— Мам, мне страшно. — Не бойся, Кадзуха. Никогда не бойся. Страх станет твоей погибелью, поэтому ты должен быть смелым, хорошо? Иди сюда, с мамой же не так страшно, да? — Да… а почему мы залезаем в шкаф? — Помнишь игру, в которую вы недавно играли с Его высочеством? Прятки. — Да. Ты хочешь поиграть? — Да. Но мы немного изменим правила, хорошо? Ты должен сидеть тут и никому не открывать, пока шум в доме не закончится. Ты меня понял, Кадзуха? Сиди тут и ни за что не выходи. Даже если будет очень страшно. — Хорошо. А ты, мам? Ты тоже будешь прятаться? — Конечно. Только мама спрячется в другом месте, потому что тут мы оба не вместимся. — А-а-а… а кто к нам пришёл? — Это мои друзья. Всё в порядке, малыш, главное, не бойся. И запомни: чтобы пробудить мага, нужно назвать его настоящее имя. Обязательно запомни, это очень важно. И… Кадзуха, мама тебя очень-очень любит. И всегда будет любить
Острие меча со свистом разрезает воздух — Кадзуха щурится, чувствуя, как меч почти сливается с рукой, становится её продолжением, рубит быстро и безжалостно. Но даже этого недостаточно, чтобы одолеть Алую ведьму. Взмах — удар. Кадзуха прикрывает глаза, полностью полагаясь на ощущения. Взмах — удар. Двигается осторожно и бесшумно. Взмах — проклятие… почему Алая ведьма наложила на Сказителя проклятие? — удар. Каэдэхара глубоко вздыхает, слегка морщась от заливающего лицо дождя. Взмах — и можно ли обойти это проклятие? — удар. Быстрым движением убирает со лба намокшую чёлку. Взмах — обмануть его? — удар. Сосредоточенно смотрит на блестящий от влаги клинок, повернув его лицом к себе. В нём отражается немного бледное — от плохого сна — уставшее, осунувшееся лицо. Только глаза всё также ярко горят, переливаются алой решимостью — Кадзуха улыбается уголком губ, вспоминая далёкое-далёкое детство. — В твоих глазах всегда горит огонь, — Венти подпирает подбородок ладошками, глядя на друга снизу вверх, — но он, знаешь, такой… спокойный. Кажется, поднесёшь к нему руку, и он не обожжёт, а ласково оближет ладонь и согреет. — И какой тогда смысл от этого огня? — Кадзуха смеётся, усаживаясь рядом с принцем на траву. — Ты не дослушал, — Венти недовольно закатывает глаза. — О, тогда я весь внимание. — Но этот огонь сожжёт дотла каждого, кто обидит твоих близких. Но что делать, если он не может защитить своих близких? Ему так сильно хочется помочь Сказителю, что по ночам спать трудно — мысли копошатся, ворочаются, как и Кадзуха на кровати, пытаясь найти хоть один способ решения проблемы. Пока в голову пришёл только один, и то бредовый, и не факт, что сработает. Правда, это не значит, что поэт не попробует. Взмах — если проклятие реагирует на тёплые чувства — удар. Хмурится от далеких раскатов грома в небе. Взмах — то как оно отреагирует на безразличие? — удар. Кадзуха снова останавливается, задумчиво рассматривая клинок в своей руке. Конечно, вряд ли это особо поможет. Всё же, если Сказитель сам будет испытывать тёплые чувства к поэту, то тут никакое безразличие Каэдэхары не поможет. Взмах — но всё же… стоит попробовать — удар. Но для начала нужно разобраться с Алой ведьмой. Её вообще реально убить? Ну, в плане, это же чёрная магия, разве клинок Кадзухи или копьё Сяо сможет спасти их? Неужели остаётся только полагаться на силу мага? А если он не справится? А если они все погибнут? Сказитель будет винить себя? Кадзуха поджимает губы, призывая себя к спокойствию. Нельзя поддаваться эмоциям. Нельзя поддаваться панике. Иначе меч точно выскользнет из его рук в самый решающий момент. Он оттачивал мастерство меча с самого детства. Если бы сильно захотел, мог бы встать наравне с непобедимым