Звездопад

      Оставшись безголовым, тело не двигалось, видимо, больше не находя в том смысла.       Джон не стал разбираться, куда укатилась голова. Вместо этого он попытался снова, но уже без помех, оглядеться и оглядеть себя. Ничего нового не увидел: вокруг была та же почти разреженная тьма с проблесками звёзд, а сам он с ног до головы оказался в собственной, уже высохшей до крошащейся ржавчины крови.       В кармане блейзера коротко вздрогнуло: разрядилась батарея смартфона. Толку в том всё равно не было. Джон пару раз пытался набирать номера миледи и Дайана, но с монитором начинала твориться визуальная, не слушающаяся команд дичь, часто встречающаяся во сне. Пытаешься набрать номер и позвонить, а вместо таких привычных действий с картинкой, клавиатурой и дозвоном происходит что-то тягучее, обрывистое, выскальзывающее из рук и черно, в конце концов, гаснущее.       Хотелось спать? Да. Но, Джон мог в том поклясться: он этого делать не собирался. Он чувствовал себя плохо: уставшим, даже разбитым. Грязным тоже. Стоять становилось сложно, клонило если не лечь, ровно вытянувшись, так сесть точно, желательно опершись спиною о надёжную вертикаль. С этим было туго. Джон едва привык, что ноги при каждом шаге не проваливаются через ничто. Стоит начинать привыкать, что раз нет горизонталей, то и нет вертикалей.       Он всё же сел, а минут десять (как Джон сам себе положил) спустя лёг. Потянулся, медленно дыша. Ещё немного, и веки отяжелели, сходясь друг с другом и превращая блеск дальних звёзд из слабого в лучистый, плывущий и яркий. Но стоило звёздам начать наливаться перед зрением острым ослепляющим светом, глаза сами собою открылись и Джон совершенно пробуждено оглядел пространство над собою.       Думать, что вместе с оторванной головой из вокруг исчез и подселенец, Джон не собирался. Он знал, хотя и не чувствовал: астральная сущность, ждущая его сна — рядом. Может, именно сейчас нависла сверху и пялится в глаза, отслеживая движения замедлившихся зрачков, век и ресниц. А может, свернулась поодаль, как шакал. А может, где-то далеко, но окажется близко сразу же, как Джон уснёт.       Но Джон не засыпал.       Поскольку думать об астральной твари было неприятно и чуждо, он переключился на родных, вдруг осознав, что был совершенно искренним, когда бросил Сесиль фразу про «тот возраст». Да, похоже, что он докатился до лет, когда можно получать настоящее удовольствие от своего образа жизни и от круга общения, который тщательно и долго-долго собирался. Выкристаллизировался, если так можно сказать. Он любил каждого из лёна и был твёрдо уверен, что, во-первых, «любил каждого» совершенно не работало когда-то ни с его кровной человеческой семьёй, ни с семьёй, созданной мисс Аддамс; а во-вторых, «любил каждого» пришло к нему медленно, постепенно, через «не хочу», «не могу», «мне этого не надо» и «в такое не верю» только после встречи с тогда ещё одними Валери и Сесиль, шизофреничным Милднайтом, Балицки и Котом.       Долгое время лён оставался с ним рядом без изменений. Так долго и так рядом, что Джон понял: ему не хотелось избавиться от хохочущих, смышлёных и любопытных ведьм. Его не тяготили Юрэк и Линда, как то происходило у Джона со всеми вампирами, которых (как-то глубоко в душе, просто шкурно) он презирал и начал сторониться. Наоборот, спустя время Джон вдруг поймал себя на меланхоличной зависти к зацикленности Балицки друг на друге, к их прямолинейной любви и привязанности. По-цыгански радушные и гостеприимные, они держали интимные и личные границы почище самого Джона, чем восхищали.       Джона не раздражали Элек и Никки. Того более, не было существующего в природе, но здесь себя проявившего соперничества между маскулинностью Джона и конунгов. Причин этому было множество, и в то же время ни одна из них, при должной аргументации, не оказалась бы весомой. Джон был склонен винить в происшедшем обыкновенную симпатию, которую вызывали Элек и Никки, а Элек любил говорить, что Джон дал им кров (это заслуживало долгой благодарности), хотя мог решить иначе, и что они некоторое время жили за его счёт, как раз с июня 1940-го по окончание Второй Мировой.       