Когда осядет пепел войн и революций И станут вдруг слова важней указов резолюций И нет ужимок и гримас, я разгадал этот Twin Peaks Солдаты вновь идут в запас, и я в плену твоих ресниц…
***
Полдень опустился на Москву, готовясь дать завершение ещё одному майскому дню. Ещё немного, и лето окрасит серебром жёлтую сыпь одуванчиков, оборвёт черёмуху, вырастит дыни… принесёт с собой жару под 30, сессию, защиту курсовой, и это не считая личных «дел»! Впрочем, до всего этого ещё есть время. А пока Цветной бульвар окутывал запах сирени, ничуть не перебиваемый выхлопными газами снующих туда-сюда машин. Здесь от метро шёл, сунув руки в карманы кожанки, Коля Маленков. Чёрные кеды торопливо ступали по гравийной дорожке, и со стороны их обладатель больше походил на семенящего гнома, чем на человека. Маленький, пухленький, с по-детски невинным лицом, он едва ли мог хоть у кого-нибудь вызвать сомнения в своей добропорядочности. Ну ни дать, ни взять, идеальный внучок образцовой бабушки! Из тех, кто приезжает на лето, объедается пирожками, держит вязание и принимает полтинничек «на мороженое». И по сути это была чистая правда, по крайней мере, для Колиных родителей и окружения. Очень немногие знали, что скрывается под идеально сидящей маской из благообразности, вежливости и хороших оценок. К одному такому «посвящённому» Маленков сейчас и направлялся. Массивный дом по Олимпийскому проспекту возвышался над розовым цветом декоративных яблонь. Среди огромного количества корпусов и подъездов было легко заблудиться, впрочем, Коля уже давно перестал изображать С. Фараду в «Чародеях». На автомате он нашёл шестой подъезд и, преодолев домофон, поднялся на восьмой этаж. На коцаной двери с позолоченным номером «223» виднелся пыльный отпечаток кроссовка. Видно, снова тот сосед снизу приходил ругаться из-за громкой музыки… На условные два длинных звонка и два коротких поначалу никто не открыл. А когда минут через пять дверь распахнулась, на пороге появилась хорошенькая блондинка в растянутой футболке и с двумя крохотными пучками на затылке. — Здрасьте, Вы к кому? — А-а… — растерялся Маленков, чересчур внимательно рассматривая собеседницу; даже номер квартиры перепроверил, решив, что всё же ошибся, — А-а я это… к Сане я… — САААНЬ!!! Саша! — крикнула девица вглубь квартиры, даже не пригласив гостя пройти в прихожую, — Тут к тебе какая-то булка купеческая пришла! Коля насупился: и ничё он не булка! Может, у него вообще недовес… Он это… празднично пухлый, во! — Кто?! — раздался из кухни голос Сани Копылова. Девушка перевела на Маленкова вопросительный взгляд. — Скажи, что «Боб»… — Боб какой-то! Но хз, на Гребенщикова не похож, на Марли — тоже! Коля кротко улыбнулся. А она забавная… Немного дурная, но довольно милая и в общем-то приятная. Какие бы виды на неё Саня ни имел, ему чертовски повезло. Впрочем, кому как не Маленкову знать, что внешность порой бывает обманчива. — А, это ты. Заходи давай! — крикнул Копылов, высунув башку из-за угла, — Инк, пусти ты его, тоже мне, вахтёрша нашлась! Девушка закатила глаза и цокнула язычком. — Проходи. — Спасибо, — улыбнулся Коля, перешагивая порог квартиры. Странно, он не был тут чуть больше недели, а всё успело так поменяться… Вся прихожая была уставлена сумками и пакетами, три коробки с загадочной подписью «Ромка» стояли одна на другой, а пол был усеян бесконечным количеством обуви. И это при двух куртках на вешалке! Пойди найди, куда свои кеды приткнуть, чтобы ни с чьими не cпутать потом. — Чай будешь? — полуравнодушно спросила девица, уходя в кухню. — А, да, любой, с двумя ложками сахара! — крикнул Маленков ей вслед и, разувшись, с кожанкой в руках прошмыгнул в ближайшую комнату. Похоже, это было единственное место во всей квартире, куда ещё не успели дотянуться цепкие ручки новой «постоялицы»: сквозь задёрнутые плотные шторы едва пробивался дневной свет, выдёргивая из темноты смутные очертания мебели и всякого хлама. Едкий аромат благовоний бил в нос, заставляя морщиться. Иногда Коле казалось, будто запах въелся в каждый предмет здесь, включая хозяина, неизменно носившего вокруг себя терпкий сандаловый ореол. Его силуэт в густом чаду был едва заметен, но сомнений в том, что это именно Саня, не было решительно никаких. — Смотрю, у тебя пополнение, — рассеянно бросил Маленков, — Где откопал? — Лучше спроси, где я её закопаю, — отозвался Копылов и наконец явил гостю свой лик, — Три дня живёт у меня, а уже заебала. Глядя на него, в это охотно верилось: вся скорбь мира читалась в этих покрасневших полуприкрытых глазах. Их, а также всклокоченных волос и драной футболки, заляпанной кошачьей шерстью, хватило, чтобы вопрос бестактности окончательно отпал. — А… а кто она? — спросил Коля, косясь в сторону кухни. Потерев пальцами переносицу, Саня со вздохом ответил: — Сестра моя двоюродная. В «Гнесинке» учится. Щас без жилья осталась, переехала ко мне. — Эй, Боб! — донёсся из кухни голос Инны, — Твой чай готов! — Ладно, пойдём, заодно познакомишься как следует. Несмотря на привычность к здешнему смраду, Маленков был счастлив сменить мрак копыловской комнаты на светлый простор дочиста выскобленной кухни. «Сразу видно присутствие женщины» — подумал он, не в состоянии даже вообразить, что это Инна позавчера гоняла кузена по всей квартире, заставляя оттирать въевшуюся грязь. — Чай вот, печеньки с конфетами в шкафу, сам возьмёшь. — Не, ну вы гляньте на неё, а! — возмутился Копылов, плюхнувшись на стоящий около стола табурет, — Сама встань и подай, у нас гость вообще-то! — Этот «гость» здесь бывает чаще, чем я! Ничего, не развалится! Честно говоря, Коля не особо любил пить чай с чем-либо вприкуску, но голос Саниной сестры звучал настолько внушительно, что возражать он не посмел. Она поменяла практически всё в этой квартире: выкинула плотные тёмные шторы, повесив на их место полупрозрачный тюль бледно-жёлтого оттенка, разобрала стопки газет со стульев, постелила чистую скатерть. Даже шоколадные конфеты, при Сане содержавшиеся в полиэтиленом пакете, обзавелись собственной пластиковой мисочкой, хоть и стояли на прежнем месте. Рядом, в стеклянной банке с крышкой, украшенной полимерными ягодами, стояло печенье. Постное, с отрубями — ещё одна копыловская тема, до которой новая хозяйка пока не добралась. — Ты тоже из «этих», что ли? — В смысле? — обернулся Маленков, жуя печеньку. Инна сидела за столом, опершись щекой на руку, и смотрела на него в упор. — Веганишь? — Нет. Просто… печеньку захотел… — Инка, блять! — встрял Копылов, со стуком поставив кружку на стол, — Хорош гостя мне смущать! — Я что, человеку вопрос задать уже не могу? — Можешь, но не такой! Это как минимум бестактно! — Ну нифига себе, господин филолог выучил новое слово! Давай-ка ты не будешь мне указывать, а? — Вообще-то это моя квартира! — Вообще-то я тоже за нее плачу! — парировала Инна, забив уже, равно как и Саня, и на гостя, и на правила приличия. — Ты три дня здесь всего живёшь! — И что? День платежа через неделю, моя часть денег отложена уже! — Не утруждай себя — за эту неделю ты отсюда нахрен съедешь! Инна поджала губы и молча показала брату средний палец. Аккуратный ноготок с блёстками дерзко уставился на Копылова, поставив окончательную точку в этом споре. В одном из бесчисленного множества споров, происходящих здесь ежедневно. Саня стукнул кулаком по столу, расплескав остававшийся в кружке чай, и ретировался в свою пропахшую сандалом нору. — Прости за эту сцену, — выдохнула Инна, подняв глаза на Колю. В её взгляде читалось искреннее сожаление, которого, при первоначальной холодности, Маленков никак не мог ожидать. Уже не