Смотрящий за ведьмой

Впервые Джисон увидел Минхо, когда ему еще не стукнуло полные четырнадцать лет. Он до сих пор хранил в памяти тот день: с небом, затянутым сизыми, не по-июльски тяжелыми тучами, сквозь которые безуспешно силились пробиться солнечные лучи; расчесанным в кровь комариным укусом на шее; и тающим в руках рожком ванильного мороженого. Джисон мог с поразительной точностью вспомнить каждую деталь того дня, начиная с утреннего опоздания в школу и банки вишневой колы в обеденный перерыв и заканчивая случайно изорванной страницей учебного пособия, давно нуждающегося в утилизации, столь древним оно было. Странно, но весь вечер накануне, Хан каким-то непостижимым образом предчувствовал их встречу с Минхо. Кто-то скажет: «Глупости!», и, бывало, Джисон сам начинал так думать, делая скидку на свою порой слишком уж обостренную мнительность; но все же… все же он был не в силах позабыть то чувство, которому никак не мог найти объяснения. Будто ты не находишь себе места в зале ожидания на вокзале, предвкушая прибытие сильно опаздывающего поезда, в котором, как ты точно знаешь, везут дорогой подарок. Самый ценный из всех, который ты только мог пожелать. А ведь поначалу Джисон совсем не собирался идти на площадь. Даже противился этому, отговариваясь то одним, то другим. Новый вид бургера в ближайшей к дому кафешке, толкотня в торговом центре в поисках крупных скидок и томик «Наруто» представлял для него, подростка, гораздо больший интерес, нежели вернувшийся из зарубежной командировки оперативный отряд «JYP». Точнее, один из них, ставший известным не только из-за своих успехов, но и потому, что заместителем командира в нем был самый молодой за всю историю организации капитан, Кристофер Бан – то ли иностранец по обмену, то ли метис, взявший псевдоним, то ли и вовсе неведома зверушка; кто ж тогда мог разобраться. А еще в отряде была самая настоящая сирена. И это было невероятным чудом. Можно сказать – диковинкой; ведь подобных ей в Корее было не сыскать. Если бы приятель Джисона, фанатеющий по ведьмам с тем же рвением, что и по айдолам из AKB48, не упросил составить ему компанию для похода на площадь, где отряд Минхо должен был появиться в качестве участника парада, проводимого в честь дня Конституции, кто знает – встретились бы они вообще. И когда. И при каких обстоятельствах. Джисон, впрочем, считал, что их с Минхо встреча произошла бы в любом случае. Просто это было бы делом времени. - Там будет настоящая сирена. Джисон, понимаешь? Сирена! У нас в Корее их… блин, а они вообще есть? Впервые об этом слышу, – взахлеб рассказывал тогда приятель, чьи стены в комнате были увешаны портретами айдолок и смазливых ведьм, с удовольствием поддерживающих сомнительную славу медиа-персон. – Обалдеть. Говорят, что он… это парень, прикинь, даже не баба! Так вот… говорят, он очень красивый. И вообще, едва ли не старшеклассник. Но сука редкостная. Врут, наверное, не знаю. Болтают, что кое-кто из своих уже не раз отхватывал от него леща. То ли в штаны ему лезть пытался, то ли еще что… Такая глупость. Переть против сирены? Да кто бы стал вообще? Ерунда какая-то. Точно врут. Он же твои кишки через нос вынет и тебе же в ухо и вставит, а ты еще спасибо за это скажешь. Короче, у него 85 процентов успешности оперативных действий. Да нет… нет. Ну кто бы к нему полез вообще, а? – присвистнул друг. – Пользоваться «песней» ему, конечно, не разрешается на людях, но, бля, это же сирена! Даже боязно немного… Не… все равно хочу посмотреть на него. Прикольно, скажи? - Ага, – отозвался Хан, думая в ту минуту о чем угодно, только не о мифической корейской сирене. Да и рассказы эти были больше похожи на сплетни и влажные фантазии подростков, нежели на правду. Но через года, лежа в постели с той самой сиреной, ласкающей его тело всю ночь напролет, он говорил: - Я родился для того, чтобы стать твоим «смотрящим». Без вариантов. Мы друг без друга никуда. - Какой же ты удивительный нахал, – вздыхал Минхо, игриво покусывая мочку уха любовника. - Это идет как бонус ко мне такому распрекрасному, – заверял Джисон. - Вот как, – хитро, по-кошачьи жмурил свои огромные глаза Ли. – А скидка выходного дня мне тоже будет? Как постоянному посетителю? Джисон был взаимно любим, купаясь в чувстве, словно в ванной из шампанского. Но так было не всегда. До этого момента Джисону предстояло пройти многое; столь многое, что сейчас, оглядываясь назад, он с трудом мог поверить в то, что вынес на своих плечах то, что мало кто выдерживает. Что не сломался под гнетом насмешек, уныния и равнодушия. А главное, весьма близко познакомился с тем самым качеством, которое никогда не было ему присуще – терпением. Они с Минхо не были друг для друга первой любовью. Сердце шестилетнего Джисона, только-только открывшего в себя силу «гифта», вначале поразил Такседо Маск, а годами позже, в возрасте двенадцати лет, удивительно похожий на него внешне учитель географии. С обоими по понятным причинам не сложилось. О том, что первым чувством Минхо была подруга детства, посещающая ту же группу в саду, что и он; бойкая большеглазая Шин Хена, Джисон узнал случайно, в ходе одной из сплетен. Форменная глупость, но то чувство ностальгии, мягкое и нежное, с которым Минхо вспоминал тогдашние годы, всколыхнуло в душе Джисона черную волну ревности, изрядно смутившую его самого. Полная чушь – давняя подруга детства, совсем ребенок, ныне выросшая и наверняка вышедшая замуж; но именно о ней Ли говорил с такой теплотой, с какой не высказывался ни о ком из своих многочисленных «смотрящих». Когда первая волна силы «гифта» вошла в жизнь Джисона, он не сразу понял того, что с ним произошло, списав проявления силы на свойственные ему с детства неуклюжесть и шустрость. И делал так довольно долго, едва ли не целый год, до тех пор, пока приехавшая в гости бабушка не отругала его родителей как малых детей, вынеся однозначный приговор: - Да куда вы смотрите вообще? У вас ребенок – «гифт!» - Мама, ну что вы говорите такое… – рассмеялся отец Хана и тут же завопил от ужаса: в его сына летел графин, полный воды до самых краев, который свекровь, не моргнув и глазом, собственноручно запустила в голову внуку. – Вы что творите?!? Не смейте! – заорал отец семейства и тут же осекся. Его сын, хохоча во все горло, крепко сжимал в руках графин, который в него швырнула бабушка, стоя в трех метрах от того места, где находился мгновение назад. – Что за… Как это… - Джисони! Ты… Когда ты только… – ахнула мать. - Даже не сомневалась, – бабушка Джисона деловито поправила спадавшие с переносицы очки. – Зря мы, что ли, с ним на заднем дворе мяч гоняем в каждый мой приезд? Но половину воды все же расплескал. Хан уныло повертел графин в руках. - Ничего. Дело наживное, – подмигнула