Джон был в увольнении в Пендлбери ровно трое суток. И ровно в середине этого короткого отпуска в двери его кабинета постучал совершенно седой Пратт и невозмутимо (хотя на самом деле был очень удивлён, но должность старшего дворецкого при лордах Сойерах обязывала) сообщил, что у ворот табор. Ну или бродячая труппа. Одно из двух. Просят еды и крова.       Джон отложил текст телеграммы, сдвинул лампу дальше по столу. Безусловно, он мог бы писать и в темноте, но слуги (особенно давно в поместье работающие) и так были поражены неизменной внешностью «молодого» господина, который пережил не только лорда Малькольма, но и Эшли и Гарри Сойеров, своих братьев. Шестидесятипятилетний лорд Джон продолжал оставаться высоким, подтянутым, не потерял ни густоты волос, ни остроты холодного взгляда, не спал по ночам и аскетично мало ел. Всё это заставляло слуг фантазировать даже после того, как он полностью поменял горничных, экономку, лакеев и камердинера. Домыслы и подозрения словно передались по наследству от уволенных только что в дом принятым. Лишь Йозеф Пратт остался. Он помнил Джона младенцем. И, пожалуй, был единственным, кто действительно мог подтвердить странные несоответствия в образе жизни и внешности «молодого» хозяина, как продолжал звать Джона в сравнении с почившим лордом Малькольмом. Возможно, здесь Джон попался на крючок сентиментальности: старший дворецкий был живой реликвией его семьи. А возможно, роль сыграло то, что именно Пратт умел держать язык за зубами, пресекая ползущие слухи и продолжая служить хозяину, несмотря на толки и подозрения.       Изначально Пендлбери отстраивался в пригороде Лондона, но за полтора столетия границы города существенно сдвинулись. Рокот Лондона уже можно было слышать, особенно ясными ночами, когда смолкала людская суета.       «Так что прикажете, милорд? Гнать взашей?» — с надеждой спросил Пратт.       «Спасибо, Йозеф. Я сам на них посмотрю», — Джон встал из-за стола и действительно сам вышел к воротам.       Пратт едва поспевал нести над ним раскрытый зонт, потому что хлестал ливень, выбивая струями из-под ног гравий подъездной дорожки.       Первым, кого увидел Джон, был кот. Ну, может, и не первым, но обратившим и приковавшим внимание. Здоровый такой, сидел в налитой луже, обвернувшись хвостом. Вода текла по чёрным бокам, капли срывались с усов и бровей, но кот как-то не по-кошачьи отстранённо и терпеливо сносил холодный ливень. Был слишком спокоен.       Две крошечные, конечно, тоже насквозь мокрые, женщины, стоило приблизиться, сделали книксен и в голос сказали: «Добрый вечер, милорд». Не удивительно, что Пратт принял их за актёров: на обеих, впрочем, как и на третьей женщине, были длинные, тяжёлые от ручной вышивки золотом и шёлковыми лентами платья с рукавами в пол. Позади стоял огромный и широкоплечий мужчина в кожаном нагруднике и мокром плаще. Длинные светлые, теперь потемневшие от воды волосы и борода закрывали ему почти всё лицо. В руке вымокший сжимал за кольцо рдяно мерцающий, окованный фонарь.       «У здоровяка меч. Точно актёры», — прошептал сдержанно дрожащий от холода Пратт.       Вампиров Джон опознал сразу, ещё приближаясь к скрывавшимся в вечерней тьме и пелене ливня воротам. И их-то безошибочно и принял за цыган Пратт. Жёлтые глаза вампира почти светились в темноте. И точно так же синели глаза его женщины. То, что они пара, становилось понятным, лишь стоило глянуть, как оба, обнявшись, стояли под ливнем. Эти тоже были одеты, как будто только-только отирались на балу королевы Гвиневры, тоже были сырыми, как из озера вынутые, и тоже облеплены длинными чёрными волосами.       «Милорд», — синеглазая вампир повторила книксен.       Джон повернулся к Пратту:       «Впустите. Дайте комнаты в нежилом крыле. Кому нужно, накормите. Одежду прикажите высушить и привести в порядок».       Бедняга Пратт как-то изумлённо посмотрел через очки и, тут же сдавшись, повернулся к воротам:       «Одну минуту, мне нужно принести ключ».       «Не беспокойтесь, больше, чем есть, уже не промокнем, — прогудел обозванный здоровяком. — Найдёте нас, где оставляете».       Пратт, всё так же держа над Джоном зонт, довёл его до дома, а через полчаса доложил, что всё сделано и господа актёры в гостиной у камина ждут чай и горячее вино.       Джон вышел к гостям.       