Мы не можем похвастаться мyдpостью глаз
И yмелыми жестами pyк
Hам не нyжно всё это, чтобы дpyг дpyга понять
Сигаpеты в pyках, чай на столе
Так замыкается кpyг
И вдpyг нам становится стpашно что-то менять…
***
— Может, всё-таки присоединишься ко мне? — Я не голодный! Ну конечно, не голодный он… Чтобы Йоська да есть не хотел? Анекдот, и притом не смешной. Мог бы что поправдоподобнее придумать, дабы оправдать своё плохое настроение. С самого утра ходил, ходил, ворчал на всё подряд, хамил, ругался, два раза Худого чуть не бросил (на словах и с прогиба), а тому расхлёбывай сперва суп, потом его проблемы. Супец, кстати, вкусный. По авторскому рецепту — из всего, что осталось в холодильнике: картошка, морковка, сосиски и полбанки консервированной фасоли. Мать бы в осадок выпала, а Илюхе норм — и не такое желудок переваривал. Поживи четыре года в подобных условиях и, если не заработаешь язву, можешь считать себя неубиваемым. А он в последнее время вообще самой сознательностью стал: бегать регулярно начал, пить перестал совсем, второй раз курить бросил. Конечно, легко быть зожником, когда везде опаздываешь, а жаба душит деньги без повода потратить. «А мог бы лампочку домой, наконец, купить». И так раз за разом, раз за разом… Иногда у этой жабы даже было имя. И телефон. Она звонила, писала смс, «ты карту «Магнита» специально дома оставил?» или «не спрашивай, что случилось, просто купи туалетку по дороге с работы. Пасеба». Жаба ебала гадюку три месяца, после чего гадюка решила, что проще с «ошибками молодости» завязать. Было трудно, были срывы, но в конце концов сила воли победила, и теперь люберецкая гадюка жадно поглощала ей же самой свежесваренный суп. А что жаба? А жаба перестала душить и решила повеситься. — Кому петля? — просто спросил Худяков, встав в дверном проёме с тарелкой супа в руках. В спальне, скрючившись на стуле буквой «зю», восседал (возлежал? восседележал?) Свинкин и с выражением злобной сосредоточенности на лице вязал удавку из махрового пояса от халата. — Догадайся. — Так, солнце моё, давай без самовыпила сегодня. Хотя бы не в Новый год! — А я и не собирался. Петля не мне. Илья замер, так и не донеся ложку до рта. Не, ну ладно, настроение дерьмо, но сарказм-то можно выкупить! Ещё и ответил так серьёзно, вообще без иронии, аж жутенько. Хоть все свои грехи перебирать начинай и думай, какой из них достоин «высшей меры». — Я проебался? — Ага. У тебя последняя попытка отгадать. Думай. А сам глаза поднял так, что Худой чуть тарелку не уронил. Взгляд из серии «Лучше ответить, чем сказать «сдаюсь»». Пипец. Хорошо, что Йоськин гнев, как правило, узконаправлен — либо на Илюху, либо на кого-нибудь помогущественнее. На секунду замявшись, Худяков поднял кверху указательный палец и вопросительно вскинул брови. Интересно, допетрит ли Йося, что он имел в виду не миловидную старушонку с собачкой, живущую этажом выше…? — Ну типа. Алиби мне можешь не обеспечивать. — Понял, суп доедаю тогда, — спокойно ответил Илья, опершись плечом на дверной косяк, — Сварю ещё, как выйдешь. Года через полтора — это ж не ценники в магазине поменять! Свинкин раскрыл было рот, чтобы изречь очередную гневную тираду, но ограничился лаконичным «мгм». Чего уж теперь говорить, за два месяца наговорился уже… Все соцсети от греха подальше поудалял и засел себе, как сыч, стараясь не отсвечивать. Дом-работа-дом-Илюха-выходные-койка-секс и так по кругу. Эх… а ведь столько амбиций было год назад… Столько честности, бесстрашия… и глупости, пожалуй. Да, давно пора было это признать и перейти к более радикальным действиям… — Убийца свин! на остановке! Сидит один! в мокрых кроссовках! — вдруг запел Худой из кухни. Его насмешливый тенор смешивался с шумом стекающей в мойку воды, но каждое слово, каждый звук был отчётливо слышен во всей квартире. Йоська даже не сразу понял, чему так удивился: наглости своего парня или его репертуару. — Это ты откуда такие песни знаешь?? — А ты пообщайся с Красиводой с моё — и не такое узнаешь! — Пф, — фыркнул Свинкин и демонстративно удалился обратно в комнату, — А я хочу смотреть балет! Пусть танцуют ЛЕЕЕБЕЕЕДИИИ!!! Удивительно, как внезапно их недоскандал превратился в песенный баттл, впрочем, Худяков не жаловался. Того и гляди, Йося и правда в себя придёт, образумится, побухтит ещё да в конечном итоге успокоится. Как обычно во время его поползновений заработать себе уголовку… — Я весь — скрученный