Примеряй свои тени (НА РЕДАКТУРЕ)

      Это, выраженная словесно, выжженная земля. Это сопротивление приказу тлеть

25 июня, 2021 год. Республика Интар, Кальярра.

      — Здравствуй, волчонок, — доносится из трубки.       В горле застревает мгновенно возникшее ругательство. Следом внимание переключается на появившийся контраст в моем восприятии. У него приятный голос. Низкий, бархатный. Однако неприятное содержание приветствия. Что еще за фамильярности? Волчонок? Мальчик любит поговорить таким образом? Хорошо.       Предчувствую веселую беседу, которую можно будет рассказывать подругам историей из разряда «треш полный». Клянусь, только чай, в котором я заинтересована больше, чем в этом уже непонятно начавшемся разговоре, спасает меня от резкого грубого ответа. Хотя бы не «малышка» или «зайка». И на том спасибо.       Спокойнее, Асия, ты должна выполнить желание. Это же мелочи. Раньше и более наглые попадались.       — Почему волчонок? — вместо ответного приветствия я задаю логичный вопрос, как бы намекая, что данная деталь в нашем разговоре лишняя.       Слышу, как этот любитель зоопарков усмехается. Разве я сказала что-то смешное?.. Вспоминаю свою первую ассоциацию с ним и невольно улыбаюсь. Действительно, зоопарк.       С ответом он не спешит. А мне все-таки интересно… Рефлекторно касаясь серебряной цепочки, я пытаюсь вспомнить, что за фотку выбрала Рене для анкеты. Есть всего лишь одно селфи, где видно кулон с волчонком. Тогда я была, так сказать, при полном параде: классический макияж для девушки восточной внешности, длинные волосы завиты в крупные локоны, черное обтягивающее платье до колен с глубоким декольте и вырезом на бедре. Открывать, правда, особо нечего, но моя упрямая личина подобным образом отыгралась за то, что меня поставили в очередные рамки.       «Асия, сегодня я принимаю в ресторане важных гостей, друзья семьи. С тебя присутствие и приличный внешний вид», — доброжелательный тон действовал расслабляюще, но стоило отказать матери, ситуацию уже не вывезти. И никакие аргументы меня бы не спасли.       Под приличным внешним видом подразумевалось: «Стань типичной ардаланкой, как утонченный, но еще не раскрывшийся цветок». Иными словами, наведи марафет, но не переходи границы приличия. Одежда максимально закрытая, вежливая улыбка на губах, скромность в движениях, достоинство в словах. Соответствуешь всем пунктам — сможешь продать себя подороже какой-нибудь мамаше, живущей с мыслями о выросшем сыночке, которому пора создавать собственную семью.       — Кулон на твоей шее. Милый волчонок. Признаюсь, напомнило Ведьмака.       Прекрасно. Мы мыслим в одном ключе. Значит, с причиной фамильярности я угадала. Обычно такие, как он, не извращаются и выбирают заезженные уменьшительно-ласкательные.       — Ведьмак хорош, но не до такого фанатизма… — на миг думаю зацепиться за тему игр, чтобы диалог не перешел в противную банальщину из серии «А у тебя есть парень? Почему ты на сайте сидишь? Ради общения? Только общение? Точно-точно?», но за Ведьмака я не то чтобы хорошо разбираюсь… Чтобы завершить наконец затянувшийся ответ, решаю ответить честно. — Это подарок брата.       История, как мне достался этот кулон, была забавной. А еще это единственная вещь, которую я решила оставить в качестве связующей красной нити. Между настоящим и тем коротким временем, проведенным словно в другом мире.       — Фанатизм. Звучит грубо.       — Не наблюдала за собой привычки проявления настолько сильной любви к чему-то, не более.       Книги — вещь сугубо отвлекающая в нужные моменты. Исключением является мой байк. Мотоцикл — это дело особенное, несравнимое. И остается только молиться за него, чтобы матери не приспичило продать его ради какого-нибудь благого дела. В нашей семье приобретенное имущество может исчезнуть в короткие сроки по самым мыслимым и немыслимым причинам. И вникать во все эти финансовые махинации, которые попахивают банальной неграмотностью я не то чтобы хочу… Главное, чтобы мой мотоцикл не трогали.       Чувствуя, как разговор заходит в тупик, с большим усилием стараюсь не слушать голос в голове, который ехидно твердит, что в принципе можно и закончить, раз он, именно он, не смог нормально завязать беседу. Раньше так и было: если собеседник не проявлял должной активности — смысла продолжать не было. Это гарантированный флажочек о том, что весь остаток дальнейшего общения из него придется тянуть слова.       Однако желание есть желание. Надо немного для приличия потянуть время. Но и проявлять оригинальность рвения нет.       — Как Ваше общее настроение, Маркус?       Время выхода локального странноватого юмора, который понятен только мне. Подсознание прочно зафиксировало, что это далеко не мишка, а матерый медведь… По крайней мере внешне уж точно. Может, мне его называть потом папочкой вместо выканья? В качестве второго этапа развития. Хотя, это будет слишком резким скачком.       Надо бы сходить за кардиганом, в одной длинной футболке становится холодновато на балконе. А еще начать мыслить адекватно. Этот тип меня раздражает и выводит на конченные мысли.       — Все прекрасно. Получил диплом. Отдыхаю перед работой.       Пауза. Я не задаю следующий вопрос, даже дышу в трубку максимально бесшумно. Интересно, он всегда говорит так отрывисто? Как будто отсекает на корню все лишнее. Еще и заявляет, что мой фанатизм звучит грубо.       — Как у Вас, душенька, дела? — Маркус сдается первым.       Покопавшись в гардеробе, я понимаю, что кардигана тут нет. Скорее всего, лежит в оставшихся коробках. Поворачиваюсь к упакованным вещам и короткой считалочкой выбираю, что открыть первым.       — Трынцы, брынцы, бубенцы, раззвонились удальцы… Диги-диги-диги-дон… — слышу удивленное покашливание в трубке и улыбаюсь. Очень надеюсь на его высокий уровень адекватности. Посчитает меня за дурочку, закинет в блок и дело сделано. — Послезавтра на работу, отдыхаю, рефлексирую. И на кого же Вы выучились, уважаемый?       Третьей коробке везет, и я одной свободной рукой пытаюсь отодрать чертов скотч, упираясь ногой в картонку. Слишком тяжелая, вряд ли там одежда. Но раз уж взялась, то надо открыть.       — Юрист. Военный. Переводчик. И много чего еще. Особо не распространяюсь про это.       Липкая лента отходит неожиданно резко, и тело заносит назад. В попытке не упасть посылаю несчастную коробку прямиком в нефритовую пещеру — как в лучших традициях фанфиков.       — Все нормально? — все таким же спокойным голосом спрашивает он.       Ну просто невозмутимый молодой человек. Если и разобрал мое непонятное бурчание, то счел промолчать… Мгновенно приходит идея, как поинтереснее убить время в процессе общения с ним. Надо будет попробовать вывести его из состояния равновесия.       — Да, просто отлично, — я достаю из коробки безымянные папки, одновременно пытаясь вспомнить, о чем там говорил Маркус.       Значит, юрист, военный и переводчик в одном лице? Категория людей «я одновременно все и в то же время ни о чем»?.. По логике люди, не распространяющиеся о своей деятельности, не говорят об этом в принципе.       Стандартные военные не классифицированы настолько хорошо в нескольких направлениях. Значит, подразделение поэлитнее. Только болтуны там надолго не задерживаются… Опять же, по логике. Все-таки серьезная работа. Значит-с, с большой вероятностью он пустоплет.       Я с надеждой ставлю на этот вариант. Будущих и уже служащих в моей жизни хватает.       — Какое милое совпадение, Маркус, — кажется, что в мой голос все равно просачивается скептический сарказм. — Через год заканчиваю кадетскую школу, тоже в юридическую сферу собираюсь.       Вытащив из коробки все вещи, я сокрушенно плюхаюсь на пол рядом с разбросанными папками. Теперь это все убирать… Интуиция вопит не лезть в эти странные бумажки: вещи принадлежат явно матери, и в мою комнату это попало по ошибке. Подавляя свой интерес, я начинаю складывать их обратно.       Из последней папки выпадает документ в прозрачном файле. Сначала мои глаза читают оглавление, а уже потом я понимаю, что проигрываю в битве со своим любопытством.       Договор на приобретение дома. Ладно, все оказывается не так страшно. Быстро пробегаюсь по многочисленным пунктам и останавливаюсь в самом конце. Подписи сторон. Первыми стоят инициалы матери, а вот вторыми уже продавца. Виктория Савицкая.       Возвращаюсь к началу в поисках цены за трехэтажную махину. Дом мы приобрели в стадии черновой отделки, но за такое количество квадратных метров цифра должна быть внушительной.       Вижу круглую сумму, вписанную в таблицу, и на момент впадаю в ступор… Я, конечно, не эксперт в рыночной стоимости, как и в теме экономики. Но, по-моему, тут установлена цена, ярко пылающая красным цветом. Что за такой удачный акт распродажи, подвернувшийся именно матери?       Из ее близких друзей и знакомых никогда не наблюдалось интаровцев по национальности. Или я себя просто накручиваю, и прошлым хозяевам, допустим, пришлось по каким-то личным причинам продать в быстрые сроки дом?       — Силовики? Адвокатура? Прокуратура?       Как же сильно ты отвлекаешь меня, Маркус. Может, спросить у него по поводу дома? «Многосторонний» медвежонок наверняка сможет дать верный ответ… Бредовая идея, Асия, не страдай глупостями.       — Конкретно не знаю пока, но точно в уголовную специализацию. Мои мышление и возможности позволяют, — где-то на подкорке сознания мелькает мысль, что не стоит говорить так самоуверенно. Романтизированной соплячкой, вдохновившейся «крутой» работой, даже перед ним выглядеть не хочется. — Конечно же, может мне и не подойдет, но я об этом узнаю только тогда, когда попробую.       Самое главное сомнение остается неозвученным. Позволит ли мне мать поступить на уголовное направление — непонятно. Точнее, она вообще не видит во мне даже стандартного работника уголовных органов. При моих упрямых заявлениях родительница лишь участливо кивает и поддакивает, однако зная ее, это снисхождение может быть простым обманом.       Помню, она как-то обмолвилась о прохождении юридической практики в будущем у нее. Пришлось глупо похлопать глазками, ляпнуть пару лишних вопросов, в общем, выставить себя дурочкой, и по итогу я спаслась от повторного разговора на ближайшие год-два. Авось, «поумнею» за это время.       Наверняка мать захочет меня приобщить к ее гражданской сфере. Тоже юриспруденция, но работа специализируется на мигрантах. Учитывая наше финансовое состояние сейчас — дело, видимо, прибыльное. Или нечистое.       — Со временем определишь для себя самое удобное. Сможешь начать заранее подбирать связи и базу для работы. Главное не забивать, — менторским голосом заявляет Маркус и уже мягче добавляет. — Надеюсь, у тебя все получится, волчонок.       Сквозь стиснутые зубы от очередного «волчонок», нехотя признаю, что было бы неплохо слышать подобные слова от ближних. Цены бы им тогда не было. Однако человек имеет такое свойство привыкать к хорошему. Наверняка, моя зацикленность найдет повод придраться к чему-то еще.       Идеальных родителей не существуют. Семью не выбирают. Бла-бла-бла…       — Надеюсь, получится, — уже тише повторяю я его слова. — А как ты определился со своим направлением?       — Просто знал. Мне нужно именно туда.       — Информативно, — я хмыкаю.       А вот и первый барьерчик. Что там? Драма? Страшная тайна? Или реально выбор можно осуществить настолько просто?       Так, стоп-стоп. Он же может же быть немногословным по более банальной причине — мне сейчас активно льют в уши за выдуманную профессию… Постоянно на миг, но забываю об этом. Слишком уж Маркус уверенно говорит.       Раз он любит разговоры ни о чем, но и обо всем, а мне уже начинают надоедать эти периодические паузы, то хорошо. Немного пофилософствуем.       — Знаешь, иногда я размышляю о будущем, — ерзая онемевшей пятой точкой по полу, я ногтем поддеваю засохшую корочку на коленке. Тонкая полоска царапины открывается в бледно-розовом цвете, а ногу пронзает легкая боль. Мысли за короткие секунды складываются в четкий ряд. — Меня жуть как пугает социализация даже в сфере, к которой лежит душа. Странный контраст: я заинтересована работать с людьми, и с весьма специфичными, но при этом роль серого кардинала меня привлекает больше. Или метод одностороннего зеркала. В роли наблюдателя со связью, но без ответной отдачи. Красота-а-а…       Вернув документы на дом в нужную папку, я кое-как запечатываю обратно коробку и пинком ноги отправляю груз восвояси — поближе к выходу из комнаты. Надо будет потом матери сообщение написать, чтобы поднялась и забрала свои пыльные вещички. Спускаться точно плохая идея. Путь в тысячу миль начнется не с социализации на кухне с подвыпившими друзьями матери.       С открытием второй коробки проблем не возникает. Ага, вот и кардиган, лежит на самом верху.       — Достаточная требовательность к себе. И ты в любом направлении вывезешь. Адаптируешься. Куда я пошел, думал, выкинут за шкирку. Оказалось многое возможно, — чувствуется, что Маркус старается сжать емкую тему в краткий формат.       