…обрести друга. Да даже не друга, а просто человека, который ему поверил бы. Поверил бы в то, что он не желает зла, что не хочет сеять разруху и хаос, что он не хочет убивать. Но древнее проклятие, что наложила на него Алая ведьма, не позволяло магу познать всю глубину человеческих чувств. И знакомы ему были лишь злость, обида, негодование, презрение и равнодушие — это дарили ему люди, это текло по его венам вместо крови.
Кадзуха думает, что за последние два дня событий в его жизни было больше, чем за все остальные прожитые годы: 1. В Мондштадте пошёл дождь. 2. Не просто дождь — гроза, буря, гром и молнии уже вторые сутки терзают королевство. 3. У Венти появился личный рыцарь. 4. Правда, принц предпочёл бы увидеть его в роли своего возлюбленного. 5. В замке появился придворный маг. 6. Этот маг до усрачки пугающий и жуткий. 7. Венти пытались убить аж два раза. 8. Оба раза их спас пугающий до усрачки маг. Если вдаваться в подробности, то пунктов, наверное, вышло бы гораздо больше, но поэт предпочитает забыть обо всём этом, как о страшном сне, и приняться за работу, которую он действительно любит. Только вот — Кадзуха тоскливо смотрит в окно, сжимая в руках перо — вдохновение тяжело вздохнуло и помахало ручкой на прощание. Вероятно, ушло прыгать по лужам вместо Венти. Не писалось ничего от слова совсем (а ему ведь ещё оду в честь Сказителя писать!), и шум дождя за окном навевал лишь сильное желание свернуться калачиком под большим и тёплым одеялом и заткнуть уши, чтобы не слышать рокот грома и треск терзающих небо молний. Тут — Каэдэхара ласково улыбается, окидывая комнату взглядом — не так тревожно. Треск сгораемых поленьев в камине немного заглушает стук дождевых капель в окно, а тепло пламени нежно опаляет кожу, согревает, позволяя немного расслабиться — Венти так и сделал: уснул, забылся, закутавшись в мантию, прямо на полу, прислонившись спиной к ножке кресла. Только лишь крепко сжатый в руке лук напоминал о пережитых совсем недавно ужасах — принц достал его сразу же, как Барбара обработала раны Сяо и Кадзухи. И теперь не расставался с ним ни на секунду. Даже сейчас его мягкие черты лица слегка омрачались, когда за окном особенно сильно грохотала гроза — Сяо в такие моменты хмурился, поджимая губы, но с места не двигался, продолжая пилить заснувшего на полу принца напряжённым взглядом. Вообще, будь на то воля Кадзухи, он бы давно ушёл к себе домой. И принца бы с собой увёл, чтобы наверняка. Чтобы их никто не нашёл. А там нырнул бы с головой в чтение книг. Забаррикадировался бы ими так, что только лишь пепельная макушка выглядывала бы из-за ровных башенок. Однако, король сразу разрушил все надежды одним своим каменным: «Из замка ни ногой». Ладно, понятно почему Сяо и Венти нужно сидеть безвылазно под стражей — это действительно опасно. А Кадзуха? А Кадзуха просто был почти что вторым сыном его величества. Сыном, о котором он тоже в большой мере беспокоился. И мысль о том, что Каэдэхара не доедет до дома только потому, что его шарахнет молния где-то на полпути, заставляла немного волноваться. И всё это были скорее благие намерения и чистые побуждения, но… Кадзуха продолжал задыхаться и тонуть в тревоге и удушающем запахе озона без возможности выбраться наружу и глотнуть свежего воздуха. Это удручало. Хотелось убежать. — Сяо, ты можешь присесть, — ласково улыбается, даже не отрывая взгляд от листа бумаги — тот был девственно чистым, белоснежным. Ни капли чернил, ни воздушно-поэтичных слов, Кадзуха не успел замарать его, — в ногах правды нет. Рыцарь молчит, слишком долго не отвечает, и это, на самом деле, очень пугает. Вообще пугает абсолютно всё, даже простое эхо гулких шагов где-то за дверью, потому что… потому что Кадзуха просто не может почувствовать себя в безопасности. Это невозможно, когда буквально сутки назад из стены на них вылезло мёртвое нечто, которое ещё и попыталось раскромсать их всех на мелкие кусочки. — Сяо? — немного нервно поворачивает голову и… тихо смеётся. Рыцарь, тот самый «я защищу вас ценой своей жизни, ваше высочество» рыцарь, стоит у стенки и явно пытается делать вид, что не спит. Получается откровенно плохо, потому что он то и дело пошатывается или клюёт головой, отчего тут же просыпается