<*>
— «Итак, исходя из моих представлений, вот так держат лук», — Юна подняла лук. — «А тетиву натягивают вот так», — она натянула тетиву как можно сильнее. — «Хорошо, не так ли?» Даже Черён, которая знала о стрельбе из лука столько же, сколько и о кузнечном деле, — а именно ничего, — могла понять, что техника Юны была… — «Ужасна», — осудила Черён, и ей пришлось пошевелить губами, как будто у неё что-то было во рту, когда Юна выглядела оскорбленной, чтобы не улыбнуться. — «Ты выглядишь зажатой. Не знаю, в любом случае, попробуй так». Юна вернула тетиву в исходное положение, взяла стрелу и вложила её в тетиву. Они отошли метров на десять от дерева, где Черён кинжалом вырезала неровную мишень. Совершённая глупость стоила того, что рука с мечом у Черён всё ещё не сжималась должным образом и болела, когда она насильно сгибала пальцы. Оперение стрелы ласкало щеку Юны, пока она натягивала лук. Девушка расслабилась с медленным выдохом, и на её лице появилась та самая сосредоточенность, которая расцветала, когда наступало время убивать. — «Выражение лица достаточно хорошее», — скептически прокомментировала Черён. — «но я подозреваю…» — Юна выпустила стрелу. — «Чёрт». Стрела завибрировала, угодив точно в яблочко. — «Этого не может быть», — заикнулась Черён, удивленная. — «Ну», — она повернулась к Юне. — «Чистая удача». Юна усмехнулась. — «Нет, оказывается, меня благословили боги, а мы об этом не знали», — ответила она и с дурацким видом протянула лук Черён. — «Твоя очередь, Носастая». — «Ха, не надо так», — предупредила Черён. Она выхватила у неё лук и оттолкнула её в сторону. — «Зубастая». Юна толкнула её в ответ, но Черён не ответила, потому что если бы она это сделала, они бы в конечном счёте катались по земле, борясь без настоящей вражды. Эй, это было бы забавно. Пока Юна вытаскивала стрелу, Черён попробовала слегка натянуть лук. Её правая рука противилась этому. Морская бездна, какая неприятность. По словам Наён, выстрел из мушкета повредил несколько сухожилий. Юне приходилось помогать ей надевать одежду, поскольку её левая рука тоже была изувечена. Лезвие, которое отразила Черён, — случай, который она уже не очень хорошо помнила, — проткнуло её почти до кости. Если бы она снова ввязалась в драку, то сомневалась, что долго продержится в битве. Она была экспертом в обращении с мечом, но толку от этого было мало, если она не могла его поднять. Черён взяла стрелу, протянутую ей Юной, и натянула тетиву. Несколько секунд она возилась, пытаясь понять, как это работает, и Юна не скупилась на поддразнивания. Она думала, что она смешная, действительно? Единственное, что она собиралась получить, это попадание из лука. — «Боги, у тебя рука дрожит», — заметила Юна, когда Черён натянула лук. Это было правдой. Усилия, которое она прикладывала, чтобы удерживать руку согнутой, было достаточно, чтобы заставить её руку трястись. Она торопливо прицелилась и, не особо задумываясь, выпустила стрелу. Стрела пролетела мимо, даже не задев ствол мишени. — «Ха-ха, ты ужасна!» — рассмеялась Юна. Черён не уделила ей и капли внимания. Она нахмурилась, глядя на свою окровавленную руку. Её предплечье болело. Чёрт, как же это расстраивало! — «Эй, Чер, сильно болит?» — Юна перестала смеяться, заговорив с легким беспокойством. — «Совсем чуть-чуть», — с улыбкой ответила Черён, не придавая этому значения. — «Через пару месяцев я вернусь к своей обычной жизни». Юна изучала её ещё пару секунд, затем кивнула и улыбнулась той широкой улыбкой, которая поднимает настроение. — «Да, так сказала Наён, и она никогда не ошибается. О, смотри», — она указала за спину Черён. — «Там идёт Рюджин». Черён с любопытством обернулась. Они были в нескольких шагах от города, перед ними открылась широкая улица. Нагруженная перемётными сумками и с решительным выражением лица, Рюджин пересекла улицу по направлению к складу с добычей. Она поприветствовала Черён и Юну покачав головой и, что удивительно, ухмылкой. Она работала уже несколько часов. Рюджин покинула церковь в какой-то неопределённый момент и вместе со своим экипажем занималась сбором