Чёрный факел сердца Назло и вопреки горит, Ведь голос поколения охрип, Мы здесь теперь одни. Солнце моей провинции Стигматой выжгло новый гимн И тут в утробе автозака Вдруг родился гражданин...
***
Тяжёлые шаги эхом отражались от стен подъезда обычной московской пятиэтажки. На лестничной клетке смердело плесенью, её чёрные пятна с каждым годом всё сильнее расползались по когда-то белому потолку, и только одному богу известно, почему этот дом не подпал под программу реновации. Богу, и одинокому юноше, что поднимался по ступеням вверх, туда, где на последнем этаже в обветшалой двушке его ожидал серьёзный разговор. Майора полиции в отставке Сергея Лялина знал весь дом. Властный, прямолинейный, не терпящий даже намёка на неуважение в свой адрес, он держал в страхе не только домочадцев, но и всех соседей. И если хотя бы намёк на недовольство мелькал в его и без того громком голосе, становилось ясно: скоро крики будут слышны аж до первого этажа, до самой дальней квартиры самого крайнего подъезда. В такие моменты старшему Лялину лучше было на глаза не попадаться — распускать руки он тоже любил, совершенно независимо от того, кто перед ним находился, сосед, жена или родной сын. С ним у майора были особые отношения, к сожалению для отпрыска, не самые тёплые. Мало какой отец будет рад, воспитав вместо наследника абсолютное разочарование. Династию Толя продолжил, вот только достойной сменой родителю стать так и не сумел. И, предвкушая очередной поток проклятий с перечислениями всех его грехов, он, огромная двухметровая детина, замер перед металлической дверью квартиры, словно испуганный лесной зверёк. Сегодняшние события ему точно не простят. Ни за что. Дрожащим пальцем парень дотянулся до кнопки звонка, но в этом не было нужды: его уже ждали. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился тучный мужчина средних лет, опирающийся на трость. — Заходи, позорище, — тяжёлый подзатыльник мигом загнал Толю в тускло освещённую прихожую; несмотря на полученную при исполнении травму, отставной омоновец оставался очень сильным, — В кого тебя родили такого, ума не приложу. Как я твоему начальству теперь в глаза смотреть буду?! — Но, пап… — Что «пап»?! Как ты ухитрился зак полный проебать? Ладно бы по пути что-то стряслось, но вы же, блять, даже отъехать не успели! Ты же троих можешь завалить одной левой, как они у тебя машину перевернуть смогли?! Стыдливо опустив глаза, Толя теребил шеврон и молчал. За всё то время, что он работал на так называемых «прогулках», он неоднократно отличился вопиющим непрофессионализмом. То протестующего потеряет, то дверь автомобиля не закроет, и кто-то сбежит, то протокол забудет составить… Но такого не было никогда. И не случилось бы, и отец бы сейчас на него так не орал, если бы позор семейства сам специально не перевернул злосчастный автозак, находясь внутри. — Чё молчишь? Язык проглотил? Отвечай! — новый удар, на этот раз деревянной тростью, прилетел по затылку, грозясь оставить шишку; схватившись за ушибленное место, парнишка зашипел и, наконец, робко поднял взгляд: — Я… Я не знаю, их много было. — У других, значит, не сбегает никто, а у тебя сбежали? Снова?! Иногда мне кажется, что ты мне назло это делаешь! Говори, так или нет?! Я из тебя чистуху-то выбью! — в подтверждение своих слов, мужчина со всей силы залепил сыну пощёчину. От неожиданности Толя прокусил губу, и его вопль разнёсся по всей квартире. Такое бывало и раньше, иногда даже доходило до ушибов, но тогда парень не смел перечить. Сейчас же ситуация стала совсем иной. Всё изменилось одним февральским вечером, когда его погнали на Пушкинскую площадь разгонять толпу. И именно тем самым вечером эта толпа была там как никогда к месту. Настолько, что Толик едва досидел до утра, прячась по углам и