Мир, который уже спасен. Часть 2. Третья тетрадь.

      Герман думал, что долго не выдержит в пещерном скиту, оторванном от всех благ цивилизации. Здесь не было интернета и не ловил мобильник (впрочем, его все равно негде было зарядить), зато чистый воздух можно было пить, как дорогое вино, а ночную тишину нарушала лишь перекличка сов в ближайшем лесу и пение цикад по весне. На тоску по прежней жизни и прочие грустные мысли просто не оставалось ни времени, ни сил, ведь работы, особенно с наступлением тепла, стало очень много, а по вечерам можно было углубиться в чтение очередной книги из библиотеки отца Луки.       С Максом было очень легко, и он больше не напоминал Герману плейбоя, косящего под иностранца, напротив, чувство, что они знакомы всю жизнь, становилось сильнее с каждым днем. Будто наверстывая упущенное, они часто дурачились и обменивались беззлобными колкостями за которыми работа спорилась намного быстрее и веселее.       Вопреки ожиданиям Германа граф д´Альбер не был белоручкой и не гнушался никаким делом: когда требовалось и навоз в хлеву убирал, и огород копал, и полы в кельях и церкви мыл. Самому же Герману, который как раз таки физический труд не жаловал, оставалось лишь следовать его примеру, дабы не упасть в грязь лицом.       Частенько он подначивал Макса ехидными вопросами:       -А правда, что в ваше время никто не мылся?       -Так уж и никто, — засмеялся тот с силой втыкая лопату в затвердевшую за зиму землю, — хотя справедливости ради стоит сказать, что мылись действительно не так часто, как это принято сейчас. Ну, сам посуди: в лесу можно собирать только хворост, а много ли им согреешь воды? Тут бы дом протопить. К тому же чисто вымытый человек быстрее замерзает, а зимы в средневековье были холодными, не чета здешним южным. Дворяне мылись чаще, а я так и вовсе слыл оригиналом, принимая ванну каждый день, поскольку еще в студенческие годы начитался арабских медицинских трактатов о пользе гигиены. Да и теплая вода с розовой эссенцией перед сном или после долгой дороги чудо как хороша.       Макс говорил, из-под ресниц наблюдая за реакцией Германа, который вынес ожидаемый вердикт:       -Буржуй.       Нет, у него не было острой детской радости от обретения друга, и жизненный опыт вовсю кричал о том, что не стоит никому доверять, но сердце буквально ныло от тоски по близкой душе. Это было странное, ни с чем не сравнимое чувство. Если Варвару он любил как женщину, основу будущей семьи, уюта и мира (по здравом размышлении в ходе многих бессонных ночей он все-таки пришел к выводу, что это так и есть), то друг, вернее, Друг ему нужен был как часть себя, как вторая рука или глаз, без которых его существо было неполным. И, да, рядом с Максом такая полнота существования ощущалась очень остро, и годами возводимая в сознании защитная стена отчуждения давала трещину за трещиной.       Оставшиеся в городе ребята вспоминались с теплом, но уже без тоски, как приятели детства или герои любимой книги, и лишь о Варваре думалось порой с грустью: как она там? Вспоминает о нем хоть иногда? Но покидать скит уже не хотелось — здесь было спокойно и здесь был друг. А еще внимательные и теплые взгляды с золотых икон, книги, в которых открывался новый, доселе неведомый мир, и долгие беседы с отцом Лукой.       Книги вызывали вопросы.       -Почему, если Бог так любит людей, Он допускает, чтобы на земле творилось столько зла? — Герман накануне закончил читать Новый Завет и теперь жаждал прояснить для себя множество непонятных моментов, — всякие теракты, когда детей убивают, или те же пытки и жуткие казни, например?       Монах кивнул и опустился на лавку рядом. Оба сидели возле входа в церковь. Здесь была утроена импровизированная беседка — несколько деревянных столбом, между которыми по натянутой проволоке густо вились виноградные лозы. Листья на них только начали проклевываться, поэтому сквозь переплетение голых веток на синем вечернем небе была отчетливо видна яркая Венера.       -Этим вопросом задаются все новоначальные.       -Какие-какие?       -Те, кто только начинает постигать Бога. — Пояснил отец Лука, — на этот вопрос можно посмотреть с двух сторон. Во-первых, не стоит рассматривать смерть как наказание. Она была бы таковой, если бы не существовало вечной жизни, а так Господь просто забирает к себе невинно убиенных, избавляя от мирских тягот и даруя взамен нечто несоизмеримо более прекрасное. Так что еще большой вопрос, кто пострадал больше: они или убийцы, которым, если они не раскаются, уготованы вечные муки. Во-вторых, Бог настолько любит людей, что ни за что не отнимет у них свободу принятия решений, именно поэтому Он крайне редко напрямую вмешивается в наши дела, а лишь, подобно любящему родителю, подсказывает и направляет, оставляя за нами выбор слушать Его или нет.       Монах говорил это так просто и уверенно, точно рассказывал о своем знакомом, с которым виделся только сегодня утром, и Герман поймал себя на мысли, что просто не может допустить, что тот говорит о чем-то вымышленном. Но все же он задал другой вопрос:       -А вот то, что написано в последней главе про эти… последние времена… Это ведь про Орден, да?       -В том числе, — кивнул отец Лука, — Орден готовит приход антихриста. Задача ему досталась не из легких, ведь человечество уже предупреждено о том, как все это будет, а, как говорится, предупрежден — значит, вооружен. Более того, мир, спасенный две тысячи лет назад, все равно нечисти не по зубам, и они знают, что рано или поздно будут навеки низвергнуты в преисподнюю, поэтому всеми силами стараются хотя бы захватить с собой побольше душ.       -Но я ведь тоже один из них… — тихо сказал Герман.       -Разве? — поднял брови монах, — если бы ты был одним из них, то последовал бы за своим отцом, а не сидел бы сейчас тут. У каждой души в этом мире есть выбор, на чьей стороне быть, и ты его сделал. Более того, Великий Магистр прекрасно знал, что ты и твои потомки обязательно станут у него на пути, поэтому всеми силами пытался переманить тебя на свою сторону.       -Что я там забыл… Мне и на этой стороне хорошо, — буркнул польщенный и смущенный Герман, но, спохватившись, помрачнел, — но в моих жилах течет их кровь, разве для такого вообще возможно спасение, о котором вы говорите?       -Кровь никак не может повлиять на спасение. — Строго заметил отец Лука. — Да, нефилимы существуют, да, они тесно связаны с темными силами, но бороться нужно не с ними, а с тем злом, что коренится в сердце каждого из нас. Однажды преподобный Серафим Саровский сказал очень мудрые слова: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Так что давай смотреть на нефилимов лишь как на некий вирус, справиться с которым можем только мы сами. И нет никакой разницы, были у тебя в роду эти существа или нет. Твоя душа — Божье творение, которое Он любит так, как мы даже представить себе не можем.       -Меня — любит? — последнее слово Герман выплюнул, точно горькую таблетку, и ожесточенно отрезал, — меня нельзя любить.       Он пошарил по карманам и, найдя там пачку сигарет, к которой не прикасался с самого приезда в скит, закурил, с вызовом глядя на монаха. Когда-то, давным-давно, он тоже верил в том, что его любят. Даже в детском доме, вырванный из привычной жизни, он искал любви. А потом прозвучала роковая фраза. Сейчас он даже не мог вспомнить, кто и в какой ситуации ее произнес, в памяти осталось лишь то, что сказана она была кем-то из учителей или воспитателей и, главное, при всех, публично: «А за что тебя любить?» Маленький Герман в тот момент растерялся, пытаясь отыскать ответ на этот вопрос, и, не найдя его, молча вышел из класса под возмущенные крики учительницы и издевательские смешки тех, кого еще минуту назад считал если не друзьями, то хотя бы приятелями. С тех пор в нем что-то надломилось. Герман четко уяснил, что любить его действительно не за что, и из тихого и дружелюбного «ботаника» стал постепенно превращаться в озлобленного на весь белый свет волчонка. Так выживать оказалось не в пример проще, и только иногда, бессонной ночью приходила и наваливалась душным плотным одеялом тоска.       Вопреки ожиданию отец Лука ни слова не сказал по поводу сигареты, что тлела в зубах у Германа, напротив он посмотрел на него с теплым сочувствием.       -Ты ошибаешься, чадо. Даже если тебе кажется, что никто из окружающих людей тебя не любит, стоит помнить, что есть Господь. И для Него каждый из людей — единственный и самый любимый. Нам не дано этого понять, так что остается только принять за данность.       Герман почувствовал, как предательские слезы наворачиваются на глаза       -А мне, может, хочется, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить, кто руку на плечо положит! — сдавленным от сдерживаемых рыданий голосом сказал он, не понимая, почему вдруг так расклеился перед этим без году неделя знакомым монахом. Но теплый взгляд и неподдельное участие во взгляде и тоне отца Луки невольно расслабляло годами укрепляемый замок на чувствах.       -И такие люди рядом с тобой есть, — отвечал тот мягко, — только посмотри повнимательнее и подумай, что, возможно, их одолевают те же чувства, что и тебя, и они точно так же боятся сделать первый шаг.       -Угу, прям очередь выстроилась…       -Ну, зачем тебе очередь? — рассмеялся отец Лука, — думаю, тебе хватит и нескольких. Просто, поверь, что такие есть и ждут, когда же ты откроешь им свою душу.       -Чтобы выглядеть идиотом, — упорствовал Герман. Он не слышал, как из темноты вышел Макс и присел на другой конец скамьи.       -А ты не думал, что порой выглядишь именно так, когда упорно отказываешься принимать любовь окружающих? — сощурился он.       -Это каких, например? — слезы стремительно высыхали, уступая место привычной ощетиненности.       -Ну, скажем, есть верный друг и любящая женщина, — говоря это, Макс старательно разглядывал яркие звезды над головой и в сторону Германа даже не поворачивал головы.       -Чего? — вытаращился Герман, — какая еще женщина? — замечание о друге он старательно проигнорировал, в глубине души понимая, что Макс имел в виду себя.       -Та самая, которую любишь ты сам, — прищурился тот.       Герман почувствовал, что его уши нагрелись до состояния нити накаливания в лампочке и вот-вот засветятся в темноте.       -Никого я не люблю, отстань от меня…       -Поверь ловеласу с пятисотлетним опытом, — фиалковые глаза Макса лукаво блеснули, — женщины ждут от мужчин активных действий, а если не встречают таковых, делают вывод, что не желанны.       -Да такая, как она, сама даже Рэмбо на лопатки положит! — вырвалось помимо воли у Германа.       Отец Лука широко заулыбался, а Макс и подавно расхохотался:       -Рэмбо она, может, и положит, но готова капитулировать перед одним вредным физиком, если, конечно, у него хватит смелости признаться ей в ответных чувствах, поскольку эта особа уверена, что не может понравиться ни одному мужчине.       От такого заявления Герман аж вскочил, уронив недокуренную сигарету на землю:       -Ты что, морда графская, хочешь сказать, что я не мужчина?!       -Ну что ты, — замахал руками Макс, — разумеется, мужчина. И все у вас будет более чем хорошо. Считай это пророчеством.       Герман шумно выдохнул и сел на место. Внезапный порыв стремительно уступал место усталости и меланхолии. Как бы ему хотелось верить Максу и отцу Луке, но он давно уже запретил себе идти на поводу у пустых мечтаний. Поэтому, чтобы перевести разговор на другую тему, он повернулся к монаху:       - В Откровении написано про начертание на руку. Об этом сейчас только самый ленивый не говорит и не пишет, из каждого утюга всякую конспирологию транслируют. Мол, паспорта получать нельзя, товары со штрихкодами покупать нельзя, потому что все это такие вот начертания. Но это ж не оно, да?       -Скажем так, пока это все репетиции, тренировки, чтобы ослабить бдительность людей, приучить их к таким вещам. Но запомни: до тех пор, пока перед каждым не встанет совершенно четко поставленный и не предполагающий никаких лазеек выбор: отречься от Христа или лишиться абсолютно всех средств к существованию, а может, собственной свободы и даже жизни, все это еще не то начертание, о котором говорил святой апостол Иоанн Богослов.       