нерв, моя глотка — бикфордов шнур, которая рвётся от натиска сфер, тех, что я развернул, — продолжал Йоська вещать на всю квартиру, — Я — поэт заходящего дня, слишком многого не люблю. Если ты, судьба, оскорбишь меня, я просто тебя убью! — Ну просто «ауф», блин, молодец! Всё, заканчивай уже! — Не дождёшься, я только начал! Илья закатил глаза, прикрыв дверцу кухонного шкафчика. Ладно, погорячился — будет сложнее, чем он думал. И угораздило ж его карманного Че Гевару захандрить 31 декабря… Вовремя, блин. Отвлечь бы его, пока до Порнофильмов не дошёл, вывести куда, может… — Собирайся, гулять идём. — О, так ты соучастником пойти хочешь? Что ж, я не настаиваю, но мне приятно, — ядовито проговорил Свинкин, расхаживая по комнате с самодельной удавкой в руках, — Сигареты в руках, чай на столе — эта схема проста. И больше нет ничего, всё находится в нас! — Это не про политику песня, вообще-то. — А меня не ебёт! ПЕРЕМЕН!!! ТРЕБУЮТ НАШИ СЕРДЦАА!!! ПЕРЕМЕН!!! ТРЕБУЮТ НАШИ ГЛАЗААА!!!! — Мне зарплата пришла, пошли, ёлку купим? — За четыре часа до Нового года? А чё, ветки из сквера пиздить уже не модно? — Да ладно тебе, прошвырнёмся, развеешься. — В НАШЕМ СМЕХЕ, И В НАШИХ СЛЕЗАХ, И В ПУЛЬСАЦИИ ВЕН!!! — Ой, всё… — ПЕРЕМЕН!!! МЫ ЖДЁМ ПЕРЕМЕН!!!! Ладно, норм идея, согласен, пошли. Стащив со спинки стула джинсы и повесив на их место завязанный петлёй пояс, Йося мигом принялся собираться. — Я твою толстовку надену? — спросил он, лёжа на спине и натягивая севшие после стирки скинни, задрав ноги кверху. — Ага, а я в чём пойду? — В свитере. Я ж на прошлый Новый год тебе дарил! — А где он? — На вешалке под рубашками, разуй глаза. Худой фыркнул, но таки полез в шкаф за свитером. Вообще он их носить не любил: горловина душит, сами колются, да и внешне не идут — в такого лоха превращают, что хоть вешайся. И этот бы не носил никогда, если бы сегодня не было так холодно, а на самом свитере не красовались бы волки. Целых шесть штук, красивых, пушистых, бегущих по лесу, угрожающе раскрыв пасти и демонстрируя острые клыки. — Красавец! — прокомментировал Йоська и заботливо подвернул у свитера ворот, — Не давит? Нормально? — Мгм. Ты бы сам одевался уже… — Да я чё, я готов почти! Внимание, «готов»: стоит в одних расстёгнутых штанах, босиком, в домашней футболке. «Да мне пять минут на собраться, Илюх!». Или все двадцать: пока в толстовку влезет, носки потеплее выберет, наденет одни поверх других, шапку свою по всей квартире поищет… — Да вот она, вот она лежит!!!! — психанул Худяков и со всей дури натянул шапочку своему парню на башку; курчавая чёлка закрыла лицо, и только два вязаных лягушачьих глаза тупо уставились на Илью, — Пошли уже, я вспотел весь. — Да пошли, пошли… а куда идём-то? — В центр.***
— И всё-таки, ты недооцениваешь современную прозу, — важно задрал носик Красивода, прижимая к груди только что купленный экземпляр «Протагониста» Аси Володиной, — Тут тебе не просто автофикшн, а ещё и куча отсылок на античную литературу! — Это я ещё по обложке понял, — ответил Метёлкин и толкнул плечом дверь книжного магазина; через приоткрывшуюся пасть проёма внутрь замело снежок, ветер прошёлся по ногам, и Олег в очередной раз порадовался, что заставил своего Боттичелли надеть тёплые носки: в осенних ботинках он бы совсем замёрз, — Вообще-то я не имею ничего против современной прозы, только к новым авторам скептически отношусь. — Зря. Пушкин же тоже когда-то был новичком! — Ну, тут я с тобой спорить не стану. Почитаешь мне? — «Протагониста»? — Ага. — А ты хочешь? Раскосые голубые глазёнки заискрились радостью ещё до того, как Метёлкин, сильнее укутавшись в шарф, ответил согласием. — Хочется знать, что я тебе всё-таки подарил. О, если бы это была только книга! С утра Лёша даже подумать не мог, что проведёт этот день так. Не ожидал завтрак в постель, какао с зефирками, нежное «не против прогуляться?» на ухо и романтический променад по заснеженной предновогодней Москве. Днём погода оставляла желать лучшего, но спонтанный поход на выставку Малевича и пара часов в кофейне определённо спасли положение. А потом Иошихиро предложил зайти куда-нибудь и купить Красиводе подарок. «Я так и не смог определиться, решил всё же предоставить выбор тебе…». И так кстати на глаза попался книжный. А там — стенд с новинками. И на улице только распогодилось, а значит, их день ещё не закончен. — Куда теперь пойдём? — Не знаю… Ты не замёрз? Можем