Тартальей. Правда, превзойти его лучше не пытаться, а то это рыжее чудо весь мозг выест, настаивая на повторной дуэли — Кадзуха улыбается своим мыслям, снова рассекая воздух клинком. Но неужели все эти старания — ничто, когда речь заходит о ведьме? Неужели он никак не сможет защитить своих близких своими силами? Впрочем, Кадзуха не собирался бояться или сдаваться, оттого и решил немного проветрить голову и потренироваться — за всё проведенное в башне время он ни разу не брал в руки меч. И теперь оружие неприятно оттягивало его к земле тяжестью и холодило ладонь, отвыкшую от грубой рукояти. Да и вообще, ему стоило отвлечься. А то постоянное нахождение в четырёх стенах, каждая из которых наводит тебя на мысли либо о смерти, либо о маге, что в целом не сильно отличается от первого пункта, наводит тоску. Внимание привлекает тихий звук шагов — почти незаметный, но острых слух Кадзухи всё же улавливает его, сливающийся с шумом дождя. И знакомый запах озона заставляет сердце пропустить удар. Сказитель проходит мимо, даже не смотрит. Кадзуха думает, что сейчас он не выглядит так грозно, как раньше. Возможно, просто поэт теперь смотрит на него иначе. Маленький, под этим жутким, непрекращающимся ливнем, Сказитель выглядел не устрашающе, нет. Даже не жутко, хотя встреть его Кадзуха тут неделю назад, то, наверняка бы, ужаснулся. Маг выглядел одиноко. Пурпурно-серое небо, стена дождя, раскаты грома, бушующие где-то вдалеке — это всё, что маг видел почти всю свою жизнь? Как давно он носит это проклятие? Как давно не видел ярких лучей солнца? Как давно не ощущал тепло, любовь, ласку? Ощущал ли когда-нибудь вообще? Одинокий — поэт расстроено вздыхает — да, таким он казался. Не жутким, не пугающим — одиноким. Но не таким сломленно-одиноким, как брошенные на улице животные — они вызывали жалость. А стойким — в каждом движении мага скользила уверенность, хоть и усталость. Грация, хоть и небольшая нервозность — боится, что поэт снова начнёт рисковать своей жизнью? Он не казался раздавленным — тяжёлый груз проклятия не убил его, и маг продолжал нести его на своих плечах, стойко, храбро и решительно, мечтая однажды отомстить ведьме за свои мучения. Кадзуха выдыхает восхищённо, отпуская руку с мечом — Сказитель даже не смотрит на него, замирая в дверях. — Ты простудишься, — хватается ладонью за ручку двери, слегка поворачивая голову в сторону Кадзухи — последний удивлённо распахивает глаза. Заговорил. Обалдеть. Правда, на этом словарный запас Сказителя исчерпывается, и маг почти что заходит в башню — Каэдэхара выставляет перед ним клинок прежде, чем успевает подумать о последствиях. Сказитель смотрит устало и скептично. Как будто спрашивает: «Ты больной? Тебе не надоело?». Нет, видимо, злить мага Кадзухе точно никогда не надоест. Это отдельный вид развлечений. — Магическую атаку можно отразить мечом? — и это даже не первая попавшаяся фраза. Это мысль, которую Кадзуха вынашивал и обдумывал. Это ниточка надежды на спасение от Алой ведьмы и короткий диалог со Сказителем. Два в одном — Каэдэхара предусмотрительно отступает на пару шагов назад, чтобы обезопасить себя и хотя бы чуть-чуть успокоить мага, а то последний смотрит недоверчиво и с опаской. Боится, что поэт снова кинется на него? Сказитель открывает рот, явно намереваясь что-то сказать — Кадзуха щурит глаза, словно пытаясь угадать, о чём он думает. Однако, его мысли никогда невозможно понять, это одна из загадок мира, что-то невероятное и непостижимое — маг ничего не говорит, бросая свой аметистовый взгляд в пол и хмурится. Размышляет. В этот раз Кадзуха не настаивает — понимает, что хуже будет. Причём в первую очередь — ему. Кажется, что