драгоценностей. Шутки не срывались с её губ, и она не присоединялась к смеху, когда они звучали, но это было для неё более нормальным, чем то отсутствие в её взгляде, которое не покидало её с тех пор, как они нашли Йеджи. — «Она уродлива», — прокомментировала Юна, когда Рюджин покинула их поле зрения. Черён кивнула. — «Нос», — сказала она, чувствуя, что это всё объясняет. Искривленный нос Рюджин портил всё её лицо. До этого она была привлекательной женщиной. Черён поспособствовала её нынешнему состоянию: в былые времена Рюджин иногда становилась безрассудной (или, скорее, глупой), когда у неё появлялось большое желание совершать набеги на хорошо защищенные города. Несколько ударов приводили её в чувства. Ласковых ударов, конечно, ведь она была самой давней подругой Черён. — «И то, как Йеджи смотрит на неё… Как будто она хорошенькая». — «Любовь», — как и в последний раз, это всё объяснило для Черён. — «Ну, я голодна», — сказала Юна после нескольких секунд безмолвия. — «Давай поедим». Черён опустила лук и поковырялась в носу. — «Отлично». Они стали идти к месту, где пираты готовили еду, в другой части равнины, окружающей разрушенный город. — «Эй, когда мы найдём возлюбленных, мы будем жить в разных домах?» — «Неа, для чего. Наш дом сможет вместить нас всех». — «Даже всех наших детей?» Черён замерла и уставилась на неё. Юна прошла несколько шагов, прежде чем заметила отсутствие со своей стороны. — «Ты никогда раньше не говорила мне, что хочешь иметь детей», — удивилась Черён. — «Просто как вариант», — ответила Юна, пожав плечами. — «Я не хочу иметь детей», — подытожила Черён. Она снова зашагала вперед. — «Беременность? Боги уберегут меня». — «Но у моих детей должны быть друзья!» — настаивала Юна. Черён с ворчанием отвергла это предложение. — «Они найдут себе кого-нибудь, а я буду просто тетёй». — «Неужели ни одного?» Черён представила себе создание, похожее на себя. Хотел бы он или она иметь мать, которая была пиратом? Наверное, нет. Быть матерью? Боги, какая нелестная перспектива! — «Нет». — «О, но тогда у тебя будет фамилия». — «Эй… это было бы неплохо. Это будет «Ли». Это довольно благородно, не находишь? У богатой семьи в моей родной деревне была такая фамилия. Они очень любили её. Они бы сильно оскорбились, если бы она принадлежала пирату. Ха!» Она подумает об этом.<*>
Ей снились кровь, огонь и треск. Посреди вихря физической боли, которая почти просочилась в её душу, Йеджи снилось многое и при этом очень быстро сменяясь. Время в её снах словно ускорялось, и, несмотря на это или, скорее, благодаря этому, ощущение, что она захвачена в лихорадочную вечность, было ещё более обострённым. Сны шли один за другим, и она никогда не задерживалась в них дольше, чем на несколько быстрых, но вечных секунд. В одном из них она блуждала по пустынным улицам Кайоны, и её чувства, казалось, обострились, потому что она с оглушительной ясностью слышала, как ломаются и трещат доски, и их шумы отзывались по улицам и почти довели до разрыва её барабанных перепонок. Сила была такой, что пепел — там ничего не горело — покрывавший землю, вибрировал. Она вынырнула из сна прежде, чем гул трескающихся досок — костей — раздавил её в своих грохочущих объятиях. В другом — она сидела на тротуаре в Порт-Ройале, лицом к «Надорванному мешочку». Эта сторона, сторона «Мешочка», была охвачена огнём, самым страшным огнём, который когда-либо видела Йеджи. Пламя простиралось на десять, двадцать, сто метров вверх, в небо, пронзая небесную твердь, словно заостренными пальцами. Словно острие меча, рассекающего себе путь сквозь плоть. Ещё один. Йеджи находилась на корабле, выкрикивая приказы на пустую палубу, населённую призраками. Она знала, что это призраки, потому что, хотя и не могла их видеть, она видела плоды их труда: паруса опускались, другие поднимались, пушечные ядра закладывались в пушки. Противник, как поначалу полагала Йеджи, был ещё одним простым торговым кораблем. Но когда тёмное пятно приблизилось — приблизилось с молниеносной скоростью — она поняла, что это был «Wannabe». И он горел. Как факел, — как пороховая бочка, вечно