подворотням, дабы не приложить руку к тому, что вытворяли его сослуживцы. Это была уже не просто «работа», которую он должен был выполнять — теперь это был выбор между долгом и сердцем. Он либо идёт дальше туда, куда тянет его отец, и предаёт себя, либо разрывает поводок, но что ждёт его тогда? Уж точно ничего хорошего, но в таком случае Лялин-младший хотя бы умрёт со спокойной совестью. Облизав окрашенные кровью губы, он утробно прошипел: — Я больше не буду на митингах работать. С меня хватит! — Толик! Не ори на отца! — вмешалась мать, выбегая из кухни. Вовремя: в глазах у обоих мужчин уже вовсю сверкали всполохи пламени, и если бы дело дошло до драки, последствия были бы намного хуже, чем прокушенная сыновняя губа и пара синяков, — Серёж, не трогай его, он всё понял, в следующий раз будет стараться лучше! — Да он каждый раз проёбывается, Лен! Мне Леонидыч звонит, говорит, твой опять от толпы убегал весь вечер!! Я уже начинаю думать, не подменили ли его в роддоме! А ты чё стоишь, уши греешь? Марш к себе! Злобно хмыкнув, Толя поднял с пола выроненную ранее спортивную сумку и ушёл к себе в комнату. Громкий хлопок двери содрогнул ветхие стены, отчего с одной из полок упала фотография в рамке. Из коридора всё ещё доносились разглагольствования отца, осыпающего единственного сына трёхэтажным матом. Да уж, сегодня он и вправду позволил себе слишком много… Раздевшись и бросив форму на стул, парень рухнул на кровать и с головой зарылся в одеяло. Только под ним он мог если не разреветься, то хотя бы всхлипнуть. Снять с себя шкуру бесчувственной машины и просто побыть тем, кто он на самом деле: самым обычным пацаном с окраины, что зимой строил детям горку во дворе, а летом уходил в поле фотографировать бабочек и шмелей. Чёрт, как бы ему хотелось просто взять и так же улететь куда-нибудь… Взмахнуть невероятно красивыми крыльями, оторваться от подоконника и взмыть в воздух, оставляя позади всё: войны, беды, несправедливость, деспотичного отца и слабовольную мать… Он бы всё отдал за это… Сквозь мысли и плотный слой пуха донёсся звонок телефона и отцовское «Да выключи ты эту хуйню, дай поспать!» — Да? — спросил Толя, даже не посмотрев на дисплей. — Толян? Привет! Не спишь ещё? — Нет, а кто это? — А, это Олег, помнишь? Мы жили одно время по соседству, в школу вместе ходили. Ты потом в колледж пошёл, а я до одиннадцатого остался. Сидели за одной партой. — Мательсон, что ли? — Ну, типа того. — Что-то случилось? — Да, ты у нас, помнится, себя оппозиционером мнил. Даже в Марьино, вроде, ездил в пятнадцатом году. Было дело? — Ну… — А щас как? — А почему ты спрашиваешь? — Ну, у нас тут что-то типа сопротивления образовалось, люди нужны. Вооот… Так как у тебя щас с этим дела обстоят? — Если вкратце, то я стал тем, с кем должен был бороться… Прости, я ничем не смогу вам помочь… — горько проговорил Толя, собираясь сбросить вызов. — Погодь, так ты по батиным стопам пошёл, что ли? Так это ж даже лучше! Можешь завтра ко мне на «Чертановскую» подъехать? — Ну, я, правда, не знаю… — Пожалуйста, Толь! Неужели ты не хочешь, чтобы справедливость восторжествовала? Нервно закушенная губа отозвалась острой болью. Конечно, он хочет! Но, что, если…? Плевать, будь, что будет. — Ладно. Скидывай адрес, я подъеду. Желательно, утром… — Заебись! Спасибо! Спокойной ночи и до завтра тогда. — Ага. Пока… Через минуту пришло сообщение: «Сумской проезд 9 1 подъезд 7 эт. кв. 77. К 10 часам подъезжай тогда, домофон 77в». Ответив коротким «Ок», Толя пихнул мобильный под подушку и отвернулся к стене. Всю ночь ему снились стройные ряды силовиков, марширующие по Болотной площади, публичные казни оппозиционеров, взрывы, крики и полицейские сирены, врывающиеся в уши и раскалывающие череп на куски. Проснулся он рано утром с твёрдым