***
Первым, кто пал жертвой врожденного дара Минхо, «песни сирены», стала ворчливая старуха-соседка, на дух не выносящая младенцев, кошек и вообще все живое, находящееся в радиусе десяти миль от ее халупы. Бесцеремонно ввалившись в дом Ли, старушенция с порога заявила молодым родителям о том, что не преминет вызывать полицию каждый раз, когда их младенцу вздумается поорать, чем бы это ни обусловливалось: холодом, голодом или желудочными коликами. Возмущенная наглостью соседки мать Минхо, тонкокостная изящная красавица, не имеющая привычки повышать голос даже на назойливую мошкару, была в секунде от того, чтобы вышвырнуть нахалку за порог, не размениваясь на традиционную корейскую вежливость, но кроха-сын опередил ее. Маленькая ведьма, три месяца от роду, пустила каргу в пляс по всей детской, вынуждая описывать такие пируэты, что им позавидовала бы танцовщица «Мулен Руж». Заливаясь от смеха, Минхо сучил ножками в резной колыбели, сотворенной руками отца-краснодеревщика, и весело агукал, пока его обмершие от шока родители пытались решить, кого стоит вызывать на подмогу в первую очередь, полицию или психбригаду. Конец их терзаниям положила бабушка Минхо, ведьма в седьмом поколении по материнской линии. Предусмотрительно заткнув уши кусками ваты, она склонилась над колыбелью внука и шутливо погрозила ему пальцем: - Не бузи, малец! А затем откинула в сторону одеяльце, прикрывающее попку ребенка, и задумчиво проговорила, поглядев на крохотный знак мужского естества, принадлежащий внуку: - Мало ли… не, точно не девчонка… с такими-то «орешками». Хм-м-м, сирена-мужчина… Я о подобном слыхала только от своей прабабки. Вот уж не думала, что в нашем доме родится сирена. Да еще и парень. О том, что Минхо принадлежит к «дочерям Селены» (хотя в его случае правильнее было бы говорить «сыновьям»), стало известно после того, как в один из вечеров, промозглых и ветреных, к семье Ли нагрянули незваные и неожиданные гости. Дом заполонили коты. Совершенно непохожие друг на друга, будто перемешанные между собой пазлы (молодые, старые и совсем еще юные, почти котята), они лезли из всех щелей, протискиваясь во входную дверь пестрой стайкой и не обращая никакого внимания на крики хозяйки дома. Их целью был ее сын. - Что это такое? – ахала молодая мать, пока кошки, бесцеремонно пересекающие порог дома, деловито семенили в сторону комнаты Минхо, шаг за шагом. – Господи боже, все святые на свете... что происходит? Кыш! Ну-ка кыш отсюда! Брысь, я сказала! Да что ж такое делается! Дорогой… ты только посмотри на это! Нет! А ну, вон отсюда! – женщина схватила кухонное полотенце, намереваясь прогнать животных прочь, обратно на улицу, но бабушка-ведьма предусмотрительно перехватила ее руку. - Не смей их трогать, а то накличешь беду! Они не к тебе пришли. - Но… Уличные… зараза же… К ребенку! - Все будет хорошо. От нас здесь ничего не зависит. - Что тут вообще творится?! Дорогой, ты только посмотри на это! – жалобно позвала мужа мать Минхо. Вошедший в комнату мужчина замер, наблюдая за передвигающейся по дому кошачьей процессией с отвисшей челюстью: - Это что еще такое?.. - Успокойтесь! Они поприветствуют свою новую «сестру» и сразу же уйдут. Просто потерпите, – сказала пожилая ведьма, но даже она не смогла сдержать удивленный возглас, когда в дом вошел «Старый Ким», потрепанный жизнью и улицей одноглазый кот-здоровяк, положивший начало не одному поколению котят. – Глазам своим не верю! Я думала, что он давно помер! Сто лет его не видела. С позапрошлой зимы так точно. Да этот котяра всех нас переживет, похоже, – изумилась ведьма. – Ну надо же… кажется, в нашем доме и правда родилась лунная сирена, да непростая. «Старый Ким» неожиданно легко для своей плотной комплекции запрыгнул на стол, стоящий бок о бок с колыбелью Минхо, удивительным образом не потревожив разложенные на столешнице пачки памперсов и бутылочки с молочной смесью. - Господи! – отец Минхо рванул вперед, но теща удержала зятя: - Стойте, я сказала! Только хуже сделаете! Предводитель уличных жителей со скепсисом оглядел мужчину с головы до ног, а затем навис над младенцем и издал громкий протяжный клич-мяуканье, мгновенно подхваченный остальными котами. Минхо протянул крохотную ладонь вперед, в поисках источника шума. А когда обнаружил его, то запустил пальцы в жесткую тусклую шерсть