— Мамин друг…? — …да. Друг. Она попросила присмотреть за тобой. — А почему она не пришла сама? Где мама? — Твоя мама… немного занята. Она придёт позже. Пойдём, я отведу тебя к Его величеству.
Кадзуха совсем потерял счёт времени — оно теперь для него и не важно особо. Дни сплелись между собой, слились в одну единую, нескончаемую ночь. Ночью он ложился спать, ночью вставал. Ночью разговаривал с Венти и Сяо, ночью виделся и со Сказителем. Ночью читал книги, ночью тренировался. Солнце в этом месте если и вставало, то совсем незаметно, прячась за тучами, за молниями и раскатами грома. До этого Кадзуха видел дождь лишь единожды, когда был ещё совсем крохой, боялся спать один и любил слушать мамины сказки. Всё это было так давно, что почти и не вспоминалось, пока в дорогом сердцу поэта Мондштадте не пошёл дождь, не сверкнула молния, не грянул гром. Этот гром стал точкой отсчёта, таймером до запуска роковых событий в жизни всех присутствующих в этой башне. С первой молнией на землю рухнул первый труп — плотник, что покусился на жизнь Венти. С первым ударом грома блеснула зловещая ухмылка из-под вуали, и мурашки побежали по коже. Вторая молния пурпурной змейкой разделила небо, пока Сяо и Кадзуха отчаянно отбивались от псов, жаждущих вгрызться в горло Его высочества. Второй раскат грома заглушил шаги Сказителя в коридоре, уставшего, мрачного, тогда ещё совсем ненужного и пугающего. А дальше молнии били как попало — ещё одно нападение, Алая ведьма, башня, легенда, проклятие. И гром зловещим гулом сопровождал каждый вздох, каждый шаг и шелест страниц, будто намеренно напоминания о нависшей над ними опасности. Кадзуху тошнит и мутит — он тонет и захлёбывается, тянет руки к поверхности, к спасительным лучам солнца там, наверху, но, когда его грубым движением вытягивают с глубины, снова обнаруживает себя в заросшем мхом поле, среди грома и молний. Этот сон ему снится так часто, что поэт уже даже не пытается его обдумывать — просто садится на кровати и устало вздыхает. Это не то чтобы кошмар — его всё же спасают, но и приятным сном такое тоже не назовёшь — в душе всё ещё сохраняется неприятный осадок, что появляется после осознания, что поэт находится всё там же, в поле, где есть только мох и одинокий, возвышающийся до неба клён. — Кадзуха, — Венти обеспокоенно хмурится, присаживаясь рядом на пол, и облокачивается на матрас, подперев подбородок руками, — ты в порядке? Выглядишь встревоженно. Кадзуха обращает на принца уставший, покрасневший взгляд и улыбается вымученно, почти незаметно, совсем даже не зная, что ответить. Потому что в этот раз на плечи ложится тяжёлый груз ответственности — рассказать правду. Ему нужно рассказать правду. Не о Сказителе, нет, это даже и не особо важно. Просто Кадзуха вспомнил… кое-что. Это «кое-что» сдавливало горло осознанием их положения и щипало глаза невыкатившимися слезами. Но сейчас не время раскисать — Кадзуха качает головой — сначала нужно всё обдумать. Всё обговорить. Потом принимать решения. А раскисать он будет позже. Или вообще не будет — вдруг всё же им удаться побороть Алую ведьму? — Не сидите на полу, — Сяо кидает сердитый взгляд на принца и встаёт, откладывая книгу в сторону. Явно намеревается сдирать Его высочество с пола. Впрочем, его нагло игнорируют. Это так странно — поэт смотрит на свою перебинтованную ладонь — как он мог забыть нечто настолько важное, как, например, подробности смерти всей своей семьи? Первой встречи со Сказителем? Легенды о нём ещё ладно, это давние и детские сказки, как казалось раньше, по крайней мере. Может ли потеря памяти быть следствием глубокой травмы, полученной в день гибели его семьи? Или же это вмешательство