зайти куда-нибудь погреться. — Не хочу пока, — поморщился Лёша, натянув шапку на уши. Олег задумчиво посмотрел вдаль, туда, где едва заметными красными бисеринками горели кремлёвские звёзды. — Там щас народу дохренища будет, наверное… Может, в другую сторону пойдём? Пряча книгу в рюкзак, Красивода ответил многозначительным «эээ…». За всю жизнь он не мог вспомнить ни одного Нового года, на который его бы не увозили из города. В основном, к родственникам на Кубань, и никакие протесты не могли соперничать с бабушкиным «ты что, тёть Таня, крёстная твоя, ждёт тебя, скучает!». В этом году тётю Таню, увы, ждало разочарование — не привезли ей крестника, и не судьба ему нарисовать очередные портреты её и ещё десятка родственников. Мальчик вырос, ариведерчи! Ему не до Кубани, ему бы смотреть, как ползут ручейки прохожих вдоль припорошенных снегом тротуаров на Тверской. — Думаешь? — Ну, если хочешь, можем проверить, но мы тогда не выйдем оттуда, скорее всего. — Ладно, пойдём, куда скажешь! Не так уж и важно, куда идти, когда вокруг вместо города раскинулась настоящая рождественская открытка. Чужие плечи толкали ребят со всех сторон, и кто-то постоянно ходил по ногам, но Лёша этого не замечал. Его ясный взгляд был прикован к фасадам зданий, мерцающим вывескам и огромному количеству украшений, на которые наверняка ушло не меньше годового бюджета какого-нибудь провинциального города. Ну, по крайней мере, по бумагам. Это несколько смазывало те возвышенные чувства, что обыкновенно испытывают натуры творческие и совершенно не заинтересованные в политике. Красивода, к его некоторому сожалению, аполитичным не был. Если раньше душа его болела лишь за разваливающееся культурное наследие, отреставрированное при помощи сайдинга и скотча, то теперь скорбь распространилась на весь остальной столичный пейзаж. Да, празднично, да, красиво, все эти гирлянды, ёлки, «бокалы шампанского» на фонарях вдоль Тверской, но зачем так много? Меньше пафоса, господа чиновники! И без этой мишуры город мог бы быть необыкновенно красив. С другой стороны, конкретно в этом случае пресловутый «попил» не так уж заметен. Спасибо, что хоть фонарные столбы не цветочными горшками отделали. Но всё это лирика безликого художника, в новогоднюю ночь теряющая всякий смысл. Всё же городские огни и мелькающие в них крупные хлопья снега способны творить чудеса! И покидает голову злость об обмане и растраченных деньгах, и в душе тепло зреет, а простая, нежная радость на кончиках пальцев ощущается. — По глинтвейну? Я всё-таки замерзать начинаю. — Да, конечно, давай. Олежино чёрное пальто и клетчатый мохеровый шарф мигом растворились в толпе возле украшенной еловыми веточками палатки. Над головами возвышалась вывеска: «Кофе с собой, горячий шоколад, глинтвейн» и что-то ещё, чего с высоты своих 175 сантиметров Лёша никак не мог разобрать. Сунув замёрзшие руки в карманы куртки, он поёжился: ещё никогда Пушкинская площадь не выглядела так уютно. Особенно в последние пару лет, когда припаркованные возле здания «Известий» автозаки стали такой же привычной частью её пейзажа, как Театр мюзикла, фонтан и памятник Александру Сергеевичу. — О чём задумался? — с улыбкой спросил Иошихиро, вернувшись с двумя бумажными стаканчиками в руках. В нос ударил пряный запах корицы и бадьяна, мигом выдернув Красиводу из мрачных мыслей. — Да так, ни о чём. Красиво просто, надо будет нарисовать. — Алексей Анатольевич меняет профессию? Снова заделывается в пейзажисты? — Тип того, — хихикнул Лёша, протягивая руку. Его пальцы крепко обхватили стакан и от внезапно подступившего жара заныли. Даже несмотря на боль, нега заползла под куртку, пустив мурашки по коже. Давно пора было сменить митенки на нормальные перчатки, это пацан и сам знал. Оттягивал до последнего, потому что «неудобно». Да и один ли он такой? Худой, вон, всю зиму в таких же гоняет. Пальцы ножницами обрезал за ненадобностью и рад. Чем Лёшка хуже? Видимо, тем, что не змея, следовательно, не хладнокровный. Вот и мёрзнет постоянно, пусть и виду не подаёт. Снег и соль хрустели под ногами, чужие голоса оставались позади вместе с удаляющейся ярмаркой. Олег со своим Боттичелли уходили прочь. Подальше от столпотворения, от надоедающей суеты, туда, где народу едва-едва и где можно спокойно взяться за руки, не косясь на кукующих неподалёку ментов. Не очень-то получается бороться с комплексами, когда государство этому