Я больше не верю
Ни человеку, ни зверю.
Я больше не буду
Верить в фальшивое чудо...
***
Кто бы мог подумать, что может быть так светло в три часа ночи… Обычно именно здесь, за городом, где на всю улицу работает только один фонарь, начинаешь осознавать смысл слова «тьма». Когда не видно ни зги, а мёртвую тишину нарушает лишь далёкий лай собак. Сейчас всё по-другому. Псы молчат. Молчат и соловьи у старого пруда. На востоке потихоньку начинает светать, но до настоящей зари ещё далеко. Если верить интернету, один час двадцать семь минут. На деле — в разы меньше. Минут шесть. Надо всего лишь достать из сарая канистру с бензином и пересечь картофельное поле. Там, в дальнем углу, — бочка для сжигания мусора, полная старых газет и сухой травы. По сути, бензин и не нужен, но так надёжнее. Плеснуть содержимое канистры в бочку, достать спички из кармана куртки и зажечь. Заря разгорается всполохами, освещая высокую курчавую фигуру. Пламя рвётся наружу, но поджигателю, кажется, всё равно. Дыхание ровное, лицо застыло гипсовой маской. Только глаза полны боли и чувства невосполнимой утраты.***
Год назад. Март 2022… Получать по голове бутылкой было по-прежнему больно. Прилетать мордой в стол — ещё хуже. Пренеприятнейшее чувство дежавю, сказать по правде. Стены кабинета всё ещё помнили Йоськин крик. А в щелях лакированной столешницы остались следы его крови. И сердце всё так же сжималось от ядовитого «Ну чё, подпишешь?» — Да не буду я… Ещё на той неделе сказал же… — Ну на той неделе же не я тебя принимал, верно? Верно. На той неделе был мент куда младше и злее. Этот же, принципиальный старикан с тяжёлой рукой, явно рассчитывал получить за Свинкина надбавку. Чёрт, как же не вовремя… — Всё равно не подпишу. А глаза поднять боязно… прошлый фингал ещё не сошёл, и Йося отнюдь не горел желанием получить новый. От удара поддых это его, конечно, не спасло, но хотя бы не в глаз… — Знал бы ты, как меня задолбали упёртые двадцатилетние либерасты! Когда ж вы дома сидеть-то научитесь?! — Когда нас всё будет устраивать, очевидно, — сухо ответил задержанный, шмыгнув разбитым носом. Старый офицер ухмыльнулся и, сцепив руки за спиной, деловито прошёл в дальний угол кабинета. Там, на письменном столе, лежали изъятые Йоськины вещи: старая нокиа с залипающими кнопками, медицинская маска, мятная жвачка и бесчеловечно сорванный с шеи бело-сине-белый флаг. Его-то полицейский и взял, ничуть не скрывая широкой кривозубой улыбки. — В «прекрасной России будущего», что ли? Это было сказано с такой степенью ехидства, что Свинкин едва не швырнул в мента ручкой. Едва. Только воспоминание о «московском деле» и многократные напутствия Метёлкина удержали его от этого безрассудного поступка. Собрав всё имеющееся презрение, Йоська оскалил окрашенные кровью зубы: — Ага. Только вы её не увидите. — Ясен пень. Как можно увидеть то, чего нет? Йося фыркнул и равнодушно перевёл взгляд: — Надейтесь, капитан, надейтесь. Скоро Вы окажетесь на моём месте, и никто не станет Вас покрывать. А мы с моим флагом над Вами посмеёмся. — Скорее ты этой тряпкой подотрёшься. — Да как- — Да так. Вы, навальнята, наивные все такие! Неужели ты реально думаешь, что твоим Кацам с Волковыми на тебя не насрать? Такого гнева Свинкин не испытывал даже за собственную мать. Он мог снести всё: побои, унижения, угрозы, но только не это. Не надругательство над тем, во что он верит и любит. Оскорбить тех, кем Йоська так восхищался! Захотелось растерзать старого гоблина, посмотреть, как от крови заалеют его пышные седые усы, услышать, как вопли отражаются от наштукатуренных кабинетных стен. Если за что и стоит сесть, то за это. За поступок камикадзе. Во имя Прекрасной России Будущего. — По крайней мере, они никого не убивают. Но точно не осудят вот это… — вслед за полушёпотом раздался скрип ножек стула по паркету. Удар держать Йося не умел, но паре приёмов у Толи Лялина