внуку бабушка и Джисон тут же повеселел. - Что же нам теперь делать? – растерялась мать Хана. - Ну, очевидно, взять себя в руки и не опускаться до истерики, которую ты собираешься закатить, – подметила старшая женщина. – Ничего не случилось, радоваться надо. - Чему?! - Тому, что у вас в семье талант. Голодным никогда не останется. И вас не оставит. - Но как же теперь… ведь… такие как Джисони должны вставать на учет, словно скотина какая-то… - А это уже он сам решит, – отрезала бабушка. – Но пока что я не позволю никому из этих правительственных рож соваться в нашу семью. К руководству страны и организациям, курирующим так называемых «одаренных», бабушка Джисона относилась с неприкрытым холодом, и слово свое сдержала. В одиннадцать лет Хан перешел на домашнее обучение, появляясь в школе лишь для того, чтобы сдать контрольные и зачеты. Друзьями его были приятели по интернет-чатам, онлайн-шутерам и соседские ребята. До четырнадцати лет Хан мог оставаться скрытым в тени от глаз организации, но по достижении критической планки возраста был обязан зарегистрироваться, как и каждый «гифт» в стране. Впрочем, особо это ничего не меняло. Принимать решение – работать ли на «JYP» или выбрать любую другую структуру, не имеющую ничего общего с государственными организациями, мог только сам «гифт»; и Хан Джисон исключением в этом списке не был. И так он и жил. В день городского парада, 17 июля, менее чем за два месяца до критического срока регистрации, Джисон думал о новой модели кроссовок, цена на которые отчаянно кусалась, несмотря на бабушкину помощь в виде увесистого конверта с деньгами, билете в кино и сезонном вкусе лимонада в авторском кафе. Работать на «JYP» или на кого-то еще он не собирался. А потом Хан увидел Минхо. - Не то чтобы я питала иллюзии насчет твоей сообразительности, но… – скептически поморщилась бабушка Джисона, когда он объявил ей о том, что собрался не только зарегистрироваться как «гифт», но и записаться на подготовительные курсы, готовящие рекрутов в «JYP». – Я очень люблю тебя, внучек. Больше всего на свете. Ты моя недозрелая ягодка, мой нерасцветший еще одуванчик… мой… неважно… Поверь, это одна из самых романтических и одновременно тупых причин: вступить в организацию ради мужика. Когда Хан показал фотографию «причины» своего отчаянного желания пополнить ряды стоявших на службе «JYP» «гифтов», женщина едва не потеряла дар речи. Глаз фотокамеры поймал Минхо в цепкий плен объектива в тот самый момент, когда Ли обернулся на зов Бан Чана – отчасти кадр из нуар-фильма, отчасти проба для модельной сессии. Снимок, ставший вирусным, распространился в сети за несколько минут после того как был сделан. - Си… сирена, господи боже мой, все святые на свете… Он тебя зачаровал?! – ахнула женщина. - Нет! Что ты! – возмутился Хан. – Когда бы он успел… мы даже не встречались лично… - Господи… еще хлеще. Что на тебя нашло?! - Ну… - Впрочем, не зря говорят, что сирене порой достаточно просто взглянуть на человека. И всё, тот пропал. Не врут, значит. Ах, Джисони, Джисони… - Ну что не так?! - Дурачок ты мой, – сокрушаясь, покачала головой старушка. - Бабуль… - Головушкой ты вроде в последнее время не бился, – женщина внимательно оглядела внука, не преминув пощупать затылок Джисона на предмет внешних ран. - Бабуля! – возмутился Хан. - Самооценка у тебя, надо признать, на зависть, – выразительно фыркнула женщина, скрещивая руки на груди. – Но… да, понимаю, ради такого можно и в организацию вступить, – старушка внимательно вгляделась в лицо зазнобы внука, незнакомой и пугающе прекрасной сирены. – Ишь ты какой... Красивый, спору нет. Глазищи прям как у лесного кота. А нос-то… божечки… Переносицу ему, небось, хирург полдня лепил? - Говорят, что своя. - Мало ли что говорят, – старушка вздохнула. – Ты, мальчик мой, даже на полграмма не понимаешь того, во что ввязываешься. И я сейчас вовсе не об этих дельцах из правительства или их конторке говорю. Добиться любви сирены? Даже если подобное чудо и произойдет… не знаю, счастьем ли для тебя это станет или трагедией. - Скажешь тоже, бабуля! Я ведь ничего еще такого не сделал. - Разве? По мне, так ты все уже решил. Кто-то может и считает тебя легкомысленным и ветреным, но я-то знаю, какой ты внутри. Если тебе что в голову втемяшится… пиши пропало. Вот только на этот раз дело не шутки. Подумай, как следует, Джисони. Подумай, во что ты влезаешь. - Бабуль… - Знаю. Все знаю, – старушка еще раз взглянула на фото сирены, прежде чем передала его обратно внуку. Джисон взял снимок осторожно, за самый краешек, боясь ненароком измять его, даже не замечая того, как нежно, бережно гладит изображенное на фотокарточке лицо ведьмы. «Кем же ты станешь для моего внука, сирена? Погибелью или надеждой…», подумала женщина, но вслух спросила только: - Как его зовут? - Минхо. Ли Минхо. - Уже и имя узнал, значит. Джисон неопределенно промычал вместо ответа. - Клан Ли, значит… Из какой провинции? - Пока не знаю. - Значит, ты не настолько расторопен, как я думала поначалу. Потом расскажешь мне все, что о нем знаешь. - Бабуль! - Но имя для сирены довольно простенькое. А каково его второе имя? - «Бастет». Старушка вопросительно подняла брови. - Так называли древнеегипетскую богиню радости, веселья и любви, – объяснил Хан. Как вовремя он прочитал соответствующий раздел в учебнике по мифологии. Хоть лицом в грязь не ударил. Вот была бы потеха! - На весельчака он непохож. Впрочем, ведьмовские шутки – особый род развлечений. - А еще женской красоты, плодородия и домашнего очага, – добавил Хан. - Что богиня красоты – это я вижу, – съехидничала старушка. – Про плодородие даже спрашивать не хочу. - А еще это богиня кошек. - То есть, ты влюбился в кота, – резюмировала старушка. – То-то я думаю, чего это он мне кошака тетушки Кан напоминает. Помнишь, такой, черный был, с белой подпалиной на животе… только в руки ей и шел. Тебе года три было… Котяра этот тогда еще щенка нашего гонял по всему двору, зараза эдакая. Тот потом целыми днями в гостиной диван зассывал от страха, – женщина покачала головой. – Ну что за день такой сегодня?! Нет чтобы выбрать дворняжку какую. Они хоть преданные и мышей в дом не таскают. - Ну уж как получилось, бабуль. - Паршиво получилось. - Как есть... - Эх… Как тебя вообще угораздило, если ты говоришь, что даже словом с ним не обмолвился? - Не знаю. Просто увидел его. - И всё? - И всё. - Вот как? – старушка окинула внука внимательным взглядом. - Знаешь, бабуль… меня ведь даже не должно было быть тогда, в тот день, на площади. - А почему пошел? - Не знаю. Так получилось. Друг позвал. Я и не хотел, но он настоял. Просто так вышло. - Значит, не просто. Так оно и было. Простым и одновременно сложным. Молнией? Вспышкой? Падением