***
От озера с самобытным названием «Мужицкая плотина» в окрестностях Гилларс-Грин по-августовски тянуло холодом: свежим таким, прозрачным, от которого приятно холодели пальцы. С наступлением темноты стало слышно, как в воду с берега сигают ондатры и, выставив в сгущающемся сумраке над сизой гладью озера мокрые усатые ноздри, плывут. За ондатрами настал черёд трепещущих и обманчиво слепо мечущихся в синем воздухе летучих мышей. За мышами в ночи показались совы, здоровые, с мягкими крыльями, камнем падающие в траву и тут же уходящие в стремительно темнеющее небо. Каждый окружающий кемпинг шорох, всплеск и писк, помноженные на общие впечатления выезда на природу, приводили детей в эйфоричный гомон. Кора, совершенно искренне веря в свой испуг и всякий раз прижимая к щекам ладони, кричала: — Мамотька, ой, тмотри, това! Това! Адам, лично слышавший явленное в «Джунглях» чудо, негодовал и кричал в ответ: — «Сова»! Не «това», а «сова». Кора, скажи «сова»! Я знаю, ты умеешь! Кора послушно превращала «тову» в «сову», но со следующей птицей всё с точностью повторялось. Элиза, конечно же, как самая старшая и умная ждала наступления темноты с астрономическим и глубоко личным интересом. Дайан сказал, что теперь Земля крутится через хвост кометы и от созвездия Персея придёт звёздный дождь. Элиза прожужжала миссис Шток все уши о предстоящей поездке к озеру в ночное, и та предупредила, что необходимо, раз выдаётся возможность, пока падает звезда, загадывать желание. На деловитое «какое желание?» миссис Шток великодушно разрешила загадать желание любое. Теперь Элиза тревожно отбегала от взвивающихся ввысь языков кострового пламени (поблизости от огня ничего в высоте рассмотреть было нельзя), вглядывалась в обсыпающееся звёздами небо и жаждала Персеид. Линда, заметив прыжки туда-сюда, Элизу окликнула. А выяснив, что та обеспокоена перспективами не успеть загадать ни одного желания, ведь Риган легкомысленно заявил, что звёзды падают настолько быстро и что за ними нет возможности угнаться, успокоила: — Не переживай, детка. Вот увидишь, звёзды будут лететь одна за другой и так медленно, что ты успеешь. И в самом деле, как только окончательно стемнело и приозёрные берег и луг накрыла чернильная синь, спустившаяся, казалось, с самого неба, от чётко обозначившегося пояса созвездия Ориона принялись чертить тонкие, ослепительно и холодно сияющие жезлы звёздного дождя. Восхитительно медленные, они полосовали небо, растекаясь в густой фиолетово-чёрной мгле, и в конце концов гасли, словно каждый раскалённый жезл окунали в холодное озеро. Элиза стояла, будто окаменев и задрав голову. И по напряжённым бровям было видно, что, не проронив ни слова, шпарила про себя одно желание за другим. Кора же, ойкая каждой появляющейся звезде, не молчала, а простодушно загадывала «тобатьку, мне белую тобатьку». Дайан, сначала тоже (совсем чуть-чуть) купившийся иллюзией наравне с дочерью, подошёл к курящей в сторонке Линде и укоризненно бросил: — Лин… — Это не я, — ответила Линда, но не сразу, а прежде посмотрев и весело улыбнувшись сквозь дым. — Это добрый волшебник. Дайан покачал головой, но остался рядом и тоже засмотрелся на уже полноценный звёздный водопад.***
