I do not control myself

      На середине второй пары Иватани всерьез задумался, что у его странноватого соседа, вероятно, есть работающий головной мозг: посреди одной из важнейших практических пар телефон вдруг стал разрываться от уведомлений, и, так как в обычное время — до совместной жизни с кем-то — ставить его на беззвучный смысла не было почти никогда, то к такому повороту событий занятый правкой чертежа студент готов не был. Звук уведомлений, стоило сказать, у Иватани был не стандартный; когда-то давно, на одной из студенческих вечеринок, куда он забрел случайно и ненадолго, один из его приятелей, пригласив посидеть в шумной компании ещё немного, шутки ради и только с согласия владельца поменял звуки некоторых приложений на мужские стоны, записанные прямо в процессе. Тогда Иватани на это внимания не обратил, подкол оценил, да делать ничего не стал: все равно в том чате ему никто не писал. Сейчас же, однако, когда у Китамуры были чуть ли не все его контакты, аудитория заполнилась таким огромным количеством повторяющихся гортанных возгласов, что и преподаватель, и другие студенты уже точно должны были убедиться, что с Иватани дел лучше не иметь.       К чему ж тут тогда мозг — все, в общем-то, тривиально: во-первых, всего лишь на третий учебный день додуматься во время раздельных пар общаться с помощью чудес современной техники было для Китамуры настоящим достижением; Иватани предполагал, что у него в запасе должна быть хотя бы полноценная неделя. Во-вторых, такое количество словесных шуток всего за две с половиной минуты способен сгенерировать только ум сверхразумного создания, не иначе. Так что отныне называть Китамуру «глупым» или «несообразительным» у Иватани оправданий не было. Масла в огонь подливали частые и продолжительные подлагивания телефона, из-за чего задача моментально устранить лишние звуки усложнялась раз примерно в девяносто, а градус раздражения поднимался с каждым новым насмехающимся электронным вкриком мужика. В конечном итоге, Иватани крайне злобно вдавил кнопку выключения в чуть погнутый металлический корпус и, получив в ответ с задержкой погасший экран и окончательную тишину, наконец, вздохнул с облегчением. Как, наверное, и с облегчением выдохнул все имеющие слух существа в кабинете, получив возможность спокойно вернуться к обсуждению чертежей.       Положенную порцию ругательств за шиворот Китамура получил в перерыве, когда Иватани подловил его у расписания; обсуждая с одногруппницей вероятность очередного переноса в другую аудиторию следующей пары, он с превеликим удивлением обнаружил, что рука Иватани может быть весьма тяжёлой, когда тому что-нибудь нужно или когда он сильно сердится. Однако же, пока его не пытаются обхватить и, скажем, перекинуть через бедро, Китамура не жалуется — весомые толчки вряд ли сильно навредят ему и его неприкосновенности.       — Чем занимаешься, — совсем не это хотелось Иватани сказать, но взгляд его сосредоточился на собеседнице Китамуры. Та, сообразив, что химия между мальчиками предполагает скорейший взрыв, поспешила удалиться восвояси, предупредив однокурсника напоследок все-таки в случае чего заглянуть в кабинет на этаж выше. Проводив знакомую, Китамура посвятил все внимание новому собеседнику:       — Сначала была пара по основам филологии, потом по теории перевода, и там было так смешно!..       — Мне всё равно, — буркнул Иватани, до сих пор разозлённый. — Не написывай мне больше во время пар, ладно?       Китамура пропустил собеседника посмотреть расписание, и, не обернувшись, кивнул. Когда Иватани развернулся, чтобы спросить, куда на большом перерыве на этот раз пойдёт его сосед, Китамуры уже и след простыл. Иватани пробовал рассмотреть его высокую светлую макушку в протекающей толпе студентов, но не смог — то ли из-за своего небольшого роста, то ли из-за того, что Китамура не был таким уж высоким.       Потерял Иватани его, впрочем, ненадолго. На следующем перерыве встретились там же — в этот раз припозднился Китамура; пока Иватани, его не замечая, рассматривал афишу предстоящего открытия набора в музыкальный и актёрский классы, прямо перед его носом как будто бы изнеоткуда стукнулась об стену ладонь. Студенты вокруг на шум даже не обернулись, зато Иватани вздрогнул, будто ему повестка пришла. Проследив по рукаву длинному худи, он обнаружил, что виновником чуть ли не обсёра был — ко бы мог подумать:       — Китамура, блять, не пугай так.       А лицо-то у него — ну ангельское, ну как на такое сматериться?       — Спысок-пыпысок, — отдал он уже его нормально в руки Иватани. — Ты просил расходы расписать, так и вот.       