Кот сидел у самого огня. Его мокрая шерсть, взбитая полотенцем, клоками торчала в разные стороны. От кошачьей шкуры валил пар, сам же кот вылизывался и натирал лапой морду.       Все остальные, завёрнутые в одеяла, сидели кто на диване, кто по креслам, а здоровяк стоял ближе к камину. И все, стоило Джону войти в гостиную, повернулись к нему и по-очереди отблагодарили.       Джон ограничился вежливым «не за что, так поступил бы каждый на моём месте», подошёл к укутанным и сидящим на низком диване вампирам, склонился и негромко предупредил:       «Никого в доме не трогать. Оторву башку».       Оба опустили взгляды и ещё раз отблагодарили за гостеприимство.       Джон выпрямился, оглядел дымящегося кота и остальных, тоже немного паривших (Пратт на дрова не поскупился), и счёл своим долгом напоследок уточнить:       «Может, нужно что-то ещё? Дамы?»       «Милорд, нет ли у вас модных журналов?» — спросила одна из маленьких женщин.       «Модных журналов?»       «Да. Хотим посмотреть, что здесь и теперь носят. Как вы могли заметить, наши платья здорово так отстают от актуальных фасонов, какими бы те ни были», — сказала вторая.       «Возможно, что-то найдётся у горничных…» — предположил Джон.       «Да, возможно, у горничных», — согласилась первая.       Словно по волшебству (но, скорее, потому что подслушивала под дверью) при упоминании горничных появилась Бэсси с подносом, уставленным чайником, чашками, джемом и печеньем.       «Бэсси, у вас есть модные журналы?» — спросил Джон.       Горничная опустила поднос на чайный столик, оправила фартук обеими ладонями и призналась, что у неё есть.       Пратт, стоявший в дверях на правах старшего дворецкого, укоризненно шевельнул бровями, словно говоря «ещё бы журналов не было» и «эти горничные — как одна вертихвостки, на уме только наряды».       Ночь прошла тихо. Слуги улеглись в половине двенадцатого, вампиры и остальные гости не выходили из отведённых им комнат, а вскоре прекратился и ливень.       Утро принесло первый из череды последующих шок.       К завтраку женщины спустились в ботильонах на высоком каблуке, нейлоновых чулках и утренних платьях с юбками-солнцем и рукавами-крылышками. И все три уже были завиты набирающей популярность укладкой «Виктори роллз» и с идеально наложенной алой, тоже набирающей популярность помадой.       Скорее всего, что выдержка Джону немного изменила, потому что когда появились короткоостриженные и с уложенными волной в косой пробор волосами здоровяк и вампир и, поддёрнув новейшие отутюженные брюки, сели за стол, он прикоснулся пальцами над бровью и несколько раз моргнул.       «Всё в порядке, милорд. Давайте познакомимся, в конце-то концов, — сказала первая маленькая женщина и дотронулась до его поднятой руки. — Меня зовут Сесиль Сэндхилл».       Джон перескочил с воспоминания давнего знакомства на случившееся гораздо ближе. И именно здесь, лёжа без сна и дела в астрале (Вообще можно было когда предположить хоть что-то в таком роде?), он с кристальной ясностью бессонницы понял, что до появления Дайана лён завяз в стагнации: все они засели в комфортном, сытом и беспроблемном существовании. Джон увидел, что до Дайана лён был, скорее, номинативным, а его обитатели этакими добрыми приятелями. Ведь именно так Джон и представил Дайану Балицки, Сэндхилл и Элека.       Но стоило самому Джону признать важность Дайана в своей жизни, лён, будто того ждал, его поддержал, а следом пришли изменения. Появились уже сам по себе Никки (Валери и Сесиль сняли его с порога между Чудоземьем и Исторической Землёю вторым), Ялу (с существой Джону пришлось обживаться так же, как и Дайану, вслепую), Иво (мгновенно изменивший сложившееся представление Джона о ведьмах и конунгах), а потом дети. Дети. Лён совершенно поменялся именно с рождением детей. С чем можно было сравнить происходящее? С жизнью прекрасного сильного дерева, высокого, здорового, покрытого густой листвой, но ни разу не расцветавшего. Новые в лёне люди заставили дерево цветами покрыться. А дети плодоносить. Эти изменения были органичными. Джон не жалел ни о чём, чего, казалось бы, лишился вместе с жизнью холостой и уединённой. И он всем существом хотел эти изменения вернуть.       