У них есть слова, чтоб унизить тебя,
Ограбить тебя и раздеть.
Осмеять тебя и распять тебя,
У них есть гвозди и плеть.
Морщины и вены для твоей красоты,
Грязь для твоих чистых глаз,
Но то что они называют тобой
Для меня прозрачно, как газ...
***
— Ну что там? Дали? — Нет пока, — расстроенно выдохнул Худяков, вернувшись из ванной. Вот уже полдня они караулили, когда наконец включат горячую воду. Две недели страданий и унизительного переливания воды из кастрюли в таз близились к завершению, о чём Йоська начал трындеть уже с утра. «Встану под душ, как ебану горяченькой со всей дури, либо разрыдаюсь, либо обкончаюсь, не меньше». Это точно… Илье самому не терпелось ощутить, как тёплая вода, стекая, будоражит каждую клеточку тела. От одной мысли об этом возбуждение накрывало сильнее, чем от возвращающейся в их с Йосей жизнь интимной близости. Не то чтобы они оба хотели устроить себе акт воздержания, но греть лишний раз воду хотелось ещё меньше. Обоюдное решение — «Ни дрочки, ничего». Сложно? Да. После того, как худяковский член впервые проник Свинкину не только в рот, тем самым ознаменовав новый этап их отношений, сдерживать свои желания стало несколько труднее. Но вовсе не о сексе думаешь, когда дома нет горячей воды. — Сходи проверь ещё раз. — Сам сходи, я весь день туда-сюда мотаюсь. — Ну Илюююш… — жалобно протянул Йоська, развалившись на кровати в обнимку с подушкой. Худой раскрыл было рот, чтобы послать его, но… Из ванной вдруг донеслось утробное урчание. Жгучие водяные потоки бежали по трубам, неся с собой простое, но такое необходимое счастье. От этого звука всё трепетало внутри и сердце пропускало удары. Многие говорят, что самое лучшее на Земле — любовь. Вздор. У них просто не отключали горячую воду летом. — Я ПЕРВЫЙ!!! — проорала парочка в унисон и ринулась прочь из спальни. Худяков вскочил с места, с адским грохотом уронив стул. Йоська со всей дури приложился спиной об шкаф, пока вставал с кровати. Копчик противно заныл, но всё это такая мелочь по сравнению с… с убегающей из комнаты подколодной змеюкой! — Стой, сука! С громким воплем пойманный за хвост Илья полетел на пол. Но не успел Йося с победным визгом перескочить через него, как тоже рухнул вниз, схваченный за домашние шорты. — Пиздец, ты б хоть трусы надел. Позорище. — Ой, иди нахуй! — огрызнулся Свинкин, лёжа задницей практически у Худякова на лице. Рывком он натянул шорты обратно и, оттоптав возлюбленному коленями всё пузо, поплёлся дальше по коридору. С озлобленными хрипами Худой рванулся вперёд, ухватился за край его футболки и, покрывая «свинюху разжиревшую» трёхэтажным слоем мата, «доехал» по полу до самой ванной. Заодно и всю пыль в коридоре на себя собрал. — Пусти, я первый пришёл! — А я… а у меня полотенце зато! — парировал Илья и стащил свисающую с двери махровую тряпку; Йоська округлил глаза и выругался, ничуть не сдерживая досады — своё он благополучно забыл в шкафу; и пока этот сгусток злобы, нарочито громко топая, упёрся в спальню, Худой с торжествующей ухмылкой принялся стаскивать с себя майку, — Ну-ну, не расстраивайся, я тебя подожду! — Не нужны мне твои подачки! — крикнул Йося из спальни, но обратно соизволил-таки вернуться. Всё же не ждать лишние полчаса — перспектива заманчивая. Да и что может быть романтичнее, чем разделить миг первого принятия горячего душа за такое долгое время…? — А чё она такая грязная? — У нас каждое лето воду отключают, и каждый раз ты задаёшь этот вопрос. Ща сольётся, нормальная будет. Поджав губы, Свинкин опустился на бортик ванной. Вот тебе и конец всем мучениям. Стоять вдвоём раздетыми и, как идиоты, смотреть на ржавую воду. Пиздец романтика! Ещё и грязнющие оба, два дня из дома не выходили за ненадобностью и от лени греть