со стороны? Может, это и был Сказитель? — Я, — замолкает на полуслове, будто обдумывая свои следующие слова, — вспомнил кое-что, — смотрит на Венти грустно, тоскливо, подбито, как будто эти воспоминания сбили его с ног. Да впрочем, они так сделали — унесли на самое дно, — чуть позже расскажу, — улыбается виновато — принц кивает, соглашаясь, — сначала нужно обдумать. И я хотел… поговорить со Сказителем. Если поговорить с ним вообще удастся. Венти смотрит растерянно, с лёгким прищуром, кажется, не зная, как реагировать. Отпустить или удержать? Довериться или выпытать правду? Сяо устало вздыхает над макушкой Его высочества и тянет его за запястья наверх — принц улыбается растерянно, отвлекаясь, и упирается. Упрямится — Кадзуха такой же. — Хорошо, — сдаётся, кивает — Каэдэхара выдыхает облегчённо и стягивает с себя одеяло. Как будто до этого оно защищало его от нападок Его высочества. — Кажется, — принц понимающе улыбается, — теперь вы ладите гораздо лучше. Кадзуха скептично вздёргивает бровь — Сяо упрямо тянет Венти за запястья наверх, а последний виснет, не поддаётся и улыбается игриво и нежно, поглядывая на рыцаря снизу вверх. — Кто бы говорил, — фыркает. — Что? — принц удивлённо округляет глаза — правда, его вопрос так и остаётся без ответа. Дверь приглушённо хлопает — поэт уходит. Сбегает. Венти переводит свой всё такой же удивлённый взгляд на Сяо, даже забывая упрямиться и не давать себя поднять. Поэтому тут же и оказывается на ногах, вздёрнутый наверх. Выход находится быстро — принц обвивает руками шею рыцаря и виснет на нём. — Сяо, — смеётся куда-то в ключицы, — мы с тобой поладили? Рыцарь так и замирает, застигнутый врасплох — руки замерли в воздухе, не в силах шевельнуться. Ни обнять, ни отодвинуть от себя. Полное оцепенение. — Ваше высочество… — напряжённо поглядывает на его наглую макушку и качает головой, — отпус- — Ещё чуть-чуть, — шепчет-перебивает Венти, прижимаясь ближе, — совсем чуть-чуть, Сяо, — тихо и устало смеётся, — тебе даже не обязательно обнимать меня в ответ, я разрешаю, — поднимает голову и игриво подмигивает. Сяо смотрит растерянно и серьёзно одновременно: глаза Венти — яркое лазурное мондштадтское небо над головой, улыбка — вино, разливающееся по бокалам, пьянящее, алое, и хочется им напиться. Руки безвольно опускаются по швам — рыцарь покорно терпит и совсем не знает, куда себя деть. Принц смеётся, глядя в обречённо-янтарные глаза своего любимого рыцаря. Они — лучистое солнце на таком же ярком лазурном мондштадтском небе. Изгиб губ — остриё копья, наточенное и безжалостное. Режет, колет, но Венти совсем не чувствует боли и хочет ещё. — Ну вот, — неловко отстраняется, грустно опустив взгляд в пол, — видишь? Обниматься совсем даже и не страшно. Сяо с ним не согласен. Обниматься страшно. Точнее, страшнее отпускать. Но Венти он об этом не скажет.***
— Ты, — Кадзуха устало приваливается к двери, обращаясь к магу, что находится за ней, — виделся со мной в детстве, — не спрашивает — утверждает. Они теперь либо вообще не общаются, либо только так — через двери, преграды. Чтобы не видеть, не касаться. Только слышать. Потому что, да, поэт оказался прав — проклятие теперь обмануть не получается. Словно оно инстинктивно чувствует, ощущает, видит по взгляду, который даже и не на мага направлен, что к чему. А может, чувствует Сказитель. Не важно. Главное то, что теперь стоит Кадзухе только появиться в поле зрения мага, как тот начинает искриться током и бушевать молниями, отчего и уходит спешно — либо сам поэт, либо уставший Сказитель. Они не разговаривали сколько? Три дня? Четыре? Если честно, Каэдэхара сбился со счёта, сколько прошло дней. Да и это