зверя, не больно, но уверенно сжав ее в кулачок. «Старый Ким» сощурил единственный глаз, уцелевший после давней жестокой битвы за территорию. Прикосновение сирены были нежными и приятными, неуловимо напоминающие коту о той части его прошлого, в которой он представал домашним любимцем, живущим в сытости и довольствии. Прекрасные и такие далекие воспоминания. Ткнув ребенка в лоб на прощанье холодным влажным носом, кот аккуратно вывернулся из хватки детских ладошек. Его миссия была окончена. Спрыгнув на пол, кот неторопливо, вразвалочку пересек детскую, дошел до входной двери и проскользнул в проем. «Старый Ким» удалился прочь, обратно на улицу, а вслед за ним дом Ли покинули и все кошки, до единой. Кошачий отряд поприветствовал новорожденную лунную сирену, словно феи сказочную принцессу-Аврору, и, удовлетворившись знакомством, растворился в ночи неуловимыми призраками. Потрясенное увиденной картиной семейство еще долго вспоминало потом этот удивительный во всех отношениях вечер, посмеиваясь над своими пустыми страхами и подкалывая друг друга. Старый Ким прожил еще восемь лет, став рекордсменом-долгожителем среди уличных котов, а затем пришел умирать под окна дома семьи Ли. Подросший к тому времени Минхо похоронил бродягу под дикой яблоней, пустившей корни в небольшом городском сквере; проплакав всю ночь так горько и отчаянно, будто провожал в последний путь самого близкого друга на свете. И отчасти так оно и было. Коты многому научили маленького Минхо в первые годы жизни. Другими же учителями сирены стали книги, старый деревенский дом на опушке леса и бабушка-ведьма с ее младшими сестрами. Материнский род Минхо был известен своими ведьмами в узких кругах. Особых высот среди них никто не достиг, занимая позицию крепких середнячков, в основном травниц и целительниц. Разве что троюродная прабабка, вторым браком вышедшая замуж за вдовца из Макао, умела управлять водной стихией похлеще мифических тритонов; да одна из младших дочерей дальней родственницы показывала способности к левитации. О древних ведьмах их рода слухи ходили разные, даже болтали о норне; но ни один из них не гласил о том, что в клане Ли из Гимпо когда-либо водилась хоть мало-мальски завалящая сирена. Означать это могло лишь то, что: или Минхо и впрямь являлся уникумом в клановой ведьмовской ветке, или… некая сирена среди его предков все-таки была, но даже самое незначительное упоминание о ней сгинуло в многовековой круговерти событий. Хотелось думать, что причиной этому послужил либо переезд в далекую страну, за море, либо мирная жизнь замужней дамы, отринувшей свое ведьмовское нутро и посвятившей себя детям и дому. Или же информация о сирене-прародительнице просто-напросто затерялась среди сменяющих друг друга эпох. О дурных же возможностях подобного расклада и воображать было страшно. Слишком уж лакомым и соблазнительным кусочком были сирены для неотесанного темного люда, несмотря на все свои способности. И даже «песня» не всегда служила защитой для ведьмы или ее близких. Причин тому могла быть масса: от надрезанных голосовых связок до малого возраста ведьмы или слабого здоровья. Но главной опасностью для жизни сирены была… она сама, влюбленная. Кто-то из чаровниц, по слухам, порой пытался наложить на себя заклятье, только чтобы не подвергнуться такой слабости – любви. Ведь испытывая это чувство, взаимно или нет, ведьма лишалась возможности зачаровать объект страсти, который далеко не всегда вел себя порядочно по отношению к сирене. В давние времена подобное случалось столь часто, что больше походило на обыденность. Лишь лунные и островные сирены слыли ведьмами с каменным сердцем, не умеющим любить так же, как люди. Их скорее боялись и восхищались, чем пытались покорить или поймать. А от того, что первые встречались крайне редко, а вторые видели людей-утопленников чаще, чем живых, слухи об их возможностях продолжали обрастать все новыми, самыми невероятными подробностями. Впрочем, сиренам обоих видов это выходило только на руку. Увы, кому-то везло не столь сильно. С раннего детства бабушка рассказывала Минхо историю о несчастной сирене, родом из Монголии, в жилах которой текла кровь легендарной Мандухай. Так случилось, что сирена влюбилась в чужеземца, искренне и беззаветно. Но сказки не произошло. В одну из ночей любовник пленил девушку. Надрезав