Любовь с первой пролитой чашки кофе

Считать продукты вместе было действительно веселее, а ещё веселее было объяснять для чего нужен был каждый ингредиент, вызывающий у Хуа Чена вопросы, всё же наткнуться на базилик или огурцы в кофейне – это не что-то типичное. Он и подумать не мог, что это всё для лимонадов и коктейлей, ведь обращал внимание исключительно на одну позицию в кофейной карте – фильтр-кофе и, естественно, на Се Ляня, который его делал всегда быстро, аккуратно и красиво, как будто эти руки были созданы для наполнения жизнью всего вокруг, как вода обогащается терпким вкусом зёрен.  Се Лянь собирался поить своего помощника всеми коктейлями, которые только попросит его душа, в том числе и авторскими не из меню. Сейчас он как раз стоял окружённый магической дымкой и наводил цитрусовый капучино с острым манго себе, разогревая турку для пряного эспрессо Хуа Чену. Тот ходил в красной рубашке, скинув пиджак, и заинтересованно наблюдал, как из-под рук баристы простые ингредиенты превращаются в напитки. Аромат кофе был поистине чарующим – он заиграл новыми красками, когда оттенялся кислинкой апельсина со сладковатыми нотками манго.  – Зачем ты нагреваешь кофе? Зёрна же и так обжаренные? – Хуа Чен подошёл ближе и встал прямо за Се Лянем в тесной зоне бара. Между ними оставались интимные десять сантиметров, но оба этого не замечали. Здесь уже подогретый кофе с мускатным орехом ощущался намного сильнее, но не настолько, как собственный запах от волос Се Ляня, который, в действительности, мог встряхнуть все чувства Хуа Чена намного эффективнее, чем кофе.  – Когда слегка поджариваешь, то вкус раскрывается приятнее. – Он кинул к кофе в турке пару щепоток из подписанных баночек и ответил на недоумевающий взгляд Хуа Чена, – Это имбирь и чуть-чуть корицы.  Тот понимающе покивал, наслаждаясь тем, как приятно смешивается их запах с кофейным. Неплохо было бы ему каждое утро так стоять и смотреть на Се Ляня, который ловкими движениями добавляет воду, слегка помешивает, удовлетворенно вздыхает и смотрит на него, Хуа Чена, как будто делясь этим волшебным моментом без слов.  – Я… – влюблён в тебя, чуть не вырвалось у Хуа Чена, но он быстро прервался, имитируя кашель, – хотел спросить, ты любишь сладкое?  – Временами.. А Сань Лан? – Се Лянь заинтересованно поднял глаза, заставляя своего собеседника смутиться от такого близкого цепляющего взгляда снизу вверх.  – Не особо. Обычно не ем сладкое.  В ресторане внезапно стало слишком жарко – то ли от небольшой плитки с туркой, то ли от расстояния между ними, которое ненавязчиво уменьшилось до слышимого шепота и лёгкого бормотания Се Ляня за работой, тот то и дело поворачивался назад на Хуа Чена, чтобы поболтать. Тихо поигрывала музыка – то тяжёлый рок, то всякая эстрада. Воцарившееся молчание заставило обоих вслушаться в слова песни, заставившие мигом обоих покраснеть. 

If I lose myself tonight, it'll be by your side

Хуа Чен прикрыл нижнюю половину лица ладонью, скрывая улыбку, а Се Лянь поспешно отвёл взгляд на баночки со специями. Иногда ему хотелось бы представлять, что во всех этих песнях поется о нём, что всё совсем скоро должно случиться, но вот ему тридцать, а вся его жизнь застыла непоколебимее горы Эверест. А ведь я даже не целовался… – Что?  Два глаза – черный и красный, в немом вопросе смотрели на Се Ляня, и тут он понял, что сболтнул мысль вслух. Он открыл рот, стараясь придумать оправдание, но его прервало как будто змеиное шипение сзади.  – Черт, черт, черт, черт, черт, черт…  Из турки бурлил и выливался кофе, как лава из вулкана. С красным лицом ещё после признания своей полной неопытности перед Хуа Ченом, Се Лянь спасал напиток, как мог, мысленно разоряясь на себя, а сам Хуа Чен пораженно застыл от того, каким милым выглядит растерянное лицо Се Ляня, прямо как в тот раз, когда он пролил на его рубашку кофе. А потом ещё раз пролил, когда пытался извиниться. Улыбка тронула губы так, что щёки тихонько заныли.   – Р-разрешишь? – Се Лянь намекал на то, что стоит его пропустить, чтобы вместе сесть за столик, но Хуа Чен понял с опозданием и не успел вовремя отодвинуться – в нос ударил свежий аромат, отдавшийся томлением во всём теле, а оголенной кожи вздернутых запястий коснулись шелковистые локоны. Да, они и в прошлом имели телесный контакт, но сейчас для Хуа Чена всё менялось, в том числе и земля с небом. От такого нарушения границ всю грудь приятно сдавило, а кончики пальцев будто пронзали тысячи игл, но он заставил себя пойти следом за столик – пара таких выкрутасов, и Се Лянь приведёт его к больнице.  