тоже не важно. Всё равно всё зависит от личного восприятия каждого. Интересно, сколько прошло дней на самом деле? Сколько Алой ведьме ещё потребуется времени, чтобы найти их скромную компанию? Смогут ли они дать отпор? Есть ли вообще выход из этого жалкого положения? И главное — почему у Кадзухи, с каждым новым отрытым из недр памяти воспоминанием, возникает всё большее и большее ощущение, что его мать знала, с чем им придётся столкнуться в будущем? Как будто готовила заранее к этой жуткой битве. Почему Кадзуха вообще обо всём забыл? Почему начал вспоминать только сейчас? За дверью многозначительно молчат — поэт разочарованно поджимает губы и скатывается по двери на пол. Бездумно рассматривает стену — картины на ней странные, жутковатые, в основном пейзажи неба во время бури, волнующегося моря, смертельных смерчей. Только на одной изображён человек. Кадзуха каждый раз, проходя мимо, невольно замирал около этого портрета, чтобы задержаться взглядом подольше. Девушка, совсем молодая. И безумно красивая — она привлекает внимание, как дорогая и роскошная кукла на витрине: фарфоровая кожа, бледная-бледная, аристократичная, маленькая родинка под правым глазом — они, аметистовые, большие, чарующие — волосы цвета пурпурной молнии струятся косой по спине, и только лишь некоторые пряди обрамляют её лицо. Невероятно тонкие, хрупкие запястья, маленькие ладони, сжимающие остро заточенный клинок — словно готовится к удару, замерла в ожидании подходящего момента. И взгляд у неё тяжёлый, пронизывающий. Строгий и холодный, как будто безжизненный. Кадзуха не знал, кто эта женщина — маг? Мать — невозможно не заметить сходство между ними — Сказителя? Теперь, кажется, знает. От этого тоскливо на душе и смотреть на неё долго не получается — слёзы наворачиваются. — …что ты помнишь? — тихий голос из-за двери отвлекает от мыслей, и Кадзуха слегка вздрагивает, хмурясь. — Тогда в Мондштадте впервые за несколько столетий пошёл дождь. Мне было очень страшно, и я, — улыбается ласково, незримо, вспоминая тёплые вечера, проведённые вместе с семьёй, — боялся спать один, поэтому и пошёл к маме. Она, — вздыхает, прикрывая глаза, — рассказывала мне легенду… про тебя, чтобы я уснул и не боялся грозы, а потом потух камин… — хмурится, — кто-то пришёл. Грохот стоял жуткий, отец ругался, звон стоял невероятный. Я тогда не понял, что это клинки сталкивались друг с другом. Мама попросила меня спрятаться в шкаф и никому не открывать, пока шум в доме не стихнет… Грохот — ребёнок обнимает себя руками, вжимаясь глубже в шкаф — в соседней комнате что-то оглушительно разбивается. Молния разрезает дождливое небо — крепко жмурится, стараясь сдержать слёзы — запоздалый гром догоняет свою пурпурную подругу. Звон столкнувшихся в смертельной схватке клинков — вздрагивает от особо сильного грохота снаружи — глухой удар об пол. И широко распахивает глаза, прислушиваясь к звукам снаружи. Дом окутывает мёртвая тишина. Такая, что даже стук сердца, кажется, заглушает раскаты грома за окном. Вдох — Кадзуха осторожно приоткрывает дверцу, выглядывая тайком, смотрит в щёлку одним глазком, пытаясь увидеть в темноте хоть что-нибудь. Руки леденеют от страха. От дождя зябко, холодно и неуютно. Хочется обратно в кровать, к маме, слушать сказки и греться под одеялом. Дверца шкафа внезапно распахивается, и ребёнок с тихим вскриком вываливается наружу. Окончательно упасть ему не дают — кто-то вовремя подхватывает и аккуратно ставит на пол. Кадзуха поднимает растерянный взгляд выше и удивлённо приоткрывает рот, во все глаза рассматривая парня напротив. Невысокого, очень уставшего и такого же красивого — он смотрит немного растерянно и много