всячески препятствует. А встречать Новый год в КПЗ и со штрафом не очень-то хочется. Маловероятно, конечно, но Метёлкин привык просчитывать все риски. Забавно, если вдуматься: на свидание позвал, а сам жмётся, как будто последние два года не отыгрывал супер-адвоката каждую неделю. Чего уж теперь бояться, когда для него сто процентов уже готова отдельная камера на Лубянке. По левую руку раскинулась Триумфальная площадь со своими вечно занятыми качелями, Театром сатиры и памятником Маяковскому. Сдвинув могучие брови, поэт устало взирал с постамента на облепивших его голубей, на кишащую людьми площадь, и, кажется, больше, чем обычно, жалел, что не может стряхнуть с себя снег и зайти погреться в одну из десятка здешних кофеен. Надели бы хоть пальто на Владимира Владимировича, а то стоит, бедный, в одном пиджаке круглый год… Не, вообще правильно, он и в жизни одевался не по сезону легко, но зачем же так над человеком издеваться? Вот Ленин у нас всегда в пальто, Горький на Тверской Заставе — тоже. Островский перед Малым театром вообще в шубе сидит, а Маяковский чем хуже? Был бы он пониже, надели бы на него хоть шарф, как в Питере делают, а так мёрзни, поэт и гражданин, мёрзни… — Нарисую его в пуховике, пожалуй, — резюмировал Красивода, делая фото памятника. Сбоку раздался добродушный хмык: — В «адидасовском». И шапку не забудь. — Конечно! — И в шарфе «Локомотива». — С чего ты взял, что он за «Локо» бы болел? Он больше на фаната «ЦСКА» похож. — Да в каком это месте? — фыркнул Олег и, подтянув Лёшу к себе за плечо, ткнул пальцем в монумент, — Вон, у него на лице ж написано: «Я люблю «Локомотив»». Тебе бы зрение проверить, друг мой. Мальчишка обернулся и окинул возлюбленного злобно-ехидным взглядом. Так смотрят обычно те, кто больше «братухи», чем «друзья», и уж точно ни разу не «любовники». Те, кто ругаются по приколу из-за какой-нибудь ерунды вроде «что круче — карате или ламбада?», спорят до усрачки, отстаивая свою позицию, и тайно ржут, прекрасно зная, что никто из них в сущности не прав. — Мы же оба понимаем, что он носил бы дорогущий шарф в уродливый цветочек? — Да, — просто улыбнулся Метёлкин, направляясь дальше по улице, — Только не в цветочек, а в «огурцы». — А вот и нет! Этот узор только в шестидесятых популярным стал, разве ты не знал? — Ну, во-первых, не «только», а «снова», а во-вторых, в двадцатых его тоже носили. Красивода потупился и почесал нос тыльной стороной ладони. Метёлкин не смотрел на него, гордо задрав голову и наслаждаясь триумфом, вот только признавать поражение пацан совершенно не хотел. Уж точно не сейчас, когда самого Маяковского уже ни о чём не спросишь, а весь «спор» строится по принципу D&D. — Но Маяк же модником был! Как он мог носить немодные принты? — А так, что он сам геометрические принты в моду ввёл, вспомни его «ЛЕФ». — Но не «огурцы» же! — Но и не цветы — их тогда до жопы было, нафига ему их носить? Смяв с досады пустой стаканчик из-под глинтвейна, Лёша выкинул его в ближайшую урну. Уделал… Ну ладно, огурцы так огурцы. Тоже красиво. Олежа, конечно, не прав, что переспорил его, мог бы хоть из любви согласиться, но, отбрасывая в сторону ущемлённое самолюбие, мальчишка почти не обижался. Отношения отношениями, а историческая правда важнее. Даже в идиотском споре о принте на несуществующем шарфе. — Лапу давай, — смешливо бросил Метёлкин и крепко сжал чужую ладонь в своей, — Не злись. — Не злюсь. Молодец, что не поддался мне! Олег хмыкнул, глядя впереди себя. — Я и так тебе слишком много поддаюсь. Не то чтобы это мне-… Это Йоська там, что ли…? — Где? — встрепенулся Красивода и присмотрелся. Среди выходящих из метро голов и правда мелькнула знакомая курчавая макушка.***
«Ты где?» «подъезжаю» Сэми тяжело вздохнул и поёжился от холода. Уже 15 минут «подъезжает». Как будто трудно сразу сказать «опоздаю, зайди куда-нибудь, погрейся». Он бы никуда не пошёл, конечно же, но хоть определённость бы какая-то была. А так, стой себе, Сэми, мёрзни в одной кожанке поверх толстовки. Из метро выходили люди, обдавая Локоткова порывами тёплого воздуха, и ему, пусть на пару секунд, становилось легче. Мороз колол щёки, пальцы задубели без перчаток, а ноги — без шерстяных носков, но Сэми, казалось, было совершенно плевать. Его глаза тщетно пытались выцепить в толпе ту, ради которой не жалко быть и полностью погребённым под снегом. — Вииикааа… гдееее тыыы… — бубнил он себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону. Необъятный вязаный шарф промок от вырывающегося изо рта пара и больше не согревал вообще. Мысль о горячем кофе вовсю свербела в мозгу, но Локотков не уходил. Стоял на месте, как верный пёс, пока Викина макушка наконец не показалась в зоне видимости. — Привет, сорян, что так долго — Дам какой-то камень сожрал, продристаться не мог никак. Сэми улыбнулся, стуча зубами: — Н-ничего, б-бывает… как Сэми? — Отказался есть опарыша. Видать, таким же дрищом, как ты, хочет стать. О пристрастии своей зазнобы к лягушкам Локотков узнал не так давно. Пару месяцев назад ему удалось пробраться в святая святых — в ту самую спальню, куда Давидян имел регулярный доступ и куда Сэми до сих пор вход был заказан. Здесь, при свете кислотной розовой подсветки, случилась их с Викой очередная близость, а потом Локотков, лёжа без сил на сбитых шёлковых простынях, наконец заметил в углу террариум. «Что это?» — спросил он тогда. Она лениво водила пальцами по его торсу, нарочно задевая проколотые соски, и даже не сразу подняла взгляд. «Хочешь посмотреть?». Сэми кивнул. Тогда она встала, напоследок хлопнула его по бедру и, воркуя, принесла из террариума большую пёструю жабу. «Это Сэми». — Ты замёрз? Дрожишь весь. — Д-да. Я тут «Шоколадницу» неподалёку видел. Зайдём? — Ну давай. «Ты назвала её в честь меня…?». «Ага». Локотков смотрел в тёмные жабьи глаза и видел себя. Моргала она редко, флегматично пялясь на нового знакомого, а потом раздула горло и запела. Тихонько, больше похоже на скрип старой дверцы. «Ты ему нравишься» — усмехнулась Вика, а Сэми не смог не улыбнуться. Как только его палец коснулся липкой жабьей спины, зверушка вразвалочку повернулась мордой к хозяйке. Походу не очень-то Локотков ему нравится… «Ой… у него и жопка есть». «Ага. Пусть хоть где-то она у тебя будет». — Согрелся? — Немного, — ответил Сэми, млея на уютном диване кофейни, — Как чай? — Не понимаю я прикол этого твоего гречишного, но норм. Кстати, я не говорила, что Дам на рыбу перешёл? — Чё, надоело хурму жрать? — Я про лягушку. — А… Вика спрятала улыбку за чашкой. Оба её ухажёра ненавидели друг друга (что не удивительно), но ни одному из них не хватало смелости прямо ответить, почему. «Он позорник — полурусский псевдотатарин!» — пояснял свою неприязнь Дамиан, как обычно, в самые не подходящие для этого моменты. К родословной самого Давидяна придраться было трудно, а потому Сэми поносил его за другие «недостатки». Вроде «он поёт хуёво, как можно краст петь хуёво?!» и всё в таком духе. Причины для ненависти постоянно менялись, но истинную Вика, не сочтите её тщеславной, видела всегда только одну. Каждый раз, когда смотрелась в зеркало. Кавалеры грызлись и цапались, кровати скрипели, перегорала розовая подсветка. Из холодильника никогда не пропадали фрукты и чак-чак. Простыни сминались, не успевали их расправить. Жабы росли, бодаясь так же, как и те, в честь кого были названы. Вот только полюбить своего лягушачьего «собрата» удалось лишь одному. — А сам долговязый где? — В Ереване, у родственников, — спокойно ответила Вика, стараясь не замечать чужого презрительного тона. — Там Новый год справлять будет? — Ну да, а что? — Заебись, — резко приободрился Локотков и, выпрямившись, взял чужую ладонь в свою, — Я боялся, что вы вместе отмечать будете… — Блин, Сэми, перестань! — Да нет, послушай! Я номер в гостинице снял… для нас с тобой… Её большие синие глаза удивлённо застыли. В свете лампы они отливали зеленью, а касающаяся ресниц чёлка и вовсе придавала взгляду какую-то тёмную лесную таинственность. Обычно Викин взор бушевал океаном. Сейчас там была холодная зимняя чаща. А Локотков, так некстати, оставил шапку дома. — Только не говори, что не сможешь… Я последние бабки за него отвалил… Она и не сказала. Ни «да», ни «нет», ничего. Только робко сжала его руки да ладони подушечками пальцев огладила. А потом подняла глаза и спросила: — Далеко отсюда? — Ну… относительно. А что? — Пойдём пешком прогуляемся? — Тебе потом меня размораживать всю ночь придётся, — хихикнул Сэми, не веря, что всё получилось. Авантюра, дурацкая авантюра, но он смог! Этой ночью будут только они вдвоём. Только секс, алкоголь и громыхающие электрички за окном. Не худший вариант, учитывая отсутствие тараканов и наличие горячего душа. На это стоило спустить остатки зарплаты и стипендии, и плевать, что грядущий январь вгонит Локоткова в