Мир, который уже спасен. Часть 2. Третья тетрадь.

      Проснулся Герман оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он приоткрыл глаза и, поправив съехавшие набок очки, непонимающе уставился на Макса.       -Bon soir, просыпайся, приехали, — он, обернувшись с переднего сиденья, протянул пластмассовую кружку, над которой поднимался парок, наполняющий салон запорожца ароматом кофе.       Герман машинально взял ее, пытаясь припомнить, почему на водительском месте сидит кто-то другой и откуда взялся кофе.       -С водителем, у которого слипаются глаза, мы могли бы и не доехать, а термос с кофе и бутерброды дала нам в дорогу мадам Александра.       -Ты что, мысли умеешь читать? — прохрипел Герман, делая большой глоток кофе.       -Ну, что ты, — рассмеялся Макс, — все вопросы слишком явственно читались на твоем лице.       Отставив пустую чашку, Герман перегнулся через переднее сиденье, открыл бардачок и начал шарить там, роняя на пол какие-то болты и прочую ненужную ему сейчас мелочь. Наконец, выхватив початую пачку сигарет, купленных еще в городе, он выбрался из машины и с наслаждением затянулся, прикурив от любимой металлической зажигалки. В памяти тут же возникло серьезное лицо Варвары. Почему она тогда, в пылу перестрелки все же подобрала зажигалку и откуда знала, что Герман ею дорожит?..       Кофе и сигарета прояснили мысли, и он, наконец, огляделся. Запорожец был загнан в невесть когда и кем прорубленный неглубокий грот в высокой отвесной скале и частично замаскирован голыми, но густыми кустами. Невысокие кряжистые деревья местами вплотную подступали к горе, лишь кое-где образуя крошечные полянки и проходы. В целом, было очень похоже на лес возле входа в пещеру, откуда начинался спуск в подземный город Ордена Шангри-Ла, впрочем, для здешних мест это вообще был вполне типичный пейзаж. Закатные лучи солнца гладили верхушки деревьев и золотили белый камень скалы, что-то шуршало в прошлогодней листве, устилающей землю. Герман припомнил, что, когда они выехали, было около полудня.       -Мы что, целый день сюда добирались? — озадачено проговорил он.       -Не целый, но довольно долго. Прости, что разбудил, но с выключенными двигателем в машине быстро станет холодно, а бензин тебе еще понадобится, — ответил неслышно подошедший Макс, — давай перекусим, чтобы не нести еду с собой. Нам еще предстоит пройтись пешком.       Герман кивнул, удивляясь, почему слушается его, хотя еще недавно, скорее всего, нахамил бы в ответ. Но сейчас откуда-то пришла четкая уверенность: Макс знает, что делает.       Проглотив бутерброды с сыром и колбасой, Герман достал из багажника объемную спортивную сумку и перекинул через плечо. Тут было все его имущество: скопленная за время работы на Орден немалая сумма денег и документы.       Лестница оказалась та самая, из сна. Герман совсем не удивился, увидев полустертые, выбитые в камне ступени, уводящие куда-то на вершину горы, его вообще не покидало ощущение, что происходящее находится где-то за гранью сна и яви, а может, и самой жизни. Впрочем, даже эта мысль не вызвала в нем никаких эмоций. И то, что долгий подъем дался очень легко, хотя в другое время он бы уже на середине начал задыхаться, только утвердило его в этом чувстве.       Лестница привела на каменистое плато, откуда открывался умопомрачительный вид. Даже несмотря на то, что короткие южные сумерки уже почти сдались на милость ночи, с высоты были видны будто нарисованные черной тушью на темно-синей бумаге силуэты гор, над которыми алмазными брызгами мерцали первые звезды и серебрился ноготок молодого месяца, лежащего в этих широтах рогами кверху. Нигде не было видно ни одного огня города и села, словно они внезапно оказались на необитаемой планете.       -Nous sommes venus*, — сказал Макс вполголоса.       