У огромного костра было жарко. Ночная тьма отступала, чтобы футах в пяти дальше стать непроглядной и почти осязаемой. Вокруг огня поставили походные кресла. В двух сидели миледи, а третье занял свернувшийся клубком и закрывший лапой нос Кот. И, как это обычно бывает в семьях, котов держащих, Кота хотели трогать, но не трогали. В кресло, конечно же, время от времени вожделели забраться то Риган, то Адам, то попеременно тетёшкающиеся с сыновьями Элек и Никки, но мирный вид холёного чудовища, таящего в себе невероятное для обычного понимания и спящего у огня, их всякий раз останавливал. Ближе всех к пламени, нагреваясь и от того благоухая французской фиалкой ещё шибче, сидела на куске коряжины отмытая, вычесанная, выстриженная от колтунов и с уложенной чёлкой Ялу. Существа, глядючи мрачнее ночи, смотрела в гудящее живое пламя и ни с кем не разговаривала. На подъёбы «а кто это тут разбил флакон элитного парфюма да прямо на нашу мазель?» она не отвечала, храня своё достоинство незапятнанным и гордость несгибаемой. В воздухе от поставленного чуть в стороне и ближе к палатке костра поменьше тянуло сладким винным, коричным, кардамоновым духом и апельсиновыми корками, а от гриля поспевающим мясом. К костру подошёл Джон. — Риган, ты загадал желание на падающую звезду? — Не, пап, — отмахнулся тот. — Почему? — У меня всё есть, — быстро ответил Риган, продолжая кружить вокруг костра и опускать в полыхающие поленья сухой ивовый прут, чтобы потом, тот вынув, отбегать в сторону и смотреть, как светится набравшееся жару дерево. Адам, устав от неправильной фонетики, занимался тем же самым, только прутом ещё и размахивал. И его можно было угадать во тьме по мечущимся в тёмном воздухе оранжевым петлям и вензелям. Джон мысленно похвалил себя за ответ сына, вынул из кармана плоскую коньячную фляжку, отхлебнул. Почувствовал, как за рукав свитера потянуло. Посмотрел вниз. Валери, выпростав когтистую лапку из-под пледа, дотронулась, а когда Джон обратил внимание, коротким взмахом попросила склониться. Джон сел на ручку кресла. — Джон, слушай, остались у тебя ещё те шёлковые платки? — уже глядя не на него, а снова в пламя, спросила Валери. — Четыре дюжины. — Одолжи пару штук. — Конечно. Только тебе они на что? Валери подняла голову и раздумчиво посмотрела Джону в лицо: — Скажем, они мне приглянулись: красивые и пригодятся в хозяйстве, — вильнула она. Джон снова отхлебнул из фляжки: — Без проблем, если тебя не смутит факт, что изо рта Элека будут видны мои гербовые инициалы. Валери не ответила, но и взгляда не отвела. — Или изо рта Никки, — пожал плечом Джон, — или Иво… — Боже, просто замолчи, — наконец не выдержав, смешливо фыркнула Валери и отвернулась. — Эй, ты что, смешишь мою жену? — притворно негодуя, предъявил Элек. — Для этого здесь я. Он остановился по незанятую сторону кресла, держа в одной руке бокал с глинтвейном, а в другой тепло одетого, потому толстого, и миролюбиво извивающегося Доменика. — Что выбираешь? — Ох, ты грязно играешь, — тоже в притворной досаде свела брови Валери, отобрала глинтвейн и похлопала себя по укрытым пледом коленкам. — Эти женщины... обдерут как липку, — пожаловался Элек, опуская Доменика и помогая закрыть его шерстяным краем. Доменик сонно таращился на мать милднайтовскими фиолетовыми глазами. А как только оказался поджатым к тёплому боку, по младенческой привычке притулился, всунул руку под полу мехового жакета на материнской груди и заснул, напрочь игнорируя щебет старших детей, гул голосов родителей и родственников и трескучее дыхание костра.***