и нервно осматривается, боясь, что кто-то заметил его мимолётную слабость. А после этого снова проваливается в беспокойный сон. Наверное, бесполезно просить его хотя бы сесть в кресло, да? Каэдэхара осторожно слезает с подоконника, стараясь никого не разбудить. Спящий Венти — картина ещё какая умиротворяющая, поэтому неудивительно, что даже Сяо начал клевать носом. Венти сам по себе — яркий, ласковый и светлый. Стоит только его увидеть и грудь наполняется каким-то щемяще нежным чувством. В какие-то моменты даже спокойному и сдержанному Кадзухе хочется потискать его щёки, чтобы его высочество обязательно разворчался весь и начал отбиваться. И сейчас солнце Мондштадта может просто потухнуть, погаснуть из-за чьих-то гнусных замыслов. Каэдэхара хмурится, тихо выскальзывая из комнаты: и кому же всё-таки выгодна смерть принца? Кто настолько бессердечен, что желает, чтобы яркие, полные жизни аквамариновые глаза навсегда потухли? Стража, уже частично вернувшаяся на свой пост, встречает поэта настороженными взглядами, которые в скором времени превращаются в облегчённые улыбки и почтительные поклоны — жест определённо бесполезный и ненужный, даже если Кадзуха и был аристократом. Не просто аристократом, а потомственным аристократом. Наверное, должен пройти ещё не один десяток лет, чтобы Каэдэхара привык к тем почестям, которые оказывает ему почти каждый встречный (друзья не в счёт, они — свои). В этом плане он прекрасно понимал Венти: все люди равны и свободны. Так зачем они делят друг друга на бедных и богатых, уважаемых и неуважаемых? К чему этот фарс и пафос? Наверное, если бы не принц, Кадзуха уже давно ушёл бы куда-нибудь в лес и жил бы там в спокойном, умиротворённом одиночестве. Слушал бы природу, писал стихи, читал книги. И ничто не тревожило бы его покоя. Никакие покушения, убийства, сражения, маги… Маги, которые делают жизнь в замке в десятки раз тревожнее, чем раньше. Кадзуха даже не знал, что пугает его больше: зловещая гроза за окном или присутствие Сказителя прямо… перед ним. — Я думал, — маг небрежно кланяется, и поэт сокрушённо вздыхает — вот уж его он точно не хотел встречать. Нигде. Сказитель — тот тип людей, которых Кадзуха предпочитал тактично избегать, — талантливый поэт Каэдэхара Кадзуха сейчас должен корпеть над созданием лучшей оды в Мондштадте. Температура воздуха падает на пару градусов. Кадзуха беспомощно оглядывается, не понимая, почему с появлением Сказителя вокруг всё буквально умирает и исчезает. Ему казалось, что только пару секунд назад он видел стражу. Не успел и глазом моргнуть, и вот он уже стоит один на один с магом в мрачном коридоре. Магом, который одним только взглядом своих пронзительных аметистовых глаз предупреждает об угрозе, опасности. И опасность эта кроется вовсе не в мечущей молнии буре за окном. Эта буря — прямо тут, напротив, тревожит ехидной улыбкой, едва виднеющейся из-под вуали. Страх липнет к ладоням, холодным потом стекает по виску, и Кадзуха, правда, старается дышать ровно. Старается держать себя в руках, не убегать, не отступать в панике назад, а упрямо стоять на месте. Он не боится. Ему не страшно. И не тревожно. И даже зловеще сверкающие в полумраке глаза Сказителя не заставят его сорваться на бег, показать спину — Кадзуха не был уверен, что туда тотчас не полетит шаровая молния. — Не стоит так переживать, — прикрывает глаза, пытаясь вернуть себе былое спокойствие или его подобие. По рукам бегут мурашки, когда Сказитель пускает нескрываемый смешок, кажется, видя поэта насквозь и явно наслаждаясь его страхом, — я просто вышел проветрить голову, — и мысли, а то уже тошно от постоянного обдумывания всего произошедшего и, в первую очередь — Кадзуха выразительно смотрит на мага — кое-чьих аметистовых глаз напротив. Вспышка молнии на секунду озаряет пустой коридор, и оба — маг и поэт — переводят напряжённые взгляды на окно. Там буря рвёт и мечет, безжалостно срывая листву с ослабевших ветвей и втаптывает её в размокшую землю. — Кажется, вас пугает гроза, — Сказитель не двигается с места, но Кадзухе отчаянно кажется, что он только и делает, что наступает. Давит, прижимает ближе к стене и лишает воздуха. Хочется панически отступать назад. — В Мондштадте всегда