6 июля, 2021 год
Республика Интар, Кальярра
Громкое пищание дверного видеозвонка оповещает дом Савицких о прибытии нежданного гостя. Виктория, засидевшись допоздна с рабочими отчетами, нервно вздрагивает. Светлые волосы, доходящие почти до плеч, покачиваются в такт резкому повороту головы, тонкие брови складываются домиком, проявляя четче морщины на лбу. Она встает из-за стола, потуже завязывает пояс на халате и направляется к двери. Из-за глубокой ночи на улице панель не позволяет подробно разглядеть новоприбывшего. Несмотря на это, Виктория по уже знакомым очертаниям распознает в незнакомце Януша. Ее лицо каменеет, глаза с сероватым отливом распахиваются шире. Секундное промедление, резкий выдох, и маска спокойствия привычно наползает на лицо Виктории. — Януш? — она старается говорить тише, бросая через плечо взгляды на лестницу, ведущую на второй этаж. Савицкий в ответ не церемонится: — Открой, Виктория, дистанционно ты от меня не отделаешься. Рука Виктории вздрагивает. Она отнимает пальцы от кнопки связи и вводит короткую комбинацию, открывая ворота. Раз брат ее покойного мужа вошел в образ жесткого и непрекословного человека, значит, случилось что-то серьезное. Все документы со стола в быстром темпе Виктория собирает в неровную толстую стопку и отправляет на подоконник. Савицкая достает из глубин кухонных полок турку и ардаланский молотый кофе. Тихий хлопок двери, шорох в прихожей, звук снимаемой куртки. Электронная плита загорается красным светом, маленькая чашка на резном блюдце уже стоит в ожидании. Аромат кофе наполняет кухню, напряжение незримо нарастает, отсчитывая секунды до развязки. Что-то громко шлепается на стол. Виктория оборачивается, немигающим взглядом смотрит на белую папку. Документы прокатились по гладкой поверхности, зависнув в опасной близости от края. — Присаживайся, Януш. Что за бумаги? — вопрос звучит, как обыденность. Будто нет напряжения, пристального взгляда и резких расчетливых движений, место которым только в камере допросной или на поле боя. На самом деле оба знают, что в этой папке проигрыш Виктории. Оба знают, что она прокололась в деле с ардаланской ОПГ по подделке оружия и организации незаконной миграции. — Не по закону, Виктория, не по закону, — Савицкий медленно крутит шеей, разминая напряженные мышцы. — Я возглавил наемников не для того, чтобы лучших моих звезд затащили в городскую черту по прихоти службы безопасности. — Подобные претензии стоило высказывать до подписания контракта. Вы под нашим курированием. В любом случае, — Виктория неторопливо снимает турку с плиты, наливая кофе в чашку. — Ты мне еще и за законы говорить будешь? — тонкие губы расплываются в кривой улыбке. Она ставит любимый напиток Януша на стол, все еще безмолвно настаивая присесть. Тот в свою очередь, наконец, принимает предложение. Мрачный блеск в глазах Савицкого, прямая осанка и методичное глухое постукивание пальцами по столу — все это Виктория видит и чувствует, понимая, что на этот раз главенство в диалоге занимает не она. — Не заставляй меня во второй раз жертвовать семьей. Ты подослала своего сына докладывать на нас, предполагая, что мы с Дамианом даже не заподозрим. Виктория не натурально застывает всем телом, серые глаза сталкиваются с карими в бою, о котором предпочитают не говорить вслух. Савицкую тянет раскрыть папку и просмотреть содержимое, но она понимает, что это станет окончательным проигрышем. — Ты несешь чушь, — обычно ее громкий и уверенный голос становится на порядок тише. Тик часов на кухне отсчитывает несколько секунд внезапного затишья. До Виктории доходит, что разговор, настроенный на точечное попадание в слабые места, рассчитывает на психологическое давление и подготовку к… — Уверена, ма-ма? — Маркус, который, казалось бы, ушел спать еще час назад, выходит из мрака гостиной, заполняя собой полностью узкий проход на кухню. Молодое, уже успевшее обрести строгие черты лицо не выражает