Вот и лето прошло, и осень настала,
В капризе природы хорошего мало.
Не то чтобы плохо, а просто обидно,
Ведь дело всё в том, что тебя мне не видно.
Не просто глазами, а всем своим телом
Тебя пожираю, как чёрное белым.
Но этот контакт не односторонний.
Тебе не понять смысл слова "влюблённый"...
***
Первый жёлтый лист сорвался с кленовой ветки и полетел, подхваченный озорным сентябрьским ветром. Он то взмывал ввысь, мельком заглядывая в окна исторических пятиэтажек, то опускался и едва успевал уворачиваться от машин, наводнивших собой Садовую-Сухаревскую. Чудом не угодив под колёса очередного авто, листок снова взлетел, добрался до тротуара и устало опустился в ближайшую лужицу. Ветер попытался снова поднять его, погнать дальше, на юг, дабы измотать окончательно и оставить на крыше гаража где-нибудь в Черёмушках, но лист так и не поднялся. Лишь доплыл, как маленький фрегат, до середины лужи и затонул, затопленный неосторожным найком. Черноволосый мальчишка, хозяин злополучных кед, скрылся в толпе у метро. Распихивая прохожих и бессвязно тараторя извинения, он пробрался к турникетам, шлёпнул проездной картой по датчику и, с трудом дождавшись, пока дверки разойдутся в стороны, рванул по направлению к эскалаторам. Хрупкая фигурка, хватаясь за поручни и одежду остальных пассажиров, вприпрыжку понеслась вниз. И на кой хрен Красивода попёрся домой после колледжа?! Теперь он опаздывал. Страшно опаздывал на, возможно, самую важную встречу в своей жизни! Телефон, должно быть, уже разрывался от гневных сообщений, а все воздушные замки, что пацан успел построить за 4 месяца, с адским грохотом рушились до самого основания. Наматывая круги по пронизывающему тоннель вагону, Лёша тупо пялился на светящееся табло с отображением маршрута, будто от этого поезд поедет быстрее. Но скорость его оставалась прежней, а огонёк мигал всё так же, медленно переходя от одного названия станции к другому. Желая отвлечься от разрывающих голову дурных мыслей, подросток достал телефон. На экране, вопреки ожиданиям, высветилось всего одно сообщение: «Опоздаю минут на 20, сорян😅» от контакта, ласково записанного как «Иошихиро❤️🔥». С нервным смешком мальчишка прислонился спиной к стеклянным дверям и сполз по ним прямо на грязный пол вагона. Он тоже опаздывает. Трудно поверить, но это так: идеальный во всём, настоящий венец творения, тоже может опаздывать, да ещё и сильнее, чем сам Лёша! «Станция «Серпуховская». Переход на станцию «Добрынинская»» — проговорили из динамика, и внезапно открывший двери поезд выронил Красиводу на платформу. Глухо крякнув, пацан рухнул на грязную плитку прямо под ноги толпы. — Ты чего разлёгся здесь?! Вставай давай! — Молодой человек, здесь Вам не место для сна! — Пиздюк, блять, вали с дороги, я опаздываю! Раздражённые голоса стали доноситься со всех сторон, и детёныш бы непременно растерялся, если бы изнутри вагона не донеслось механическое «Осторожно, двери закрываются». Судорожно схватив свои вещи, он вскочил на ноги и поспешил затеряться среди других обитателей подземки. Переход. Найти переход на кольцевую. Среди огромного количества снующих туда-сюда людей сделать это было нихрена не так просто. К счастью, станции серой ветки обычно имели всего один выход в город, и Лёша, выпавший из ближайшего к нему вагона, без труда его нашёл. Значит, кишащая народом дыра с противоположной стороны платформы обязана была быть переходом на «Добрынинскую». Выставив вперёд согнутые в локтях руки, мальчишка стал потихоньку пробираться к заветному коридору, увенчанному барельефом с изображением павлина и высеченной надписью «Серпухов». Время поджимало, почти все отведённые 20 минут пацан провёл, пытаясь протиснуться меж чужими