намерением этого не допустить. В какую бы авантюру его не втянули, чем бы этот проект «Разгром» не занимался, Лялин считал себя обязанным вступить в его ряды. Из дома он сбежал ещё до того, как проснулись родители, и, захватив бессменную спортивную сумку, рванул в сторону метро. Конечно, он искренне надеялся, что вечером не выйдет на площадь — сам же вчера сказал об этом, но теплая куртка с опостылевшими четырьмя буквами на спине недвусмысленно намекала на то, какой Толя всё-таки трусишка. С другой стороны, кто знает, может, самовольство будет стоить ему жизни, и тогда никому он помочь уже не сможет. Снедаемый душевными терзаниями разной степени разумности, он сам не заметил, как доехал до «Пушкинской». Ну вот, ещё одно напоминание о том, кем ему надо быть, спасибо большое. Из всех мест в Москве, куда Лялина посылали разгонять протестующих, именно Пушку он ненавидел больше всего. Такие зверства не должны происходить в парке, у театра, на глазах у великого классика. А тот факт, что всё это временами творил сам Толя, лишь усиливал его муки совести. Перейдя с «Пушкинской» на «Чеховскую» и сев в вагон, парень немного успокоился. Словно и правда улетел, как бабочка, оставляя всю свою жизнь позади. Поезд быстро увозил его на другой конец города, туда, где Лялин мог почувствовать себя в безопасности. Да, это была лишь иллюзия, но она была. И от этого становилось значительно легче. На выходе с «Чертановской» в лицо повеял колючий ветер. Кажется, такого холодного марта ещё никогда не было. А может, это просто день сурка, и 24 февраля бесконечно продолжается вот уже третью неделю… Выпуская клубы пара в белоснежное небо, Толя пошёл по указанному адресу, благо, идти было недалеко, и уже через 15 минут он вместе с бывшим одноклассником стоял под дверью какой-то квартиры. С теплотой в груди он заметил про себя, что Олег сильно возмужал за эти 4 года. Тогда он был болезненно хилым заучкой, которого на физре можно было случайно перешибить волейбольным мячом. А сейчас перед ним стоял запредельно изящный молодой человек, на котором даже старая растянутая футболка и треники смотрелись эстетично. — Щас, погоди, — с этими словами он просунул голову через приоткрывшуюся входную дверь, — Пацаны, короче, вы щас охуеете. Я нам золото нашёл! Толян, заходи! Помявшись, Лялин робко переступил порог и встал в коридоре. Помимо него и Олега в квартире находилось ещё три человека: лохматый домовёнок с альбомом в руках, худощавое существо, вроде как мужского пола, нехотя оторвавшее взгляд от ноутбука, и тот, чьё лицо знала, наверное, вся полиция города. — Это Лёша, листовки нам рисует, это Илюха, айтишник, ну, а Йоську ты, наверное, знаешь, он местная звезда. — Метёлкин, ты совсем? Ты нахрена к нам омоновца притащил? — воскликнул Худой, скептически скрещивая руки на груди. Толя опешил: — Метёлкин...? — Долгая история… Ребят, вы всё не так поняли! Толян — это тот, кто нам нужен, он может нашим «кротом» в силовых структурах быть! — Не нравится он мне, — прямо заявил Свинкин, садясь на кухонный стол, — Того и гляди, сдаст ещё. С чего ты взял, что он нам подойдёт? Он космонавт. Я таким не доверяю. Олег нахмурил брови и заслонил собой старого друга. — Я с ним со школы знаком. Он на митинги ходил с пятнадцати лет, начиная с марша памяти Немцова. А в ОМОН пошёл, потому что батя майор полиции, понятно вам? — Но, Олеж, он же людей ни в чём не повинных бьёт… — подал голос мальчишка, заправляя длинную прядку за ухо. Повисла тишина — на такой тезис у Метёлкина контраргументов не было. Сказать «ну и что, зато он мысленно против» было бы самым идиотским решением, а других доводов он сходу не придумал. Блин, надо было раньше думать и выяснить больше информации… Теперь он и себя подставил, и друзей. Молодец, что сказать! — А я