cold in my professions, warm in my friendships

Александр провожает взглядом проходящую мимо парочку. Август. На улице так тошнотворно душно, что Гамильтон невольно думает о том, что было бы здорово открыть окно. Прямо в небе, или где-нибудь между деревьями, чтобы среди парковых улочек и дорожек, среди этих мирно гуляющих, разморенных теплым вечером прохожих, задул ледяной пронизывающий ветер. Алекс сидит на скамейке в городском парке. Рядом — стакан кофе с подтаявшим льдом, на коленях — раскрытый конспект по праву. Недолгие каникулы Гамильтон потратил на прочтение книг, до которых дело не доходило во время учебы. Бесконечные конспекты, лекции и учебники — все это в который раз заполнило его свободное время. Друзья часто пытались вытащить его на прогулку, в кино или на выставку, присылали забавные фотографии с их вечеринок, чтобы заставить Александра пожалеть, что он не пришел — все тщетно. Парень все так же вежливо отказывался и продолжал учить бесконечные тезисы, термины и даты. В конце концов всем друзьям Алекса надоели его отказы и они перестали приглашать его куда-либо. В этом спокойном одиночестве Гамильтон и проводил все последние августовские дни. Его мысли, отравленные ледяным кофе и быстрыми завтраками, периодически возвращались к друзьям. Право, история и экономика — это чудесно, но привыкнуть к наступившей тишине оказалось труднее, чем Алекс представлял. Особенно Гамильтона почему-то расстраивала тишина в его переписке с Джоном. Именно Лоуренс вечно писал первый: «Мы идем на новый фильм, отказ не принимается!» или «Ждем тебя сегодня дома у Герка. ХОХОХОХ.» Сейчас же Джон не писал. Совсем ничего не писал. Гамильтон несколько раз заходил в привычный чат и перечитывал последние сообщения, и с каждым разом последний отказ, написанный им самим же, начинал казаться Александру все грубее и грубее. Иногда Алекс ненароком видел новые фотографии и истории, которые выкладывал Джек. Он был такой веселый на этих фотографиях. Всегда в большой компании, вечно смеющийся, непременно с кем-нибудь из тех, с кем он случайно познакомился на очередной прогулке. Александр так гадостно себя чувствовал, когда видел эти фотографии. Он неосознанно ревновал, ревновал очень сильно. Лоуренс веселится с кем-то другим, шутит с кем-то другим, кого-то другого благодарит за приятный вечер, кого-то другого отмечает на фотографиях и кого-то другого так крепко и радостно обнимает при встрече. Ему хорошо с кем-то другим, не с Алексом. Чего ж тут удивительного? Лоуренс не обязан вечно сидеть с Гамильтоном, не должен проводить свой отдых за книгами и конспектами, имеет полное право чувствовать жизнь, пить газировку, устраивать шумные пикники и заводить новых друзей. Чего ж тут удивительного в том, что Джону надоели нескончаемая апатия Алекса и его «Прости, я не могу, у меня слишком много дел», «У меня лекция вечером, так что не получится». Ничего удивительного нет в том, что Джек, должно быть, уже давно не считает Александра своим лучшим другом. Они снова начнут общаться, конечно, когда учеба вернется в прежнее русло. Снова будут сидеть за одной партой и помогать друг другу с домашкой, Александр снова будет с наигранным укором давать Джеку списать на тесте и весь универ снова увидит, как эти двое идут по коридору, держась за руки. Совсем скоро это лето станет размытым сном. Совсем скоро Джек забудет всех, с кем этим летом познакомился. Совсем скоро выветрятся чужие духи на его поношенной джинсовке и совсем скоро все эти августовские вечера превратятся в воспоминание. Но сейчас, Гамильтон знает, Джон смеется с кем-то другим. И от этого Александру паршиво. Стыдно за себя, за свои мысли, за свою ревность. Он же желает Лоуренсу счастья? Так почему не рад за него сейчас? Что