метеорита? Можно было сказать и так. Но, как не назови, одно было ясно. Джисон влюбился. Настойчивая просьба друга, уломавшего Хана составить ему компанию и сходить на центральную городскую площадь, обернулась нечто большим, чем простым времяпрепровождением двух скучающих от безделья подростков. Первый из них получил фото сирены и автограф одного из младших офицеров, второй – сердечную боль, смятение и распахнувшиеся перед ним врата в новый мир, куда прежде даже и не думал попадать. - Вот, смотри! – вопил дорвавшийся до веселья фанат ведьм. - Куда мне смотреть?! Черт, зачем ты меня сюда притащил, мне уже все ноги отдавили! - Ой, да подумаешь, ноги! Там настоящую сирену показывают! - Сдурел? Мне мои ноги дороже! – возмутился Джисон. Толпа напирала на них со всех сторон. Каким-то чудом они с приятелем умудрились протолкнуться к самому краю ограждения, отделяющего дорожное полотно, по которому шли участники парада, от зрителей. Еще немного, и Хан едва не превратился в сушеную воблу, с такими же впалыми боками и выпученными глазами, но громкий окрик одного из патрулирующих полицейских заставил толпу зевак отхлынуть назад, позволив, тем самым, вдохнуть воздух полной грудью и справиться с подступающим приступом паники. В конечном счете Хан мог воспользоваться способностями «гифта» и попытаться попросту покинуть площадь, оказавшись где-нибудь в переулке, если повезет (а не в мусорном баке, как порой с ним случалось); но демонстрировать силу в открытую, на людях, да еще и будучи незарегистрированным, Джисон не хотел. - О, идут, идут! – завопил кто-то сбоку. Толпа дрогнула, но устояла. Хан нервно встрепенулся. Сжимавшаяся плотными тисками людская масса, начинала не на шутку пугать юношу, и всё, чего он хотел в эту минуту, так это просто вернуться домой и завалиться на мягкий продавленный диванчик с томиком манги в руках. - Ох, ты ж… – потрясенно выдохнул приятель Джисона. – Идут! И в самом деле идут! Сони, смотри! Это они… и… твою мать… это сирена! Глянь! Живая! Черт, я реально не верю! До сих пор! Да это же просто охренеть можно! Сони, да ты ж глянь! Глянь!!! – в бок Хана раз за разом впивался локоть ошалевшего от восторга приятеля, но все попытки привлечь внимания друга были излишни. Джисон и так уже смотрел. Полностью поглощенный открывшимся перед ним зрелищем, он не просто смотрел, а был покорен. Перед Ханом предстала та самая сирена. Немногим старше его, ведьма явилась Джисону в образе невысокого худощавого юноши, с огромными чернильного цвета глазами, края которых были вытянуты к вискам, – ни дать ни взять олень-цветок, замерший посреди леса. Но стоило сирене пошевелиться, как Хан в полной мере осознал серьезность своей ошибки. Не олень-цветок, Cervus nippon, а «мини-пума» абиссинка, притаившаяся в ожидании жертвы. Взгляд сирены скользнул по лицу Джисона, всего лишь на долю секунды, но даже такой малости было достаточно, чтобы ощутить себя лягушкой, препарируемой в ходе лабораторной работы, холодно и методично. «Скальпель. Надрез. Еще. Что ж. Ничего интересного. Приступим к следующему». Сирена всматривалась в приветственно орущую толпу взглядом, наполненным странной смесью ехидства и утомленности. Очевидно, ведьма меньше всего желала находиться в центре внимания. И чем больше проходило времени, тем сильнее проявлялось раздражение на красивом лице сирены. Джисон решил, что в списке должностных обязанностей ведьмы, должно быть, есть что-то касающееся публичных появлений, иначе, как бы юношу-сирену заставили делать что-то подобное. Ведьма, конечно, могла отказаться (очевидно, это было в ее силах), и поначалу Хан искренне недоумевал: что же могло послужить причиной тому, что строптивая сирена участвовала в мероприятии, очевидно не доставляющем ей удовольствия – позировании перед толпой. Дурным делом Джисон даже подумал о том, что сирену чем-то шантажируют. Чем только? Да и возможно ли было такое? Но вскоре Хан получил ответ на мучивший его вопрос. И снова ему пришел на выручку друг, ярый фанат ведьм и японских айдолов в одном лице. - Это, наверное, его «смотрящий», – сказал он. Джисон непонимающе уставился на друга. - Вон, – приятель кивком головы указал на сирену. – Тот. С кодовым именем «Инсомниа». - Ты о ком? - О Кристофере Бане. Даже такой лошарик, как ты, не мог не слышать о нем… хотя… Неважно. Он в отряде в роли временного зама. Прикинь, самый молодой зам.командира отряда в истории организации. Кажется, только на днях старшую школу закончил. Ведьме без «смотрящего» никуда. - «Смотрящий»… – выдохнул Джисон. - Ну да, – кивнул его приятель. – Знаешь, что самое интересное? - Что? - Чаще всего ведьмы и их «смотрящие»… это… ну… - Чего «ну»? – не понял Хан. - Бля, ну ты даешь! - Нормально можешь сказать? Че ты мнешься-то? - Ну что ты как ребенок?! Шпехаются они, вот что! Джисон с сомнением оглядел друга с головы до пят: - И зачем им это? - Что? Кому? «Смотрящим»? - Ведьмам. - А чего нет-то? Хан перевел взгляд на сирену, выражающую всем своим видом невыносимую тоску. Если бы ведьма принадлежала роду банши, то давно бы завыла от скуки, которую даже не пыталась скрыть. Выставив одну ногу перед собой, юноша-сирена легонько раскачивался взад-вперед, пряча ладони в карманах длинного форменного плаща, спадающего на черные блестящие сапоги, достигающих самых колен, и тихонечко вздыхал. Оперативный отряд «JYP» замер в ожидании сигнала, позволяющего двигаться вперед, дабы сменить предыдущих участников парада; расположившись напротив того места, где стояли школьные приятели. Джисон, таращившийся на ведьму, мог даже разглядеть ее кожу глубокого теплого тона – будто в молоко ложку меда окунули. Не слишком ровную, как оказалось при ближайшем рассмотрении, с едва заметными следами от давно заживших прыщиков. Что ж, сирена приоткрыла часть своей «человечной» стороны – даже ее не минули прелести гормонального взрыва, знакомого каждому подростку. Еще одним проявлением «несовершенства» внешности ведьмы была чуть большая по размеру, чем нижняя, верхняя губа. Капризно изогнутая и вздернутая, будто у крольчонка, готовящегося чихнуть, она, впрочем, делала ведьму еще прелестнее и добавляла к образу чувственности. Целовать такие губы, наверное, было неописуемым наслаждением. И, кажется, кое-кто их уже испробовал. - Эй, ну ты чего? – крепко сбитый парень подошел к сирене и несильно, слишком игриво для того, чтобы это было расценено как проявление обычного дружеского расположения, подпихнул ее в бок. – Выше нос! Мы тут на пару часов, не больше. - Самое то успеть повеситься, – с кислым видом ответил Минхо. - Скажешь тоже, – хмыкнул Бан Чан. – Зато потом целый вечер в нашем распоряжении. Можно раздавить по бутылочке соджу и накатить на свиные ребрышки в остром соусе в