Его мир наклоняется вокруг оси. Гравитация тяжелым бременем ложится на плечи, и он изо всех сил старается не упасть. Воздуха становится все меньше. Наверняка Аанг оговорился, наверняка он ослышался.
Зуко тяжело сглатывает.
— Нет. Это невозможно. Он был в порядке.
На лице Аанга читается тревога.
— Мне так жаль, Зуко. Я бы хотел, чтобы это не было правдой.
Зуко пытается вырваться.
— Вы не понимаете. Он был совершенно здоров. Суюки, ты же видела его не больше двух часов назад, скажи им.
Суюки молчит, ее глаза опущены в пол, а губы дрожат. Сокка обнимает ее и с болью смотрит на Зуко.
— Мы были там, когда это случилось, Зуко. Он просто перестал чувствовать руку, когда мы смотрели фейерверк, и, кажется, у него перехватило дыхание. Он попросил чаю, но через несколько минут потерял сознание.
—
Потерял сознание? — Зуко пытается представить эту сцену, но у него не выходит. Реальность слишком болезненна,
слишком. Ужасные образы переполняют его сознание — убийцы, яды и заговоры. Ведь что еще это могло быть? Его дядя не мог просто
умереть, он был Драконом Запада, неприкасаемым, он должен был жить вечно. — Найдите того, кто это сделал! — его голос слишком громок, слишком резок в ушах, но он должен. Он найдет виновных, и они заплатят. Команды вылетают быстро и неистово: — Сейчас же! Полная блокировка! Никто не уходит, допросить всех. Полное задержание до…
— Зуко, — голос Мэй тихий, ее лицо не выражает эмоций. — Остановись. Пожалуйста. Ты всех пугаешь. — Впервые Зуко замечает, как дочь съеживается под его взглядом, прижимаясь к матери. При любых других обстоятельствах ему было бы стыдно, но в этот момент все, что он чувствует, — это расширяющаяся пустота внутри, которая медленно заполняется гневом.
— А почему бы им не бояться? Наша семья —
все наши семьи — в опасности! Если они смогли добраться до дяди, то доберутся до всех нас! Ты знаешь, насколько… — его голос начинает ломаться, горло сжимается. Зуко тяжело сглатывает и пытается снова: — Ты знаешь, насколько он сильный. Он не мог просто потерять сознание. Он был в порядке! — отчаяние искажает его слова, хотя Зуко уже не уверен, кого именно он пытается убедить.
Чья-то рука осторожно касается его плеча.
— Зуко, похоже, у него случился сердечный приступ. Он был очень сильным, но уже не молодым. Я знаю, что тебе больно, но давай пока не будем делать поспешных выводов, — голос Катары — успокаивающий бальзам, возвращающий его к разуму, но этого недостаточно, чтобы ослабить бурлящий поток. Ярость накапливается внутри него и взрывается.
—
Как ты можешь говорить так? — Зуко отбрасывает ее руку. Слишком поздно он замечает, что ее глаза уже покраснели, а по лицу текут слезы. Но его не хватает для ее печали или чьей-либо еще. Он отрывает взгляд от девушки и сканирует толпу. — Кто-нибудь из вас пытался его спасти? Кому-то из вас было не все равно?
Все коллективно съеживаются. Сокка достаточно смел, чтобы заговорить:
— Мы все заботились о нем. И ты знаешь это. Мы пытались его реанимировать, но ничего не смогли сделать. Врачей поблизости не было, но я не думаю…
— Врачи… — осознание обрушивается на него, и все остальное резко становится менее значимым. Кто-то и правда был виноват во всем этом. Зуко закрывает глаза и чувствует, как его ногти впиваются в мягкую плоть ладоней. — Если бы там был целитель, он был бы все еще жив?
Молчание слишком долгое, слишком красноречивое. Аанг откашливается.
— Мы не можем знать этого наверняка. Возможно, нет.
Возможно, нет. Вероятно, нет. Вероятно, наверное, может быть, да, да…
Зуко двигается, даже не замечая, что отступает от толпы. Он поворачивается и бежит обратно, туда, откуда пришел. Слышит, как люди зовут его по имени, но не оборачивается. Перебрасывает ногу через голову Друка и впивается пятками в шею дракона. Лишь оторвавшись от земли, он чувствует, что его тошнит. Зуко сглатывает подступающую желчь, и наклоняется ближе, подгоняя Друка. Они быстро преодолевают край кальдеры и проносятся мимо скалистой местности на северо-запад.
Быстрее, быстрее, как будто он может опередить это чувство, как будто он может убежать туда, где этой ночи никогда не было. Туда, где его дядя жив. Море открывается перед ним, лунный свет, отражающийся от волн, кажется острым как бритва.
Какое-то время Зуко предается этой фантазии, сосредотачиваясь только на холодном соленом ветре, хлещущем кожу, и огне, горящем в груди. Однако вскоре маленькая рациональная часть его самого, которая все еще функционирует, напоминает ему, что такого места не существует, что Друк не может вечно поддерживать такой темп, и что ему придется со всем этим столкнуться. Рано или поздно. Но идея столкнуться с миром, где дядя не подстрекает его к какой-то глупой схеме или чему-то еще, не советует ему в конфликтах между его мелкими членами совета или не посылает его дочери коробки леденцов, которые она так обожает, — непостижима. Что-то вроде истерики закрадывается в его груди, когда он начинает слышать голос дяди:
«Компромисс — ключ к успешному лидерству, племянник». Зуко решает, что компромисс — как раз то, что ему сейчас нужно. Он разберется с этим. Но не сейчас. Возможно, он не сможет убежать от правды, но он может просто убежать.
Он дергает поводья, Друк делает петлю и разворачивается, направляя их обратно в сторону столицы. Но берет курс на восток. Хотя раньше у него не было цели, теперь Зуко знает, где он может залечь на дно, пока не разберется со всем этим.
Когда Зуко прибывает, пляжный домик выглядит безжизненным, как он и надеялся. В межсезонье постоянный персонал уезжает, возвращаясь только раз в две недели для технического обслуживания. С воздуха он имеет жутковато пустующий вид, идеально подходящий к его нынешнему состоянию. Он едва успевает свалиться с Друка на мягкий песок пляжа, прежде чем дракон взмахивает крыльями и устремляется к холмам за домом. Зуко не сомневается, что он вымотан перелетом и ищет место, где сможет наконец выспаться.
Зуко чувствует, что не смотря на эмоциональное истощение, он не сможет сейчас заснуть. Во время полета он достиг хрупкого, осторожного состояния спокойствия. Его разум кажется переполненным, но странным образом сдержанным. Он думает о утреннем параде — его мысли были подобны толпам зрителей, парящих где-то на периферии его мозга и кричащих одновременно. Время от времени раздается громкий и ясный голос, но он быстро поглощается гулом, напоминающим помехи между короткими вспышками многозначительных фраз. Слишком много усилий нужно, чтобы попытаться все это организовать, слишком страшно вглядываться в сами слова. Зуко ненадолго задается вопросом, так ли выглядело безумие, не с этим ли боролась его сестра, но довольно скоро эта мысль теряется вместе со всеми остальными.
Может быть, ему действительно стоит попытаться немного поспать. Все будет иметь больше смысла утром, за чашкой хорошего ч…
Чая.
Его колени дрожат, он почти не чувствует, как они сталкиваются с песком.
Чашка хорошего чая. Женьшень? Или, может быть, жасмин? Или даже улун? Какой был его любимым в последние дни? Были ли это серые чашки с белой окантовкой или белые чашки с серой? А может с серыми и белыми полосками?
Глухой смех вырывается из его груди.
Затем спутанные мысли, которые так тщательно сдерживались, вырываются на свободу, устремляясь вперед в попытке задушить его.
Мне не нужен успокаивающий чай…
Мне так повезло, что у меня такой понимающий племянник…
Ты ленивый, недоверчивый, поверхностный старик…
Кто ты и чего ты хочешь…
Мы могли бы вернуться вместе…
Я никогда не злился на тебя…
Мне так жаль и стыдно за то, что я сделал…
Это должен быть ты, Зуко…
Спасибо тебе за все…
Мое самое большое желание — это твое счастье…
Я думаю о тебе, как о своем…
Я считаю тебя моим…
Мой…
Где-то на этом этапе смех переходит в слезы, и Зуко обнаруживает, что его сотрясают рыдания, он задыхается от воспоминаний, хватается за огромные пригоршни песка, которые выскальзывают у него из пальцев, когда он пытается удержаться.