Они отдыхали и пили кофе, каждый в своих мыслях – Се Лянь вытащил парочку толстых журналов, которые ему следовало заполнить к утру, а Хуа Чен задумчиво разглядывал книжные полки рядом с ним. В детстве всегда хотелось попасть в подобное место ночью, когда никого нет – желательно с другом, чтобы опустошить запасы вкусного. Поэтому, не особо занятый работой Хуа Чен, окунулся в озорство и будто бы заново знакомился с миром спящего интерьера, пусть уже выученного наизусть. Но сейчас, всё было по-другому – потухшие экраны, темнота, убранные венские стулья грустно стояли без посетителей, и на каждом предмете застыло одинокое, покинутое выражение. Того и гляди, всё вокруг поднимет вихрь, утягивая их вдвоем в кроличью нору.  – Так, значит… Гэгэ ни разу не целовался? – Осторожно начал Хуа Чен, допивая одним глотком эспрессо. После новой чашки он чувствовал бурлящие силы и нервное возбуждение. Так держаться от странных тем рядом с Се Лянем становилось невозможно.  –Ох, ты решил вернуться к этой теме? – посмеялся Се Лянь с алеющими ушами, не отрываясь от журнала, где сейчас записывал температуру холодильника за прошедшую неделю, – Да, это правда. Все не удалось найти того самого человека, да и времени не было. Это странно, наверное? – Нет. – Резко ответил Хуа Чен, поражаясь тому, как быстро почти перебил Се Ляня, стало неловко, – Нет, я не думаю, что это странно. На самом деле, я тоже.  Се Лянь недоверчиво смотрел, полностью повернувшись, но быстро понял, что его не разыгрывают. Он округлил медовые глаза, из-за чего они стали больше похожи на две золотые монетки.  – Шутишь…  – Нет, чистая правда.  – Да ну. – Он ещё смотрел несколько неприлично долгих секунд в лицо Хуа Чена, пристально, как обычно рассматривают какой-то недуг, и тут же оборвал себя, – прошу меня простить за бурную реакцию.  Он отвернулся и смутился, продолжая ведение записей. Хуа Чен почти видел, как в этой голове крутились шестеренки, и как насупившийся вид связан вовсе не с кончающейся ручкой – она то и дело продавливала следы в бумаге, совершенно не оставляя чернил. Хуа Чен вытащил из пиджака свою запасную и положил перед Се Лянем, поймав его тихую благодарность. В глаза тот не смотрел.  – Просто… Ты похож на человека, у которого много опыта в… Подобном. – Кончики ушей слегка покраснели, но взгляд был вполне отрешенным. Собраться с мыслями стоило немалых трудов, как для первого, так и для второго – ведь сложно как задавать смущающие вопросы, так и отвечать на них.  – Это ещё почему?  – Сань Лан, так нечестно. Я уже и так много разболтал, а ты ничего не говоришь. – Се Лянь подумал, что ведет себя, как капризный ребёнок, и его догадка подтвердилась удивленным выражением Хуа Чена, который явно не ожидал надутого от обиды лица. Он хотел бы сдержать себя, но обилие журналов и сонливость, которая никак не притупилась кофе, сделала его немного слабовольным, да и с Хуа Ченом рядом совершенно не хотелось как-либо сдерживать свои порывы. Даже если они и были, малость, детскими. – Если гэгэ хочет, мы можем уравновесить несправедливость и сыграть в одну игру. Это как "правда или действие", только "правда или правда". Я называю её "секрет за секрет". Вы можете спросить у меня что угодно, но придётся честно ответить и на мой вопрос.  Под кофеином бдительность и страх Се Ляня притупились, оставляя место его бесстыжему интересу. Он понимал, что за согласие он будет себя корить утром, но любопытство было сильнее. Конечно, он совершенно не мог задать тот вопрос, который его на самом деле интересовал, ведь спросить просто “кто ты?” было бы верхом неуважения и недоверия. Се Лянь был убеждён в том, что ему не особо-то важно знать подробности, главное, что сейчас им интересно друг с другом. Однако, чем больше он убеждал себя не интересоваться и не обращать внимание на красные флажки в голове, тем меньше у него получалось. Вопросы возникали, хотел он этого или нет, поэтому свой шанс в “секрет за секрет” он собирался использовать на полную, ведь второго может больше и не представиться.  – Когда в ресторане внезапно выключили свет, ты ведь что-то вспомнил. Что-то неприятное. Что это было?  