спинами. Но ни новых сообщений, ни звонков больше не поступало: телефон молчал, а поющего в наушниках Молко ничто не перебивало. Стоя в очереди к эскалатору, Красивода нервно сжёвывал шелуху с обветренных губ, когда кто-то вдруг вытащил наушник у него из уха, заставив обернуться. — Привет, — улыбнулся Иошихиро, на что щёчки подростка покраснели. — Привет… — Я, честно говоря, думал, ты уже там. Еду, переживаю, так неловко, вроде сам пригласил, а опаздываю так… — Нет, ты что! Всё нормально, я т-тоже… Убирая наушники в карман джинсов, Лёша встал на ступеньку эскалатора лицом к собеседнику, так, что их лица оказались на одном уровне, поднял взгляд и застыл. Просто утонул в ледяной глубине глаз, что смотрели на него с интересом, нежностью, каким угодно тёплым чувством, но не с любовью. От осознания безответности своих чувств становилось так… тоскливо… Но это не так страшно, правда же? Они всё ещё шли рядом, Олег всё ещё восторженно рассказывал о выставке, на которую они направлялись, о любимом художнике и о том, какой огромный вклад тот внёс в развитие польской живописи, а Лёша всё ещё мог любоваться им, половину сказанного пропуская мимо ушей… — Ты был там когда-нибудь? — А? — спросил пацан, выходя из вагона на «Октябрьской»; впрочем, его спутник, похоже, сам забыл о своём вопросе — теперь всё его внимание занимала висящая под потолком табличка с указанием улиц. — Так, нам на Ленинский. Пошли. Тряхнув лохматой головой, подросток засеменил рядом, стараясь не отставать. Лишь выйдя на улицу, он остановился, чтобы сфотографировать просто гигантских размеров вестибюль с барельефами и стеклянными дверьми, украшенными кованными вензелями. Вслед за ним остановился и Олег, успевший пройти чуть вперёд. — Зачем...? — У этого места история интересная. Ты знал, что изначально тут была просто вот эта арка, а потом вокруг неё построили институт стали и сплавов? — Нет, не знал. Я ж юрист, а не архитектор. — А ты на юридическом учишься? — поинтересовался парнишка, не отрывая взгляд от экрана смартфона. — Ага. На третьем курсе. — И как тебе? — Ну, если честно, искусство мне импонирует больше. Лучше бы я, наверное, в консерваторию поступил. — О, так ты играешь на чём-то? — Ну, я не профессионал… А так да, скрипку помучить люблю. — Здорово! А мне сыграешь как-нибудь? — Ну… Если захочешь… — Буду очень рад! Пойдём...? — Ага, погнали. Красивода робко протянул руку, но объект его обожания уже вовсю шагал дальше по мокрому асфальту вдоль вечно шумящего Ленинского проспекта. Полы джинсового плаща развевались на ветру вместе с шёлковым шарфом и аккуратными кудрями. Всё это юный художник неоднократно воспел не в одном эскизе, но даже сейчас вид изящной удаляющейся фигуры завораживал его. Какой он всё-таки… Иошихиро… Залюбовавшийся на этот шедевр мироздания мальчишка отмер, только когда тот зашёл за угол метрах в десяти дальше по дороге. Ох, так они точно не дойдут до Новой Третьяковки… Пообещав себе больше не терять связь с реальностью, Лёша побежал вперёд, догоняя своего спутника. — Если будет время и желание, можем потом по парку прогуляться, — продолжил Олег как ни в чём не бывало, заметив краем глаза чернявую макушку, — Там экспозиция одна есть, с художественной точки зрения, необычная. Очень интересное прочтение исторических реалий, тебе должно понравиться. — Да, пошли, почему нет? Честно говоря, я там ни разу не был… — В Третьяковке? — Не, в парке рядом с ней. А в Третьяковку я ходил уже. На выставку Энди Уорхола в прошлом году с родителями. — Поп-арт любишь? — Ага. Но не только — мне ещё Дали и Дюшан нравятся. Ван Гога уже можно классикой считать, но у него стиль такой красивый! У меня дома репродукция его «Пшеничного поля с воронами» висит, сам