сирене голосовые связки, дабы она не могла оказать сопротивления и была безопасна для окружающих, мерзавец продал ведьму за океан, в личное пользование одного из печально знаменитых американских гангстеров. После смерти бандита от полицейской пули сирена оказалась в борделе, став самой популярной «девушкой» заведения. За ночь ведьма обслуживала до двадцати клиентов, среди которых были и те, кто стремился причинить ей боль за весьма кругленькую сумму, оседающую в карман «мадам». И очень скоро, от систематического насилия и болезней, сдобренных морфием, сирена умерла. Кто-то говорил, что сердце ведьмы попросту не выдержало. Но кое-кто болтал, что это было не ее сердце, а шейные позвонки. Тело сирены продали владельцу бродячего цирка, который предварительно выпотрошил его, а затем начал за деньги выставлять в городах, как диковинку. По слухам, в одном из таких городков чучело сирены и украли. И с тех пор никто о нем больше ничего не слышал. Болтали, правда, о том, что в одну из ночей сирена превратилась в маленькую птичку и улетела прочь, вероятнее всего – домой, в Монголию. Но все эти россказни больше походили на выдумку, чем на правду. Как бы то ни было, итог у этой печальной истории был один. Как и мораль. - Ты не должен стать игрушкой в чужих руках, – все время повторяла бабушка Минхо, рассказывая о судьбе монгольской сирены. – Никогда. В мире существует много людей, которые захотят воспользоваться твоими силами или телом. Или, что хуже всего, сердцем. Ты должен их опередить. Погибать тебе нельзя. Но и превращаться в змею, которая не видит настоящего и искреннего отношения к себе, тоже. - Как же я это пойму? Как отличу одно от другого? – удивлялся маленький Минхо. Мальчиком он был смышленым и умненьким, с самого рождения, и быстро сообразил, о чем говорит бабушка. Но кое-чего взять в толк все же не мог. - В этом и состоит моя задача: научить тебя. Пусть мои способности ничто по сравнению с твоими, но кое-что я все-таки умею. Я живу на этом свете гораздо дольше тебя. И отличить хорошее от плохого, какой бы сладкий вид оно не приняло, способна, – сказала женщина и не обманула. С самого детства бабушка учила Минхо. Учила слушать природу, людей, себя и призраков, пришедших к маленькой сирене с просьбой оказать помощь. Учила бесстрашно гнать прочь наглых людей и привидения, требующих в себе внимания и интереса. Различать скрытое и прятать явное, если в этом была нужда. Оставаться открытым как к людям, так и к знаниям, но не становиться наивным. Доверять, но проверять. Уважать других, но не позволять растворяться в них. Любить, но не падать в чувство с головой, как в пропасть. Сочувствовать чужой боли, но не принижать свою. Только таким образом Минхо мог научиться не просто жить, а управлять ситуацией и делать выбор. На помощь женщина позвала двух своих младших сестер: Гахи и Линхи. Первая получила профессию учителя и успела с головой окунуться в политическую жизнь города, а вторая… вторая сменила за жизнь двенадцать мужей, каждого из которых либо пережила, либо попросила на выход. - Уникальный опыт, – сказала их старшая сестра Дахи, бабушка Минхо. – Нам он очень понадобится. - Странно это, мужика учить шашни водить, – ответила Линхи. – Но раз надо для хорошего дела, значит – надо. Минхо оказался прилежной «ученицей». Даже не прибегая к «песне», он ставил на колени не менее семи поклонников за раз уже к пятнадцати годам. И все это только благодаря собственному обаянию и обучению Линхи. И хорошенькому личику, конечно. Преподавательница осталась полностью довольной, отзываясь об успехах набирающей силу сирены с оттенком легкой зависти. - Не был бы он ведьмой, больше трех не потянул, – как-то сказала Линхи, сидя за бутылочкой соджу и делясь мыслями с сестрами. Но сердцем каждая из них понимала, что дело вовсе не в даре сирены, а в самом Минхо. - Хороший мальчик, – говорила Гахи. – Ершистый немного, но это и к лучшему, при его-то истории. - История как история, – отмахивалась их старшая сестра Дахи. – Поглядим, как он будет себя вести, когда сам влюбится. Страхи женщины были основаны не на пустом месте. Но и тут ее внуку повезло. Первая любовь Минхо, Шин Хена, громкая и веселая, с самого начала была осведомлена о том, кем является мальчик, посещающий ту же группу детсада, что и она, но знание это держала при себе, хоть