Герман некоторое время сидел молча, обдумывая услышанное. Он никогда не принимал всерьез блогеров, которые с видом оракулов вещали в своих роликах о том, что апокалипсис уже настал, но отцу Луке он верил. Тот отнюдь не выглядел экзальтированным или недалеким. Напротив, в его глазах читался недюжинный ум, а речь звучала спокойно и уверенно.       -А знаете, я даже понимаю тех, кто ждет этого самого конца света, — сказал он наконец.       -Вот как?       -Просто тогда будет все понятно. Как там было написано… «Кто не со Мной, тот против Меня». Вот эти с Богом, а эти против Бога. Сейчас же вообще не поймешь, кто на чьей стороне, кто друг, кто враг, кому верить, кому нет… — Герман безнадежно махнул рукой.       -Верь Богу, чадо. Верь и молись, — улыбнулся монах.       -Отец Лука, — поначалу Герману очень тяжело давалось это, ставшее сейчас уже привычным, обращение, — а зачем вообще нужны все эти молитвы, обряды, ритуалы? Если допустить, что Бог — что-то вроде любящих отца и матери, то разве нельзя с Ним просто говорить? Да и Он, по идее, все наперед должен знать, что мы скажем.       -Хороший вопрос. Ты ведь уже имеешь опыт спонтанной молитвы, ведь так? Знаю, знаю, ты просил за Максимилиана, когда он болел. Но вспомни, разве не было у тебя такого, что ты не очень-то понимал, чего именно просить, потому что сам не знаешь, что тебе требуется для того, чтобы все наладилось?       Герман удивленно моргнул:       -Откуда вы знаете?       -Оттуда, что и сам таким был. А вот тексты молитв, составленные величайшими подвижниками, которые гораздо более нас с тобой приблизились к Богу, и есть своего рода шпаргалки, подсказывающие нам, что и как нужно говорить. Хотя это, конечно же не значит, что нельзя молиться и своими словами. А кроме того, мы часто вспоминаем о Боге только тогда, когда нам что-нибудь нужно, а получив желаемое, даже не благодарим Его. Для того каждая молитва содержит не только просьбы, но и слова благодарности. Что же до того, что Господь все знает наперед, ты совершенно прав. И тут мы снова возвращаемся к вопросу свободной воли. Он хочет, чтобы мы воспользовались этой самой волей и проявили инициативу, а не были лишь безвольными марионетками в Его руках.       Таких бесед было множество. Отец Лука помогал Герману совершенно по-новому посмотреть на собственную жизнь. Увидеть в ней Божий промысел, умеющий обернуть ко благу даже злокозненное вмешательство Ордена, и ведущий его по жизни, как отец ведет через улицу своего маленького сына.       Однажды Герман спросил:       -Все эти чудеса, исцеления там всякие, хождение по воде, воскресение — как в это поверить? А еще гр... Макс рассказывал про причастие, мол, вино и хлеб превращаются в настоящую плоть и кровь, которые только выглядят как обычные продукты. Ненаучно это.       Отец Лука прищурился:       -А разве в физике нет таких явлений, о которых известно только то, что они существуют, но объяснить их ученые не могут? Да и не только в физике. Например, каким образом летают большие жуки? Их тонкие прозрачные крылышки по всем законам не должны поднимать в воздух такое тяжелое тело, но, не ведая этих законов, жуки прекрасно летают. А святая вода, действие которой ты наблюдал не раз сам?       -Я подумаю над этим, — тихо отозвался Герман.       Вернувшись после этого разговора к келью, он долго смотрел на развешанные на стене иконы, вглядываясь в лики. А потом спросил:       -Неужели, это все правда?       Молиться по-настоящему он почему-то стеснялся. Причем, было совершенно не понятно, кого именно, но никак не получалось переломить в себе некий барьер. Пожалуй, что это означало бы для Германа осознанно признать все произошедшие с ним за последнее время перемены, и сделать этот шаг было страшно.       А вот Макс молился много и часто, при этом его лицо становилось одухотворенным и счастливым. И тогда у Германа уже не поворачивался язык называть его дамским угодником и пижоном, скорее Макс становился похож на какого-нибудь древнего святого, которому чуждо все земное. В такие минуты Герман ему немного завидовал.       