рисовал. — А мне больше нравятся работы Ренессанса, — мечтательно возвёл глаза к небу Иошихиро, — Но не обязательно, чтобы это был условный Да Винчи. У тех же прерафаэлитов техника похожая, например. У Семирадского тоже, кстати, — указал он на огромный баннер над входом в галерею. Если вы когда-нибудь интересовались польской живописью, то вам должно быть знакомо имя Генриха Ипполитовича Семирадского. Как и многих деятелей, прославившихся в своё время, теперь его старательно пытаются вписать в историю нашего дорогого отечества. Так и пишут — «русский художник польского происхождения», осторожно умалчивая, что родился он в нынешнем Харькове, а с Россией у него общего было чуть меньше, чем у Олега с Израилем. Впрочем, это всё ничуть не умаляет гениальности автора. Его картины в основном изображают античные сцены или библейские сюжеты, с присущим им буйством красок и динамикой. Пожалуй, именно это и привлекало Олежу в работах Семирадского, так что совершенно неудивительно, что этой выставки он ждал несколько лет. Правда, идти в одиночестве не хотелось, а кроме недавно встреченного пацанёнка-художника составить компанию никто не согласился. Может, оно и к лучшему — лишь творческой личности по силам оценить истинное великолепие представленных шедевров. — На Семирадского, один, пожалуйста, — с придыханием проговорил Олег в крохотное окошечко кассы, показывая студенческий билет. — Триста пятьдесят. Маску наденьте, пожалуйста, — прохрипела в ответ огромных размеров женщина с химически завитым «гнездом» на голове. Передав студенческий Красиводе, парень заглянул в сумку и выудил оттуда черную тканевую маску и 400 рублей наличными. Пацан в это время с интересом разглядывал фотографию своей музы в билете, печать университета и прочие данные, заботливо вписанные натруженной рукой сотрудницы деканата. «Зачислен приказом от 25.08.2019». «Форма обучения очная». «Метёлкин Олег Михайлович». — Много нового узнал? — усмехнулся Иошихиро, забирая у кассирши сдачу мелочью, — Спасибо. — Ну так… Фотография красивая. Ты очень хорошо смотришься в анфас. — Мне ещё никто ничего подобного не говорил, но спасибо! Спрятав покрасневшие щёчки за густой шевелюрой, мальчишка бросился к кассе и настолько смутился собственному комплименту, что даже забыл предъявить свой студенческий билет. Растерянность обошлась ему в лишние 150 рублей, оставив Лёшу без любимых сырных Pringles. — Ну что, господин, эээ… Как по фамилии тебя? — Красивóда, — опустил глаза в пол пацан, направляясь к лестнице на второй этаж. — Так вот, господин Красивода, добро пожаловать на выставку великого и неподражаемого Генриха Ипполитовича Семирадского! По огромному холлу пролетел робкий смешок. Всё-таки его Совершенство чудесен. Весёлый, разносторонний, умный — не как эти придурки со скульптуры, бегающие в Пушкинский музей ради понтов, «Посмотрите, я сделал реплику с «Речной нимфы» Клодиона, как в Древнем Риме!» — а сами знать не знают, что Клодион вообще-то был французом и жил в 18 веке, а не в античности… Нет, Иошихиро (ой, то есть, Олег) не такой… вон, как на картины смотрит, рассказывает что-то с такими горящими глазами, аж бабочки в животе трепетать начинают… — А вот это «Вручение рабыни». Из Древнего Рима сюжет, видишь, патриций римский сидит? Кстати, обрати внимание, как он смотрит. Эй, ты чего это? — пацан встрепенулся и закрыл рот, звонко клацнув зубами: засмотрелся… — На мне узоров нету и цветы не растут, — продолжил Олег с доброй усмешкой, — Смотри-ка лучше сюда, — Лёша закусил щёку изнутри и поспешил за Метёлкиным к следующей картине, — Это «Христос и самаритянка», тысяча восемьсот девяностый год, если я правильно помню. — На тебя похож. — Кто? Христос...? — Да. Ой, то