему Виктория, и именно это привлекло внимание. — Кто ты? — в свою очередь спросил Джон. — Торопишься, Джон Сойер. И до сих пор мне не ответил. — Ты уйдёшь, как обещал? — Да, — «чужой» поправил «рейбены» и кивнул для пущей убедительности. Джон оглянулся на Сесиль. Та стояла, закрывая Адама и Фрэйя, и, как показалось Джону, что-то держала в обеих руках. А чуть дальше, Джон видел, как они машут руками, шли Балицки. Длинные чёрные волосы Коры и Линды точно так же, как и у Сесиль, крутил ветер. — Я был человеком, но обратил меня бог. — Изумительно. Твоё тело может оказаться вечным. Чистейшей воды удача, — сказал «чужой» и снял очки.***
Хотя Кора и сидела в локте Юрэка, но из баловства тянулась к Линде: ловила её волосы и пыталась уложить, прижимая к голове ладонями. Линда шутливо отмахивалась, чем смешила Кору, провоцируя на продолжать. Обеим было весело. — Эй, леди! — для острастки цыкнул Юрэк, привычно лавируя в толпе теперь за трёх, а не только за себя и Линду, как бывало прежде. Кора уже разбиралась в серьёзных и шутливых интонациях голоса Юрэка, поэтому развернулась к нему лицом, хлопнула по плечам и (ну почти так же) ответила: — Эй, папотька! — после чего от души засмеялась. — Вон Джон и Сесиль, — разглядела Линда. Втроём подняли руки и помахали. — А рядом с Джоном что за хуй с горы? — присматриваясь, задался вопросом Юрэк. В любое другое время Линда бы его одёрнула, указав на ребёнка, но поскольку хуёв с горы она тоже видела сразу и любви к ним не питала, то молча с Юрэком согласилась. А согласившись, тут же насторожилась. На всякий случай. Это потому, что от персон обозначенной категории ждать хорошего не приходилось никогда, будь то святой отец, Питер Бауэр и вся его челядь, Тёрнер и Бекер и многие другие товарищи с возвышенностей, встретившиеся на жизненном пути Балицки. За то, что Юрэк с определением не ошибся, вдруг стало говорить очень многое. Во-первых абсолютно не отреагировавшая на подходящих Балицки Сесиль. Она стояла спиною, оттеснив и зажав между столом и скамьёй притихших Адама и Фрэйя. И вообще это была не гуляющая воскресным вечером и благодушно настроенная Сесиль, а затаившаяся кошка. Во-вторых Джон выглядел раздражённым. Если говорить мягко. А в-третьих хуй с горы был до крайности отвратительным и подобрался к Джону так близко, как никто и не подходил, кроме Дайана и детей. Но то была семья, а тут совершенно незнакомый. Чем внимательнее всматривалась Линда, тем яснее ей становилось, что считать собеседника Джона совершенно незнакомым будет ошибкой. Потому что она уже видела это лицо и этого человека. Безумно давно, далеко и в Чудоземье. Правда что выглядел тот куда как свежее, чище и моложе. — Милый, это не просто хуй с горы, — тронула Линда локоть Юрэка. — Это Кинси Рондо… — Кинси Рондо? Палач из Чудоземья, который убил Сесиль? — Юрэк поднял брови. — У меня отличная память на лица, так что да. Сказать что-либо в ответ Юрэк не успел, потому что узнанный Линдой Кинси Рондо снял очки и началось что-то запредельное.***
Не то чтобы Джон Сойер не видел мёртвых и давно мёртвых глаз. Видел, конечно. Даже слепые некрозные бельма, отталкивающие и проваливающиеся в глазницах. Но чтобы такими смотрел кто-то говорящий, мыслящий (а «чужой» ещё как мыслил) и двигающийся — с ним случилось впервые. Обнаруженное несоответствие ли отвлекло Джона, расхолаживающая ли уверенность, что мало кто посмеет на него напасть, или вдруг появившаяся в руках «чужого» невиданная прыть, но он не успел увернуться от заточенного бритвенного лезвия, чиркнувшего по ничем не защищённому горлу. Боль только-только начала заявлять о себе, как страшный, настойчивый и целеустремлённый удар, словно Джон вышел на встречную полосу скоростной трассы под колёса дальнобоя, вшибся в него. Будь удар такой мощи физическим, естественно, Джон упал бы. Но он понимал, что, здорово оглушённый и с огромным трудом ориентирующийся в пространстве, продолжает стоять. Как продолжал стоять перед ним и «чужой», неотрывно пялясь в лицо. Значит, его било по-другому. Порез на горле не был страшен сам по себе. Тело справлялось с раной, как делало это много раз прежде. Больше обескураживали удары. Потому что за первым пришёл второй, потом третий. И ещё. Чем быстрее стягивалась рана, тем сильнее что-то невообразимое пыталось или разнести Джона Сойера на атомы, и пробраться в него самого.***
