5 июля, 2021 год
Республика Интар, Кальярра
Маркус открывает глаза, не ощущая своего тела. Вязкое пространство делает каждое движение замедленным, крик — беззвучным. Савицкий садится, и тесный подвал слегка покачивается. Темно-зеленые стены с засохшими кровоподтеками, неизвестно откуда звук капающей воды, методично вытесняющий из головы все мысли, накаленный до высокого градуса воздух. «Если для меня в аду предназначен котел, то я буду гореть. И поделом буду гореть». На его лице не прослеживается ни единой эмоции, движения сведены к минимуму. Разбитое зеркало в углу повернуто в сторону Маркуса. Но в тысячах осколках отражений никого не видно. Словно он сам является этой вязкой пустотой. — Братик! — молодая девушка в ослепительном белом платье наваливается со спины на Савицкого. Время вокруг Маркуса ускоряется, его глаза широко распахиваются, а замедленный пульс подскакивает будто бешеный. — Влада?.. — в холодный голос впервые за долгое прорывается растерянность. — Какой ты большой! Совсем в здорового мужика вымахал! — она обходит своего брата по кругу и в итоге останавливается перед его лицом, — Теперь ты старший… Ну, зато я останусь вечно молодой! Маркус видит ее такой, какой она была в шестнадцатилетнем возрасте. В их последнюю встречу. — Потанцуем, братик? — Владислава протягивает тонкую ручку. Высокая и стройная, она возвышается над Савицким, сидящим до сих пор на коленях. Этот жест — как акт предложения вытянуть его. Наверх, к прошлому. Маркус смотрит на ее тонкие бледные пальцы. Сбитые в кровь костяшки и вырванные до корней ногтевые пластины портят чистый кристальный образ. Кап-кап. На пол срываются несколько капель. Кровь с шипящим звуком испаряется в раскаленном помещении. Маркус рефлекторно ждет, когда начнет гореть сам. Но ничего не происходит. Он ничего не чувствует. — Это сон, — уверенно заключает Савицкий. Стойкий, слишком яркий запах железа заставляет его скривиться и податься назад. Военная выучка и психологическая подготовка сводится на нет в личном кошмаре. Тут не существует реальности и четких границ. Тут не существует самоконтроля. Инстинкты, потаенные желания и страхи с наглой уверенностью ведут внутренний мир Маркуса на очередную войну с самим собой. Его сестра-близнец с самого детства была активнее своего брата. Владислава являлась вихрем, неуправляемым ярко-красным огнем. Яростным, живым. Савицкий всегда ее стабилизировал своим спокойствием, несмотря на то, что сам в глубине души был таким же чувствительным. Влада мечтала стать известной танцовщицей, открыть свою студию и полностью уйти в любимое дело. Она делала их семью, сосредоточенную на холодном расчете и выгоде, живой. Она выходила бессонными ночами на балкон, наблюдала за бескрайним ночным небом, пытаясь усмирить неусидчивую энергию внутри. Она шутливо кидалась подушками в Маркуса, когда узнавала, что он в очередной раз охмурил какую-то девчонку со школы. Она понимала, что братец в скором времени потеряет интерес, и будет неприятно. Она на эмоциях разнесла половину дома, когда узнала, что очередной роман он закрутил с ее лучшей подругой. Но, когда Владислава увидела Маркуса разбитого и сломленного после расставания с настоящей первой любовью, такой, какая бывает в подростковом возрасте, она старалась забрать всю его боль. Лишь бы он не крушил мебель, не сбивал свои руки в кровь об стену, не орал на весь дом так, будто все потеряло смысл. Ей было страшно наблюдать за тем, как человек, который всегда удерживает контроль, за короткие секунды потерял его полностью. Савицкая с содроганием наблюдала за меняющимися эмоциями, которые до жути были схожи с ее порывами. Она понимала, что бумеранг вернулся к нему в полной мере. Но он являлся братом. Близнецом. Долго злиться на свою частичку, с которой существует неразрушимая связь — невозможно. — Скажи мне, братик, как перестать чувствовать? — ее голос искажается, становится тонким, наполненным обреченностью произошедшего. — О чем ты? — Маркус шумно сглатывает, внимательно наблюдая за тем, как Влада садится перед ним в такой же позе, как и он. Подол платья задирается, открывая вид на длинные ноги. Бледная кожа вся покрыта бесчисленными синяками и ожогами, будто об нее тушили сигареты. Высеченный ножом рисунок под острой коленкой кровоточит безостановочно, хотя рана должна была давно превратиться в