Идиот. Он был таким глупым и эгоистичным, и Катара была права все это время, он был эгоистом, у него никогда не было времени, чтобы быть по-настоящему благодарным за все, что сделал дядя, за жертвы, которые он принес, и бесчисленное количество раз, когда он прощал его за ошибки, мягко направлял его, брыкающегося и кричащего, делать то, что было правильно. Сегодняшний день стал кульминацией, идеальной маленькой капсулой того, каким мелочным он мог быть. Его дядя так усердно работал, чтобы сделать Зуко счастливым, но он был слишком поглощен своей собственной тривиальной драмой, чтобы по-настоящему оценить это, поразиться тому, сколько времени и сил, должно быть, стоило такое усилие. Если бы только он был там, тогда Катара тоже была бы там, и, возможно…
Это была его вина.
И в этом-то вся суть. Глубокий, ранящий стыд пронзил его, сдавливая легкие и разрывая сердце. Если бы Зуко был там, возможно, он смог бы спасти его. Он должен был сделать другой выбор. Лучший выбор. Но он не сделал. Он хотел свалить вину на кого-то другого, но правда заключалась в том, что все улики указывали на него. Даже в сорок лет он все еще неуклюже двигался по жизненному пути, и когда это действительно имело значение, единственное, на что он был способен, — это все испортить. Только теперь его дяди не будет рядом, чтобы собрать осколки разрушений, которые он оставил после себя. Не сейчас. Никогда больше.
Гнев закипает внутри, и Зуко чувствует, как его кожа горит от ярости. На мгновение ему хочется сжечь весь мир. Но злиться не на кого, не на ком вымещать свою ярость, кроме самого себя. Его руки сжимают песок, и он швыряет его в море. Кричит. Это ничего не меняет, но приносит удовлетворение в каком-то смысле, Зуко не может этого объяснить. Он делает это снова. И снова, и снова, пока не начнет копать глубже, разбрасывая повсюду песок, сначала сухими пригоршнями, а затем влажными комками. Странная часть его рассуждает, что, возможно, он мог бы просто продолжать копать, проложить туннель в Ба Синг Се и прожить остаток своих дней как беженец Ли, пока случайная песчинка не попадает ему в глаз.
— Черт возьми!
Огонь вспыхивает в его кулаке, и он швыряет им по мокрому песку, где тот бессмысленно шипит. Его глаза слезятся и горят, но он не останавливается. Зуко встает на ноги и стреляет огнем в море, получая удовлетворение от густых облаков пара, которые поднимаются над водой. Его дыхание вырывается с дымом, но это приятно. Приятно сжигать чувства внутри себя.
Зуко производит так много шума, что почти не слышит стон летающего бизона, который приземляется недалеко на пляже.
Почти.
Он оборачивается, его глаза горят, и вот она, женщина его самых сладких грез и глубочайшего отчаяния. Даже с такого расстояния ее взгляд кажется пустым, Зуко снова чувствует нарастающий гнев при мысли, что это его вина, что она выглядит такой усталой и грустной, и что она не единственная. Во дворце есть немало людей, которые, он уверен, разделяют ее мнение, которые страдают из-за его ошибок. И даже сейчас она здесь, чтобы утешать и нянчиться с ним. Но он этого не заслуживает. Он подвел всех без исключения, больше всего своего дядю. Катара — живое доказательство его неудач во многих отношениях — стоит здесь на пляже с побежденным видом. Он не сможет вынести напоминая об этом, не сейчас.
Зуко сохраняет свой голос ровным, хотя все, что ему хочется сделать, это закричать.
— Ты не должна быть здесь, Катара. Возвращайся в столицу.
Она начинает приближаться, но Зуко поднимает ладонь, полную огня. Катара останавливается и поднимает руки.
— Зуко, я знаю, ты расстроен. Мы все беспокоимся о тебе. Пожалуйста, бери Друка и возвращайся домой.
Вот оно. Незаслуженное сострадание. Он не может контролировать рычание в своем голосе:
— Убирайся отсюда.
Сейчас же!
Она морщится.
— Я знаю, ты злишься. Но если ты не хочешь возвращаться, можем мы хотя бы поговорить?
Он набрасывается на нее.
— Мой дядя мертв! О чем еще здесь можно говорить?
Выражение ее лица начинает меняться.
— Мне так жаль, Зуко…
— Хватит!
Огонь в его руках вспыхивает, и он размахивает им перед собой, заставляя Катару отпрыгнуть назад. За ее спиной Аппа взлетает в воздух.
— Я не хочу это слушать! Мне не нужны твои сожаления или соболезнования! Просто оставь меня в покое!
Катара делает шаг назад, но затем ее брови хмурятся, а спина выпрямляется.
— Нет. Я никогда не отворачиваюсь от людей, которые нуждаются во мне. Хочешь драться? Отлично. Но я не оставлю тебя. Пока ты меня не выслушаешь.
Зуко переходит в наступательную стойку. Отдаленная часть его напоминает о том дне, когда они были здесь в прошлый раз.
«Ты пришла за дуэлью?» — невеселая улыбка появляется на его лице. — Подойди и возьми.
Он делает несколько быстрых выстрелов в ее сторону, но Катара легко блокирует их, черпая воду прямо из приливов. Она оказывается за его спиной, заставая Зуко врасплох и нанося удар в грудь. Он тяжело приземляется на спину, но тут же вскакивает и, размахивая ногой, отправляет огненный поток к ее лодыжкам. Катара готова. Она создает ледяную возвышенность и взлетает в воздух как раз перед тем, как пламя достигает ее. Лед трескается у нее под ногами, когда она отскакивает назад. Зуко опускается на одно колено и посылает струю пламени прямо в ее грудь, ей едва удается уклониться. Когда она приземляется, за рукавом ее синей мантии тянется дымок. Она едва бросает на это взгляд, прежде чем натянуть вокруг себя толстую струю воды, готовясь к защите.
Он борется с ней за каждый дюйм. Зуко может сказать, что она пытается двигаться ближе к воде, но он больше не попадется на этот трюк. Вместо этого он ведет ее дальше по пляжу, подталкивая все ближе и ближе к дому. На этот раз он не сдерживается, как и она. Несколько из ее ледяных дротиков пробивают его защиту и рассекают мантию на голени и плече. Зуко даже не чувствует этого. Он наносит удары снова и снова, его мышцы напряжены и горят под кожей. Отдаленная часть его шепчет, что она не враг, что вымещать злость на ней неправильно, но мысль о том, чтобы остановиться, намного хуже. Если бы Катара думала о том, что лучше для нее, она бы просто ушла, бросила его, как и все остальные.
Во второй раз, когда она сбивает его с ног, Зуко чувствует это. Он встает не сразу, усталость поселяется в его мышцах и кричит теперь, когда он неподвижен. Он ловит момент, чтобы осмотреть окрестности, и замечает, что они прошли половину пути по гравийной дороге к пляжному домику. Катара прекращает свое нападение, но не отпускает воду.
— Мы не обязаны этого делать. Пожалуйста, просто позволь мне поговорить с тобой.
Зуко внезапно чувствует ужасную усталость, и часть его хочет просто лечь прямо здесь и уснуть. Но чем дольше он сидит, тем громче мысли о том, почему он здесь. Страх, боль и ярость заставляют его двигаться, он поднимается на ноги.
— Нет. Мы не обязаны. Но я хочу.
Разочарование мелькает на ее лице, но тело сигнализирует о решимости, когда Катара готовится к его следующему нападению.
Зуко атакует ее с еще большей решимостью, его внимание сосредоточено на огне в собственных конечностях. Она усердно противостоит ему, но ее запас воды уменьшается с каждой атакой. Она уворачивается от очередного взрыва и кричит:
— Послушай меня! Я знаю, почему ты злишься!
— Ты ничего не знаешь! — усталость обжигает его конечности, удары становятся все более дикими, точность ослабевает. Возможно, он увел ее подальше от воды, но у нее все еще есть преимущество — луна почти полная, и Катара не израсходовала и половины своей энергии.
Она обрушивает на него струю воды, пытаясь достать до лодыжек, но Зуко знает этот трюк, он подпрыгивает, чтобы избежать этого. Она пытается снова:
— Да, я знаю! Я знаю, ты обижен и зол…
— Не говори мне, что я чувствую! — он запускает огнем прямо в нее, два потока сталкиваются и шипят. Шальная мысль приходит ему в голову —
«я думала, ты изменился» — но он прогоняет ее прочь.