Как только Джону перерезали горло, Линда выдохнула: — Юрэк, нельзя показывать этого детям. И тут же, словно забыв о муже, дочери, Рондо и истекающем кровью Джоне, встала под край полосатого тента кафе на набережной и развезла цунами. Над Мёрси, раскачиваясь и наливаясь мегатоннами воды, придонным мусором и рыбой, вздыбилась тёмно-зелёная речная волна. Все судёнышки и боты, что стояли у пристани, потащило вверх. Гул, скрип и треск поднялись оглушительные. Закричали родители, следом, напуганные их реакцией больше, нежели прежде не знакомым цунами, взвыли дети. Свободные и бездетные бросились в город, побросав всё: от лотков со сладостями до шляп и кружек со всею дневною выручкой. Волна добежала до шестидесяти футов в высоту и стала заваливаться на Альберт-Док. Первыми рухнули лодки, устраивая свалку, потом пришли пена и вода. Юрэк дал себе слово при возможности сделать Линде комплимент, ведь это цунами было правдоподобным на все девяносто девять процентов. На один процент приходился факт, что ничего, имеющего отношения к гигантской волне, вокруг не происходило. Но орущие и уносящие ноги из Альберт-Дока в том не разбирались. И уж точно никто не обратил внимания на происходящее с Джоном Сойером. А если и обратил, то толком не осознал. А если толком осознал, то не захотел вмешиваться. Своя шкура дороже. Юрэк верно понял слова Линды. И как только она замолчала, обернул вокруг головы Коры свою, давно отработанную на публике, иллюзию, совершенно обыденную и мирную. — Котёнок, — пискнула Кора и нежно заворочалась на руках. Изысканные фантазии показались лишними в складывающейся ситуации, поэтому Юрэк подбросил к головёнкам Адама и Фрэйя уже не только по иллюзии с котёнком, но и с парой-тройкой щенков английского бульдога. Серотониновый ажиотаж накрыл обоих мальчишек с головой. Наступило ещё одно, в своём роде, цунами. Продолжая удерживать созданные иллюзии, Юрэк огляделся, вслушиваясь в крики, вой, треск и водяной гул. Он знал, что где-то здесь был Доменик, и хотел его найти, прежде чем тот до трясучки перепугается несуществующей, но очень правдоподобной круговерти вокруг. Окружающие дети верещали будь здоров. Юрэк выматерился, уповая, что упыриный слух сам по себе вывезет и оправдает бытующее утверждение, будто бы голоса своих детей можно узнать из тысячи чужих. Но надежды Юрэка остались надеждами. Находить Доменика по рёву не пришлось. Тот вышел из городка сам, ковыляя в цветных шариках и вертя головой, вероятно раздумывая, орать от видимого и слышимого или обождать. А заметив идущих навстречу знакомых Юрэка и Кору, улыбнулся парой пока единственных зубов и потянулся руками. — Вот и ты, парень. Так-то лучше, — одобрил Юрэк, поднимая Доменика в свободный от мурлыкающей над котёнком Коры локоть.***
Сесиль бросила заклинание сразу, как только закипела река. Она знала — волна — иллюзия, как знала и то, что сама иллюзия — дело рук Балицки. Минуту назад Адам пискнул из-под ведьминой коленки, что видит Кору. Сесиль не обернулась на слова ребёнка, как не обернулась и к Линде с Юрэком. Даже тогда, когда появилось цунами и народ припустил из Альберт-Дока во все лопатки. Она догадалась: суматоха вокруг создана только для того, чтобы отвлечь от самого важного: от напавшего на Джона одержимого чем-то или кем-то Кинси Рондо. Сесиль видела, что этот кто-то или что-то пытается перепрыгнуть в новое тело. Джон приглянулся подселенцу божественным импринтом настолько, что тот передумал брать саму Сесиль, за которой шёл. И она так же видела, что попытки, предпринимаемые одна за одной, остаются бесплодными. Ранение отворило тело Джона, но перебраться туда подселенец не мог. Джон регенерировал, подселенец терпел неудачу за неудачей. Время уходило. Сесиль бросила заклинание. Оно свистнуло в воздухе и абордажными крючьями засело в плече одержимого тела. Невидимое обычному глазу, но необоримо цепкое. Подселенец резко крутанулся, задёргался, пытаясь выпутаться и вытянуть из разваливающегося плеча засевшие крюки заклинания. Напрасно. Оставалось одно. Зная, что новое тело — целое, сильное и бессмертное — вот-вот будет его, подселенец решил поступить так, как поступают попавшие в капкан лисы. Он потянулся к Джону, охватил его рукой и протиснулся в астрал. Заклинание Абордажный Крюк не подвело. Оно не выпустило тела, в котором засело. А вот тело подвело. На месте только что стоявших здесь дезориентированного Джона и разозлённого подселенца осталась лежать выломанная из ключицы и расползающаяся на глазах рука когда-то, очень давно и далеко, жившего Кинси Рондо.