солнечно, — вежливо улыбается, не сводя свой внимательный вишнёво-рубиновый взгляд с мага — последний лениво усмехается и кивает, показывая, что внимательно слушает, — естественно, гроза кажется чем-то аномальным. Это вызывает тревогу. Было в их общении что-то странное, что-то, что вряд ли уловили бы Сяо с Венти. Никто бы не уловил. Что-то незримое, но фатальное, судьбоносное. Как будто они знают друг друга так давно, что им не нужны никакие формальности, и разговаривают они приторно-вежливо лишь из вредности, чтобы уколоть друг друга. Но видятся они от силы четвёртый раз, а разговаривают вообще в первый, и это пугает. Пугает, что Сказитель рушит барьеры и сам становится непозволительно близко — не физически, нет, маг продолжает соблюдать дистанцию в пять-шесть шагов, посылая электрические разряды, но Кадзухе всё равно кажется, что ещё чуть-чуть и он задохнётся. Как будто стены сужаются, сталкивая их носом к носу. — Вы никогда не были в Инадзуме — хмыкает, шагая ближе, — гроза там никогда не заканчивается, а небо вечно затянуто иссиня-чёрными тучами, — ещё ближе, — такими чёрными, что даже лучи солнца никогда не пробиваются, — Кадзуха смотрит на Сказителя сверху вниз и сжимает руки в кулаки, сдерживает себя, чтобы не отшатнуться или того хуже — не оттолкнуть мага от себя. — Полагаю, жителей Инадзумы солнце удивило бы так же сильно, как нас гроза, — сглатывает ком в горле, невольно всматриваясь в электрические сплетения молний, рассекающих аметистовую радужку. Это… очень красиво. Сказитель был… невероятно красивым. Жутко красивым. Пугающе красивым. Это была та красота, которой либо любуешься издалека, либо касаешься рукой и умираешь на месте. Сказитель был и пугающим. Таким, что колени подкашивались и в горле пересыхало, а сердце бросалось в скачку, но вовсе не из-за жуткой влюблённости, нет. Было страшно. Казалось, что сейчас он просто смотрит на живого тебя, а потом также безразлично глядит на захлёбывающегося кровью, умирающего тебя. Его ухмылки — острые лезвия, каждая оставляла на коже глубокие порезы, которые кровоточили и болели. Глаза — буря, заключённая в драгоценный камень. Когда-то давно боги носили такие украшения у себя на шее: кусочек солнца стал знаменитым янтарём, небо плескалось в бесценных аквамаринах, глубину океана влили в сапфиры и украсили ими кольца и ожерелья, шорох зелёной листвы можно услышать, если поднести к уху яркий изумруд, огонь пылает в кровавых рубинах. А грозы… грозы бушевали в аметистах. Эти аметисты смотрели заинтересованно и насмешливо, будто спрашивая: «Боишься?» Боится. Так сильно боится, что голова кружится и воздуха не хватает. А Кадзуха вместо того, чтобы спасаться, сгорает от мысли, как же опасно красив Сказитель. Так смотрят обычно на разрушающий ураган или неумолимо надвигающееся цунами и обречённо думают: «Я умру». Но даже не пытаются бежать, захваченные величием бушующей стихии, захлёбываются от разрывающего грудь восторга и ужаса. Сказитель был юн, Кадзуха бы даже сказал очень юн. Бледная кожа контрастировала с ярко сияющими глазами и кровавой улыбкой алых губ. Возможно, шляпа ему нужна лишь для того, чтобы скрыть собственный возраст и избежать предрассудков. Но… какие могут быть предрассудки, когда один только его вид приказывает разворачиваться и бежать прочь? — Они бы обрадовались, — Кадзуха вздрагивает. Сказитель скользит по лицу поэта ленивым взглядом и улыбается едва заметно — увидел, что напугал. — Обрадовались бы, потому что солнце в Инадзуме — это что гора золота нищему, — Кадзухе кажется, что в голосе мага звучат какие-то отдалённые нотки печали. А может, это капли дождя за окном грустно шепчут о своём нежелании разбиваться о землю. — Вам, привыкшим к теплу и солнцу, этого никогда не понять, — и замолкает, задумавшись о чём-то своём, наверняка, зловещем, коварном. Кадзуха даже не удивится, если в свободное время Сказитель обдумывает план по захвату мира. Тишина становится вязкой, почти осязаемой. Казалось, двинь поэт сейчас рукой, и он сможет ощутить, как его ладонь мягко обволакивает безмолвие. Сказитель молчит, задумчиво разглядывая пурпурное небо за окном, Кадзуха, поддаваясь непонятно откуда взявшемуся смущению, смотрит куда-то вдаль, над плечом мага. Вглядывается