Иватани удивлённо вскинул брови. Учитывая, что просьба неновая, тот факт, что Китамура не просто вспомнил — выполнил! — вызывал уважение. Иватани забрал тетрадный листок и оглядел первично; дома он взглянет ещё раз, сравнит со своим, что-нибудь точно добавит или, скорее, убавит; сейчас же его беглый взгляд зацепился за одну смущающую деталь:       — Ты еду не включил, — посмотрел он прямо на Китамуру. Тот беззаботно отвечал:       — Я трачу не больше тебя, просто умножь своё на два, — махнул он рукой.       — Уж в этом-то я сомневаюсь, — цокнул языком Иватани, лишь примерно подсчитывая стоимость одного только вчерашнего завтрака. — Ладно. В классе рисунка поговорим?       — А у меня есть выбор? — пожал Китамура плечами.       — Вообще-то, — Иватани кивнул на объявление, — есть.       И вот после такой неказистой цепочки событий Иватани сидел с выключенным телефоном в зале и слушал вступительную речь председателя кружка актёрского мастерства. Самому ему до чёртиков были их порядки и цели, зато вот остальным — а то примерно шестьдесят человек, на секундочку, в числе которых и сам Китамура, далеко не по-барабану слушать разглагольствования человека у кафедры. Презентации с фотографиями выступавших в минувших годах членах кружка, всевозможные награды и номинации — настоящие шоу для завлечения свежей крови. И, похоже, соседу Иватани это нравилось: то, с каким энтузиазмом он разглядывал чуть ли не каждый слайд, сидя в первых рядах, конечно, говорило само за себя, вот только что-то Иватани всё же настораживало в чересчур гладких спекуляциях оратора. Заметил он причину беспокойства несколько позже.       Когда у стенда собралась очередь для записи молодых и наивных, и пока Иватани стоял рядом с гиперактивным Китамурой, намеревавшимся, видимо, смести всё на своём пути, если в течение следующих пяти минут ему не дадут вписать своё имя, взгляд его обратился вдруг в угол зала совсем рядом со сценой. Там, стоя в паре и разговаривая о чём-то своём, поглядывали на скопившуюся толпу скептично две пары расстроенных глаз. Совсем уж удивился, когда к ним подошёл один из студентов и, поклонившись низко, видимо, поблагодарил — и извинился. Иватани слышал не очень хорошо, но в реакции девушек наблюдалось разочарование, или, быть может, тоска, когда они по очереди обнимали этого студента. И Иватани решил бы, что это не его дело, если б не одно большое «но» — одна из них, указав пальцем в его сторону, шепнула на ухо что-то другой, и вторая, заунывно простонав, закинула свисавшую лямку рюкзака на плечо да направилась к выходу прямо сквозь человеческую стену.       — Что-то случилось? — спросил Иватани вдруг. Девушка обернулась на него, непонятливо оглядела и пожала плечами.       — Ничего, Иватани. Надеюсь, вам понравится ваш выбор, — криво заулыбалась она, спеша удалиться.       И тут он, похоже, понял, в чём дело.       — Что за красотули? — почувствовал он острый подбородок на плече. Захотелось дёрнуться и с разворота приложить Китамуре по макушке брошюрой.       — Думаю, они из класса танцев, — сделал вывод он. — Они в середине года часто ходят по другим классам и приглашают других студентов к себе вступить.       Китамура надменно фыркнул.       — Ну что за наглость, — хмурился он. Иватани вздохнул:       — Да не наглость это, а необходимость. — Китамура заинтересованно обернулся в сторону собеседника и, упустив, как двинулась очередь, ощутил прогибающимся худи, как кто-то сейчас в него врежется. Впрочем, ему повезло вовремя пройти вперёд. — У них, в отличие от актёрского и музыкального, нет финансирования, как и у рисунка. Вот только председатель рисунка сам отказывается от лишних денег, а этих обделяют, потому что к ним не вступает никто. Вот и замкнутый круг: участников нет, потому что нечем зазывать. А зазывать нечем, потому что нет участников.       — Это ещё почему у них никого нет? — интересовался Китамура дальше, пока очередь его постепенно приближалась.       — У музыки и драма есть организованность, — объяснял Иватани, — занятия в строгое время, надёжные договорённости с фестивалями, контракты с театрами и филармониями. У танцев — только что сами найдут. Да и к тому же, большинство видит себя на сцене за инструментом или в главной роли, а не в массовке-подтанцовке.       — Это ж бред, — пожал плечами Китамура.       — И это не всё, — продолжал Иватани. — Ко всему прочему, к ним приходят на сезон-два, нигде не выступая, учатся танцу, а потом уходят сюда, в актёрский, потому что умеющих двигаться чаще разбирают на выступления, чем простых бездарностей. Вот так и выходит: у самого драмкружка курсов танца нет, вот и спихивают всю заботу туда, откуда и гавкнуть не смогут, а то совсем закроют. — Иватани посмотрел на Китамуру. — Такие дела.       