Сказитель с чем-то борется — со своими мыслями, сомнениями, опасениями. Поэт поджимает губы, глядя на искрящиеся змейки тока на ладонях мага — ещё чуть-чуть и сорвутся. Не страшно, Кадзуха готов потерпеть. Маг отпускает ручку двери, тяжело вздыхая, словно против воли, и шагает вперёд, обходит Каэдэхару — последний оборачивается, внимательно разглядывая напряжённую фигуру Сказителя. — Любое заклинание можно отразить, — смиряется, устало выдыхая. Можно сказать, покоряется невыносимой настойчивости поэта. Смотрит предупреждающе — не приближайся — и грустно — а то погибнешь. Но всё же отвечает. — Мана сама по себе, — поднимает руку, и Кадзуха завороженно глядит, как на его ладони мерцает пурпурный туман, перетекает, как маленькое мягкое облачко. Невероятно, — не имеет физической оболочки, — Кадзуха подходит ближе — не настолько, насколько бы хотелось, но настолько, насколько позволяет маг, — её нельзя потрогать, только ощутить. Это как эмоции или усталость, например. Однако, — глаза Сказителя загораются пурпурным цветом, и на его ладони начинает трещать ток, бегать по коже аметистовыми молниями, — ману можно превратить в ток, — улыбается, — или огонь, — пламя на ладони шипит и фыркает, ругаясь на дождь, и Кадзуха задерживает дыхание от восторга, — можно превратить в воду, — поэт невольно отступает на шаг назад, когда маленький водяной кит слетает с ладони и кружит перед лицом Каэдэхары — маг фыркает, сдерживая смех, — ветер, — волосы разлетаются, лезут в глаза. Сказитель отворачивается, чтобы не видеть — Кадзуха поправляет волосы, слегка жмурясь, — и так далее. В таком случае мана приобретает физическую оболочку, и её действительно можно отразить, — Каэдэхара щурит глаза, внимательно слушая, и крепче сжимает рукоять меча, — но всё зависит от силы и вида заклинания. Если ты попробуешь отразить огненную атаку, то есть риск, что твой меч просто расплавится. Зато воздух рассечь будет легко, — замолкает на пару секунд, будто сомневаясь, — попробуй, — и выставляет руку вперёд. Кадзуха поджимает губы, бесшумно обнажая меч — Сказитель следит за ним, как мама за ребёнком, чтобы тот не поранился. И направляет в него мощный — не достаточно, чтобы убить, но достаточно, чтобы откинуть — поток воздуха. Каэдэхара легко разрубает его клинком. — Неплохо, — Сказитель удивлённо вскидывает брови, — для первого раза, — спешит добавить, когда видит довольную улыбку на лице поэта, — никогда не пытайся отразить электрические атаки мечом. Металл — проводник, только хуже сделаешь, — спешит добавить, чтобы и вовсе сменить тему. — Это всё понятно, — Кадзуха кивает, — но… разве Алая ведьма использует обычную ману? — Жидкий огонь называют видом тёмной магии, — продолжает Сказитель, — правда, различий между жидким огнём и обычным огнём, созданным из маны, немного, — снова создаёт крошечное пламя у себя на ладони, — огонь, созданный из обычной маны, это почти что обычный огонь, сила которого зависит от количества вложенной в него маны. Жидкий огонь это и есть сама мана. То есть, жидкий огонь можно использовать как ману и создавать из него другие заклинания. Кадзуха недоумённо моргает — Сказитель тяжело вздыхает. — Меч делают из металла? — спрашивает—утверждает, поэт согласно кивает. — Представь, что меч, которым рубят противника — это огонь, созданный из маны. Тогда жидкий огонь — это просто кусок металла, из которого можно выковать ещё более сильный меч. — Но ты же сказал, что у маны нет физической оболочки, — Кадзуха хмурится, разглядывая фыркающее и плюющееся пламя на ладони мага. Сказитель тяжело вздыхает, склоняя голову к плечу. — Да, обычно так и есть. Тёмная магия — это совмещение