Катара еще раз ударяет его хлыстом, затем поворачивается, собирая больше воды из воздуха.
— Не мог бы ты просто выслушать? Я хочу сказать, что я знаю, ты злишься на меня, но, пожалуйста, просто позволь мне сказать, что я сожалею…
— Я же сказал тебе, что мне не нужны твои сожаления! — он стреляет в нее огнем. Катара поднимает волну воды, чтобы отразить удар, но переход в наступление происходит слишком медленно. Зуко видит возможность и пользуется ею. Он замахивается, начиная наносить пылающий удар ей в грудь…
— Мне жаль, потому что это все моя вина!
Стоп. Что?
Он останавливается на середине замаха, полностью застигнутый врасплох. Но Катара не договаривает. Волна воды бьет ему прямо в лицо, и он падает назад, ударяясь виском о гравий. Зуко издает низкий стон, когда мир погружается во тьму.
Когда он приходит в себя, он лежит на спине, его глаза устало моргают, глядя на звезды. На мгновение воцаряется дезориентация, когда он пытается перечислить различные ощущения: его тело болит, в ушах звенит, он чувствует запах дыма. Где он? Гравий двигается под ним, когда он переворачивается и видит море. В нескольких футах от него в грязи лежит его корона и тускло поблескивает в свете звезд.
«Это к лучшему», — думает Зуко. Пусть достанется кому-нибудь другому. В любом случае, он больше не сможет выполнять эту работу. Не без дяди.
Дядя.
Все это стремительно возвращается к нему — смерть дяди, побег из столицы, схватка с Катарой.
Стоп. Где Катара?
С усилием он садится и оглядывается вокруг, морщась от боли в голове. Несмотря на свои прежние протесты, он испытывает облегчение, видя, что она все еще здесь, но затем приходит в ужас, когда видит, что она делает. Катара стоит в тени пляжного домика, направляя струю воды вдоль одного конца крыши. Та шипит, соприкасаясь с пламенем, которое потрескивает на плитках. Из рощи деревьев рядом с домом вьется дым. Голос дяди в его голове становится все громче: «
Ты никогда не продумываешь такие вещи до конца».
Еще одна вещь, которую он испортил своей импульсивностью. Которую он уничтожил. Если бы список не был уже таким длинным, он мог бы почувствовать насколько это ужасно. Как бы то ни было, чувство вины только усугубляет и без того невыносимое бремя.
Катара замечает его как раз в тот момент, когда тушит последний источник огня. Она бросается к нему с водой наготове.
— Зуко! Слава духам! — ее руки уже пылают на его висках, успокаивая головную боль, она водит ими по его волосам. — Я никогда не хотела причинять тебе боль, я думала, ты будешь блокировать и…
— Катара, остановись. Я в порядке.
— Ты уверен? Ты очень сильно ударилась головой и… — ее губы начали дрожать. — Это все моя вина!
Странное отстраненное чувство спокойствия накрывает его. —
«Это то, что нас сближает» — Зуко качает головой.
— Нет, это не так. Только моя.
Слезы наворачиваются на глазах и текут, оставляя следы на ее лице, прямо как в прошлый раз, это причиняет боль.
— Не только драка. Все это. Это была моя глупая идея. Если бы мы не ушли с вечеринки, мы были бы там, и, возможно, я смогла бы спасти его, я могла бы, по крайней мере, попытаться, и я знаю, что ты злишься на меня из-за этого, и я понимаю, но я просто хочу, чтобы ты знал, как мне жаль… — она растворяется в тихих рыданиях.
Зуко моргает. Она снова застала его врасплох. Как она могла подумать?.. Он притягивает ее к себе и крепко обнимает, ее руки обнимают его и она плачет ему в плечо. Зуко гладит ее по волосам.
— Не говори так. Я никогда не винил тебя. Это не твоя вина. Ты не могла знать, — его слова эхом отдаются в ответ, и затем его осеняет:
он тоже не мог. Это не меняет того, что произошло, и совсем не облегчает его горе, но правда в том, что никто не мог этого предсказать. В его голосе слышны благоговейный трепет и облегчение от осознания: — В этом никто не виноват.
Катара отстраняется и вглядывается в его лицо.
— Ты так думаешь? — Зуко кивает, и ее тело расслабляется от облегчения. — О, спасибо, Юи. Как только ты убежал, я поняла, что должна пойти за тобой. Но Аппа не так быстр, как Друк, — она вглядывается в его лицо. — Хотя я серьезно, Зуко. Жаль, что меня там не было. Что, если бы я могла что-то сделать? Что, если…
Он притягивает ее к себе, когда замечает на ее лице следы приблежающейся истерики, а его собственное горло горит.
— Я знаю.
Они дрожат в объятиях друг друга, необузданное горе угрожает разлучить их. Зуко не знает, сколько времени прошло к тому моменту, когда они наконец отрываются друг от друга, но ему кажется, что он видит слабые намеки на свет на восточном горизонте. Катара улыбается ему опухшими и красными глазами, и он делает все возможное, чтобы улыбнуться в ответ.
— Спасибо, что пришла сюда. Я думал, что хочу побыть один, но я ошибался, — его взгляд скользит в сторону. — И мне жаль, что я сражался с тобой. Я не знаю, что на меня нашло.
Она протягивает руку и накрывает его ладонь своей.
— Зуко, твой отец только что умер. Я думаю, тебе позволено немного сойти с ума.
Его отец. Хотя Зуко сам никогда не употреблял этот термин вслух, она была права, что использовала его. Тот факт, что она знала это, заставляет его любить ее еще больше, пока реальность снова не захлестывает его: его отец — не по крови, но по узам — был мертв. Его сердце болит от тяжести осознания. Зуко опускает голову.
— Он сделал все возможное, чтобы научить меня самоконтролю. В ту минуту, когда он уходит, я полностью теряю самообладание.
— Горе влияет на всех нас по-разному. Тебе нужно было сбежать. Я должна была дать тебе немного пространства. С моей стороны было эгоистично гнаться за тобой.
— Нет, это было не так. Это просто то, кто ты есть. И я рад, что ты это сделала.
Катара прикусывает губу.
— Как думаешь, ты готов вернуться? Я знаю, что люди обеспокоены. Когда я уходила, Аанг помогал координировать дела в твое отсутствие, а Мэй утешала Изуми, но они не могут заменить тебя.
При упоминании о дочери Зуко почти соглашается, но потом думает о том, что повлечет за собой возвращение домой. В данный момент он чувствует, что способен сдерживаться, но он не уверен, как долго это продлится, когда он столкнется со скорбящими друзьями и семьей, со всеми деталями траура. Он качает головой.
— Я не могу. Пока нет.
— Я понимаю.
Серьезность в ее взгляде успокаивает его. Хотя Зуко еще не был готов вернуться во дворец, он также не был готов снова остаться один. Он тщательно взвешивает уместность своего следующего вопроса, учитывая возможные последствия. Он все равно спрашивает ее: — Ты… Ты останешься здесь со мной? На некоторое время. Я знаю, что прошу о многом, особенно после всего, что произошло, но…
В отличие от него, в ее голосе нет колебаний:
— Конечно, — кажется, она что-то обдумывает. — Завтра я поеду в город и пошлю ястреба сообщить всем, что с нами все в порядке. А пока тебе, вероятно, следует немного отдохнуть. Нам обоим.
Он помогает ей подняться на ноги, и они оба поворачиваются, чтобы посмотреть на пляжный домик. Хотя крыша больше не тлеет, на ней видны толстые черные подпалины, которые отчетливо выделяются даже в темноте.
— Как ты думаешь, оставаться там безопасно?
Зуко осматривает повреждения и качает головой.
— С моей удачей дом точно рухнет прямо на нас, пока мы будем спать.
— Есть ли в городе какие-нибудь гостиницы, где мы могли бы остановиться? Ну… или в седле Аппы есть несколько одеял. Слава богу, сегодня на улице тепло.
Когда она зовет Аппу при помощи свистка, Зуко наблюдает, как она плавно переходит от озабоченности к прагматизму, и его сердце начинает биться чаще. Он знает, что ей тоже больно, но она все равно точно знала, что нужно делать, и выполняла это безупречно. Катара всегда была сильнее его. Даже в своем горе он не может не восхищаться ею. Когда она протягивает ему одеяло, то замечает выражение его лица и одаривает Зуко понимающей улыбкой.