Залюбовавшийся пейзажем Герман обернулся не сразу. Ему на миг показалось, что Макс, как в недавнем сне, предстанет в средневековой одежде, и, увидев того, как и прежде, в собственной куртке поверх сиреневой рубашки и в белых, каким-то чудом сохранивших чистоту брюках, был даже немного разочарован. Видимо, это было слишком явно написано на его лице, потому что Макс вопросительно изогнул бровь.       Герман хотел уже было огрызнуться, когда заметил приближающийся к ним тусклый огонек. Значит, кроме них, тут все-таки кто-то есть.       -Добро пожаловать, дети мои, — раздался из темноты звучный голос.       Наконец в ночи стал различим силуэт человека в длинной одежде, держащего в руке старинный стеклянный фонарь со свечой внутри. Макс шагнул навстречу и низко поклонился.       -Отец Лука, это Герман!       В небольшой рукотворной пещере было жарко натоплено. За единственным окошком чернела непроглядная южная ночь, дым от дровяной печки, наподобие той, что топилась в каптерке яхтклуба, уходил наружу через закопченную трубу, выведенную сквозь отверстие в единственной рукотворной стене.       Несмотря на скудную обстановку — грубо сколоченный из досок стол, две лавки и сильно закопченная двуконфорочная плитка у стены — тут было очень уютно. Может быть, причиной тому служил теплый свет, что давали несколько свечей да лампада под иконами в красном углу, а может, сознание того, что долгий путь, полный тревог и борьбы, длиной в полтора года закончен. И пусть тут не конечная его точка, но, по крайней мере, пристанище, дающее передышку.       Герман мог поклясться, что никогда не ел ничего вкуснее, чем парное козье молоко и свежий, еще теплый хлеб, поэтому предложенный отцом Лукой ужин он смел в мгновение ока. Теперь же он все пытался вспомнить, где видел человека, сидящего перед ним. Отец Лука был одет в длинную черную одежду и черный же цилиндрический головной убор, с которого свободными волнами спадала мантия. Это было очень красиво, но настолько непривычно, что Герману казалось, будто он попал на съемки исторического фильма. В том, что их встретил священник, сомневаться не приходилось, и это даже не удивило Германа — в памяти все еще жив был сон о пещерной церкви на вершине горы, куда вела длинная лестница. Все шло именно так, как должно.       -Добро пожаловать в скит, — приветливо улыбнулся отец Лука, приглашая гостей в свою келью, где на столе ждал тот самый вкусный ужин, — с Максимилианом мы давние друзья, а вот с тобой, сын мой, позволь познакомиться поближе.       С этими словами тот протянул Герману узкую ладонь, каковая могла бы принадлежать художнику или музыканту. Он машинально ответил на рукопожатие, оказавшееся неожиданно крепким, а когда они вошли в освещенную свечами пещеру, понял, что совершенно точно уже видел где-то это лицо. Тонкие черты, впалые щеки, одухотворенный взгляд больших светлых глаз, пепельная от проседи окладистая борода и такие же длинные волосы. Именно такими Герман и представлял себе монахов-аскетов, когда читал о них в книгах. Он никогда не жаловался на память, но сейчас все никак не мог ухватить мысль — воспоминание оказалось вертким, точно кусочек мыла, и все время норовило ускользнуть. Герман так устал от бесконечных загадок, что, допив молоко, сказал напрямую:       -Я вас откуда-то знаю.       -Верно, мы уже встречались однажды, — улыбнулся отец Лука, пристально глядя на гостя. Сам он, как и Макс, ничего не ел, а лишь пил что-то горячее из глиняной кружки.       И то ли помог колеблющийся отблеск свечей, то ли удачный поворот головы, но замок, висящий на воспоминаниях, внезапно разомкнулся.       «Охота на лис» с местными олигархами, тропа сквозь тростниковые плавни, дрожащий бомж с ошейником-маячком, которого не без помощи Варвары удалось спасти от верной гибели, и сброшенный в болото Великий магистр Ордена. Но… — как? Как могло то жалкое существо оказаться этим статным, излучающим покой и уверенность монахом по имени отец Лука?       -Вы... кто? — выдавил Герман.       -Обычный монах, подвизаюсь в этом скиту, — улыбнулся тот, — видишь ли, здесь в древние времена был пещерный монастырь, однако из-за труднодоступности он постепенно оказался заброшен. А я с Божьего благословения потихоньку восстанавливаю его.       -В одиночку? — не поверил Герман.       -Ну, почему же в одиночку? С Господом, конечно, а теперь и вы с Максимилианом поможете.       Последний глоток молока попал не в то горло. В ближайшие планы Германа вовсе не входила работа на стройке, но отказывать монаху он сразу не решился и пробормотал что-то неопределенное.       -Нам ведь все равно придется пробыть тут некоторое время, — заметив его сомнения подхватил Макс, — а без дела ты долго не выдержишь.       -Ты что, притащил меня сюда в качестве рабочей силы? — осенило Германа. Но Макс в ответ только рассмеялся.       -Давайте пока отложим все ответы, у нас еще будет немало времени для бесед, — отец Лука мягко посмотрел на Германа и у того почему-то защемило сердце, столько в этом взгляде оказалось неподдельного тепла и любви. Так когда-то, в незапамятные времена смотрела на него мама. Ощутив, что сейчас самым позорным образом расплачется (все-таки нервные перегрузки последнего времени требовали разрядки), он поспешно отвернулся, бросив взгляд на Макса. Тот тоже улыбался, но выглядел как-то неважно: на щеках даже в тусклом свете свечей был заметен нездоровый румянец, глаза блестели.       Сонная расслабленность вмиг слетела с Германа. Он резко встал и навис над Максом:       -Ты чего молчал, что у тебя температура? — и, не дожидаясь ответа, решительно потребовал, — где тут можно лечь? Он вчера в ледяной воде на морозе искупался.       Оказалось, что, кроме трапезной, как назвал отец Лука помещение со столом, в этом маленьком скиту есть только одна отапливаемая пещерка-келья, отличающаяся только обстановкой — возле стен друг напротив друга тут стояли две сбитые из досок лежанки, застеленные грубыми шерстяными одеялами. Над каждой из них висело большое распятие и лампада, где за красным стеклом плафона теплился огонек, а почти вся противоположная от входа каменная стена была увешана иконами. Пахло тут очень приятно: сосновой смолой, воском, сеном и немного дымом от печки.       Входя в пещерку Макс замешкался, чтобы перекреститься на иконы, но Герман подтолкнул его в спину:       -Давай-ка быстро раздевайся и ложись. От тебя жаром на расстоянии пышет, — и, обернувшись к отцу Луке, спросил, — у вас есть тут какие-то лекарства? Антибиотики или хоть аспирин на худой конец.       -Я приготовлю лечебный отвар, — сказал монах, — он лучше всех химических лекарств.       -Да толку в этих отварах! — с досадой воскликнул Герман, а Макс, тяжело опустившись на топчан, зашелся в сухом кашле, — ему врач нужен. Я сейчас позвоню своему знакомому, он приедет.       Желая немедленно вызвать Христофора, он рванул из кармана телефон, но тот показал полное отсутствие сети.       -Отсюда невозможно никуда позвонить, — пояснил отец Лука, — такое уж тут место.       -В таком случае я сам за ним съезжу!       -Не стоит, mon ami, — голос Макса звучал глухо и хрипло, — без крайней нужды не нужно сообщать друзьям, где мы находимся. Для их же безопасности.       -Сейчас как раз крайняя нужда и есть!       Рука монаха легла на плечо Германа.       -Пойдем, чадо, поможешь мне приготовить лекарство.       В трапезной, которая по совместительству была кухней, пахло чем-то душистым и пряным. Аромат исходил от чугунка, что стоял на плите, в недрах которой горел огонь. Герман никогда таких не видел — сверху почти обычные конфорки, но там, где у обычной газовой или электрической плиты находится духовка, была топка с черной от копоти заслонкой.       -Умеешь пользоваться колодцем? — спросил отец Лука, подсыпая какой-то порошок в чугунок.       -Я? — поразился Герман и почему-то представил себя в виде сказочной красной девицы в кокошнике и с коромыслом.       -Впрочем, справишься. Под столом стоит ведро, принеси, пожалуйста, воды, — попросил монах, не оборачиваясь, — колодец сразу направо от входа, под скалой.       Сказано это было спокойно и доброжелательно, в то же время была в голоса какая-то скрытая сила, и Герман сам не понял, как оказался с железным ведром в руке возле круглого каменного колодца. Вращать ворот оказалось делом нелегким, и пришлось изрядно попотеть, прежде чем наполненное ледяной водой ведро встало на каменный борт. В воде отражался молодой месяц. Освещая себе путь тусклым фонарем, который держал в свободной руке, Герман вернулся в трапезную. Отец Лука уже встречал его, сжимая в полотенце чугунок, от которого густо валил пар.       -Неси воду в келью, — сказал монах, — она потребуется для холодных компрессов, если жар у Максимилиана усилится.       Герман кивнул, а потом спросил:       -Вы с ним давно знакомы?       -Пожалуй, что очень давно, — после паузы ответил отец Лука, будто что-то подсчитывая в уме, — я его духовник.       Макс уже успел раздеться и забраться под одеяло — куртка Германа висела на ввинченном прямо в стену толстом гвозде, а остальная одежда, аккуратно сложенная, покоилась на каменном уступе под единственным окошком кельи.       Монах поставил чугунок с отваром на печку, достал откуда-то из недр своего широкого облачения глиняный стаканчик и сказал:       -Нужно давать по несколько глотков горячего отвара каждый час в течение ночи. Сможешь?       -Я что, безрукий? — обиделся Герман.       -Ну, вот и ладно. Поленница на улице за дверью, бери столько дров, сколько потребуется.       С этими словами отец Лука вышел, оставив Германа наедине с Максом. Тот лежал под одеялом, закрыв глаза, и то ли спал, то ли пребывал в забытьи. От оконца, забранного деревянной рамой с одним стеклом, ощутимо поддувало, поэтому, следуя указаниям, Герман вышел и, набрав полную охапку пахнущих ароматной смолой дров, свалил их грудой возле железной закопченной печки. Тепло, которое шло от нее, показалось ему очень непривычным, совсем не похожим на то, что излучает обычная городская батарея — оно обволакивало и отлично прогревало воздух в пещерке-келье.       Скинув одолженную Русланом куртку (нескоро Чингачгук получит ее обратно) и пристроив на гвозде поверх Максовой, Герман сел на вторую лежанку и, наконец, попытался собраться с мыслями. Получалось не очень — слишком необычным и странным было все, случившееся с ним за последние сутки. Даже более необычным и странным, чем перестрелка на корабле — та хоть как-то вписывалась в картину современного мира, а вот пещерный скит на вершине горы, в котором из удобств только каменный колодец, никак не желал восприниматься реальностью. Скорее, было ощущение, что это продолжение сна на заднем сиденье «горбатого» запорожца. Ну не могли в его, Германа, жизни появиться дровяная печка, свеча на столе и колодезная вода. И уверенный в себе, элегантный и окутанный массой загадок Макс, который всегда казался немного нереальным, точно воображаемый друг в детстве, не может сейчас лежать под колючим шерстяным одеялом в полузабытьи, как обычный человек, подхвативший сильную простуду. В тусклом свете толстой свечи, стоящей прямо на полу, его профиль с прямым тонким носом и высоким лбом казался отчеканенным на золотой монете. Тут губы Макса шевельнулись, и он что-то негромко сказал.       -Что? — не понял Герман, в один прыжок оказавшись возле его кровати. Но тот, похоже, не видел и не слышал никого, продолжая что-то шептать по-французски.       Значит, все-таки не врал, что француз. До настоящего момента у Германа еще имелись некоторые сомнения — слишком уж часто пропадал и появлялся у того иностранный акцент, но в бреду человек всегда говорит на родном языке. Герман прислушался, но разобрал лишь несколько ничего не значащих слов, остальные же звучали как-то странно — вроде и похожи на знакомые, но будто искажены. Неужто и правда старофранцузский? Впрочем, кто бы он ни был, сейчас Макс болен, и единственный человек, который может ему помочь, это он, Герман. Мысль ехать за Христофором он отбросил — не оставлять же тут больного одного на сутки.       