нашем любимом ресторанчике. Как думаешь? - На что ты меня подбиваешь? – сирена сузила глаза в хитром прищуре. - Не могу же я вот так сразу потащить тебя в постель. - С чего бы? Обычно ты не расшаркиваешься на прелюдии. - Знаю. Но тебе-то они нравятся. - Решил мне угодить? - Почему нет? – Крис опустил ладонь вниз, недвусмысленно скользнув ею по талии ведьмы. Джисон, не слышавший из разговора ни слова, да и опыт в любовных делах имеющий весьма скудный, безошибочно почуял правоту недавних слов приятеля, касающихся теории о близких отношениях ведьм и их «смотрящих». Сердце Хана неприятно заныло. Что ж. Кажется, один из таких примеров предстал перед ним воочию. Но Джисон был слишком нахален, наивен и влюблен, чтобы подобное зрелище оттолкнуло его или ослабило пыл. До самого конца парада он неотрывно следил взглядом за сиреной, без малейшего усилия покорившей очередное юное сердечко и даже не ведающей этого. Но именно в тот самый день, начавшийся с простых желаний; таких как выпить банку вишневой колы и попробовать новый вид бургера, и закончившийся ливнем, затянувшимся на целую неделю; решилась его судьба. Через пару месяцев Хан заполнил не только форменный бланк на регистрацию его как «гифта», но и заявление на поступление на подготовительные курсы под эгидой корейского корпуса «JYP». Родители его находились в шоке. Бабушка же тихо посмеивалась под нос. На потоке Хан был самым юным. Завести дружбу у Джисона ни с кем не вышло. Будущие однокашники словно побаивались Хана, глядя на юношу с непонятным для него подозрением, на поверку оказавшимся обычной завистью, испытываемой к невероятной даже для «гифта» скорости обучения. Слова, обращенные к одногруппникам, повисали в воздухе, а за один обеденный стол к Джисону попросту отказывались подсаживаться. Но Хан не унывал. Дружба была бы приятным бонусом к обучению «гифта», но записался он на подготовительные курсы вовсе не для этого. Перед глазами Джисона стоял черный, по-кошачьи глубокий взгляд сирены, чье имя он отныне шептал по ночам, отирая перепачканную в сперме руку о простыни (Ли Минхо. Ли… Минхо… Минхо…). Только мечта о встрече с ведьмой, покорившей его сердце, не позволяла юному «гифту» сдаться и отступиться от намеченной цели: стать не просто офицером «JYP», а бессменным «смотрящим» ведьмы Ли Минхо. Спасать мир могли и без него, но лично для себя Джисон эгоистично желал маленький его кусочек. Ради этого он был готов не спать ночами напролет, штудируя невыносимо скучные книги, чего прежде никогда не делал, и взращивая тело силовыми тренировками, поставив на кон двойной сэт с Биг-Маком и горячий вишневый пирожок. Томики манги отныне пылились где-то под кроватью, а беговые кроссовки пришли на смену ультрамодным, годящимся лишь для выхода в ночной клуб. Вот только сказки, которую «гифт» рисовал в своем воображении, не произошло. За полтора года после вступления Хана в ряды «JYP» он сталкивался с Минхо от силы раза три, а все, что тот сказал о нем, было вялое удивление насчет продолжающего опускаться возрастного ценза рекрутов. И всё. Джисон находился в растерянности. Его заветная «звезда», сияющая в небе, виделась совершенно недостижимой холодной вершиной. Бездушная и далекая, она казалась ни в чем незаинтересованной, в том числе и ни в одном из своих соглядатаев. Ли Минхо и правда менял «смотрящих» как перчатки. Среди них не встречалось ни одного похожего на другого. Травники, регенераторы, слухачи, была даже парочка обычных людей, не продержавшихся на своем посту и половины положенного срока (и уволенных по особому распоряжению Пак Джин Ена). Ни с кем из них сирена близка не была и дружбы не водила, за исключением, пожалуй, двух персон: угрюмого коротышки-бойца по имени Со Чанбина, которого делать своим «смотрящим» почему-то не спешила, и Кристофера Бана, с которым банально спала, когда на то возникало желание. Крис, отношение к которому у Джисона поочередно менялось, от пункта «клевый чувак, надо признать» до «ненавижу всем сердцем, хоть бы у него член отсох, почему он, а не я?», своей откровенной влюбленности в сирену не скрывал. Но отношение ведьмы к Бан Чану нельзя было назвать простым. Своим «смотрящим» его Минхо тоже не делал. И никто не мог взять в толк, почему. Пару раз Хан натыкался на сирену и зам. командира в закоулках темных коридоров, и слышал, как Кристофер упрашивает сделать Минхо выбор в его пользу. Но каждый раз сирена уходила от ответа, не объясняя причину своей нерешительности. Отчасти это радовало Хана, но лишь отчасти. Ли Минхо поддерживал с Бан Чаном настолько однозначную связь, нисколько ее не скрывая, что сердце Джисона рвалось на куски каждый раз, когда он видел уезжающих вместе любовников. Когда же Ли переехал к Кристоферу, прожив с ним около двух лет, Хан и вовсе едва не покинул организацию. Однажды Джисон застал любовников, занимающихся сексом, в читальном зале библиотеки, поздно вечером. Очевидно, предположив, что все рекруты и студенты давно разбрелись по домам, они решили предаться плотскому развлечению. Парочка даже не заметила постороннего юношу, застывшего соляным столбом, продолжая совокупляться под сопровождение хриплых стонов и звуков влажных шлепков тела о тело. Бан Чан крепко сжимал пальцами крутые, мокрые от пота бока Минхо, пока его толстый, обрамленный густыми завитками лобковых волос член погружался в анус сирены. Ли полулежал на библиотечном столе, придерживая ладонями разведенные в стороны бедра, тем самым давая возможность Кристоферу войти в него так глубоко, как тому захочется. Член Минхо стоял колом и пальцы любовника мягко поглаживали ствол пениса Ли, из уретры которого уже тянулась тоненькая белесая ниточка эякулята. - Хо~я… – стонал Бан Чан, сильными толчками приближаясь к собственному оргазму. Семя Кристофера выходило из ануса ведьмы, стекая по ее бедрам и коленям, и не успевал Минхо оттереть сперму любовника ладонями, как тот начинал новый заход, терзая расслабленные стенки сфинктера сирены твердым как камень членом. Бан Чан не давал Минхо не секунды передышки, словно боялся упустить его из рук, и все продолжал и продолжал наполнять зад любовника семенем. – Давай… – стонал Крис, – поедем домой… я хочу тебя там… всего… хочу, чтобы ты забрался на меня… как ты это любишь… хочу вставлять тебе до самого утра… Хо~я… вот так… да… ммм… почему ты не хочешь сделать меня своим… Хо~я… - Трахай! – приказал Ли, обрывая очередную просьбу Бан Чана присвоить ему статус «смотрящего». Но Джисон этого уже не слышал. Глотая горькие слезы, он брел по коридору прочь, не в силах заглушить звучащие в голове стоны Минхо. Хану было так дурно от сцены в библиотеке, что едва не вырвало. Последнее, что он увидел, покидая свой позорный пункт наблюдения, это искаженное мукой