cold in my professions, warm in my friendships

Джон никогда не признавался Александру в любви. Он просто любил, и Александр знал это. Пылкие речи всегда оставались за Гамильтоном: он клялся в своих чувствах, обвинял Лоуренса в том, что тот так нагло украл его сердце, и все эти письма были совершенно искренни. Однако, даже не получая в ответ подобного, Алекс чувствовал, что Джон его любит: он видел, как Джон на него смотрит, как говорит с ним, и даже не произнося слова любви вслух, Лоуренс всегда показывал это поступками и жестами, показывал так явно, что каждый, кто смотрел на них с Гамильтоном, мог бы сказать: "Да эти двое по уши влюблены друг в друга!" Джон заботился. Накрывал пледом уснувшего за книгами Алекса, приносил ему утром кофе или вынуждал застегнуть пиджак: "На улице, вообще-то, осень!" Александр с благодарностью принимал эту заботу, пусть и считал, что вполне одну ночь может не спать, или что до библиотеки можно дойти и не застегиваясь: "Ну и что, что осень? Джон, дорогой, я прошел войну, неужели меня сгубит осенний ветерок?". И все же он старался лечь раньше или лишний раз одеться теплее, потому что это было важно для Лоуренса. И пусть Гамильтон с ним спорил, но он всегда в конечном счете поступал так, как того хотел Джон. Ведь, в конце концов, не так уж и сложно отложить одно эссе на завтра, а улыбка Джека стоила всего на свете. "I love you" - сказанное между делом, при случайной встрече на выходе из комнаты или в благодарность за приготовленный кофе, - и Лоуренс светится, сияет всем своим видом, пока румянец заливает его щеки. Гамильтон вспоминает этот свет чужих глаз, пока работает, невольно улыбается. I love you, my dearest, Laurens.