Наполнив стаканчик отваром примерно до половины и попробовав, чтобы не было слишком горячо (питье оказалось горьковатым, но в целом приятным на вкус), он подошел к Максу и, подсунув ему под затылок руку, приподнял его голову.       -Пей давай, — буркнул Герман смущенно, поднося стакан к его губам.       Не открывая глаз, тот сделал несколько глотков, даже ничего не пролив, и, кажется, снова впал в забытье. Герман же сбросил кроссовки и с ногами забрался на свой топчан. Спать не хотелось, видимо, в машине он успел хорошо выспаться (или все-таки еще спит?), зато наконец появилось время подумать. Нет, ему больше не хотелось касаться в мыслях загадок Ордена, вспоминать фантастический эксперимент с машиной времени, бой на железной палубе транспорта и ночной побег на парусной яхте, а мысли о потере отца и расставании с Варварой вызывали острую боль в груди, но следовало, наконец, разобраться во всем, что он узнал о странном человеке, что сейчас лежит напротив, борясь с горячкой. И почему его одновременно и тянет к нему, и, наоборот, хочется послать подальше со всеми тайнами и непонятными снами о казни на Гревской площади. А еще Герман в глубине души завидовал Максу — его аристократическому шарму, обаянию и, чего уж греха таить, абсолютному успеху у женского пола. Впрочем — и тут Герман победно ухмыльнулся — все-таки не такому уж и абсолютному, Варвара-то его дважды отшила. Эта мысль вызвала гордость, точно та была дочерью или… женой. Да нет, какой там женой, небось, когда он вернется, Варвара уже и не вспомнит, как зовут ее бывшего собрата по оружию, который оружие это держал впервые в жизни и даже не знал, что автомат перед стрельбой положено снимать с предохранителя. Позорище, да и только.       Макс снова что-то бормотнул, и неожиданно для себя Герман разобрал слова:       -И когда моя судьба махнет, прощаясь, крылом…       Стаканчик с недопитым отваром, который, оказывается, он все еще сжимал в руке, упал на одеяло, оставив на нем темное мокрое пятно. Откуда? Как? Герман никогда и никому не показывал найденный под обивкой запорожца испятнанный кровью старинный манускрипт и всегда хранил его при себе, считая даже своего рода талисманом. Сколько вообще правды в том, что он уже успел узнать о Максе? Например, как можно принять на веру утверждение, что он якобы родился пятьсот лет назад?       В памяти снова встал образ средневекового дворянина из сна, но это могло быть всего лишь порождением утомленного загадками сознания. Конечно, сон не доказательство, а вот слова Великого Магистра и одного из демиургов Антуана Мореля, которым вроде как не было причин врать в данном случае (вспомнить только, как Морель покраснел от злости при появлении Макса в конференц-зале), это достаточно весомый аргумент. Да и чему он вообще удивляется после того, как сам участвовал в разработке и испытании машины времени, а его хороший знакомый, можно даже сказать, приятель — не кто иной, как клон человека, жившего в этих краях несколько тысяч лет назад.       За этими размышлениями Герман едва не забыл, что уже подошло время снова поить Макса отваром. Как и в первый раз, приподняв его голову, Герман едва не обжегся, таким жаром полыхал тот. По совету отца Луки он намочил полотенце в ведре с холодной водой и положил компресс на лоб больного. Тот едва заметно вздрогнул, но глаза не открыл, дыша тяжело и с присвистом.       -Слушай, плевать мне, на самом деле, когда ты там родился и откуда вообще взялся, хоть бы и правда из зеркала вышел. Ты только того… выздоравливай, хорошо? — хрипловато от подкатившей к горлу жалости проговорил Герман, — и не вздумай тут помирать, ясно? А то я тебе всю твою смазливую морду набью!       