— Дорогая, — Никки, широко расставив ноги, остановился перед Сесиль. На укрытой вывязанным из толстенных шерстяных ниток свитером груди, свисая руками и ногами из слинга, спал Фрэй. Хотя Ялу и не желала говорить ни с кем из дома на Колледж-Лейн, 124\2, своих обязанностей не оставляла. И узнав, что миледи желают везти лён в августовское, холодное и туманное, ночное, завернула каждого ребёнка во фланель, мех и шерсть и со знанием дела закатала три термоса со сладким имбирным чаем. Если бы Ялу не играла в молчанку, она бы не просто оставила термосы и печеньица в глубоких корзинах для пикника, а обязательно вякнула нечто вроде «знаю вас, затеете лакать своё горячее винище цельную ночь напролёт, а моим котяткам что прикажете делать?». Но Ялу в грязь лицом, накануне, кстати, чисто вымытым, не ударила. Так что ни один из обитателей Колледж-Лейн не услышал ни словечка её драгоценного мнения о безалаберности всё тех же обитателей. Сесиль больше не могла смотреть на костёр, разве что видела оранжево-алый ореол вокруг заслонившего тот Никки. — Ты принёс мне глинтвейн? Спасибо. Никки мельком взглянул на исходящий винным паром бокал в руке, соглашаясь: — И это тоже. Но я вот тут хотел спросить… Сесиль, протянув за бокалом руку в вязаной митенке, улыбнулась из чёрного меха: — Самое время, милый. Близится осень — время правды. Так что, обещаю, я буду честна. Дождавшись, когда Сесиль сделает первый глоток и одобрительно закроет глаза, Никки склонился и уперся в ручки кресла ладонями. Сесиль ловко отвела глинтвейн в сторону, а второй рукой придержала качнувшуюся головёнку спящего сына. — Как давно тебе… Или как давно вам обеим не по душе мой аскетизм в одежде? — объяснился Никки. — Ты о твоих любимых рубашках? — Я о моих любимых рубашках. — Вообще ни разу не не по душе, — честно, но с оттенком шалости призналась Сесиль. — То есть? — То есть, Никки, я о том, что ни я, ни Валери, ни Иво не против твоего… Хорошо, пускай это называется аскетизмом, хотя с тобой такое не вяжется ни в коем случае. Так вот, нас не тревожат твои старые, хорошо разношенные любимые рубашки. — Это что, хочешь сказать, от меня не разит за милю? — уже проще, но ещё с сомнением, спросил Никки. — Нет, я, конечно, мою… Всё, что надо, ты же знаешь… — Стоп, — Сесиль чуть вывернулась и, не выпуская головы Фрэйя в красно-синей вязаной шапке, глотнула из бокала. — Никки, ты моешься. И смею приписывать заслуги в воспитании у тебя этого навыка целиком и полностью себе. Из патлатых, здоровенных и обвешанных медвежьими шкурами, некогда и в самом деле смердящих потом и конями дикарей я и Валери вымыли настоящее золото. Никки польщенно осклабился. — Но от тебя разит, — Сесиль снова отхлебнула. И прежде чем Никки открыл парализованный женским коварством рот, добавила: — Прямо таким забористым мужиком. Мне нравится, Никки, как от тебя пахнет. Не беспокойся. Сесиль опустила на локоть Никки когтистую лапку и мечтательно погладила до плеча и обратно. Никки качнулся и поцеловал яркие, облитые вином губы. — И ты, Сесси, восхитительно пахнешь. Вот только, чую, сегодня мы оба по части заебенного парфюма проиграем сама знаешь кому, — сказал Никки прямо в поцелованные губы. И когда Сесиль выглянула из-за него, а сам Никки обернулся, Ялу, всё это время сидевшая рядом и весьма равнодушно слушавшая мирный супружеский трёп, закатила глаза и чмокнула ртом, после чего так шурнула полешко в костре, что то крякнуло, сломалось и выбросило ворох искр.***
