***
Нет ничего однозначнее букета цветов. К тому же, хоть способ и затёртый, но достаточно изысканный, и, при правильном подходе, сказать одними цветами можно очень многое, больше даже, чем словами – то что ему и нужно было. Хуа Чен изучал азбуку растений, подбирая самых подходящих для букета представителей. Прикинув то, как выглядит каждый из цветов, он отсеивал и отсеивал, останавливаясь на белых пионовидных тюльпанах и лаванде, что означало чистоту его любви, восхищение и нежность. Если бы сирень продавалась в магазинах или хотя бы цвела, он заменил бы тюльпаны на неё, но время было к нему совсем не справедливо. Полулежа в кровати он нарисовал набросок букета и остался доволен собой – выглядело действительно утонченно и лаконично, прямо как сам Се Лянь. Зачем-то мысли вернулись к образу баристы, подробно рисуя лицо, а потом и запах, голос, пальцы. Даже от фантомных касаний из глубин памяти тело Хуа Чена горело так, что пришлось идти в холодный душ, который выбил из головы зачатки не тех мыслей, ведь представлять эти руки на своём теле, а улыбающиеся губы красноватыми и припухлыми от поцелуев, было хоть и приятно, но непозволительно грязно – даже неуважительно. Он уперся головой в холодную плитку, но не думать о белом медведе – ловушка, из которой нет выхода кроме смирения, поэтому он думал, осторожно проходясь в мыслях, стараясь не позволять себе вольностей, за которые сгорит со стыда. Его спас Эмин, поскребшийся в двери ванной, где хозяин пропадал слишком долго, этот звук вытащил из омута мыслей. Своего кота Хуа Чен подобрал с улицы ещё в совсем зелёные годы – полностью чёрный и с длинной шерстью, а глаза выделялись, как красная яшма на фоне сажи, взгляд всегда пристальный, убийственный. Нрав, конечно, соответствовал внешности лишь частично – шипел на всех, зато при Хуа Чене творил всевозможные весёлые пакости. Сейчас они были как два клона – побольше и поменьше. – Мелкий вредитель… Сейчас выйду, хватит портить дверь! – Эмин мяукнул и понесся греметь пластиковой бутылкой, которую тиснул со стола, пока хозяин не видел или делал вид, что не видел. С таким “ребёнком” было не так одиноко возвращаться с работы, но большая квартира всё равно выглядела пустой и слишком необжитой. Он не назвал бы это место домом, скорее, безопасным временным пристанищем. Мнимому чувству спокойствия помогали разбросанные тут и там тайники с оружием, сам же дом по безопасности мог сравниться со швейцарским банком. Однако, счастье и наполненность он впервые ощутил только рядом с ним – с Се Лянем. И к этому теплому чувству неконтролируемо стремились как тело, так и душа. Завтра отнесу ему букет, и он сразу же всё поймёт. Кивнув себе в зеркало, Хуа Чен вышел из ванной и отправился в холодную постель, про размер которой можно было бы пошутить, если бы не было так одиноко.***
Вечер был тёплым, но обманываться не стоило – следующей ночью снова обещали снег. Ноги будто пружинили на брусчатке, а при каждом порыве легкого ветерка в нос ударял свежий аромат цветов в крафтовом конверте. Смена Се Ляня подходила к концу уже через пять минут, и Хуа Чен спешил из ближайшего цветочного, чтобы успеть порадовать любимого человека и, возможно, столкнуться с твердым отказом. Хорошо, что он не выбрал розы, ведь царапины на лице ему совершенно ни к чему. На самом деле, несмотря на всю свою мягкость и миролюбивость, в поведении Се Ляня проскальзывало что-то смертоносное, непоколебимое и принципиальное. Это манило к нему ещё больше, ведь за всем этим стояла какая-то загадка. Конечно, слабо верилось, что его медовые глаза видели намного больше боли, чем кажется, а руки, которые по-дружески поглаживали плечо Хуа Чена, могли заниматься чем-то более жестоким. Однако, его часто задумчивый холодный взгляд и быстрая реакция выдавали в нем что-то близкое миру настоящего Хуа Чена – главы мафиозной организации. Даже от этого понимания всё внутри трепетало. В кофейне стояло тихое спокойствие – стулья уже были подняты уборщицей и повсюду чувствовался запах лимонного чистящего средства. Музыка была выключена, как и подсветка в некоторых местах. – Извините, господин, мы за… А-а-а, это ты, Сань Лан! Сегодня ты поздно, я уже думал, что не заглянешь. – Се Лянь тушил свет в другом зале. Он был без фартука, растрепанный, но безумно довольный, очаровательно