Это сон на взлётной полосе Им не нравится наш внешний вид, То, как ты поёшь в час пик в толпе Под запущенный с планшета бит. Им не нравится всё, что горит, А нам не нравится всё, что не прёт. Весна оправдала максимализм, А остальное, в общем, не ебёт...
***
— Чёрт… — Чё такое? — Да сигареты кончились, — раздраженно выдохнул Худяков, выкинув пустую пачку kent’а. Картонная упаковка с характерным звуком стукнулась о металлические стенки урны, — Новые надо купить. — Так давай зайдём? — предложил Йося, подхватив возлюбленного под руку, — Маска есть, стипуха пришла, погнали! — Стоять! — подошвы кед шумно проехались по асфальту, — Я маску забыл. — Да бля, их месяц уже как обязательными сделали, привыкнуть пора! — Я её из кожанки переложить забыл. Дай свою по-братски. Свинкин снисходительно сморщил носик и достал из кармана розовую маску с нарисованным посередине пятачком. — На. Ток не заплюй мне её ковидами своими, знаю я тебя! — Слышь. Порося. Ты где её такую нашёл вообще? — хмыкнул Илья, держа маску за резинку двумя пальцами, — Я это не надену. Не так сильно мне сиги и нужны. Перебьюсь как-нибудь. — А по-моему, классная! Это ты, вон, серое скучное чмо. В простой медицинской. И ту проебал. Лошара. Худяков закатил глаза, но спорить не стал. Не хотелось. Да и не хватало ещё к матери на нервах прийти. Она и так переживает, что её сын, такой правильный, умный мальчик, занимается непонятно чем и приезжает дай бог раз в месяц, зачем ещё больше её тревожить? Типовые многоэтажки подмосковных Люберец утопали в зелени. Сирень тихонько покачивала своими гроздьями, разнося по дворам приятный аромат. Красно-белая стена сетевого алкомаркета выглядывала из-за кустов, словно встречая старого товарища. Птицы пели всё так же, всё так же орали на детской площадке дети, всё так же грелись на машинах коты. Будто пандемия и не приходила, будто не было этих сотен и тысяч заболевших ежедневно. Будто мир был таким, как раньше. Таким, каким Илья его помнил с самого детства. Бредущий по родным местам от станции, он, разинув рот, озирался по сторонам. Оно и понятно: девять месяцев прошло, как он уехал отсюда «покорять столицу», как говорили дальние родственники из Волгограда. И два месяца, как они с Йосей стали чуть больше, чем просто «друзьями». Строго говоря, в их жизни ничего не поменялось, кроме часто повторяющихся «люблю тебя» и робких быстрых поцелуев в губы, от которых у обоих после краснели щёки. Всё-таки некоторые вещи мы не можем в себе перебороть. Или можем? По крайней мере, Худой не считал, что именно он должен привнести в их отношения чуть больше «интима». Ну, там… ну вы поняли, в общем. Как-то унизительно, что ли, не по-мужски как-то… Одним словом, вроде и хотелось, и кололось. Свинкин, похоже, думал точно так же, а потому и не предъявлял никаких претензий, мол, «два месяца встречаемся, а половой жизни, как при Сталине — нет нихера». Хотя периодически их ласки, конечно, доходили до той заветной «грани», которую оба боялись переступать, все они обрывались в самый последний момент стеснительным «кхм» и расхождением по разным концам квартиры. Полностью отдаться чувствам и всё-таки решиться зайти чуть дальше не получалось: воспитание не позволяло Худякову даже думать о том, что он может быть «из этих». Вообще, он не видел в этом ничего плохого, но всё равно внушал себе, что просто не может влюбиться в такого, как он сам. Однако доказательство обратного было неоспоримым и даже шло у него под боком, тряся фиолетовыми кудряшками и пытаясь повязать рубашку вокруг отсутствующей талии. — А ты матери не говорил о нас, да? — спросил Йося, когда они подошли к подъезду. Илья молча набрал номер квартиры и мотнул головой, — Скажешь ей? В ответ Худой лишь вскинул на него скептический взгляд и на вопрос «кто там?» солидно пробасил «я». После залитой солнцем улицы подъезд показался особенно тёмным. Его выкрашенные в болезненный зеленый цвет стены, грязный потолок с желтыми разводами, пустая банка из-под кофе, служившая пепельницей — всё оставалось на прежнем месте и всё так же имело удручающий вид. И старый, стабильно ломающийся несколько раз в неделю лифт, который никак не хотели заменить. За 19 лет жизни сам Худяков застревал в нём столько раз, что мог бы смело назвать его своим вторым домом. Именно по этой причине сейчас он предпочёл пройтись до квартиры пешком. А вот Свинкин, избалованный относительно новым лифтом и квартиркой на седьмом этаже их чертановской многоэтажки, всё же не решился ползти по лестнице аж до девятого этажа. Крикнув возлюбленному вслед «кто последний — тот еблан», он бесстрашно шагнул в тёмную, исписанную бранными словами лифтовую пасть. В свете плохо горящей лампы ему с трудом удалось найти нужную кнопку, расплавленную зажигалкой ещё в начале нулевых. Двери с грохотом закрылись, и для Йоси начался АД. Собственно, об этом его предупредила надпись, оставленная маркером на внутренней стороне лифта. Тряска, монотонные постукивания, полутьма… он уже понимал, почему Илюха не поехал с ним. Удушливый запах мочи только усугублял и без того скверную ситуацию. Когда всё закончилось, задыхающийся Йося буквально выпал в объятия любимого, терпеливо ожидавшего его на этаже. — Ну и кто в итоге еблан? — Блять… ты не знаешь, что я пережил… — обречённо простонал Свинкин, становясь на ноги. — Знаю. Купи себе красный кандибобер в честь этого, — хихикнул Худой и потянулся к дверному звонку. Дверь открыла миловидная женщина средних лет, светловолосая, невысокая и чуть пухленькая, в отличие от сына совершенно не оправдывающая свою фамилию. Она с порога сгребла его в охапку, на весь подъезд вереща «Илюююша мой приехал!» и одновременно с этим рассматривая второго гостя оценивающим взглядом, — Мам, знакомься. Это Йося, мой… друг… — Оч приятно, Илюшина мама, здрасьте, — затараторил тот и протянул руку. Женщина, смеясь, пожала её и кивком головы пригласила обоих в квартиру. — Можно просто Нина. А вы учитесь вместе, да? — А как же! И учимся, и живём, да, Илюх? — Ага… типа того… — В каком смысле «живёте»? — Да его из общаги попёрли, вот я и позвал к себе, — спокойно ответил Илья, снимая вансы, — А что? За квартиру меньше платить, да и веселее. — Совсем ты у меня самостоятельный стал, как я погляжу! А если какую девушку встретишь, куда её? — хмыкнула Нина, прислонившись спиной к входной двери. Рассматривая сына, задумчиво собиравшего в пучок длинные патлы, она не заметила саркастичной ухмылки, рассёкшей смазливую физиономию его «товарища». Тот, очевидно, не желая принимать участие в грядущей семейной драме (виной которой он, вообще-то, и был), юркнул в ванную и закрыл за собой дверь. — А с девушкой мы будем разбираться отдельно. И вообще мне не до отношений сейчас: половину сессии закрыть осталось. — Ох, и будет второй курс у тебя! Надо же, как время летит! — Угу… Экзамены сперва сдать надо, а потом уже про второй курс говорить будем. — Ваш сын зануда, так я вам скажу. Целыми днями только занимается, занимается, я ему говорю «Отвлекись, отдохни», а он «Нет! Я сессию сдаю! Мне учиться надо!» — вставил вернувшийся из ванной Свинкин, напустив на себя самый драматичный и озабоченный вид. К тому моменту они уже успели переместиться на кухню, где вовсю кипел чайник, кот гремел пустой жестяной миской, а Илья, при всём своём немаленьком росте встав на цыпочки, доставал с верхней полки несколько кружек. Ему это почти удалось, когда его мать, внезапно встрепенувшись, помчалась куда-то вглубь квартиры со словами «Подожди, не доставай там ничего, я сейчас». Она вернулась с тремя фарфоровыми чашками и такими же блюдцами. — У нас всё-таки