Решив, что песок мягче вулканической породы, они несут одеяла вниз на пляж. К тому времени, когда они ложатся, Зуко едва может держать глаза открытыми, несмотря на то, что рассвет не за горами. Катара сворачивается калачиком на боку рядом с ним, пока он лежит на спине и моргает тяжелыми веками, глядя на звезды.
Как только он засыпает, Катара переворачивается и тянет Зуко на бок, перекидывая его руку через свою талию. Он сворачивается калачиком у нее за спиной и пытается не чувствовать себя виноватым из-за того, насколько правильным это ощущается.
— Только сегодня, — бормочет она, и Зуко не уверен, обращается ли она к нему или к самой себе. Сон овладевает им прежде, чем он успевает подумать об этом.
К тому времени, как Зуко просыпается, солнце уже ползет к зениту. Он слышит шум волн и крики чаек, ему жарко под толстым одеялом. На мгновение он совершенно дезориентирован. Он открывает глаза и садится, его суставы затекли и скрипят. Как только он замечает следы от огня на пляже и вид мага воды, лежащего рядом с ним, все сразу возвращается к нему.
Его дядя мертв.
Мысль — странная, бестелесная вещь — реальная, но ненастоящая, факт такой же простой и бесстрастный, как утверждение о погоде. Это не вызывает в воображении той ярости, которая была прошлой ночью, или сильной печали. Вместо этого он чувствует лишь боль в груди и тяжесть в конечностях, которая не имеет ничего общего с ночным сражением. Зуко задается вопросом, будет ли каждый день таким: мгновение блаженного забвения, за которым следует стремительно настигающая правда. Он знает, что должен встать, найти себе какое-нибудь занятие, но остается и наблюдает за покачивающимся океаном. Он думает, что жизнь могла бы быть проще, если бы он мог просто остаться здесь навсегда.
Вскоре Катара начинает шевелиться. Она делает поверхностное ополаскивание океанской водой и снова проверяет его на наличие травм. Когда она берет Аппу и отправляется в город, Зуко остается на пляже, вялый и опустошенный. Он все еще там, когда она возвращается час спустя. Аппа мягко приземляется на песок, и она выпрыгивает между его рогами, и ее сапоги шлепают по воде. Катара опускается на колени рядом с ним и кладет руку ему на плечо.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше… Плохо. Я действительно не знаю.
Она кивает.
— Я отправила сообщение во дворец. И купила немного еды. Ты голоден?
Он должен быть. Последний обед, который он ел, был на банкете, который его дядя подготовил накануне. Э
то было только вчера, не думай об этом, не надо. Он качает головой.
— Ладно. Но ты все равно должен попробовать съесть что-нибудь. Стоит ли нам пойти осмотреть повреждения пляжного домика? Сон в настоящей постели сегодня ночью мог бы помочь.
Зуко кивает. Она ведет его к Аппе, который подвозит их к передней части дома. Он помогает ей выгрузить корзины с едой из седла, а затем Аппа улетает пастись. Катара слабо улыбается ему.
— Я уверена, что все не так плохо, как кажется.
Они оставляют еду у входа и идут по коридорам. Удивительно, но все и правда не так уж плохо. Восточное крыло немного пострадало от задымления, а в королевских апартаментах появилось новое окно в крыше, но за его пределами повреждения в основном поверхностные. Нижний этаж не тронут. Решив, что дом все же не рухнет на них, они располагаются.
Зуко разжигает огонь в духовке, и Катара принимается готовить им обед. Его тело работает на автопилоте, когда он пережевывает и глотает приготовленную ею еду, даже не ощущая вкуса. Он думает, что, возможно, сможет пройти через это, один укус, один шаг и один день за раз. Хрупкая скорлупа надежды разбивается, когда она предлагает ему чаю. Катара обнимает его, пока он плачет, ее руки — единственное, что удерживает его от того, чтобы он не раскололся и не развалился на части.
Так проходят первые два дня. Она постоянно присутствует, но не душит. Материализуется рядом с ним, когда он начинает разрушаться, и маячит на заднем плане, когда он спокоен. Катара держит себя в руках лучше, чем он, но не раз он отвечает ей тем же, когда обнаруживает ее прижатой к стене и беззвучно рыдающей. Но большая часть их времени тратится на банальные мелочи: они готовят еду, моют посуду, пьют рисовое вино в сумерках. Катара находит свитки в кабинете, с тех пор он организовал и расширил коллекцию, так что нет никаких шансов, что она выберет непристойный свиток по ошибке. Вторую половину дня она проводит, читая романы или упражняясь в магии во дворе, пока он наблюдает. Катара пытается подтолкнуть его к спаррингу, но Зуко не доверяет себе. Ночью она ничего не говорит, когда он тащит свои одеяла и подушку в ее комнату и спит на полу рядом с ее кроватью.
Это странная, искусственная рутина не лишена привлекательности. В перерывах между сильными волнами печали возникает странное чувство, что, возможно, он мог бы остановить время здесь и навсегда избежать реальности своей жизни. Зуко достаточно здравомыслящий, чтобы признать абсурдность такой идеи, и те чувства, которые он может испытывать, помимо своего горя, он приберегает для того, чтобы скучать по жене и дочери, но он все еще не может заставить себя взять Друка и отправиться домой.
Потому что дом — это больше, чем просто его семья, это ответственность, долг, протокол. Он чувствует себя так, словно потерял якорь и плывет по течению. Он понятия не имеет, как снова встретиться со всем этим лицом к лицу. Пребывание здесь отсрочило неизбежное, позволило ему притвориться, хотя бы на мгновение, что, когда он вернется, все будет нормально. Дядя всегда был всего лишь на расстоянии ястреба-посыльного или дирижабля. И Зуко не готов смириться с тем, что больше никогда так не будет. Он не уверен, что когда-нибудь будет готов.
Во второй половине третьего дня он сидит в тени веранды, наблюдая, как Катара тренируется с водой у фонтана. Его глаза отслеживают ее движения, но на самом деле он не наблюдает за ней, потерявшись в пещере своей головы. Ее изгибы, мощеные камни у ее ног, виноградные лозы, обвивающие деревянные столбы — все это вызывает такой же интерес, то есть вообще никакого. Он проверяет эту теорию, перемещая свое внимание по двору, пока что-то действительно не бросается ему в глаза.
Они осмотрели ущерб, нанесенный дому, но забыли об окружающем имуществе. С того места, где он сидит, видны обугленные остатки верхушек деревьев за каменной лестницей. Не думая об этом, он встает со стула и идет к ним.
Здесь сплошь густой подлесок и разросшиеся виноградные лозы, есть старая тропинка, но она едва видна из-за высокой травы, которой зарастает. Он движется в направлении обломков, проталкиваясь сквозь старые ветки, хрустящие у него под ногами. Зуко слышит движение позади себя и предполагает, что Катара решила последовать за ним. Он не сбавляет темпа.
Огонь создал искусственную поляну: обгорелые пни и обгоревшие ветви образуют пустой круг в зелени — мертвое пятно посреди бурлящей жизни. Единственное движение в этом районе исходит от небольшого ручья, который сбегает с холма и впадает в океан. Зуко слышит пение птиц, но самих птиц нигде не видно.
Он опускается на колени и проводит рукой по земле. Его пальцы теперь покрыты сажей и пеплом. Катара догоняет его и опускается на колени рядом с ним. Она наблюдает, как он разглядывает свои грязные пальцы.
— Однажды, — говорит она, — мы с Аангом и Соккой наткнулись на лес, который был уничтожен пожаром. Аанг был действительно расстроен. Но я скажу тебе то же самое, что сказал ему тогда: они вырастут снова.
Он вздыхает.
— Нет.
— Что? — Зуко понимает, что они ведут два разных разговора, и пытается переориентироваться, потирая пальцы друг о друга. — Нет ничего, что могло бы восстать из пепла. Это все, что останется от моего дяди. Как только я вернусь домой, они сожгут его.
Катара кажется шокированной, но быстро скрывает это.
— Это традиция в Стране Огня?
Зуко сглатывает, представляя это.
— Это будут государственные похороны. Там будут сотни людей. Моя семья и я будем стоять на возвышении на площади, пока мудрецы будут бубнить о жизни, которую он провел. Они будут говорить о том, каким великим он был, и все поймут неправильно, они упустят все важные моменты, то, что сделало его тем, кем он был. А потом они кремируют его, чтобы отправить его дух домой, — Зуко смотрит на нее. — Я не думаю, что смогу справиться. Я Хозяин Огня, я должен быть столпом силы и примером для моего народа, но я просто не могу представить, как я стою там и смотрю, как он горит, не разваливаясь на части. Но если я это сделаю, это будет позором для его памяти.