Се Лянь смотрел по-армейски твёрдо, прямо в глаза напротив так, что отвернуться было невозможно. Но за этой каменной строгостью Хуа Чен увидел не холодность и не простое любопытство, а взгляд, расходящийся рыжими закатными лучами по коже. Эти глаза тёпло обволакивали и грели, даруя спокойствие, какое можно почувствовать только сердцем.  От воспоминаний поднимался ком. Неприятно. Скверно и мерзко, как и всегда, когда какие-то частички его детства прорывались на поверхность, умело обходя все заслоны, просачиваясь сквозь неприступные ворота памяти. Даже жалость брала, ведь самые приятные для многих годы у него прошли в кошмаре. Вспоминать дальше не хотелось – вместо лица ощущалась каменная, плотно облегающая, маска. Она не давала мышцам двинуться, и Хуа Чен отвернулся, чтобы Се Лянь не рассматривал его застывшее выражение слишком уж пристально. Тот всё понял, поспешив доверительно коснуться ладони и крепко её сжать – тепло, и жалость к себе проснулась с новой силой, потому что он не мог сравнить это ощущение всепоглощающей любви ни с одним воспоминанием, ни с одним событием, ни с одним явлением на всём свете. Все его чувства были намного больше, чем мир, вселенная, даже чем миллион бесконечных вселенных. Но причины так и оставались скрыты, однако он и не искал их, довольствуясь тем, что есть. Се Лянь внимательно смотрел в полной готовности отказаться от всей этой затеи, но Хуа Чен чувствовал, что хочет открыться. Хоть одному существу на всей планете. Возможно он и желал открыться единственно ему.  – В детстве отец запирал меня в платяном шкафу, когда я его расстраивал… – Хуа Чен немного замолчал, отмечая, как рука стискивает его ладонь сильнее, до приятного и запредельно близкого, тонкая нить их доверия в этот момент стала толстым стальным канатом, – или когда просто не нравился. Было темно, а стенки такие толстые, что меня даже слышно не было. А внутри эта… Старая шуба пыльная. Пахнет просто ужасно. Когда стал чуть постарше, я сжёг этот шкаф к чертям. Влетело, конечно, мне потом, но я так и не жалею об этом.  Он до сих пор мог чувствовать эту затхлость, запах дерева, слёзы и полную темноту, ни лучика света. Саднящие руки и ноги, которые наливались кровью от ударов в попытках вырваться и сорванный голос. Да, темнота ему однозначно не нравилась. В ней он чувствовал себя снова в том маленьком шкафу в дальнем углу гардеробной. Светло-рыжий, такого цвета маленький Хуа Чен постоянно видел гробы, и это осознание пугало его еще больше. Пусть он не боялся мертвецов, да и стать одним из них тоже, но быть живым в месте, предназначенном для мертвого – самая смехотворная безвыходность для него, мальчишки, постоянно ночующего в отапливаемых склепах богачей, только бы не дома.  Се Лянь был полон понимания. Он не хотел показывать жалость, поэтому только сжимал крепко ладонь, второй рукой осторожно гладя вдоль спины. Пусть лицо Хуа Чена ничего не выражало, но он знал, что всё это лишь защита, и внутри него наверняка происходит буря. На самом деле, это признание впервые прозвучало вслух – ранее, только бессловесные воспоминания упорно подавлялись мозгом, они вылезали поздно ночью, омрачая своими касаниями всё, до чего только могли дотянуться. И поэтому Хуа Чен не хотел давать им трогать Се Ляня в его голове, но тот сам развеял их, становясь светом намного большим, чем те могли выдержать. И теперь, поведав крохотную часть своей души, было как никогда легко – как будто каменная птица отделалась от своего твердого покрова и воспарила над лугами, даже не смотря на то, как её каменный постамент превращается в крохотную точку и совсем исчезает.  – Спасибо и извини, что спросил такую тяжелую вещь.  – Ничего страшного. Гэгэ, вам тоже придётся ответить на мой вопрос – тогда всё будет справедливо, не так ли? Хуа Чен как-то поразительно быстро для Се Ляня восстановился, и тот убрал руку с его спины, хоть и не хотелось особо – тело под его касаниями было приятным, как будто близким, пусть и не таким знакомым, как тела Фэн Синя или Му Цина. Но их тела Се Ляню не казались такими манящими, на них не хотелось невзначай положить руки. Он смутился от этих мыслей и не стал продолжать думать в эту сторону, . – Хорошо, спрашивай, Сань Лан. Раскрою свой один секрет. – Се Лянь улыбнулся, молясь всем богам, чтобы вопрос не был из разряда последних – после ответа на которые, люди предпочли бы его не знать.  – Гэгэ расскажи о своей семье, родителях. Раз я рассказал про детство, то считаю справедливым спросить про детство гэгэ.  