об этом ее и не просили. Сама она, в отличие от родителей «гифтов» и бабушки-ведьмы, никакими сверхспособностями одарена не была, но это нисколько не умаляло дружбу с Минхо, чистую и крепкую. И, наверное, это и послужило главной причиной того, что сердце сирены дрогнуло под натиском первого чувства. Хена ничего не просила и ничего не требовала взамен. Но и на чувства влюбленного Минхо не ответила. Это и стало его первым серьезным испытанием. Одним только словом Минхо мог навсегда подчинить себе разум, а вслед за ним и сердце подруги. Более того, собирался сделать это. Остановила его бабушка. - От твоего решения зависит, кем ты будешь – монстром или человеком, – мягко сказала Дахи, когда поняла, какие планы вынашивает ее внук. – Бояться тебя будут или уважать. Откроют на тебя охоту или будут просить помощи. Ты можешь прожить в этом деревенском доме всю жизнь или вернуться в Гимпо, к отцу и матери. Или же вырвешься за пределы города и страны. Все это только тебе решать. Но каждый раз ты будешь делать выбор. Каждый раз. Никто не говорит о том, что это будет простое решение. Никто не знает, верным оно будет или нет. Я тоже не всегда смогу подсказать. Но сейчас я точно знаю, что тебе делать: прошу, Минхо~я, не трогай разум этой девочки. Она не скажет тебе спасибо. Хена даже не будет знать, что у тебя на душе. Но она доверяет тебе. Так что не подводи ее. Не выпускай свою «Темную сестру» на волю. Не сейчас. Не с Хеной. - Я хочу, чтобы она была моей, – сказал Минхо, давясь слезами. - Она – твоя. С первого дня вашей встречи. Твоя по собственной воле, – ответила женщина, обхватив ладонями лицо внука, и тот с растущим изумлением почувствовал, что терзающий его сердце зверь разжимает свою крепкую хватку. В тот день Минхо не пошел в сад. И не посещал его в течение недели, оправдываясь на все звонки обеспокоенной подруги тем, что немного приболел. На деле же, он беспрестанно размышлял над словами бабушки, а осознав то, что уединение ему требуется сильнее дружеских игр, уехал к родственникам, живущим у Желтого моря, спешно попрощавшись с растерянной Хеной. Когда Минхо вернулся месяц спустя, загоревший, как запеченный на углях угорь, его ждали невеселые новости. Пока он прохлаждался у дальних родственников, Хена покинула их деревеньку, вслед за матерью, женой военного, нацарапав от руки полное трогательных слов письмо. Минхо был не просто ошеломлен. Он был убит. Все попытки связаться с подругой полностью провалились: то ли Хена по ошибке указала в записке неверный телефонный номер, то ли его сменили, пока мальчик пребывал на море. Вскоре и сам Минхо переехал обратно в Гимпо, к родителям, пожелавшим отдать сына в местную школу, с головой окунувшись в новый для себя процесс, полный обязаловки и дисциплины. Это помогло мальчику отвлечься от сердечных мук и бесконечных внутренних диалогов, в которых вопросов оставалось больше, чем ответов. Бабушка звонила внуку каждый день, расспрашивая о том, как идут дела на новом месте, как он чувствует себя среди ровесников, нравится ли ему школьная форма (форма не нравилась Минхо совершенно), вкусно ли кормят в столовой и не сильно ли он устает. Часто их беседы затягивались на час, а то и дольше, и всегда завершались одинаково – просьбой держать свою истинную личность при себе. - Я в тебе уверена. Просто еще не время, – говорила женщина. – Но думаю, что рядом с тобой найдется немало людей со схожими силами. Никто не мешает тебе завести друзей среди них. В конечном счете нести ответственность за свои поступки придется тебе самому. Так же, как и набивать шишки. Ли не возражал. Поставленный в вынужденные рамки сдерживать дар сирены Минхо нашел другой способ выражать эмоции – отборную ругань, в искусстве владения которой достиг совершенства. Порой он даже срывался на уроках, чем вводил учителей в ужас и ступор поочередно. И хоть легко ему не было, Минхо нашел свою прелесть в простом общении с друзьями, в походах в караоке и посещении студии современного танца. К его умениям прибавилось еще одно – управление телом. А чуть позже Ли записался в секцию тхэквондо, во владении котором достиг столь внушительных успехов, что тренер предложил ему перейти на следующую ступень и рассмотреть возможность стать напарниками. Немного поразмыслив, Минхо отказался. К тому времени он уже примерно определил путь, по