алхимии и обычной магии. И как раз с помощью тёмной магии можно вытянуть из себя всю ману и придать ей физическую оболочку. Жидкий огонь создал алхимик Сайно несколько столетий назад в качестве эксперимента, он был огненным магом, поэтому его мана и приобрела такую форму. Кадзуха вздыхает, думая о том, что не будь этого Сайно, сейчас всё было бы хорошо. Но нет, надо же было алхимику поэкспериментировать над собой. — И в чём конкретная разница между жидким огнём и обычным? — спрашивает вымученно — Сказитель смотрит внимательно и, кажется, немного сочувствует. — Ведьма соединяет свою ману с жидким огнём, так что в первую очередь в силе. И жидкий огонь невозможно потушить, — пламя на ладони потухает, залитое дождем, — только собрать обратно в бутыль. Считай, что это нескончаемый источник маны. И лучше даже не пытаться его отразить. Если пламя перекинется на тебя, ты труп. — Прекрасно, — сокрушённо шепчет Кадзуха, понуро опуская плечи. Сказитель смеряет его внимательным взглядом и, тяжело вздыхая, добавляет: — Я сделаю всё, чтобы помочь вам.***
У Сяо и Венти всё было гораздо проще. Намного проще, как минимум потому, что ни один из них не был под действием жуткого проклятия, в отличие от Сказителя. Правда… принцу от этого, если честно, было не легче. Потому что, если маг — гроза в солнечный день, то Сяо — просто стена. Непробиваемая, неприступная, холодная гранитная стена. Венти уже хочет выть от досады, когда рыцарь смотрит на него со смесью преданности (но не той собачьей преданности, а так, чисто деловой, рыцарской) и холодного непонимания. Ну вот серьёзно, что такого сделал принц, что архонты решили послать ему безответную любовь? Ладно, хорошо — Венти почти тоскливо скулит от скуки, откидывая книжку в сторону — попробуем зайти с другой стороны. Сяо ненадолго отвлекается — глядит на принца с прищуром, проверяя насколько всё плохо, и, видимо, не обнаружив ничего критичного, снова принимается за чтение. Уже за это принцу хочется обязательно его отвлечь. — Сяо, — подползает ближе, отбирая книгу у рыцаря, — почему ты выбрал копьё в качестве оружия? — укладывается на колени к Сяо, и последний глядит ошарашенно только в первые несколько секунд — потом устало, скептично, взглядом спрашивая: «Ваше высочество, ну сколько можно?». Венти считает очаровательным то, как мило-растерянно взметнулись при этом руки рыцаря, и как теперь он мечется, совсем не зная, куда их деть. Но прогонять принца не станет, это точно. Хоть на этом спасибо. — Оно длиннее, — в итоге просто опускает их по швам, стараясь никак не задевать Его высочество. — Двуручный меч тоже длинный, — возражает принц и тут же начинает хихикать, представив себе Сяо с большущим, тяжёлым двуручным мечом — рыцарь смотрит на него даже с примесью негодования, кажется, прочитав мысли Венти. — Он тяжёлый, — пожимает плечами, — с копьём легче. — Хочешь сказать, что ты не сможешь поднять двуручный меч? — принц удивлённо вскидывает бровь, не веря. — Смогу, — качает головой, — но быстрее устану. Если будет долгая схватка, я могу проиграть. — А с копьём точно не проиграешь? — Я проиграю, только если умру, — и Венти морщится, недовольно дует щёки и раздраженно фыркает — Сяо растерянно поднимает руку, но просто сжимает её в кулак и досадно подносит к губам. Принц очень-очень хочет знать, что изначально хотел сделать Сяо. — Не нужно умирать. Если проигрываешь, сдавайся. Сделай всё, чтобы выжить, — ворчит. — Это приказ? — уточняет рыцарь, и Венти бесится с того, что у Сяо всё закручено на приказах. — Это личная просьба, — мотает головой, — как друга. Мы же друзья, Сяо? — заглядывает в растерянные янтарные глаза снизу вверх