ничего, кроме легкой иронии над сложившейся ситуацией. — Мы это уладим. Сейчас. Как положено. И лишних проблем не будет. Виктория раскрывает рот, но не произносит ни слова. Она переводит взгляд с человека, погубившего их семью, на собственного сына. Часы продолжают равнодушно отсчитывать время. Тяжесть предательства давит на ее широкие плечи, а в голове настойчиво звучит лишь один вопрос: «Когда Маркус успел стать таким, как они?». — Не смотри на меня так. Работа и личное — вещи, которые должны быть разделены, — младший Савицкий бесцеремонно присваивает чашку кофе себе. Сделав маленький глоток, он легко улыбается в ответ на потяжелевший взгляд матери. — Я буду работать в сформированном штабе. Но в том подразделении, в котором мне положено. Януш с интересом наблюдает за прямым столкновением родителя и ребенка. Викторию не так-то легко выбить из колеи, однако Маркусу это всегда удается мастерски. В этом плане он своим племянником в какой-то степени гордится. Гордится его уровнем профессионализма и умением действовать без промедлений. Без эмоций. — За неподчинение приказам СБИ следует увольнение. В лучшем случае. Ты уклоняешься от поставленной задачи, и в мотивах я могу прописать, что угодно, — мысленно отвергнув множество планов отступления, Виктория прибегает к крайнему методу. Ей уже плевать, что в помещении присутствует человек, которому не следует это все слышать и наблюдать. — Почитай на досуге папку, — Маркус опускает руки на стол, наклоняясь к лицу матери. Он не читал содержимое папки, следуя принципу, что отпуск остается отпуском. Сейчас младший Савицкий лишь делает вид. — В нашем маленьком мире главная — ты. Но ты забылась. Интересно, как наше общее начальство отреагирует на твои мотивы? Ты готова пожертвовать всем. Лишь для того, чтобы отомстить за Владу. — Молчать! Младший Савицкий в ответ на прямую агрессию остается неподвижен. Лишь скулы проступают четче, а уголки губ дергаются в издевательской усмешке. — Ты снимешь с меня эту задачу, мама. И определишь в нужное подразделение. В отчетах пропишешь, что информации, собранной за пять лет в академии, достаточно, — Маркус наклоняется еще ниже, голубые глаза покрываются снисходительным холодком. — Ты прекратишь свои игры. Иначе я не посмотрю на нашу общую кровь. Младший Савицкий еще в начале своего пути осознал одну важную вещь. Власть и полномочия дают не служба безопасности и другие органы. Все решают деньги. Все имеет свою цену. Связи и личная изворотливость в жестко построенной системе служат приятным дополнением. Но никогда, абсолютно никогда, люди государства не займут вершину иерархической цепочки. Януш завершает спланированный разговор и кладет на стол маленький диктофон. Красный мигающий огонек говорит о том, что запись приостановлена. Выждав несколько мгновений, он произносит: — Или мы утонем в одной лодке, или ты сделаешь все, что сказал Марк. Виктория, усмири себя и осознай, что сейчас стоит цель важнее. Мы служим стране. У нас не может быть личных интересов.***
Маркус неподвижно сидит за столом, расфокусированным взглядом наблюдая в окно за домом напротив. В бесчисленный раз он задает себе вопрос, что тут забыл, в этой комнате, в этом месте. Однако, ответ так и не находится. Нужда приезжать так часто в родительский дом пропала. Нарастающее отвращение к людям и желание круглосуточно проводить время наедине с собой, в обществе своей же тени, только свидетельствует о том, что стоит поскорее уехать в свою квартиру в центре Кальярры. Но вот окно соседского дома загорается холодным светом, дверь на балкон приоткрывается и тонкая фигурка мелькает в проходе. Маркус находит свой ответ. Гудки звонка вытаскивают его из оцепенения, а тихий, еще совсем девчачий голос, побуждает в нем искреннюю иронию. Взгляд голубых глаз упирается в силуэт Асьи, застывшей на балконе. Вновь в своей безразмерной футболке, щеголяет с оголенными ногами и не скрывает даже своего прямого интереса к