Не хочет сказать слишком много или просто нет желания философствовать? Приятные мурашки бегут по рукам, внутренняя тревога смиренно капитулирует перед рвением поспорить.       — Дело не в требовательности, а в страхе, — с уверенностью заявляю я.       Вернувшись на балкон, обнаруживаю, что чай закончился. Когда я его успела выпить? Что за день такой непонятный…       — Страх — это хорошо. Подпитывай им деятельность, — Маркус делает паузу, отвлекшись на лай. У него там собачки? И судя по писклявому звуку, мелкой породы. — Изначальный страх до конца не перебороть. Проблемы в своей психике создашь. Соматические тоже. Определи для себя психологические маркеры и границы. Легче адаптироваться. И правильнее.       И певец, и на дуде игрец. Кто же ты такой, Маркус?       — Но эмоции в принципе мешают максимально эффективно выполнять работу, а тем более страх. Да и чувства применимы разве что только в творчестве, — взгляд на закатное небо сквозь панорамное стекло. Где-то в недрах компьютера все еще хранятся мои смелые попытки что-то написать. Этот вид с балкона определенно меня бы сейчас вдохновил на… — Извини, отвлеклась. Так вот, та же адаптация подходит не для всего, существуют вещи, которые кардинально не подходят человеку. Можно привыкнуть, подавить внутри себя эмоции, но… Иногда же наше тело говорит нам что-то не делать путем всяких сигналов. А человек в ответ на это окутывает себя модными психологическими определениями и насилует себя, внушая, что это простая адаптация. Для меня это как синоним смирения. Крайний выход, когда других способов не остается…       Изначальный мой философский посыл растворился за новой темой. Спорили мы долго. Спустя время по итогу я честно признала свое поражение и согласилась с его мнением. Маркус в ответ подкрепил к общему выводу пунктик, что все-таки к своему телу тоже необходимо прислушиваться. Он определенно умел по полочкам последовательно раскладывать все детали.       Разговор затянулся на часы. Начиная с глобального, социализации человека, и заканчивая, цитирую: «Что вам там, молодым, из мемов нравится?». Как только я узнала про личную огромную библиотеку в загородном доме, максимально искренне заявила, что уже очарована. Естественно не им, а его библиотекой.       У нас оказываются схожи и вкусы, Маркус советует очередную фантастику из его коллекции прочитанных. Сложноватую, с кучей незнакомых терминов в виду жанра, однако с виду завлекательную.       — Развивает связи в мозгу ассоциативные. Для ЛитРПГ удивительно.       — Фантастика по игровой реальности может быть такой? — со скептицизмом спрашиваю я. — Там же… Ну, игра, вымышленный мир? Может быть качественный сюжет, неплохие персонажи, какой-то лирический посыл, но изначальный жанр же несерьезен.       — Детские сказки тоже с виду несерьезны. Но несут в себе базовые понятия мира.       — Ладно-ладно, — сдаюсь я, не желая еще час спорить с ним над очередной темой, — Сейчас ты меня переключишь на свою «заумную» литературу и я в итоге убегу от тебя в книжный мир. Останешься тут один скучать… Короче, если серьезно, то я сегодня обязательно скачаю и перед сном начну читать.       Время зашло уже далеко за полночь, но мне не привыкать отдавать предпочтение другим вещам, нежели отдыху. Интересно поглядеть, что это за жанр такой.       — Целеустремленная. Мое уважение, — проникновенно произносит Маркус. Не хватает только шляпки и визуализации, как он ее снимает.       Продолжительный разговор наталкивает меня на вопрос, о котором я до сих пор не могу перестать думать. Спрашивать напрямую у него — глупое решение. Проскакивающая специализированная терминология в диалоге вкупе с профессиональной выверенной речью, при которой собеседник чувствует себя комфортно, привлекает больше всего внимания. Спустя несколько часов уже хочется доверять. Только вот линия общения с каждым человеком индивидуальна. Как он может так попасть? Без реального контакта, через обычный звонок, это кажется вдвойне сложно. И это если не учитывать мою первую реакцию на него…       У Маркуса очень спокойный, рассудительный тон. Но не вызывающий ощущения, что говорящий безэмоционален. Звонок должен был создать ощущение расстояния, нехватки информации для того, чтобы узнать человека, однако с ним такого нет… Трудно сформировать единый вывод. Короче, что-то в этом есть.       Ответ маячит на задворках сознания, ускользая от прямого внимания и попытки понять. Словно когда пытаешься вспомнить забытое слово, и вот-вот оно уже вертится на языке, но все никак не получается поймать его. Интересно. Стоит просмотреть его социальные сети. Узнать насколько он «болтлив» в размещении информации о себе.       — Вынуждена откланяться, уважаемый. Я Вам пришлю почтой весточку с дислокацией моей странички. Данное приложение, в котором мы общаемся, неудобно… — мысленно хлопаю себя по лбу за произнесенную чушь и уже говорю нормальным не жеманным, как у средневековой дамочки, тоном. — До завтра, Маркус.       — У тебя уже временной диссонанс в речи, — усмехается он. — Сладких снов.       — Доброй ночи.       Гудки отбоя. Тишина комнаты окутывает меня, как только я выбираюсь с балкона. С первого этажа уже не так громко доносятся голоса. Они помогают отогнать чувство, что прохлада моей спальни подпитывает обострившееся ощущение одиночества внутри. Иногда невыносимы мысли, что очередной вечер, перетекающий ночь, я проведу снова в четырех стенах вместо того, чтобы как и любой подросток развеяться в компании друзей. Навязчивое рвение вырваться из клетки немного смазывается знакомством с Маркусом. Как минимум в один день он точно внес разнообразие и тем самым подбавил мне внутреннего равновесия.       Тело охватывает приятная усталость. Слабенький шум в ушах, в голове ощущение легкой ваты, а язык ноет от долгого диалога. Разум капитулирует и выдает только единственную мысль-вопрос: «Что это было?».       После принятого душа просыпается и пропавший аппетит. Несколько минут уходит на то, чтобы вспомнить, что я сегодня вообще ела. Плохи дела. Но мое нежелание спускаться вниз сильнее. Все еще сидящие гости мотивируют меня терпеливо подождать до завтра. Не хочется выстраивать с ними шаблонную бессмысленную беседу о жизни, с энтузиазмом улыбаться и в принципе излучать пример гостеприимства. Это категория матери. Я в актерстве хороша только тогда, когда меня ловят за хвост на вынужденной лжи.       Да и в кадетскую учебную пору голод бывает и посильнее. Зато кормят нас после изнурительных тренировок отменно. Рене, являясь «гражданской» ученицей, вечно сверкает после обеда голодными зелеными глазищами. И это с учетом того, что на первых переменах, принадлежащих как раз гражданским, сметает весь ассортимент столовой. Последующая ее зависть, что я ем и не набираю веса в отличии от нее, завершает будничное выступление с нытьем. Попытки убедить, что если она и прибавляет в килограммах, то только в привлекательных местах, я оставила еще год назад. На общей для всех перемене мы просто идем наедаться до отвала в столовой.       Под дразнящие желудок воспоминания, я с настойчивым урчанием в животе ложусь в кровать, под постельный шелк, приятно ласкающий участки оголенной кожи. Убедившись в том, что Маркус отослал мне ссылку на свою страничку в сети и ушел спать, ловлю себя на интересной мысли. На удивление кажется, что наше знакомство подает маленькие надежды на росточки построения разумного общения. Если не считать взбесившего меня в начале «волчонка» и его натянутой по самые уши загадочности, то других тревожных звоночков не было замечено. Посмотрим, что будет дальше.       Я скачиваю в интернете его фантастику и с неожиданной энергичностью ныряю в новый мир. Сон подождет.       

26 июня, 2021 год Республика Интар, Кальярра

      Несмотря на то, что день почти сменяется вечером, мое «утро» началось всего лишь пару часов назад. При пробуждении наполовину прочитанная книга в электронном приложении злобно напомнила мне, кто является самым главным похитителем моего сна. Не успела я толком проснуться, как обманчиво ласковый тон матери напомнил, что сегодня мы едем на свадьбу к родственникам наших дальних родственников.       Да, звучит абсурдно. Иметь большую родню — неотъемлемая часть восточных наций. Запомнить все имена и верную цепочку генеалогического дерева — невыполнимая миссия. И откуда только они все берутся…       Мать за рулем изредка поглядывает на свисающий с моей шеи кулон с волчонком. Смотрит, поджимая губы, с нахмуренным выражением лица, но молча. Несмотря на то, что ее раздражает напоминание, нагло маячившее перед носом, каждый раз, когда я изволю одеться вызывающее, она сегодня руководствуется похвальной выдержкой. Гадать насчет причины возникновения благосклонного настроения нет смысла. Мозг на автомате вытаскивает в четкий список все мои нерешенные вопросики и хотелки. Надо будет потом подгадать момент и воспользоваться ее адекватным состоянием, которое не исчезло даже после моего демонстративного образа.       Матушка невозмутимо хлебнула сегодня тройной ядерный коктейль: мои бесстыдные внешние образы, напоминание о прошлом и бессилие перед этими двумя факторами. Вопрос с одеждой мы решили еще давно, тут мое упрямство перебороло страх, а родительница на удивление дала заднюю, более не мешая мне в свободе выбора одежды. Однако слишком сильно границы я все равно стараюсь не переходить. Мало ли.       На кулон она всегда реагировала пассивно, лишь показывая свое недовольство. Вроде бы раньше мне и не запретили познакомиться с отцом, бабушка даже стала инициатором нашей встречи. Вроде бы и насчет дальнейших наших встреч никто не возражал… Однако с каждым днем упреки в духе «Тебе с его семьей приятнее проводить время, чем с нами» становились все четче. Выбор возник сам по себе, и я решила отречься от прошлого, оставив для себя лишь единственное напоминание — волчонка. Серебряная подвеска, ставшая для меня сродни оберегу, а для матери перманентным раздражителем. Думаю, что за мной должно быть полноценное право о напоминании. В конце концов, она все-таки выиграла, не оставив мне совершенно ничего.        Так и не нарушив молчание до конца дороги, мать паркует машину на стоянке около ресторана. В мои руки сразу переходит честь вручать подарок молодоженам. При мыслях о том, как лучше поздравить родственничков и что сказать, в груди змеей начинает шевелиться тревога. Словно кто-то чужой подселяется в тело, нагло вытесняя разум и холодный рассудок. Мерзавка никогда не оставляет меня в покое, с довольным злорадством подъедая мои нервы. Она довольно избирательна, выбирает особые моменты, когда внимание окружающих людей с большим шансом будет сосредоточено именно на мне.       Сколько бы я не воевала с собственными загонами, несмелостью и тревогой в стиле «А если я что-то сделаю не так на людях?» до конца избавиться от осточертевших тараканов не получается. И от чувства бессилия становится еще более уныло.       Прямо сейчас, Асия, ты идешь, стараясь попутно не споткнуться на каблуках, и своим же нытьем вгоняешь себя в еще большую тревогу. Молодец.       Мы обходим большое трехэтажное здание, вывеска на парадном входе гласит: «Арт-Палас». Безумно дорогой и самый известный ресторан Калльяры с ардаланской кухней. Я тут ни разу не была, но уже заранее могу предугадать дизайн внутри. Много позолоты, мраморная белая плитка с затейливым узором, высокие резные колонны. И, конечно же, огромное количество гостей. Данный факт меня не радует никогда и это всегда с упоением подстегивает внутреннюю дрожь.       В общем, видочек ресторана в духе моей родины. Я же среди этого лебединого озера ощущаю себя гадким утенком.       Загоняться еще глубже в свои мрачные мысли мне не позволяет мать. Она коротким взглядом ясно дает понять спрятать подальше свое недовольство… Уже даже и не вспомнить, когда я без лишних слов стала понимать ее сигналы. Кажется, с детства.       Я усмехаюсь. Звучит как суперсила. Вот только почему-то Рене не особо радовалась, когда я однажды в спонтанном осознании рассказала ей о том, как могу распознавать настроение домашних по звуку поворота ключа в замке и остальному шуму. Она вообще заявила, что адекватные люди не обращают даже на это внимания. Остается только прояснить у подруги, из какой категории люди являются для нее «адекватными».       Тычок под бок. Мать упорно не дает мне выпадать из реальности. Как только мы заходим в ресторан, мое сонное внимание переключается на первый этаж, состоящий из двух зон отдыха и сцены. Лаконичные таблички вполне ясно дают понять как и куда можно идти. Наличие сигарной комнаты меня удивляет больше всего. Жаль, я не могу воспользоваться. В последний раз никотин приятно сжимал легкие вчера — после того, как мы с Рене вышли из кафе и завернули в безлюдный двор. К сожалению, поддерживать образ примерной молодой девушки сегодня моя прямая обязанность.       