наслаждения лицо Минхо. Бан Чана он больше не ненавидел. Не за что было. Сирена ложилась под него добровольно и с явным желанием, на что Джисон никак не мог повлиять. Реальность вокруг Хана все больше приобретала сладковато-гнилостный привкус безумия, и он окончательно перестал понимать, что делает здесь, тратя впустую драгоценные капли жизни, и зачем. Неужели ему больше незачем быть тут, нежели предаваться пустым мечтам о теле прекрасной ведьмы, которая даже его имени знать не знает? В глазах сирены Джисон оставался ровно тем, кем являлся в тот момент в повседневной жизни: нескладным щуплым подростком, одетым в нелепые худи и бейсболки, нервно расчесывающим усыпанные прыщами щеки и постоянно невпопад смеющимся. Самый большой знак внимания, который получил Хан от Минхо, был мимолетно скользнувший по лицу «гифта» взгляд, в котором не отражалось абсолютно ничего – ни интереса, ни презрения, ни хотя бы раздражения. Ли смотрел на Джисона как на пустое место, но, справедливости ради, нужно было признать то, что таковым он и являлся в те дни. Никем. Одним из младших рекрутов: еще недавно вышедшим из позднего детского возраста, то горластым, то тихим; с карманами курток, полных оберток из-под чупа-чупсов, и ветром в голове. Толпа рекрутов, пожирающая Минхо глазами и одновременно страшащаяся его до колик в животе, расступалась перед сиреной, как волны перед парусником; пока Ли, будто вступающий в разгар битвы галеон, шел по коридорам учебного корпуса, внешне холодный, но в сердце едва справляющийся с раздражением. Каждый день происходило одно и то же: перешептывания по углам, да щелканье камер телефонов исподтишка. И Джисон с его детскими восторгами и щенячьей любовью был всего лишь одним из тысяч «винтиков» системы, при ближайшем столкновении с сиреной теряющих дар речи от волнения. Не хуже и не лучше других. Скажи тогда кто Джисону, что спустя время ведьма не только возьмет его в свои «смотрящие», вверив сердце в руки мальчишки двумя годами младше ее, но и скажет: «Я тоже люблю тебя. Будь моим навсегда» – он бы и сам в это не поверил. Но, в сущности, а что сам Джисон мог знать о Минхо, кроме штамповки-информации, предназначавшейся для скармливания толпе? Одно дело – мечта, недостижимая и далекая, о которой так приятно грезить по ночам, в бреду нарастающих с каждым годом плотских желаний. Другое же, встать если и не на одну ступень с партнером, то хотя бы с уверенностью держать его ладонь в своей. Вручить свою душу и сердце гневливой сирене. Минхо довольно быстро утерял сказочный флер в глазах влюбленного Джисона, с ужасом и досадой осознающего, что характер чаровницы-сирены крайне далек от волшебного. Ли были не чужды раздражительность и сварливость, отчего он порой становился похож на ворчливую аджумму, цепляющуюся по мелочам. Только годами позже Хан понял, что никак не мог осознать разницу между принципиальностью, дотошностью и высочайшим уровнем самокритики. Да и едкий юмор сирены порой вводил окружающих людей в настоящий ступор. У Джисона ушло немало времени на то, чтобы понять, что подобным образом сирена просто-напросто целенаправленно отпугивала от себя личностей слабых или же двуличных, не желая тратить на них свое время и силы. Минхо по возможности пытался создать вокруг себя кокон комфорта и спокойствия, пусть даже внешнего; в пику опасностям боевых заданий и собственной крайне пугающей способности – некромантии. Расположения к ведьме та не добавляла, наводя священный ужас на людей и «гифтов», в глазах которых лунная сирена представала ничем иным, как живой шкатулкой Лемаршана. Использовать которую, впрочем, в руководстве организации зазорным не считали, не делая скидок на мнение сирены, прибегающей к использованию способности едва ли не из-под палки, лишь в случае крайней необходимости. С каждым таким «сеансом» Минхо будто становился ближе к «той», хтонической стороне; теряясь в холоде потустороннего мира, соблазняемый шепотом бесплотных духов. И каждый раз Джисон возвращал Ли обратно, в мир живых, согревая тело любимого, содрогающееся от ледяного холода, своим теплом. - Ты горячий как печка… я чувствую тебя, Хани… так хорошо… – шептал Минхо, и Джисон сжимал его в своих объятьях еще сильнее. Тот, кем он поначалу восторгался, а позже не понимал и едва ли не страшился, был всего лишь человеком. Любимым. Незнакомцам сирена часто виделась желчным и холодным существом, но для него, Хана, открылась с иной стороны: ласковой и нежной. Сердце Ли Минхо было столь огромным, что в нем хватило бы места на целую вселенную. В их первое утро, когда Минхо вышел на кухню с гнездом всклокоченных волос на голове, подслеповато щурясь через стекла очков в старомодной оправе, Джисон понял, что его сердце не ошиблось. Помимо прочего, он получил несравнимо больше того, о чем мог только мечтать. Расчувствовавшись, Хан едва не пустил слезу, и, увидев то, как глаза любовника наполняются влагой, Минхо не на шутку перепугался: - Ты… что… что-то не так? Тебе все-таки было больно ночью, да?.. Черт… я не… - Хен, – Джисон покачал головой и улыбнулся, – все в порядке. - Но ты… - Все хорошо. Все просто отлично. Мне было хорошо. Очень хорошо. И ты был чертовски хорош, – Джисона переполняла нежность и, считав искренность его слов, Минхо откликнулся осторожной мягкой улыбкой. У Ли было огромное сердце, упрямый характер и океан предубеждений и осторожности. То, что Джисон видел, как холодность, оказалось жестким выставлением личных границ. То, что смотрелось ерничеством и насмешкой, было неловкой попыткой заставить зеленых новичков задуматься о правильности своего выбора. То, что казалось равнодушием, являлось элементарной стеснительностью. То, что звучало болезненной остротой, было весьма специфической манерой шутить. Минхо по-настоящему удивлял собой. Он представал перед воображением незнакомцев плотно запертым ларчиком, ключ к которому едва ли было в силах кому-то подобрать. Ломать голову над этой загадкой можно было годами, но все попытки решить ее рисковали остаться безуспешными. Но когда крышка сундучка отворялась для небольшого числа избранных, то их взору открывалась чудесная картина. Среди драгоценных камней и жемчугов, среди дорогой парчи и золота лежало, беззащитным, белоснежное мягкое перо – душа лунной сирены. И однажды Джисон увидел её. Так случилось, что обычным сентябрьским утром, отличающимся от подобных себе утр лишь тем, что это был день его рождения, Хан взглянул на Минхо по-новому, совсем иначе. Погода в Сеуле не задалась еще с прошлого вечера, сбивая горожан с ног порывами ветра, пришедшего с берегов Японии. До начала очередной лекции, «Основ логики и методологии», дисциплины, которая вызывала в Джисоне только одно желание – как можно быстрее выйти в