гости! — прокомментировала женщина в ответ на недоуменные взгляды обоих парней. Йося ухмыльнулся: ох уж этот советский менталитет. Купить сервант (непременно с зеркальной дальней стенкой), заставить его хрустальной посудой и кучей различных сервизов на бессчётное количество персон, чтобы доставать по праздникам или, как сейчас, для гостей, а в обычное время есть из дешёвых тарелок, взятых по акции пару лет назад в ближайшем магазине хозтоваров… Синдром отложенной жизни, грустная доля всего старшего поколения! — Йося, а как ваше полное имя? — поинтересовалась Нина, разливая чай по принесённым ею чашкам. — Иосиф. Да, знаю, странно, но что имеем. Я, например, до этого придурка никогда не встречал Ильёв... Ильей… блин, чё за имя у тебя, а! Кошмар какой-то… — Иосиф… хм… А у вас евреев в роду не было случайно? — Таки смотря с какой целью Ви интересуетесь, — ответил Йося, кокетливо взяв чашку обеими руками, — Ежели Ви меня подозреваете в чём-то, значится, нет, а таки ежели Вам для науки, значится, есть. — Бабка у него еврейка, правда, обрусевшая, — Илья флегматично сделал глоток, — А так вся его родословная у ментов в картотеке есть. — В каком смысле? — Политзаключенные мы. Потомственные! — горделиво воскликнул Свинкин, откинувшись на спинку стула, — Да Вы не волнуйтесь, там все дела сфабрикованы были. Вроде бы. — Интересно, да… А как вам журналистика? Нравится? — Вполне себе. Не была б она убитой — цены б ей не было, — скептически заметил Худяков, помешивая чай, — А так вообще интересно достаточно. — А девушек много у вас там? — Мам… — Ну что сразу «мам»?! Я внуков дождусь или нет? — Я, кажется, говорил тебе, что я думаю по этому поводу, — глядя исподлобья, отрывисто произнёс Илья, — Меня это всё не интересует. — Знаешь, Илюш, я после таких заявлений начинаю думать, что ты «из этих», — женщина недобро покосилась на сыночкиного друга. Тот увлечённо рассматривал розетку на стене и незаметно ковырял облупившуюся штукатурку крашеным ноготочком, свободной рукой то и дело откидывая со лба лиловые кучеряхи. «Сыночка» проследовал за маменькиным взглядом и ошарашенно вскинул брови. — Кто? Я? Да ты чего?! Нет! И вообще, мам, как тебе не стыдно, так меня при ДРУГЕ позорить! — Да я чего, я ничего. Уж… уж и пошутить нельзя! В тишине, спровоцированной озлобленным рыком Худякова, было особенно хорошо слышно копошение Свинкина. Поняв это, он сразу же прервался и перевёл взгляд на хозяйку квартиры. Бедная женщина пала жертвой собственной бестактности и теперь сидела красная, как спелый помидор, неловко потирая ладони. Не менее раскрасневшийся, но уже от ярости, Илья уставился в окно, где на верхних ветвях тополей беззаботно скакали синицы. Ситуация требовала немедленного вмешательства, и Йося, напряжённо пожевав нижнюю губу, весело спросил: — Ой, а у Вас случайно варенья к чаю нет? Осунувшаяся Нина заметно приободрилась: — Конечно, есть. Вкусное, домашнее! Илюша сам прошлым летом закатывал! Какое тебе? — Эмм… ааа… Ваше самое вкусное, вот! — Ой, это я тебе сейчас принесу, надо только на балконе найти. Погодите, мальчики! Она вскочила и убежала вглубь квартиры, сминая полы фартука в руках. Как только её фигура скрылась за поворотом, Свинкин схватил возлюбленного за руку и с железным «пошли» потащил в сторону ванной. Доля секунды ему понадобилась, чтобы пихнуть несопротивляющееся тело к раковине, запереть за собой дверь и опуститься на колени. — Т-ты чего..? — растерянно прошептал Худяков, услышав звон собственной ширинки. Ответное «ща узнаешь» ничего не прояснило, а вот ладонь, мягко сжавшая член через бельё, — ещё как. Рваный вздох эхом пронесся по крохотному полупустому помещению. — Это, конечно, не по-пацански, но… — многозначительно пояснил Йося, вскидывая взгляд, — Можно? — Ты хочешь..? — Да. — прозвучало с излишней