кастрюли. Илюха вообще, кажется, как хвост свой на затылке собрал позавчера, так и не распускал его совсем. Вон, даже залом от резинки на волосах остался. Йося, конечно, не сильно чище, но на его кудряхах этот пиздец не так заметен хотя бы… — Ну всё, понеслась, — после этих слов в чертановской ванной начался сущий кошмар. И не потому что они снова чуть не подрались, сперва за право первым всё-таки влезть под воду, а потом — за шампунь. Разумеется, люберецкая гадюка извернулась и победила, оставив Йоську мёрзнуть и завистливо пялиться. И пока всё его существо жалось от холода к полупустой полке с гелями для душа, Худой наслаждался триумфом и даже не пытался этого скрыть. «Мудень» — мысленно фыркнул Свинкин, глядя, как его парень нарочито медленно вспенивает шампунь в волосах. Массирует ещё чёт… хоть бы на это время душ освободил, сволочь! — Ну-ка пусти, затрахал! — о да! Как мало иногда для счастья нужно! Всего-то отпихнуть одного засранца в сторону и наконец-то встать под струи горячей воды! Ощутить волну жара по всему телу, не разрыдаться, как обещал с утра, но как минимум простонать. А потом самостоятельно отойти и, растирая фисташковый гель по предплечьям, наблюдать, как Худяков смывает свой режущий глаза мятный шампунь. Душистая пена стекает по его телу вниз, мокрые волосы облепляют шею, концами доставая до самых ключиц. Кадык едва заметно шевелится под кожей, рот слегка приоткрыт, и зрелище это настолько пикантное, что даже спустя три года отношений Йоська не может оторваться. — У тебя встал, — усмехается Илья, пропуская возлюбленного под душ. Тот фыркает, мол, просто воду дали, вот и возбудился. Но пялиться не прекращает. Даже 25 минут спустя, когда они наконец выходят. Да и попробуй тут, перестань, когда перед глазами мельтешит такое. Зараза, даже полотенце накинуть не соизволил! Стоит себе у зеркала, прыщ на лбу разглядывает. Вдобавок через раковину перегнулся, зад свой отклячив… тощенький, маленький… Так и хочется накрыть его ладонью да сжать аккуратненько. Желательно потом убежать ещё, но бежать в их квартирке некуда. И незачем. — Ну и нахера ты меня лапаешь? Соскучился? — А что, я не могу своего парня за задницу облапать? — почти с вызовом вопрошает Йося. Худой пожимает плечами, пытается снова сконцентрироваться на собственном отражении, даже не подозревая, что уже проиграл. Он трогает пальцем красный прыщик на лбу, а в это время другие, покрытые облупившимся лаком, пальчики оглаживают его бедро. Подушечки скользят от самой паховой связки вверх, задевают застывшие соски. Илья шумно дышит, поджав губы — так просто его не возьмёшь! И Йоська ему, конечно же, верит. И вовсе не по этой причине улыбается так хищно, что выходит скорее страшно, чем соблазнительно. Его член упирается в худяковские ягодицы как раз в тот момент, когда прыщ лопается. Крохотная капелька крови вытекает наружу. Вместе с ней — последний шанс избежать этой похожей на домогательства «прелюдии». — Чё ты дел… — чеканит Худой, но фразу ему не даёт закончить поцелуй в шею. Медленный, тягучий, как патока, и Илья, прикрыв глаза, млеет. Губы его округляются совсем чуть-чуть, ладони плавно опускаются на края раковины. Мокрые, не по-летнему длинные волосы липнут к спине и мешают Свинкину сцеловывать с неё капли воды. И вперёд их, блять, не перекинешь — Худяков нервный, всю атмосферу испоганит. Остаётся уткнуться носом между слипшимися прядками и чмокнуть выпирающий позвонок. Судя по тихому вздоху, незамысловатая ласка приходится очень даже кстати. Илья подаётся назад, пытаясь не упираться собственным стояком в раковину. От смущения его плечи сутулятся, щёки розовеют, зубы прикусывают нижнюю губу. Такой невинный и развратный одновременно, что хоть сейчас хватай