Катара на мгновение замолкает, а затем говорит:
— Может быть, ты мог бы сначала попрощаться с ним на своих условиях. Было бы от этого легче?
Может быть. Может быть, и нет. Зуко качает головой.
— Я даже не знаю как.
— У меня есть идея, если тебе интересно.
Он кивает, и Катара встает и осматривает окрестности. Длинная полоска изогнутой, наполовину обгоревшей коры привлекает ее внимание, и она вытаскивает ее из-под обломков. Она собирает несколько толстых прямых палок, некоторые она поднимает с земли, а другие отламывает от мертвых деревьев. Наклонившись, она собирает несколько виноградных лоз и использует их, чтобы начать связывать ветви вместе.
— В племени Воды, когда кто-то умирает, мы отправляем его обратно в море, чтобы он был с духом океана. Мы одеваем человека в его любимую одежду и укладываем его в специальное каноэ. — Под ее опытными руками начинает обретать форму крошечный сосуд. — Мы также добавляем некоторые из их любимых вещей. В основном, сентиментальные мелочи. Люди говорят, что это делается для того, чтобы они могли использовать эти вещи в мире духов, но я думаю, что это делается для того, чтобы помочь живым справиться с потерей. Это помогает им помнить, и это помогает забыть.
Она на мгновение прекращает работу и ощупывает свое горло, но ожерелье отличается от того, что висело там в ее юности. Катара опускает руку и продолжает работать.
— Ожерелье моей матери должно было уйти с ней, но я кричала и плакала, чтобы отец позволил мне оставить его. Мне потребовалось много времени, чтобы отпустить ее. — Для Зуко это еще одна причина ненавидеть себя за то, что он разлучил ее с ожерельем ее матери, прежде чем она была готова, пусть даже на короткое время. Но затем она мягко улыбается. — Ты действительно помог мне. Я не думаю, что ты понимаешь, насколько сильно.
Может быть, она и права, но он думает, что понимает. Или, по крайней мере, он знает, как много для него значило помочь ей. Повинуясь импульсу, он хватает одну из ее рук и прижимается губами к костяшкам ее пальцев. Даже когда он делает это, он понимает, что ритуал, который она предложила, может быть бесполезным — Зуко никогда не был из тех, кто пускает все на самотек. Он прочищает горло и кивает на творение у нее на коленях.
— Будет ли это работать, если у меня не будет ничего, что принадлежало дяде? Он давно не был на Угольном острове.
— Все в порядке. Держу пари, мы сможем найти кое-что, что будет связано с ним. Если ты захочешь, конечно. — Зуко кивает, и она улыбается. — Пойдем посмотрим, что мы сможем найти.
Вместе они обыскивают пляжный домик, и сердце разрывается от того, как легко найти мелочи, напоминающие ему о его дяде: разбросанные пионы, растущие по краям двора, разбитую чайную чашку в угловом шкафу, свиток старых пословиц в кабинете. Несмотря на то, что его дядя оплакивал бы неполный набор, он убирает плитку лотоса из своей игры Пай Шо и добавляет ее к растущей куче предметов в самодельной лодке Катары. С каждым предметом он чувствует, как его горе постепенно пробуждается, но на этот раз оно кажется целенаправленным, а не извилистым и бесконечным.
Когда каноэ наполняется, они выносят его на пляж. Прежде чем Катара опускает его в воду, Зуко наклоняется и добавляет горсть песка.
— Для чего это?
— Раньше мы играли на этом пляже. Мы часто приезжали сюда до того, как дядя ушел на войну и все изменилось. — Воспоминание о дяде, плещущемся в прибое, гоняющимся за ним и Лу Теном по пляжу, вспыхивает ярко и отчетливо, и внезапно у него подкашиваются колени. Зуко опускается на песок, и Катара следует за ним, терпеливая в своем молчании. — Я скучал по нему, когда он ушел. Он писал нам и присылал нам вещи, но это было не то же самое. Ты помнишь тот кинжал, который я носил с собой во время войны? Он подарил его мне. — Часть его хотела бы, чтобы он был у него с собой сейчас, чтобы отправить его вместе со всем остальным, но Зуко не уверен, что когда-нибудь действительно сможет расстаться с ним, как и с многими другими вещами в его жизни.
Он делает глубокий вдох и закрывает глаза, удивительно, как легко представить величественные залы дворца в его юности и запах садов весной.
— Я думал, что он вернется домой после смерти Лу Тена, но он этого не сделал, не сразу. Потом мама ушла, и остались только я, Азула и Озай. Когда он наконец вернулся, я думаю, мы оба были немного растеряны, но нам стало лучше, когда мы снова нашли друг друга. В то время я не думал об этом с такой точки зрения, но так оно и было. Мы провели много времени вместе. Он хорошо скрывал это, но время от времени я ловил его взгляд на себе с этой грустной улыбкой… — Он открывает глаза и качает головой. — В любом случае, я очень уважал его. Он не был суровым, как мой отец, или жестоким, как моя сестра. Несмотря на то, что он был известен как свирепый военный вдохновитель, он был теплым, как моя мать.
Катара тянется и берет его за руку.
— Вам повезло, что вы были друг у друга.
Зуко хмурится.
— Да, но я этого не осознавал. Я злился на него некоторое время после… после того, как меня изгнали. Я не мог понять, почему он захотел пойти со мной. — Зуко делает паузу, собираясь с духом. — Какое-то время я винил его в том, что произошло. — У слов кислый привкус. Он никогда не произносил их вслух, хотя уверен, что его действия тогда говорили достаточно громко. Стыд сжимает его сердце. — Мне было тринадцать, и я подумал, что если бы он просто был более тверд со мной, я бы вообще не оказался в той боевой рубке. Он должен был знать, что я не был готова. Но, конечно, это никогда не было его виной.
Катара подвигается и садится рядом с ним, обнимая его за талию и прислоняясь к его плечу. Его пальцы поднимаются и рассеянно перебирают распущенные кончики ее волос.
— Он был единственным, кто когда-либо доверял мне принимать мои собственные решения — и мои собственные ошибки. А я сделал их так много, — он смеется, коротко и невесело. — Очень много. Но он был непоколебим. Он пытался мне что-то сказать, дать совет, но, в конце концов, когда это действительно имело значение, это всегда был мой собственный выбор, моя ответственность — поступать правильно, — его горло сжимается, и Зуко смотрит на нее. Катара расплывается по краям его зрения. — Но теперь он ушел. Что мне делать без его мудрости? Он больше не может направлять меня, и я снова теряюсь.
Она протягивает руку и проводит большим пальцем по влаге под его здоровым глазом.
— Он доверял тебе. Почитай его, доверяя себе.
Зуко качает головой, и его взгляд опускается на песок.
— Я наполовину такой же человек, каким был он.
— Ты прав.
Его слезы прекращаются, и Зуко снова смотрит на нее и хмурится.
— Спасибо. Я чувствую себя намного лучше.
Но Катара не пытается защищаться. Она смотрит на волны с отстраненным выражением лица.
— Ты помнишь, как во время войны мы охотились на Йон Ра?
Он совершенно сбит с толку.
— Конечно.
— Ты помнишь, что ты сделал, когда мы нашли его?
Зуко кивает.
— Я поддержал тебя. Я был готов на случай, если он попытается причинить тебе боль.
— Да, но что еще?
Он чувствует, что это вопрос с подвохом, но, хоть убей, не может понять, каким должен быть ответ.
— Ничего.
Ее взгляд возвращается к нему, и Зуко видит решительность в ее глазах, которая всегдапоявляется, когда она говорит о вещах, которые важны для нее.
— Вот именно. Ты позволил мне сделать мой собственный выбор. Даже тогда ты был таким же, как твой дядя, впитывая его уроки, даже не подозревая об этом. Это всего лишь один пример, но тот, кем он был — мудрым, отчаянно защищающим, сильным, — ты взял лучшие его стороны и смешал их с тем, кто ты есть. Он — часть тебя, но ты также индивидуальность. И я думаю, что это именно то, чего он хотел для тебя, — Катара смахивает слезы. — Он так гордился тобой.
Ее слова окружают его теплом. Глубокое спокойствие овладевает им, и Зуко дарит ей мягкую улыбку. — Спасибо тебе за то, что ты сказала. Когда ты успела стать такой мудрой?
Она толкает его локтем.