Собеседник его, так или иначе, знатно поник. Перед ним оставалось всего несколько человек, и те с горящими глазами бурно обсуждали, какое будущее их ждёт. Конечно, абсолютное большинство — первый курс, потому и не знают о подводных камнях, считая это лишь бесплатным аналогом курсов актмастерства. Китамура среди них выглядел белой вороной, но Иватани сомневается, что это было причиной, по которой они из очереди ушли; вот так вот — взяли и вынырнули: увёртливый Китамура и схваченный им точно буксир Иватани. На вопрос, куда они направляются, сосед громогласно объявил, что ему срочно требуется узнать, где класс танцев.       Распахнув в ошеломлении глаза, Иватани, впрочем, быстро успокоился: в конце концов, это же Мотоясу — любитель защищать женщин от всех невзгод на пути, даже несуществующих или заслуженных. Освободившись из хватки тонких пальцев соседа, Иватани повёл его вниз, по ветвистым коридорам, на самое дно: туда, где в поте лица день за днём, под живую и не очень музыку, занимаются немногочисленные члены класса танцев. Иватани повёл Китамуру на цоколь.       Здесь, в прохладе и слабом освещении всего этажа, большинство классов отводилось под кладовые, склады или архивы; служебные помещения чередовались с закрытыми на нескончаемый ремонт кабинетами, куда в конце-концов как в какой-нибудь гараж стали сваливать всякого рода хлам и мусор. Было и несколько просторных помещений: целые залы, отведённые под бассейны, душевые и физкультурные классы, которые не используются сейчас, так как у университета отпала необходимость их обеспечивать в связи с открытием целого спортивного крыла, где со следующего триместра будут проводиться соответствующие пары, и куда станут напрашиваться для проведения турниров разного рода секции из мест поменьше.       Единственное, что придавало какой-то жизни этому месту — звуки пианино, доносившаяся из самых глубин. Пока Китамура ёжился от прохлады плохо отапливаемого этажа, музыка продолжала ненавязчиво литься вокруг, проникая внутрь и позволяя биться в унисон с каждым тактом, замирая иногда, сердцу. Иватани не требовалось сопровождать соседа и дальше, но он всё равно шёл следом, улыбаясь совсем немного тому, как безмолвно и внимательно Китамура пытается следовать манящему звучанию. Шаги его стали в мгновение беззвучными, как будто боясь перебить, помешать; дыхание тоже замерло, когда перед носом оказалась чуть приоткрытая дверь в просторный класс. Китамура застыл.       — Входить будем? — шепнул Иватани, но Китамура его тут же прервал резким движением. Намёк был понятен.       Иватани мог только догадываться, что видел Китамура перед собой, смотря в зазор, но, похоже, было это чем-то настолько невероятным и завораживающим, что, шевельнись хоть что-то лишнее в тот момент, Китамура пронзил бы виновника насквозь чем-то острым и длинным. Замёрз воздух, замёрзли его зрачки; полные вдохновения и неприкрытой радости, глаза его стали будто стеклянными, и не смел он моргнуть, пока не завершилась длинной нотой мелодия, и пока не завершился плавной смертью движения танец, за которым Китамура всё это время следил.       Наконец, только когда само пространство ослабило невидимые оковы, Китамура вошёл. Его визит вызвал много вопросов: тансовщица, хмурясь пуще, чем хмурилась до этого, поправила свободную футболку, в которой ещё недавно — что взрывало мозг Китамуры, — просто ходила, не танцуя, по коридорам того же университета, в котором он сам учится, — и, попросив вторую девушку в зале пока не начинать следующую часть, грозно обратилась к парням:       — Вам что-то нужно, актёришки? — недоброжелательно рявкнула она.       Китамура бросил не самый уверенный взгляд на Иватани, прежде чем сказать:       — Мы хотели вступить. Ну, я хотел, он со мной так, за компанию таскается.       — Вон отсюда. Мы вам задницы вылизывать не будем, чтоб вы потом вернулись в ваш сраный драмкружок.       Иватани разного ожидал, но не такого. Девушка кивнула напарнице, и та уже почти принялась продолжать, но Иватани влез в разговор бесцеремонно:       — С таким отношением ты правда думаешь, что к вам хоть кто-то будет вступать?       Девушка закатила глаза, взвыла и жестом попросила подругу прерваться.       — Не всрались нам «хоть кто-то», понимаешь, Иватани? — Иватани всё ещё не был уверен, откуда она знает его имя, но сейчас его это смущало меньше всего. — Мы вкладываем в вас душу. Мы отдаём вам свои силы и свои ресурсы, чтобы вы ушли, не отдав ничего, — бычилась она, подходя к парочке всё ближе. — Как бы ты себя ощущал, если б посвятил своё сердце чему-то, зная, что оно от тебя всё равно уйдёт? — морщилась она ему в лицо. Она была с Иватани почти одного роста, но взгляд её всё равно отчего-то ощущался снизу вверх. — Неприятно, правда?       Её сильная ладонь толкнула Иватани в грудь, чуть не выпихнув его из класса, но этого не было достаточно. Точно зная, что она могла бы в любой момент выставить их за дверь, но пока что не делала этого, Иватани делал вывод, что она даёт им шанс оправдаться. И своего он не упустил сразу после её следующих слов:       — Из рисунка в актёрский — как же низко ты пал, Иватани, — она скрестила руки на груди.       Гневом запылал Иватани. Вспомнилось вдруг, с какой она стати-то вообще его знает, и вспомнились её слова когда-то — давно настолько, что забыть и их, и имя её не грех. Но снова: пусть в чём-то невинном, пусть в чём-то таком пустяковом, но слышать в свою сторону её лживые слова — да нет, тут уж скорее слышать лживые обвинения в свой адрес от какой-то там тряпки напольной — как соль прямо на сетчатку глаза сыпать. С таким хоть за пять, да хоть за пятьдесят лет — Иватани уверен, что не совладает.       Девушку перед его лицом звали Рейко. Фамилии он не знал, но слышал это имя всего несколько раз: когда к ней на его глазах обращалась его подружка и когда она единожды самому Иватани представилась лично. Дело было году на третьем обучения: она пришла тогда в класс рисунка — ещё без своих длинных кос и с ещё пухленькими ножками, — и, попросив минуту внимания, стала рассказывать о преимуществах своего танцевального кружка; председателем она тогда не была, им был парнишка постарше, но как только его учёба закончилась, тот сразу свалил, забрав манатки, да никогда в дверях танцевального клуба и не показывался. За ним поуходила в актёрский одна половина и баклуши бить вторая, вот так и вышло, что последними, кому хоть сколько-нибудь был интересен танцкласс, остались она и её подруга-пианистка.       Шло время, Иватани в ту историю не лез, пока она его не коснулась лично: на несколько месяцев класс рисунка закрыли на модернизацию помещения, девать себя было некуда; большая часть студентов, посещавших теперь недоступный класс, в большой перерыв стала слоняться по кабинетам и коридорам, кто-то успевал забежать домой и сварганить импровизированный обед; Иватани б и сам успевал, да только разницы между раменом из комбини и из дома всё равно не было, вот и смысла лишний раз куда-то бегать нет. Таким образом и решил: раз уж ни в драмкружке, ни в музыкальном домашкой заняться не дадут, вариант остаётся один. Тогда он впервые в классе танцев и оказался.       И увидев, что ходят к ним два с половиной человека, очень удивился: не тому, что людей так мало, а тому, с каким усердием и старанием эта пигалица прививает, казалось бы, мимо проходившему студенту основы движений, как пыталась приучить его шевелиться в ритм, как усиленно оттачивала совсем непривычный навык человеку, что в классе танцев едва ли на втором занятии был. Перед ней — гибкой, точно жвачка, — студент этот казался поломанным, как старая деревянная лестница, но во всём его виде и во всём тоне его отчётливо прослеживалась настойчивость, чувствовалось желание.       У Иватани было всего несколько месяцев, чтобы наблюдать за этим. Тогда Рейки спокойно относилась к зевакам, посещающим их класс, пока на ремонте класс рисунка. Она смотрела на это как на потенциальную рекламу и охотно отвечала на все вопросы, пусть их и не было много. К тому моменту, когда он уже мог вернуться в привычную обстановку мольбертов и постановок, он всё ещё находил по-своему вдохновляющим наблюдение за студентом, пришедшим, судя по всему, совсем немногим раньше самого Иватани. Он смотрел на его пируэты. Он смотрел, как синергируют они с Рейко, и смотрел, как она улыбается.       Он смотрел, как она плакала, когда он ушёл, и как обвиняла всех вокруг в бесчестности: как могут они просто пользоваться ей и её добротой? Иватани вспоминал, как утешал её в самый первый раз, и как назвал своё имя.       А потом вспомнил, как точно так же пропал.       Как много ещё было подобных тому моральному уроду? Был ли тот парнишка, что ушёл от них на курсы актёрского, таким же? Пожалуй, кое-что его всё-таки от прочих отличало, раз уж Рейко на него и не злилась так, как прежде: Иватани предполагает, что тот был последним. Больше никого со сколь-нибудь корыстным нравом Рейко в это место не пропустит.       — Рейко, извини, — хмуро глядл на неё Иватани. Не менее хмуро она смотрела на него в ответ. — Мы не записывались на актёрский. Мне это вообще не упало, сама же знаешь.       Она скептично сморщилась, признавая, что погорячилась.       — Этот парень, — Иватани хотел схватить Китамуру за плечо, но тот сам выпрыгнул из-за спины соседа как осенний цыплёнок. — В общем, он как только вашу слезливую историю услышал, прибежал, как рыцарь на белом коне.       Почему-то Китамура в ответ только активней закивал, разлохмачивая высокий хвост свой.       — Вы его не примите?       Рейко оглядела Китамуру сверху вниз. Иватани с облегчением вздохнул, когда она стала обходить Китамуру со всех сторон, но, стоило ей дотронуться до его плеча, как взгляд её тут же переменился, и воскликнула она следующее:       — Иватани, Хагакурэ! Вон отсюда!       Девочка за пианино незамедлительно отправилась к выходу, прихватив недоуменного Иватани под локоть. Голос её — тихий, совсем скромный, — контрастировал с такой уверенной Рейко настолько, что Иватани не сразу понял, что с ним говорят, а не шумы белые ему в голове слышатся.       Как только покинули класс лишние глаза и уши, Рейко отвела Китамуру под руку в раздевалку, и, закрыв плотно дверь, приказала ему раздеваться. Комнатка, в которой Китамура оказался, едва не сжимала его со всех сторон — преимущественно сверху, — и хоть он не считал себя таким уж высоким, потолки здесь явно были в угоду чего-то другого подвинуты вниз. Просьба Рейко Китамуру определённо напрягла: захотелось достать ещё одну сигарету и выпроводить всех, да или уйти самому в уединённую кабинку туалета, где его никто ни за что не накажет и никто ни в чём не упрекнёт. Рейко, однако же, путь отхода единственный перегородила безупречно.       — Послушай, — вздохнула она, — ты можешь пойти куда угодно — на рисунке тебя и не подумает никто осматривать, можешь тусоваться там, я и так уже ничего не теряю. Но Иватани попросил тебя принять, и я могу это сделать, но только если буду знать, с чем придётся работать. Обещаю, если ты мне покажешь, я никому никогда не расскажу.       Китамура молча скривился, но не от отвращения или неприязни — больше от неуверенности, от того конфуза, с которым приходилось бороться, чтобы не сдаться прямо сейчас. Глядя перед собой на будущую наставницу, Китамура хорошо понимал, что она за человек: прямолинейная, строгая, честная и открытая; местами она напоминала Китамуре самого Иватани, разве что чуть более эмоциональна. Такому человеку, как она, довериться не страшно: если сказала, что не расскажет никому — значит, не расскажет. Другой вопрос, а хочет ли Китамура доверяться кому-либо вообще.       — Ладно, ты не обязан, — обернулась Рейко, чтобы открыть дверь раздевалки, и Китамура в тот момент вдруг очень чётко осознал, что, несмотря на все мысли в своей голове, если он действительно не хочет когда-нибудь пожалеть, он должен сделать это сейчас.       — Подожди.       Китамура скинул сумку на скамью. Пальцы его взялись аккуратно за полы худи и футболки под ним, и, сглотнув неуверенно, Китамура потянул их вверх. На открывающуюся постепенно картину Рейко смотрела беспристрастно. Не то, чтоб она часто видела такое вживую, но у неё был опыт общения с такими людьми и она много раз видела, как даже им удаётся многого достичь в сфере танца. Большинство на её памяти занимались балетом и художественной гимнастикой, но и у тех, и у других, были весьма сильные ноги и дыхательная система. Сказать же что-то такое при первом взгляде на Китамуру было тяжело — и это она ещё не знает, что он курит.       — Недурно, — покивала она саркастично, подходя ближе. — Болит? — ткнула она куда-то Китамуре в ребро. Тот отрицательно помотал головой. — Тяжести поднимаешь?       — Есть такое, — улыбнулся он совсем невинно.       — Что за лицо дурацкое?       Китамура сделал его ещё более дурацким.       — Ладно, — махнула она рукой. — Одевайся и беги на пары. Жду завтра в спортивной одежде здесь на большом перерыве. Не придёшь — исключён.       — Есть, мэм!       — Да заткнись ты.