Мерцающий флуоресцентными боками фордовский фургон Балицки «бросил якорь» поодаль от костра. Стоило идти на серебристо-зелёного осьминога, чтобы коснуться его холодного металлического бока. А рядом с хипповским фургоном крепко стояла большая восьмиместная палатка, упакованная матрацами, походными кемпинговыми фонарями, спальными мешками и термоодеялами с электроподогревом. Валери, стоявшая у расстёгнутой на входе в палатку молнии и державшая спящего Доменика, дожидалась, пока Элек настелет спальных мешков по всем правилам и наконец покажется наружу. — Ты водил Доменика писать, перед тем как отдать его мне заснуть? — Да, дорогая, — смиренно ответил стоящий на коленях Элек и протянул руки. Палатка была высокой, но всё равно не настолько, чтобы позволять Элеку стоя не бороздить в ней головой по тенту. Поэтому до двери он дополз на четвереньках и так, коленопреклонённый, Доменика забрал. — А Фрэйя водили? — Да, дорогая. — Прости, ты же знаешь: я обязана спросить, — сказала Валери вдогонку, потому что Элек снова скрылся в палатке. Элек промолчал, вероятно не хотел повышать голос над спящим ребёнком. Подошли Никки и Сесиль. Никки, выдохнув, опустился на порог, стянул джоджхпуры, отставил те в сторону к паре Элека и молча забрал спящего Фрэйя. Сесиль тут же ткнулась плечом в плечо Валери, и обе, как по команде, задрали лица вверх. — Боги, эти звёзды такие… — … потрясающие, — закончила за Сесиль Валери. Августовская ночь дышала уже правдоподобной осенью: тёмный воздух настоялся запахами отяжелевших, ставших жёсткими трав, остывающей воды, кострового дыма, кипящих пряностей и запекающегося шпика. Дышать всем этим можно было бесконечно. И этого бесконечно хотелось. — Линда прямо козырями лупит, — Сесиль повернулась на месте, не опуская головы. — Жестокая и прекрасная, — Элек снова показался на пороге и потянулся за ботинками. — Ну, раз вы обе здесь… — Никак и у тебя вопрос? — удивилась Сесиль. — Насущный, — Элек поднялся, и мгновенно контраст в росте его и миледи, которые по лугу не носили шпилек, стал поразительным. — Чисто теоретически мы могли бы вернуться в коридор междумирья и зайти в выдуманную кем-то вселенную? Пока Элек спрашивал, поднялся и встал рядом Никки. — Мы могли бы, — ответила Валери. — Это здорово, — улыбнулся Элек и, можно было поклясться, что в свете полосующего небо звездопада его зубы блеснули. Он потянул и застегнул молнию на палаточной двери. — Тогда почему бы нам и в самом деле куда-нибудь не заглянуть? — Да, почему бы нам куда-нибудь не заглянуть? Вы обе обожаете того же Линча. Весь этот его перманентный «Малхолланд-Драйв» из фильма в фильм? — неопределённо повёл рукою в воздухе поддержавший Элека Никки. — Давайте зайдём в мир, который нравится? Посмотрим на то, что любим, по-настоящему? — И я бы тоже сходил, но только не в мир мозгосворачивающих шарад, а в тёплую, милосердную, справедливую вселенную Кустурицы, — отозвался выходящий с ведром пойманной рыбы из сияющей от звёзд темноты и стоящего стеной золотарника Юрэк. — Вот кто знает, каковы в самом деле цыганская душа и жизнь. — А я очень хочу стоять в поле кроваво-красных роз, — добавил шедший бок о бок с Юрэком Иво, положив на плечо два спиннинга. Фонарь, который они брали на озеро, не включили за ненадобностью: над лугом стелился фиолетовый звёздный свет. Оба были в высоких болотных сапогах, сыро и глянцево блестевших. Сесиль подняла вверх ладони и, не опуская, развела руки в стороны: — Так, парни, я понимаю, что ваш энтузиазм первопроходцев может зашкаливать. Но, поверьте мне, не стоит так стремиться в чужие миры. Они могут нас и не ждать. — Ох, Сесси, неужели не скажешь чего более обнадёживающего? — разочарованно протянул Никки. — Сесиль отговаривает не из упрямства, — Валери всунула ладони в карманы мехового жакета. — Вполне может статься, что вы уже живёте там, куда стремитесь зайти из любопытства. Вдруг вы все в уже созданном кем-то мире? — Пф-ф-ф!.. — фыркнули в голос оба Милднайта. — Выдуманный мир? — пренебрежительно пожал плечом Юрэк и убрал за