выделяясь среди обстановки светлым бежевым пятном на фоне шоколадных оттенков. – Нет, нет, я просто заходил кое-куда, – Хуа Чен заговорчески улыбнулся и протянул обернутый в крафт букет недоумевающему Се Ляню, – это тебе. На лице читалось яркое удивление. Пальцы с аккуратными ногтями и смешным пластырем на боковой стороне ладони начали аккуратно разворачивать упаковку и, сказать честно, притягивали внимание больше, чем открывающиеся взору нежные белые бутоны немного лохматых пионовидных тюльпанов и растопыренные соцветия лаванды. Се Лянь с совершенно довольным выражением лица и счастливым писком уткнулся в букет, утопая в белых цветах, только горящие красным кончики ушей смешно выглядывали из-за лепестков. – Се Лянь, я… – начал было Хуа Чен, но слова встали поперек горла. Картина перед ним была слишком очаровательной, его последние нервные клетки неистово визжали, а все мысли в голове являли собой первозданный хаос. Его сердце вновь украли так ловко, что ни один вор не смог бы сделать это более искусно. Первая влюблённость давалась ему тяжелее, чем он предполагал. –Спасибо большое, Сань Лан! Я и не думал, что ты тоже отмечаешь праздник посадки деревьев! – Только обретя надежду, сердце Хуа Чена вновь ухнуло вниз. Какой еще, к черту, праздник… Се Лянь, не дождавшись ответа, побежал с милым бормотанием вглубь темной кофейни в поисках подходящей ёмкости, прямо как суетливая хозяйка. Из глубин шкафов он выудил простенькую пузатую вазу и наполнил ее доверху водой, тут же принимаясь подрезать стебли и снимать листья. Хуа Чен подошел ближе, совершенно не зная, какую реакцию изображать, он даже не мог до конца разобраться в том, что чувствует, но, кажется, Се Лянь был счастлив, а это главное – он ловко орудовал ножницами с толстым лезвием, напевая себе под нос приятную мелодию и покачивая головой в такт. – Я по-настоящему удивлен, что Сань Лан знает об этом празднике. Мы с семьёй всегда устраивали ужин и обходили все сады с деревьями в этот день. Приятные воспоминания. – Он тепло улыбнулся, и в его глазах Хуа Чен вновь уловил что-то грустное, спрятанное за толстым железным занавесом. – Я рад, что смог порадовать. Выходили они чуть позже, чем всегда, как обычно разговорившись по пути. Хуа Чен не дал разочарованию испортить вечер. Он верил, что его удача позволит отыграться. Цветы простояли ещё неделю, и каждый раз они заставляли Се Ляня наполняться очаровательной нежностью, сравнимой только с легким порханием бабочек. И, сказать честно, он сам недавно стал домом целому вороху этих созданий, поселившихся в его животе и груди.***
Се Лянь мучился от кошмаров. Каждый из них липко проходился по всем его самым мерзким воспоминаниям. В очередной раз провалявшись в кровати до рассвета, он под шуршание мыслей и тихую сонную возню в доме оделся и вышел на прохладный утренний воздух. Светлый спортивный костюм грел слабовато, несмотря на слой флиса. Прогулка до такого же кирпичного дома, как и его жилище, заняла от силы минут двадцать. В залах уже вовсю тренировались утренние группы, Фэн Синь наверняка уже спешил сюда, чтобы учить азам боевых искусств своих – цитата – “несносных спиногрызов”, которые в росте приближались к нему самому. Было даже смешно. На стойке никакого администратора не было, так что он вписал свое имя и паспортные данные в книгу посещений и пошёл к дорожкам, зная, что утром в залах стрельбы почти никого нет. Старенький серебристый кольт лёг в руку, как влитой. И только теперь к нему вернулось ощущение безопасности, которое он утрачивал каждый раз по ночам. Невольно Се Лянь сравнил это с ощущением, когда Хуа Чен был рядом с ним – всепоглощающая безопасность, но в то же время готовность, уверенность и тепло. Он надел наушники и очки, коротко размеренно дыша, чтобы избавиться от неприятных мыслей, но они всё равно разрывали его. Его бедный разум в такие моменты был, как смиренный мертвец в пустыне, разрываемый острыми клювами коршунов и растаскиваемый дикими зверями на километры вокруг. Прицел. Легкое движение пальца – не сложнее, чем включить телевизор в их общей гостиной. Спуск. Отдача была столь привычна, что чувствовалась уже лишь лёгким покалыванием. Раздался хлопок выстрела, и руку отдернуло вверх. не думай. не думай. не думай. не думай. не думай. не думай. Гильза с тихим звоном отлетела от