в угрожающий мрак бесконечного коридора, изредка освещаемого яркими вспышками молний. Теперь он не казался жутким, потому что всё самое страшное и жуткое сосредоточилось в человеке напротив. С ним не страшно было наткнуться на призрака в тени угрюмого замка. Страшнее было потерять из виду его самого, потому что тогда можно было ждать чего угодно. Они словно в вакууме — отстранённо думает Кадзуха — очень тесном и не пропускающим никакие звуки. Таком тесном, что и шага ступить нельзя — ноги почему-то намертво приросли к полу, не слушались. И ему давно стоило бы распрощаться с магом и пойти заниматься своими делами дальше, а он всё ещё стоит и ждёт непонятно чего от упрямо молчащего Сказителя — с ним даже все шорохи и треск молний уходили на второй план, оставалось лишь гулкое сердцебиение. Все пять чувств обращались на мага, чтобы успеть вовремя защититься. А тот, как назло, словно был самым настоящим призраком, Кадзуха даже не был уверен в том, что маг дышит, настолько тихо становилось, стоило Сказителю замолчать. Ни гром, ни дождь, ни нескончаемый треск и гул электричества, только вязкая и звенящая тишина. Каэдэхара не знал даже, что из этого более жутко. — Как тихо, — шепчет, — даже мыслей своих не слышу. Сказитель переводит на него немного удивлённый взгляд, едва заметный под тёмной вуалью, и поджимает губы, вероятно, хмурясь. — Слишком тихо, — соглашается. Кадзуха хмурится следом, моментально напрягаясь. В нос забивается запах гнили, будто маг вовсе и не человек, а лишь ходячий труп. И перед глазами танцуют фиолетовые, чёрные мушки, отчего голова свинцом наливается, кружится, и поэт покачивается на месте. Маг почти неосознанно придерживает его за локоть, шагая ещё ближе. Рушит последние барьеры. Кадзуха отталкивает его в сторону, машинально обнажая меч, и морщится от оглушающего скрежета металла. «Снова собаки», — почти обречённо смотрит на монстра, сжавшего своими клыками лезвие. И, набираясь сил, отшвыривает его от себя. — Какое геройство, — иронично комментирует за его спиной маг, — я польщён. Поэт хмурится и крепче сжимает рукоять, чувствуя, как заведомо начинает уставать. Какое это по счёту нападение? Третье? Что же такого сделал… — Венти, — срывается нервное с губ, и Кадзуха, с трудом отбиваясь, пятится назад, судорожно пытаясь вспомнить, как вообще добраться до комнаты, где сладко заснули принц и его непобедимый рыцарь. О архонты, пусть с ними всё будет в порядке. — Думаю, сейчас стоит за себя переживать, — поэт бросает быстрый взгляд на Сказителя — тот привалился плечом к стене и даже шляпу снял, видимо, чтобы обзор был лучше. Вот же… засранец. — Не переживай, с его высочеством, — хмыкает, — всё в порядке. Эта пришла за тобой. — Я буду очень рад, если вы соизволите помочь, — еле слышно выдыхает поэт, даже не злясь, что маг так быстро перешёл с вежливого «вы» на небрежное «ты». А они ведь даже не друзья! — Напишешь две оды в мою честь? — даже смотреть не нужно, чтобы увидеть, как ток игриво пробежался по аметистовой радужке. — Да хоть десять, — фыркает Кадзуха, ловко орудуя мечом. И вообще, у него раны не до конца зажили. Он ранен, болен, устал и хочет спать. — Вынужден отказаться, — вот теперь поэт начинает злиться, — ничем не могу помочь, — Сказитель едко улыбается, и эта улыбка — разряды тока по незащищённой коже. Теперь становится жутко. Неужели всё-таки его рук дело? Кадзуха думает, что если всё так, то эту ночь он точно не переживёт. — Она всего одна, — насмешливый шёпот громом гремит в ушах, — уверен, даже придворный поэт справится. — А потом вы призовёте ещё одну? — обречённо смеётся Кадзуха, уходя в сторону от рассекающих воздух когтей. — Кто знает, — многозначительный смешок мага обречённым поражением растекается по сознанию. Кадзуха думает, что это просто смешно — умереть вот так, столкнувшись в коридоре со Сказителем. Надо было просто дальше биться над дурацкими стишками и не ходить никуда. Был бы целее. Из последних сил пронзает тело собаки мечом — та визгливо воет, валясь на пол, и медленно рассыпается, растворяется в воздухе, оставляя после себя только пыль. Оба — и маг, и поэт — задумчиво рассматривают истлевающий на полу прах. И молчат. Тишину нарушает только нарастающий рокот