его окну. Маркус улыбается в ответ на резкий вздох разочарования в трубке и провожает взглядом исчезнувшего в комнате волчонка. — Я тут. Напротив тебя. Просто в темноте сижу, расслабляюсь. Сегодня только я буду смотреть на тебя, — Савицкий довольно хмыкает, наблюдая за тем, как темная макушка вновь появляется в поле зрения. — Ты бы хоть оделась. Холодно. — Ой… Маркус передразнивает Асью и давится смехом, слыша ее угрюмое сопение. Волчонок полностью выбирается на балкон, бесцеремонно нагибается к удлинителю с розетками и включает освещение. Сгущающиеся сумерки хоть немного препятствовали инстинктивным попыткам Савицкого разглядеть наглую девчонку перед ним, что так бесстыдно его провоцировала. И вот Асия будто специально не оставила больше путей отхода. Не одергивая задравшуюся футболку, волчонок тянется к маленьким гирляндам. Из-за низкого роста ей приходится встать на носки. Черная ткань поднимается еще выше, открывая обзор на бедра уже почти полностью. Поправив тонкую сеть желтых огоньков, Асия резко разворачивается спиной к Маркусу. В трубке звенит напряженное молчание. Савицкий, никак это не комментируя, изгибает бровь. Не в силах отвести взгляд, что стоило сделать с самого начала, он наблюдает за неожиданной картиной. Ее открытость, как она разваливается в большом кресле, призывно закидывает ноги на столик и вздергивает подбородок… — Мне не холодно, а жарко, — упрямо заявляет Асия. — Вас что-то смущает, сударь? — Ни в коем случае, мадемуазель. «Повезло тебе, волчонок. Можешь творить и говорить все, что захочется. И как захочется», — Маркус с ехидством выносит для себя неутешительный вердикт. Савицкий расправляет плечи, становится в своем кресле словно шире, наполняя его полностью. На появившееся ощущение тесноты в плотных джинсах он с усилием не обращает внимания. Не позволяет истине даже легонько просочиться в голос заигрывающими интонациями. — Как ты? Как дела с матерью? Асия приподнимает одну ногу, делая вид, что увлеченно разглядывает смуглого цвета кожу. — Мм… Не знаю… Как-то все смешано. Я одновременно радуюсь, что переступила через себя, а с другой стороны мне дико неловко. Что мама меня увидела такой… Звучит глупо, наверное, — ее поза, выражающая максимальную расслабленность и отрешенность от жестоких реалий, не вяжется со слегка подрагивающим голосом. — В плане контакта с матерью все как обычно. Сейчас еще денек она угрюмо помолчит, не будет вообще ко мне как-то проявляться… А потом просто придет с каким-нибудь нелепым предложением, и вновь все вернется на круги своя. Так всегда. Маркус, лишь бы занять себя чем-нибудь и не возвращаться взглядом каждый раз к ее силуэту, лезет в дальний ящик стола. — А смысл ей дергаться, извиваться по-другому. Рычаги управления над тобой она еще имеет. И всегда будет иметь, пока ты от нее не съедешь, — Савицкий достает потрепанную тетрадку, аккуратно поглаживая корешок. — И не говори мне о том, что она тебя уничтожит. Морально, физически — не важно. Жить с людьми, не заботящимися о твоей психике — вреднее. И уничтожит быстрее. Маркус в моменте переключается на потемневшие страницы сборника стихов. Асия не отвечает, и затянувшееся молчание привлекает внимание Савицкого, заставляя его передвинуться на колесиках кресла к окну. В попытке оказаться ближе к эмоционально нестабильному волчонку. Он склоняет голову набок и стискивает зубы, наблюдая за Асьей. Вот ее рука застывает в жалких сантиметрах от ноги. Привычный метод успокоить себя легкими касаниями теперь кажется ей чуждым. Разве это сравнимо с тем, какая буря с каждым днем разворачивается внутри? Разве старые привычки смогут справиться с этим? Маркус не может увидеть детальнее ее лицо, эмоции в этот момент. И он искренне жалеет. Остается только терпеливо ждать ответа, испытывая себя на прочность жалким расстоянием и бесконечными вопросами о внутренней мотивации волчонка, касательно определенных моментов. — Давай о чем-нибудь другом