вчера попался же опять, — задумчиво протянул Йося, — Так там один чел автозак перевернул прямо изнутри, прикиньте. Тоже мусор. Найти бы его, вот уж он-то нам точно полезен мог бы быть… Лялин, всё это время понуро разглядывающий подгнившие половицы, заметно оживился: — На Китай-городе? — Ну да. А что? — Эммм… н-ну… эт… это я был… — Да ладно… Базаришь?! — Честно! Свинкин спрыгнул со столешницы и подошёл к новому знакомому. Пытливые глазки внимательно изучили каждую складку на форменной одежде, каждую щетинку на лице. Ну, в принципе, похож, да. Только скромный больно, так сразу и не скажешь, что это он вчера смог перевернуть здоровый автомобиль, как грёбаный медведь гризли. А потом ещё и повыталкивал всех находящихся внутри, чтобы их не успели загнать обратно. — Кто последний выбежал из зака и что он тебе сказал? — Чувак с бело-сине-белым флагом, но он ничего мне не говорил, только улыбнулся и всё, — ответил Толя, стеснительно глядя сверху вниз. Путающийся у него под ногами парнишка сощурил глаза и, поразмыслив, довольно ухмыльнулся. — Пацаны, я передумал, мы его берём! Илья многозначительно усмехнулся: — Так это благодаря тебе мне за него штраф не платить? Ладно, проходи, считай, заслужил. — Спасибо. И… и что мне делать? — Номер давай, я тебя в чат добавлю. — В «телеге»? — полным участия голосом спросил Лялин, снимая обувь и проходя на кухню. Не дожидаясь, пока его попросят, Лёша бросился заваривать гостю чай. Худяков, сосредоточенно строчивший что-то в телефоне, вдруг поднял ошалелый взгляд: — Не, ну он точно хочет, чтоб мы все тут сели! «Сигнал» есть у тебя? — Есть… Простите, если что-то не то сказал, я просто… — С сахаром или без? — через плечо осведомился пацан, с азартом окуная пакетик в кипяток. — Без, спасибо. — Пжалста! — огромная кружка с грохотом приземлилась на стол, слегка расплескав своё содержимое, — Илюх, а какой у нас план в итоге на сегодня? Я весь день свободен. — Ну раз свободен, на расклейку пойдёшь. Про безопасность помнишь? — мечась взглядом между телефоном, ноутом и юным «подчинённым», спросил Худой; пацан с энтузиазмом кивнул, — куртку мою надень и маску не забудь, следи, чтобы не поймали, засветло возвращайся, помощь твоя может понадобиться. — Зачем? — «Капитана БСБ» нашего из ментовки доставать. — А Олежа? — Вдвоём вы быстрее управитесь. Не ссы, домой тебя доставим как-нибудь, не в первый раз. Так, Йось, ты куда собрался сегодня? — Не знаю ещё, а чё? — раздался голос Свинкина откуда-то с пола. Прислонившись спиной к холодильнику, он по краю распускал зелёную атласную ленточку. — Размер штрафа прикидываю. На холодном не сиди. Недовольно протянув «лааадно», Йося поднялся, пересёк небольшую кухню и уселся на своё привычное место — на столешницу, прямо под навесными шкафчиками. — А с этим че делать? — покосился он на новоиспечённого члена «сопротивления». Тот поочередно оглядел всех присутствующих и, откашлявшись, задумчиво произнёс: — Меня сегодня, скорее всего, на Пушкинскую отправят, скажите, что надо, я всё сделаю. — Йось, — обратился Илья к возлюбленному, всё ещё недоверчиво посматривая на Толю, — пойдёшь с ним. В качестве диверсионной группы. Посмотрим, мож, чё получится. — Оки-доки. Проверим боевого мишку в действии, — взвизгнул Свинкин, едва не грохнувшись со стола; Лялин отставил кружку в сторону: — Я только не совсем понимаю, что от меня требуется… — Ничё, я тебе всё по дороге объясню.***