грома и шумное дыхание Каэдэхары — последний спокойно убирает меч в ножны и на мгновение прикрывает глаза. Сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Теперь, когда опасность миновала… ну, по крайней мере, никто не угрожал разрубить его парой когтей пополам, Кадзуха осторожно, опасливо смотрит, разглядывает мага и пытается мыслить трезво. Не бросаться обвинениями, чтобы не словить лицом шаровую молнию и высокомерную усмешку на прощание. — Так спокойно убрал меч в ножны, — Сказитель приподнимает бровь — Кадзуха щурит глаза, впервые рассматривая лицо мага, не прикрытое тёмной вуалью. Оно и правда… совсем юное. А глаза только ярче сияют в полумраке коридора. Только вот плещется в них ни какая не гроза — интерес вперемешку с… обречённостью? Или это печаль — Каэдэхара поджимает губы, сглатывая ком в горле — или тоска? Тёмная взвесь на глубине аметистового безразличия — усталость? Впрочем, что бы это ни было, Кадзуха не собирается в этом разбираться. По крайней мере сейчас. Позже — возможно. — Не думаю, что он мне сейчас поможет, — шагает ближе и смотрит прямо, будто говорит: «Вот он я, перед тобой. Полностью открыт — бей». Сказитель не бьёт, только лишь усмехается криво, горько и даже будто раздосадованно. — А мог бы просто убить меня, — осуждающе качает головой. — Я предпочитаю не разбрасываться обвинениями до того, как не выслушаю версию подозреваемого, — вежливо, приторно-дружелюбно улыбается, складывая руки на груди. — Да? — маг удивлённо приподнимает брови. — А мне казалось, что ранее ты весьма прозрачно намекнул на то, что этих монстров натравил на тебя я, — и по губам скользит насмешка, а в глазах плещется осуждение. — Я растерялся… — поэт немного тушуется, нервно передёрнув плечами. Как-то сыро и зябко. — Будь я настоящим убийцей, — Сказитель тихо смеётся — его смех рокотом грома отталкивается от стен и эхом несётся вглубь коридора, — ты был бы уже трупом. — Будь вы настоящим убийцей, — иронично улыбается поэт, разворачиваясь к магу боком — надо бы возвращаться. Нагулялся на всю оставшуюся жизнь вперёд, — натравили бы на меня больше собак. «Скорее всего, — Кадзуха озадаченно хмурится, глядя себе под ноги, — кто-то хотел выставить Сказителя виноватым.» — Побежал жаловаться принцу? — насмешливое в спину, отчего хочется развернуться и плюнуть ему в лицо. Поэт в ответ посылает вымученную улыбку через плечо: — Я не привык бежать плакаться его высочеству при малейшей опасности, — маг саркастично вскидывает бровь и усмехается — снова выглядит зловеще и угрожающе. Только вот… Кадзуха уже устал бояться. Поэтому просто молча покоряется и уступает его силе. Признает её, но бояться отказывается. Ну умрёт и умрёт, от рук такого красивого человека даже и не жалко, — но… всё же надеюсь, что вы сообщите страже об ещё одном нападении. — Конечно, — кончики пальцев обжигает током, и Кадзуха стискивает ладони в кулаки. Что ж этот парень такой… электрический? Даже поговорить с ним нормально нельзя. — Мана — расходный материал, — тихий голос едва долетает до поэта, отчего он замирает на месте и удивлённо оборачивается — маг с уже давно надетой на голову шляпой задумчиво смотрит в окно, сложив руки на груди. В полумраке коридора выражение его лица не увидишь, как ни старайся, даже если бы тот убрал вуаль. Яркий лиловый свет изредка освещает его зловещую маленькую фигуру — и снова в сердце что-то неприятно и предупреждающе простреливает. Его голос — всполохи молний на грозовом небе, непрекращающийся шёпот дождя за окном и рокот нарастающего грома, угрожающий и опасный, тихий-тихий, но такой оглушающий, долго эхом звенящий в ушах. До тех пор, пока мысли не разберут и не проанализируют каждое слово. Его голос — предупреждение, угроза, опасность, и Кадзуха чувствует себя авантюристом, когда думает о том, что он звучит… приятно? Немного. Это «приятно» щекочет нервы и насыщает кровь адреналином, отчего сердце заходится в бешеной скачке и падает замертво. Это «приятно» — боевые ранения, что как трофеи приносят с битв рыцари и хвастаются дамам своего сердца: «Я смог избежать смерти, победив дракона!» Это абсолютно ненормальное «приятно», с которым Кадзуха смиряется так быстро, что даже Сказитель удивился бы (а он на своём веку повидал столько, что забыл слово «шок»). — Только неопытный и глупый маг будет разбрасываться ею направо и налево, — мана… Кадзуха непонимающе хмурится, пытаясь вспомнить — это как физическая сила, выносливость у рыцарей? Он — широко распахивает глаза — что, пытается оправдаться? — Приятно знать, — смеётся, — что вы так верите в мои силы. Кадзуха бы в них верил так же, как и все вокруг. Возможно, и жить было бы легче. Сказитель ничего не отвечает. Коридор тонет в отскакивающем от стен эхе гулких шагов.***