уверенностью, и прежде, чем Илья успел бы дать хоть какой-то ответ, его узкие джинсы вместе с трусами не без труда сползли к коленям. Свинкин округлил глаза и удивлённо присвистнул: — Ого… — Чего? — Ну… кхм… это… будет сложнее, чем я думал… Краска расползлась по лицу Худякова, заставив его отвернуться. Оно и понятно: мало кому будет приятно стоять без трусов в ванной, потираясь голой задницей о керамическую раковину и тыча стояком собственному… парню буквально в нос. И, похоже, стеснялся здесь только Илья, потому как Йося, громко шмыгнув носом и облизав губы, уверенно потянулся к колом стоящему члену, шире распахивая рот. Его влажный язык робко коснулся головки и быстро заскользил дальше, не позволяя хозяину передумать и остановиться. Вобрать всю длину сразу ожидаемо не получилось: узкая глотка с непривычки протестовала резкими судорогами, а зубы так и норовили сомкнуться через каждые пару секунд. Впрочем, Свинкин был хорош в своей старательности, а Худяков — в своей неопытности. Возможно, если бы ему было, с чем сравнивать, он бы так не цеплялся в несчастную раковину, до синяков кусая губы в попытках сдержать стон. Напряжение во всём теле стремительно нарастало, вынуждая вставать на цыпочки и жмурить глаза до белых пятен. А Йося и не думал прерываться даже на секунду: активно сглатывал копящуюся во рту слюну, проталкивая член дальше в горло, с нажимом касался выступающих вен языком и едва успевал дышать. — Илюша? Вы чем там занимаетесь? — раздался из-за двери приглушённый голос матери. От неожиданности Свинкин обернулся на звук, задев возбужденный орган зубами. Глухой вопль чуть было не сорвался с губ его бойфренда, но Худяков вовремя сориентировался и крепко зажал себе рот ладонью. В дверь тихо постучались: маменька ждала ответа. И Илья, выбирая меньшее из двух зол, осторожно просипел: — А… мы это… курим стоим, ма… — Ты что, с ума сошёл? — понизив голос, протараторила женщина, и Худяков выдохнул: лучше пусть знает, что Илюшенька курит, чем ещё и… вот это… всё равно уже наверняка успела обшарить его карманы и найти зажигалку. — Эт… это сессия всё! Нервы! — Ты мне поговори ещё про нервы! Мы вон сдавали, и ничего, как-то без этой гадости обошлись! Подумаешь, экзамены! Все сдают, и ты сдашь! Она разглагольствовала всё громче, сетуя на немощность современной молодёжи, на безжалостность университетов, «загонявших детей совсем», на западную пропаганду, под влиянием которой её сыночка начал заниматься не пойми чем, и на много чего ещё. Но Илья уже не слышал и не слушал её: Йося, практически бесшумно посмеиваясь, поспешил продолжить начатое. Жар глотки и проходящие по члену вибрации лишали всех мыслей, а развязные хлюпающие звуки забивали уши. Стук в дверь и недовольное «ты меня слышишь?!» Худяков и вовсе ощущал белым шумом. Пальцы левой руки, крепко вцепившиеся в спасительную керамику, побелели; правая же старательно глушила его стоны и тяжелое дыхание: негодование по ту сторону двери и не думало сбавлять обороты. Запах стирального порошка в воздухе смешался с запахом пота и дешёвого парфюма, коим Свинкин щедро надушился перед выходом из дома. Какой-то приторно-сладкий синтетический аромат, словно нюхаешь ароматизатор в такси… — Выходите давайте, завоняли мне там всю ванную небось! — за особенно настойчивым стуком последний стон, больше похожий на визг умирающей собаки, оказался почти не слышен. Йося панически заводил по сторонам широко распахнутыми глазами: того, что Илья кончит ему прямо в рот, он никак не ожидал. Честно говоря, он вообще не задумывался о последствиях своей затеи, и теперь вынужден был пожинать плоды собственной беспечности, судорожно ища, куда бы сплюнуть скопившуюся во рту и глотке семенную жидкость. Что ж, похоже, сегодня Вселенная не хотела быть на его стороне, и Свинкин, шумно