напряжённо. Кадзуха удивлённо моргает. — Вы кто? — Ты сын Алисы? — отвечает вопросом на вопрос, и ребёнок кивает в ответ, непонимающе разглядывая ночного гостя. Переминается с ноги на ногу — ступни пощипывает от холода — неловко сжимая в руках край ночной рубашки. — Вы знаете мою маму? — удивлённо поднимает брови. — Я вас никогда не видел. Парень хмурится, отступая на пару шагов назад, оглядывается растерянно, словно только сейчас осознаёт, где находится. — Да… я, — судорожно вздыхает, — друг Алисы. Кадзуха недоверчиво щурится. — Мамин… друг? Сказитель смотрит растерянно и как будто виновато, кусает губы, теряясь, и — Кадзуха вздрагивает, невольно отступая на пару шагов назад — садится на корточки напротив ребёнка. — …да, — судорожно вздыхает, несколько раз кивая головой. — Друг, — словно пытается убедить самого себя, но Кадзуха, глядя на такого растерянного него, почему-то очень хочет верить. Этот парень… выглядит дружелюбно? И похож на мага из легенды, вот. — Она попросила присмотреть за тобой. — А почему она не пришла сама? — удивляется, склоняясь ближе — маг напряжённо отстраняется, пряча ладони за спину. — Где мама? — напряжённо спрашивает, как будто нутром чувствуя подвох. В этот подвох верить не хочется — аметистовый взгляд падает к ногам, в пол, виноватый, полный сожаления и печали. — Твоя мама… — грустно усмехается, дёрнув уголком губ, — немного занята, — и снова смотрит. С надеждой, умоляющим: «Поверь мне, пожалуйста». — Она придёт позже, — и Кадзуха отчаянно верит, потому что в эту ложь ему хочется поверить. Потому что он маленький ребёнок, и ему страшно думать о том, что мама больше не придет. Поэтому он верит. Отчаянно и глупо. — Пойдём, я отведу тебя к Его величеству… — Что было дальше, не знаю, — Кадзуха вздыхает, поясняя, — совсем не помню, как мы добрались до Его величества. — поджимает губы, грустно рассматривая свои ладони, — вообще ничего не помню. Это ты постарался? — Нет, — незамедлительный ответ. — А кто? — … — Почему не отвечаешь? — Не хочу, — фыркают за стеной, и поэт слабо смеётся. — Можешь вернуть все воспоминания? — Нет, — снова тихо фыркают. — Почему? — Зачем они тебе? — Кадзуха невольно поднимает голову выше, оглядываясь на дверь, на шорохи за нею — Сказитель встал — как будто так он сможет его увидеть. — Это не самые приятные воспоминания, — ворчит приглушённо, постепенно отдаляясь. — Может, они помогут нам в борьбе с Алой ведьмой, — пожимает плечами, — не зря же мне мама столько о ней рассказывала. — И с чего ты это взял? — насмешливо, перемешиваясь с тихим шелестом перелистываемых страниц. — Просто предположил, — Кадзуха пожимает плечами. — Если бы они могли чем-то помочь, — помолчав, продолжает Сказитель, — я бы сейчас не ломал голову над поиском решения проблемы, — Кадзуха тяжело вздыхает, утыкаясь лбом в колени. — … потому что я тот день прекрасно помню.***
— Венти, — поэт останавливается в дверном проёме, нервно сжимая пальцами ручку, — я… — О, Кадзуха, — принц вскакивает на ноги, моментально оказываясь рядом, — ты как? Уже не хандришь? Каэдэхара опускает глаза в пол — Венти старается быть непринуждённо-весёлым, и это «старается» уж слишком очевидно бросается в глаза его нарочито радостной улыбкой и звенящим в ушах фальшей довольным голосом. Но, тем не менее, Кадзуха ему благодарен. Даже так — становится легче, когда он видит, как принц продолжает бороться. За всех них, уже почти сдавшихся. — Помнишь, я рассказывал легенду об Алой ведьме? — оставляет вопрос принца без ответа. Подходит к камину, усаживаясь на пол — Сяо откладывает книгу в сторону и смотрит напряжённо-заинтересованно. Чувствует и перенимает настроение Кадзухи. — Которую