острое ухо завиток чёрных цыганских волос. — И выдуманные вместе с миром мы? — Предполагать такое нелепо, — сказал Элек. — Выдумать таких, как мы, категорически невозможно. — Вот-вот. Полнокровные, любящие жизнь ребята вроде нас могут быть только оригинальными, — с укором добавил Никки. Валери и Сесиль переглянулись, пасуя перед глухой обороной. Вместе посмотрели на Иво. — Что? — тот поднял выше руку и, сузив глаза, пытался что-то рассматривать. И поскольку миледи продолжали молча пытать его взглядом, руку опустил, развернув ладонью вверх и показав Валери и Сесиль. — Прошу убедиться: вот тут недавно побывал рыболовный крючок. Кровь, боль, сорванная кожа — я всё это чувствовал и до сих пор чувствую. Прошу прощения, мои леди, но как после этого я могу быть выдуманным? Элек и Никки, тронутые тем, что Иво занял их сторону, тут же стиснули его с обеих сторон и, наплевав на затрещавшие спиннинги, обняли. — Да блядь… — процедил Иво, мгновенно начинающий изнывать от навалившихся удушья и любви. Юрэк успел подхватить из руки Иво зажатый фонарь и двинул к высоченному ночному костру. Конунги, Иво чуть подотпустив, пошли туда же. Валери и Сесиль некоторое время смотрели вслед всем четырём, а потом снова обернулись друг на друга, нетерпимо дрогнув ресницами, что равнялось заведённым глазам. — Дорогая, думаю, стоит загадать желание, — тихо, но решительно сказала Валери. — Да, дорогая, — согласилась Сесиль.***
Риган и Элиза спали головами на мягких коленках существы, укрытые от ночного холода теплом огня и одеялами. Адам тоже спёкся и уснул, сидя на руках Джона и уронив голову на плечо под толстым шерстяным свитером. Кора, переодетая в сухую куртку, потому что рукава тёплой кофточки вымочила в ведре с ещё живой и плещущей рыбой, тоже спала на руках у Юрэка. Линда, обнимая обоих и привалившись сбоку, стояла рядом. Ярчайшие фиолетовые, сиреневые, лиловые, серебряные и жемчужные звёзды, заброшенные ею в небо, продолжали сыпаться из пояса Ориона. Кот, выспавшийся и нагревшийся до подкопченного запаха на шерсти, вернулся с обхода вокруг стоянки кемпинга и сел у ног Дайана. Когда пламя отразилось в разноцветных кошачьих глазах, те (что карий, что голубой), стали оранжевыми. А когда со спящим Адамом подошёл Джон, и его глаза утратили прозрачный цвет и заполыхали. Дайан тоже обнял обоих и прижался к не занятому сыном плечу. Чуть дальше по кругу стояли курящий Иво и обнимающий его со спины Никки. Иво подносил сигарету к губам Никки и снова забирал себе. Валери и Сесиль, тоже закурив, замерли, опершись спинами в Элека, как делали долгое-долгое время, пока не извлекли с порога между мирами тело Никки и не вернули в него душу. И хотя второй Милднайт был здесь и рядом, миледи по привычке тянуло окопаться около Элека. Яркое костровое пламя нагревало рыжий и чёрный мех ведьминых жакетов, золотые кольца-серьги и кожу на лице, расцвечивая всё это тоже золотом. — Элек, — тихо позвала Сесиль. — Ум? — отозвалось сверху. — Мы загадали желание. — Я соглашусь с любым, — хмыкнуло из бороды. — Линда, если сдвинуть твоё волшебство, что останется? — спросила Валери через огонь, заслонявший Балицки и Кору. Невидимая Линда ответила: — Настоящие звёзды. Так что, миледи, всё в самом деле сбудется. — Так что вы загадали? — спросил чуть повернувшийся Джон. — Всегда быть настоящими, — бросил Иво словно сам себе, а скорее огню. Сесиль и Валери не сочли нужным повторять уже сказанное.***
А в бесконечном, вечном, окружающем луг и озеро небе продолжали падать звёзды. И, казалось, этому звездопаду не было и не будет конца.