— Кадзуха, скажи Сяо, что спать стоя вредно! — поэт, зайдя в комнату, даже не успевает закрыть дверь, а на него уже обрушивается принц, весь излучающий энергию, недовольство и разочарование. Надо же, отоспался и вон сразу какой активный. Кадзуха тоже хочет прилечь поспать. Лет на триста. Может, когда проснётся, гроза уже закончится… — Сяо, спать стоя вредно, — устало выдыхает, переводя свой кленово-алый взгляд на взъерошенного принца — глаза горят и искрятся, и косички весело болтаются в воздухе. Его хочется связать и усадить на кресло, а самому сесть напротив и посмотреть, как быстро Венти взорвётся от негодования и сидения без движения. Сяо никак не отвечает, кажется, снова засыпая, опёршись на своё копьё, и принц — этот сгусток энергии — обиженно дует губы и неумолимо надвигается на рыцаря. Кадзуха предпочитает сочувствовать ему издалека. — Сяо, — хватает за плечи — парень невольно дёргается, моментально распахивая глаза и тщетно пытается отстраниться, — бегом на кресло, — а Венти двигается ближе, приподнимаясь на носочки, и хмурится так грозно, что совсем не страшно даже (это же вам не Сказитель со своим я-убью-тебя лицом), скорее наоборот, смешно и хочется дать ему щелбан, чтобы не приставал. — Кто здесь?! — дёргается назад, напряжённо осматриваясь — Венти отстраняется и прикусывает губу, чтобы не засмеяться. — Ваше высочество? — удивлённо и немного смущённо — тут даже Кадзуха, удобно облокотившийся копчиком о стол, не сдерживается и пускает едва слышимый смешок. — Да-да, Сяо, я, — кивает головой принц, радостно улыбаясь, — ты знаешь, что спят стоя только лошади и слоны? Ты, к твоему сведению, не особо на них похож, — складывает руки на груди, недовольно притаптывая ногой, — поэтому хотя бы сядь на кресло, — тяжело вздыхает, рассматривая сонно моргающего Сяо, и смиряется с тем, что придётся воспользоваться своим статусом, — это приказ. С ним только так. Иначе не послушается. — Я не сплю стоя, ваше высочество, — пытается оправдаться ещё, бедный. Кадзуха думает, что в Сяо столько же упрямства, сколько в Венти непреклонности. Они точно когда-нибудь подерутся. — Ага, — весело кивает головой принц, подталкивая рыцаря к креслу, — просто закрыл глаза и настолько задумался, что совсем не слушал его высочество, да? — Вы что-то говорили, выше высочество? — удивлённо моргает, бросая на Венти напряжённый взгляд. — Не знаю, — смеясь, пожимает плечами принц, — ты же не спал, значит, должен был слышать. Так нагло и игриво издевается, пользуясь своим положением, что Сяо не остаётся ничего, кроме как покориться (его высочество же!) и позволить усадить себя на кресло, укрыть лёгким покрывалом и забрать из рук копьё. — Уже слишком поздно для нападений, Сяо, — снисходительно улыбается, когда рыцарь хмурится и выразительным взглядом просит вернуть оружие обратно, — все убийцы спят, и ты тоже спи. — Ваше высочество, — складывает руки на груди, недовольно сверкнув янтарными глазами — там каминный огонь яркими язычками пламени лижет золотистую радужку, и Венти задерживает дыхание, — не думаю, что у тех монстров есть расписание. Ага, рабочий график. Та-а-ак, сегодня в десять утра у нас запланирован завтрак рыбаками в Вольфендоме, даже идти особо никуда не нужно, а в два часа дня надо бы полакомиться гуляющими по Шепчущему лесу травниками и знахарями. Ближе к десяти вечера можно и на придворного поэта позариться, а когда все уснут, возьмёмся за главное блюдо дня — принца. — Тебе кажется, спи, — и глаза ладонью накрывает, ласково улыбаясь, — под дверью всё равно стоит стража, не переживай. Кадзуха думает, что Сяо однажды умрёт от количества внимания, которое дарит ему Венти. — Кстати, — принц вопросительно выгибает бровь, разворачиваясь