было той «церберши», что не хотела пускать его в квартиру. На её месте появилось нечто хрупкое, мягкое, старательно спрятанное за фасадом из внешнего цинизма. Коля робко улыбнулся: кажется, у них всё же есть что-то общее. — Ничего, я всё понимаю. У меня у самого два брата и сестра, так что… в общем, я привык к скандалам. — Всё равно нам не стоило собачиться перед тобой. Обычно я чуть более сдержанна, просто этот дебил хренов… — фыркнула она, махнув ладонью в коридор, — Присаживайся, чего стоишь? Маленков послушно сел за стол и уставился в собственную чашку. Как-то неловко было оставаться здесь, зная, что в соседней комнате раздражённый Саня закидывается бог пойми чем в полном одиночестве. «Променял братву на бабу», предал, и бла-бла-бла… Но, объективно, Копылову Коля сейчас был не очень-то нужен, а его самого перспектива созерцать чужие приходы не прельщала ни капли. — Да не ссы ты, ничё ему не будет, переживёт. — Как ты поняла, что я о нём думаю…? — У тебя всё лицо красное и уши горят. Маленков наспех выправил волосы из-за ушей и потупился. Неловко чёт получилось… Конечно, можно было бы сгладить замешательство, уведя разговор в другое русло, но только в какое? В голове как назло не было ничего, кроме снующего туда-сюда перекати-поля. И образа девушки в растянутой футболке, с двумя крохотными пучками на затылке. — Ну расскажи о себе, что ли. Чем по жизни занимаешься? Как с братцем моим сошёлся? — Да я… да мы в одном универе вообще-то учимся… — Тоже на филфаке? — Нет, на журналистике. Ты, наверное, не в курсе, но наши группы- — Глотки друг другу перегрызть готовы? Пф! Тоже мне, новость прям… Санёк только про это и говорит целыми днями. Так ты, выходит, ренегат у нас? — В смысле? — спросил Коля, растерянно выгнув бровь. Инна медленно глотнула чай и продолжила: — Ну ренегат. Перебежчик, то есть. То враждуешь, то бегаешь сюда, как к себе домой. Или дело в другом? Её испытующий взгляд смотрел неотрывно, и Маленков почти физически ощущал, как он пробирается под кожу и пытается залезть в самые потаённые уголки его души. Казалось, она знает. Знает всё. О том, как сложно играть благообразного старосту-отличника, гордость факультета и надежду семьи, о том, что скрывается под маской, какой он на самом деле. Она смотрит на Колю и видит Боба, видит, как он прячет под курткой бутылку с зажигательной смесью и крадётся в ночи по самым тёмным подворотням и переулкам. На секунду в её глазах вспыхивает осуждение. Взгляд острый, холодный, пронзает каждую клеточку тела и лепит везде один и тот же ярлык — «экстремист». Да, дело в другом. Она правильно поняла. С Копыловым их связывало куда больше, чем дружба и универ. Всё переплетено. Намечающийся красный диплом, поехавшая Санина кукуха, аварии на железных дорогах… И учебные столкновения — лишь играющий на руку факт. Удобная ширма, которой они не преминули воспользоваться. — Я, пожалуй, пойду… Передай ему, что завтра заскочу, после пятой… Инна ответила лаконичным «угу» и не сдвинулась с места. Поначалу Коле хотелось, чтобы она пошла за ним следом. Хотелось услышать её полное напускной вежливости «пока», взглянуть на неё на прощание за секунду до того, как закроется дверь, и навсегда запечатлеть в памяти её тонкие, мультяшные черты. Но потом… потом он споткнулся о кота в коридоре, долго воевал с собственными кедами, возвращался за забытой кожанкой и уйти сумел только 15 минут спустя. Немудрено, что на следующий день он так и не пришёл. И на послеследующий. Три дня Маленкову понадобилось, чтобы прийти в себя и заодно дать неловкой истории подзабыться. На пышущий цветом Олимпийский проспект его занесло лишь солнечным утром следующей среды.***