долги. Всё же новогодняя ночь должна быть особенной, а главному подарку (нищему, но изобретательному) полагается быть при полном параде. Тем более, если одет он ни разу не по погоде. — Ничего, я тебе свою шапку дам, — усмехнулась Вика в ответ, чем вогнала ухажёра в ещё большую краску. — А ты…? — А я женщина горячая, авось не замёрзну. Сэми игриво закусил губу: это точно. Женщина-пожар. Одним прикосновением дотла сжигает. А потом пепел пропускает сквозь пальцы, ласкает, целует, смотря, как партнёр её фениксом возрождается. И всё по новой. Она поджигает, он восстаёт, чтобы снова воспламениться, снова сгореть, снова воскреснуть. И возвращается раз за разом, чтобы это опять пережить.***
— Да чё ты стучишь-то? Не видишь — закрыто! — Да не закрыто тут, они до одиннадцати работают, — отмахнулся Худяков и продолжил долбить по решётчатой двери, — Эй, там! Открывай давай, мы пришли! Свинкин отвернулся и пнул здоровый ком снега. Нахрена припёрлись, спрашивается? Из самого Чертаново за каким-то хером поехали аж в центр. У себя бы на трамвай сели и съездили за ёлкой, чё выдумывать-то? По ту сторону забора, затянутого брезентовой сеткой, раздались тяжёлые шаги. Следом скрипнула задвижка, дверь чуть приоткрылась, и в небольшом проёме показалось лицо… Толи Лялина. — А, это вы. Заходите. — Спасибо, — бросил Худой и, схватив опешившего Йоську за куртку, затащил его внутрь. — Я не понял… — протянул тот, хлопая глазами, — Толян, ты чё, ёлками теперь торгуешь, что ли? Я думал, ты помер! Лялин сунул руки в карманы рабочего пуховика и невесело усмехнулся: — Как видишь, пока что мне везёт. Бюджет какой у вас? Илья достал телефон и принялся что-то объяснять Толе, активно жестикулируя. Они ходили от одной ели к другой, осматривали, изредка что-то крича в адрес Йоси и удостаиваясь лишь его отрешённого «мгм…». Зарывшись носом в шарф и нажёвывая губу, Свинкин думал. Думал о том, как Толян, год тому назад внезапно пропавший со всех радаров, вдруг объявился здесь и почему Илюху это не удивило. О том, что он почти не изменился за всё это время, разве что обзавёлся новой курткой и более густой щетиной. Его зелёная шапка с помпоном то и дело мелькала между ёлочными макушками, а иногда до Йоськи даже доносился его басовитый смех. Неожиданно. Оказывается, их боевой мишка умеет смеяться. — Йось, глянь! — М? — Смари, — улыбаясь до ушей, Худой подтащил к нему аккуратную метровую ёлочку. Сквозь чуть порванную упаковку проглядывала короткая зелень иголок. Того самого приятного зелёного цвета, что будит воспоминания о детстве, снеге из ваты и мамином «не трогай, эти шары ещё от бабушки достались, дай я повешу». Само деревце в обхвате было пузатеньким и явно готовилось пышным жестом распахнуть свои ветви, как только плёнка будет снята, а бечёвка — перерезана. — Красивая… Дорогая, наверное? — Самая приличная из самых дешёвых, — хмыкнул подоспевший Толя, поправляя шапку, — Пошли, ещё и скидку вам оформлю. — Щедрость в честь Нового года? — без задней мысли спросил Свинкин, но, кажется, умудрился задеть старого боевого товарища. Ни слова не сказав, Лялин закинул ёлку на плечо и направился в сторону крошечной каморки в углу базара. Снег скрипел под его ногами, заглушая любые звуки, но голос Худякова всё равно снизился до шёпота: — Щедрость в честь того, что я ему помог в своё время. А ты не дерзи. — А почему я не в курсе? — Потому что у тебя язык без костей. Домой вернёмся — расскажу всё. Может быть. «Да в смысле он без костей у меня?!» — хотел возмутиться Йоська, как вдруг за спиной громыхнула проржавевшая калитка. — Нааадо же, какая встреча! — услышав знакомый голос, парни обернулись: Красивода, — А что это вы тут делаете так поздно? — Этот хмырь меня за ёлкой потащил, — фыркнул Йося, пихнув возлюбленного локтем в бок, — А вы хрен ли тут забыли? — Ааа… а мы это… того самого, — разулыбался Лёша, снял шапочку и надел на голову ободок с оленьими рожками; на стоящем позади него Олеже были точно такие же, весело позванивающие разноцветными бубенчиками, — Стояли тут у палатки неподалёку, рожки покупали, вдруг, смотрим, вы идёте! — Вообще-то мы шпионили за вами от самого метро, — с безмятежной лыбой поправил Метёлкин. — Олег!!! Пацан незамедлительно отвесил любимому подзатыльник и зажал рот ладонью. — Не слушайте его, он сам не понимает, что несёт! Вы решили, где Новый год встречать будете? — Вовремя ты спросить решил, — пробубнил Олежа в его