и еби. Одной этой мысли достаточно, чтобы Йоська покраснел сильнее своего возлюбленного. Не то чтобы он никогда об этом не думал, но… это же как-то странно, неправильно… Илюха точно не разрешит. Да и момент не самый подходящий — у них ни смазки, ни гондонов. Но Илья так живо откликается на поцелуи и поглаживания, будто и сам просит большего. Здесь и сейчас, пока он расслаблен и едва слышно стонет в ответ на мягкие прикосновения к соскам. — Можно…? — Ага… — выдыхает Худяков, кажется, сам не понимая, на что подписывается. Впрочем, как и Свинкин, задавая этот вопрос. Дойти до спальни они не успеют, а брать Худого впервые вот так, стоя в ванной, да ещё и на каком-нибудь креме или шампуне — верх кощунства. Замешательство скрывается за поцелуями в шею. Илья, закрывший глаза от удовольствия, ни о чём не подозревает. Ровно до того момента, как Йоськин член проскальзывает меж его бёдер, а голову самого Свинкина осеняет гениальная идея. — Ноги… ноги сдвинь, — шепчет Йося, глядя, как щёки его парня натурально вспыхивают, — Не бойся, доверься мне. Сердце замирает в ожидании кулака по морде. Ему стыдно, он не станет, не захочет… Худяков не шевелится несколько секунд, и каждую из них Свинкин ждёт растерянного «нет, нахуй иди». Наверное, так и должно быть. Он поднялся слишком близко к солнцу, чтобы оно его не опалило. Только Илья и правда, помявшись, робко сводит ноги и упирается лбом в зеркало. Он… он согласен…? Он не против…? Йоське трудно сдержать эмоции, и на радостях он накрывает ладонями чужие стиснувшие раковину пальцы. — Расслабься, расслабься, — нежное мурлыканье на ухо делает своё дело. Не без помощи поцелуев в шею, конечно, но неловкое напряжение постепенно стихает. А к тому моменту, как Йося делает первый несмелый толчок, только горящие уши выдают в Худом его уязвлённую маскулинность. Нелегко представлять себя «девушкой музыканта», когда смотришь на собственное отражение в зеркале. Едва ли нежная, обаятельная Илона может иметь двухдневную щетину и скусывать с губ басовитые стоны. — Мхм! — звучит больше как всхлип, нежели стон, когда Йоськины пальцы сжимают худяковские соски; и дрожь по телу от этого пробегает такая, что ноги подкашиваются, не в силах удержать могучее тельце «Илоны», — Коснись меня… Свинкин с силой вжимает его в раковину, не давая упасть, и обхватывает ладонью до неприличия возбуждённый член. Его собственная головка ритмично врезается Худякову в яйца, отчего Илья тихонько скулит, закусив губу. Блять, стыдобища-то какая… Зеркало запотело от его дыхания, и слава богу — меньше всего сейчас хочется любоваться своим раскрасневшимся еблом. Наверняка оно ещё и перекошено дикой смесью наслаждения и неловкости от происходящего. Чёрт, как он вообще согласился на такое…? Он же против, он не привык, и вообще у них договорённость, негласная, но всё же, и их всё устраивает. Устраивает, что Илюха сверху, а Йоське удобнее на спине, и что менять они ничего не хотят. Ну а это чё тогда такое? Пиздец, вот что это. Содомия и разврат! Йося берёт его между бёдер, плотно втираясь членом между ягодиц — ещё немного, и от истинной «мужественности» Худого ничего не останется. Гомосятина какая, фе! Хотя, так ли это важно, когда тело предательски живо отзывается на ласки…? — Хороший мой, — хвалит Йоська, оставляя россыпь поцелуев на плечах. Его, в отличие от его парня, моральные дилеммы не терзают. Нахрена, если прямо сейчас ему безраздельно отдаётся он? Весь такой податливый, мягкий. Редкое зрелище, налюбоваться которым впрок, кажется, невозможно. И эти стоны… Движения руки совпадают с движениями бёдер, а Илья стонет им в такт. Стонет громко, аж эхо по всей ванной разносится, и Свинкина это обстоятельство заводит до крайности. Словно толкается