Позднее тем же вечером... Whoдой: Прости, что был предвзят Whoдой: Спасибо тебе) Attacus Atlas: Да что там, всё ок) Attacus Atlas: Надеюсь, я был полезен 😅 Attacus Atlas: Спасибо, что дали мне шанс Whoдой: Добро пожаловать в команду, бро ✊ Впервые за долгое время Лялин шёл домой с работы в приподнятом настроении. Он уже не боялся ничего. Да, сегодня он опять не смог никого скрутить и упустил сразу четверых, да, отец будет, как всегда, им недоволен, ну и что? Они могут кричать, могут избивать и лишать самого дорогого, но Толе будет глубоко плевать на это — он будет лишь смеяться под чужими ударами, шутить в ответ на оскорбления, самолично выкидывать к чёртовой матери всё самое ценное, что у него есть. Пусть, не жалко! Им не совладать с ним. Ни ублюдку-папаше, ни зажравшимся начальникам, чьи сальные шеи не может обхватить ни один галстук (разве что пеньковый), никому. Они не заставят его подчиняться. Сегодня Толик покинул стройные ряды этой армии зла. Дезертировал. Фигурально, правда, но это лишь возвышает его над остальными — постоянная угроза висит над ним, а он упорно показывает ей средний палец и делает то, что считает правильным. То, что эта «угроза», попадись он ей, ни за что никогда не простит. До пятого этажа парень буквально взбежал по ступенькам, и только потянувшись к дверному звонку, сообразил, что выглядит ну чересчур подозрительно весёлым. Повесив на себя самую покорную и мученическую мину, Толя нажал на кнопку. Дверь открыла мать, хрупкая, серая, изъеденная бытовухой женщина, давно ставшая частью интерьера квартиры. — Заходи, мышонок. Кушать хочешь? — Ну… не откажусь… — Сейчас. Раздевайся пока. Серёжа! Толик с работы вернулся! — крикнула она вглубь квартиры и поспешила ретироваться на кухню, откуда доносился слабый аромат домашних котлет. От него у Лялина-младшего противно заныло в животе: кроме чая, выпитого в худяковской квартире, да скромного сухпайка, он сегодня ничего не ел. Но мысли о еде тут же покинули его, как только распахнулась дверь спальни и в коридор под звук вечерних новостей вышел отец, опираясь на свою трость. — Ну давай, рассказывай. Насколько сильно опозорил меня сегодня? Толя стыдливо опустил глаза и сложил руки в замок. — Ну… пару человек упустил… Одного особо ретивого взял. Ну, которого постоянно ловят… — Неплохо, неплохо. Леонидыч звонил сегодня, я трубку взять не успел, не знаю, чё у вас там. Но ты молодец, исправляешься. Вот чтоб и дальше так было, понял меня?! — Понял… Пап…? — Чего? — с нескрываемым любопытством пробасил майор, уже собравшийся идти обратно: никакие семейные разговоры по важности не могли соперничать с прогнозом погоды на завтра. Но его сын, очевидно, так не считал. Он будто специально тянул время, подбирая слова, но всё же неуверенно проблеял: — Я думал о нашем вчерашнем разговоре… В общем, прости, что я тебе наговорил, я просто… заработался… Ты прав, этой швали спуску давать нельзя. Я продолжу на улицах работать, — подытожил Толя, а самого внутри всего будто наизнанку вывернуло от омерзения. Но его отец, кажется, ничего не заметил, потому как ободрительно похлопал отпрыска по плечу и даже немного улыбнулся. — Вот! Сразу бы так! Ладно, пошёл я. А ты жри иди, там мать такие котлеты сварганила, вот такие! — воскликнул он, подняв вверх большой палец. Уже после ужина, засыпая, Толик поймал себя на мысли, что никогда не чувствовал такого облегчения. Словно с лёгких сняли железные оковы и позволили, наконец, вдохнуть полной грудью. Он больше не такой, как они. Он больше не цепной пёс. Хотя нет, псы хотя бы милые. А коллеги его больше напоминали волков — такие же озлобленные, нелюдимые, способные загрызть кого угодно и глазом не моргнуть. Так вот, Толя больше не волк. Он — волкодав. И эта ассоциация была такой приятной и дарила ощущение такой лёгкости, будто Лялин и вправду смог взлететь, как мечтал. Забавно, но ничего бы этого не было, если бы ему вчера внезапно не позвонили. Теперь у него есть семья. Ну, наверное. Ему хотелось бы, чтобы этот «проект «Разгром»» стал ею. И почему-то уверенность, что так и будет, крепла с каждой секундой. Да, пожалуй, что так. Это оно. Он нашёл свои крылья.