На втором этаже находится обеденная зона. Для свадебного банкета столы сдвинули в три ряда. Мужской и отдельно женский. Во главе этого ярко гендерного построения посередине располагается стол молодоженов. Если у меня спросят, почему не являюсь патриотом своей Родины и нации, то можно смело показывать эту картину.       Буквально предчувствуя, что сейчас меня снова грубо, но незаметно выдернут из мыслей, успеваю подать признаки жизни. Нахмуренный лоб матери разглаживается, а я выдавливаю из себя скупую улыбку.       Держимся, Асия. Не забывай, что нельзя портить ее настроение, ведь позже придется подлизываться ради своих хотелок.       Мать, крепко удерживая меня за локоть, словно я собираюсь уже бесшумно слиться с празднества, ведет прямиком к невесте. Совсем юная девчушка, на вид лет девятнадцать, стоит в белом пышном платье и разговаривает с женщиной рядом. Они отдаленно чем-то похожи, под толстым слоем макияжа и не понять чем. Наверное, ее мама. Интересно, как зовут моих родственничков?       Не была бы я посвящена в наши традиции и устои, то вывод, что невеста выходит замуж насильно, напросился бы сам, поскольку каких-либо положительных эмоций на ее лице не наблюдается. Вообще не вижу никаких чувств. Я со своим повседневным выражением лица и то выйду более живой. Скорее всего, подобная тотальная скромность и есть заслуга шикарной свадьбы и точно обеспеченной будущей жизни. В золотой клетке.       Нищая мораль имеет здравый смысл, а вот богатая с примесью востока — свои причуды, раздражающие высоким уровнем абсурдности.       — Асия, будь добра, лицо попроще. Улыбайся, — непоколебимый цербер под боком показывает свои клыки в предупредительном жесте.       Для окружающих она же просто идет с такой широкой улыбкой на лице, обращенной к невесте, как будто собственную дочь выдает замуж. Даже немного завидно. Может быть я приемная? Иной причины, почему у меня не получается также транслировать в мир эмоции не находится.       Вспоминаю, что мы опоздали и не попали на венчание в церкви, и улыбаюсь. Практически искренне. Возможность не пойти в святую обитель всегда радует.       — Принято, мам. И хватит сжимать так мой локоть, не убегу.       Ее хватка на моей руке ослабляется только когда мы подходим к невесте. Я вручаю ей большой денежный «зонтик» и, слегка запинаясь, на интарском языке обращаюсь с коротким поздравлением. Стоящая рядом женщина заинтересованно смотрит на меня. Видимо я первая, кто на ардаланском сборище не говорит на ардаланском. В голове все проносятся высокие потолки церквей, росписи на стенах и запах ладана. Благодаря фантазиям, улыбка выходит вполне сносной.       Роль сладко распеваться в пожеланиях счастливой будущей жизни после меня достается матери. Меня же больше интересуют гости. Кто они все такие?.. Вот тебе, Асия, и последствия того, что ты старательно избегаешь любого контакта с окружением маменьки.       Кто-то громко переговаривается, кто-то увлечен едой, но добрая часть смотрит прямо на нас. Наблюдает, причем без всякого стеснения в открытую. Шакалы в поисках темы обсуждения и сплетен.       Некомфортно. И каблуки начинают казаться слишком высокими, и волчонок обжигает излишне обнаженную кожу. От прохлады в зале неприятные ощущения только усиливаются. Мурашки все с более короткими перерывами начинают бегать по рукам и плечам. Впившись ногтями себе в ладонь, я мысленно встряхиваю себя. По итогу мандраж, который я едва могу скрыть, закрывает блистательный концерт моей тревожности, оставляя за собой неприятный кислый привкус во рту.       Принимаюсь методично заглядывать в ответ каждому гостю в глаза. Проверенный метод действует успокаивающе и расставляет все по полочкам в голове. Вот знакомое лицо, кажется, этот мужчина был месяц назад на Дне рождения матери. А эта женщина, сидящая правее, ее коллега. Я ее видела несколько раз, когда заезжала в мамин офис за ключами от прошлой квартиры.       Цепкая хватка обожаемого цербера резко возвращается на прежнее место, отвлекая от созерцания незнакомых лиц… Чертов Маркус заразил меня. Животные определения упрямо цепляются уже безо всякого юмора к моим размышлениям в голове.       Проснувшись днем, я увидела от нового знакомого сообщение в социальной сети. Малюсенькая надежда, что он не напишет, ограничившись мимолетным вечерним разговором, беспощадно растаяла. Не то, чтобы с ним неприятно иметь контакт… Признаю, что интересно. Совсем немного.       Однако все имеет свой срок. Пропустить с ним один вечер еще хорошо, но дальше это все не имеет смысла. И было бы хорош тот исход, где инициатором слива общения стала не я. Под подобные невеселые мысли пришлось лезть анализировать его страницу.       Что меня первым делом удивило — это инициалы. Томас Яницкий. Только благодаря тому, что он написал про вчерашний разговор и упомянул имя Маркуса, я его и опознала. Пришлось дождаться, когда он примет заявку в друзья. Доступ к остальной информации был закрыт.       Но и это не принесло особо ярких результатов. Стена пустая, в подписках группы на тему милитаризма. Из фотографий на аватарке скелет в красной дымке с автоматом в руках. Смотрелось, если честно, излишне пафосно. Потом, покопавшись в альбомах, я отрыла и его самого.       На фотке он сидел в открытой палатке, летний камуфляжный костюм был из однотонной ткани, нетипично. Половина лица закрыта черными защитными очками, лицо гладко выбрито, холодная улыбка на губах заворошила тогда в груди необъяснимые ощущения. Казалось бы, на зеленых человечков с автоматами в руках, даже если они липовые, я насмотрелась еще в кадетском корпусе.       Но на фотке Маркуса преобладала совершенно иная эстетика. Бронежилет, рация, специальный пояс с кучей кармашков, наполненных всякими веселыми штучками. И оружие в руках. Блестящий черный корпус, правильно расположенный в сильных руках. Снаряжение прилегало к нему идеально. Но вглядевшись в нашивки на плече, на людей с фона, разгуливающих в кроссовках и, наконец, автомат в руках, я прозрела. Страйкбол.       Знающий глаз такое увидит. Форма идентична с реальной экипировкой военных. Потратился Маркус щедро на это. Но вся эта картинка — не более чем игра в пострелушки по выходным.       «Вы так многолик. Трудно принять решение, кому же отдать предпочтение: Маркусу или Томасу)», — ничего более гениального в качестве ответа на ум тогда не пришло. Времени на дальнейшие размышления просто не оставалось, и я побежала в спешке собираться, даже не взглянув, что он ответил.       Особо впечатлительные и далекие от военной тематики девочки, наверное, думали, что этот герой воюет в горячих точках. Ну или, как минимум, брутальная форма должна разворошить бабочек внутри. Красиво, признаю. Только до тех пор, пока реальные зеленые человечки не предстают на поле боя. Никаких начищенных автоматов и гладко выбритых лиц там нет.       Закрытая страница и фейковые инициалы вновь склонили мою чашу весов далеко не в пользу теории, что Маркус — пустослов. Даже наши кадеты под строгой выучкой куратора уже заранее готовили себя к жизни без социальных сетей. Они либо разумно не ведут ничего, либо регистрируются под фальшивыми инициалами с максимальными ограничениями приватности. Как и многие, я отношусь ко второй категории. В эпоху интернета трудно воздерживаться от подобного.       Вот если я увижу Маркуса в жизни, то думаю сразу все встанет на свои полочки. Его поведение, движения, реакции…       — Асия, спустись с небес, иначе отправлю тебя прямиком к детской части зала. Нянчить горячо любимых тобою детей, — цербер раздражается, еле-еле касается клыками мочки уха. Не знаю уже какое по счету предупреждение.       Пока я повторно прокручиваю в голове информацию, мы успеваем подойти к женскому столу. Сажусь на свободный стул, сдерживая себя от желания нырнуть обратно в анализ. Национальная музыка начинает играть на полную громкость, заглушая все разговоры. Многие выходят танцевать, а я же с ликованием остаюсь за опустевшим столом. Мать заботливо накладывает мне в тарелку долму.       Ну что за упрямство глупое у этой женщины?! Знает же, что не люблю. И вообще мне ничего не хочется. Я невозмутимо перекладываю этот шикарный деликатес к матери, нарушая все возможные правила приличия.       — Приятного аппетита, мам, — церковь, моя церковь, улыбайся, Асия, иначе сейчас тебя повесят на во-о-он той большой люстре в центре зала.       Слышу, как она бормочет себе под нос на ардаланском: «Позор, какой же позор». Ухмыляюсь еще шире, подмечая чистое произношение. Всегда немного завидовала ее владению двумя языками без акцента.       Вообще наш язык является довольно красивым. Мелодичный, мягкий и без шероховатостей. Плавный в моментах, растягивающийся, как хороший сыр. У большинства ардаланцев — особенно мужчин — прекрасный голос, поэтому временами кажется, что люди не разговаривают, а поют. Честно, хотелось бы овладеть родным языком, но уже поздно. Слишком глубоко этот барьер встроен, еще с самого детства…       Интарский стал моим родным языком, несмотря на то, что я с рождения училась ардаланскому. После шести лет я почему-то категорично отказалась на нем говорить — причины подобного отказа в памяти не сохранились. В голове четко держится только то, как дедушка периодически ругался на меня за подобные спектакли, когда я на ардаланскую речь отвечала интарским.       По итогу я понимаю родной язык только на слух и довольно хорошо, однако, о своем уровне знания никому не рассказываю. Когда окружающие думают, что моя способность ограничивается лишь элементарными и базовыми словами, они раскрываются с удивительно интригующей стороны.       — Минуточку внимания, — свист от микрофона, резанувший по ушам, определенно привлекает внимание всех. — Я хочу поднять этот тост за наших молодых… Говорят, что когда дочка отца улетает из своего гнезда, то одна сторона отца остается весной, а другая осенью, — я нахожу взглядом говорящего в самый трогательный момент.       Мужчина смахивает с лица скупую слезу, делает продолжительную паузу, чтобы собраться с чувствами и продолжить длинную речь, которая уже где-то мелькала на моей памяти. Наверное, в каком-нибудь восточном сериале. Коротких поздравлений у нас просто не бывает. Мужчина по итогу сдается и слегка дрожащим голосом подводит скомканный итог:       — Тот, кто это сказал, был прав… Дочка, ты моя самая большая драгоценность. Будь счастлива.       Бокалы поднимаются к расписному потолку, слышатся несколько аплодисментов, нарастающих с каждой секундой. Милая, даже поэтичная картина. Ардаланцы всегда склонны к красивым выражениям. Да и родителям действительно тяжело отпускать своих детей в свободное плавание. Особенно в такой культуре, где воспитание и контроль имеют совершенно другой смысл от привычного для остального мира. Да и слышать подобные слова от отца вдвойне трогательно…       Не время для чувств, Асия, соберись.       Музыка включается вновь, и я под задорные восточные мотивы тянусь за цезарем. Любимый салат дожидается нетронутым как раз меня. Влага, застывшая в уголках глаз, противно пощипывает кожу. Все мое внимание усердно направляется на еду.       Слишком много листьев. Зато и мясом не пренебрегли. Считаю, мы с цезарем идеально подходим и вообще созданы друг для друга. Даже аппетит просыпается, и я, как армейский солдатик после года разлуки с возлюбленной, тяну своего любимицу поближе к тарелке.       Поддевая вилкой упрямую помидоринку, что так и норовит выскочить из-под моего прицела, я отвлекают. Вышедшие молодожены невольно приковывают мой взгляд. Изящные, ведомые духом Ардалана в завораживающем танце. Красиво.       Остается надеяться, что это один из тех случаев, когда все происходит по обоюдному желанию. Если не обращать внимания на реальность, традиции по факту до жути романтичны. Несмотря на все, откликается все-таки в душе что-то родственное. Сердце не забывает, откуда оно прибыло.       Украдет тебя местный покоритель сердец посреди дня по тайному договору, привезет в семейный дом, и сиди, считай часы до утра. Незамужняя девушка не должна проводить ночь вне дома, иначе быть ей опозоренной. Поэтому родителям придется дать согласие на брак. С приходом современности многие парочки специально договаривались о краже, используя традиции в собственную выгоду. Но последователи устаревших способов завоевания девушки остались, просто в более малом количестве. Даже полиция относится к таким случаям лояльно, подкупить их не составляет труда.       Не жизнь, а утопия. Никакой карьеры, работы, изнурительного труда. Из самого тяжелого — только домашний очаг на плечах. Готова поспорить, что меркантильность зародилась именно из этого.       Или взять то же гадание в день влюбленных на суженого. Счастливая в браке женщина должна испечь соленые лепешки, а желающие погадать отказываются от воды вечером и съедают печенье перед сном. Если суждено выйти замуж, то горный принц обязательно приснится.       