ладонь, собственные руки сунув в карманы пуховика. — Ц, когда захотел, тогда спросил, отстань. Ну так что? Йоська с Илюхой переглянулись и неловко почесали затылки. — Да у себя, наверное, будем. Да, Илюх? — Ну, да. Не к вам же завалимся. — Чёйта? — с искренним недоумением спросил Красивода. Метёлкин вздохнул и наконец убрал его руку от своего лица: — Потому что супружеский долг надо исполнять в своей квартире. — Олег! — Мы похожи на тех, у кого есть секс? — расплылся в придурковатой улыбке Свинкин. Вообще, не всё у них с Худяковым было так печально — не давеча, как вчера «супружеский долг» они исполнили прямо с утра. Случайно. Сами не поняли, как так вышло. Впрочем, как обычно: невзирая ни на усталость, ни на работу, в самый неожиданный момент и сюрпризом для себя самих. — Ага, мы слышали вчера, как у вас его нет. Лёшка со стаканом у стенки простоял полутра. — Да блять, Олеж, ну не пали контору, ну! — Господи, прекратите, зачем вы вообще эту тему подняли? — фыркнул Худой с видом до мозга костей невинной барышни, но***
— Это не считается подарком, мы вместе выбирали, — заявила Вика, пряча коробку в рюкзак, — Плюс, я тебе другое выбрала уже. Но к этому оно тоже отлично подойдёт! Её глаза сверкнули лукавым огоньком из-за воротника куртки. Сэми знал этот взгляд. Всполох пламени в нём не предвещал ничего приличного. Ох, что за ночь их ждёт… В особенности — его. — Мой подарок тоже к нему отлично подойдёт, знаешь… Закусил губу. Не проболтался. В пятый раз за последние почти три часа, что они провели в магазине для взрослых с колоритным названием «Шпилли-Вилли и нефритовый жезл». Сама ситуация, что называется, благоволила порушить интригу и бесстыже указать на свою бедность фразой «я сегодня твой подарочек». И не надо жаловаться, он всё продумал, даже бант нашёл. И место! Пофигу, что гостиница вокзальная, а прямо под окнами пролегли железнодорожные пути с без конца снующими поездами. Зато в центре почти. На что хватило, то и снял! Ещё и заселиться с утреца успел. — Если поторопимся, встретим полночь в постели, — шепнул Локотков возлюбленной на ухо. Та неслышно хмыкнула и, облизав губы, ответила: — Тогда лучше поспешим. Снег, безостановочно шедший весь день, наконец превратил тротуары в кашу. Почти как в рождественнских ромкомах, только не так прикольно. Хорошо, Сэми додумался берцы нацепить, а не кроссовки, хоть одно умное решение за вечер! Только ноги всё равно скользят, и двести метров до гостиницы превращаются в грёбаный форт Боярд. — БЛЯДСКИЙ БОЖЕ!!! — заорал Локотков, навернувшись, и маньячно вцепился в первое, что попалось под руку — в решётчатую калитку с красноречивой табличкой «ЕЛИ С 9:00–23:00». Та неожиданно распахнулась, и Сэми обнаружил себя валяющимся в снегу в окружении ёлок. Сзади раздался истеричный смех Вики, похожий на крик кукабарры. Не то чтобы её ухажёра ущемляло иногда выставлять себя клоуном, всё же он не Давидян, и свою даму сердца заставлять смеяться тоже надо уметь, но сейчас был явно не тот случай. — Хоть бы помогла, блин… — прохрипел Локотков, как вдруг со стороны его позвали по имени сразу несколько голосов; поднял глаза — а там… — Пацаны! Вы как тут? — Ты встать не хочешь? — снисходительно поинтересовался Худой, отпивая чай из пластикового стаканчика. — Неее… мне и так хорошо… — Шапка у тебя пиздатая. Помпон вообще отпад. — Спасибо!! — Два дебила, — фыркнул Йоська и взял друга за руку, — Вик, хорош ржать, помоги мне! Та ответила демонстрацией среднего пальца, но всё же подошла. Вместе они подхватили Сэми под мышки и без труда поставили его на ноги — особой мясистостью этот дрищ никогда не отличался. — А кто, блять, калитку не закрыл? — отчеканил Толян, до того молча сливавшийся с текстурами, — Кто последний выходил? Илюх, ты? — Я закрывал. — Йось? — Я… не выходил… — Ааа… это я… — подал голос Лёшка, — Я в пекарню бегал, а они не работают уже… Лялин закатил глаза: — В любом случае, мы закрыты, если что. — Да ради бога, больно надо, — огрызнулась в ответ Вика, — Мы вообще мимо проходили, а этот гений к вам под ноги упасть решил. — Ну вот и проходите дальше! — Эй, эй, вы чё? — встрял Свинкин с видом таким оскорблённым, будто на его глазах творилось страшное богохульство, — Новый год на носу, нехуй сраться! Надо выпить! Красивода шумно набрал воздуха в грудь, но прежде, чем хоть словечко сорвалось с его языка, Метёлкин зажал ему рот ладонью. Жест не укрылся от взглядов