взрывающаяся, — корабль Рюджин полыхал, но по-прежнему оставался невредимым. Йеджи моргнула, и корабль приблизился на нереальное расстояние к кораблю Йеджи, который, как она необъяснимо знала, был «Dalla Dalla». «Я не хочу снова сражаться с Рюджин», — подумала Йеджи во сне кошмаре — кошмарном кошмаре — когда выхватила свою саблю. Затем, заметив фигуру, доминирующую в адском алькасаре, она могла сказать, что это был Сок-Ныль, чудовищная версия того человека, чья рука была почти оторвана от его торса. На шее он носил ожерелье: отрубленную руку, и он что-то визжал. Йеджи не понимала его. На палубе «Wannabe» были и другие люди, хотя Йеджи лишь смутно различала Карину и Черён. Когда она с запозданием поняла, что «Dalla Dalla» тоже пылает, сон закончился, и её бросило в состояние чистой боли. Этот сон был самым страшным. Она видела лица, парящие над ней. Хоть они и были прямо перед ней, над ней или рядом с ней, она не могла их узнать. Агония мешала ей. Боль. Голова Йеджи казалась спелым арбузом, который вот-вот лопнет, свежий плод пульсировал в ритме её сердца. Проклятье, неужели её сердце переместилось в левый глаз? Потому что иного объяснения этому стуку не было. Правая нога была ярким отражением её головы, а может, и хуже. Боль была тупой и сильной, как будто по ней постоянно колотили молотком. Она не могла пошевелить ею, и только слегка получалось шевельнуть левой. Она хотела закричать, но из её ноющего горла вырывались лишь хриплые стоны, от которых саднило кожу внутри. В этот момент над ней склонилось лицо, подвинуло её — Будда, не трогай её — и вылило струйку воды с помощью трубки. Прохладная жидкость увлажнила её внутренности с приятной болью. Они также заливали в неё что-то ещё, что, по её предположению, было едой. Порой от неё долгое время ужасно пахло, и Йеджи узнавала эти моменты как те, когда она обмочилась (или обделалась). Как возмутительно. Боги, это было в тысячу раз хуже, чем разбитое сердце. Нет сомнений, почему. «Панама», — Йеджи могла думать в этом кошмаре. — «Что случилось? Сок Ныль», — Йеджи никогда не нравился этот парень. Его улыбка была мертвой, но глаза искрились при упоминании о смерти. Сок-Ныль попытался с ней что-то сделать, но… боги, её нога болела, как в Нараках. Во всех её кошмарах что-то свирепо полыхало. Или же в воздухе танцевал серый пепел или покоился на земле. И неизменно что-то трещало, очень громко. Треск!.. Треск!.. ТРЕСК. Час за часом, и в одно и то же время, через минуту, ей грезились лица. Наён и неизвестная женщина. Джису, Черён, Юна, её друзья. Карина, Винтер, Тэхён, пираты, заслуживающие доверия (самая большая несуразица из всех). Посмотрите на Соён, с её прищуренными маленькими глазками. Превыше всех остальных — лицо Рюджин. Увидев его, Йеджи захотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, приласкать его. Чтобы это принесло хоть какое-то утешение, но потом она присмотрелась получше и… Ох, Рюджин, я как-то передаю тебе свои муки? Потому что ты выглядишь ужасно. Прости, дорогая, отойди, так тебе будет лучше. Нет, не уходи! Дом её детства. Йеджи стояла на крыльце бревенчатого дома, в котором она прожила первые девятнадцать лет своей жизни. Она вошла внутрь (треск). Все было так, как она помнила: чисто, но опрятность не скрывала старости стен и крыши из дерева. Йеджи прошла к камину (треск, треск) и села перед очагом, там, где была небольшая гора черного пепла. Именно на этом расстоянии Йеджи обычно садилась зимой, чтобы немного согреться. Это было упущено, но только в то время, когда отец возвращался с добычей, которой хватало на годы. Деньги, на которые мама никогда не глядела доброжелательно. Воровство — это бесчестье, говорила она, когда —Йеджи это замечала— смотрела на отца, когда он был ещё жив. Бесчестье — это умереть, прожив унылую жизнь, — беззаботно комментировал он. Затем он достал свою трубку и спокойно закурил, сидя на своем месте перед окном. Совершенно неожиданно появились они оба. Отец Йеджи, уже пожилой человек, хотя возраст его был не так уж велик — это произошло из-за того, что он много пил в годы пиратства и разрушил