поговорим… — она начинает теребить край своей футболки. Савицкий не сдерживает вздоха. Асия является для него давно прочитанной от корки до корки книгой, но когда она вот так закрывается… Это постепенно расшатывает терпение Маркуса. Смышленая девчонка оказалась с большим запасом глупого и саморазрушающего упрямства. Он понимал ее и не торопил, однако, конкретно сегодня ему хочется резко отстраниться от всех социальных игр. — Хорошо. О чем? — Расскажи что-нибудь из своей жизни. Савицкий не подает виду об очевидности ее плана, Асье повезло — они не находятся рядом с друг другом. Наверняка, она довольная сидит с хитрюще-довольным выражением лица. — В шестнадцать лет побывал на войне. В зоне конфликта, точнее. Нам с родителями взрывали машину. У меня много шрамов. С чего начать? — Маркус перечисляет события будничным тоном, словно спрашивает, что приготовить на ужин. — С первого: как ты там оказался? Асия не теряется, только голос становится серьезнее. Привыкшая к его нестандартным темам и скупой реакции на вещи, на которые люди реагируют обычно ярче, волчонок сама невольно стала вести себя естественно. Нужда симулировать удивление, жалость и страх пропадает рядом с ним. — За границу поехали отдыхать. Потом на экскурсию. Дальше уже застряли в аэропорту из-за бомбежек, — воспоминания подводят Маркуса, и день, когда он в последний раз видел Владиславу, до мельчайших деталей воспроизводится в голове. — Было прикольно. — Рядом бомбили? — Бывало. Но там ракеты такое себе. С точностью подвели. — Вот тебе и экскурсия, — хмыкает Асия. — По факту история веселее. Ну, когда я рассказываю… Я походу сам сейчас не самый добрый. Шуршание в трубке заставляет Маркуса вновь посмотреть в окно, на нее. Волчонок вся подобралась, прижала колени к подбородку, обхватив ноги свободной рукой. — Случилось что-то? Вопрос от Асьи звучит располагающе, обволакивая своеобразным спокойствием. — Нет. Или да… Не знаю. Савицкий осознал эту маленькую особенность в ней лишь недавно. Волчонок не побоялась ему тогда открыться и заявила, что из-за предубеждений остальных она привыкла на все ярко реагировать. Лишь бы не подумали, что это равнодушие. Но ее покой не является равнодушием. Это большое преимущество, которого стыдиться не стоит. — Ла-а-адно… — девичий голос звучит задумчиво, но Асия тактично переходит на следующую тему. — А что за история со взрывом машины? — Маме дали дело по расследованию торговли проститутками и наркотиками. Их крышевал ее коллега. Вот он и взорвал для устрашения. — И ему потом за это не влетело? Маркус сдавленно смеется в ответ. — Влетело… Смешное слово в этой ситуации. Пизда ему пришла, вроде как, — Савицкий резко дергается, ощущая давно позабытое напряжение в теле. — Короче, у меня дохрена веселых историй. Сейчас я почему-то не хочу рассказывать. Странное состояние. Хочу слушать, — он позволяет себе снова полностью оглядеть Асью. Тлеющий жар внутри начинает шевелиться, разгораться, отвлекая от неожиданно накативших чувств. — Злой немного просто. Хотя я всегда в руках себя держу. Необоснованные эмоции не испытываю. Пока не могу понять… Херня какая-то. — Если хочешь побыть один, то без проблем. Можем позже поболтать, — волчонок выдает слова быстро, на одном дыхании. Маркус качает головой и хмурится, улавливая шумное сглатывание в трубке. Он проводит рукой по голове, взъерошивая русые волосы. Палец касается обритого места у виска, нащупывая шрам. Рука Савицкого напрягается. — Я бы услышал от тебя что-то, — признание, наполненное ощущением пустоты, глухо выходит из него. — Что-то конкретное? Асия старается не подавать виду, что происходит нечто необъяснимое. Неподдающееся их обыденному общению. Что-то новое, о котором она не осмелится заговорить первая. Попытки не заострять на этом внимание терпят поражение. Холодок, ползущий по позвонку, парализует мысли, а ее горло предательски сжимается. — Асия, — Савицкий шумно выдыхает и прикрывает