***

      Возле дома они встретились с приятелем Иватани; тот, как и обещал, сегодня забирает аккумулятор, который отдал на починку ещё до заселения Китамуры и за который обещал заплатить. Решив не медлить, сразу после получения денег Иватани предложил закупиться на ближайшую неделю, а заодно и пройтись по списку, предложенному соседом этим утром. Походы по магазинам Китамура любил, да только не те, что в первую очередь сосредоточены на самом необходимом, а уж потом на каких-нибудь безделушках. Отказаться ему, впрочем, шанса и не давали: запрягли чуть ли не дорожной сумкой и, под вечерние завывания подвыпивших после работы работяг, потянули в ближайший гипермаркет.       По дороге, пока ночь медленно овладевала всем вокруг, прогоняя солнце с горизонта краснеть куда-нибудь в другое место, Иватани поинтересовался тем, о чём решил не спрашивать, пока они не разрешили все важные дела. Сейчас, по пути в магазин, Иватани не видит проблемы в вопросе:       — Что там такого было с Рейко?       Китамура перестал играться с замочком перекинутой через плечо сумки, и, нахмурившись, замолчал.       — Она тебе что-то плохое сказала? — забеспокоился Иватани. Китамура так же безмолвно помотал головой. — Но ведь что-то случилось.       — Ива-чан, всё хорошо, — успокаивал его Китамура.       — Я не спрашивал, хорошо ли всё, — вновь подловил Иватани. — Я спросил, что произошло.       Сжав челюсть, Китамура едва сдерживался, чтоб не вскрикнуть прямо посреди улицы. Заметив реакцию, Иватани решил не продолжать расспросы; контроль пачки сигарет также было утверждено перенести на неопределённый срок.       Почти весь остаток дороги оба молчали. Китамура не игрался больше ни с чем, разглядывая путь не перед собой, а под ногами, полностью доверив своё местонахождение часто и широко шагающему соседу. Поспевал Китамура за ним только делая такие же крупные шаги, и, в угоду того, что его ноги были буквально просто длиннее, они сохраняли дистанцию почти равномерно. В какой-то момент Китамуре показалось, что Иватани на него сердится, и таким образом пытается убежать, но при прямом вопросе получил выброшенное за спину рваное отрицание. Точно голодная собака гавкнула не от голода, конечно.       Внутри Китамура столкнулся с тем, с чем сталкиваться не желал: первое, что ожидало покупателей на входе, это огромное зеркало во весь рост прямо по правую руку. Конечно, глядеть на себя подуставшего и растрёпанного не было большим удовольствием, но так или иначе это помогало: осанку выровнять, пригладить широкорукавную ветровку, затянуть потуже хвост. Не было похоже, чтобы Иватани хоть сколько-нибудь беспокоился о своём внешнем виде, но оно и немудрено: будь Иватани им действительно озабочен, расчёсывался бы чаще, чем раз в полнедели.       К полкам с едой обговорено было пойти в последнюю очередь; сначала Иватани хотел пробежаться по скорректированному списку общих покупок, и Китамура в этом был необходим; конечно, многие косметические примочки имело смысл покупать в специализированных магазинах, но уж ватные диски-то пусть будет добр взять совершенно обычные, среднестатистические. И, вопреки всем ожиданиям о больно богатом дитя семьи Китамура, среди бюджетных уходовых и не очень принадлежностей сам дитё чувствовал себя как рыба в воде; пожалуй, даже слишком рыба и слишком в воде — чуть не нырял меж стеллажами, копался, залезая с головой и ища спонжи не обычного телесного, а именно бирюзового или именно бананового цвета. Иватани оставалось разве что скривив морду разглядывать, с каким усердием его сосед тратит такие ценные деньги на такие бесценные вещи.       По дороге к еде они заглянули за новым дуршлаком, красивыми палочками из коллекционной серии магазина, взяли пару махровых полотенец по акции и рулонов двадцать туалетной бумаги, потому что Китамуре они показались «обалдеть какими дешёвыми, давай возьмём, Ива-чан, оно того стоит, отвечаю!». К моменту, когда они достигли продуктового, совместный их бюджет с Иватани был способен выдержать не больше пресловутых стаканов быстрозаваримой лапши. Отчаявшись, он уж было потащил соседа к знакомым полкам, но тот его весьма внезапно прервал:       — Возьмём кальмара, — глядел он в холодильник. Там, пестря ценником, взгромоздился впереди всех остальных пакет с акционным килограммом замороженного кальмара.       — Ага, только его, походу, и возьмём, — махнул он рукой на Китамуру, разворачиваясь обратно, видимо, только чтобы через мгновение перед лицом его в тележку упал тот самый пакет. И лицо Китамуры — ну донельзя воодушевлённое.       — Нам хватит на ещё что-нибудь, гарантирую.       Иватани умел считать, ему и не требовались гарантии.       — Вот только что ты на нас двоих возьмёшь на остатки?       — Позволь мне позаботиться об этом, — галантно заверил он. — Пойдём домой, там рис остался, сделаю онигири на вечер.       Сопротивляться Иватани не стал. Пока его толкали в спину и кроссовки скользили по гладкой плитке пола, он ощущал себя почти как на аттракционе; пожалуй, он позволит Китамуре подурачиться, пока тот не устанет.       