своё тело десятком других способов, — и её мать, суровая и строгая женщина, которая редко хотела играть с маленькой Йеджи. — «У нас осталось достаточно денег, чтобы купить фамилию», — сказал отец, сидя в кресле-качалке перед окном, выходящим на улицу. Мама не спешила отвечать, и за это время Йеджи удалось заметить, что это было воспоминание, окутанное лихорадочной аурой. — «Фамилия, заработанная кровью невинных, станет осуждением для семьи», — сказала тогда мама, возможно, так же, как это произошло в действительности. — «Даже не думай о том, чтобы найти нам фамилию на свои грязные деньги». Отец, как бы невероятно это ни было, просто ответил: — «Как хочешь», — и больше не поднимал эту тему. «Послушай, отец», — думала Йеджи, когда дом стал потрескивать вокруг нее. — «Я проделала весь путь до Панамы, чтобы насолить испанцам». Но удалось ли ей это? «Да. Иначе моё тело сейчас висело бы на дереве». ТРЕСК ТРЕСК ТРЕСК ТРЕСК ТРЕСК. Выпотрошенная рыба! Могут ли ноги Йеджи перестать ломаться снова и снова? Она снова проснулась. Йеджи медленно открыла глаз, или веко, потому что левый был чем-то прикрыт — как же этот мерзавец болит — и встретилась с потолком из открытых балок. В помещении царила тишина, и, хотя было прохладно, по всему телу Йеджи лежал слой высохшего пота. По крайней мере, от неё не воняло ни фекалиями, ни мочой. Она попыталась пошевелить чем-нибудь, любой частью своего тела, но откликнулись только пальцы. Был день, потому что свет, проникающий откуда-то, был солнцем. Она коснулась покрывала, сначала слабо, потом сильно. Она согнула руки, и послышался хруст фаланг пальцев. Йеджи не осознавала, что стискивает челюсть, пока та не стала болеть. С усилием она расслабила её. Боги, нога, лицо. Как же жгло лицо! Она чувствовала себя так, словно повозка тащила её из одного конца Порт-Ройала в другой. Оставаться в сознании — лучшее, что ей удавалось, но уже это было титаническим усилием. Йеджи так пролежала чёрт знает сколько времени, глядя в потолок и изо всех сил стараясь не заснуть снова. Она не знала, что хуже: спать и слышать, как всё вокруг щелкает — трещит, — или бодрствовать и чувствовать, что нога вот-вот взорвется. «Сок-Ныль пытался убить меня», — подумала она в середине этих бесконечных минут. — «Это не что-то чуждое для меня, но в этот раз всё было иначе. Этот парень хотел убить меня ради простого удовольствия. Что он сказал о Рюджин? Что он хотел увидеть, как она страдает, и что… Ален. Сукин сын, ты как-то связан с этим французским ублюдком», — Йеджи не получала удовольствия от убийства, но она ликовала, воссоздавая момент, когда её меч отыскал пространство между шеей и плечом корейца. Так далеко от родины, а он пытается убить одного из своих, вместо того, чтобы присоединиться к ним? Абсурд. — «Или я дерьмовый романтик». По крайней мере, город пал. Она была внутри города, не так ли? Она помнила что-то о пожаре, более или менее. Она обдумывала свои мысли, когда дверь открылась. Йеджи приложила все усилия, дабы издать гортанный звук. Она услышала поспешные шаги, а затем в поле её зрения появилось незнакомое лицо, которое она видела ранее. — «Она снова проснулась», — пробормотала женщина по-испански. Что делала испанка так близко к ней? Это случалось не так уж часто. Ей хотелось рассмеяться от этой мысли. — «Вам лучше снова лечь спать», — продолжила женщина осторожным тоном. Она покинула поле зрения Йеджи. Снова спать? Чёрт возьми, нет, ничего подобного. Она приложила все свои усилия, чтобы издать что-то большее, чем жалкие гортанные звуки. Ну же! Я не хочу больше спать. — «Нет», — сумела она прохрипеть. Шум прекратился. Йеджи энергично постукивала по кровати, хныкала и рычала. — «Нет», — немного громче повторила она. — «О Боже», — воскликнула женщина. — «Она заговорила. Боже мой, она разговаривает». Ещё один стремительный шаг и затем хлопок двери. — «Нет, дерьмо. Не оставляй меня одну», — как иронично просить об этом испанку. — «Я не хочу больше спать». Проходили минуты, и Йеджи старалась не заснуть. Она действительно пыталась, всем сердцем, но слабость в придачу со стремлением сбежать от пульсации тянули её обратно в страну огня и трескающихся досок.<*>