окно, оставалось не более часа. Однокашники расползлись кто куда. Некоторые осели в ближайшем кафе, затарившись дешевой бурдой, по недоразумению названной кофе. Кто-то слонялся по коридорам учебного корпуса. А кто-то, как Хан, изо всех сил пытался продрать глаза и решить домашнее задание в виде логических задачек, подготовить которое благополучно позабыл. Кан-сонсэнним, преподаватель мировой философии, отменил обе лекции, стоявшие по расписанию раньше «Основ логики», сославшись на внезапное ухудшение самочувствия, и поэтому в распоряжении «гифта» оказалось немного времени, чтобы попытаться нагнать упущенное. Не сказать, что это было чем-то удивительным. Кан-сонсэнниму в начале следующего месяца исполнялось восемьдесят, и преподаватель философии, увы, не принадлежал к той редкой группе стариков, которые оставались до самой кончины в ясном сознании, бодрыми и веселыми. Хан отказывался понимать, почему Кана все еще держат в преподавательском составе, когда у него периодически случались откровенные провалы в памяти, а на помощь ему то и дело прибегали студенты старшего курса или даже младшие тренеры, чей рабочий график еще не был забит до отказа. Однажды заканчивать лекцию вызвался сам Кристофер Бан, и Джисон, только-только рискнувший залезть в рюкзак за протеиновым батончиком и перекусить, едва не свалился со стула от изумления. Стоило признать, что учебный материал Бан Чан подавал в легкой и доступной пониманию форме, не брезгуя практическими примерами из жизни. В целом, Хану нравилась манера Кристофера взаимодействовать с аудиторией, да и его общую эрудированность отрицать было попросту глупо. Правда, в последнее время Бан заметно сдал в эмоциональной части подачи – злые языки судачили, что небезызвестная сирена дала ему от ворот поворот, причем как в качестве кандидата на роль «смотрящего», так и секс-партнера. Джисон не мог толком объяснить, что чувствовал по этому поводу. Ли Минхо давно превратился для него больше в зыбкий образ, на который удобно дрочить по ночам, нежели в живого человека из плоти и крови. Этакий аналог айдолов, на которых когда-то буквально молился его школьный приятель. Порой Хан наталкивался на сирену в хитросплетениях учебных коридоров или библиотечных залах, но никогда вне их стен, будто Ли Минхо был призраком, неспособным выйти наружу, на улицы Сеула, в мир живых. Джисон привык наслаждаться своими давними неоткрытыми чувствами к Минхо, и с некоторого времени стал осознавать тот факт, что иллюзорность такого положения отчасти ему нравится. Минхо мог принадлежать Джисону, даже не ведая об этом. Живя, дыша, сражаясь с кем-то в реальности и занимаясь любовью – в мыслях Хана он всегда был рядом с ним. Образ Ли имел мало что общего с собой реальным; Джисон это вполне осознавал, но за невозможностью иметь большее удовлетворялся и столь немногим. Учеба и профессиональные тренировки «гифта» с некоторого времени стали приносить Хану искреннее неподдельное удовольствие. Сам не замечая того, Джисон постепенно становился частью системы, обзавелся парой хороших друзей и ключами от съемной квартиры, которую делил с двумя «гифтами» с параллельного потока. То, что начиналось с пустых мечтаний перевозбуждённого подростка, грозилось стать делом всей его жизни. Хан имел таланты в разных сферах, что, конечно, не могло остаться не замеченным преподавателями; однако вспыльчивость и чувствительность его натуры рисковали свести все достоинства на нет. Усидчивостью и вдумчивостью Джисон похвастаться не мог. Хану не хватало сильной руки, которая усадила бы его за лекционный стол. Стороннего разума, который он мог уважать и к которому прислушивался бы, ставя для себя в пример. Внимательных глаз, разглядевших ошибки. Не было рядом с ним того человека, который научил бы видеть прелесть в мелочах, чувствовать их вкус и ценить его. Слишком грандиозные планы Джисона, чего бы они ни касались, без подготовленной базы и предварительной схемы действий, каждый раз рушились под грузом пустых метаний и страхов. Любая неудача, даже самая мелкая, расстраивала юношу так сильно, как если бы она была тем последним, что он собирался сделать в жизни. Хан пылал энергией, но совершенно не умел управлять ее потоками, отчего быстро выдыхался и впадал в сплин, приводящий к долгому перерыву, лежанию в кровати и залипанию либо в потолок, либо в ноутбук, за экраном которого он часами следил за судьбами персонажей сериалов канала Netflix. Иногда его это злило. Иногда было наплевать. А порой руки буквально опускались, настолько безнадежным все начинало казаться. Действительность, окружающая Джисона, часто виделась ему слишком принципиальной и пресной. Хан нуждался в непрерывной энергетической линии, не позволяющей его личному внутреннему заряду быстро истощиться, но при этом и не перенасытить силой. А когда требовалось – забрать избыток энергии и погасить излишнее возбуждение. Мечта, да и только. Кто бы мог такое сделать? Этого Джисон не знал. Иногда он проводил совместную тренировку на пару с Чанбином, но стиль их энергии настолько разнился, что мощная волна силы полугнома перенасыщала Джисона, но не гармонизировала поток его пси. Искры внутренней энергии Хан Джисона были слишком хаотичны, остры для энергии Чанбина, текущей раскаленной лавой, и не способны были стать для нее теми самыми удерживающими берегами, в которых та нуждалась. Каждому из них требовалось что-то особенное, свое, специфичное, но пока что они, худо ли бедно ли, справлялись и вдвоем. Втроем, если было взять во внимание Бан Чана, неожиданно примкнувшего к их небольшой компании. Минхо же его никогда не сопровождал. Зато через какое-то время в их круг затесалась другая ведьма, первая на веку Джисона, с которой он так сильно сблизился. Ким Сынмин. Норна, выдающая колкие шутки с таким выражением лица, как будто попеременно впадала в дзен и считала в уме в столбик. - Кошелек или жизнь? – это было первым, чем поинтересовалась норна при знакомстве с Джисоном. А потом, не без удовольствия отметив выражение шока на лице «гифта»-ровесника, добавила: – Шучу, конечно. Что ж я, не человек, что ли, хоть и ведьма? Можно и банковскую карту. В подобной манере Ким Сынмин и продолжал общаться в их маленькой компании, роняя то и дело полузагадки-полупредсказания. А делал ли он это шутя или серьезно, сразу и сказать было нельзя. Так и в день рождения Джисона, Сынмин был первым, кто поздравил «гифта», подняв его за минуту до звонка будильника. - Ты стал совсем взрослым, – подметил он. – Что ж, теперь тебе можно его. - Ты хотел сказать «всё»? – перепросил Хан, еще толком не успевший проснуться. За окном угрожающе выл ветер и настроение было ни к черту. - Я хотел сказать то, что я хотел сказать, – парировал Ким. - Господи… что ты