К счастью или к горю, подобные сюжеты подходят лишь для книг, где заведомо хороший конец. А где плохой — клеймят поучительной историей, сбоем в религиозной системе.       Интересно, как у молодоженов произошло сватовство? Наверняка заявили в иносказательной форме что-то по типу: «Мы хотим, чтобы ваша горлица перелетела в наш дом». На месте невесты, подающей гостям сваренный молодыми трудолюбивыми руками кофе, я бы прям там перелетела. Прямиком в окно.       Долго наблюдать за танцующей парочкой у меня не получается. Вспышка с телефона сидящей напротив женщины повергает меня в короткий ступор. Даже непонятно как реагировать: с иронией, посмеяться над уровнем ее конспирации или же агрессивно, ведь сейчас меня сфотографировали. Причем это сделали не посреди улицы, не незнакомый человек, а ардаланская женщина на национальном застолье. У подобного действия есть лишь одно толкование — меня решили кому-то показать в качестве кандидатки на невесту.        Проходит слишком много времени в раздумьях как же отреагировать, поэтому я просто делаю вид, что не замечаю, кидая в сторону матери характерный взгляд. Она же игнорирует, продолжает копаться в своем телефоне. Женщина в свою очередь не сдается. Видимо, думает, что бедняжку, то есть меня, надо разговорить. А то сижу, вина в рот набрала, отвоеванное, между прочим, втихую у матери, и молчу. Да, именно это выражает взгляд ее мелких карих глаз.       — Асия, дорогая, как ты? Как школа? — ардаланский язык смешивается с заискивающим тоном, вызывая моментальное раздражение.       Вспомнить бы ее имя. Даже лица не узнаю, хотя память на них у меня намного лучше.       — Все хорошо, сдала переводные экзамены, сейчас на каникулах.       Ну да, у них же нет календаря, они не знают, что сейчас лето и каникулы. Асия, ты мастер поддерживать диалог.       Услышав ответ на интарском, она, не без удивления на лице, мгновенно перестраивается на мой язык. Хочется от такой открытой мимики закатить глаза и остаться в таком положении навсегда. Лишь бы не видеть. Желательно еще и не слышать. Рядом сидящие женщины тоже обращают на нас внимание, с интересом прислушиваясь.       — Ты так повзрослела, похорошела! Уже есть кто-то? Много женихов? — она подается вперед, угрожающе нависая своим внушительным бюстом над тарелкой.       Толсто подведенные черным карандашом блестящие охотничьим огоньком глазки. Елейный голосок, перемешанный с акцентом. Заискивающая улыбка на подкрашенных губах. Пышные щеки, с лихвой наштукатуренные яркими румянами, вздымаются вверх от растянутой до ушей улыбки. Салат подкатывает обратно к горлу. Все, что мне остается, это изобразить смущение, опустить глаза и отрицательно замотать головой.       В моих самых смелых мечтах хочется выдавить из себя лаконичное: «Пошла нахер». Однако реальность состоит в том, что язык попросту немеет, а ладони покрываются липким потом. Слишком сильное давление, слишком четко я чувствую от нее резковатый запах духов…       Мать все также переписывается с кем-то в телефоне. И все, больше некому меня спасти.       — Ну, ничего, ничего… — мое молчание женщина толкует по своему и уже более удовлетворенно продолжает. — Выпустишься, будет восемнадцать, мы тебе кого-нибудь подберем. Хотя нашу молодость выходили замуж еще раньше! Отличные времена были…       Занавес. Я либо сейчас верну салат обратно на тарелку, либо…       — Мам, меня тошнит, — я слишком резко дергаю ее за рукав белого пиджака, привлекая внимание. — Выйду подышать.       За короткие секунды, пока пытаюсь подняться со стула и ненароком ничего не задеть из-за подступающей дрожи в теле от накатывающей злости, успеваю подметить, как говорящая со мной женщина хмурит брови, осмысливая, что моя молчаливость не обусловлена стеснением и побег — лишь яркий крик о том, что никаких дел я с ней иметь не хочу. Колючий взгляд матери проникает под кожу колкими иголками. Каждое произнесенное слово сейчас — на вес общественной репутации. И она пытается безмолвно дать понять мне сесть обратно не место.       — Не задерживайся, — вместе с натянутой улыбкой с ее губ слетает очередная театральщина.       Тошнота к горлу подкатывает сильнее. Я припоминаю миловидный балкончик на третьем этаже и под пристальными взглядами наблюдающих убегаю в экстренное укрытие. Нужно успокоиться. Слишком много за сегодня подавлено эмоций. Слишком много эмоций в принципе. Мои чувства всегда чудесным образом появляются в ненужные моменты, исчезая там, где они действительно требуются…       Сердце стучит в висках, а щеки пылают. В голове лихорадочно крутятся мысли, что нужно было ответить по другому, не двигаться слишком резко и хотя бы раз за весь разговор улыбнуться, чтобы сгладить углы.       Верхний этаж оказывается безлюдным, что не может не радовать. Свежий воздух встречает меня слабеньким порывом ветра, что щекочет локоны у лица. Глаза пощипывает из-за сильной сухости и расплывчатых мушек от недосыпа. Облокотившись о перила, я с остервенением начинаю массировать себе переносицу. В сознании запускается затяжной отсчет секунд.       Три. Знакомый приглушенный стук каблуков разрезает пространство позади. Сердце в такт заходится в бешеном ритме. За короткое время она уже успевает подняться по лестнице. Как оперативно.       Два. Шаги стихают перед дверьми. Неконтролируемая дрожь выплескивается наружу и нарастает волнами. Мышцы ног напрягаются, тело готово убежать, а вот сознание предательски застывает в одной точке, которая транслирует лишь тупой белый шум…       Один. Тихий скрип, шум из ресторана на момент становится громче, а затем стихает. Я оборачиваюсь.       Широко распахнутые голубые глаза становятся на оттенок светлее. За годы я успела возненавидеть этот цвет. Слишком характерный, слишком ярко передающий суть человека. Пожирая меня пристальным взглядом, она старается меня запугать. Сжатая челюсть, подрагивающие губы, физически осязаемое напряжение… Отличный многолетний и проработанный метод с целью порабощения воли родного ребенка, мама.       Как жаль, что это до сих пор имеет на меня влияние. Даже при понимании этого факта подсознание этим не переубедить.       — Я одного не понимаю… Ты назло сегодня мне на нервы действуешь? — она делает шаг вперед, упирается указательным пальцем мне в плечо. Физический контакт раскручивает бурю внутри. Я стискиваю зубы. — Ты, — новый более сильный тычок, — не должна была уходить! — палец перемещается на мой висок, я рефлекторно уклоняюсь от ее руки.       Резкое движение снимает с меня оцепенение, шаг в сторону на неустойчивых каблуках сквозь загустевшее пространство ощущается вязким. Кулон волчонка обжигающе перекатывается с середины груди вбок. Я отрицательно мотаю головой, не в силах вымолвить объяснение своим поступкам, и отхожу назад к дальнему краю балкона. Рука рефлекторно поправляет цепочку.       Вижу, как губы матери сжимаются в совсем тонкую полоску. Ее взгляд резко перемещается с моей шеи на лицо. Жгучее сожаление за необдуманное действие заставляет пылать лицо еще сильнее.       — Ты могла вмешаться… — глухо выдавливаю из себя ответное обвинение. — Разве ты не видела, на что она намекает?       Стоило остаться на месте. Перетерпеть эти долбаные пять минут экзамена-диалога и продолжить спокойно доедать салат. Вот теперь я доигралась. Думай, Асия, думай…       — Ты носишь мою фамилию! — мать в два больших шага оказывается рядом, ее ладонь замирает над моим лицом.       «Ты обязана держать марку Кая и не позориться», — мысленно договариваю за нее, упираясь пятой точкой в перила. Оголенная спина слишком явственно чувствует новый порыв ветра. Миг — ее рука сорвется в обжигающей пощечине… Сейчас трудно вспомнить, когда в последний раз мать доходила до грани. И от позабытой неизвестности становится только страшнее.              Мне нечего ответить. Слезы, объяснения, извинения, ответная агрессия выведет ее еще больше. Однако глаза все равно предательски начинают увлажняться, а шея наливаться тяжестью.       Молчание стопорит у матери вспышку гнева. Она расценивает это как поражение, послушное преклонение перед ее авторитетом. Каждая наша ссора завершается моим безмолвием. Отсутствие мыслей, спутанность и невозможность доказать свою позицию, страх, опоясывающий меня цепями… Причиной всегда является моя слабость.       Если бы любая боль могла звучать — это было бы непрерывным криком во вселенную, который мать, конечно же, не услышала.        — Больше ни шага без моего ведома, — вкрадчивый голос проникает в самую глубь, разгоняя адреналин по моим венам. Лучше бы она кричала на меня. — Я не позволю тебе играть в свои детские глупые игры, — последние слова мать практически выплевывает мне в лицо, опуская занесенную для удара ладонь.       Несмотря на сильное желание увеличить расстояние между нами, я пригвожденной остаюсь на месте. Тело, забывшее, как дышать, за эти секунды, немного расслабляется. Однако эфемерная боль грозится проломить отяжелевшую грудную клетку. Этот проигрыш принадлежит не ей, а мне от собственной слабости.       Сколько раз она рубила с горячего плеча различные угрозы, но проходил день или два, и все возвращалось на свои места. Только осадок от обиды остается и копится, копится, копится. А потом… Ничего не происходит. До матери не достучаться, не донести, что наши отношения — это не нормально.       Что окружающие — не центр мира. Что я — тоже человек.       Для нее виноваты вокруг все, кроме себя любимой. Упрямый таран, прошибающий всех без разбора. Вот кем она является.       — Закажи такси и езжай домой, — чеканит она, на миг заглядывая в телефон, который тренькает уведомлением. — Сиди в своей комнате и не высовывайся, пока я не приеду. Хватит с меня на сегодня позора.       На ватных ногах, низко опустив голову, чтобы не пересекаться с гневным росчерком ее глаз, я делаю шаг к выходу с балкона. Силы на борьбу иссякают. Надоело… Как же мне все надоело.       — Когда приедешь, позвони по видеосвязи, — недоверчиво долетает мне в спину.       Ничего не изменилось. Никакой чертов переезд не гарантирует белый лист в жизни, как обещала мать. Стоит уже уяснить, что ее слово не имеет веса, а нестабильное состояние не является последствием требовательной бытовой жизни и тяжкого труда добычи финансов для обеспечения семьи.       Когда я была совсем маленькой, мать меня просто запирала дома на месяца в качестве наказания. При моих неумелых попытках начать лгать и выстраивать ту линию поведения, до которой она не сможет придраться, она ловко ловила меня и в уже давно привычную систему наказаний примешивала психологическое давление на пару с лишением доступа к телефону и ноутбуку.       В один из таких случаев мать довела меня практически до бессознательного состояния, когда криками и болючими толчками в плечо заставляла ввести пароль на моем ноутбуке, чтобы проверить, чем я там занимаюсь. Тогда с моих губ начали безостановочно срываться молитвы. С отвращением скривившись, она с едким разочарованием в голосе отступила, добившись своего. Ей не нужно было больше смотреть, что там. Моя реакция и так говорила о многом. Я же в свою очередь боялась показать ей даже самые безобидные переписки с Рене. Банальные базовые человеческие проявления, характеризующие меня как нормального ребенка, проявлять перед ней мне чуждо.       Игра в кошки-мышки дошла до такого этапа, что я научилась притворяться так, чтобы меня не поймали. Не давая ей ни единого повода для скандалов, я некоторое время наслаждалась затишьем, опрометчиво, сама не зная зачем, подсела на периодическое покуривание сигарет. Вредный для организма процесс приносил необходимое чувство свободы.       Позже мать нашла лазейку. Попросту начала раздувать ссоры с пустяковых моментов, а иногда и совсем без причины. Отбирать средства связи и запирать меня дома стало уже неподходящим — с возрастом все-таки иногда я научилась возражать ей, тем самым отнимая у нее драгоценное время своими непрекращающимися протестами. Ощущаемое напряжение в диалогах, глупые приказы, вечные придирки и отсутствие спокойной жизни путем морального давления, когда мы находимся под одной крышей — вот что пришло на замену.       Меня отпустили погулять? Рано радоваться, через полчаса может позвонить мать и категорично заявить, чтобы я шла домой. И не важно, что на часах далеко не девять-восемь часов вечера — даже сроки крайнего времени, когда я должна быть дома, являются нестабильными — и на дворе лето, а значит, еще не темно. Дома в дополнение я получу еще упреки, что постоянно быть на улице является плохим тоном моей социальной ответственности, который по мнению матери является низким, раз мне хочется «шляться». Пройдет неделя, и в лицо прилетит старое-новое оскорбление, что я как деградирующий овощ тухну в четырех стенах и тупорыло залипаю в телефоне на постоянной основе. Непонимание достигнет верха апогея и испытанные множеством ссор стены услышат еще одну старую-новую ругань.       