шрам. Террористический знак, сочащийся кровью, словно пульсирует и приковывает взгляд Маркуса. Запах сладких духов окутывает его с головы до кончиков пальцев на ногах. Он буквально кожей ощущает нежные прикосновения. Слишком ярко, слишком резко. Слишком все двойственно. В одну секунду Савицкий видит то, от чего кровь закипает в венах, а уже в следующую Влада неведомым образом безмолвно подавляет ярость. Чувства Маркуса всегда выкручиваются во снах до предела. Он к этому привык, понимая, что от себя убежать довольно сложно. — Вокруг столько боли, — силуэт Владиславы резко покрывается красной дымкой. — Как перестать слышать эти крики? Марк, помоги мне… Нечеловеческий вопль врывается в сознание Савицкого. Он остается неподвижен, выдерживает первую атаку. Следующая не медлит и накидывается подобно жадному зверю, ведомому инстинктами. Мужские голоса, наполненные жестокостью и похотью, наполненные слепой фанатичной верой, вынуждают Маркуса прогнуться. Рык срывается с его губ. Глаза загораются огнем. Тем огнем, который бушует в голубых льдах при допросах. «Марк, помоги мне…», — Влада, не растеряв обманчивой нежности, пробирается в голову брата. «Марк…». «Марк!». — Братик, а ты до сих пор живешь по своему глупому принципу? — она властным движением хватает Маркуса за подбородок, заставляя взглянуть его в отражение своих глаз. Таких же голубых. — До сих пор страдаешь сам, лишь бы не причинять боли другим? — Смерть исказила тебя, Владислава. Она резко запрокидывает голову назад, длинные русые волосы касаются кончиками грязного пола. На тонкой шее расплывается грубый порез. Девичий смех бьется о толстые стены подвала. Гул из-под земли начинает сотрясать до безумия тесный мир. Влада медленно поднимает голову, возвращаясь к пристальному наблюдению за братом. Она, подражая Маркусу, сводит свои движения к минимуму. Мир вокруг ходит ходуном, не затрагивая близнецов. Их энергетика сильнее эмоциональных всплесков. Она служит щитом от окончательного разрушения. — Посмотри, что они сделали со мной. Савицкий не отводит взгляд от лица сестры, выражая немой протест. Ее полные губы искажаются в оскале, брови плотно сводятся к переносице, заостренные скулы придают теперь не статность, а грубость. — Посмотри! Он предпочитает терпеть боль от понимания того, что его близняшку наполняет отныне только нескончаемая злоба. Это не Влада, а лишь остатки того, что от нее уцелело. — Уходи, — приказывает Савицкий. — Глупый, глупый Марк! Я же в твоей голове. Кап-кап. Все звуки вокруг близнецов начинают выкручиваться по громкости на максимум. — Тогда слушай, бра-а-атец. Маркус зажмуривается и стискивает до боли челюсть. Но вновь ничего не чувствует. Тело становится еще легче, однако, он все еще прикован к полу. Незримое давление наваливается на широкие плечи, сжимает грудную клетку, твердым кулаком хватается за позвонок в готовности вырвать его в любой момент. Хруст ломающегося сустава. Савицкий, неспособный встать, вынужден слушать, как конечности сестры одна за одной выворачиваются наружу. Воздух накаляется еще на несколько градусов. Запах горелой плоти заполняет ноздри. Вены на протянутой руке Владиславы вздуваются, чернеют. Кожа темнеет, а сама девушка надувается подобно шару. Маркус не видит, но слышит. С Владой происходит сейчас то, что он творит сам на допросах. — Вы не спасли меня, братец, — с укором произносит она. — Дамиан подставил нас, Януш выбрал работу, а не семью. Ты — оказался слабаком. А мама… — Замолчи! Все вокруг звенит от напряжения. Что-то с чавкающим звуком падает на пол. Словно какая-то конечность отделилась от тела. — Может, я неприятно выгляжу снаружи, но… Ты уродлив внутри. Слова Влады звучат как прощание. Маркус рычит, сопротивляясь порыву взглянуть в лицо жестокости. Момент. Давление бесповоротно ломает Савицкого. Он открывает глаза. Его зрачки расширяются, заполняя голубую радужку почти до предела. Красиво очерченные губы, точь в точь как у Владиславы, изгибаются в горьком безмолвии. Вздутое посиневшее тело с выпученными глазами и отсутствующими руками взрывается на куски. Маленький ошметок плоти попадает прямо на лицо Маркуса. Кусок со склизким звуком сползает по щеке вниз, к подбородку. Он двумя руками размазывает кровавую пелену по лицу, вдыхает полной грудью тошнотворный запах с едва уловимым оттенком сладких духов и раскрывает рот в немом крике.***