и мечтает, чтобы рыцарь сказал: «Нет». Но не потому, что рыцарь и принц не могут быть друзьями, а потому, что Венти для него больше, чем просто друг. Но это так… мечты. — Да, — устало выдыхает, соглашается, и принц хихикает от того, как тяжело далось Сяо это: «Да». — Ну вот, раз мы друзья, то и зови меня просто Венти, — подмигивает принц. — Нет, — и этот тон можно даже назвать возмущённым. — Но ты же не зовёшь своих друзей «Ваше высочество»? — У меня нет друзей. — А как же Кадзуха? — Венти удивлённо вскидывает брови. — Уверен, у него разобьётся сердце, если он узнает, что ты не считаешь его другом. Сяо ломается. Смотрит удивлённо и растерянно, даже настолько забывается, что невольно кладёт ладонь на макушку принца, пальцами перебирает мягкие волосы. Венти задерживает дыхание и мечтает, чтобы этот момент длился вечность — смотрит внимательно, разглядывает. У Сяо глаза яркие, золотые, но холодные и равнодушные, красивые и глубокие — принц каждый раз слепнет, но всё равно продолжает любоваться. Взгляды Сяо всегда острые, быстрые, почти никогда не задерживаются надолго на одной вещи. Принц — исключение, но Венти даже не знает, как часто его личный рыцарь смотрит на него украдкой, немного взволнованно, следит, переживая, что Его высочество прямо сейчас на месте сломается. Он ведь хрупкий такой, хрустальный, иногда страшно становится, что Сяо случайно его покалечит. — Кадзуха считает меня своим другом? — моргает, недоумённо хмурясь. Венти расплывается в яркой улыбке и несколько раз кивает. — Конечно, Сяо. — Тогда… — рыцарь отводит взгляд в сторону — цепляется им за свою руку и испуганно отдёргивает её, — да, друг. — Будешь называть его теперь «Ваше высочество»? — подначивает принц, стараясь не расстраиваться слишком очевидно, а то Сяо ещё всё не так поймёт, как обычно. — Нет, — фыркает. — Тогда и меня не зови. — Я не зову. — Ах да, — Венти прикладывает руку ко лбу, тихо посмеиваясь, — забыл, ты теперь меня вообще никак не зовёшь. Это даже немного обидно, Сяо. — Мне снова называть вас «Ваше высочество»? — рыцарь скептично вздёргивает бровь — одна из немногих смелостей, которую стал позволять себе со временем — принц готов лопнуть от восторга. Сяо проявляет эмоции! Точнее их подобие, но! Эмоции! Сяо! Проявляет! — Нет, просто «Венти», — раздражённо закатывает глаза. Рыцарь смотрит на него сверху вниз скептично и устало — Венти улыбается ему ярко и радостно, уговаривая своим аквамариново-чистым взглядом. Никогда не работает. Я же говорила, что Сяо непробиваемый. Он сам кого угодно пробьёт, но себя не даст. — Просто Венти, — повторяет, и уголок губ дёргается в ухмылке — Венти удивлённо распахивает глаза, — если я буду звать вас по имени, то… — и запинается, поджимает губы, глядя на принца возмущённо-обиженным взглядом. Слишком красноречивым для обычно равнодушного Сяо. — То что? — и Венти и приподнимается на локтях, приближает своё лицо, пытаясь разглядеть в янтарных глазах ответ. — Ничего, — рыцарь отводит взгляд и легко, почти ласково давит ладонью на лоб принца, призывая улечься обратно. А потом дёргается, как будто обжегся, и смотрит напряжённо — Венти смеется, послушно укладываясь на колени. — Что за секреты, Сяо? Мне же теперь жутко любопытно, — обиженно дует губы — рыцарь смотрит внимательно, вязко и тягуче. От этого ком в горле встаёт, и Венти осекается. — У меня нет от вас секретов, Ваше высочество, — качает головой, прикрывая глаза. Разве что, только один. — Ну вот опять! Не надо меня так звать! Сяо, ты совсем меня не любишь! — Конечно, Ваше высочество. — Ну Ся-я-я-о! Но Сяо смеряет его только усталым взглядом и остается таким же непробиваемо-непреклонным. И