— Ты не единственный, кто стал лучше, узнав его. Может быть, я тоже взяла немного для себя, — она кладет руку на миниатюрное каноэ рядом с собой и делает глубокий вдох. — Ты готов?
— Да. Думаю, что да.
Он помогает ей подняться на ноги. Она опускает лодку на воду и использует магию, чтобы направить ее дальше в спокойные воды, где ее никто не потревожит. Долгое время они наблюдают, как ее уносит все дальше и дальше в море. Не отрывая глаз от маленького судна, Катара берет Зуко за руку.
— Ты хочешь что-нибудь сказать?
Он думает. Есть так много вещей, которые он мог бы сказать, так много вещей, которые он должен сказать. Но в конце концов он решает этого не делать. Зуко качает головой.
— Нет. Все, что я могу сказать, это то, что я люблю его, и я буду скучать по нему, и я стал лучше, узнав его, — он поворачивается к Катаре. — И я становлюсь лучше, потому что знаю тебя. Что было его заслугой, так что, думаю, я должен поблагодарить его и за это.
Она обнимает его, и они стоят так, слушая шум воды, которая уносит воспоминания о его дяди все дальше и дальше.
Той ночью, когда Друк приземляется во дворе дворца, его жена и дочь выбегают ему навстречу. Зуко крепко обнимает их и чувствует силу от их поддержки. С их помощью — и помощью остальных его друзей — у него есть надежда, что он сможет пройти через это.
***
Понемногу ему удается. Проходят недели, и когда его друзья разъезжаются по своим домам, жизнь возвращается к тому, что почти можно было бы назвать нормой, если бы не тишина в его сердце. Не раз Зуко рассеянно начинает письмо Айро, чтобы спросить его совета по тому или иному вопросу, и тогда раны снова разрываются. Иногда, поздно ночью, когда его жена спит, он достает старую книгу пословиц со своей тумбочки, надеясь найти в этих словах хоть какое-то утешение. Это помогает, пусть и немного.
Спустя пять месяцев он думает, что, возможно, наконец, снова обретает уверенность, что Катара была права, и он может справиться при достаточной поддержке и доверии к себе.
И тогда одной из ночей Зуко просыпается от криков своей жены, простыни, скомканные вокруг ее талии, пропитаны кровью. Даже команда из лучших врачей не может вернуть жизнь ни ей, ни его нерожденному сыну, и когда они, бледные и беспокойные, сообщают ему новость, его мир разлетается на столько осколков, что Зуко уверен: ему никогда больше не собрать их вместе.
Он не убегает, во всяком случае, не так, как в прошлый раз. Зуко не приходит в ярость, не кричит и не посылает своих слуг спасаться бегством. Вместо этого он молча запирается в своей комнате и позволяет миру вращаться дальше без него.
Проходят дни, и единственные звуки, которые он слышит, — это стук слуг в дверь, предлагающих ему еду, но он отказывается. Когда его друзья прибывают в столицу, чтобы присутствовать на похоронах, они тоже начинают стучать. Их он тоже игнорирует. Даже его любимая покорительница воды пытается вытащить его из изоляции, но каждый раз терпит поражение. Ее голос — бестелесный, приглушенный пытается проникнуть в его сознание через толстую деревянную дверь. Это немного похоже на пребывание под водой, и ощущение удушья и спокойствия, которое он испытывает с течением дней, немного напоминает утопление.
Онемение охватывает его чувства. Все в его жизни убавляет громкость: ярко-красные простыни на его кровати приобретают приглушенный, размытый оттенок, а то немногое, что он ест, абсолютно безвкусно. Напряжение в крови и свет из окна предупреждают его о восходе и заходе солнца, но время тянется без смысла и последствий.
Зуко пытается вызвать в воображении воспоминания о своей жене и годах, которые они провели вместе, но образы, которые проносятся в его сознании, кажутся далекими и отстраненными, как будто он наблюдает, как чья-то чужая жизнь и счастье танцуют перед его глазами. Он не может подключиться к мыслям, не может позволить нарушить эту дистанцию. Часть его чувствует, что он истратил последнее чувство, которое у него осталось после смерти дяди несколько месяцев назад, но другая часть в ужасе от того, что колодец глубже, чем он себе представлял, и он пожалеет, если будет смотреть в него слишком пристально. Зуко возводит стены вокруг своего сердца выше и толще, на всякий случай.
Несмотря на его усилия, прорывается один звук, который крошечными шипами проникает сквозь грудную клетку. Иногда, во второй половине дня, Изуми приходит посидеть у его двери. Зуко слышит, как она шмыгает носом и ерзает, оперевшись к двери. Он может представить ее там, прислонившуюся к искусной резьбе, и никого не осталось, чтобы напоминать ей сидеть ровно и не болтать о всякой ерунде. В непроницаемой стене, которую он построил, появляются тонкие трещины, но структурная целостность остается нетронутой.
И вот однажды это перестает быть просто сопением. Однажды она начинает плакать.
Инстинкт заставляет его броситься к двери и заключить ее в свои объятия, утешить ее и прижать к себе. Но у него нет энергии, и его тело отказывается повиноваться. Ему больше нечего ей дать. Зуко дергает себя за волосы и глубже зарывается в смятые простыни.
Каждая секунда, пока это продолжается, крошит его душу. Он оказывается бессильным против этого, парализованным перед лицом такой острой необходимости. Но затем вопли резко обрываются. Последовавшая за этим тишина почти такая же громкая. Затем он слышит другой звук — мягкий и успокаивающий голос.
Катара.
Он слышит, как она разговаривает с принцессой, сопереживая ее потере. Катара знает, каково это — потерять мать. Теперь они все знают. Зуко думает, что мир — невыносимо жестокое место, раз все они познали такую потерю в столь раннем возрасте. Обстоятельства были разными, но форма оставленной после себя дыры та же.
Голос Изуми дрожит:
— Почему папа не выходит? Я сделала что-то не так?
— Нет, ты ничего не сделала. Просто твоему отцу очень грустно.
— Но мне тоже грустно. Почему мы не можем грустить вместе?
Катара на мгновение замолкает, затем ее голос снова доносится сквозь деревянные панели.
— Я открою тебе секрет. Когда моя мама умерла, мой отец проводил долгие ночи на льду в одиночестве. Мы никогда не знали, что он там делал, и мы с братом стремились быть с ним, но, оглядываясь назад, я думаю, что это именно то, что ему было нужно. Это было не потому, что он не любил нас или не хотел быть рядом с нами. Я думаю, ему было просто слишком больно находиться рядом с другими, даже со своей семьей.
Голос его дочери хриплый от слез:
— Значит, папа не разлюбил меня?
Стена вокруг его сердца раскалывается и трескается.
— Нет, милая. Твой папа очень любит тебя. Что бы ни случилось, ты никогда не должна забывать об этом.
Непрошено, он вспоминает последние слова своей матери, обращенные к нему:
«Независимо от того, как все может измениться, никогда не забывай, кто ты есть». Кем он был, в конце концов? Он был Зуко, сыном Озая и Урсы, имперским правителем Народа Огня. Но это не то, что имело самое большое значение. Он также был другом, мужем и отцом. Несмотря на весь хаос и потери, эти факты оставались неизменными. И прямо сейчас он был нужен своей дочери.
Зуко знал, каково это — потерять отца. Изуми не должна была чувствовать, что она тоже потеряла своего.
С усилием он встает с кровати и направляется к двери. Когда он открывает ее, его сразу же окружают две пары рук.
Десятилетия спустя, когда Аватар умирает, у Зуко остается мало возможностей отплатить ей тем же, утешить свою подругу и помочь ей оправиться от неизмеримой потери. Но это вовсе не потому что он не пытается. Он приезжает к ней домой так быстро, как только может, как только слышит новости, но он один в толпе. Катара всегда окружает себя людьми, которые любят ее, привлекает их и держит рядом. У нее нет недостатка в людях, которые могут успокоить ее и позаботиться о ней, в людях, которые знают, что делать и что сказать, чтобы облегчить ее боль. Он никогда не был хорош в такого рода вещах, но когда она плачет, он держит ее за руку, а когда она спокойна, они просто молчат. Это далеко не то утешение, которое она дарила ему в прошлом, но когда ее пальцы сжимают его, Зуко думает, что, возможно, этого достаточно.
Мир оплакивает Аватара, и он сам тоже, но его внимание сосредоточено на женщине, которая оплакивает его больше всего. Зуко знает, что значит потерять супруга. Еще одна вещь, которая их объединяет.