Я, наконец, за неделю до выбила разрешение вырваться на чье-нибудь День рождения, которое логичным образом затянется допоздна? Опять же, рано радоваться! Вечером перед днем икс может прозвучать отказ без объяснений причин. Никакого праздника и радости от приобретения, казалось бы, обычных подростковых воспоминаний с шумного веселья. Любимые четыре стены своей комнаты — спасибо на том, что у меня существует хоть какое-то личное пространство, раньше и его не было — телефон или же ноутбук и ожидание банального упрека, что я как отсталая не желаю ни с кем выходить на контакт, запираясь в спальне. Именно этим мне и приходится довольствоваться.       Хочешь, Асия, поступить в академию полиции? Конечно же, доченька, поговорим об этом потом! А «потом» выясняется, что мать и вовсе против. Да и вообще меня туда не примут из-за ее нечистой истории. Затяжные споры и предложения обойти систему снова доводят дело до статуса «решим позже». А после все повторяется по чертовому кругу.       Иногда хорошее настроение матери все сводит на нет. Но это все временно. Спасения от ее нестабильности нет. И даже лестница под ослабевшими ногами кажется менее опасной, чем мои отношения с матерью, которые перманентно фонят безнадегой.       — Осторожнее! — чья-то рука подхватывает меня под локоть, когда каблук соскальзывает с мраморной ступеньки. Тело ведет в сторону и на краткий миг я упираюсь в мужское плечо.       Внутренне встряхнувшись от неожиданности, восстанавливаю равновесие и невольно вздрагиваю. Медленно поднимаю опущенный взгляд, заторможенно отмечая худощавую фигуру. Отдаленно знакомый голос эхом повторяется в сознании: «Осторожнее, осторожнее, осторожнее…». Цепенею вновь, не в силах вырвать свою руку из чужой хватки. На этот раз даже голову не получается поднять, чтобы увидеть лицо держащего меня мужчины. В нос бьет слишком резкий запах одеколона. Сосредотачиваюсь на нем. Отчаянно пытаюсь разумом догнать свою реакцию и понять, что же не так…       Медленно, но верно вспышки прошлого начинают проноситься перед глазами. С самого начала и до конца на большой скорости.       Ты так похожа на Лейлу.       Как у тебя дела? Тебе не холодно вот так сидеть?       Открой дверь, Асия.       Меня охватывает жар, липкий пот вызывает тошноту. Нарастающий писк в ушах заглушает все внешние звуки. Боль врывается в легкие такой мощной волной, что становится дурно. Черные пятна застилают пространство вокруг. Я закрываю глаза. От всей этой карусели комок в горле поднимается выше. Все это происходит за считанные секунды. Мне лишь остается, как выброшенной рыбе на берег, хватать ртом воздух. Нет, нет, нет… Не смей терять сознание, Асия.       Это всего лишь эмоции. Да, сильные. Но не смей тут падать, Асия. Тем более, перед ним.       — Эй… С тобой все хорошо? — его хватка усиливается.       Кажется, своим действием он выдавливает из меня остатки воздуха. Я чувствую, как он поднимается выше, к предплечью…       Свободной рукой нащупываю боковой вырез своего платья. Начинаю пальцами выводить круги, еле касаясь оголенной кожи бедра. Трудно совершать даже такое маленькое действие, но главное, что возможно. Не знаю сколько времени проходит, но постепенно писк в ушах сходит на нет, перерастая в гулкий шум с отдаленным ритмом участившегося сердца. Тело покрывает холодная дрожь облегчения. Я перевожу внимание на внутренний голос.       Все должно поддаваться управлению. На этот раз просто задача посложнее. Асия, замени эмоцию.       Спуская с цепи внутренних демонов, не контролируя своего тона, сквозь зубы я произношу:       — Отпусти меня.       Налившуюся тяжестью шею стреляет эфемерной болью, когда мне приходится открыть глаза и поднять голову, уперевшись взглядом в высокого худощавого мужчину. Жесткие черты лица, смуглая кожа и черный, кажется, бездонный колючий взгляд. Он едва-едва улыбается, а затяжная молчаливость в ответ мне знакома до чертиков. Знаком до режущей боли отчаяния этот стиль ожидания того, когда добыча совсем измотается в попытках сбежать.       Сколько я его не видела? Почти два года. Мерзко осознавать, но я сейчас готова перенести тысячу худших ссор с матерью, чем… Я все еще слаба, раз у меня не получается даже напрямую взглянуть в его глаза. Ничего не изменилось.       Его ладонь нагло перемещается по моей руке еще выше. Я делаю попытку вырваться и охрипшим голосом сбивчиво повторяю:       — Отпусти… меня.       До этого момента я не помнила детально его внешность. Память заботливо стерла это из головы, как и остальные события, связанные с ним. В отчаянной попытке справиться, почувствовать себя нормальной, мне пришлось делать вид, что ничего в моей жизни подобного не происходило. Театр одного актера предназначался именно для меня. Мать в этом не нуждалась, четко обозначив свою позицию.       Ублюдок игнорирует мои слова и медленно растягивает приветствие:       — Здравствуй, Асия. Скучала?       Его сухой царапающий голос режет слух. Хочется заткнуть уши. Или лучше перерезать ему горло. Звуки, как он будет захлебываться в собственной крови, определенно прозвучат приятнее.       Скучала ли я, Абрахам? О, до такой степени, что готова похоронить тебя заживо без рук и ног, с отрезанным яйцами, лицом вниз, чтобы ты попал прямиком в ад.       — Пошел нахер отсюда, — практически рычу я.       От ступора ничего больше не остается. Подавленное раздражение из-за той женщины сейчас постепенно просыпается. Кожу обжигает, когда я рывком выдергиваю свою руку из его хватки. Абрахам лишь издевательски улыбается, перемещая ладони в карманы черных брюк.       Что он тут делает? Потирая наливающуюся тупой болью кожу, лихорадочно начинаю складывать банальные факты. Его машины на парковке я не замечала, как и самого Абрахама за мужским столом. Значит, ублюдок пришел совсем недавно… И сейчас собирается подняться к матери.       Но она же мне обещала… Обещала, что с ним все кончено!       Он делает шаг на ступеньку выше, тем самым оказываясь вровень со мной. Каблуки не спасают и Абрахам все равно на целую голову возвышается надо мной, взглядом очерчивая мою фигуру, обтянутую в платье.       — Рад снова тебя видеть, — он подмигивает. — Ты похорошела. И стала еще больше похожа на Лейлу.       Абрахам слегка наклоняется ко мне и новая волна паники захлестывает тело. Случайно толкнув его плечом, я срываюсь вниз — подальше из этого места. В спину доносится его хриплый смешок. Крутая лестница кружит пространство, стук каблуков грубым эхом отдается в голове, заставляя морщиться. Навязчивое чувство, что он меня преследует кричит о том, чтобы обернуться и проверить. Сзади раздаются чьи-то отчетливые шаги. Я быстрее преодолеваю последние ступеньки, вдалбливая себе в голову сохранять хотя бы внешнее подобие спокойствия.       Искусственная улыбка для стоящих по коридору людей цепляется на губы автоматически. Кто-то приветствует меня, но я не помню ни их имен, ни лиц. Человек, идущий сзади, обгоняет меня. Не Абрахам. Дрожь по оголенному позвонку щекочущей волной поднимается к напряженной шее. Я вхожу в банкетный зал.       Спокойно, Асия.       Краем глаза замечаю, как мужчина, заявивший себя отцом невесты, обнимает свою дочь, украдкой вытирая слезы с лица. Молодой жених хлопает по плечу своего тестя, улыбается и что-то говорит. Наверное, обещание или же вовсе клятву холить и лелеять его едва выросшее с совершеннолетнего возраста чадо. От этой картины мне становится тошно, а от своей реакции вдвойне хуже.       Разве адекватно построенные семьи виноваты в твоем невезении, Асия? Определенно нет. Однако смотреть на это все равно тяжело.       Когда я забираю свою сумочку, висящую на моем стуле, через силу выдавливаю из себя скомканное извинение перед той женщиной. Она великодушно улыбается и излишне приторно прощается со мной, намекая, что может быть мы когда-нибудь еще вернемся к теме разговора о моем будущем замужестве.       Внутри все немеет, покрывается коркой льда. Как-либо реагировать после встречи с Абрахамом я больше не могу. Окружающий мир сжимается в одну слабенько пульсирующую точку, создавая ощущение, что происходящее вокруг меня не стоит внимания. Оно не имеет такой степени важности, как-то каким тоном ублюдок вновь произнес свое любимое замечание.       Ты похорошела. И стала еще больше похожа на Лейлу.       За одну только свою наивность стоит мысленно задушить себя. Мать не сдержала очередное обещание. Если бы тут была бабушка, то она лишь обреченно развела бы руками и все списала на великую любовь, ради которой пойдешь и не на такое. Но она то не знает всей правды. А вот непреклонная в своих идеалах о ардаланской семье Лейла Кая как раз таки прекрасно посвящена.       Непонимание, что мне делать, накатывает сполна, когда я приближаюсь к выходу из ресторана. На автомате в голове мелькает задача, что необходимо на улице встать так, чтобы с балкона не было возможно меня увидеть. А лучше и вовсе отойти к парковке. Плечи до сих пор подрагивают, а мои шаги слишком резки и неустойчивы из-за чертовых каблуков. Не хочу, чтобы они видели мою слабость.       Я не хочу даже выяснять что-то, спрашивать и предъявлять потом у матери за произошедшее. И раньше были сомнения, а точно ли она рассталась с Абрахамом? От прямого вопроса меня сдерживал тот факт, что я его действительно больше не видела. Сейчас же… Разве мое обвинение что-то исправит, если уже тогда, раскрывшись перед матерью, я не смогла ничего изменить?       Будто в какой-то затуманенной прострации я добираюсь до парковки, избегая общей дороги и перебегая под окнами ресторана до точки куда прибудет такси. Свежий воздух не помогает. Ничего не помогает. Машина приедет только через пятнадцать минут. Курить я тут не могу, просто отлично. Остается последняя надежда.       Набирая номер Рене, я спиной упираюсь в бетонный столб, оголенной кожей чувствуя острые шероховатости. Ноги ноют от неудобной обуви, глаза вновь пощипывает от въедливой сухости. Самое простое и издавна знакомое решение — это забыться во сне. Однако заснуть сегодня не получится.       — Алло, Ась, не отключайся, повиси на связи, — тараторит подруга. — Все равно потом тебе придется рассказывать, — звенящий от напряжения голос мгновенно меня переключает с внутренних переживаний.       Отвлекаться на ее устраиваемые шоу уже привычно. Ненадолго, но это позволяет мне забыть о своей привычной-ненормальной обстановке.       — Привет, что-то случилось?       — Ооо… Да. Сейчас услышишь.       С усмешкой я узнаю этот тон рыжего демоненка, чую веселье. Звуки открывающегося крана, наливаемой воды, видимо, в стакан. Быстрые шаги и…       — Просыпайся, ур-р-род! Сейчас будем препарировать тебя! кто такая Майя?!       Отборный запас мата Мартина заставляет меня удивиться в изобретательности. Сегодня состоится эксклюзивно кино. Радость начинает теплиться в груди. Может быть, они наконец-то расстанутся? Как-то уже поднадоело выслушивать от Рене жалобы на счет ее парня.       — Ренусик, ты совсем обалдела?!       Еще один любитель ласкательных. У них это там компанейское?       — Кто она такая? Ты стонал ее имя во сне!       Снова шаги, звуки воды и отдаленные крики Марта.       — Ты совсем с ума сошла что ли, малыш? Я не знаю кто это!       «Малыш» — уже избито и скучно. Неужели его Маркус не научил оригинальности? Интересно, кто от кого понабрался. Скажи мне кто твои друзья, и я пойму кто ты. Банально, однако по-моему, подходит.       — Хватит вешать мне лапшу на уши, ты похож на идиота, — подруга уже не кричит, бубнит себе под нос, закрывая кран.       Шоу — это, конечно, хорошо, но их отношения и никогда не были серьезными. Было бы совсем хорошо ничего не выяснять. Самый верный вариант — это уехать, переименовать его номер в телефоне под клоунский смайлик и забыть навсегда.       — Давай поговорим спокойно, милая. При помощи диалога, предложений, фраз, слов, пони… Рене, убери гребанный графин!       Я прокашливаюсь в трубку, невольно высказывая подруге свое удивление. Так это даже не стакан. Сюжетная составляющая данного фильма просто восхитительна. Слышу, как вторая порция воды попадает в Мартина, и еле сдерживаю смех.       — Сука!       Если я достаточно хорошо знаю Ирене, то на этом она точно не остановится.       — Ты мне изменяешь!       Бинго. Я даже не удивлена. Интересно, осталась ли вода?       — …Рене, я уже весь мокрый, убери бога ради во…       — Мудак! — Рене произносит это таким тоном, как будто приговаривает его к пожизненному приговору.       Новый плеск воды и яркие словесные определения различных причинных мест идут по второму кругу. Что я вчера говорила про удобство встречаться с девушкой намного младше? Беру свои слова назад.       Сцена десять из десяти. Единственная радость за сегодня. Подобные истеричные разборки я не люблю, но поскольку Мартин мне совсем не нравится, его не особо жаль. Раньше, некоторое время наблюдая за интрижками подругами, ко мне в некоторой степени пришло разочарование. Розовые очки разбились и показали, что большинство нынешних «отношений» в нашем возрасте — пустышка. Ну и какое в этом удовольствие?       — Ты тут? — обращается ко мне подруга более повеселевшим тоном. Демоница получила свой коктейль эмоций и осталась довольна.       Интересно, ее это действительно не расстраивает? Или она снова все сводит в клоунаду, чтобы не загружать себя негативными чувствами? Странные у нее, конечно, романтические отношения и восприятие к ним…       — Тут. Сейчас поеду домой, не хочешь зайти? — свое мнение я оставляю при себе. Тема ее странностей избита вдоль и поперек. Намного лучше предложить ей сегодня не куковать в одиночестве. — На первую половину ночи мы точно одни будем.       — Ммм… Мартин, отвали! — вскрик Рене больно бьет по ушам, на фоне раздается мужская мольба не уходить. — Ась, давай не сегодня… Март, бога ради оденься и отойди нахрен подальше от меня! Ты мудак и точка!.. А еще импотент! — подруга вновь отвлекается. Через минуту неразборчивого шума она возвращается ко мне. — У меня родители должны приехать утром, надо успеть дома прибраться. А если я у тебя зависну, то все просплю.       Даже немного завидно. Выбирать остаться дома не по причине, что родители пресекают остальные варианты, а по собственному желанию, что необходимо подготовиться к их приезду. Мне всегда нравились родители Рене. Несколько раз как-то удалось посидеть с ними за одним столом. Вот только я так и не поняла, чем они занимаются в своих постоянных разъездах…       В ответ Рене лениво бубню что-то разочарованное, понимая, что на самом то деле потребность в чьем-то обществе нужна мне на данный момент больше. Вряд ли я сегодня засну, хотя завтра нужно выходить на работу. Оставаться наедине со своими мыслями сегодня тяжелее, чем раньше… Такси, наконец, подъезжает. Я морщусь, ступая одеревеневшими ногами по асфальту, и кое-как добираюсь до двери машины.       — Ладно, — нарочито легко произношу я. — Посидим дома в другой раз.       — Что-то случилось?       Пока здороваюсь с водителем и сажусь в прохладный салон, прислоняясь лбом к стеклу, я урываю короткие секунды на подумать. Одновременно с этим облегчение прокатывается по телу приятной дрожью — таксист выезжает на дорогу, убираясь подальше из этого места.       — Все как обычно. Мать потащила меня на ненужное мне мероприятие, потом ее не устроило, что меня все бесило и по итогу получилось очередная ссора, — о Абрахаме я умалчиваю, не зная, как об этом можно рассказать, если даже тогда, в девятом классе, мне не хватило смелости признаться подруге.       Да и есть ли смысл рассказывать о таком? Я сама то не уверена, что правильно все поняла… Но не могло же мое сознание такое выдумать?       — Ы-ы-ы… — неопределенно тянет Ирене. В теме семейных взаимоотношений она не была советчиком. Со своими родителями она хоть и редко виделась, однако их связь была намного крепче и здоровее. — Через годик сможешь съехать от нее. Помнишь?       — Это лишь цель, — я отмахиваюсь от ее попытки вселить в меня надежду на лучшее. — Цель, не имеющая четких шагов к ее достижению.       Моя готовность взять свою жизнь в собственные руки раскачивается как маятник: от решительности и на большой скорости до глубокой и затяжной апатии, где подобный шаг мне кажется прыжком в пропасть. Прыжком, вселяющий страх в духе: «А если я тем самым разрушу свою жизнь и ничего не добьюсь с нуля?». Неловко признавать, но меня пугает, что с моим уходом из дома наверняка придется прощаться и с финансовым комфортом, который имеется сейчас. Жить от зарплаты до зарплаты, утопая в учебе, но зато будучи свободной? Звучит заманчиво, однако все еще сомнительно. Выйти замуж за ардаланца, который будет меня обеспечивать? Точно нет.       Мирным путем в родительский дом я точно не покину, поскольку выход из него только один — заводить собственную семью. В остальных случаях жить отдельно от родителей у нас не приемлют. Даже не все прогрессивные семьи принимают это.       На матери у меня завязано слишком много вещей — получение интарского гражданства одно из главных. Иногда мне кажется, что она не делает мне новый паспорт только лишь по той причине, чтобы я от нее далеко не убежала. Если подумать логически, то мое долгое проживание в Интаре, обучение в школе вплоть до старших классов и планируемое получение высшего образования уже должны гарантировать мне смену гражданства. Но мать почему-то медлит. Портить отношения уходом из дома с ней чревато.       И если обучение в академии полиции я смогу оплатить первый год самостоятельно за счет выигрыша в мотогонках, то остальные вопросы не в моих силах решить. Мать перебесится, рано или поздно смирится с моим выбором в профессии, а дальше… Снова зависеть от нее? И до каких пор? А если она так и не сделает мне гражданство, без которого в органы Интара уж точно не пустят? Придется выкручиваться самостоятельно, откуда-то доставать приличную для студентки сумму денег и вникать в миграционную систему.       Маятник сомнений раскачивается сильнее, подталкивая меня к выводу, что я совершенно не знаю, что же мне делать и как поступать. В первую очередь — с чего начать.       — Обещаю, если ты станешь бомжом, то я тебя приючу, — клятвенно заявляет Рене.       — Ага, а потом мать сожжет твою квартиру, — усмехаюсь я. — Помнишь, что было тогда?       — Ну-у… Тогда — это тогда. А через год тебе восемнадцать. Только представь! — воодушевляется Ирене. — Мы живем вместе вдвоем! Не надо договариваться, заранее созваниваться, опираться на гребанные ограничения по времени, что тебе обязательно надо быть дома, пока не стемнело…       — Романтично, — хмыкаю я. — Пародия на общажную жизнь?       — Лучше!       О том, что меня заботят более важные вещи, я не упоминаю. Сейчас нет сил вещать о серьезном. Как и показывать подводные камни планируемой «беззаботной» жизни. Тем более, перед чужим человеком — водителем.       — Проехали. Я почти дома, долго болтать не смогу… Попытаюсь все-таки пораньше заснуть, — ложь срывается с губ легко. Где-то на задворках сознания маячит гнусавый голос, поддевающий меня за то, что я вновь убегаю. На этот раз ненадолго меня хватило… — Кстати! Мне же смены в магазине поставили вдвое короче, поэтому завтра после шести я свободна. Можем встретиться и обмыть косточки твоего бабника.       Чувство вины побуждает меня завтра исполнить свой долг лучшей подруги. Ничего страшного, аппетит приходит во время еды. Да и рядом с Рене моя разряженная социальная батарейка никогда тревожно не сигналила.       — Ставлю на то, что он не продержится и дня, приедет мириться, — переходит на шепот Рене.       Все еще у него? Наверное, еще не собрала все вещи.       — Ставлю на его легкомысленность и на то, что он даже не объявится. Сколько вы там встречаетесь, месяц? — я наклоняюсь, расстегивая ремешки на туфлях. Ноги начинает покалывать, когда это адское изобретение больше не давит на ступни и пальцы ног. Подхватываю свободной рукой каблуки и возвращаюсь к разговору. — Ничего страшного, найдешь нового. Да и вообще у этого идиота глазища такие глупые… Я когда его вижу, у меня обезьянка в голове начинает агрессивно хлопать тарелками.       — Он появится! Давай поспорим? На пиццу.       — Не удивлена, — прочищая горло от внезапно возникшей тяжести, я с неловкостью выдавливаю из себя ложь. Маятник швыряет меня в желание резко оказаться в одиночестве. — Я уже подъехала к дому почти. Мне надо отключаться.       Больше невыносимо внутреннее отнекиваться от легкой зависти, что чьи-то проблемы в отличии от моих могут быть такими…       — Ну-ка погоди. Как у тебя там с Маркусом? Ты там случайно не замышляешь никаких глупостей? — с подозрением она заваливает меня вопросами.       Невольно поддаюсь параноидальным мыслям, что Рене как-то вычислила название ресторана, мой новый адрес и посмотрела расстояние между точками. Она еще и этого шифровщика вспомнила… Мелькающие в окне высотки Кальярры, мигающие редкими огоньками в свете окон, действуют бальзамом на воспаленные нервы.       — Исключено. Обычно я совершаю глупости не задумываясь о них. Все, пока!       Гудки отбоя звучат прежде, чем подруга успевает задать новый вопрос или же напомнить о Маркусе. Рассказывать о таинственном новом знакомом в любом случае нечего. Меня с головой топит тишина в салоне. Кроме еле слышимого звука двигателя сосредоточиться не на чем, а ехать еще около получаса без пробок.       — У вас в салоне можно курить? — спрашиваю я водителя, предварительно расстегивая сумочку.       Сильный ассирийский акцент в речи таксиста вынуждает меня прислушаться и прокручивать сказанное в голове еще раз, чтобы понять смысл. Ага, курить нельзя, просто отлично. Политика удовлетворения большинства клиентов, все такое. Он включает какую-то попсовую модную песню и смотрит на меня извиняющимся взглядом в зеркало заднего вида.       — Мы можем остановиться… Тут, — мужчина показывает рукой на обочину, не найдя подходящего слова в своем лексиконе. — Вы покурите. И поедем.       — Спасибо, не стоит.       Не бойся, контора, не поставлю я тебе плохую оценку в приложении. Сойдет и музыка и ночной город, завораживающий своим видом. Некоторое время я втайне разглядываю водителя, практически не сомневаясь в том, что он ассириец. Беженец? Судя по акценту, вряд ли тут вырос. Интересно, как он тогда перешел границу? Через враждебный Ардалан? И почему приехал именно сюда — в сосредоточие предвзятости к Ассирии, породившей терроризм.       Спрашивать у него об этом будет неэтично и я отвлекаюсь на мост, с которого открывается неплохой вид. Когда мы проезжаем его, выбираясь на центральные дороги Кальярры я с удовольствием вглядываюсь в практически безлюдные, лишенные дневной суеты улочки. Многомиллионная столица с архитектурой бесчисленных небоскребов и населением «небожителей». Это единственный город, где мне действительно нравится жить.       Когда я отдыхала на родине, в Гюмри — такой же мегаполис — жуть как не хватало высот привычной Кальярры. Да и при вчерашнем переезде ощущалась некая пустота. Тридцать второй этаж прошлой квартиры чувствовался как родной, несмотря на легкий страх высоты. Несмотря, на наличие лифта, который моментами, но все-таки вселял в меня въедливого червячка тревожности. События двухгодичной… Даже больше давности так просто из памяти не вырвать, а тесная кабина всегда служила мне невольным напоминанием даже тогда, когда моя внутренняя воля обросла более толстой броней.       Домой, если быть честной, не хочется совсем. На ум приходит идея посетить то самое миловидное озеро недалеко от леса. Я, конечно, не природный эстет, но подышать свежим воздухом и в который раз попытаться привести себя в порядок необходимо.       Вспоминаю о требовании матери, что по прибытии домой надо набрать ей по видеосвязи… К черту. Наверняка, она сейчас развлекается с Абрахамом и вовсе обо мне не вспоминает. Так было всегда. Ее время, поглощаемое этим ублюдком, удивительным образом конвертировалось в полном объеме только ему. Короче, сейчас дела ей до остальных не будет, пока она с ним. И совершать глупый отчет по камере мне совсем не обязательно. Предъявит завтра — равнодушно заявлю, что забыла об этом и быстро заснула.       Такси останавливается на широкой дорожке между домами. Убедившись, что деньги за поездку списались с карты, выпрыгиваю из машины и мыслями помещаясь уже в процесс курения. Надо немного потерпеть, светить перед соседями вредной привычкой опасно. Мелкие камни, впивающиеся в босые пятки, переключают меня с внутренних переживаний на физический дискомфорт. Заходить домой за обувью лень, а надевать нынешний мазохизм нет желания.       Мое внимание привлекают открытые ворота соседского дома. Одинокий желтый фонарь бросает тень на участок, а мне, как будто специально, слепит прямо в глаза. Приходится прикрываться ладонью и прищуриваться. Из-за этого разглядеть стоящего в неподвижности высокого мужчину затруднительно. Точнее, кроме массивного силуэта ничего невозможно увидеть.       Лицо прикрыто кепкой, но он явно смотрит в мою сторону, нутром чувствую. Незнакомец чуть склоняет голову в бок и застывает.       Может поздороваться? Хотя когда ты успела взрастить в себе пример вежливости, Асия?       Колющее чувство в шее, отдающее в лопатки, сбивает меня с вяло текущего потока мыслей. Разминая мышцы свободной рукой, я отворачиваюсь от соседа и медленно иду в сторону озера, стараясь не наткнуться на слишком острые камни. С чего это я должна первая проявлять инициативу знакомиться? Вот не застыл бы как истукан, подошел бы сам. А он жути непонятной нагоняет. Странный человек.       Идти, к счастью, недалеко, минут пять. Но все это растягивается на бесконечные секунды. Зудящее ощущение в груди, сравнимое с тревогой, настойчиво напоминает, что мозг требует никотиновой дозы. Как бы я раньше не хвасталась отсутствием зависимости от курения — она все-таки проявляется. В редкие моменты, но грызет меня.       