Кадзуха, глядя на него, думал о том, что, будь он таким же безразличным, то, возможно, и проклятие Сказителя реагировало бы менее агрессивно. Но нет, порой Каэдэхара не мог контролировать улыбку, рвущуюся на лицо, при виде хмуро-настороженного мага. Последний всё ещё относился к поэту с долей недоверчивости и страха, что тот выкинет что-нибудь дикое и ненормальное, оттого и всё же старался избегать. Не то чтобы Кадзуха намеренно его искал — скорее старался появляться там, где обычно появляется Сказитель. Так… чисто случайно. За книгой, там, зашёл. Решил потренироваться с мечом. Погреться у камина. Или просто гулял, ну. И маг со временем действительно принял его молчаливые правила игры, но всё же держался на расстоянии, считая, что лучше не будить лихо, пока оно тихо. Тем более что Кадзуха иногда, всё ещё сохраняя дистанцию, выкидывал такие штуки, как, например, склонить голову вбок и махнуть рукой в качестве приветствия, ласково улыбаясь. Потом, правда, он болезненно морщился, а маг просто хмыкал, считая, что Кадзуха сам виноват, так что заслужил. В иные моменты, когда Сказитель, в очередной раз сдаваясь, позволял себе небольшой диалог, немного поговорить, совсем чуть-чуть, случалось такое, что магу приходилось буквально выскакивать за дверь и мчаться подальше от Кадзухи, башни и самого себя. И дело даже не в поэте — он действительно старался как мог, держался в стороне и всеми силами пытался сдерживать свой интерес. Со стороны так посмотришь, и подумаешь, что Каэдэхаре и правда абсолютно всё равно, так, просто деловые отношения, ни к чему не обязывающее. Иногда даже удавалось обмануть проклятие. Дело было в самом Сказителе — в душе иногда что-то буквально переворачивалось, когда он видел, как сильно старается поэт, чтобы не оставлять мага одного. И даже не сочувствует — жалость Сказителю была не нужна. Интерес, симпатия, маг не знал, что было у Кадзухи, но то, как Каэдэхара отчаянно старался победить, обмануть проклятие… делало мага счастливым. За это «счастье» Кадзуха расплачивался собственным здоровьем. За это «счастье» рисковал жизнью. Сказитель не мог просто взять и закрыть на это глаза. Ведь сердце-то не обманешь, оттого он и сидит сейчас, привалившись спиной к стене и дышит глубоко, размеренно, пытаясь сдержаться. А руки сводит от желания вскочить, кинуться на поэта и просто убить. Кадзуха грустно поджимает губы, рассматривая массивную дверь — маг благодарит всех архонтов за то, что она деревянная — и не понимает, как это произошло? Они просто разговаривали. Поэт уже даже не может вспомнить о чём, просто обычный диалог, ничем не примечательный — они, о архонты, даже не смотрели друг на друга. Точнее, Каэдэхара точно не смотрел. Просто в какой-то момент улыбнулся-рассмеялся с ворчливого ответа мага. — Всё-то тебе расскажи. А потом оказался выставленным за дверь. За дверь, за которой теперь трещит электричество и в одиночестве справляется со своим проклятием маг. Да разве это честно? — Ты, — стекает спиной по двери на пол и упирается в неё затылком, — как? Теперь же можно не притворяться? Всё равно их разделяет эта дурацкая дверь. Кажется, или поэт даже ощущает тепло чужой спины, точно так же обессиленно облокотившейся о спасительное дерево. — Лучше уйди, — устало отзывается Сказитель, и Кадзуха прикрывает глаза, тяжело вздыхая. — Посижу тут, — качает головой. — Твое упрямство сведет тебя в могилу, — сокрушенно шепчет Сказитель, обнимая колени руками, — ты меня достал. — Я не привык сдаваться, — Кадзуха легко улыбается, пожимая плечами — маг, хоть и не видит её — улыбку — но почему-то отчетливо представляет. От этого ток только сильнее трещит и