Да только не устал, похоже, до самого дома. Сумку тащил, со всем её наполняющим, до самых дверей, даже не остановившись передохнуть. Иватани удивлялся количеству энергии человека, который, откровенно говоря, не выглядел очень уж способным такие нагрузки пережить. То есть, Иватани знал, что Китамура занимался спортом какое-то время, но, учитывая его нынешние пристрастия, вряд ли его можно было навскидку назвать выносливым. К примеру, лëгкие и всë прилегающее так или иначе страдают от курения, и не имеет значения, перерастёт этот вред в рак или другое заболевание — от последствий регулярного многолетнего употребления табака не так-то просто избавиться, а Мотоясу не курит пока что, кажется, только день.       Кстати об этом.       — Дай сигареты, — спросил Иватани, как только они зашли.       — Для чего? — удивился всерьёз Китамура. — Мне, значит, нельзя, а тебе можно? — улыбался он игриво.       — Естественно, — саркастично кивнул Иватани, смотря, как достаются и подготавливаются продукты ловкими руками Китамуры.       — Я не помню, где они. Можно поищу после того, как сделаю поесть? — поднял на него Китамура взгляд, с нижней полки доставая рисоварку.       — Не забудь только, — скептично буркнул Иватани. — Тебе хоть помочь?       Китамура воскликнул отрицательно и бодро. Не увидев ничего зазорного в желании соседа справиться с ужином самостоятельно, Иватани приступил к домашней работе. Та ждала его в гигантских количествах — чего только стоили одни правки чертежей, которых у Иватани дюжины три накопилось. Не все, конечно, были иключительно его; некоторые — совместные проекты, групповые задания с ребятами помладше курсом; какие-то так вообще у него взяли на заказ: платят, правда, копейки, но и работы, как правило, немного — проверить основные ошибки, поправить, чтоб рассчёты сходились, написать на полях заметки, как ошибки предотвратить и искать самим. Такая работа полу-репетитора Иватани в чём-то даже нравилась, вот только уделять себя преподаванию полностью он бы всё-таки не решился: больно много ответственности, учитывая, какие у самого Иватани были требования к учителям ещё в школе. В довершение всего, Иватани очень плохо доносил простейшие вещи — ему часто казалось, что, не объясни он все основы, упусти он хотя бы мелкую деталь, и его тут же не поймут; привычка росла вместе с профессионализмом, и раньше он от себя подобное замечал только когда речь касалась каких-то вещей, в каких Иватани разбирается безоговорочно. Во всём остальном его навык убеждения и объяснения мог похвастаться скорее красноречивостью аргументов и подачи той немногочисленной информации, что у него имелась.Так, наверное, и с братом вышло; так, пожалуй, у него и с Китамурой получилось бы, вот только отчего-то он с ним на равных хочет говорить, а не снисходительно; так, будто понимает, и понимает достаточно, да только решения нет. И не знает, будет ли.       Мысли от решения интегрального уравнения медленно перетекали в русло воспоминаний о плоской заднице Китамуры в одних трусах; Иватани не поймал себя внезапно, и не было чего-то возбуждающего или иначе как-либо предосудительного в этих воспоминаниях. Он чиркал на клеточках тетради те силуэты, что отложились в голове: как рубашки сидят на его длинном теле неестественно, как ноги его в тапочках смотрелись, будто спички в коробках. У Иватани был хороший глазомер: натренировал и на рисунке, и на чертежах, и на примерах в голове. Если б ему прямо сейчас дали задачу нарисовать Китамуру в примерном масштабе к чему-нибудь — скажем, к окну или кровати, — у Иватани вряд ли бы получилось сделать это даже примерно. Он знал, что в длину его постель почти достигает двух метров, а в ширину — около метра с четвертью. Когда же на эту кровать ложился Китамура, все пропорции как будто менялись: становилась кровать будто короче, но шире. Иватани слышал о различных визуальных искажениях, приёмы для детей и подростков, чтобы дать им понять, насколько неидеально, относительно человеческое зрение, когда дело касается соотношения форм; вот только выбросить изголовы никак не мог несоответствие — уж если Китамура такой высокий, что двухметровый матрас как будто укорачивается, то почему же расширяется кровать? Неясно. Может, дело в том,что Иватани никогда толком его прямо лежащим и не видел, и все ракурсы, о которых он может судить, крайне относительны. Сбросив лишние мысли на это, Иватани вернулся к задачнику по геометрии.       