несешь… - И возьми с собой зонтик. - Сегодня же дождя не обещали. - Как хочешь. Потом спасибо скажешь. - Не скажу. Отстань. - Скажешь. Можешь прямо сейчас сказать. - Да боже мой… Спасибо. Доволен? - Пожалуйста. Не придав сакрального значения туманным словам Сынмина, любящим перемежевывать крохи истины и воображаемого, Джисон все-таки рисковать не стал – прихватил с собой старенький мамин зонтик, цветастый и изломанный. Но лучше было так, чем повторять прошлый опыт, когда Хан остался без зонта и, попав под ливень, в итоге промочил ноги и простудился самым позорным образом. На этот раз норна не солгала: дождь начал моросить, как только Джисон покинул дом. Но, тем не менее, не преминула подложить настоящую свинью, не удосужившись сообщить об отмене лекций старого Кана. Пообещав навалять Ким Сынмину по первое число, Хан безуспешно попытался обменять воны на стаканчик американо из старенького кофейного аппарата, притулившегося рядом с кабинетом пластического искусства. Машина с минуту покряхтела, сожрала розовую пятитысячную банкноту… и оставила Джисона ни с чем. Об этом норна тоже не предупредила. Истратив на кофейный аппарат весь богатый запас мата, который Хан за годы учебы в «JYP» пополнил до отметки «продвинутый пользователь», юноша понурил голову и побрел по коридору. Оставшись без кофе, но с двумя часами свободного времени и женским зонтиком в руках, Джисон не упустил из памяти тот факт, что к следующей лекции, «Основы логики и методологии», не готовился от слова «совсем». Сидя на подоконнике центрального холла, сражаясь с отвращением и медленным интернетом, он наугад проставил галочки в опросном листе методички, а затем отправился в ближайший сквер – рисовать в воображении планы мести Ким Сынмину и морально готовиться к двум академическим часам занудства и придирок. Затянутое хмурыми тучами небо плевалось мелким дождем, изрядно портя настроение, но звонок родителей и бабушки, а затем и Со Чанбина, гнусаво провывшего поздравления в трубку, добавили в серое утро немного ярких красок. Айфон методично оповещал о входящих сообщениях, но усесться на скамейку и прочитать их все, до последнего, возможности не предоставлялось. Все до одной, лавочки блестели от воды. Дождь изрядно пропитал деревянные перекладины, не оставив ни одного сухого сантиметра пространства. Искать навес или попробовать попытать удачи в ближайшем кафе было бы пустой тратой времени. Тяжело вздохнув, Джисону пришлось принять происходящее как данность. Оставалось лишь надеяться на то, что вечер пройдет иначе: за воплощением плана мести Ким Сынмину, а также несколькими литрами пива и барбекю, которое руками Бан Чана выходило на славу. Может быть, если повезет, Крис даже что-нибудь расскажет из случаев боевой практики. Может быть, даже упомянет о Минхо. Вздохнув, Джисон с шумом раскрыл над головой зонт, скрипнувший с таким стоном, будто готовился отдать богу душу, и готов было уже развернуться, чтобы покинуть негостеприимный сквер… как вдруг замер, услышав до боли знакомый глубокий голос, схожий с мурлыканьем мартовского кота. Минхо. «Ебаная ж ты срань!», с чувством матюгнулся Хан и, спохватившись, поблагодарил себя и вселенную за то, что сделал это не вслух, а мысленно. Первой мыслью Джисона было сбежать, быстро и позорно. Второй – сделать вид, что оказался в парке случайно, что в целом соответствовало суровой действительности. Третьей – начать подозревать Ким Сынмина в заговоре. Зонт, отмененные пары, сломанный кофейный аппарат и неудачная прогулка начали складываться в мозгу «гифта» в виде причудливого ребуса, разгадать который очень хотелось, но пока не получалось. В конечном счете Хан принял решение в пользу четвертой мысли и начал осторожно, с грацией раненого слона, красться на источник звука, голос сирены. Отчаянно сражаясь с порывами ветра, так и норовящего вырвать зонт из рук, Джисон пытался изо всех сил прислушаться к тому, что говорил Минхо. «- Наверное, все это чудесно! - сказал Амур», – произнес Ли таким тоном, будто кому-то читал сказку. Хан замер на месте, ожидая, что сирене ответят, но рожденный воображением «гифта» собеседник Минхо либо молчал, либо его не было вовсе. Последнее обстоятельство едва ли можно было назвать обнадеживающим, ведь Джисону не на что было рассчитывать в отношении ведьмы. Но почему-то сердце парнишки трепетало, будто крылышки маленькой птички, попавшей в капкан: больно, страшно, но все еще теплится надежда обрести желанную свободу. Напрасно. «Амур вздохнул, и по его щеке скатилась слеза. - Милый соловей, попроси море прийти сюда хотя бы на один день», – продолжал напевать Ли. «Вряд ли Минхо разговаривает сам с собой», подумал Джисон. «Хотя…» Хан сам до конца не понимал, на что рассчитывает и о чем думает, крадясь по тропинке, густо заросшей травой. Но когда «гифт» достиг заветной цели и выглянул из-за ствола старого дуба, послужившим ему импровизированным убежищем, то обмер, не зная, как реагировать на развернувшуюся перед его носом картину. Подобного он точно не ожидал увидеть. Ли сидел на корточках, нависнув над самой землей для лучшего сохранения равновесия, не обращая внимания на то, что край его брюк пачкается в мокром песке. Над головой он держал зонт алого цвета, по лепесткам купола которого сбегали крупные дождевые капли. Другой рукой Минхо держал стик с влажным кошачьим кормом, который протягивал уличному коту, сидящему у самых его ног. Зверек жадно поглощал угощение, едва не давясь кусочками еды. Очевидно, уличный житель давно не ел, иначе бы не подпустил ломящегося сквозь кусты Джисона так близко. Не переставая прясть ушами, и то и дело косясь на «гифта», кот продолжал глотать фарш, почти не тратя время на пережевывание. Голод был сильнее страха. Тем более рядом сидел Минхо, будто большой кот-вожак, ведущий свою песню, успокаивающую и обнадеживающую. Джисону показалось, что он бредит. Теперь-то «гифт» понял, что происходило у него на глазах. Сирена зачаровывала пугливого кота сказкой. - Только не шуми, – мягко произнесла ведьма, и Хан понял, что эти слова Минхо адресовала ему, а не коту. – Мне стоило больших усилий успокоить его. Слишком уж часто люди его обижали. - Я не… - Тихо. - А… прости… - Хм, – Минхо перевел взгляд на жмущегося к краю тропинки Джисону. – Прогуливаешь? - Чего? Нет! – возмутился Хан. – Я не… С чего ты взял, что я вообще студент? - Не пугай кота. Орешь как труба иерихонская. Что в учебке тебя слышно, что здесь. - Ой. Прости… те. «В учебке?.. Когда это он там меня…» - Не надо со мной так формально. - Я перед котом тоже извиняюсь, – буркнул Джисон, теряя слабую нить мысли. Ли изогнул губы в усмешке. - Вот как. Не зная, что ответить, Хан пожал плечами. - Дождь идет, – сказал он невпопад. - Очевидно. - Меня зовут