пола. Цок-цок-цок. В сердце наконец стоял штиль, который продлился чуть больше секунды. Пистолет выплёвывал пулю за пулей, и Се Лянь ловил себя на мысли, что стреляет уже с таким остервенением, будто на той стороне полигона был не листок с пропечатанной фигурой человека, а все его кошмары. И чем большие силы он прилагал, чтобы не думать, какие именно его страхи там могли быть, тем хуже у него это получалось. Мысли наконец завладели сознанием и заставляли его блуждать в этом в лабиринте минотавра, теряя ощущение времени и пространства. И, к его великому сожалению, Ариадна не поделилась с ним красной нитью, все возможности выбраться были отрезаны. Се Лянь думал о том, что уже который день возвращался домой безумно уставшим, как будто на работе он не делал кофе, а разгружал вагоны. Однако, усталость была вовсе не физической. Цзунь У заходил теперь чуть ли не каждый день, беря один и тот же капучино в совершенно разное время. Он чувствовал себя лягушкой на столе лаборанта. Яркие лампы бьют в лицо, а за ними – твой ночной кошмар готов разделить тебя скальпелем и изучить каждый орган. Пули летели одна за одной, а отдача расцветала горячими цветами на предплечье, и теперь на плече. Се Лянь остановился, давая себе время успокоиться и подышать. Любое оружие должно быть в руках только при холодной голове, и он постарался дать себе время на то, чтобы додумать неприятное и вернуться в состояние равновесия. Он жалел, что его ужасы не могут исчезнуть, как только он включит свет или откроет глаза, как в детстве он просыпался от страшных снов, и мама поила его теплым молоком, поглаживая по спине и рассказывая сказки о далеких странах. Тогда все его проблемы мог решить простенький самодельный ночник из рисовой бумаги с бабочками и листьями клена, который горел тёплым светом. А сейчас его кошмары имеют плоть, разгуливают под небом и норовят утащить его в свое грязное логово. Удивительно, но с Хуа Ченом Цзунь У больше не пересекался, всегда игнорируя в своих посещениях обеденное время и время перед закрытием, для совпадения это уже слишком. Мысли в голове скакали, теперь перемещаясь к основной странности, которую он игнорировал много дней – не мог такой человек, как Цзунь У, испугаться простого владельца кредитной компании, даже если тот был грозен. Признаться, даже ужасающе грозен. Всё это было странно. Он снова прицелился, размеренно опустошая уже четвёртый магазин. За выстрелами он похоронил свою надежду успокоиться. В ушах стоял только писк и звук выскакивающих гильз. Странно было и то, как Ши Цинсюань норовил всеми правдами и неправдами выведать номер Хуа Чена. Этот новый знакомый – коллега Му Цина в университете – забирал слишком много сил, но был как свежий глоток воздуха в потоке серых людей. А позже случился и инцидент, сведший их с Хуа Ченом, который стал не просто глотком, а всей атмосферой, обрушившейся на него неконтролируемым потоком. Мысли снова привели его к новому другу, и Се Лянь устало прикрыл глаза. Это случалось уже слишком часто, однако, он списывал это в большинстве на странное отношение к Хуа Чену Цзунь У. Быстро завязавшийся интерес с его, Се Ляня, стороны настораживал, притягательная аура завораживала, а выбора как будто и не оставалось. Вот он и тянулся, как солнце всегда тянется к западу, а корабли – к горизонту. Думая о Хуа Чене, он успокаивался. Друзья – это всегда хорошо, вспомнил он наставления матери. Друзья помогали ему вновь становиться на ноги, дышать и жить с чистого листа, пусть и занимаясь не самым прибыльным делом на свете – варкой кофе. Вопреки мнениям, ему всё нравилось. Во время работы он мог увидеть множество улыбок, много кого послушать и даже усмирить чужой конфликт. После всего, что ему пришлось пережить, вплоть до полного разочарования в себе и принятия его треснувшего мира, напополам с чувством вины, найти хоть что-то, что не вгоняло его в бестелесную тоску – большой прогресс. И теперь, обретя своё дело, собирая сердце и мир по осколкам, он складывал из них новую картинку. И совершенно точно он не собирался терять это. В конце концов, не для того он так упорно искал общий язык с кофемашиной, чтобы уйти сейчас. Кивнув своим мыслям, он решил, что оставит этот полигон на сегодня. Бумага была изорвана крупным калибром кольта, а все выстрелы твёрдо приходились в голову.