Это наш дарк рашн вайб
И на вкладыше «love is»:
«Ты мой самый лютый кайф»
Посвящу тебе медляк,
Посмотрю все твои рилз.
Так банально, да пускай...
***
— Ты не пройдёшь, жалкий смертный! — кричит Лесной Царь, направив на путника свой магический жезл. Огромный зелёный кристалл вспыхивает, и черноволосого рыцаря отбрасывает прямо в ствол стоящего позади дерева. Перед глазами взрываются искры, но юноша тут же вскакивает на ноги — сдаваться сейчас категорически нельзя. — Тебе не остановить меня! Я должен одолеть злобного тролля, чтобы спасти принцессу! Лесной Царь снимает голову медведя, служащую ему защитой, и являет своё нахмуренное, вполне человеческое лицо: — Кто ты такой? — Я — Алексис Архиебейший! — отвечает воин, схватившись за рукоять катаны, — Я пришёл из Туманных Земель, чтобы освободить принцессу из заточения! — Ты храбрый малый, Алексис Архиебейший. Но сумеешь ли ты одолеть сначала меня?! Хитрая физиономия скрывается под медвежьей мордой, и Алексис снова оказывается под прицелом сверкающего камня в жезле. Рыцарь растерянно озирается — сражаться с самим Владыкой леса он не планировал. Но делать нечего — никто больше не сумеет победить страшного тролля и вызволить Её Высочество из высокой башни. Длинный клинок со свистом выскакивает из ножен и угрожающе смотрит на противника. Медведь усмехается: что такое меч по сравнению с могуществом магии? Вот только он недооценивает Алексиса. В мгновение ока юноша оказывается прямо перед его носом, и свет перед глазами колдуна меркнет. Медвежья голова, начинённая человеческой, глухо шлёпается о землю. Следом за ней падает и огромное тело Лесного Царя. Алексис Архиебейший выходит победителем из первой схватки и под неразборчивый блэк-метал мчится вперёд, туда, где над вершинами леса поднимается в густые тучи каменная башня… — Мхм… Олеееж… — сонно протянул Лёша, хлопнув ладонью по чужой груди, — Олежааа… Тело под ним зашевелилось, забурчало что-то про противозаконное вязание и снова погрузилось в сон. А будильник всё орал, орал… Понадобилось ещё несколько шлепков, чтобы дикий гитарный рёв наконец затих, как предсмертный вопль Лесного Царя. Спас ли Алексис Архиебейший свою принцессу? Красиводе казалось, что да. Ведь кто сейчас нежно трепал его по волосам, если не она? — Доброе утро? — Мгмм… — протянул пацан, расплываясь в блаженной улыбке. Утро было действительно добрым. Лучи редкого январского солнца падали на кожу, согревая не хуже тепла Олегова тела, планов на день не было решительно никаких, а в голове, как цветы, распускались воспоминания о прошедшей жаркой ночи. О, сколько их было с прошлого мая! Вообще, не так много, как хотелось бы, но яркость каждой новой напрочь затмевала предыдущую. И никакая не могла конкурировать со вчерашней. — Будем вставать? — спросил Метёлкин, зевая. Его маленький Боттичелли протестующе прижался к нему, не желая даже раскрывать глаза. — Не хочу. — А как же завтрак? — Подождёт. — Ой, да ладно тебе. Поедим, потом хоть весь день валяться будем. Идёт? — Нет! — решительно ответил Лёша после недолгой паузы. Олег хихикнул и чмокнул его в макушку. — У тебя живот урчит, как стая китов. Как хочешь, а я не могу тебя голодным оставить. Пусти-ка. Но черношёрстый зверёныш не собирался отпускать свою добычу. Впился ей в кожу обгрызенными коготками, ещё и ногу сверху закинул для верности. И плевать на пустой желудок и полный мочевой пузырь! Как и на то, что в действительности «добыча» имела над «охотником» куда бóльшую власть, чем он думал. — Специально для тебя я даже одеваться не буду, — мурлыкнул Иошихиро, и «мёртвая» хватка Красиводы ослабла. Слишком красивым телом обладало его Совершенство, чтобы скрывать его одеялом. Под жадным взглядом Метёлкин встал с кровати и потянулся. И, чёрт возьми, Лёша мог бы бесконечно любоваться им… Как он привстаёт на мысочки. Как выгибается, запуская пальцы в кудри на затылке. Как светится его кожа в мягком сиянии солнца. Вот на это всё. Днём и ночью. Всегда. Олег из комнаты не уходит, а скорее уплывает, оставляя по уши влюблённого пацана наедине с тишиной и гормонами. Непристойные мысли так и лезут в голову, мешаясь с почти невинным вожделением: написать Иошихиро маслом на холсте… в портупее. И, возможно, даже с кляпом во рту… Последнее заставляет