всё-таки научился. Вырубить потомственного омоновца у него, конечно, ни разу не получилось, и надежды на успех нынешней операции не было решительно никакой, но едва ли это парило раскрасневшегося от злости «малолетнего либераста». Ярость, как известно, даёт +1000 к силе. На это Свинкин и рассчитывал, делая первый уверенный шаг навстречу вечной славе и мучительной гибели. Неважно, что будет завтра. Он этого уже не увидит. Конечно, если внезапно не распахнётся дверь в кабинет. — Степаныч, — устало рявкнул похожий на сухофрукт дежурный, — Отпускай его. Там за ним двое пришли, упёртые, что пиздец, весь мозг мне вынесли. — Щас, протокол подпишет и отпущу, — ответил капитан, равнодушно отшвырнув флаг обратно на стол. — Так я это, им так и сказал, они на четвёртую часть двадцать седьмой статьи КоАП’а ссылаются. — Пусть ссылаются, мне-то что? — А то, что ты его девятый час здесь мурыжишь, а я с ними там всё это время собачусь без обеда и перекура. Допиши там уже, что отказался подписывать, и пускай себе гуляет. Всё равно через неделю снова привезут. — Не привезут, — огрызнулся Йоська, садясь на стул задом наперёд, — Надоели вы мне. На Китай-городе и то сервис лучше. Усатый мент разочарованно потёр переносицу и махнул дежурному, мол, «ладно». Дверь захлопнулась, вновь оставив наедине друг с другом «наивного навальнёнка» и «старого гоблина». Последний уселся за стол, дабы оставить соответствующую пометку в протоколе, и, подняв глаза, проговорил: — Нагнёт тебя твоя «прекрасная Россия будущего». Не завтра, так послезавтра. А ты и рад будешь. Сам же булки перед ней раздвинешь. — Думайте, что хотите, а только это ваши вас продадут и глазом не моргнут. А мои меня не бросят никогда, — выплюнул Свинкин, повязывая на шею своё бело-сине-белое знамя.***
Сейчас… В свете пламени белое синтетическое полотно отдаёт ржавчиной. Какая ирония… Огонь в бочке разгорается сильнее, внутри потрескивают веточки молодой сливы. Поджав губы, Йося смотрит, как играют рыжие отблески на бывшем символе свободы и справедливости. Флаг поизносился за год, чуть выцвел, как и идея о недалёком прекрасном будущем. И уже незачем его хранить… вроде бы. Если так подумать, сохраняют же люди старые билеты, монеты, разные безделушки? Чтобы помнить, там, себя мотивировать… Так и тут — память о глупом мальчишке с чистой верой не в тех людей. А ведь тогда их россказни казались такими заманчивыми… Честные обещания, планы, перспектива приближающихся перемен… И всё очень реалистично, да, если бы не одно «но». Одна мерзкая мысль до сих пор не даёт покоя. Она жужжит назойливым комаром над ухом, заставляя думать себя снова и снова: тот ментяра был прав. С самого начала прав как минимум в одном: Йоськиным кумирам всегда было на него насрать.***
Полгода назад. Ноябрь 2022… — ТВОЮ МАТЬ!!! ПОШЛИ НАХУЙ, ПИДАРАСЫ ЁБАНЫЕ!!!!! — Угомонись, — бесчувственно протянул Худой, помешивая свой утренний кофе, — Раньше эмоционировать надо было, теперь-то чё уж… Йося, кричавший на свой мобильный уже больше получаса, резко обернулся: — Завали. Свой. Ебальник. Как ты вообще можешь быть таким спокойным?! — Так а чё напрягаться-то? И так понятно, что с каждым днём всё хуже и хуже жизнь у нас становится, чё теперь, рыдать всё время? Так и от сердечного приступа помереть недолго, а у меня диплом на носу и мать с ковидом. На вон, чай лучше выпей. К Олегу за ромашкой постучись, он наверняка дома. — Да пошёл ты со своей ромашкой! Нас фактически стирают, а он — «чай с ромашкой»! — Я тебе щас валерьянку тогда налью. Перестань психовать и сядь! С драматичным рыком Свинкин плюхнулся задницей на табурет и подпёр голову ладонью: — Надо идти на площадь. — Зачем? — Как в сентябре: мнение своё отстаивать! — Ну и как в сентябре, отстоял? Отстоял. Два часа примерно. А потом чуть не отсидел. Благо, Толян вовремя подоспел. И закончилось всё истерикой в ванной, повлёкшей за собой