Тут он вспомнил, что когда-то сунул в сумку с деньгами и документами плоскую фляжку с каким-то очень дорогим многозвездочным коньяком, который ему презентовали на одном из местных винзаводов. Вроде как, спиртом можно растирать грудь при простуде.       Не привыкший бездействовать, Герман достал из-под своего топчана сумку и принялся рыться в ней, на ощупь выискивая металлическую фляжку и ругая себя, отца Луку и весь этот скит за то, что сейчас у него нет в распоряжении даже паршивого аспирина. Коньяк нашелся довольно быстро.       Подойдя к Максу, Герман откинул часть его одеяла и присел на край кровати, подтянув стоящую на полу свечу поближе. Ожог под ключицей в виде змеи, обвившей три сферы, выглядел, как и всегда, неважно, будто появился несколько дней назад. Еще одна загадка… Стараясь не задеть ожог, Герман сильными движениями стал втирать коньяк в грудь Макса, надеясь, что это хоть чем-то поможет. Кожа буквально полыхала — похоже, температура перевалила за сорок.       Когда рука устала, а кожа на груди покраснела, Герман снова накинул на него одеяло, сменил компресс на холодный и вернулся на свой топчан, готовясь, если понадобится, моментально прийти на помощь.       -А я думал, ты не можешь заболеть, — повторил уже однажды высказанную мысль       Герман, чтобы как-то развеять тишину, которая становилась все более невыносимой, — казалось, ты ненастоящий. Ну, точнее, не совсем настоящий. То появляешься, то исчезаешь, все эти заявления о том, что ты Генриха Четвертого видел, сны мои — да все! Знаешь, — он усмехнулся, — иногда я даже проверял, видят ли тебя остальные, а то казалось, что я тебя просто сочинил. А ты взял и вздумал заболеть, значит, настоящий. Но помереть я тебе не дам, так и знай.       Кризис наступил в предутренние часы, когда самая непроглядная тьма сгущается, зная, что все равно обречена на поражение. Макс начал метаться на постели, постоянно что-то бормоча (среди бессвязных французских слов несколько раз отчетливо прозвучало «Арман», а также «Жермен» и «ами», отчего даже посреди тревоги и страха затеплело на душе), а потом вдруг затих. На какой-то жуткий миг Герману показалось, что грудь Макса перестала вздыматься от дыхания, но потом тонкий слух уловил тихий хрип, с которым выходил из воспаленных легких воздух. Но все равно каждый раз казалось, что следующего раза не будет, уж слишком тяжело эти вдохи и выдохи давались. И тут Герману стало по-настоящему страшно. Рядом с ним сейчас боролся за жизнь единственный человек, который открыто назвал его своим другом, а он ничего не может сделать, кроме как поить его отваром и растирать марочным коньяком.       Взгляд Германа невольно упал на проступающие из темноты золотые лики на стене, которые раньше он даже не замечал. Иконы были написаны в традиционном стиле, но их глаза сейчас показались совершенно живыми, пристально и тепло смотрящими прямо на него. Ощущение было столь острым, что Герман невольно снял и протер очки, а когда водрузил их обратно на нос, убедился, что ему не померещилось. Напротив, ощущение только усилилось. Он вспомнил, как на корабле, где их жизни могли оборваться в любой момент, попросил Бога о помощи, и она пришла. Конечно, может, это было всего лишь совпадение, но сейчас оставалось надеяться на прочность того, что, хоть и казалось соломинкой, но было единственным, за что можно ухватиться. Герман плохо разбирался в христианстве и из всех ликов узнал только Спасителя и Богородицу, но все равно сбивчиво обратился ко всем:       -Слушайте, я не знаю, есть вы или нет, но, если все-таки правда есть… нет, я думаю, что вы есть, иначе все в жизни было бы бессмысленно… в общем, вы, пожалуйста, спасите Макса. Он, конечно, выпендрежник и пижон, но… — Герман переглотнул и вдруг выдохнул, — он же все-таки мой друг.       Потом он сел на край кровати Макса и взял его за руку. В ответ тонкие, горячие и очень сильные пальцы тут же крепко сжали его ладонь.       -Ami...- снова услышал Герман. _____ *«Мы пришли» — фр.