глаза рукой. — Мы оба не знаем, какие темы хотим услышать. Чтобы не думать. И оба такие: «что-то конкретное?». Да делись чем хочешь. Что угодно услышу… Если вообще есть желание. Может баиньки рубит или не до меня. — Я бы напрямую сказала, если бы не хотела говорить… — и без того тихий голос звучит совсем тонко. Маркус вскидывает голову к потолку, понимая, что пугает ее сейчас. «Придурок», — мысленная пощечина немного отрезвляет его. — Волчонок, — Савицкий начинает говорить тише, практически шепотом, словно они сидят близко к друг другу. — Я хочу услышать тебя. Пожалуйста. Асия тянет неловкое «нуу…» и на некоторое время замолкает. Маркус видит, как она запрокидывает голову назад, от медленного выдоха в трубке он прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на холоде комнаты. — Тогда интересный факт обо мне, — волчонок говорит безучастно, будто уже находится в прошлом. — Я до класса четвертого ходила на танцы, пока мы не переехали с мамой в другой город. Несмотря на то, что была маленькая, до сих пор помню моменты из того периода именно с танцами, — в ее голос прорезается хрипотца. Асия прочищает горло и продолжает. — Есть две вещи, от которых у меня непробиваемый поток эмоций и ощущение, будто я раскрываюсь как никогда. Это танцы… «Братик, потанцуем?», — Маркус распахивает глаза и цепляется за фигуру волчонка, как за спасательный круг. — Это танцы и в общем смысле бои… На мечах. Поэтому я и люблю боевое фэнтези. Бой тоже же своего рода танец и искусство. Даже хотела как-то записаться на подобного рода занятия, в итоге побоялась… Что не поймут. Когда во мне стабильно долго что-то вызывает такой всплеск эмоций — для меня это очень важно. «Как же ты на нее похожа…», — первое, что хочется сказать Савицкому. Но хорошо поставленный голос, к которому Асия привыкла за такой короткий срок, выдает совершенно другое: — Я все детство мечом в комнате махал и танцевал. Катану не думала купить? Они не особо дорогие. Или именно меч? — И что я буду с этим делать… — непонимающе спрашивает она. — Можно упражняться. Даже если ничего, то на стенд положишь. — А может клинки? — воодушевляется волчонок. — Зазубренные. — Керамбит? Финка? Ятаган? Какая длина? Холодное оружие бесконечно прекрасно в своих видах. Обсуждение видов оружия затянулось на добрый час, пока у обоих не пересохло горло, и не иссякла внутренняя дрожь перед представлением аккуратной и холодной стали. Пока они не добрались до той незримой границы, где уже Маркус начинал торопливо говорить словами, выражающие восхищение… Где он начал открывать глубокое, непередаваемое чувство неизбежности планируемого. — Знаешь… — шепчет Асия с едва уловимой печалью. — Я все время это в себе держала. Только благодаря книгам, фильмам и сериалам могла хоть немного усмирить тягу. Ну и кадетская школа, но там совершенно другое. Мечом никто помахать не даст. — Приятное увлечение. Не дави в себе, волчонок. — Вот то аниме, которое ты мне посоветовал. Оно мне в первую очередь за бои понравилось. Но стиль ассасинов в книгах всегда на первом месте. Изящность, скрытность, аккуратность. Даже не знаю, как это описать словами, когда вижу такое совмещение — мысленно и физически растекаюсь. Безучастно пробежавшись по собственным строчкам, Маркус убирает тетрадку со стихами обратно в ящик. Впервые за долгое время, решившись прикоснуться к частичке прошлого, он не встретил былого всплеска. Савицкий этим удовлетворен. Отныне старым эмоциям не место в его нынешней жизни. — Я иногда берусь за небольшие ножи. Погладить, поиграться, — на последних словах Маркус невольно представляет совершено другую картину. Он усмехается в ответ своим мыслям и снова закрывает глаза. — А вот у тебя хорошая фантазия и интересный склад ума. Ты способна к аналитическому мышлению. — Наверное… Только с объяснением проблемы, — от ее смущения Савицкий улыбается шире и терпеливо выжидает продолжение. — Блин, по поводу ножей… Хочется просто