он не между чужих крепко стиснутых ног, а прямо внутрь отставленной назад худяковской задницы. Ох, блин… Хотя… кто знает, может, однажды ему позволят и это… Когда-нибудь потом, когда между ними совсем никаких тайн не останется. А пока даже такого малого Йосе хватает, чтобы довести до оргазма и себя, и Илюху. Он прикусывает кожу на его шее, заодно зажевав несколько прядей подсохших волос, и издаёт не поддающийся определению хрип. Вслед за ним с протяжным «бляяяяять» кончает и Худой, переживая за собственное эго и замаранную тумбочку под раковиной. — Сам будешь её отмывать… а мне в душ опять надо, кажись… — Мгм, — тихо отвечает Йоська, наслаждаясь ароматом мятного шампуня. Конечно, он всё отмоет. Не сейчас только — он ещё не наобнимался. Чужая грудь часто вздымается под его ладонями, воздух со свистом рвётся из лёгких, значит, у них есть как минимум 10 минут на то, чтобы прийти в себя. Свинкина это больше, чем устраивает: святое дело, понежиться после секса! Только вот Худяков на этот раз с ним не согласен: с сиплым «ну всё, пусти» он выпутывается из объятий и кривит лицо, глядя на белёсые подтёки на своих бёдрах. «Мерзость» — красной строкой бежит у него по лбу, и Йосе от этого почти обидно. Будто не с любимым человеком потрахался, а с последней швалью из подворотни, ей-богу! Если бы Йоська не знал его столько лет, непременно бы закатил скандал, а так... ну брезгливый Илюша в этом плане у него, ну что ж поделать. Ни в рот не возьмёт, ни помыться не забудет, что ж его, убить теперь, что ли? Каждому своё, и Свинкин молча принимается отмывать злосчастную тумбу под раковиной. Он от оргазма отходит быстрее, чем Худой — тому всё ещё тяжело стоять, но он упрямо лезет под душ, наспех завязав волосы в небрежный пучок. — Я заканчиваю, принести тебе чистую одежду? — Давай, — холодно раздаётся из-за занавески, но Йоська старается не обращать внимания на тон. Перебесится. Постоит сейчас минут двадцать и в себя придёт. И будут они снова сидеть на кухне, потягивая чай и смотря всякое с треснутого экрана худяковского телефона. А пока Йося успеет закинуть вещи в стиралку и- — Грязные шмотки оставь здесь, я сам их в стирку брошу. И весь вечер Илья проводит в хлопотах. Всё бегает, суетится, стараясь ни на секунду не оставаться без дела. Перетряхивает постель, вручную стирает занавески, потому что «мамин тюль нельзя стирать в машинке», наконец чинит отвалившуюся дверцу шкафа, моет кошачий лоток и даже сам протирает пыль. — Мож я хотя бы полки протру? Ты ж от аллергии щас помрёшь. — Похуй, я сам, — парирует Худяков, громко хлюпая соплями; на его расчёсанные глаза больно смотреть, и Свинкин бежит на кухню за антигистаминами и водой. Тряпку из рук не вырвет, так хоть позаботится... Вот же ебучая драма-квин! — На, выпей. — Пасиб. А когда мы полы последний раз мыли? — Не помню. Давай хотя бы полы я помою?! — выпаливает Йоська в надежде остановить происходящее безумие. А в итоге всё равно сидит на кухне, поджав под себя ноги, и наблюдает, как Илюха бегает по квартире со шваброй под Children of Bodom. Внушительно. Не, конечно, классно, когда хотя бы у одного из вас случаются клининговые припадки, но сейчас явно не тот случай. Кто ж знал, что произошедшее в ванной так на него подействует… Это же… просто быстрый перепихон, ничего серьёзного, он же даже не совсем настоящий! По крайней мере, для Йоси. Ой… Чёрт, надо было сразу об этом думать, а не присовывать между бёдер и радоваться! Идиот, идиот, идиот! Получи теперь, что заслужил — тебя вообще больше к себе не подпустят! Готовься спать на коврике. Ну, или поговори, как нормальный человек, тоже вариант. — Илюш, остановись на секунду. — АСЬ?! — орёт Худяков, полоща тряпку в ведре с водой; вид его озабоченный, но