Маркус резко подскакивает на большой кровати, жадно хватая ртом воздух. Подкачанное, массивное тело всюду покрылось холодными бусинками пота. При виде вздутых вен на руках ком подкатывает к горлу Савицкого. Около минуты он сидит неподвижно, успокаивая яростно бьющееся сердце. Бесконечная усталость проявляется синяками под глазами и излишне колючим взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Маркус несколько раз моргает, сбрасывая с себя оцепенение. Потом переводит взгляд с плотных штор, не пропускающих дневной свет, на часы. Пять вечера. «Режим сломан. Благодаря волчонку», — в моменте он уже привычно отвлекается на размышления об Асье. От такого количества эмоций, которые Маркус невольно перенял у импульсивной девчонки за эти дни, профессионально натренированный на выдержку и холодный расчет наемник был ресурсно выпотрошен по итогу завершения разборок. Однако, сожаление о сделанном, на удивление, отсутствует. Как и ощущение социальной измотанности от плотного и долгого контакта с другим человеком. С девушкой. Помимо чужих эмоций Савицкий сам испытал невероятное удовольствие. Словно был создан для того, чтобы защищать волчонка. Он сам не заметил, как поддался на немое доверие в карих глазах. На давно позабытое подростковое волнение и испуг. Как бы Асия ни старалась проявлять себя более взрослой — суть все же остается юношеской. Однако, обстоятельства могут заставить ее быстро повзрослеть. Осознание того, что волчонок ступает на путь, до боли знакомый ему самому, вселяет в Маркуса интерес вперемешку с грустью. Любопытство толкает его пройти вместе с ней по давно протоптанной дорожке. Маркус выключает режим полета на телефоне. Уведомления не заставляют ждать. Смахивая кучу пропущенных звонков и сообщений, он добирается до нужного. Волчонок написала еще в десять утра. «Смотри! Я отфотошопила твою женскую версию. P.s: сейчас я готова сделать все, лишь бы не отрубиться на перерыве», — Савицкий несколько минут безотрывно смотрит пустым взглядом на свою измененную фотографию. С экрана ему улыбается повзрослевшая Владислава. «Сексуально. Я бы мог легко выскочить замуж за миллионера. И не выходить через неделю на работу». Сообщение Асия читает моментально. Маркус усмехается. — Всегда читаешь. Даже, когда на работе. Быстрый волчонок, — после сна его голос звучит хрипло, будто с затаенным желанием. «С добрым утром! Выспался?)», — лукавая издевка сочится через бездушный экран. Волчонок умеет наполнять эмоциями даже самый простой диалог. «Вижу, у тебя игривое настроение. Отсутствие сна на тебя интересно влияет». «Это лучше, чем в очередной раз просыпаться от всякого бреда и ощущать, что не спал вообще». Дыхание Маркуса застревает где-то в груди. Он хмурится, отмечая про себя задачу потом расспросить Асью о ее снах. «Бинго, волчонок. Но спать нужно. Необходимо». «У тебя тоже такая фигня?». Савицкий расплывается в ледяной улыбке, напрягаясь всем телом. «Типа того». Маркус откладывает телефон. От вибрации он тянется снова зайти в диалог. «Сначала в душ. Привести себя в порядок», — мысль приказом выгоняет все лишнее из его головы. Таков практически каждый день Савицкого. Привычный режим нарушает лишь взбалмошный волчонок, который удивляет своими контрастами. Маркус не может сказать, что ему неприятно от подобных изменений в жизни. Отпуск без нее был бы безумно скучным.***
— Ась, это все очень странно… И выглядит нереалистично. Я про брачный договор, как будто ты в каком-то сюжете сопливого восточного сериала, — медленно говорит Рене, выливая воду из чайника. Подруга словно читает мои мысли. Это действительно меньше всего походит на реальность… Но ощущение тревожности в груди пропало. Сейчас я чувствую себя, как в своей тарелке. Спокойствие разлилось по венам, подпитывая мое терпение и хладнокровное ожидание развязки. Если она будет. В глубине души хочется надеяться, что меня все-таки не обманули. Или то, что мать отказалась от своих планов, увидев мой открытый протест. — Тоже об этом думала. Имеем, что имеем, — язык наливается свинцом, поэтому приходится обходиться короткими предложениями. Кое-как рассказав подруге произошедшие события, я с еще более отстраненным ощущением наблюдала за реакцией. — Зачем ты выливаешь воду?.. — Я не помню, как ее наливала. — И?.. — Она мне кажется грязной. Удивленно приподняв