которому собирался пройти в будущем. И начал Ли его с закрытых курсов небольшого агентства-представительства, работающего с несколькими классами «одаренных», «Cube». Любви с ним, правда, в итоге так и не вышло. «Cube» работал с «гифтами» среднего класса, послушными и совершенно лишенными амбиций. Даже низкого класса ведьма вводила руководство организации буквально в ступор; что уж было говорить о сирене. Впрочем, таковой Минхо не представился. Рассматривая «Cube» как трамплин-площадку для потенциального карьерного роста, Ли ограничился признанием одной из способностей, не касающихся сил сирены – кратковременном переселении разума в тело животных. Управлял он ею весьма недурно, благодаря усилиям, приложенным еще в годы проживания с бабушкой. Бывало, Минхо переносился в тело одного из бездомных котов, чтоб от души повеселиться: изучить самые укромные уголки леса, подразнить соседскую цепную собаку или махнуть за границу деревни. Сознание кошки хранило в себе массу секретов и воспоминаний, заблудиться среди которых не представлялось такой уж сложной задачей, но Минхо просто плыл по волнам разума носителя и наслаждался. Одно только название «кошка» означало полную свободу, и Ли, впитывая отблески чужого бытия, старался не раствориться в восторге, чтоб ненароком не утерять в нем свою личность. С голубями и прочей летающей братией Минхо вел себя осторожнее, по самой банальной причине – боялся высоты, на которую они имели привычку подниматься. Однажды Ли все-таки пересилил свой страх и осмелился ненадолго захватить разум лесной горлицы, готовящейся к миграции. Остаток дня он приходил в себя, лежа в постели на чердаке дома, пытаясь справиться с головокружением и дрожью в коленях. Но оно того стоило. Картина, представшая его взору с высоты птичьего полета, была прекрасна: зеленые заливные луга, утопающие в лучах утреннего солнца, синий рукав реки, одетый в желтые песчаные берега и ветер, бьющий в грудь. Сердце замирало от такой красоты. На секунду Минхо захотелось на все махнуть рукой (точнее, крылом) и отправиться дальше, за кромку леса – к морю, минуя деревеньки и провинциальные городки; присоединившись к собратьям, вставшим на крыло. Но он быстро справился со столь опасным желанием и оставил разум горлицы в покое, вернувшись в свое тело. Всю ночь напролет Минхо снилось море и слышался шорох крыльев. А когда он проснулся, то почти ничего не помнил из того, что ему грезилось. Лишь на кончике языка остался привкус морской соли. С животными покрупнее следовало вести себя еще осмотрительнее. Высокоразвитые млекопитающие и птицы могли запросто поглотить частицу человеческого разума, ничего от нее не оставив, так что впереди у Минхо были если не годы, то месяцы тренировок. Но о столь щекотливых подробностях ведьма предпочитала не распространяться. Да и не с кем было особо ими делиться. Агенты «Cube» пришли в неописуемый восторг, когда Ли продемонстрировал свою способность. Скажи он им, что еще и некромант, хоть пока и довольно слабый, они бы просто сошли с ума. Неизвестно, правда, от чего больше, от восхищения или ужаса. А уж про дар сирены и говорить было сложно. Кстати, дар общаться с представителями потустороннего мира в некотором роде помог Минхо. Точнее, одно из привидений. Призрак любовницы директора финансового отдела беспрестанно подзывал Минхо наманикюренными посиневшими пальчиками, а когда Ли наконец смог урвать свободную минутку и передохнуть, то девушка начала горячо отговаривать его от решения посвятить свою жизнь работе в «Cube». Некоторые из приведенных ею доводов, надо признать, звучали весьма убедительно. Впрочем, уже на стадии переговоров Минхо понял, что здесь ему не место. Поблагодарив призрака за предупреждение, Ли распрощался с HR-менеджером, засунул в рюкзак обязательное для каждой из подобных организаций соглашение о взаимном неразглашении, и покинул стены агентства. Больше он туда не вернулся. Но потихоньку, взвешивая плюсы и минусы, начал ходить на подобные собеседования, скармливая агентам полуправду о себе и усиленно делая вид, что верит их обещаниям и посулам. Все организации, которые Ли посещал, были похожи одна на другую, как братья-близнецы. Не было никаких критичных различий. Ни в помещениях скучных офисов, ни в главной задаче, которую они ставили: служение зарегистрированных «гифтов» и ведьм