тебе мама рассказывала? — спрашивает Венти, усаживаясь между рыцарем и поэтом, приваливаясь плечом к плечу к первому. Сяо только вздыхает удручённо, но стойко терпит, не двигается. — Да, — Кадзуха кивает, — я вспомнил продолжение. — О, — принц восторженно хлопает в ладоши, почти подпрыгивая на месте, — это же замечательно! Может, теперь мы узнаем, как убить Алую ведьму. Кадзуха улыбается виновато, но разочаровывать Венти не спешит. Рассказ так или иначе получится интересным. И печальным. — После смерти возлюбленного Алая ведьма обуздала силу жидкого огня и поклялась отомстить трём убившим его магам. Первым магом была Райден, повелительница молний из Инадзумы. Она славилась не только своей силой, но и равнодушием ко всему живому. Ничто не способно было разжалобить её, вызвать эмоции, вынудить пощадить, даже отчаянные слёзы Алой ведьмы. Только одна была слабость у Райден — её сын. Он тоже был способным магом, но ещё совсем ребёнком. Мать отчаянно любила своего сына, и тогда Алая ведьма прокляла его, забрала сердце, — Кадзуха судорожно вздыхает, натыкаясь на Сказителя, замершего в дверях и напряжённо слушавшего рассказ поэта, — проклятие действовало так, что чем больше любви получал маленький маг, тем больше ненависти рождалось в его душе. Однако, даже после этого Райден не смогла оставить своего сына… — Мама, — ребёнок плачет, отталкивая от себя заботливые и нежные ладони, — мама, пожалуйста, уходи, ты умрёшь. — Не бойся, — Райден ласково улыбается, прижимая своего сына к груди, — мне совсем не больно, мой хороший. Я ни за что тебя не оставлю. Небо рассекают молнии, грохочет гром — никого невозможно встретить на улице, ни души. Даже животные попрятались в своих норах, гнёздах, где угодно, чтобы только спастись от смертельно опасной грозы. Только лишь великий маг, подаривший Инадзуме вечную славу, и её маленький сын сидят у подножия скалы. — Ты умрёшь, — слёзы мешаются с каплями дождя, — пожалуйста, мама, уйди, — Сказитель закрывает лицо ладонями и сотрясается от рыданий, растворяющихся в мощных раскатах грома. — Всё будет хорошо, — отчаянно улыбается, сдерживая болезненный стон — сердце сжимается, еле бьётся от разрядов тока, проходящих через всё тело, — я ни за что тебя не оставлю. Мама всегда будет рядом, — шёпот утопает в гуле взрывающего тока. — Мама! — …и расплатилась за свою любовь жизнью. Проклятый сын убил собственную мать, не сумев сдержать рвущуюся наружу силу, — Кадзуха угрюмо вздыхает, бросая мимолётный взгляд на хмурого мага. — Но так нечестно, — удивлённо хлопает глазами принц, — при чём тут вообще сын Райден? Он же ничего не сделал, почему ведьма прокляла его, а не её? — Потому что Алая ведьма хотела заставить мага почувствовать то, что чувствовала она сама, когда её возлюбленный сходил с ума. Терзаемая ненавистью любимого, даже так ведьма не смогла его оставить, отчего и страдала, но всё равно любила его до самого его последнего вздоха, — принц вздрагивает, переводя напряжённый взгляд на равнодушно-спокойного Сказителя. Хмурится на долю секунды. И вскакивает с места, удивлённо распахнув глаза. — Это… про тебя? То есть… это тебя прокляли? Маг равнодушно кивает, усмехаясь уголком губ. — Ага. Венти осекается, виновато опустив взгляд в пол. — Всё в порядке, Ваше высочество. Лучше о себе переживайте, Кадзуха ведь, — кивает на поэта, — не всё рассказал, не так ли? Каэдэхара ловит аметистовый взгляд мага на долю секунды — иначе все тут поджарятся — но даже этого достаточно, чтобы сердце пропустило удар и захлебнулось в сгущающейся в аметистовой радужке тьме. — Да, — соглашается, — вторым магом был Моракс, — Венти вздрагивает, услышав знакомый псевдоним, и ноги