Я дохожу до небольшого водоема с прозрачной голубоватой водой, что сейчас под светом луны отливает бездонной чернотой. Зеленые камыши слегка покачиваются под дуновением ветра. В окружении стройных сосен и отражении ночного неба в воде создается ощущение сказки. Красиво.       Только вот никаких фей и утопической реальности тут не существует… Да и не особо хочется. Читать такие фэнтезийные книги мне всегда скучно. Побольше драйва, крови и черной морали — вот что удовлетворяет мои читательские потребности.       Наплевав на то, что платье может запачкаться, я сажусь в высокую траву. Подставляю ладонь вспорхнувшей бабочке, однако крылатая красавица уносится вдаль. Реально как в сказке. Не хватает только положенного мне принца на белом коне.       Я достаю пачку сигарет, по привычке облизывая губы. Фильтр имеет шоколадный вкус, и сладость остается на языке еще долгое время. Дорого, но с моими темпами курения по карману это практически не наносит вреда. Раньше приходилось просить Мартина или других ухажеров Рене покупать сигареты. Хоть какая-то от них польза была. Но после того, как я нашла табачку, где продают и несовершеннолетним, самое главное неудобство испарилось.       Закуриваю, делая глубокую затяжку. Замираю на несколько секунд, выдыхаю сизый дым и откидываюсь назад, плескаясь в волнах удовлетворения. Помню свой самый первый опыт. Тогда я с уверенностью заявляла, что могу бросить в любой момент. А потом, как бы это плохо не звучало, безвозвратно влюбилась в процесс. Классической зависимости нет, психологическая привязанность к эстетичному процессу — вот что держит меня. Ну и когда нервишки шалят, тело тоже требует короткой передышки в виде способа медленно убить себя никотином.       Курить, выдыхая вместе с дымом тревожные мысли. Растворяться в этом тумане под шум дождя или ветра, стоя где-нибудь на балконе высотки. Делая последнюю затяжку, отстраненно тушить дотлевшую до фильтра сигарету. А потом возвращаться в до боли знакомые четыре стены, похожие на пространство тюремной камеры. Долбанная романтизированная обыденность.       Как бы я ни старалась отвлечь себя другими воспоминаниями и переключиться, тяжесть сегодняшнего дня не может ничего перебороть. Прошлое рвется сквозь хлипкий замок, перемешиваясь с настоящим и по итогу требуя свободы… Выплеска.       Все мы хотим быть сильными, со стальным блеском в глазах и твердостью в голосе. Чтобы с уверенностью, как вторую Библию пророчить о том, что все в жизни у тебя идеально. Чтобы с легкостью вливаться в компанию одноклассников и с искренним интересом слушать их несерьезную болтовню, а не отстраненно кивать лишь тогда, когда надо, ведомой личными переживаниями и проблемами.       В конце концов, приходится отворачиваться, лишь бы остальные не увидели мой изменившийся взгляд, глубже бессилия, глубже отвращения, ломающей выдержку надвое. Приходится закрываться, прятаться, чтобы не возникало лишних вопросов. А потом беспощадно сжигать себя в желании показать, как этот мир с изнанки вышит. И в этот слом барьеров, ожиданий, что вот-вот тебе поверят, на следующий день приговором звучит…       Ты все неправильно поняла, Асия.       Выигрышная позиция по жизни, что порою лучше ничего не знать, оставаясь в стабильном спокойствии, дала трещину. Моя вера в мать не безгранична, однако я предпочитала отгонять от себя мысли, что она все-таки держит связь с ним. Предпочитала просто забыть.       — Ты. Все. Неправильно. Поняла. Идиотка, — дрожащим шепотом чеканю я.       Тогда почему мое тело так реагирует на него? Разве непрерывающийся крик в голове о сигнале бежать может быть ложным? Разве интуиция может обманчиво трубить экстренную эвакуацию из опасного места?       Разве в том возрасте я могла это все выдумать?       Происходящее растягивалось не на дни и не на недели. Это длилось месяцами, а потом и годами. Маленькие крупицы подозрений, интуиция, кричащая «Беги!», его колючие, проникающие под кожу взгляды — все медленно складывалось в единый пазл. Это не обрушилось на меня в один момент лавиной. Правда копилась с трудом, с тяжким пониманием ситуации, обусловленной в первую очередь моими чувствами и необъяснимыми подсознательными сигналами.       Я просто не могла это выдумать тогда. Моя фантазия даже не знала, что такое может существовать.       — Или же это все-таки мое самовнушение? — с горечью на языке задаю я главный вопрос в звездное небо.       Ты все неправильно поняла, Асия.       Тогда почему он сегодня так смотрел на меня? Почему?..       Сильно сжав кулон на своей шее, я поднимаю голову к небу еще выше — так, чтобы темный небосвод полностью поглотил мое пространство. Закрываю глаза, пытаясь не заплакать. Я не должна так реагировать на этого человека. Не должна давать слабину. Повод, что он действительно победил даже сегодня.       Горячие слезы устремляются к вискам упрямым потоком. Три года прошло с тех пор, как Абрахам появился. Два года меня мучают кошмары с многочисленных ночей. Я просыпаюсь в холодном поту, в диком страхе из-за чувства, что вновь окунаюсь в это время. Просыпаюсь и не понимаю, где нахожусь, кем я являюсь и как мне быть дальше. Мне было всего лишь четырнадцать, когда мою жизнь беспощадно начали вновь разбирать по кирпичикам. Когда мое еще детское сознание ударило тяжелой вспышкой осознания происходящего.       Наступающее пятнадцатилетие стало для меня новым этапом, в тот период я начала испытывать едкое отвращение к себе. К своему телу с неправильной реакцией. К своим кошмарам, чувству навязчивого преследования. Стойкой мысли, что это никогда не закончится и нужно просто адаптироваться. Привыкнуть и совладать со своими эмоциями. Стать равнодушной. Сдержанной.       Чувствую, как с подбородка срываются несколько слез прямиком на кулон, когда я опускаю голову вниз. Цепочка с волчонком скатывается меж грудей ниже, оставляя влажную дорожку. Голые плечи окутываются леденящей дрожью от порыва ветра.       Я все еще помню, как вставала между ним и матерью, чтобы он перестал ее истязать. Нелепыми угрозами заставляла его уйти из квартиры, грозилась рассказать все остальным. Тогда встать на защиту матери, несмотря на все, казалось чем-то неоспоримым. И я помню обещание, что больше никогда не увижу этого человека. Слово, данное матерью не в бытовой ситуации, когда мне необходимо выпросить у нее новый телефон, не должно было стать очередным обманом… По крайней мере, я на это надеялась.       Стыд и чувство никчемности из-за того, что не смогла избежать этой ситуации, топят сознание. Как беспомощного котенка воспоминания волочат меня по кругу вдоль уже давно протоптанной дорожки. Я не смогла решить. Не хотела даже вспоминать и мысленно возвращаться в те события. Позорно перегорела через литры пролитых слез. Сковала себя страхом и забилась в угол.              И вот, когда он снова появляется, ты не в силах противопоставить ему ничего, Асия, кроме показной агрессии и неспособности даже банально взглянуть напрямую в его глаза. Не в силах даже доказать случившееся.       — Трусиха, — шепчу я себе и не узнаю собственный голос.       Дедушка бы осудил меня за слабость. Дедушка…       Стойкое наваждение, что этот момент никогда не кончится, и боль превратится в вечность, резко прерывает телефонный звонок. Холодок в груди распространяется по всему телу, подавляя все осмелившиеся вырываться чувства. Ощущение, будто меня поймали с поличным за чем-то плохим, заставляет несколько раз содрогнуться. Переживания в миг сдувает ветром. Я даже оглядываюсь, убеждаясь, что вокруг меня все еще безлюдно и никто не может увидеть тлеющую сигарету в руке и мое заплаканное лицо. В спешке вытирая слезы, словно Маркус мог меня увидеть вживую, я поднимаю трубку.       — Привет, многоликий герой.       — Не помешал? Доброй ночи, волчонок.       — Я бы не ответила, если была занята, — слишком холодный царапающий тон, грубовато вышло. Асия, соберись. — Извини, прозвучало не очень. Просто ты застал меня в неожиданный момент, — я закуриваю вторую сигарету, подставляя мокрое лицо под теплый ветерок.       От новых позывов всхлипнуть горло на короткие секунды сжимается. Еще раз. И еще. Я напрягаюсь. Мысленно репетирую как буду говорить, чтобы не выдать себя.       Вспоминаю лицо отца, белоснежную улыбку брата, высокие горы Ардалана. И свое безграничное счастье в моменты встреч с ними. Ком в горле уменьшается и падает куда-то вниз. На замену приходит облегчение. Удивительно, как моменты в жизни могут приносить совершенно разные эмоции…       — Все нормально? — слышу нотку беспокойства в голосе.       Вопрос из категории вежливости. Мне никогда не нравилась эта двойственность. Мало кто искренне желает знать о чужих проблемах.       — Вполне, — немного подумав, я решаю поддаться желанию хотя бы абстрактно обрисовать свое состояние. Вряд ли у меня получится обсуждать что-то другое, а пообщаться сейчас с кем-то, кто не знает меня хорошо как Рене, необходимо. — Решила пройтись по окрестностям около дома, присела у озера и накатила ностальгия что-то… Столько мыслей в голове, мне не хочется нагружать тебя просто.       Лучшая ложь — основанная на правде, приправленная щепоткой вымысла или чего-то другого реально происходящего. Тогда и тело ведет себя естественно, и подсознание легко поддается самовнушению, что именно так все и есть. Главным остается не перейти ту грань, когда пропадает нужда притворяться, но твой разум все еще убежден в качественно построенной истории. Из клубка неописуемых эмоций распознать в такие моменты только глубокое чувство запутанности.       — Интересно послушать тебя. Говори, волчонок.       Я хмурюсь. Снова что-то из разряда вежливости? Или ему реально это интереснее, чем закидать меня шаблонными вопросами? Чувствую, как к щекам приливает кровь. Даже полудохлые бабочки в животе зашевелились. Приятно, что он так вовремя подвернулся мне.       — Я вспоминала времена, когда самой большой проблемой для меня являлся проигрыш в игре с братом. Или когда нас родители ночью ловили во дворе дома… Представляешь, мы тогда тайком выбирались, чтобы поиграть вроде как в разбойников, я уже точно не помню, — беру паузу, чтобы затянуться сигаретой. Приятно бьющий по горлу дым расслабляет окончательно. — Ушибленные коленки казались самой сильной болью, а сейчас я вряд ли замечу ее, даже если в меня нож воткнут. Считай суперспособностью. Умею отключать или перестраивать физическое восприятие.       С куратором по другому я бы не выжила…       — Убеждаешь мозг? — Маркус удивляется и ударяется в уточнение. — Боль — такое же ощущение, как-то же тепло и холод. В итоге думаешь, что это нормально. Разум перестает бить тревогу.       Секунды на осознание сказанного, и моя челюсть капитулирует. Ну вот почему тот же Арон из моего класса и кадетского корпуса это не понимает, а Маркус без лишних объяснений попадает в точку?       Кому-то повезло с болевым порогом, кто-то этим вообще не интересуется, а у меня привычка выходить за рамки. У других людей я никогда такого не наблюдала. Даже не надеялась на понимание моего легкого мазохистического бзика…       — Как ты догадался?       — Пять лет учебы. Оставили свои деформации. Установки. Привычки.       Точно, он же герой в страйкбольной форме. Или я слишком самоуверенна в своих выводах?       — Интересно, — скупо выдаю я в ответ, не осмеливаясь начать расспрашивать его насчет работы.       Хотел бы — рассказал. И вряд ли с моей инициативы он сейчас разложит карты. Тем более, когда мы знакомы всего целое ничего.       — Ты то как дошла до жизни такой? — вроде бы в голосе и сквозит ирония, и легкая хрипотца — пародия на старческий голос — а сам вопрос… Неприятен.       — А я интуит. Как-то неосознанно дошла до подобной штуки, уже и не помню когда. Потом осознала, начала экспериментировать… Не подумай только! Мазохизмом я не занимаюсь, да и удар ножом вряд ли вынесу с каменным лицом. Просто по ситуации выпадали такие моменты, — понимаю, что сворачиваю не в ту степь и пытаюсь повернуть назад. — Так вот, о чем я говорила… Уже и забыла.       — Хм-м-м…       — А?       — Ты вроде говорила… У тебя отец и брат военные?       — Ну да, — я развожу плечи шире, разминая затекшие мышцы. — А что?       — Ты не впервые вспоминаешь о них…       В отличии о матери.       — Давно с ними виделась?       Слишком личный вопрос звучит неожиданно. Значит, я тоже могу спросить что-то такое. Но не сейчас.       — Они живы, — я развеиваю его теорию сразу. — Мне было пять лет. Мама говорила, что мы с братом едем погостить к дедушке и бабушке, что войны не будет, и это просто обострение конфликта. По итогу и мама, и отец остались там. А брата забрала бабушка по линии отца… Короче, папа и сейчас служит, а брат уже учится в академии, — маленькая девочка внутри меня медленно выходит из темного угла, поднимает взгляд потемневших карих глаз. Она помнит. Острое отчаяние окружающих тогда людей накрывает с прежней силой. — Прошло двенадцать лет с эвакуации из Черногорья. Как видишь, в Ардалан я не вернулась. Год назад отдыхала летом в Гюмри… Познакомилась с семьей отца. Но не заладилась. На этом все.       