— Саш, я готова, — позвала Инна, завязывая перед зеркалом шёлковый шарфик, — Саша! В ответ прогремела тишина. Даже кот, обыкновенно шаловливый и громкий, не издал ни звука. Инна нахмурилась: это не к добру. Не снимая кеды, она прошла к комнате брата и постучалась. Ответа не последовало. — Сань, всё хорошо? Снова ни шороха. Странно, ведь с утра они даже ни разу не поругались… Санёк, конечно, порывался, всё ершился чего-то, огрызался, да Инна не поддалась. Мало ли чего у него там случилось, другие-то чем провинились? А потом она, проявив всё имеющееся великодушие, позвала его прогуляться. На деле — помочь дотащить усилок хотя бы до метро. Ну а какая разница? Так и так сходит, развеется, продышится. А то сидит тут, как сыч, портит воздух и настроение… Отнекивался, отнекивался и сдался наконец. Сказал, оденется пойдёт. И где? Заперся у себя и не отвечает, придурок. Что, в общем-то, на него не похоже. Никогда у Саши не было привычки играть в молчанку. Орать, беситься, матом посылать — вот это да, это можно. «Схуяли я молчать должен?» — кредо всей жизни. — Я войду? — тишина. Ну и где крики про личное пространство?! Вдруг стало не на шутку тревожно. Мало ли что этому дурню в башку его бедовую взбрело…? Набрав воздуха в грудь, Инна потянула за дверную ручку. Бесил её всегда этот смрад у Сани в комнате. Дым ещё от сигарет и благовоний, едкий настолько, что глазам больно. Он и сейчас был там, густой, почти физически ощутимый, но даже сквозь него проглядывался мужской силуэт на кровати. Закинув ноги на стену, Копылов лежал на спине и не двигался. Его голова живописно свисала вниз, правая рука с зажатым между пальцами косяком тянулась по полу. — Саша! Тело неопределённо дёрнулось и замерло вновь. Только улыбка идиотская лицо перекосила, и всё. Инна махнула ладонью, отгоняя от себя тяжёлый сладковатый запах, и закатила глазки: — Блин, Саш, ну ты опять? Она снова задержала дыхание, подошла поближе, забрала истлевшую самокрутку из ослабевших пальцев и затушила её в пепельнице. Мельком глянула на окно: открыть бы его, да только ещё пара минут в этом гадюшнике может стоить ей как минимум платья, а как максимум — проблем с полицией. Последнее всё же больше по части Санька, да и ему в целом всё равно сейчас, открыто у него окно или нет. А вот Инне придётся теперь тащить свои пожитки самой. Грустно, но не критично — женщины у них в семье всегда сильными были. Оставив кота за главного, Инна вытащила в подъезд усилитель и кофр со скрипкой. Ключи провернулись в замке и погрузились на дно маленького кожаного рюкзачка, где среди рассыпавшейся мелочи и блистеров с таблетками кишели чёрные змеи проводов. — Хай хоу, летс гоу… — задумчиво протянула она, летящей походкой направилась к лифту и нажала кнопку вызова. Нажала кнопку вызова. И ещё раз, блять, нажала кнопку вызова... — Да ёптвоюжналево! От пинка по дверям лифт, как ни странно, не поехал. Зато желание остаться дома резко возросло, и только возможность заработать лишнюю копейку на любимом деле и свежем воздухе заставила девушку переться вниз пешком. Через 16 пролётов и 8 этажей, чтобы на четвёртом (как неожиданно) увидеть беспомощно распахнутые двери и ведущую от них цементную дорожку. Ну говорили же, не грузовой это лифт, не надо в нём крупногабаритного ничего возить, ну! И себе поднасрали в итоге, и всему подъезду. Опять звонить в ЖЭК придётся, чёрт бы это всё побрал… Размышляя о незавидной судьбе жителей подъезда (и себя любимой в том числе), Инна не заметила, как спустилась на первый этаж. Реальность настигла её прозаически: в виде окрика и удара лбом об тяжёлую металлическую дверь. — Фак! — Ой, прости, — донеслось сзади с лёгкой усмешкой, — Ты не сильно ушиблась? На язык так и запросилось крепкое словцо, ибо хрен ли кто попало да ещё и к ней на «ты»? Но все ругательства, почерпнутые из Толстого и Есенина, разбежались, как тараканы на свету, едва Инна обернулась. Голос, окликнувший