брови, я потираю глаза, забывая про макияж. Даже крепкий кофе не помогает хоть на время убрать сонливость. Возвращаться домой не хотелось, поэтому лучшим вариантом оставалось заскочить после работы к Ирене. Смотреть в глаза матери после очередной ссоры на этот раз особенно неудобно. — Не пялься на меня, как на ненормальную, — обиженно тянет Рене. — Не делай вид, что не знала. — Ага, ты еще еду смешиваешь со всем подряд в тарелке и пьешь чай по три часа. Знала, просто не обращала внимания. — Это сейчас не важно, — она сдувает со лба рыжую прядку и исподлобья смотрит на меня. — Ась, ты хоть понимаешь какой это пипец? Меня пугает твое спокойствие. Я неопределенно пожимаю плечами, легко скрывая свое ленивое замешательство. Ирене редко переключается со своей юморной подачи на серьезное настроение. Было бы мое состояние не настолько опустошенным — точно сейчас бы испытала дикое смущение. Эмоции присутствуют, но проявляются слишком вяло и ощущаются отдаленным фоном, как далекое эхо. По привычке приходится имитировать то, что необходимо. — Время покажет. Главное, что это вскрылось, — я подпираю локтями кухонный стол и обхватываю свою голову, массируя затылок. — Просто не верится, — растерянно бубнит Рене. — Ты же в курсе, да? Я к тете Лейле очень хорошо отношусь. Относилась, точнее… У меня в голове не укладывается! Она же с виду такая доброжелательная, всегда отпускает нас вместе куда-то… «Ты должна вообще благодарить меня за то, что я разрешила с ней общаться. С каждым годом она становится все более легкомысленной девкой! И ты такая же». Я молчу, прокручивая в голове слова матери. В приступах гнева она всегда делает окружающих людей плохими, а меня — ведомой под негативным влиянием. Эмоции потом утихают, и мать невозмутимым образом переобувается в положительное мнение. А ведь, если спросить и прижать к стене в открытую, указав на противоречивое поведение — она умудрится даже в такой ситуации найти логичное объяснение. Ее ложь всегда звучит настолько убедительно, что в какой-то момент можно усомниться в здравости собственных мыслей. Портить Рене настроение лицемерием ее любимой тети не хочется. Подруга, не желая растягивать длинную паузу, в который раз повторяет свои опасения: — А еще меня пугает этот Маркус, — она говорит так, словно не является инициатором нашего знакомства. — Чем? — Ты меняешься, он на тебя влияет, — громко фыркаю в ответ на ее слова. Зеленые глаза недобро загораются пока что маленьким огоньком. Я прикусываю язык и послушно поднимаю руки, сдерживая издевательскую усмешку. — Боюсь, что тебя просто используют. Вывод горьким ощущением отдается во рту. Меня что, специально хотят вывести? — Маркус не использует меня. Я бы почувствовала, — вибрация в груди от произнесенных слов придает еще больше уверенности. — Ты слишком самоуверенна, — продолжает давить Рене. — Ну, достань тогда свои карты и посмотри, — подколка язвительно срывается с моих губ прежде, чем разум успевает обработать сделанное. Ирене морщится, отводит взгляд. Ее пустая чашка для чая так и остается нетронутой, чайник в руке тихо посвистывает. Я прижимаю ладонь ко рту и виновато шепчу извинение. Однако внутри ни одной эмоции не всколыхнулось. Лишь растущая нетерпимость к попытке подруги переубедить меня начинает подъедать со всех сторон мою выдержку. — Об этом и речь, ты меняешься, — она сбрасывает оцепенение и отворачивается, наливая кипяток в чашку. — Я просто хотела отвлечь тебя от твоего вечно мрачного настроения. Даже и не думала, что ваше общение затянется, да еще и подобным образом. — Все под контролем, — с мысленным стоном встаю из-за стола, ощущая тяжесть в ногах, и подхожу к Рене. — Не волнуйся. Обнимаю ее со спины, кладу голову на плечо. В груди немного теплеет, и я расслабляюсь сама. Не должно быть так все бесчувственно. — Под каким еще контролем? — она высвобождается из объятий, поворачиваясь ко мне. Даже тактильность отвергает. Волнуется за меня, больше чем я сама. Это неправильно. Но объяснить подруге особенность нашего контакта с Маркусом действительно сложно… Убежденность в собственной правоте горячим чувством засело внутри, а вот сформулировать объяснение, описывающее всю необходимую суть, не получается. Любые слова звучат так, будто мне очень хорошо присели на уши, и я с мазохистическим рвением продолжаю выставлять сказку за истину. Не