подкашиваются — Сяо тянет Его высочество на себя, вынуждая сесть рядом и слушать, — на тот момент магу нечего было терять, поэтому ведьма прокляла его вечной жизнью и сказала, что убьёт его, когда Моракс найдёт то, чем захочет дорожить. — Из твоих слов, — принц нервно смеётся, — выходит то, что мой отец дорожил только моей матерью. Убили ведь только её, — сжимает ладонями плечи, пряча взгляд в мерцающем в камине пламени. — Да здравствует король и королева! Да здравствует принц! Счастья и процветания Мондштадту! Ура! Ура! Ура! — на улице всё ещё слышны крики празднующей толпы — они не утихнут до самого утра. — Народ тебя любит, — королева счастливо улыбается, глядя в окно на веселящуюся толпу, — надеюсь, так же сильно они будут любить и нашего сына, — бросает нежный взгляд на кроватку, где безмятежно спит совсем маленький ребёнок. Король встревоженно смотрит на сгущающиеся сумерки и подносит руку к кроватке, шепчет почти неслышно: — Никто не посмеет и пальцем тронуть тебя, — заклинание срывается с кончиков пальцев и золотой дымкой растворяется в воздухе над умиротворённым лицом принца. — Ты слишком переживаешь, — королева смеётся, — кто захочет разрушить счастье самого мудрого короля на свете? — нежно обнимает за плечи своего возлюбленного и привстаёт на носочки, целуя его в щёку. — Это меры предосторожности, — тяжело вздыхает, — я просто хочу, чтобы вы жили долго и счастливо. — Так говоришь, будто умирать собрался. Король хмурится, дёргано оборачиваясь — в комнате вспыхивают все свечи разом. — Вот и настал тот день, когда у тебя появилось то, что ты так отчаянно хочешь защитить, Моракс. — Его величество наложил скрывающее заклятие, чтобы ведьма не смогла Вас найти, — поясняет Сказитель, — вот и всё. В день убийства Вашей матери, — бросает на Венти равнодушно-усталый взгляд, — Алая ведьма не смогла убить Вас просто потому, ей не позволил сделать это Его величество. — Тогда почему сейчас она смогла меня найти? — Венти непонимающе качает головой, поджимая губы. Ладони невольно сжимаются в кулаки от отчаяния — Сяо кладёт руку на плечо и смотрит преданно и взволнованно, слегка хмурясь. Волнуется. Впрочем, все тут волнуются. Невозможно не волноваться, когда Венти печалится. — Мана вашего отца не бесконечная, — пожимает плечами маг, — как только она закончилась, действие заклинания тоже. Вот ведьма и смогла Вас найти. Принц угрюмо молчит, всматриваясь в пляшущие языки пламени в камине. — Королева! Там королева! Несите воду, надо срочно затушить огонь! — Мне жаль, Ваше величество, но… мы не смогли спасти королеву. Замок сгорел дотла. Его высочеству повезло, что вы забрали его на прогулку, боюсь, он бы тоже не выжил. — Ваше величество, мы приносим свои соболезнования. — Бедный принц, в таком раннем возрасте остался без матери… — Какая ужасная смерть! Сгореть дотла в огне… — И всё же, почему пожар начался так внезапно? Неужели слуги не заметили дым? — Как хорошо, что Его величество и Его высочество не пострадали! — Надеюсь, Его высочество не падёт духом. Он так сильно любил её… — Венти, — принц вздрагивает, напряжённо поворачивая голову в сторону Кадзухи, — прости, что рассказываю такое. — Всё в порядке, — качает головой, грустно улыбаясь, — наоборот, спасибо. Я всю жизнь думал, что моя мама умерла от несчастного случая. А оно вот оказывается как… — Его величество спас вас ценой жизни вашей матери, — добавляет Сяо, — поэтому вы должны жить. — Я и не собирался умирать, — принц корчит недовольную гримасу и пихает рыцаря локтем в бок, — хватить делать такие кислые лица, серьёзно, — закатывает глаза, — я в порядке, не устраивайте из этого такую драму, не я один кого-то потерял, — стреляет