Я удовлетворенно растягиваю ноги на щекочущей кожу траве. С незнакомцами всегда легче делиться подобным. Они не знают настолько хорошо происходящее и не могут сложить полное видение. В этом и есть выгода.       Не приходится изворачиваться, чтобы не показать слишком много. А еще возможное осуждение бьет не так сильно. Просто потому что все равно на малознакомого собеседника. Да и взрослые зачастую уверены в том, что дети не способны вникнуть в происходящее вокруг. Тем более, в нечеловеческую реальность. Но я тогда слишком много чувствовала для пятилетнего ребенка. Глубже понимала. И это не могло не повлиять. Мне просто необходимо убедиться, что это нормально.       Тихие разговоры на кухне, неуклюжие формулировки, чтобы избежать прямого определения войны, потеря на долгие года связи с родителями, поход в первый класс под ручку не с мамой, а с дедушкой, который дал мне больше, чем должен был… Всхлипывания бабушки по ночам, ее тучный силуэт на кровати в тесной коммуналке, раскачивающийся взад-вперед. Охрипший голос, наполняющий комнату молитвами к Богу. Потом мне уже врали не по поводу войны, а тюрьмы.       — Скучаешь?       Вопрос без лишних уточнений и слов. Они не требуются. Я уже понимаю направление его мыслей.       Раньше было волнительно ждать этот вопрос от кого-то, чтобы поделиться волнующим открытием, которое ощущалось во мне слишком несвойственно. Слишком… Глубоко для подростка?       И сейчас я слышу его. Слышу тогда, когда уже не чувствуется внутренний трепет перед осознанием, что помог мне смириться. Адаптироваться.       — Интар стал моим новым домом. Не сказала бы, что скучаю… Когда знакомишься с двумя разными мирами в уже осознанном возрасте, понимаешь, что все могло быть по другому. Понимаешь то, что нельзя смешивать эти миры. Не получится совместить. Поэтому у меня не было другого выхода. Я выбрала то, что мне уже привычно.       Однако, привычно — не значит хорошо. Счастлива ли я сейчас от этого выбора? Надеюсь, он не станет развивать беседу в этом направлении. Врать не хочется, как и портить вспыхнувшую интимную не по пошлому атмосферу.       — Чужая для своей родины. Чужая для места, где выросла. Верно?       — Вновь в яблочко, Маркус, — я невольно улыбаюсь.       — Интересное мышление, волчонок. Напоминаешь меня в былые годы.       Радость, что он не жалеет меня, разгоняет остатки утихшей бури внутри. Странно ощущать сочувствие от других, когда я сама уже давно перестала этим заниматься по отношению к себе. Паршивая духовно-героическая романтика. Кто кого спасет.       Мне нравится, что Маркус делает акцент на совсем другом. Смотрит не на слова, лежащие на самой вершине айсберга, а на то, что эту поверхность порождает.       — Хочешь сказать, мы похожи?       Тихий смешок раздается из трубки, прокатывается волной по телу. Ветер начинает ощущаться острее. Стрекот кузнечиков как будто выкручивают на полную громкость.       — Чем-то схожи, да. Я пока до конца не увидел. Но общая картина уже сложилась.       Какой проницательный. Мы, конечно, вчера говорили довольно долго и на разные темы, но я все еще не понимаю его методы. Если они существуют вообще. Наверное, он просто пытается меня впечатлить.       — Я тебя слушаю, Маркус. Как говорит моя лучшая подруга — львы безумно любят, когда о них говорят.       — Только хорошее? — уверена, он сейчас расплывается в довольной улыбке.       — В хорошем мало интересного, — парирую я. — Говори.       Несколько томительных секунд растягиваются на долгие мгновения. Он обдумывает как бы всю информацию сложить в любимый краткий стиль? Или наоборот мало, что можно сказать? Действительно интригующе. Послушать его аналитику все же хочется. Как минимум для того, чтобы убедиться, что он не разбрасывается громкими заявлениями просто так.       — Это не описывается в паре слов. Отмечу еще раз, за твоим характером действительно интересно наблюдать, — мурашки начинают шевелиться в районе шеи. Собравшись в строгий ряд, они с готовностью проходятся маршем по спине. Чувство азарта охватывает меня. — Скажу коротко и сухо. Полузамкнутая юная девочка с наклонностями к асоциальной релаксации по мере сил. Не заинтригована в коммуникациях наравне со всеми, либо разочаровавшаяся в них. Ты чувствуешь по-особенному, как творческий человек, на определенной глубине. Но действия чаще противоположны. Волчонок, ты полна контрастов.       Хмурюсь, понимая, что не могу дать четкий ответ насчет достоверности его «анализа». Это как читать гороскопы и понимать, что по сути каждое прогноз тебе подходит и ты все двенадцать знаков зодиака в одном лице. Вот только тут вещает не астрология, а живой человек, который немного меня начинает пугать. Разочарование от собственного непонимания себя же еще глубже вгрызается в воспалившиеся участки открытых сегодня шрамов.       — Я люблю контрасты, — самодовольно заявляю я, одновременно обрабатывая сказанное.       — Полностью поддерживаю тебя в этом.       Привычка занимать лидирующую позицию во всех знакомствах остро проявляется сейчас своим отсутствием. Чисто из-за скуки я выстраивала такие же портреты. Конечно, не прибегала к деловым оборотам и выражалась более просто, мол: «Этот мудак, его мама недолюбила в детстве», «Комплексы-комплексы-компле-е-ексы, ей богу, дружочек, я тебе не спасатель». Но теперь, оказавшись на месте подопытного, подобное занятие раскрывается с совершенно другой стороны. Мутно, очень мутно. Но завлекает.       — Ладно, а тебе это зачем? — глупый вопрос, но нужно что-то сказать, пока тишина не затянулась на слишком долгое время.       Маркус ловко выбил меня из колеи своим выверенным отчетом обо мне. А вот знать ему это не обязательно.       — Ты про подобный анализ? Для меня это естественный процесс, применяемый к каждому с кем общаюсь. Я делаю то же, что и ты, — легкая поддевка, но намек понят. Раскрытие карт начинается. Ироничные нотки в его голосе подсказывают, что ему это нравится — Только мой подход другой. Не понты.       — Ты меня приятно удивляешь. Скорее всего, из-за того, что давно не было нормальных знакомств.       Маркус внезапно заходится в кашле.       — Извини. Подавился кофе. Ты эту странность оправдала тем, что нормальных людей не встречаешь? Или назвала меня адекватным? Что тоже странно.       Желание поиздеваться, поехидничать в ответ я частично запираю на замок. Вот сейчас он уже больше походит на обычного парня. Наконец, от него исходят хотя бы минимальные эмоции, от которых становится уютнее.       — Это необычно, да. И непривычно, а еще не забывай про мое интересное мышление, — я нелепо пытаюсь спародировать его голос. — У гениев, отвергнутых обществом, границы нормального раздвинуты в иные стороны.       — И ты не мечтаешь быть среднестатистическим человеком? С обычными бытовыми проблемами?       На минуту другую я всерьез задумываюсь. Разве мои проблемы в основе своей не такие же обычные? Да, я иногда задумываюсь или же сталкиваюсь с чем-то нестандартным. Однако моя жизнь до жути однообразна. Школа-дом, игра в угадайку «Какое сегодня у матери настроение?» и в редкие моменты удачные вылазки из клетки. Не только меня запирают дома. Просто у других это не приобретает такой масштаб. Даже если мои проблемы не бытовые, то…       — Откажусь. Эксклюзивный опыт не даст мне деградировать до уровня моих ровесников, у которых бутылка пива и секс — это авторитетно.       — Звучит высокомерно, — ехидца проникает в голос Маркуса. — Ты случайно не староста в классе?       — Боже упаси, — я даже перекрещиваюсь. Правда, неправильно. — Я сижу на предпоследней парте и иногда вместо ответа говорю учителю: «Ставьте два». Думаю это достаточно говорит о моем высоком положении в системе оценок. До старосты мне далековато.       — Хулиганка.       — Да нет же! — понемногу я начинаю раздражаться на «модные» ярлыки, которые он примеряет на меня. — Просто меня бесит вся эта система…       — Пытаешься выделиться?       Я зависаю. Постепенно начинаю понимать к чему меня ведет Маркус. Вспышка мелькнувшего уважения к его стилю ведения человека до противоположной лирики тонет под порывом поскорее высказать возникшую мысль:       — А знаешь… Пожалуй я выберу быть среднестатистическим человеком, который имеет возможность вписаться в эту систему. Это не попытки выделиться, а игра в рулетку. Не все троечники после школы становятся успешными и богатыми. У тех, кто в системе хотя бы все предопределенно и чуть постабильнее. А у меня просто шило в одном месте. И немного лени. Не могу я так просто следовать тому, что мне не нравится и заставлять себя не хочу.       Глаза все чаще начинают слипаться. Социальная батарейка уже тревожно мигает красным. С колющим ощущением в ногах я поднимаюсь с травы. Хватит с меня сегодня насыщенных моментов. Сейчас наш разговор плавно перетечет на другую тему, причем очень умело, а я не смогу нормально сосредоточиться, так как нужно все-таки отдохнуть. Основной всплеск эмоций уже прошел и теперь можно пережить все одиночестве, обмозговать произошедшее на трезвую.       — Завидую тебе, — решаю первая перевести разговор на выгодную мне тему, пока медленно ковыляю до дома, придерживая в руке сумочку и осточертевшие каблуки. — Ты в отпуске, а мне вставать рано. Первый рабочий день, чтоб его…       — Кстати, — Маркус подхватывает тему. — Я правильно понял. Ты собираешься работать не ради денег? И тебе вообще в магазин не хочется выходить?       — Ну да…       — Тогда зачем тебе это нужно?       Я улыбаюсь, слыша растерянность в его голосе. Наверняка он сейчас проклинает «женскую логику».       — Чтобы ты это понял — тебе необходимо заново родиться, но уже девочкой. В ардаланской семье. А еще лучше, у моей матери.       — Гиперконтроль всегда решается более простыми путями.       — Маркус, мне не двадцать два, а семнадцать. Надеюсь, ты не забыл. И работа в магазине — лишь ступень на пути к следующей ступеньке, после которой конечная цель вовсе не избавление себя от гиперконтроля. Это связано с моим поступлением в академию полиции.        Пока иду, время пролетает намного быстрее, чем ожидается. Наш спор надолго не затягивается, а я в процессе задумываюсь о том, что слишком часто оправдываю все своим несовершеннолетием. Удобная позиция, успокаивающая. Но верная ли?       Остаток пути мы с Маркусом перекидываемся совершенно бессмысленными репликами. Глупая улыбка не сходит с губ. Ворота соседского дома на этот раз оказываются закрытыми, но на третьем этаже горит слабый свет. Наверное, от ночника. Огромное окно зашторено. И посреди кромешной темноты, едва разрываемой светом изредка мигающих огней, наблюдение за домом становится для меня приоритетным занятием. Ноги гудят, до своих ворот еще надо доковылять босиком...       Внезапно возникший мужской силуэт с поднятой рукой, словно он с кем-то говорит по телефону, заставляет невольно меня отвернуться. Стараюсь поскорее вытащить ключи из сумочки. А вместе с ними и остальной мелкий хлам, покатившийся по гравийной дорожке. Шею парализует вновь. Чувство стыда за такой наглый интерес, который мои соседи могли увидеть, мерзко карабкается по позвонку.       Бормоча себе под нос проклятия, я мысленно помечаю в ежедневнике сходить провериться у врача. От сильных эмоций у меня вечно клинит шею, нервишки уже тревожно закуривают вместе со мной.       — Волчонок?       Придерживая плечом телефон у уха, я принимаюсь торопливо собирать вещи с земли. Слабый свет от фонаря сильно не помогает, на чертово окно я больше не оборачиваюсь. Все хорошо, Асия. Это всего лишь маленький конфуз.       Успокаивай себя, да-да, конечно же.       — Все хорошо, уже у дома… - подрагивающими пальцами я вставляю ключ в замок и с натянутым стеснением внутри выдавливаю из себя. - Спасибо тебе за все, Маркус.       Час назад я сидела абсолютно потерянная у озера. Пока он не позвонил... Казалось, это было настолько давно. Ощущения прошедшего срыва смазываются, притупляются. Больше не мелькает прежняя безысходность в мыслях. Маркус, сам того не понимая, вытащил меня сегодня из ямы.       — За что благодаришь?       Хороший вопрос. Только вот лимит искренности на сегодня исчерпан.       — Спас меня от вселенской скуки. Спокойной ночи.       Его короткое хмыканье в ответ возмущением отдается в моем сознании. Нужно уточнить, что ему не понравилось, придумать что-то новое, звучать убедительнее. Он явно не верит… К черту. Не мои проблемы. Пока не доказано — не волнует, что сказано. В его случае, в мыслях.       — Не проспи работу, иначе переименую тебя в сову. Сладких снов.       Маркус отключается первым. Быть волчонком уже кажется не таким плохим вариантом... Надо принять душ. Максимально горячий. Чтобы содрать с себя живьем вместе с раскаленной кожей все воспоминания сегодняшнего дня.