за дрянь поселилась в его мозгу и заставляет в припадке зависти поджимать губы при виде еще одной фотографии на странице Джона? Он такой убийственно красивый. До мурашек. Эти его каштановые кудри, пронизанные солнечным светом, его смеющиеся глаза, в которых горят сотни искорок. Алексу хочется порвать все свои тетради и забыть все термины и даты, хочется поджечь весь мир и смотреть, как он горит. Но Гамильтон лишь продолжает недвижимо сидеть на парковой скамейке, объятый лучами закатного солнца, окруженный вечерними ласковыми звуками. В воздухе летают облачка мошкары, где-то далеко играет чья-то музыка. Страницы исписанной тетради едва заметно дрожат под теплым, прогретым летним ветерком. Бездумный взгляд Александра блуждает по прохожим. Хорошо одетые девушки, шумные компании школьников, счастливые семьи. И тут на глаза Гамильтону попадается чей-то силуэт. Силуэт, который он узнал бы из миллиона других. Этот силуэт Джона, там, мелькающий среди деревьев и проходящих мимо людей. Лоуренс как всегда улыбающийся, с гитарой за спиной, в длинной футболке с логотипом какой-то рок-группы; он шагает там, в этом парке, держа кого-то за руку. Все внутри у Алекса гаснет и все желание видеть мир в огне тухнет. Он медленно рушится, все раскаленные мысли парня вдруг разбиваются и исчезают, отражаясь в сердце какой-то черной массой. Может быть, это кто-то другой? Нет, эту походку ни с чьей не спутать. Александр делает судорожный глоток своего кофе, продолжая следить взглядом за другом. И как он оказался в этот вечер в этом же парке? Джон и его спутник остановились. Гамильтон попытался разглядеть второго, и с трудом узнал в нем нового друга Лоуренса, так часто мелькавшего на их общих с Джеком фотографиях. Что это такое? Алекс затаил дыхание. Лоуренс тянется к лицу парня и целует. Они стоят там, залитые летним закатом, такие тошнотворно красивые оба. Такие счастливые. Такие чудесные вместе. Как они, должно быть, счастливы. Александр сидит на прежнем месте, опустошенный. Весь мир его закончился вот здесь, на этой скамейке, этим мерзким августовским вечером. Гамильтон чувствует только запах цветов и кофе, и не слышит ничего, кроме треска собственного сердца. Джон не сядет с Алексом в новом учебном году и не будет держать его за руку, пока они будут идти по коридору университета. И Джон больше ему не напишет. У Лоуренса теперь своя жизнь. И любит он кого-то другого. Чего ж тут удивительного? Гамильтон сидит в оцепенении еще какое-то время. А потом берет телефон и будто одержимый каким-то демоном, будто во сне, открывает переписку с Джоном. Он дрожащими пальцами быстро набирает: «Я тебя люблю. Со старшей школы люблю.» и отправляет адресату. Теперь ему на все плевать. На всех плевать. Плевать на Лоуренса и на его новых крутых друзей, с которыми гораздо веселей и интереснее, чем с Александром. Плевать на фотографии, который Джон сегодня выложит. Плевать абсолютно на все это. Скоро это чертово лето закончится, как ночной кошмар. И пусть Джон с кем-то другим — Гамильтону совершенно все равно. Теперь весь его мир остался в этих тетрадях и этих конспектах. Он умер сегодня на этой скамейке в этом парке. Его сердце больше не бьется — так ему кажется. Он сгорел заживо в лучах закатного солнца. Никто этого не видел и не слышал. И когда в начале учебного года какой-нибудь однокурсник спросит у Александра, как он отдохнул, тот ответит: «Хорошо». Потому что он хорошо провел время. Много выучил. Да, выучил, пожалуй, больше уроков, чем собирался. Но должно же это лето и ему чем-то запомнится. И сейчас ему стало безразлично все, чем он когда-то дышал. Просто жизнь меняется, и люди тоже. И Александр прочтет еще десятки книг, а Джон найдет еще десятки друзей. Чего ж тут удивительного?