взволнованным взглядом в Сказителя, — лучше объясни, почему ты сразу нам ничего не рассказал? — Сокрытие правды, — могильным тоном добавляет Сяо, — преступление против законов Мондштадта. Венти цыкает на рыцаря, и последний недовольно поджимает губы, но послушно замолкает. — Я пообещал Его величеству, что не расскажу, — маг стреляет осуждающим взглядом в поэта — он поднимает руки в примиряющем жесте и мило улыбается, — не знал, что Ал… мать Кадзухи рассказывала ему обо всём этом ещё в детстве. — Вот как? — Венти опускает грустный взгляд в пол. — Ну… ладно, отца тоже можно понять. Хорошо. Я… Кадзуха, — смотрит на поэта почти с надеждой и лёгкой взвесью интереса, любопытства в аквамариновых глазах, — а третий маг кто? Твоя мама, получается? Иначе, — прикладывает руку к подбородку, задумчиво глядя в залитое дождём окно, — откуда ещё ей об этом всём знать? — Верно, — Кадзуха кивает, тяжело вздохнув, — третьим магом была моя мама. Правда, Алая ведьма ненавидела её больше всего, за то что моя мама нанесла решающий удар и убила возлюбленного ведьмы. Так что и месть у неё… была соответствующей её невероятной ненависти. Она нал- Треск разбившегося стекла прерывает поэта на полуслове. Все судорожно дёргаются, оглядываются, пытаясь понять, что разбилось — Кадзуха на всякий случай стискивает рукоять меча, Сяо хватает своё копьё. Напряжение звенит в ушах, рокочет громом за окном, трещит сгораемыми в пламени поленьями. Натягивается как струна, и — оглушительно лопается с ударившейся об землю пурпурной молнией. Это был не звон разбившегося стекла — Кадзуха широко распахивает глаза — это рушилось царство Эвтюмии: оно опадало, разлеталось на осколки, обнажая руины почти уже незнакомого замка. Венти даже не сразу понимает, что это и есть его дом — разрушенный, полусгоревший, обшарпанный — что с ним произошло? Где отец? Сяо хватает его за запястье и тащит, как безвольную куклу, за собой. — Уходим. Кадзуха напряжённо глядит на расслабленного Сказителя — тот улыбается уголком губ, кивая вслед рыцарю. — Беги, — «я задержу» — остаётся на кончике языка, не срывается вниз. А Кадзухе и так всё понятно. «Ты погибнешь», — ужасом плещется в его кленовых глазах — маг улыбается горько и толкает грубо, призывая убегать, а не упрямиться. «Послушай меня хотя бы раз», — умоляет, но молчит, потому что иначе вместе с неосторожно сорвавшимися с губ словами, с кончиков пальцев полетят молнии в сторону Кадзухи. — Я останусь, — возражает, упрямо оставаясь на месте. — Жить надоело? — цедит сквозь зубы Сказитель. Под ногами простирается кроваво-красный ковёр — царство Эвтюмии разрушилось окончательно, оставляя после себя только липкий страх и сырую тревогу. Кадзухе кажется, что этот ковёр раньше не был красным. А, может, он просто не помнит уже? — Кто знает, — улыбается уголком губ, не позволяет нежности проскользнуть в кленово-алый взгляд, оттого и прячет его под ногами. Старается не смотреть. Потому что на самом деле жить хочется. А ещё хочется, чтобы жил Сказитель. — Кажется, — незнакомый, но пробирающий до мурашек, жуткий голос, заставляет напрячься и судорожно обернуться, — я вам помешала. Не так ли? Сказитель обречённо вздыхает, в последний раз кидая на поэта недовольный взгляд, и выставляет руку перед собой, готовясь бороться за жизни этих бестолковых до самого конца. До последнего вздоха. Даже если для этого Алой ведьме придётся разбить его хрустальное, фальшивое сердце в груди. Кадзуха улыбается уголками губ. Адреналин бурлит, кипит, пузырится в крови. И почему-то совсем даже не страшно. Только если чуть-чуть. Но бояться он не будет. Обещал же. — Да вы прямо-таки зрите в корень, — и обнажает свой меч.