кинуть комок ощущений, а не описывать словами, — тихий стон звучит из телефона. — Кидай. Я приму. От предвкушения Маркус откидывается в кресле и прислоняет руку к груди. Частые, твердые толчки под ладонью рождают новый табун мурашек. Резко зависшая тишина только сильнее раззадоривает Савицкого. Он, стараясь вложить в голос максимально мягкие интонации, аккуратно направляет Асью: — Попробуй прилагательными описывать чувства. Я так делал раньше. Чтобы запоминать что-то. Да и сейчас иногда делаю. — Сначала мандраж… Дрожь по всему телу, холодная такая, даже ледяная встряска, — волчонок поднимает голову и смотрит в окно Маркуса. — Ощущение легкого веса оружия в руках и осознание, что ты сейчас получишь несравнимое удовольствие. Ощущение особенности преимущества, что принадлежит только тебе… Потом дрожь уходит и остается лишь холодная решимость, приятно разливающаяся по телу. Она позволяет мыслям четко сложиться в ряд и действовать максимально точечно, без сомнений. Как-то так. С каждым словом Савицкий проецирует рассказ Асьи на свою картину видения. С каждой ее запинкой, резко вплеснувшейся эмоцией он сам отдаляется от холодного отчета и контроля перед собой. Безмолвно поддается силе волчонка и красоте контраста. — Тебе нравится ощущать в руках то, что может убить, — подводит итог Маркус. — Ощущать то, что меняет твое положение в лице окружающих. Что это выглядит эстетично. И что мало кто понимает. — Эстетично — лишь поверхностное выражение всей глубины. Остальные это могут принять за полную картину, — Асия запинается, судорожно вздыхает. — То, что может убить… Звучит не совсем нормально. Маркус мычит что-то утвердительное, на большее его попросту не хватает. Мысли не иссякающим потоком закручивают воронку в голове, подталкивая к желанным порывам. — Знаешь, что мне не нравится? — продолжает она, не замечая странное затишье. — Героев в книгах часто ставят в боевое клише: он вынужден учиться бою, вынужден убивать, ему это не нравится. Почему бы не сделать искреннюю любовь к этому делу, но не к убийствам? Савицкий после услышанного напрягается всем телом. Маленькая идея яркой лампочкой загорается в голове. Вот оно. Маркус, ведомый интересом, аккуратно приоткрывает перед волчонком одну из своих дверей: — Ась… Бой неотделим от убийства. Не может нравиться что-то одно. Поверь. Просто поверь. — Это сложно понять… — тянет Асия без ожидаемого испуга. — Красота боя именно в этом, — продолжает он уже более открыто. — Как плавно и планомерно ты линчуешь объекты и материи. — Нет-нет, стой! Попробую сейчас объяснить на твоем примере. Вот тебе нравится страйкбол, стрелять в людей на полигоне шариками керамическими. Если ты попадешь на войну, то наверняка не будешь испытывать реальное удовольствие от боя, — на последних словах уверенность волчонка идет на спад. До девчонки начинает доходить истинная суть. — …Я же верно поняла? — Убери слово «если» и «не». — Теперь я поняла. Хорошо. Савицкий наблюдает за тем, как Асия хватается за свою шею и вертит голову из в стороны в сторону, чтобы размять. Скупой ответ удивляет Маркуса, и он не удерживается от лишнего вопроса: — Дошло? — Да. «Неужели не будешь описывать романтику гражданской жизни? Спрашивать, зачем стремиться в подобную грязь?», — вопросы остаются неозвученными. Время покажет, а терпения хоть отбавляй. — Я очень давно в этом, волчонок. Это наркотик, поверь. Конкретно ты — первая на моей памяти, кто наслаждается просто визуалом этого. Изяществом и всем остальным. Потом, правда, просыпается понимание. Мол, «боже, это же калечит людей». Или «боже, это же калечит людей», но с другой интонацией. — Опишешь свои ощущения? Если не совсем личное. Маркус хмыкает, забавляясь тому, насколько Асия в открытую интересуется лишь необходимым. Остается понять: почему тема его личного видения стоит выше шанса с такими увлечениями ступить на кривую дорожку, до ужаса похожую на его собственную? — Это техничный процесс. В