Свет звёзд под веками снова обрёл слепящую яркость, пришлось его сморгнуть, долго вдохнуть и выдохнуть. Джон на секунду действительно закрыл глаза, поддаваясь усталости, повернул голову вбок. Дайан, положив локоть под голову, лежал рядом и смотрел. Поняв, что Джон его наконец-то заметил, дрогнул в губах и мягко и тепло улыбнулся, показав клыки:       — Привет.       — Привет, — выдохнул Джон. Но говорить что-либо ещё не спешил, пытаясь разобраться, что перед ним.       До сих пор Джон намеренно уходил от самого разрушительного, что легко могло вывести его из строя и чего не удалось сделать боли и угрозе потерять себя. От осознанно сдерживаемой тоски по Дайану. От диких предположений, что может никогда больше не случится держать в руках и прижимать Адама, чувствовать на лице его маленькие доверчивые ладони. Или что не придётся вести рядом Ригана и Элизу, ощущая затопляющую абсурдную гордость только из-за одного их существования.       Джон не позволял всем этим «никогда больше» и «не придётся» даже показаться на горизонте, потому что было кое-что, уверявшее, вопреки страху, в обратном: Валери и Сесиль его вернут. В этом не было сомнения.       Дайан перестал улыбаться, поёрзал, укладываясь удобнее, и похвалил:       — Ты не спишь без меня.       — Точно, — Джон прижал зубами по нижней губе, выпустил, — я не сплю.       Дайан проследил взглядом, оттолкнулся рукой от астрального ничто и, быстро изогнувшись, сел на Джона сверху.       Стало непривычно тяжело, так, что Джон выдохнул и положил руки на стиснувшие его колени, понуждая сдвинуться с грудной клетки ниже.       — Что не так? — ровные тёмные брови Дайана взлетели. — Ты не справляешься? Так от меня отвык?       Джон снова выдохнул, потому что Дайан оперся обеими ладонями ему в грудь. Стало ещё хуже. Руки сверху давили совершенно не так, как обычно прижимал ими Дайан.       — Ты устал.       — Как-то даже чудовищно, — согласился Джон.       — Просто помни, что я говорил: не засыпай без меня, — Дайан, оскалившись неправдоподобным частоколом зубастых игл, совершенно неожиданно бросился к лицу Джона.       Джон выставил перед собою руки и мгновенно раскрыл глаза. Сверху раскатывало, да так, будто он лежал на морском дне. Ворочалось, выдавливая из лёгких остатки разреженного воздуха.       Астральная тварь, устав ждать, пришла, думая, что Джон заснул, и пыталась добиться своего.

***

      Элек привёз Отиса Хикса на Колледж-Лейн час спустя, после того как дважды убедительно ткнул его кулачищем под рёбра и терпеливо дождался, пока бедняга отдышится и встанет с пола. Одевался Отис уже послушно, но в таких услужливых торопях, что попал в рукава куртки только раза с восьмого, а кроссовки перепутал и долго не мог понять, почему те жмут. Если бы Элек прежде не натренировался меланхолично и не вмешиваясь наблюдать за неуклюжими попытками Доменика и Фрэйя справляться с одеждой, он бы отвесил Отису ещё одного леща для скорости. Но Элек взял себя в руки, дождался, пока Отис закроет квартиру и со словами «пускай полежит у меня» отобрал у него ключ.       Сбегать или привлекать к себе внимание Отис и не пытался, видимо, сильно болели рёбра, но Элек всё равно включил защиту от детей на всех дверях «ренжровера».       У кованых ворот ждал Кот. Отис, насторожённый следующим позади шаг в шаг и словно принюхивающимся к обуви и одежде здоровым животным, несколько раз обернулся, пока шёл по корту галереи. А когда увидел, куда Элек его привёл, вдруг заупрямился.       — Послушай, Милднайт… Элек, это уже слишком. И не смешно, если даже тебе так кажется. Я здесь не останусь.       — Останешься, — устало не согласился Элек. — Заходи.       Отис замялся и тут же почувствовал, как лобастая голова кота боднула под зад, а сам тот вибрирующее и угрожающе взвыл. Мгновенно из гладкого, откормленного и ладного, пусть и неправдоподобно большого, животного кот перекинулся в шипящее, страшное и выпустившее сабли когтей и клыков исчадие.       Надо ли говорить, что в камеру Отис не просто зашёл, он в ней спрятался, задвинув за собою решётку и прижавшись в самом дальнем углу. И уже оттуда смотрел, как кот затеял, всё ещё продолжая дыбить шерсть по хребту и на хвосте, мяукать, исподлобья смотря в лицо Элека.       — Да, кот у него есть, — ответил Элек, чем ещё больше Отиса изумил.       Кот, страшной подковой пройдясь фута три до камеры, взвыл новым аукающим мяу.       — Поверь, тебе лучше не знать, как он живёт с этим стариком, — снова ответил Элек. — Но ты с ним полегче: Отис наш золотой билет.       Кот прошёлся пару раз туда-сюда, хлеща хвостом, и, угасающее урча, ускакал вверх по лестнице.       Элек закрыл решётку камеры и тоже ушёл. Он искал Валери. А лучше было бы найти сразу обеих миледи. Мысль, не дававшая ему покоя ещё до поездки за приманкой, навязчиво вертелась и просилась с языка.       Валери и Сесиль нашлись в галерее. И, похоже, вот только что загнали очередным чудикам как садовый декор семифутовые кельтские солнечные часы. Два сотрудника службы доставки, упираясь ногами и пружиня плечи, поднимали с пола каменную ось, чтобы под присмотром новых владельцев, боязливо стоящих чуть поодаль, упаковать ту в ящик и увезти, куда надо.       Элек поманил заметившую его Сесиль.       — Сесси, тут такое дело… — он взял её за локоть и отвёл подальше. Склонился, чтобы соблюсти некий тет-а-тет: — Мне кажется, Дайана нельзя подпускать к Джону, даже если вы планировали это сделать.       Сесиль подняла бровь.       Элек рассказал, как утром вёз Дайана на Виктория-Стрит и что тот говорил Джону напоследок. И что уже ему напоследок отвечал Джон. А потом напомнил, что, как говорила сама Сесиль, астральная тварь запрыгнула в Рондо во сне.       Сесиль кивнула:       — Элек, ты опасаешься, что шутливое «не засыпай без меня», брошенное Дайаном, сработало как приказ или установка? А такое же легкомысленное «обещаю, глаз не сомкну, пока тебя не будет рядом» выглядело как согласие гипнотизируемого?       — Ну может же быть? Просто допусти вероятность. И если сейчас так и есть и Джон не засыпает в астрале, чем, уверен, бесит тамошнюю тварь до чёртиков, то стоит Дайану появиться рядом, он уснёт.       — И подселенец добьётся своего, — в раздумьях сказала Сесиль.       — Дайан жаждет лично найти и спасти Джона, — сказала подошедшая Валери. Она на прощание взмахнула покупателям солнечных часов рукой, стёрла улыбку и уже полноценно включилась в разговор. — И, уверена, он жаждет вломить подселенцу от всей души.       — Мне ли не знать, — согласился Элек. — Но если я не зря беспокоюсь?       — Гипноз Дайана не работает с Джоном. Джон его создатель. Это иерархия семейных отношений.       — Ну, до недавнего времени мы все думали, что Дайан вообще не работает с гипнозом. Мы ошибались? — иронично напомнил Элек, выпрямляясь и разводя плечи. — Кто теперь может утверждать, что Дайан… Ну ладно, может, он и сам того не понимает… Что, если Дайан действует на Джона в мелочах? Не как с приказами и императивом, а из любви, мягко, шуткой? А Джон послушно идёт ему навстречу, считая, что совершает жест доброй воли, в то время как это совсем не жест?       Валери и Сесиль переглянулись.       Элек понял, что надо дожимать:       — В случае, как окажись я правым, с Джоном сейчас, где бы он ни был, относительный порядок. Я имею в виду, что он всё ещё принадлежит сам себе. Но он вырубится тут же, как только увидит или убедится, что Дайан рядом.       — Тогда наша приманка окажется бесполезной, — нахмурилась Валери. — Тогда весь наш план окажется бесполезным. Мы потеряем Джона.       — И Дайана, если то случится. Настанет крышка всему, — с удовлетворением подытожил Элек. Но не от радости надвигающихся перспектив, а оттого что вовремя сообразил, где под ровной глубокой водой затаилась, пусть и надуманная, мель. — Дайана брать с собой в астрал нельзя.       Сесиль воздела когтистые лапки, сжала кулаки и тут же, ослабев, уронила руки:       — Кто займётся тем, чтобы поговорить с Дайаном? Он ещё не кусается, но только потому что надеется загрызть похитившего Джона подселенца.       Валери завела глаза и жалобно дрогнула ртом.       — Он не собирается спать? — без особой надежды спросил Элек.       — Что ты, — нахмурилась Валери, — ходячий комок нервов, разве что воспитанный.       — И насторожённый, — добавила Сесиль и вдруг с улыбкой «гори оно всё синим пламенем» заметила: — А вот и он, пришёл снова пытать нас вопросами.       Действительно появившийся Дайан, страшно бледный, но выглядящий от того ещё эффектнее, погрозил Сесиль пальцем и напомнил:       — Я же всё слышу.       — Я знаю, милый, я знаю, — комично простонала Сесиль и взялась за голову.