Хан Джисон, – зачем-то представился юноша. «С чего я это вдруг? Ему же все равно…» - Хм, – отозвалась сирена. - Ты… ты его зачаровал? - Кого? – Минхо удивленно взглянул на Джисона. – Кота? - Ну да… - Ты сейчас шутишь, что ли? - Да нет, я вполне серьезно говорю. - Зачем мне так поступать с ним? В чем смысл? - Ну… чтоб покормить. - Мне не нужно этого делать, – с укоризной в голосе ответил Ли. – Он и так доверился мне. «Это я вижу». Джисон понимал бродячего кота как никто другой, продолжая наблюдать за зверьком, жадно слизывающим кусочки мясного фарша из стика. - Иди сюда… – вдруг позвал Ли. – Хан Джисон. Юноша хлопал глазами, не веря своим ушам. - Что-что? - Иди сюда. Сядь рядом. Только не ломись как слон. Тихонько. - А… - Не хочешь? – поинтересовался Минхо. - Хочу, конечно, – уверенно заявил Хан, делая шаг вперед. Кот мгновенно перестал есть, с опаской глядя на незнакомца и прикидывая в уме: бежать ли ему прочь, или все же рискнуть и завершить начатую трапезу; больно уж вкусным угощением потчевал его человеческий собрат, и слишком уж долго желудок оставался пустым. Джисон сложил свой зонт и нырнул под купол другого, алого, принадлежащего Минхо. Кот окинул незнакомого юношу оценивающим взглядом и решив, что этот человек не представляет для него опасности, продолжил обедать. - Он – настоящий боец, – сказал Ли, глядя на зверька с такой нежностью, что у Хана едва не захватило дух. Джисон словно впервые увидел Минхо, столь непохожего на себя привычного, что казалось, будто перед ним находится совсем другой человек, незнакомый ему. Так оно и было, если подумать. Хан ощутил, что снова погружается в омут давних чувств, но больше не испытывал мук. Он чувствовал лишь прилив энергии. Странной, покалывающей кончики пальцев крохотными кусачими разрядами. Не пугающими, но приятными. - Кажется, ему нравится, – отметил Джисон. Кот поглощал корм с таким аппетитом, что даже урчал от удовольствия. - Да, – улыбнулся Ли. – «Ягненок-курица» – настоящий хит сезона. У этого парня есть вкус. - Похоже на то, – согласился «гифт». Минхо смотрел на кота, а Джисон на Минхо. А потом Ли вдруг поднял на Хана свои огромные черные глаза и наконец-то увидел его. - Хан Джисон… – сказал Минхо. - Ага, это я… – юноша смотрел в глаза ведьмы и падал в них, как в омут. Тонул, но не боялся этого. Да и чего было бояться, когда сама Вселенная говорила с ним? Более того, отвечала ему. - Приятно познакомиться, – улыбнулась сирена. – Меня зовут Ли Минхо. И как только ведьма произнесла эти слова, плотные тучи над головами юношей расступились в стороны, открыв лучам сентябрьского солнца путь на землю – слабым, едва ли согревающим тело, но ласковым и долгожданным. Один из таких лучей, обретя форму солнечного зайчика, скользнул и по спинке кота, подсвечивая его пепельно-серую шерсть изнутри, придавая вид легкой дымки. Дождь иссяк, а оставшиеся висеть на листьях деревьев и траве капли влаги заблистали изнутри миниатюрными радугами-близнецами. - Приятно. Мне тоже приятно. Очень. Джисон завороженно смотрел на ведьму, не в силах отвести от нее взгляда. На левом крыле носа сирены красовалась крохотная, едва заметная глазу родинка, придающая лицу Минхо миловидности. Прежде Хан её совсем не замечал. Как странно. «Божечки… Все-таки бабушка была права. Он меня зачаровал…» - Смотри, Хан Джисон, – Минхо запрокинул голову вверх, и длинная челка откинулась с его лба назад, на затылок, густой тяжелой волной. – Дождь закончился. - Точно. - Думаю, остаток дня будет сиять солнце. - Наверное. - Ты всегда соглашаешься со всем, что тебе говорят? – насмешливо уточнил Минхо, стрельнув взглядом из-под занавеса длинных ресниц. - Нет. И вообще, я очень упрямый, – невпопад ответил Хан. - Вот как? – хитро прищурился Ли. – Тогда скажи мне что-нибудь такое, чего я еще не слышал. - Эмм… - Не можешь? – вздохнула сирена в притворной печали. «Он… Какой же он…» - Эм… - Не можешь… - У меня сегодня день рождения, – выпалил Джисон. - Вот как? - Ага. - Ты ведь придумываешь, да? - Я честно говорю! Ли внимательно посмотрел на собеседника, словно оценивая правдивость его слов. Хан замер. Посчитав слова Джисона за искренность, Минхо склонил голову вбок (в мочке его уха блеснула крохотная сережка-гвоздик, с которой принялся играть один из солнечных зайчиков) и тихо, но ясно промурлыкал; как если бы являлся котом, выказывающим свое расположение к человеку: - С днем рождения, Хан Джисон. Желаю тебе счастья. От всего сердца. Уверен, что так оно и будет. И ни капли в этом не обманул.

Сказка Дональда Биссета «Амур и соловей»

Однажды в Лондон прилетел соловей. Он сел на фонтан посреди площади Пикадилли и запел для Амура - крылатого мальчика с луком и стрелами, который стоит высоко над фонтаном. Была темная летняя ночь, и соловей пел о деревьях и цветах за городом, о море и синих волнах с белыми гребешками, набегающих на рыжеватый песчаный берег, о детях, которые играют, строят песчаные замки, запускают воздушных змеев, едят конфеты, плавают и катаются на лодке по морю. - Наверное, все это чудесно! - сказал Амур. - А здесь только автобусы и такси, машины и люди, которые вечно спешат на работу или за покупками. Как бы мне хотелось, чтобы здесь было море! Амур вздохнул, и по его щеке скатилась слеза. - Милый соловей, попроси море прийти сюда хотя бы на один день. - Хорошо, попрошу, - сказал соловей и улетел. На другой вечер, как только начали зажигаться звезды, соловей прилетел на берег моря, сел на пенек и запел о мальчике, который стоит один-одинешенек на верхушке фонтана в далеком Лондоне. Ветер унес его песню в море, и волны тоже услышали ее. Соловей пел всю ночь и улетел только с восходом солнца. Однажды, когда лондонцы вышли на улицу, чтобы идти на работу, они не узнали свой город. На площади Пикадилли разлилось настоящее море, по нему ходили волны, бившие о песчаный берег Риджент-стрит и Шефт-сбери-авеню. Светило солнце. А вместо автобусов, такси и машин по улицам плавали лодки. Люди сбрасывали шляпы и одежду и надевали купальные костюмы, дети приносили ведерки и лопаты и садились играть в песочек. А некоторые верхом на доске неслись по Хаймаркет, взлетали на светлые гребни волн и, проплывая мимо Амура, обдавали его брызгами, и он смеялся от радости. К вечеру собрались грозовые тучи, небо потемнело и полил ливень. А когда он кончился и небо очистилось, площать Пикадилли выглядела, как и прежде - статуя Амура посередине, а вокруг автобусы и такси, машины и люди, машины и люди... Как только стемнело и все разошлись по домам, опять прилетел соловей и сел на фонтан. - Спасибо тебе, соловей! - сказал Амур. - Это было чудесно! Скоро опять начался дождь. Соловей нашел себе сухое местечко у ног Амура, спрятал голову под крыло и крепко заснул.