***
Зима — 73 года после войны
Зуко натягивает капюшон своей толстой темно-бордовой парки и машет рукой в знак благодарности женщине, которая подвезла его до города. Он берет свои покупки и начинает путь по снегу к скромному дому, расположенному на окраине города. Его дыхание застилает перед ним облака, и он снова думает о том, как он не скучал по жестокому холоду полюсов. Это усиливает скованность в его конечностях и сжигает легкие сильнее, чем когда-либо мог любой огонь. Тем не менее, это то место, где он должен быть, и то, где он останется.
Когда он подъезжает к дому, Тензин приветствует его и помогает снять пальто. Дети Аватара сменяются: должно быть, настала очередь Тензина. Из другой комнаты он может слышать звуки тихо играющих детей, ожидающих, когда подадут ужин. На кухне Кья и Буми спорят о том, какое количество специй необходимо для приготовления идеальной кастрюли с морским черносливом.
— Есть какие-нибудь изменения?
Тензин вздыхает.
— Нет. Но она не спит. Можете зайти и повидаться с ней.
Зуко кивает. Он направляется в комнату с занавешенной дверью и ныряет под ткани. Толстый ворох мехов на кровати обманчив, скрывая под собой хрупкое тело. Он подходит и нежно касается ее лба. Несмотря на тяжелые одеяла и весело потрескивающий в очаге огонь, кожа Катары на ощупь прохладная и липкая.
— Уже вернулся?
— Твоя соседка была достаточно любезна, чтобы подвезти меня, — он теребит одеяла у нее на плечах, и она игриво шлепает его по руке, располагая их по своему вкусу.
— Тебе действительно нужно научиться водить, Зуко.
— А тебе действительно следует отдохнуть.
— Все, что я теперь делаю, — это отдыхаю. Вы все слишком много суетитесь.
Оба утверждения по-своему верны. За месяц, что он здесь, Зуко наблюдал за ее неуклонным ухудшением, начиная с тех дней, когда она начала нетвердо держаться на ногах, и заканчивая днями, когда она больше не могла вставать с постели. Она проводит большую часть своего времени во сне, борясь с неизбежным. Большинство потерь в жизни Зуко были внезапными, и у него всегда оставалось ощущение, что у него отняли последние слова и оставили незавершенные дела. Словно в насмешку над ним, духи предоставили ему возможность наблюдать за процессом в замедленном темпе. Это не менее болезненно, и он обнаруживает, что все еще не знает правильных слов, которые нужно сказать, или того, что лучше сделать. Вместо этого он суетится вместе с ее детьми и внуками, наблюдая и ожидая.
Он старается говорить легким тоном.
— Ты просто злишься, что кто-то другой отобрал твою работу, — это вызывает у него смех, который переходит в сухой кашель. — Вероятно, ты права.
Зуко пересекает комнату и берет чайник, который стоит на маленьком приставном столике, вода в нем остыла. Он нагревает его руками, затем добавляет чайные листья, которые купил на рынке. Когда все готово, он наливает ей чашку и помогает сесть. Катара делает глоток и морщит нос.
— Без обид, но я думаю, что над твоими навыками приготовления чая все еще не помешало бы поработать.
Он закатывает глаза.
— Это не должно быть вкусным. Это лекарство. Дядя давал мне его, когда я болел. Он сказал, что это помогает при лихорадке.
Катара одаривает его грустной улыбкой.
— Это заботливо с твоей стороны. Но ты же знаешь, что с этим ничего не поделаешь.
Зуко хмуро смотрит на нее.
— Возможно, я не смогу остановить это, но я могу, по крайней мере, помочь тебе почувствовать себя лучше.
Она протягивает руку и кладет ладонь ему на плечо.
— То, что ты здесь, — это больше, чем я могла просить.
— Этого и близко не достаточно, — он изучает ковер. — Ты уверена, что не можешь вылечить это?
Катара убирает руку и отхлебывает чай.
— Мы это уже обсуждали. От старости нет лекарства, Зуко.
Его голос тих:
— Я знаю, — он забирает у нее пустую чашку и переходит на более будничный тон. — Ты голодна? Кажется, дети готовят твое любимое блюдо.
— Как я могу отказаться? — Катара снова опускается на кровать. Ухмыляется ему. — Будем надеяться, что их морской чернослив вкуснее твоего чая.
Семья приносит еду, и все они садятся вокруг нее, чтобы поесть. Зуко внимательно наблюдает за ней: Катара больше ковыряется в еде, чем ест, несмотря на похвалу, которую она дает своим детям за то, что они нашли правильный вкусовой баланс. Когда трапеза заканчивается, дети и внуки целуют ее на ночь, и Зуко снова укутывает ее одеялом.
— У тебя снова ночная смена?
— Да. Я этого хочу. Правда. — События, произошедшие в его жизни, сделали его сон крайне чутким. Зуко знает, что даже малейшая перемена разбудит его, если ей что-нибудь понадобится.
Катара смотрит на спальный тюфяк в углу комнаты.
— Как долго ты собираешься спать на этой неудобной штуке?
«Столько, сколько потребуется», — думает Зуко. Но вместо этого произносит:
— Все не так уж плохо. Я спал в местах и похуже.
— Конечно, когда тебе было шестнадцать. Тебе бы не помешала хоть раз провести ночь в настоящей постели. Давай. Всего одна ночь, ничего не случится.
Может быть, и нет, а может и да. В любом случае, он не хочет рисковать.
— Ну и кто теперь суетится?
— Ничего не могу с этим поделать, — ее улыбка становится серьезной. — Ты уверен, что с тобой все в порядке?
— Я в порядке, если ты в порядке.
— Это ни о чем не говорит.
Он поднимает на нее взгляд.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Даже сейчас ее глаза сверкают.
— Неужели?
Зуко вздыхает.
— Если ты имеешь в виду, нормально ли мне здесь спать, то да. Если ты имеешь в виду, согласен ли я с… остальным, то… — у него нет ответа на это. Он далек от того, чтобы смириться. Зуко не может представить себе вселенную, в которой бы смог. Но Вселенная редко принимала во внимание его желания. — Тогда тебе просто придется спросить меня, когда ты проснешься завтра.
— Зуко…
Он использует свой самый нежный, но властный голос, наклоняясь, чтобы быстро поцеловать ее в лоб.
— Я серьезно. Поспи немного. И разбуди меня, если тебе что-нибудь понадобится.
— Я так и сделаю. Спокойной ночи, Зуко.
Он шаркает в другой конец комнаты и медленно опускает ноги на свою импровизированную кровать. Взмахом руки он гасит свет, зная, что его ждет еще одна долгая ночь. Четыре дня спустя, за несколько часов до рассвета, он слышит, как она стонет. Он вскакивает, его одеяла кучей валятся на пол. Катара хватается за грудь и морщится от боли. Длинные пряди седых волос прилипли ко лбу от пота. Он думал, что когда это наконец произойдет, он будет готов. Он был неправ. Его кожа холодеет от ужаса, и Зуко бросается к ней.
— Катара? Что-то не так? Я пойду позову Тензина…
— Нет, — ее лицо немного расслабляется, и она, кажется, переводит дыхание. — Зуко, послушай меня. Я хочу попросить тебя об одолжении.
Он не хочет знать. Его голос звучит неуверенно:
— О чем?
— Обещай, что поможешь мне.
Даже после всех этих лет он все еще не может отказать ей. Зуко покорно вздыхает.
— Все, что ты захочешь.
— Выведи меня наружу. Отведи меня к морю.
Из всех вещей, о которых она могла бы попросить его, он никогда бы не подумал об этом. Он тут же отказывается.
— Ты с ума сошла? Там холодно! Ты будешь…
— Пожалуйста, — ее взгляд прямой и умоляющий. Она кладет свою руку поверх его, кожа тонкая и горячая. — Отведи меня к воде.
Зуко на мгновение заглядывает ей в глаза, и в глубине души он знает.
— Хорошо, — он делает глубокий вдох и кивает. — Хорошо.
Он быстро находит ее пальто и перчатки. И только когда он застегивает застежки на ее куртке, ему приходит в голову, что, возможно, он не сможет выполнить ее просьбу: он уже не молодой человек, и его спина то и дело протестует против сна на неудобном тюфяке. Но он должен попытаться. К его удивлению и тревоге, она легкая, как птичье перышко, и хрупкая в своем меховом коконе, когда он поднимает ее с кровати. Катара обвивает слабыми руками его шею и прижимается щекой к его груди.