важно, как это все выглядит со стороны. Интуиция меня не подводит. Никогда. Даже в ситуации с Алепо были красные звоночки, которые осознанно игнорировались из-за глупой надежды, что моя семья не следует подобным традициям. Это стало моей ошибкой. — Мы обсуждали с ним цель нашего общения. Ни мне, ни Маркусу отношения и чувства не нужны, — я широко зеваю, мысленно отсылая молитву Богу, чтобы дал хоть немного сил продержаться до конца вечера. В такие моменты можно и в Господа поверить. — Мы бесполые друзья. Определение нашего общения вызывает невеселую усмешку. Забавное выражение. Наши переписки с чужой позиции дружескими точно не назвать. Или, к примеру, мою реакцию на него. Если бы не недавнее осознание, что мои гормоны иногда действуют против здравого смысла, и тело требует сброса напряжения через сексуальный контакт — я бы точно задумалась о том, кем является для меня Маркус. В данной ситуации усложнять ничего не стоит. — У тебя настолько кислая мина сейчас, что я не верю ни одному твоему слову, — Рене подается вперед, сокращая между нами и так маленькое расстояние. Она прищуривается и еле заметно качает головой, — Отношения и чувства не нужны, а еще ты забыла уточнить про секс. — Жизнь радости не добавляет, когда приходится выходить на смену после бессонной ночи, — парирую я, выдерживая взгляд в упор. — Что ты хочешь услышать по поводу секса? Понимание необходимого смысла уже активно крутится в голове, раззадоривая заторможенно шевелящиеся эмоции. Сейчас я даю шанс этому неприятному диалогу не скатиться в совсем мрачное русло. — О том, что он просто хочет потрахаться. Шанс просран. — Исключено, — категоричным тоном заявляю я. — Да даже если и так, то что с того? Разве не ты до Мартина поступала абсолютно так же? Разве не взаимное согласие делает факт секса вне отношений нормальным? Или, по-твоему, лучше вступать в отношения ради минутного удовольствия? Рене подается назад, прижимаясь к столешнице. Горькая улыбка расцветает на ее губах. Я никогда не осуждала подругу за это. Это выбор Ирене, хоть и довольно сомнительный. Однако не ей диктовать правила приличия в отношениях с парнями. И ситуация с Маркусом несравнима с ее зачастую неадекватными упырями. — Я знаю, каково это, — она вновь качает головой и пронзительно смотрит на меня. Зеленые глаза на мгновение тускнеют, становятся стеклянными. — Тебе не нужно соглашаться на подобное. — Причина? — мой голос холодеет, все внутри замирает. — Ась, поверь… — Я хочу объяснения, Рене. Объясни мне чертову причину. — Он разобьет тебе сердце, — она буквально выплевывает слова и кривится, будто только что попробовала на вкус что-то мерзкое. Впервые вижу, как подруга терзается из-за прошлого. Разве для нее очередная интрижка не остается развлечением в моменте? Если реальность совершенно обратна, то зачем продолжать вести подобным образом личную жизнь? Зачем проецировать свои сюжеты на мою ситуацию с Маркусом? Клокочущее ощущение в груди, заставляющее глубоко вздыхать, разрастается на всю грудную клетку, охватывая стальными тисками и горло. Она еще и твердит мне, что я слишком самоуверенная! Недалеко отошла, подруга. — Оно может разбиться только при условии, что у меня появятся чувства. У меня их нет, — загоняю поглубже желание выпустить раздражение, сохраняя хладнокровие. — Нет смысла спорить о том, чего не произошло и не произойдет. Рене разрывает зрительный контакт и опускает напряженные плечи. Видимо, в моем взгляде что-то поменялось. Желание переубедить меня в сомнительной перспективе тает на глазах. Но я-то знаю, что просто так она не отступит. — Если окажусь права, то ты мне вновь будешь должна желание, — подводит итог Рене. — На этот раз никаких парней, — шутка из нее вылетает неестественно, натянуто. Компромисс для вида. Чтобы впустую не уступать своему упрямству. В этом мы с ней всегда одинаковы. — Договорились, — я протягиваю руку для скрепления соглашения. — Договорились. Холодная ладонь крепко сжимает мои пальцы. Под ложечкой начинает сосать от нестандартной обстановки. В почти семнадцать лет обсуждать романтические чувства странно. Факт того, что в таком возрасте рановато быть с разбитым сердцем, и вообще это может являться юношеским максимализмом, а не чем-то серьезным, вызывает диссонанс. И ощущение бессмысленности происходящего. Все вокруг меняется слишком быстро.