лицом к поэту, — а ты где был? — Прогуливался по замку, — улыбается уголками губ, — проветривал голову. — Одному ходить опасно, — бубнит засыпающий Сяо, и Венти бросает на него нежно-аквамариновый взгляд, чуть ли не тая от удовольствия — ещё бы, этот колючий рыцарь даже не отталкивает его (конечно, сейчас бы отталкивать его высочество) и просто смирно сидит. И вообще, у него такой милый голос, когда он засыпает. Нет, он вообще всегда милый. И голос, и вообще весь Сяо. И Венти, кажется, потерял голову. Но это потом, это мелочи. Главное, что рыцарь послушно засыпает, согреваясь от каминного огня и расслабляясь под нежными касаниями принца — это вообще очень напрягало, особенно в первые минуты, потому что.. во-первых, его трогают, во-вторых, его не просто трогают, его трогает его величество (!!!). Какого хиличурла его вообще трогает его величество?! — Вот-вот, — Венти согласно кивает, оставляя волосы рыцаря в покое и залезает на спинку кресла, — а вдруг на тебя напали бы? — и в аквамариновых глазах мерцает волнение. Кадзуха думает, что мир не заслужил Венти. — Всё в порядке, — успокаивающе улыбается, — их цель не я, в любом случае. — И то верно, — тяжёлый вздох, и пальцы пробирает лёгкая дрожь. Венти неуютно ёжится, тревожно вглядываясь в затянутое грозовыми тучами небо за окном, и сердце колет, напоминая о нависшем дамокловом мече. Страшно. — Ваше величество, — устало бормочет рыцарь, с трудом разлепляя тяжёлые веки — перехватывает вопросительно-удивлённый взгляд принца, — я защищу. Венти тихо смеётся, чувствуя, как тревога отступает. Ну как вообще можно волноваться, когда его верный рыцарь смотрит таким преданно-уверенным, хоть и заспанным взглядом? Вот и он думает, что никак, оттого и треплет ласково по макушке, ловя недовольные вздохи: — Теперь не страшно, — заверяет, — и вообще, я вроде ещё не стал королём, чтобы меня звали «его величеством». Или ты так завуалированно угрожаешь моему отцу, Сяо? — рыцарь чертыхается, испугано округляя глаза и уже спешит открыть рот, чтобы хоть как-то оправдаться, но… принц его опережает. — Шучу, — хихикает, — ты просто ошибся, я знаю. Но я уверен, больше такого не повторится. Просто «Венти» и всё, да? Сяо закатывает глаза — потом дёргается, понимая, что только что проявил неуважение, отчего даже голову в плечи втягивает, ожидая гневной тирады. Кадзуха думает, что рыцарь уже давно должен был понять, что Венти будет делать всё, что угодно, но точно не злиться и не ругаться. — Прос… — но извиниться рыцарю не дают. — Ого, ты и так умеешь, — восхищённо свистит принц, — Сяо, с каждым разом ты удивляешь меня всё больше и больше. Даже Кадзуха при мне никогда не закатывал глаза, — стреляет ироничным взглядом в сторону поэта. Кадзуха закатывает глаза. — Кажется, тут в комнате собрались одни мятежники, — ворчит, складывая руки на груди, — надо срочно сообщить отцу, что моя верная свита оказалась изменниками. — Ваше высочество, — Каэдэхара смеётся, качая головой, — вас иногда послушаешь, и покажется, что вы сами недалеко ушли от изменников. — Каков варвар, — фыркает Венти. — Сяо, Кадзуху точно нужно казнить, ты просто послушай его, — весело смотрит на рыцаря. И замолкает. — Уснул, — удивлённо моргает. — Отключился, переживая, что ты его никогда не простишь, — давится смехом поэт, прикрывая лицо рукой. — Очень смешно, — ворчит принц, — клянусь, когда я стану королём, то отменю все эти уважительные обращения и почитание королевской семьи. Одни проблемы от этого. — О, я в тебе не сомневаюсь, — Каэдэхара улыбается уголками губ, глядя, как Венти слезает со спинки кресла и подходит к окну. — Дождь льёт уже второй день, — замечает рассеянно, будто вскользь, касаясь кончиками пальцев витражного стекла. — Дождь очищает землю, — вздыхает Кадзуха, моментально улавливая изменившееся настроение принца. Снова становится зябко и неуютно. — Да разве тут было, что очищать? — сокрушённо шепчет Венти. — Очищать нужно, когда грязно. — Я не знаю, — вздыхает, пожимая плечами, — никто не знает. Но всё закончится, — пытается подбодрить, — не переживай. — Без вас я бы сошёл с ума, — Венти обнимает себя руками, упираясь копчиком в подоконник, — этот непрекращающийся шум дождя уже вгоняет меня в тоску. Кадзуха