нисколько не обиженный, и под обезоруживающе ласковым взглядом Свинкин откровенно теряется: — Аа… пюре на ужин будешь? — Да, щас закончу и сварю, погоди немного- — Не торопись, я сам им займусь, — ультимативно заявляет Йоська, живо ретируясь в кухню. Сварит он, ага, щас. Не ему одному тут отвлечься надо! Только вот пока Илья домывает полы и запускает стирку, насвистывая что-то себе под нос, Йося лишь больше грузится. И чистка картошки ничуть не помогает справиться с мыслью, что он перешёл черту. Лучше бы это так и оставалось смелой мечтой, которой не суждено сбыться! Зачем, зачем… Ну вот кто его просил??? И Илюха ещё с этим щенячьим взглядом своим… Явно же вида не подаёт, как ему плохо, обижать не хочет! Добрый он… а Йоська с ним — вот так вот. Скотина ты бездушная, Свинкин, да-да! Ничего человеческого в тебе нет. Стыдись теперь всю жизнь и картошку посолить не забудь! — Помочь? — робко раздаётся над ухом, а следом кончик длинного носа тычется в Йоськину шею. — А ты правда хочешь? — Очень. А что такое? Ответить сразу у Йоси не получается — мешают подступивший к горлу ком и стыдливо дрожащие губы. Ну давай, ещё заплачь! Вы взрослые люди, поговори уже с ним словами через рот, не будь размазнёй! — Ты простишь меня за сегодняшнее? — Аа... за что? — Ну… за то, что в ванной произошло… Зажмурившись, он чувствует, как Илья цепенеет за его спиной. Молодец, опять все испортил! Только вот его парень, если и согласен, ничем себя не выдаёт. Напротив, в висок кудрявый длинным носом утыкается, елозит чего-то, словно надеется заткнуть им необходимость обсудить все недомолвки. — Было бы за что, — наконец бубнит Худой, сцепив руки у Йоськи на животе. Картошка кипит, оставляя белую пену на стенках кастрюли, а Свинкин опять нихрена не понимает. — То есть, я не перегнул? — Я этого не говорил. Снова неловкая пауза, в течение которой Йося напряжённо жрёт губу, а Илюха — яростно надышивает ему в макушку. — Значит, ты злишься? — Нет. Один раз не считается же… Один раз… Что ж, ладно. Наверное, так даже лучше. Вряд ли Йоська рискнёт на подобное ещё когда-нибудь. Он вообще радоваться должен, что с ним после такого ужинают за одним столом, мило общаются, ещё и киношку смотрят. А потом обсуждают сюжетные дыры «Багрового пика» и шутят на тему «уважения траура». Вообще, не то чтобы это было сложно. Худяков и сам в полной мере осмысливает произошедшее только ночью, привычно изнывая от неудобной позы и невозможности её сменить — Васька спит, свернувшись клубком в ногах. И если бы Илья мог хотя бы сам себе объяснить, что случилось (а главное, как), было бы намного проще принять это. Принять, что процесс контролировал не он, что это не так страшно, как кажется, что ему понравилось… и что это никак его мужское достоинство не ущемило. И что он, возможно, повторил бы… Ну нет. Нет, нет и ещё раз нет! У них всё установлено, всё обговорено, нехер чего-то выдумывать, менять, вот это всё… Их всё устраивает. Точка. Да и Илюха сам не из «этих». Ну, понятно из каких. Йоська тоже. Это вот «эти» такими извращениями занимаются, а они с Йоськой не такие! Они… они… ну, не такие, в общем. Им это не интересно. У них любовь, ориентация тут вообще не причём! Просто Йося — это Йося. С ним быть собой не страшно и душе спокойно. Ну… ну и какая тогда разница, сверху с ним быть или снизу…? Да вот… никакой, походу. Пиздец… Засыпая, Свинкин слышит мурчание и по инерции гладит источник звука. Пальцы путаются в шелковистой шёрстке, слишком длинной, чтобы быть кошачьей, и постепенно до него доходит, что на груди у него лежит отнюдь не Васька. А когда за талию его нежно приобнимает тощая рука, симпатичную Йоськину мордашку рассекает робкая улыбка. Кажется, сегодняшний раз всё-таки не последний…