несколько тупых и совершенно необдуманных решений. Но это было тогда, почему бы не попробовать снова? Все два месяца Йося только и делал, что ходил граффити рисовать… — Вот увидишь, в этот раз всё точно получится! — Уверен? Толяна больше нет, некому тебя вытаскивать. Да и риск улететь на передовую вместо КПЗ сейчас охренеть какой высокий, — подметил Илья, переплетя свои пальцы с Йоськиными, — Не хочу тебя потерять. — Тогда помоги мне, — тихо ответил тот, высвобождая руку. Ссориться в такой момент хотелось меньше всего, и Свинкин предпочёл удалиться в спальню, оставив возлюбленного наедине со своей ограниченностью. Ну и хрен с ним. Если так хочет, пускай дома сидит. Можно подумать, у Йоси больше единомышленников нет… Один твиттер на 15 с гаком тыщ человек чего стоит! Но не до них он собирался допытываться. Капитан БСБ 🤍💙🤍 @wild_porosya Сегодня закон об ЛГБТ-пропаганде приняли в третьем чтении, что Вы об этом думаете? Хотелось бы более масштабного освещения этой темы. Коротко и по делу. Говоря о количестве, не стоит забывать про качество. Особенно, когда пишешь комментарии под твитами крупных оппозиционеров. Всё же своих героев надо уважать. Даже если они тебя в упор не замечают. Капитан БСБ 🤍💙🤍 @wild_porosya Сотни тысяч людей загоняют в подполье, не молчите, пожалуйста! А в ответ тишина. Но ничего, он добьётся своего, всегда добивался! Почти… надо только больше реплаев оставить, хоть один они точно должны увидеть! Спустя два часа алгоритмы заблокировали Йоськин аккаунт за спам. — Илююююш!!! — Чё? — донеслось из кухни. — Дай твиттер свой! — Чё, тебя опять заблочили, что ли?! — Ага… Кончай ржать, тащи свой телефон сюда! — Да щас, разбежался! — Да я только посмотреть! — Ага, ага, конечно. Ври больше, свин-пиздун! — Да ну правда! Илюх! Я честно писать ничего не буду! Ну подумаешь, один раз сразу два аккаунта проебал на сутки, с кем не бывает? Это, между прочим, скорее плюс, чем минус. Значит, гражданская позиция у Йоси пиздец какая активная. За такое ему в будущем памятник в родной Рязани поставить должны. Круче Есенина будет! Улицу его именем назовут… Ну, или, на худой конец, остановку… «Остановите у Свинкина!»… Звучит! А про Худого как про Крупскую будут говорить: «Парень Иосифа Виссарионовича Свинкина, революционер, айтишник, разнорабочий в РЖД». Доску почётную ему в Люберцах на дом привесят и всё. Грудью на репрессивную машину потому что не ложился! — На, смотри при мне. — Жопа ты! — буркнул Йоська, забирая мобильный у вошедшего в комнату Худякова. — Сам жопа. Акк проебал, сидишь теперь беспомощный. — Это неважно, главное, чтоб я проебал его не зря. Хотя, я столько твиттов написал… Ща посмотрим, там наверняка все на ушах уже стоят. На ушах стояли только Йося и всё твиттерское ЛГБТ-коммьюнити. Бесчисленное количество призывов высказаться остались без ответа. — Да ладно тебе убиваться-то, — стучался Илья в дверь ванной; изнутри доносились визги, неразборчивый мат, шум воды и, время от времени, удары в стену, — Можно я войду? Дверь они никогда не запирали, и этот раз не стал исключением. Красный от злости Свинкин сидел на холодном кафеле, сжимая в кулаках волосы на затылке. Да, дело походу и правда дрянь, Худой его недооценил. Хорошо, что здесь нет ничего такого, чем Йося мог бы себе навредить… Склонности к селфхарму у него, конечно, никогда не было, но мало ли… — Эй, ты как? — прошелестел Худяков, усаживаясь на пол рядышком, — Давай-ка я и правда тебе валерьянки налью. Выпьешь, успокоишься. Нервничаешь из-за кучки придурков, так нельзя. — Они сказали, что это не первоочередная проблема… — пробормотал Йоська, подняв мокрые глаза, — Понимаешь? Мы с тобой — не первоочередная проблема! Нас в прямом смысле слова стирают, а ты валерьянку мне предлагаешь? — Ну… если это правда не первоочередная проблема. Потом разрулим это всё, сейчас же действительно вещи поважнее есть. — "Поважнее"? Знаешь, что? Иди