её, казался знакомым, но вот внешность стоявшего перед ней паренька девушка не узнавала. Что, впрочем, неудивительно — память на лица всегда её подводила. Хотя, таких очкастых «интеллигентов» с небрежной щетиной она знала немного, могла бы и запомнить. Господи, как же всё не вовремя… — Чё надо? — резко выпрямившись, с вызовом бросила она. Незнакомец стушевался и средним пальцем поправил очки обратно на переносицу. — Да так, ничего… к брату твоему иду… Инна невольно склонила голову набок и подозрительно прищурилась: — Это ты, что ль, булка купеческая? — Я… Боб… — Я тебя не узнала. Чё за конспирация? Маленков не ответил. Ну а чего, начать рассказывать ей, как переживал три дня, да так сильно, что бриться перестал? Или как последнюю линзу утром порвал случайно? Или что у него график мытья головы такой, что сегодня она несвежая, потому он волосы в пучок и собрал? — Саня у себя? — Да, только он… не в кондиции, скажем так… Коля тяжело вздохнул: когда-нибудь эта копыловская «слабость» выйдет им боком. Хорошо, если только по 228, а не по 282. Все «партизаны» надеются, что их не поймают, но не все прилагают столько усилий, сколько приложили они с Саньком. Свинкина, вон, выперли в первый же месяц после «начала». Худякова за компанию с ним чуть не вышвырнули, «дабы репутацию вуза не портить», Маленков челом бить ходил, отстаивал… На него самого и тени подозрения ни разу не упало, на Копылова — тем более. Глупо будет теперь попасться на обычной травке… — Ладно, не буду тогда его беспокоить… а ты куда идёшь? — А тебе-то что? — фыркнула Инна, плечом открывая подъездную дверь. — Понести что-нибудь могу. — Да я сама справлюсь, не стóит. — Да давай! Она поставила свою ношу прямо на заплёванный тротуар и упёрла руки в бока. В покое это существо рода человеческого её вряд ли оставит, может и правда согласиться? Она всё равно не рассчитывала всё на себе тащить. Да и время в пути эта ромовая баба скрасит — тоже неплохо, если так подумать. — Хрен с тобой, ладно. Возьмёшь усилок? Только осторожно, не разъеби мне его! Обрадованный Коля мигом подхватил усилитель и махнул головой в сторону Цветного бульвара: — Туда? Или ты через «Сухаревскую» ездишь? — Я похожа на мазохистку? Пошли к Цветному. Её чуть грубый тон напрягал и даже скорее удручал, но Маленков не спешил терять надежду. Не потому, что был убеждён в собственном обаянии, хотя, пожалуй, и по этой причине отчасти тоже. Инна явно равняла его по брату — резкому, погружённому в себя социопату, для которого слово «этика» — просто бессмысленный набор букв, а мир за пределами его провонявшей сандалом берлоги — не стоящая внимания лужа грязи. Одного она не учитывала: дружба с Саней у них завязалась отнюдь не на почве схожести характеров. Что за почва там была и какие сокровища они в ней зарыли, Коля, естественно, раскрывать не собирался (по крайней мере, пока), но вот прояснить ситуацию госпоже Копыловой (или как её там по фамилии) не помешало бы. — Ты не думай, я не такой, как он. И мне тоже не нравится его, кхм, пристрастие… До того, как он на эту дрянь подсел, было намного, намного проще… — Но ты его не бросил, – утвердительно выдохнула Инна; Маленков кивнул, — Почему? Ладно я, родственница, мне не к кому идти и его не на кого оставить, но ты? — Скажем так, я тоже не мог его бросить. А ещё… — Что? — Да так, не важно. Мысли у него верные иногда пробиваются. Ну, когда он не… — Коля покрутил пальцем у виска, — Понимаешь? Инна усмехнулась. Понимает. Ещё как понимает. — Я когда в Москву переехала, это он мне подсказал на улицах играть. Договорился там с кем-то, место нашёл. Как-то даже с кепкой со своей за прохожими бегал… — «Переехала»? — Мгм. — Откуда? — Ооо, ты о таких местах даже не слышал, наверное, — улыбнулась Инна, перехватив кофр из одной руки в другую, — Я из