поджимает губы, не зная, что ответить. Когда Венти грустит — грустит всё вокруг, и даже огонь, пылающий в камине, будто присмирел под тяжестью тоскливых дум принца. — Ещё эти покушения, — прикрывает глаза, шумно втягивая воздух носом, — понятия не имею, кто это может быть. — Алая ведьма, — поэт и принц оба вздрагивают, нервно оборачиваясь к двери. Там, на пороге, опасно сверкая глазами в тусклом свете камина, стоит Сказитель. Без шляпы. С кровавыми пятнами на безумно уставшем лице. Венти подрывается с места, подлетая ближе: — Что с тобой случилось? — хватает мага за плечи, беспомощно заглядывая в его безжизненные глаза. Кадзуха бесшумно спрыгивает с подоконника, крепко стискивая рукоять меча, но из ножен не вынимает. На короткое мгновение их взгляды сталкиваются — Сказитель усмехается, но ничего не говорит, а по пурпурной радужке пробегаются искры тока. Надо же, ему весело, кажется. — Ваше высочество, — смотрит серьёзно, слегка щурясь, — вам нужно уходить. Венти непонимающе моргает, отступая на пару шагов назад. — Вся стража в замке мертва, — начинает осторожно, понимая, в каком состоянии находится принц. Одно неверное слово — и он лопнет, разобьётся. Сломается. — Ваш отец тяжело ранен. Вам нужно уходить. — Как это ранен? — Кадзуха успевает подхватить Венти за локти до того, как он обессиленно рухнул бы на пол. — В смысле мертва? Что ты… — крепко жмурится, — несёшь? — Ваше высочество, — Каэдэхара слегка встряхивает его, хмурясь и стараясь дышать ровно — всё кружится и тошнота подкатывает к горлу, — нужно уходить. — Ваше высочество, — ровный голос Сказителя, что молния посреди ясного неба, — Алая ведьма вас убьёт, если вы сейчас же не уйдёте. — Ваше высочество, — Кадзуха кусает губы и безрезультатно пытается заглянуть принцу в глаза — тот даже не слышит будто. А по щекам безостановочно текут слёзы, — пожалуйста, нужно уходить. — Ваше высочество, вас убьют, — поэт беспомощно смотрит на мага и не видит ни капли сочувствия. Только лишь пустое безразличие и усталость, — его величество в безопасности, он жив, вам тоже нужно уходить, — чеканит каждое слово, которое отзывается в душе тяжёлым и равнодушным: «Как же я устал». — Ваше высочество, слышите? — с силой встряхивает. — Венти. Принц переводит печальный взгляд на Кадзуху и устало кивает: — Да, да, — яростно стирает слёзы, вырывая локти из крепкой хватки поэта, — уходим. Иногда Каэдэхара думает, что сильнее восхищаться Венти нельзя. Сейчас, глядя, как быстро он берёт себя в руки, поднимая с пола лук и колчан со стрелами, копьё Сяо, заботливо оставленное у камина, понимает — можно. Как будто это не ему сказали, что его отец ранен, вся стража убита, а за ним с минуты на минуту придёт жуткая ведьма из детских страшилок. — Я отведу в безопасное место, — монотонно реагирует Сказитель. Бездушно ждёт, когда принц соберётся. Безразлично. Как будто у него совсем нет сердца. И сочувствие ему чуждо. Кадзухе становится горько от этих мыслей. — Да чем я вообще Алой ведьме-то не угодил? — грустно шепчет Венти, подскакивая к креслу, чтобы разбудить Сяо. Сказитель многозначительно молчит. Камин многозначительно гаснет, погружая комнату в кромешную тьму. — Ну вот, — срывается смешок с губ мага, — пыталась подставить меня, а когда не получилось, решила прийти лично, — едко, разъедая воздух электрической злостью, гневом — сейчас маг выглядит не просто угрожающе. Он будто готов разразиться молниями в любую секунду. Поэт ловит его напряжённый взгляд и медленно обнажает меч. Рука Сказителя останавливает его до того, как он успел вскинуть бы перед собой оружие, и Каэдэхара обречённо понимает — не поможет. Ничто им не поможет. Остаётся только надеяться на мага. Или на чудо. Но чудо сейчас сглатывает ком в горле и судорожно думает о том, насколько сильно всё плохо, если даже его отец ранен. — Ваше высочество, — сонный голос Сяо разрезает напряжённую тишину, — не вы ли говорили, что убийцы по ночам спят? — У них просто сбит режим, — сбивчиво шепчет в ответ Венти. Кадзухе хочется истерично рассмеяться. Нашли время для шуток… Комнату озаряет вспышка молнии. — Явилась наконец-то, — едко шепчет за спиной Каэдэхары Сказитель. И он понимает — силуэт у окна ему не померещился. Алая ведьма тут.