тебе выделяется куча адреналина. Шанс смерти. Либо ты, либо тебя. Риск. Охота. Основная мысль — сделать все правильно. — Почему это затягивает? Из-за адреналина? — Скорее из-за смеси. Животные инстинкты, адреналин, соревнование. — И тебе это доставляет удовольствие? Вновь прямой вопрос, вновь сухая констатация. Без утверждений, что это выбивается из общественной нормы, без моральных тирад о нестабильности состояния. — Я не так часто в этом. Но те, кого знаю — постоянно. Если бы мог сейчас перевестись в это… Я бы это сделал. — Я примерно представляю, но понять, честно, не могу. Сразу хочется сравнить с литературой, однако, это не то. Риск нарваться на романтизацию. Маркус медленно выдыхает, позволяя себе расслабиться окончательно. Не особо тяжелый, но доставляющий дискомфорт груз сошел на нет. Волчонку не нужно это осознавать в полной мере. Достаточно лишь того, что она со спокойствием принимает одну из его сторон. — Это хрен поймешь, — подводит он итог. — Как и все, что связано с надрывом эмоций. Диалог прерывается, пауза позволяет им переварить услышанное и усмирить зачатки внутреннего хаоса, так незаметно развертевшегося с самого начала диалога. Маркус уже предполагает каким, будет следующий вопрос. Он уже знает, что расскажет дальше. Он практически уверен, что она поймет. — Хочешь по итогу просто уехать воевать, не возвращаясь? — Нет, почему же? Командировки, как у наемников. Полгода, год. — Интересно, как это влияет на психику… На этих словах Савицкий ярко представляет, как волчонок сидит с серьезным выражением лица и пытается вникнуть в психологическую изнанку того, что чуждо для многих людей. Ему нравится ее подход. Без лишней лирики и истязаний о сомнительности подобного существования. — У черствых и прагматичных — никак. У кого гражданское или пессимистическое мышление — может грусть навалиться постоянная. Главное не лезть в это, если не осмыслил. Это не искусство, как в книгах, — в ответ Асия издает легкий смешок и соглашается. Маркус уже без сомнений углубляется в подробности. — Это трупы. Песок, порванная одежда, пот со лба. И орущий над ухом сослуживец, которому морфин не вкололи. — Черствость в этом деле принесет пользу, а как тогда с остальным? Семья, друзья, твоя будущая собственно созданная семья? — Волчонок, для меня это качество лучшее приобретение. Не мешает любить, к слову. Я самый теплый и дружелюбный с семьей и друзьями. Но голову оторву, если скажут. Без особых сомнений внутри. Это сдержанность. Умение работать с собой. И не как в книгах, повторюсь. Там — эмоциональная тупость. А я черствый. — Звучит, как в нужный момент включить или выключить черствость. На самом деле, в голове Асьи крутится более подходящее выражение. Человечность и бесчеловечность. Но внутренний голос подсказывает ей не затрагивать эту тему. Еще не время. — Да, так лучше. Ты не думай только… Все охреневают порой. Дают волю эмоциям. В моменте им просто места нет. Иначе ты слаб. В плане того, что это влечет ошибки. Я тебе потом могу покидать несколько видео. Чтобы ты поняла, насколько мало в этом романтики. От трупов не тошнит? — Маркус, я хоть и не имею должного образования, но ты помнишь, куда я планирую поступить. Не тошнит, — голос Асьи, самоуверенный, наполненный неподдельным интересом, порождает в нем новые вопросы о ее внутреннем устройстве. «Нам предстоит многое выяснить, волчонок. И сделать. Если все сложится, как надо», — Савицкий надеется, что спустя время Асия воспримет подобное предложение без прежнего испуга, которое маячило в карих глазах при их встречах. — Принял. Думаю, стоит перейти на более приятную тему. Поизучаем ардаланский? Она не скрывает вздоха разочарования. Многое открылось, но одновременно остается невыясненным до конца. Привычка доводить все до четкой картины играет с Асьей шутку. Злую или добрую — покажет время. А пока самым разумным остается довериться естественному течению. — С удовольствием, сударь.