Теперь была очередь Хуа Чена смотреть, как застывает лицо друга. Улыбка не пропадала, а только неестественно искривилась, в то время как глаза были печальными, но всё ещё светлыми.  – Моя семья – это Фэн Синь и Му Цин. Больше у меня никого нет, но думаю, несправедливо было бы оставить тебя только с этим. – Се Лянь прокашлялся, стараясь убрать ком в горле, но не получалось, поэтому голос его звучал тихо и блекло, как старое расстроенное фортепиано. – Всё было хорошо. Однажды я проснулся утром от шума – за окном я увидел много полиции, которая уводила маму и отца. Меня определили временно в детскую социальную службу, а на следующее утро я узнал, что мать и отец повесились в камере, не выдержав позора обвинений в финансовых махинациях. Так я и проснулся сиротой.  Воспоминания были до того свежими, как будто это не произошло много-много лет назад. Он всё ещё помнил все свои чувства – смятение, шок, гнев, печаль и одиночество. Все, с чем он тогда столкнулся, сейчас бушевало в нём очень ярко. Самое пугающее, что он отмечал – память постепенно стирала лица родителей, как школьник неумело стирает карандашные ответы, оставляя неясные очертания в учебнике. Глаза матери изгибались полумесяцами, но какого они были цвета? Рука отца всегда очень величаво трепала его волосы и всегда казалась сильно больше его собственных рук. Какого же он был роста? Сто восемьдесят? Сто девяносто? Лёг ли на его волосы иней седины? Совершенно ничего, кроме фигур и мутных воспоминаний – ярких картинок, мелькающих перед глазами. Места, места, яркие вещи, смех, обрывки разговоров. Поход в парк, первые соревнования, кошмары во время переезда, руки матери, которые клали на лоб холодную ткань во время болезни. И вот их уже давно не было, и Се Лянь старался не вспоминать о них, зная, какую бурю принесут в его душу эти картины.  Хуа Чен видел, как стремительно меркло лицо Се Ляня. Чувствовалось, как мысли обуяли и утащили его в глубину своей норы. Он осторожно коснулся спины Се Ляня, и тут же убрал руку, когда тот вздрогнул от неожиданного прикосновения. Так и замер с рукой, занесенной над плечом. Но Се Лянь умел его удивлять не хуже погоды, которая вопреки предсказаниям метеорологов могла стать точно противоположной. Поэтому сердце, не успев и секунды потомиться от желания утешить, тут же принялось ожесточённо стучать от того, что парень аккуратно пододвинулся ближе и обнял Хуа Чена, располагая руки на его шее, а лицом утыкаясь во вздымающуюся грудь. Ничего кроме вдохов и выдохов издавать у обоих не получалось. Се Лянь не мог до конца понять, зачем потянулся за объятием, но точно мог сказать, что стало намного легче. Его грудь, которую до этого будто бы пронзили насквозь, сейчас зарастала, залечивалась заботливым теплом. Он игнорировал мысли о том, что ему не стоило кому-то доверять настолько, что нельзя использовать другого человека для успокоения, что он поступает совершенно неосмотрительно, рассказывая его настоящую историю о его настоящих родителях. Эти мысли кружились и кружились неугомонным ворохом остроклювых колибри, и их никак было не загнать в клетки.  Но вместе с тем, на фоне переживаний он смог увидеть и другие мысли – о том, как приятно было чувствовать чужие объятия и накапливающееся тепло от них, что чувствовать, как дышит другой человек ему нравится, что ему нравится, как дышит Хуа Чен.  Он очнулся тогда, когда понял, что уже какое-то количество времени опирается на плечи Хуа Чена и впивается взглядом в его губы.  Ох черт!  Се Лянь резко отпрянул с лицом краснее кровавой луны.  – Черт, прости, прости. Следовало спросить, прежде чем так набрасываться с объятиями. Я тут закончил, ха-ха. Мне нужно ещё покормить один холодильник. То есть помыть ещё журнал. И вообще, я хочу перекусить, сейчас принесу пару маньтоу.  Се Лянь вспорхнул с места и понесся к барной стойке. Темнота проёма стафф-зоны проглотила его без остатка. Хуа Чен сидел на месте с изогнутой бровью. Они и раньше обнимались, что же случилось сейчас – совсем непонятно. Хотелось думать, что Се Лянь, понял его чувства, и хотел его поцеловать, выражая согласие, но это звучало слишком уж несбыточно, поэтому он остановился на варианте, что откровенные разговоры подействовали на них обоих расслабляюще.  В это время Се Лянь прикладывался горящим лбом к холодильнику, пытаясь как-то смириться с бушевавшими чувствами, которые разрывали его, как стая волков свою долгожданную добычу холодной зимой.