Им удается выбраться из дома, не разбудив остальных. В этот час в тундре царит зловещая тишина. Он чувствует себя контрабандистом. Она мягко подбадривает его, когда они пробираются через снежные заносы, медленно, но неуклонно приближаясь к морю. Береговая линия здесь представляет собой гладкие листы льда вместо песка, и дважды Зуко чуть не теряет равновесие. К тому времени, как они устраиваются рядом с приливами, у него болят руки и дрожат ноги, хотя он не уверен, имеет ли это какое-либо отношение к физической нагрузке.
Море ласковое и спокойное, тихое журчит на заднем плане, когда он садится на лед. Он уже чувствует, как холод проникает сквозь одежду, но не обращает на это внимания. Зуко сосредотачивает свое внимание на том, чтобы усадить ее к себе на колени, прижимаясь к ней всем телом, чтобы согреться. Во время долгой прогулки он не мог следить за ней, но теперь, когда он смотрит на нее, то может видеть, как ее голова склоняется к его плечу и как ее глаза то появляются, то исчезают из фокуса. Он гладит ее по щеке.
— Катара? Эй. Мы сделали это.
Она делает призрачный глубокий вдох, вдыхая холодный морской воздух.
— Да, сделали, — ее глаза моргают, глядя в небо, затем широко раскрываются. Он собирается спросить ее, что не так, когда она улыбается. — Они здесь!
Зуко оглядывается по сторонам. Они одни. Его сердце разрывается, когда он думает, что она, должно быть, бредит, но спорить с ней бесполезно.
— Кто?
— Послушай, Зуко. Посмотри вверх.
Он не понимает. Рука в перчатке слабо высовывается из мехов и наклоняет его подбородок вверх и на восток. Его сердце разбивается еще сильнее, когда он понимает, что она имеет в виду. Орихиме и Хикобоши ярко сияют в южном небе. Его горло сжимается, когда он вспоминает танцы, фольклор и неуклюжие поцелуи.
Голос Катары вырывает его из раздумий.
— Что ты загадал в ту ночь?
В юности он, возможно, попытался бы ускользнуть от ее вопроса, но у них больше не было времени на роскошь секретов.
— Увидеть тебя снова. Провести с тобой время после того, как мы покинем Угольный остров.
— Значит, твое желание исполнилось.
— Да, полагаю, что так, — оглядываясь назад, Зуко жалеет, что не мечтал о чем-то большем. — Чего ты желала?
— Чтобы мы с тобой были счастливы и нашли свою любовь.
Он не удивлен.
— Ты всегда была более любезной, чем я.
Катара усмехается, но неглубокий вдох прогоняет его веселье. После того, как все выравнивается, она безучастно смотрит на звезды с отстраненным выражением лица.
— Исполнилось ли мое желание для тебя, Зуко?
Был ли он счастлив? Нашел ли любовь? Да. Не так, как он мог ожидать, но, похоже, духи исполнили и ее желание.
— Да. Сбылось ли оно для тебя?
Она находит его взгляд.
— Да.
Повинуясь порыву, он целует ее в лоб.
— Я рад, — Зуко нежно обнимает ее и ухмыляется. — Хотя ты могла бы быть немного более конкретной. «Счастье и любовь
вместе» могли бы быть приятным вариантом.
Ее пальцы в перчатках находят покрытую шрамами сторону его лица, и он склоняется навстречу ее легкому прикосновению, желая почувствовать ее тепло.
— Теперь мы вместе.
Зуко закрывает глаза и заставляет себя не плакать.
— Да. Я полагаю, что так оно и есть.
Катара убирает руку обратно в груду мехов, и они погружаются в тишину, прислушиваясь к морю. Через некоторое время она говорит:
— Мне страшно.
Он тоже напуган, но изо всех сил старается этого не показывать.
— Не стоит. Подумай обо всех людях, которых ты увидишь: Аанг, Сокка, Тоф, дядя, твой папа… и твоя мама. Ты увидишь свою маму.
Едва заметный намек на улыбку украшает ее губы, разглаживая морщинки у глаз и рта. Но лишь на мгновение.
— Мама… это верно, — она шаркает под одеялом, и через мгновение появляется ее кулак, а между ее пальцами тянется выцветшая голубая лента. Она протягивает ее ему. — Вот.
Лента, возможно, знала лучшие времена, но кулон, который поблескивает на ней, такой же гладкий и совершенный, каким он был, когда он носил его на запястье долгие десятилетия назад. Значение этого жеста не ускользает от него, но он цепляется за последнюю каплю отрицания, которая у него есть, превращая это в шутку: — Хотя я ценю этот жест, я вряд ли думаю, что сейчас подходящее время или место для предложения.
То, что у нее хватает энергии фыркать и закатывать глаза, дает ему слабый проблеск надежды, хотя он знает, что это бесполезно.
— Заткнись и прими его, Зуко.
Он тянется, но резко останавливается. Принятие его похоже на принятие правды, а он не готов.
— Я не могу. Я не могу оставить это себе.
Катара задумчиво смотрит на него.
— Тогда не думай об нем как о своем. Думай об этом как о том, что можно сохранить для лучшего момента. Ты уже заботился о нем раньше. Ты можешь вернуть мне его должным образом позже.
Зуко думает об их ритуале на Угольном острове после смерти его дяди. Он не хочет этого говорить, но слова все равно вырываются.
— Разве… разве оно не должно уйти с тобой?
Она опускает взгляд.
— Только если ты этого захочешь. Я позволю тебе решать.
Дрожащими пальцами он забирает у нее кулон и ловит ее взгляд.
— Как я могу тебя отпустить?
У нее нет ответа, и у него тоже. Зуко подозревает, что его не существует.
Момент прерывается, когда, несмотря на слои меха, она начинает и ее зубы стучат. Паника собирается в уголках его сознания, и Зуко сдвигается, готовясь встать.
— Ладно, вот и все. Я отнесу тебя обратно внутрь. Это была плохая идея.
С шокирующей скоростью ее рука сжимается вокруг его запястья.
— Нет. Пожалуйста. Просто… позволь мне посмотреть на море. Еще немного.
Зуко крепко зажмуривает глаза. Он знает, что она имеет в виду. Даже если бы у него были сила и скорость, Катара не вернулась бы домой. Но с другой стороны, море было ее домом во многих отношениях, и это почему-то кажется уместным. Он уважает ее выбор. По крайней мере, это он мог ей дать.
Он приподнимает ее и обхватывает руками. Его подбородок касается ее плеча, и они вместе смотрят на море. Когда небо начинает светлеть, ее дыхание начинает прерываться. Его хватка на ней становится крепче, как будто каким-то образом он мог удержать ее здесь. Катара сжимает его руку и вздыхает.
— Я люблю море.
Зуко целует ее в висок.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
Это ее последние слова.
Первые лучи рассвета протягиваются через горизонт, чтобы украсть ее последний вздох, и она уходит вместе с отливом.
***
Солнце пробивается сквозь кроны деревьев, возвещая о начале Нового года.
Хотя Зуко должен с нетерпением ждать новых дней, он не может не оглядываться назад. Это время отведено для нее, и он благоговейно опускается на колени у подножия ее камня.
Он помнит краски ее жизни и те краски, которые она привнесла в его жизнь. Она была яркой, динамичной личностью, незабываемой независимо от того, сколько лет прошло или как сходились и расходились их жизни. Хотя он любил других так же неистово, она давно, еще в юности, оккупировала часть его сердца и отказывалась сдвинуться с места, как бы он ни пытался ее изгнать. Он был рад ее упорству, ее прощению и ее силе. Но больше всего он был благодарен ей за любовь.
Зуко помнит ее последние мгновения, окруженные глубоким кобальтом океана и хрустящей мерцающей белизной тундры. Это было правильно, на самом деле. Она никогда не должна была быть закутана в зеленое, или задрапирована в малиновое, или купаться в желтом. Она могла быть красивой во всех цветах, но это были костюмы, шарады. Она была текучей и постоянной, как вода, яростной и могущественной, как шторм, нежной, как весенний дождь. Она была той, кем была, ни больше, ни меньше, совершенной в парадоксе простой сложности.
Сегодня у него нет цветов, которые он мог бы предложить ей, нет лепестков, чтобы окрасить ее в цвета, которые ей не подходят. Вместо этого он снимает ожерелье со своего запястья и кладет его поверх ее камня, закрученные гравировки на них идентичны. Зуко вздыхает и грустно улыбается.
— Синий всегда был твоим цветом.