Вяртсиля. Это пгт крошечный в Карелии, прям на границе с Финляндией. — А… а как… — Так мы все оттуда. Ещё пра-прабабка наша там жила. — При финнах, что ли? — Почему? При империи. При финнах прадед жил, на заводе металлургическом работал. А потом война началась, ну и… Впрочем, неважно. Тебя это всё равно не касается… «НЕТ!!!» — заорало всё существо Маленкова, но сам он не издал ни звука. Как натянутая струна рвётся посреди концерта, так резко и не вовремя оборвалась хрупкая связь, что установилась между ними за эти несколько минут. Почему? За что? Что он не так сказал…? Видимо, лицо у Коли приобрело выражение до того скорбное, что Инна растерялась. Её бледные щёки зарделись, как маки на снегу, и взгляд, этот холодный взгляд тёмных синих глаз вдруг посветлел. Она схватилась за ручку кофра обеими руками и отвернула своё мультяшное личико. — Тебе что, правда интересно…? — Мгм… Да… Правда, — ответил Маленков, отчаянно закивав, — Расскажешь, как вас с Саней сюда занесло? Она хмыкнула, сморщив свой маленький носик, и по одному этому хмыку Коля понял всё. Инна перебралась сюда своими силами. Единственная дочь, воспитанная лишь матерью да бабушкой — обрусевшей финкой, — она с детства тянулась к звёздам, в то время как Санёк уже родился на одной из них. Сразу после школы его мать уехала из родного Вяртсиля в Петрозаводск, отучилась на агронома и каким-то чудом выцепила себе жениха из приезжих. Он перевёз её в Питер, а три года спустя — в Москву: беспокоились о здоровье новорождённого Шурика. — А твои родители? — спросил Коля, неотрывно глядя на собеседницу. — Мама пыталась поступить в консерваторию в Петрозаводске, не вышло. Училась в том же универе, что и тётя, но тоже не срослось – я появилась, – губы Инны тронула виноватая улыбка, – вот она и вернулась обратно, работать пошла. Сперва продавщицей в местном продуктовом, потом до директора магазина дослужилась. — А папа...? — А папа ушёл за хлебом. — Оу, — с нескрываемым отвращением проронил Маленков. Не к Инне — к бате её, так по-свински бросившему-… — Не, ты не понял. Без отца Инна осталась задолго до своего рождения, ещё в Карельской столице, когда никто из её родителей даже не догадывался, что в материнском чреве зреет новая жизнь. Свадьбу планировали не скоро, мол, «успеем ещё». Не успели. Выйдя днём за хлебом, несостоявшийся жених пал очередной жертвой того, что позже окрестят «лихими девяностыми». — И ты что… не знаешь даже, кто он такой? — Нет, — просто ответила Инна, — Мама никогда особо не вспоминала о нём. Даже фамилию мне свою дала. Впрочем, я не жалуюсь — мало ли, каким он был. Может, мне вообще повезло. — Извините! — черногривый мальчишка пронёсся между ними, неся под мышкой этюдник и художественный тубус. — Эй, осторожнее! — проорал ему вслед Коля, но подросток уже скрылся в толпе у метро, — Обойти, что ль, не мог? Школьники, блин… — Не волнуйся, вдруг он опаздывает? Придёт щас куда ему там надо, пиздов таких получит, что мало не покажется! Голос её звучал почти воодушевлённо, но Маленков нисколько не удивился. Пожалуй, теперь он мог бы с лёгкостью представить Инну, зарывающую трупы своих неприятелей где-нибудь в лесу. В этом же белом летнем платьице, кедах и с чуть тронутыми ветром волосами. Она подошла к цветочной арке посреди бульвара и поставила кофр на плиточный тротуар. Коля последовал за ней, передал усилитель в руки хозяйки, но уходить не торопился. — Хочешь посмотреть? — усмехнулась Инна, борясь с адской гидрой из проводов. — Мгм… Можно? — Ну… Если ты готов заплатить за концерт… Она посмотрела на него с улыбкой, и Маленков окончательно понял, что влюбился. По уши и бесповоротно. В её ямочки на щеках, в щербинку меж передних зубов, в её искренность, непосредственность, прямоту… и в то, что первой песней она сыграла «My heart will go on».