ты нахуй с такой риторикой! Видеть тебя не могу! Резко вскочив с пола, он рванул в коридор и закрылся в спальне. Илья выключил воду, погасил в ванной свет и, решив не доводить до критической точки всё-таки случившуюся ссору, ушёл на кухню. Кажется, в аптечке у них ещё осталась валерьянка в каплях — он недавно покупал из-за бессонницы и не успел израсходовать всю. Да, так и есть — маленький коричневый пузырёк. Двадцати капель Йосе должно хватить, чтобы успокоиться, но не превратиться в амёбу. Лучше развести в любимой поросячьей кружке — расхерачить жалко будет, в стену не швырнёт. Так сильно они ещё не ругались, кто знает, что ему в голову взбредёт… Помешивая ложкой чай, Худой направился в комнату. Сейчас они помирятся, выпьют чай, и всё это забудется, как страшный сон. Валерьянка успокоит нервы, а потом, может быть, они пообнимаются и посмотрят вместе что-нибудь… В коридоре робкая надежда разбилась об пол вместе с кружкой: по пустой квартире разнёсся громкий хлопок входной двери.***
Сейчас… Зажатый в кулаках флаг оказывается очень кстати, чтобы вытереть покатившиеся из глаз слёзы. Как тогда, у выхода с Чеховской. Надо было идти, протестовать, выдвигать требования, а Йоська стоял в уголочке и плакал из-за ссоры с любимым. Мимо люди сновали по своим делам, машины носились вдоль Страстного бульвара, и в целом появление ревущего парня с экстремистской тряпкой на плечах выглядело максимально неуместно. Как в какой-то вшивой подростковой мелодраме. Есть Йося, и есть весь остальной мир, безразличный и холодный до бури в чужой душе. На площадь в тот день Свинкин так и не вышел. Развернулся, поехал домой, решил, ладно, сейчас и правда есть дела поважнее. Проглотил. Предпочёл наладить личную жизнь, а не жизнь своей страны. И что в итоге? В итоге в фокусе репрессивного прицела оказались люди куда более уязвимые. И уже даже Йоська перестал видеть свет в опустившейся тьме.***
Сегодня утром... Когда Йося разлепил глаза, было уже около половины одиннадцатого. Солнечный свет заливал комнату, за окном щебетали птицы, а холод пустого дома умерялся уютным теплом Илюхиной постели. Цветочное бельё ещё хранило его запах, на спинке стула всё так же висела забытая им толстовка… Словно и не было этих почти трёх недель, что Свинкин провёл здесь, один, следя за домом и подъедая картошку из подпола. На тумбочке завибрировал телефон, вызвав на симпатичной Йоськиной мордочке радостную ухмылку: Душнила💞: Я приехал, от станции иду. Открой мне дверь тогда Между ответным «Ок» и звонком в дверь Йося успел только одеться и почистить зубы — от станции его любимая шпала всегда добиралась быстрее раза в полтора. — Привет, — улыбнулся Худой, убирая наушники в карман ветровки, — Я скучал. Этот голос, полный неподдельной нежности, этот добрый, бесхитростный взгляд, этот забавный хвостик на полбашки, эти ямочки на щеках… эти первые за три недели объятия. И поцелуй, громче слов кричащий «я тоже, я тоже скучал!». По голосу, взгляду, ямочкам, лохмам, пропахшим мятным шампунем, и невкусной гигиеничке «для мужчин». Подумать только, три недели! Три недели они спали раздельно и не отбирали друг у друга одеяло! Почти двадцать один раз они позавтракали не вместе и ни разу не поспорили, кто первым пойдёт в душ вечером! Уму непостижимо! — Я хочу знать всё, что произошло за эти три недели, — ультимативно заявил Свинкин, разливая кипяток по кружкам, — Как дела, кто помер, кто сел, за что и на сколько, как обстановка вообще, и в целом что нового. — Ну… — задумался Худяков, сверля взглядом вышитые на скатерти цветы, — Есть парочка новостей… И он рассказал всё: про новые диверсии и людоедские сроки за них, про сфабрикованные дела, про поправки к закону об иноагентах, про запрет транс-перехода и про конверсионную терапию. — П-подожди… Чего они запретили?! — подавившись чаем, воскликнул Йоська, — Им нас мало, что ли?! Раздай-ка