кровь быстрее бежать по венам, устремляясь сразу и в мозг, и в пах. И в кожаном ошейничке с подвеской и брюликом. В позе какой-нибудь такой… совершенно бесстыдной, как вчера. Лежать в одиночестве наскучивает быстро, и Красивода, не удосужившись натянуть хотя бы трусы, выползает на кухню. Из окна тянет холодом, сея мурашки по обнажённой коже, а контраст морозного воздуха с горячим жасминовым чаем заставляет ёжиться. — Принести тебе плед? — интересуется Метёлкин, ставя сковороду на плиту. — Да, можно, если тебе не трудно… О, эта улыбка… Конечно, ему не трудно. Пока греется масло под будущую яичницу, Олег успевает принести Лёше плед, а себе — кардиган. Свободный, крупной вязки. Приятного бежевого цвета. Только руки в рукава просовывает, даже на плечи его не накидывает — обещал же своему художнику не одеваться. Хотя щёки всё же слегка розовеют. Пока ещё немного неловко выставлять себя на чужое обозрение, но ловить полные благоговейного трепета взгляды неожиданно приятно. Метёлкин даже спиной чувствует, что Лёша не отрывает от него глаз. Мельком видит его отражение в стеклянной дверце шкафчика — и точно. Положил голову на стол, заправил за ушки свою длинную чёлку и смотрит. Любуется. — Ты глазунью ешь? — Ем, — чуть не пищит Красивода, сильнее кутаясь в плед. Честно, из рук Олежи он готов съесть даже гороховый суп. — Чай пей, не мёрзни. Пальцы послушно обхватывают прозрачную чашку, губы касаются её краешка, но взгляд мальчишки по-прежнему прикован к нему. Босые ноги бесшумно переступают по плиточному полу, словно Олег пританцовывает, пока готовит. И Лёше это, конечно же, нравится. Нравятся эти тонкие щиколотки, аккуратные голени и рыхлые бёдра, на которых не оставляют следа даже самые сильные шлепки. Нравятся чуть прикрытые кардиганом округлые ягодицы с почти незаметными следами подсохшей смазки — вчера его Иошихиро измотался настолько, что поход в душ пришлось отложить до утра. Нравится, как он сводит лопатки и как перекатываются мышцы под его кожей. С особым вожделением Красивода смотрит на его рельефные руки. Как ловко они разбивают пару яиц прямо на обжаренный золотистый лук, а затем что-то старательно выводят кетчупом. Чёрт возьми, даже яичницу Олежа готовит красиво! — Как это у тебя получается? — Что именно? — интересуется Метёлкин, не оборачиваясь. — Быть идеальным… С губ Иошихиро срывается смешок, а вот Лёше не до смеха. Да, подкат банален, что пиздец, но ведь это и не подкат вовсе, а абсолютно искренний вопрос! Как можно не задавать его, когда встречаешься с настоящим Совершенством? Впрочем, не сказать, что на него требуется ответ. Не надо рушить образ небожителя, всё ещё живущий в юном творческом сердечке. Без него не такими великими ощущаются «подвиги» типа «сбежать из дома на ночь, пока родители уехали». А Красивода, всё-таки, немного рыцарь. — Приятного аппетита, Боттичелли, — улыбается Олег, ставя на стол тарелку с глазуньей. От её аромата у Лёши снова урчит живот, но есть такую красоту поначалу даже как-то жалко: на поджаренных белках желтеют два аккуратных глазка, а красная полоска кетчупа изображает кривоватую ухмылку. Прекрасный образец современного искусства! Сотворить, а потом съесть… Для Лёши-авангардиста — перформанс, для Лёши-живописца — варварство. Но голод берёт своё, и вот Красивода, почти не обременённый моральной дилеммой, громко чавкает, по-кошачьи жмурясь от удовольствия. Метёлкин опирается на столешницу позади себя и отпивает кофе из глиняной чашки, пряча усмешку. А ведь вчера этот ангелочек вёл себя, как настоящий дьявол, рыча и больно прижимая к матрасу Олеговы запястья… Пальцы непроизвольно тянутся к багровым отметинам на шее. «Я бы расписал тебя всего». А потом укус на ключице. Тоже своего рода искусство. Как их скетчи на стене вместо фотографий. Как вылепленная Лёшей чашка, стилизованная под дерево. Жаль только, что роспись на теле не вечная. Или…? — Лёшик? — М? — отзывается пацан, дожёвывая последний кусок яичницы. — У меня тут мысль шальная появилась… Нужна твоя помощь как художника. Красивода уверенно кивает, хотя вообще не догоняет, что от него хотят. Какая разница? Олежа просит — Лёша делает, и наоборот. Тарелка отправляется в мойку, парни — в спальню. Валяться в кровати и рисовать. Как его кудряш и обещал.