остальных — чтобы Олег, необычайно пиздлявый в этот вечер, да Лёшку затыкал? Йоська, как парламентёр между одними своими друзьями и другими, подозрительно прищурился: — Это чё это вы там вдвоём скрываете? — Мхмнгмхнг! — с энтузиазмом пропыхтел пацан. Олежа, будучи заботливым бойфрендом, да ещё и знающим три языка, поспешил с переводом: — Ничего. — Да ну? — Ага. Пока Йося изводил Метёлкина претензиями, его парень вспомнил корни — как-никак, из Люберец родом, генетический код, все дела. Скрывшись за широкой спиной Лялина, он незаметно подкрался к «майонезной парочке интеллигентов» (не худяковские слова, свинкинские, и те по большой любви и к месту) и осторожно протянул руку к свисающему с Олегова плеча шопперу. Судя по очертаниям, внутри явно находилась бутылка, но вот незаметно свистнуть её не было решительно никакой возможности. Ну, если вы — потомственный рэкетир, а не щипач. — Да какого?! — вскрикнул Олег, но поймать сумку не успел. Смачно загребая ногами снег, Илья пронёсся в другой конец базара и уже там принялся рассматривать свою добычу. Игристое Розе со сладковатым ягодным привкусом — дёшево для такого гурмана, как Метёлкин, но в его нынешнем положении сойдёт. — Верни бутылку! — Таким добром делиться надо, — ехидно отозвался Худяков, снимая розовую фольгу с горлышка. Зная Олега, в драку он не полезет, хотя нагло сворованное шампанское — тот ещё повод. Но не тут, не при людях. Тут незнакомцы, старый приятель… Лёша… — Ну не бесись, мы всё равно до полуночи домой бы не успели, — попытался успокоить возлюбленного Красивода, робко сжав его ладонь. — Кстати, а мы ещё можем успеть! — очухался Сэми, но… у его зазнобы уже были другие планы. — Погодь. Я без шампуня никуда не пойду. — Да блять, Вик! — Ну что, «Вик»? У нас вся ночь впереди, щас быстро выпьем и ебаться пойдём. — Интересные планы, — не удержался от комментария Толя и тут же переключился на воевавшего с бутылкой Худого, — Да давай я открою! Иди лучше, за стаканами сходи. Илюха громко шмыгнул носом — грёбаные "зимние" сопли, — и побежал к лялинской каморке. Толян преспокойно снял с бутылки проволоку (мюзле — как важно уведомил их Свинкин) и, поднапрягшись, вытащил пробку из горлышка. Заткнувший ушки пацан, видимо, удивившийся, что она не выстрелила кому-нибудь в глаз, даже не стал скрывать своего восхищения: — Это где ты так научился? — Скажем так, это ещё одна история, чтобы вам за чаем рассказать. А вот и стаканы! — Нате, разбирайте, — скомандовал Илья, вытаскивая из упаковки один пластиковый стаканчик за другим. Пока Лялин разливал шампанское, никто не издал ни звука. Даже улицы, казалось, затихли, как в каком-то дешёвом хорроре. — Пацаны, а чё так тихо…? — прошептал Йося, и глаза его в этот момент особенно комично расширились. Олежа лениво поднёс стакан к губам: — А сколько время? — Без минуты, — сообщил Худой, глядя на наручные часы, — Всё, полночь. — Ну, с Новым годом, народ! — улыбнулся Толя и поднял свой стакан вверх. В ответном хоровом «С Новым годом!» утонуло досадливое локотковское «блять…». А дальнейшая Йоськина попытка выразить пожелания на будущий 2024 — в шуме фейерверков и тяжести Илюхиной ладони. «Замолчи лицо, после твоих пожеланий всегда какая-то херня твориться начинает». В чёрном московском небе громыхали салюты. Всполохи искр мелькали то тут, то там, окрашивая низкие облака в золотой, красный, зелёный, фиолетовый… Толя смотрел вверх и безмятежно улыбался. Лёша пялился с открытым ртом, проливая шампанское на землю и не замечая руку Олежи на своей талии. Обнимающую собственнически, без капли страха и тревоги. Вика и Сэми сбежали. Не в гостиницу — за ёлки. Целоваться, прижимаясь к забору и обещая «к утру не оставить на тебе живого места, сладкий». Илюха смотрел не на фейерверк. Куда-то сквозь него, туда, где за облаками, среди тысячи звёзд тянулась непостижимая уму пустота. — Я скучаю, — проговорил он одними губами, но слёз у него больше не было. Словно ком, годами сидевший в горле, наконец-то из него выдернули. Ладони коснулись тёплые пальцы. Йосенька. — Всё хорошо? — тихо спросил он, сверля обеспокоенным взглядом. Худой только кивнул. А потом вдруг в кармане завибрировал телефон. — Погодь, мама звонит. И её голос из трубки. Какой-то по-особенному нежный, что ли… — … малыш мой, с Новым годом тебя! Знаю, ты этого не любишь, но-… — И тебя с Новым годом, мам, — не отрывая глаз от неба, ответил Илья, — И тебя…