интернет на минуту! Если бы Илюха по телефону рассказывал ему больше, чем «мама тебе привет передаёт», если бы у Йоси в этой глуши хоть чуточку ловила сеть, его ахуй бы не был так явно отражён на его лице. От самой новости у него уже были глаза на выкате, а от прочтения твиттера они, казалось, и вовсе вылезли из орбит. — Чего нахуй?! На каком референдуме всё решим?!??! — Ты только успокойся, не нервничай! — Я спокоен!!! Я пиздец как спокоен!!! Лучше не бывает, блять!!!! Многострадальный самсунг отлетел на диван под яростный вопль своего хозяина. На включённом экране ещё мигала полоса текстового курсора, остановившаяся посреди недописанного гневного твита. — УЁБКИ!!!! — А я тебе всегда говорил, что они гондоны, а ты не верил. — Да я в жизни подумать не мог, что они так зашквариться способны! Им похуй на тебя, на меня, на всех, блять! Они о себе только думают! Уроды!!! — Доброе утро, как спалось? — Иди в жопу со своим сарказмом! Как так можно, а?! Как можно орать про равенство прав, а потом «референдум проведём и их права определим»?! Мрази, блять!!! Фашисты!!! — Да заткнись ты, — не выдержал Худой, — Орёшь на весь посёлок, как баклан! Затрахал! — Сам заткнись! Эти суки нас предали! Им плевать, что с нами будет, они потом разобраться, блять, хотят! «На референдуме»!!! — Чё ты взъелся-то так?! Можно подумать, эти законы лично тебя касаются! — Касаются! Напрямую, блять, касаются! И, в отличие от тебя, я не боюсь это признавать! — Не понял… Я-то чё не так сделал? — Тебе объяснить, блять? То, что к нам как к собакам относятся, тебе ничё не объясняет?! Что нас за людей не считают, не объясняет?! Ты чё, тоже так считаешь?! Заодно с ними, да? Ты мудак или идиот, а?! — Я… я… — Что «я… я…»?! Скажешь, что ты не при делах опять, да? В тот раз не про тебя было, в этот раз не про тебя. Тебе надо, чтобы всех «Худяковых» поголовно отстреливать начали, чтобы ты пасть свою открыл?! Нас натурально душат, а ты ссышь признать, что ты пидр! — Я не- — Мы три года с тобой встречаемся, ТРИ! Мы спим вместе, блять! — Дело в тебе просто и всё! — рявкнул Илья и, с грохотом выскочив из-за стола, поспешил в свою комнату. Он знал, что этот разговор когда-нибудь наступит, но, сука, не таким же образом и не сейчас! Он не готов, не готов, не готов! Пусть Йоська кричит, пусть злится, пусть обидится и уедет, Худой переживёт, но он не готов! Ему нужно время признать, что дело не в Йосе, а в нём самом, что мамин план «девушка-свадьба-дети» был обречён на провал задолго до того, как маленький Илюша научился ходить, и что убеждение «я не гей, просто Йося — это Йося» — самая большая ложь за всю его жизнь. Да, ему нужно время, ещё года три, лучше пять, только злобного кудрявого демона за спиной никакие отговорки уже не остановят… — Во мне дело, да?! А постеру с Вало ты то же самое скажешь? Ты либо пиздеть научись, либо дверь в спальню закрывай!! — Это моё дело и тебя оно не касается! — Ага, значит, этим ублюдкам к тебе в трусы лезть можно, а мне нельзя, да? — Да чё- — Знаешь, странно, что не ты с этой блядской бсб-тряпкой везде носился. Тебе бы больше пошло, придурок! С беспомощным воплем Худяков захлопнул дверь в комнату. Ветхие стены содрогнулись, часть штукатурки осыпалась на голову оставшемуся в коридоре Свинкину. Липкое осознание того, что даже любимый человек бросил его в борьбе с режимом, растеклось по внутренностям и тошнотой подступило к горлу. Его оставили одного, выбрав спасение собственной шкуры. Собственный парень кинул его! Сбежал, как крыса с корабля! — Ненавижу… Изнутри будто выдернули стержень. Всё, что виделось светлым и правдивым, в действительности оказалось лишь фикцией. Грубой, грязной ложью в красивой бело-сине-белой обёртке. И лишь этим она отличалась от той, что перевязана георгиевской лентой. Перетащив свои немногочисленные пожитки на террасу, Йося рухнул на стоящий там диванчик. Пружины успокаивающе заскрипели, а солнечный свет, проникавший сквозь белые кружевные занавески, дарил ложное чувство идиллии. Как у бабушки в детстве… То, что нужно. Переспит сегодня здесь. Если, конечно, сможет заснуть.***