выдохнув через нос, сглотнул всё подчистую, не проронив ни капли. Едва выпустив обмякший член изо рта, он отпихнул такого же аморфного парня в сторону, открывая себе доступ к раковине. Пока Худяков, отлетевший в стеллаж с полотенцами, натягивал джинсы, Йоська энергично полоскал рот водой, отплёвываясь и выдавливая мятную пасту из тюбика прямо на язык. Илья взглянул на наручные часы — их не было каких-то десять минут, а мать колотила в дверь так, будто прошло несколько часов. Наспех скрыв последние следы своего общего преступления, парни всё-таки открыли дверь. Нахмурившаяся Нина стояла, держа в руках трёхлитровую банку варенья из крыжовника. — Тебе отца мало, да? — Мам… — Не перебивай! Этот тоже мне говорил «Я лучше знаю! Ты, Ниночка, зря волнуешься!» Ну и где он сейчас? Ново-Люберецкое кладбище, двадцать четвертый участок. И ты туда же захотел, да? — Тёть Нин, Вы зря волнуетесь, — усмехнулся Свинкин, доставая вейп из кармана спортивок, — Если он и сдохнет, то не от этого. Женщина смерила обоих недоверчивым взглядом, особенно задержавшись на сыновьем подозрительном дружке. Йося улыбнулся шире: прекрасно понимал, что не вписывается в её «ватническую» картину мира. Ухоженный, с неумело сделанным, но маникюром, с целой копной кудрях, крашенных в яркий фиолетовый цвет, да ещё и потомственный мыслепреступник и еврей, как выяснилось. Срам-то какой! — То-то я думаю, из ванной не пахнет ничем… — Так может это того… ковид? — робко заметил Худой, пытаясь забрать варенье у матери. — Иди ты! Скажешь тоже… Давайте лучше чай допивайте, а то остыл уже небось. По-хозяйски зачерпнув варенье столовой ложкой прямо из банки, Свинкин немедленно отправил его туда, где ему и полагалось быть. После непривычного чуть солоноватого вкуса спермы потрясающе вкусное домашнее варенье было очень и очень кстати. Видимо, эта мысль отразилась на его чересчур довольной физиономии, ибо сидящий напротив Худяков мгновенно покраснел до кончиков ушей. — Йося, — начала Нина, не глядя на гостя: в этот раз всё внимание досталось коту, отчаянно требовавшему жрать, — Скотина ты блохастая, слепой, что ли? Я кому это всё положила? Жри давай! Свинкин аж подавился, хоть и понимал, что эпитет блохастой скотины относился вовсе не к нему. Белоснежный орущий комок шерсти пронёсся в сторону коридора, забуксовав на повороте. — Так, о чём это я? Ах, да! Как тебе варенье-то? — А, клёво, пасиба. У меня тётя Циля тоже такое готовит. Но у вас вкуснее. — Да? Так давайте я вам с собой баночку дам? Илюш, сбегай на балкон, возьми! — Да не надо, ма- — Поговори мне ещё! Иди давай, кому сказала. Цокнув языком, Худой выполз из-за стола и развязной походкой вышел из кухни. Его мать, подозрительно радостно улыбнувшись, обратилась к Йосе, оставшемуся сидеть за столом в обнимку со здоровой банкой: — Йося, а ты после сессии куда? — Ну, либо в Москве останусь, либо к родителям в Рязань поеду. Пока не решил ещё, — преспокойно ответил тот, увлечённо облизывая ложку и пальцы, — А что? — Ничего. Илюша вон на дачу летом едет. Может, заглянешь к нам как-нибудь? — Да, почему нет? Делать всё равно нечего особо. Если бы Свинкин хоть на секунду оторвался от слизывания варенья со всех доступных его языку мест, он бы заметил странную искру в глазах неофициальной «свекрови». В сиреневую голову даже не закралось подозрения, с чего бы такой женщине, как Нина Худякова, при первой же встрече приглашать неизвестного пацана к себе на дачу. Ну позвала и позвала. Клёво. Не нужно будет в жару сидеть в тесной чертановской комнатушке. Что такого? — Вот ваше варенье. Нате, — буркнул вернувшийся Илья, плюхаясь на небольшой просиженный диванчик. Старые пружины, неприятно коловшие зад через кожзамовую обивку, протестующе заскрипели. Глядя на свою мать, чересчур довольно протанцевавшую в