От Нассау до Панамы — целое море расстояния, подумал Ален не без доли уныния, когда перед ним появился гонец. Выяснилось, что Сок-Ныль отправился в правильном направлении, а он — в неправильном. Ален побывал на всех островах в Вест-Индии, безрезультатно прочесал их земли, проклиная имя этих двух женщин, когда покидал каждый остров без их крови на руках. Между тем, его людям требовалось нелепое количество дней, чтобы подготовиться к отплытию, и сезонами, когда отплывать было нежелательно из-за бушующих ветров, дни превращались в месяцы, прежде чем Ален замечал это. Разочарование внутри Алена росло с каждым проходящим днем без возможности отомстить за брата. Пьяные ночи без него были уже не те, а резня и вторжения в маленькие деревни были не такими веселыми. Их вечная месть к испанцам была оборвана двумя женщинами, чьи причины убийства его брата остались неизвестными. Как только Ален отдал приказ, команда взялась за подготовку «Éclatant», что не удивило его. Команда представляла собой братство, движимое местью. Эта месть была вызвана не только тем, что эти люди были друзьями Арнольда, но и тем, что между командой Арнольда и командой Алена за долгие годы выковалась дружба. Внезапное убийство твоих товарищей по неизвестным причинам двумя женщинами, которые оказались пиратами (а пираты не должны были убивать друг друга без причины), вызвало бы гнев любого человека. Люси Разрушительница Торговцев. Ален хорошо помнил, что она была женщиной, которая соблюдала пиратский кодекс до мелочей. Что побудило её расправиться с Арнольдом? Насколько Ален знал, Арнольд не причинил женщине никакого вреда. Единственная возможность, которую он видел правдоподобной, заключалась в том, что другая женщина, Джоанна — предполагаемая убийца Арнольда — каким-то образом побудила её нарушить кодекс. — «Нет причин так много думать об этом. Меня не заботят её оправдания, как бы хорошо они ни звучали», — тот, кого они убили, был Арнольдом, единственный человек, который был с Аленом с тех пор, как их обоих продали рабовладельцам много лет назад. Их родители, да гниют они в своих могилах, с радостью отдали двух своих малышей в обмен на деньги. Испанцы были жестокими хозяевами. Спина Алена, покрытая шрамами, оставленными хлыстами, была тому доказательством. Они пороли его за малейшую ошибку, и Ален до сих пор хорошо помнил свои собственные вопли боли, которые разрывали ему горло и оставляли его хриплым на несколько дней подряд, когда он рыдал в руках Арнольда. Конечно, с Арнольдом происходило то же самое, и тогда Алену приходилось обнимать дрожащего, избитого брата. Прижимать его к себе и шептать ему, что в какой-то момент боль пройдет — и что месть будет в их руках в любой момент. Как сладок был этот момент. Однажды ночью, когда корабль отплывал от берегов Эспаньолы, рабы разных народов взбунтовались. Клетки заняли рабовладельцы, число которых постепенно уменьшалось, поскольку каждый день выбирали одного из них, которого пытали и убивали рабы, которым приходилось сражаться по очереди. Ален и Арнольд радовались одному и тому же человеку, высокому, мускулистому испанцу по имени Эдуардо, который был ответственным за порку их двоих, когда они совершали ошибки. Он всегда жестоко улыбался, когда орудовал кнутом, и ох, как сладко было видеть, как на его лице сменялись черты, перекошенные от ужаса и боли. С тех пор братья решили вернуть боль, нанесенную испанцами. Все испанцы, населявшие Новый Свет или Карибы, несли один и тот же крест, все должны были быть безжалостно наказаны. Невиновные? Ни для кого из них не существовало такого титула. Виновный — да. Все они были таковыми, и если при этом у них можно было украсть золото, тем лучше! Арнольд согласился на это. — «Ален, корабль готов», — доложил его второй командир, Натан. — «А провизия будет готова к завтрашнему дню». Ален Леру поднялся со стула, но не раньше, чем опустошил свой стакан с ромом. Он вытер рот тыльной стороной руки. — «Я пойду помогу людям», — сказал он. — «Мне внезапно захотелось этого».