Еще он любил наблюдать за тем, как отец Лука, оказавшийся хорошим художником, восстанавливал фрески в пещерной церкви. Макс ему нередко помогал, а вот Герману, который рисовать не умел категорически, оставалось только созерцать этот процесс. Работа уже шла к завершению, оставалось последняя картина, сохранившаяся хуже других. На ней, как пояснил монах, было изображено Второе пришествие: сходящая с небес сияющая фигура Спасителя и множество народа на земле. Лица одних были счастливыми, кто-то даже утирал слезы, но были и те, кто пытался укрыться одеждой или спрятаться, и выражение их было перепуганным и злым. Впрочем, много было и полустертых лиц, которые предстояло нарисовать заново.       -Прям Ренессанс, — оценил Герман, рассмотрев фреску.       -Это верно, когда-то тут поработал талантливый художник, — кивнул отец Лука, — надеюсь, удастся восстановить все на том же уровне. Вот только ума не приложу, что делать с теми элементами, которые не сохранились.       -Так дорисуйте заново сами, в чем проблема? — пожал плечами Герман.       Отец Лука некоторое время задумчиво на него смотрел, потом бросил взгляд на стоящего поодаль и растирающего краски Макса, и хитро улыбнулся:       -А что, если вы, ребятки, попозируете мне? Тут как раз двое мужчин на первом плане, чьи лица совсем не сохранились. Думаю, Господь не будет против, если я напишу вас.       Макс чуть не уронил ступку с краской и, кажется, даже побледнел:       -Нас? Но мы же... разве мы достойны?       Герман подумал, что еще никогда не видел его таким обескураженным и смущенным.       -А вот и посмотрим. Если не достойны, у меня ничего не выйдет. Ну что, согласны?       Макс вопросительно посмотрел на Германа, то же уверенно кивнул:       -А чего там, согласны, — в отличие от Макса, он чувствовал себя польщенным — еще никто не предлагал написать его портрет, да еще и в росписи храма.       -Ну, вот и договорились.       -Только я того... не крещенный, кажется. Это ничего? — спохватился Герман.       -Крещенный, — покачал головой отец Лука, — твоя мать окрестила тебя тайком от мужа, когда ты был совсем маленький. И это одна из причин, почему тебе удалось противостоять Ордену и его соблазнам.       Переспрашивать, откуда монах это знает, не было смысла, Герман уже давно привык к его прозорливости.       Вопреки опасениям портреты удались на славу. Отец Лука сумел не только невероятно точно передать черты лица, но и ухватить характерные выражения каждого: Макс открыто и весело улыбался, а Герман, изображенный на фреске без очков, смотрел насупленно, и лишь в уголках губ пряталась улыбка.       -Знаешь, — сказал ему однажды Макс, когда они оба в который уже раз разглядывали готовую фреску, — а ведь отец Лука ничего не делает просто так. И, если он изобразил нас тут, однажды все именно так и случится.       -В каком это смысле? — опешил Герман.       -Я думаю, в самом прямом. Конечно, это будет не сейчас, ведь пока у нас есть работа тут, на земле — Орден до самого конца будет стараться погубить как можно больше душ, и нам не раз еще предстоит встать у него на пути. Но однажды, в самом конце времен, мы снова придем сюда, чтобы наконец отправиться домой.       -Думаешь, я доживу до апокалипсиса? — фыркнул Герман, — я ж этот ваш эликсир бессмертия не принимал.       -Когда все это случится, не знает никто, возможно, сюда придет твой потомок, но это все равно будешь ты.       С этими словами Макс взял из деревянного ларя у стены длинную толстую свечу странной формы — она была точно свита из двух более тонких и заканчивающихся одним фитилем. Он держал свечу за нижнюю часть, и Герман, повинуясь какому-то внутреннему порыву, перехватил ее чуть выше. И так, вместе, они зажгли ее от лампады и поставили в ящик с песком под фреской, на которой в числе многих людей два друга встречали начало нового мира, мира, который уже спасен. Двое нас – безбрежен мир, Яркой радугой светил Звезд огни над нами, Словно свечи в храме. Двое нас — и замкнут круг, Нет в нем боли и разлук, Только душ сплетенье, Беззвучное моленье. Вдоль по радуге успеть Добежать до края, Лишь душе дано взлететь Землю оставляя, Но рождаться к жизни вновь, Принося свою любовь, И спускаться в мир земной Вниз по радуге цветной. Двое нас, и ярок свет, И конца дороги нет, И молитва горяча... Две души – одна свеча...