направлении прихожей, Худяков вскинул брови, — Чего это с ней? — Не знаю. Про лето говорили, обрадовалась чего-то. Забавная она у тебя. — Не то слово… Из родительской квартиры им удалось улизнуть лишь под вечер, когда ужин уже закончился, а солнце всё продолжало висеть на небосклоне, потихоньку скатываясь к западу. Свою электричку до Казанского они благополучно пропустили, а следующая обещала быть почти через час. Идти до станции надо было всего каких-то двадцать минут, так что теперь парни убивали время, сидя на скамейке у худяковского подъезда. Ну как, сидя. Сидел по сути один Илья. Йося же растянулся вдоль облупившихся зелёных досок, положив кучерявую башку на колени возлюбленному. — А меня твоя мама к вам на дачу пригласила. — Да ты чё, — ласково улыбнулся Худяков, запуская пальцы в красиво спадавшие на лоб фиолетовые прядки, — Чего ответил? — Согласился, чё бы нет? — Ну и дурак, — разомлевшая было мордашка обиженно нахмурилась, требуя пояснений, — У нас двенадцать соток под картоху, а заниматься этим некому. Поздравляю, брат-батрак. Ты влип. — Пиздец. Вот чё она такая весёлая была… — Ну ещё бы. Дурища ты моя. — Да я ж не знал, что вы огородники, — запротестовал Свинкин, всплеснув руками, — Я думал так, с гитаркой у мангала, крыжовник из жестяной миски жрать, в речке купаться… — Не, ну это у нас тоже есть. Но главное — картошка, — Йося помрачнел, а потом задумчиво уставился на растущие около подъезда кусты, — Эй, ну ты чего, расстроился, что ли? Да ладно тебе, зато больше времени вместе проведём. — Угу… Они помолчали ещё пару минут, в течение которых Свинкин, явно на нервах, щёлкал фалангами пальцев, кусал губы и безостановочно ёрзал. В воздухе повисло напряжение, обволакивающее парней своим густым наэлектризованным туманом. Словно что-то важное было упущено, стёрто, забыто за глупыми разговорами о сигаретах, даче и картошке. — Илюш… — М? Йося тяжело вздохнул и крепко обхватил себя за плечи. Пальцы в его волосах задвигались активнее, распутывая и снова накручивая лиловые локоны. — Тебе… ну, понравилось? — Ты о чём…? — не понял Илья и сразу же наткнулся на пронзительный взгляд. В кукольно-больших голубых глазах смешались претензия и робость, драматично вопрошающие «неужели это всё для тебя ничего не значило?». А когда язык неожиданно показался меж очаровательно пухлых губ и так же неожиданно исчез, слизав остатки гигиенички, любые вопросы разом отпали, — А… ты про это… — Да… — Честно, безумно, — стеснительно мурлыкнул Худяков после недолгой паузы, — Это… было охуенно. — Спасибо… первый раз делал… всегда мерзким казалось, а тут захотелось чет внезапно… Считаешь меня извращенцем, да? — Ничуть. Девки ж делают некоторые… почему им можно, а нам нельзя? Свинкин призадумался. А ведь и правда… чем они хуже? Тем, что парни? Бред полный, хуй в штанах вообще не показатель. Равно как и его отсутствие. И мнимые «привилегии», которые он дарит и которые тяжелым грузом ложатся на плечи тех, кто ими обладать не хотел. «Спасибо» папочке, от которого Йосе досталось «чудесное» сочетание имени и отчества, армейская кабала, запрет на эмоции и ярое осуждение любого несоответствия образу типичного «мужика». Немного поёжившись, Свинкин пропыхтел: — Сколько там до элки осталось? — Пятнадцать минут, — ответил Худой, взглянув на наручные часы. — Пойдём? — Да, надо бы. Йося перевернулся на бок и буквально свалился со скамейки, стукнувшись и без того отдавленным коленом об асфальт. Шустро поднявшись и отряхнув треники, он аккуратно взял своего парня за руку и чмокнул его в щёку, стараясь не привлекать лишнего внимания этим совершенно невинным жестом. Две пары потрёпанных кед зашагали по асфальту, туда, где их ждала недосданная сессия, лапша быстрого приготовления и закатное солнце, греющее лучами крыши пригородных поездов.