взрывается. — Почему? — кусает губы, будто пытаясь сдержать собственные слова. — Разве тебе не страшно? — Страшно, — кивает поэт, — но это ничего. Ты мне нравишься. Сказитель широко распахивает глаза — Кадзуха слышит грохот. Это книги упали с полки от ударной волны. — Ты ненормальный, — спустя минуту молчания устало отвечает маг. — Может быть, — Кадзуха безразлично пожимает плечами. — Ты умрёшь, — продолжает гнуть свою линию. — И это может быть, — смеётся поэт, — если не найдем способ убить Алую ведьму, то мы все тут умрём. — Её ты боишься больше? — Нет, — Кадзуха прикрывает глаза, обнимая колени руками. — За себя вообще не боюсь. — Почему? — Кто знает, — смеётся, — мама в детстве просила никогда не бояться. — Думаю, она не имела в виду меня или Алую ведьму, — хмыкает голос из-за двери, и Кадзуха пытается представить себе его — мага. Какое у него сейчас выражение лица? Ему грустно? Или он злится? Скорее всего уставшее, с горькой ухмылкой. И глаза наверное снова полные слёз — Кадзуха до сих пор помнит, когда в первый раз, ещё тогда, в поле, нарвался на проявление проклятия. Сказитель был напуган и растерян, и его глаза, что обычно чаруют и утягивают в аметистовую бездну, блестели от непролитых слёз. В ту секунду, за мгновение до того, как отключиться, поэт подумал, что, наверное, в душе этот грубый маг и правда просто обычный парень, которому, как и всем, не чужды человеческие чувства. Так всё и оказалось. Только гораздо сложнее и опаснее. И печальнее. Интересно, каким бы стал Кадзуха, если бы такое проклятие наложили на него? Стал бы он озлобленным и замкнутым? Сломался бы или выдержал? Было ли в поэте столько же силы, сколько оказалось в этом маленьком и запретно красивом маге за дверью? — А мне иногда кажется, — вздыхает, прерывая тишину, — что именно вас она и имела в виду. Сказитель молчит — Кадзуха вслушивается в редкие потрескивания тока за дверью и пытается представить себе, что было бы, не будь этого дурацкого проклятия. Был бы маг весёлым и жизнерадостным как Венти? Или молчаливо-равнодушным как Сяо? Уверенно-упрямым как Тарталья? Каким бы он был? — Мне всё равно на твоё проклятие, — добавляет, — и я не боюсь умереть от твоих рук. Звучит почти как: «Я вверяю тебе свою жизнь». Тишина прерывается только далёкими раскатами грома и треском электричества — Сказитель смотрит уставшим, действительно полным слёз взглядом в сгущающуюся темноту перед собой и упрямо поджимает губы, хмурится, жмурится, сдерживая вырывающуюся злость, обиду, негодование. Это так странно — Кадзуха, наверное, потерял бы голову, увидь он сейчас мага — ни слёзы, ни грусть, ни печаль — ничто не способно сгорбить, сломить, сломать, даже сейчас он не выглядит жалко. Его не хочется жалеть. Только если обнять, и то ненадолго, а то маг обязательно фыркнет и оттолкнёт, не желая признавать, что на самом деле ему очень-очень одиноко. Это невероятная сила духа, стойкость — Сказитель усмехается уголком губ, прокручивая в голове слова поэта и качает головой. И правда ненормальный. — …спасибо. Кадзуха задерживает дыхание и крепко сжимает ладони в кулаки — чтобы не вскочить на него и не кинуться в библиотеку. Грудью на разряд тока. Вздрагивает, когда в комнате что-то оглушительно взрывается. И улыбается. Да уж, кажется, теперь обманывать проклятие у них больше не получится. Потому что этого достаточно… чтобы Кадзуха влюбился. Окончательно и бесповоротно. Сказитель вытягивает перед собой ноги, судорожно глотая ртом воздух. По щекам катятся невольные слёзы, и губы ломаются в горькой, обречённой улыбке. И ярко сияют в кромешной темноте комнаты, тянущиеся от мага до самого потолка, пурпурные молнии.