есть нет! Боже, блин, что я несу… Продолжай, короче... — Ну ладно… Так вот, гляди, как тени играют. От деревьев особенно — будто движутся. А воду видишь? То же самое. И краски подобраны как! Ты видел когда-нибудь, чтобы так красиво сочетались пастельные тона и кричащие оттенки? — Ну, так навскидку вспомнить сложно… Если технику похожую брать, то только Хант и Стивенс на ум приходят, а так больше никого вроде бы. — Друг мой, ты забыл Россетти. Видел его «Юность девы Марии»? Впрочем, сейчас не о нём. А вот это — «По примеру богов», — вдохновенно пропел Иошихиро и бросился к висящему в дальнем углу полотну, — Бог мой, как она мне нравится! — Почему? — спросил Красивода, изо всех сил скрывая внезапно накатившую скуку. Для него, как для художника, крайне не солидно, но как для человека… Ну, картина как картина: просто поцелуй парня и девушки, стоящих рядом с такой же «целующейся» скульптурой, справа озеро, резная ладья, сзади — храм, ничего особенного. — Не знаю, просто так смотришь на неё, и спокойно становится. Тут всё, знаешь, будто на своём месте находится, что ли… Нет какого-то хаоса, как в других картинах. — А ты хаос не любишь? — Ну так… осуждаешь? «Господи, да как можно осуждать тебя? Ты же грёбаное совершенство!» — подумал Лёша, но вместо ответа только помотал головой. — А вот это что за картина? — «Светочи христианства». Вот об этом хаосе я говорил! Не, оно, конечно, Семирадского хуже как художника не делает, просто я эту картину не очень люблю. Она навевает на меня-… Но мальчишка уже не слушал ни о хаосе, ни о «неуютном чувстве какого-то раздрая», ни о чём. Какая разница, что там написал 150 лет назад какой-то поляк, когда прямо сейчас перед тобой стоит самое красивое, что есть в этом зале? Одни эти кудри, бежевый шёлковый шарф, ухоженная щетина и сияющие глаза стоят всех картин Семирадского и парочки прерафаэлитов в придачу! Что уж говорить об Иошихиро целиком… однажды Красивода нарисует его с натуры… когда перестанет наконец терять дар речи и соберётся с мыслями. — А можно будет тебя с натуры порисовать после выставки? — ой дурак… — Кхм, то есть, ну, если у тебя никаких планов нет, и ты, типа, ну, свободен, там… Метёлкин усмехнулся и неловко опустил глаза в пол. — Ну, вообще я домой собирался потом. Можно, конечно. У нас как раз всего пара картин осталась. И на этот раз пацан слушал предельно внимательно. Всё, начиная с личных впечатлений Олега от «Маленького Орфея» и «Беседы» до сухих фактов, которые они оба назвали полнейшей нудятиной. И всё же, стоит признаться, «Беседа» ему в душу-таки запала. А когда они вышли из галереи и направились к воротам, Лёшу вдруг осенило. — Погоди! — бросил он, схватив Иошихиро за рукав плаща, — Ты же мне хотел какую-то инсталляцию здесь показать. Метёлкин поднял глаза к небу, о чём-то думая, и едва заметно улыбнулся. Сентябрьское солнце живописно золотило его кудряшки, ветер развевал их, равно как и шарф, и зрелище это вышло настолько красивым, что Красивода с силой прикусил язык. Придурок, зачем напомнил?! Надо было брать и рисовать, только время теперь потеряете! — Знаешь, это не так важно. Вряд ли она куда-то отсюда денется, покажу тебе её в другой раз. А сейчас пошли в парк, порисуем на набережной. — В другой раз? — растерянно спросил мальчишка, неистово краснея щёчками, — То есть, мы, типа, ну… друзья, что ли? — Ну да. Разве не так? Только чудо заставило Лёшу сдержать радостный визг и максимально ровным тоном ответить «здорово». Его Совершенство считает его своим другом… с ума сойти… Не любовью всей жизни, это ладно, он подождёт, но ДРУГ! Они не «знакомые», не «товарищи», они «друзья». И ради этого определённо стоило целый месяц приходить на Арбат.