До того момента, когда Китамура, весь почти с ног до головы обляпанный рисом и чёрт бы ещё знал чем, зашёл — нет, подкрался в комнату Иватани и чересчур уж маньячным тоном пригласил к столу. Если б у кальмаров была кровь, Китамура измазался б в ней весь и розыгрыша ради оставил бы смачный отпечаток у Иватани на плече.       — Иногда ты звездец какой жуткий, ты в курсе, Китамура?       Подыгрывая, Китамура хмыкнул, подбросив нож несколько раз, и, вполоборота зыркнув на Иватани перед открытым холодильником, ответил:       — Это останется нашей маленькой тайной.       — Ну вот и чего тебе в актёрский не упёрлось, — вздыхал Иватани.       Китамура сбросил фартук, отмыл все первостепенные места от липкого риса и чего-то ещё, и, скользнув на стуле пару дециметров по настрадавшемуся полу, притянулся к столу; глаза его в ожидании обратились к Иватани: блюдо из восьми нежно слепленных рисовых пирамидок, похоже, предназначалась Иватани одному, и, судя по совершенно не голодному выражению лица соседа, Иватани так же предположил, что Китамура успел поужинать, пока готовил.       — Ждёшь моего вердикта?       Китамура закивал, обнадёженный.       И Иватани подыграл бы и этому, если б есть не хотелось; в сущности, на вкус ему было более-менее всё равно, а уж в онигири от того, кто прекрасно справлялся с блюдами и посложнее, сомневаться не было никакого резона. Естественно, приходилось также держать в голове, что речь идёт о Китамуре, а, значит, возможно всё. Попробовав первую порцию, Иватани не разочаровался в своих умственных способностях:       — Переслащено немного. Ты пробовал рис после готовки?       Китамура, кажется, вспотел, но кивнул.       — И всё равно решил продоолжить? Мог ведь просто сварить другой. — Китамура виновато сжался в плечи, и Иватани сразу опомнился. — Ну, с другой стороны, творожный сыр хорошо компенсирует, так что не переживай. Есть можно, в общем.       Китамура снова заулыбался, виляя ногами под столом.       — Так что там с сигаретами? — не унимался он. По одному только взгляду можно было понять, что он не намеревается отниматься от темы.       — Ива-ча-ха-хан, — зевнул Китамура, — я устал, может, завтра?       — Ты не пил, — пресекнул попытку Иватани. — Неси сюда пачку, если нечего скрывать.       Китамура нахмурился. Иватани не требовалось больше ничего,чтобы понять:       — И когда ты успел? — спрашивал он буднично. Китамура отвечать не спешил. — Мне угадывать?       Похоже, это не помогало. Решив, что таким тоном он ничего хорошего не добьётся, и прожевав остатки онигири между пальцев, Иватани испробовал мягче:       — Просто расскажи, что стало причиной.       — Ива-чан, — улыбался Китамура куда-то в балкон.       — Что?       — Так всё-таки помочь пытаешься?       Угрюмо сморщенный нос говорил сам за себя. Иватани не очень любил позицию помощника и защитника, но в большинстве жизненных ситуаций ему более ничего не оставалось, кроме как с этой ролью смириться. В конце концов, даже сегодня, когда Рейко едва не лишила Китамуру возможности заниматься в их танцевальном кружке, он боролся, конечно, и за себя тоже, но в первую очередь целью его было далеко не имя себе отбелить; скорее уж, без этой провокации их диалог просто-напросто сложился бы иначе.       — Не хочу, чтобы ты так быстро проиграл.       — Но я проиграл, — беззаботно отвечал Китамура.       — Я закрою на это глаза, если ты поделишься со мной, что послужило причиной.       — Почему ты так уверен, что есть какая-то причина, кроме зависимости? — честно вдруг глянул на соседа сосед, и разговор рисковал метафорически разорваться на километровое расстояние, если бы Иватани быстро не нашёлся:       — Потому что ты не похож на человека, который может быть просто зависим от вредных привычек, — сказал Иватани так, как лежало в голове. Прозвучало как нельзя нескладно, но у него не было другого варианта. — Ты пьёшь, чтобы уснуть. Наверняка и куришь для чего-то похожего.       Иватани перестал смотреть в ответ, что бы сейчас ни сказал и ни сделал Китамура — им в любом случае не избежать неловкости.       И он посмеялся. Тихонько, кое-как разборчиво, но смех его Иватани услышал как нельзя отчётливо лишь потому, что следовали за ним слова:       — Иногда мне кажется, что ты на самом деле можешь что-то понимать, Ива-чан.       Возмутило это его? Возможно. Задело ли? Скорее да, чем нет. Заинтересовало? Да, конечно же.       — Не думай об этом, пожалуйста. Я правда не хочу, чтобы это беспокоило тебя. Ты так или иначе не можешь ни на что повлиять, — Китамура встал, направляясь на балкон. Иватани захотел вскрикнуть ему вслед, но слова утонули в глотке, когда Китамура, закрывая дверцу балкона за собой, достал из кармана штанов пачку сигарет. — Я проиграл.