Сейчас… Голубая полоса света на горизонте стала ярче. Заря в бочке же не померкла ничуть. Надо бы торопиться — вечно она гореть точно не будет. Равнодушно шмыгнув носом, Йоська комкает флаг и бросает его в огонь. Пламя быстро пожирает синтетическое полотно, наполняя воздух едким запахом. Наверное, так и воняет предательство… Чёрные дыры открываются там, где секунду назад сплетались воедино бело-голубые нити. Йося молча стоит, сунув руки в карманы куртки, и смотрит, как сгорает «незыблемое знамя свободы», за которое, как он думал, не жалко и умереть. Было не жалко. — Вот ты где... — раздаётся за спиной тихий голос Худого, — Я тебя потерял… это что, батина куртка? Свинкин оглядывает себя лениво, будто не ему под страхом смерти запретили прикасаться к вещам покойного Худякова-старшего: — Да. — Ясно, — тянет Илья, не зная, как продолжить разговор; старые шрамы ноют при взгляде на Йоську в отцовской джинсовке, но сейчас это совершенно не важно: папе она уже не понадобится, — Что жжёшь? — Мусор, — отвечает Йося и, захватив канистру с бензином, двигается обратно в сторону дома, — Пойдём. Пока он бредёт между рядами цветущего картофеля, Худой успевает заглянуть в догорающую бочку. Взгляду удаётся выцепить тлеющие останки белой ткани и зацепившиеся за сливовые ветки кольца для флагштока — всё, что осталось от «прекрасной России будущего». Свинкин домой не уходит — сидит себе молча на скамейке перед домом, смотрит на светлеющее небо над соседскими крышами. Такой одинокий, потерянный… Его бы приободрить для приличия, но нужные слова всё никак в голову не идут. Остаётся только сесть рядом. В кармане толстовки удачно завалялась сигарета. Последняя. Странно, что мать не нашла её, впрочем, это даже к лучшему. — Дай спички. — Ты же бросил, — холодно замечает Йоська, но коробок всё равно протягивает. Первая за четыре месяца затяжка ощущается манной небесной, хоть и перечёркивает собой все старания в попытке завязать. — Похуй, — дым покидает лёгкие и забирает с собой груз последних недель. Нервяк, бессонница, усталость растворяются в воздухе, оставляя Худякову только последствия утренней ссоры. Простым «прости меня» отделаться не выйдет — никто из них не прав и не виноват. Единственный способ справиться с происходящим, не включающий болезненный для Худого разговор, — просто жить дальше. Если, конечно, у них ещё есть шанс на совместное будущее. — Что собираешься делать? — Не знаю, — выдыхает Свинкин, опустив глаза, — Но точно не буду сидеть, поджав хвост, и смотреть, как все эти уроды уничтожают мою страну и таких, как я. Ты, конечно, как хочешь, я не настаиваю, но- — Я хочу, — припечатывает Илья. Сплюнув в некошеную траву, он протягивает сигарету Йосе и не скрывает улыбки, когда тот забирает её у него из рук. Их борьба ещё не закончена. Исход её ещё более неочевиден и непонятен, чем раньше, но это не страшно. Они обязательно доведут её до конца. Вместе. Над крышами соседних домов наконец показывается розовый блеск зари. Настоящей, не той, что затухает в бочке и смердит бензином. Вместо этого в воздухе разносится приятный аромат флоксов. Ночью он почему-то ощущается сильнее, чем днём, и в этом, признаться, есть своё очарование. — Утренний рассвет… солнце поднималось над землёй… — Ты чего это? — оборачивается Йоська, стряхивая пепел на землю. Илюха пожимает плечами и продолжает тихонько петь, вперившись взглядом в безоблачное небо: — Просыпался лес, восхищаясь розовой зарёй… — Над озером стоял, клубился белый туман, в овраге под горою шелестела листва… — Луч солнца улыбался и с росою играл, особенно прекрасны утром эти места, — допевают они в унисон, ловя мгновение и голоса друг друга.