в качестве ручных псов государства или частных компаний. Полицейские, военные или врачи, только со способностями, недоступными обычному человеку. Цели организаций могли немного отличаться друг от друга, но все же не сильно разнились между собой. «Гифты» и ведьмы становились официальными госслужащими, получающими стабильную зарплату и полагающийся законом соцпакет. Звучало скучно, но надежно. Впрочем, многих «одаренных», особенно «гифтов», подобный расклад вполне устраивал. Происходящее нисколько не отличалось от обычного поиска работы, только здесь их ждали практически с распростертыми объятьями; все зависело лишь от того, что «гифт» и будущий работодатель могли предложить друг другу. С ведьмами же дело обстояло гораздо сложнее. Хоть им и полагалась свобода, о которой «гифты» даже мечтать не могли, готовящийся проект «О ведьмах» грозился существенно ограничить подобное раздолье. Возмущенных этим обстоятельством ведьм, конечно же, было немало. Многие из них могли ни разу за жизнь не обнаружить способности, пребывая где-то в провинции, или просто блокировать свои силы; никто бы и слова не пикнул против. Комета Анны стала для ведьм скорее проклятием, нежели благословением. Сотни лет ведьмы жили среди людей, становясь предметом пересуд и сплетен, кому-то помогая, но, случалось, и принося урон. Однако будучи сознаниями скрытными, они нередко жили и сами по себе. Многие даже не верили в их существование, ссылаясь на народную молву и домыслы. Кто-то верил лишь в шаманов, но на этом все и заканчивалось. Комета Анны обнажила ведьм для обычных людей, словно вынула меч из ножен. Усилила их способности до пика. Не оставила возможности скрыться от людских глаз в большом городе и во Всемирной паутине. Так что вполне понятная попытка правительства обнаружить потенциально опасных для общества ведьм дала, во многом, обратный эффект. Монета, которую подкинули в воздух, имела две стороны. Через пару лет после прохождения кометы над Землей, Корея была как никогда близка к началу новой охоты на ведьм, и только рождение дочерей-«гифтов» сначала у премьер-министра, а затем и у Президента страны, заставило правительство отступить от первоначального плана и предпринять гуманистические шаги. Экстренное совещание Национального собрания, созванное для урегулирования вопроса, касающегося взаимодействия с «одаренными», напоминало больше временное перемирие, чем окончательное решение. Но этим собранием было положено начало многим институтам, таким как специальные классы для «одаренных», обучение персонала и строительство больниц. Ну и, конечно, гармонизация образа «одаренных» в глазах обычных людей и их открытое встраивание в общество. И пусть многие вопросы существовали только на стадии разработки или вовсе не были успешно решены, дело потихоньку двигалось вперед, к лучшей стороне. «Одаренные» служили родной стране, а та, в свою очередь, пользуясь их способностями, давала взамен стабильный заработок и гарантированную защиту. Что, впрочем, не разрешило спорную ситуацию полностью. В Южной Корее, как и в других странах, было немало противников «одаренных», да и многие из носителей сверхспособностей, что «гифты», что ведьмы, по-прежнему не соглашались выходить на белый свет, под испытывающие взгляды людей. Количество конфликтов между людьми и «одаренными» снизилось, но не исчезло полностью. В попытке найти золотую середину, Голубой дом утвердил указ о создании Института одаренных. Первое из ряда подобных учреждений послужило началом долгой и кропотливой работы, вследствие которой зародились многие из ныне действующих организаций: охранных, медицинских, разведывательных и образовательных. Появились даже развлекательные агентства для «одаренных». «Не со всеми можно дружить, но на всем надо делать деньги», так сказал один из министров. Некоторые из прикормленных Голубым домом организаций могли похвастаться даже собственными санаториями и больницами, так богаты и успешны они были. Кто-то из них выходил на столь высокий уровень, что маленькие агентства не могли и мечтать о том, чтобы дотянуться до него. И «JYP» стал одной из таких компаний, сделав свое имя знаком качества и символом надежности как для работников, так и для тех, для кого они трудились. Попасть туда, впрочем, было делом непростым, даже для сирены. Ведь в «JYP» были заинтересованы не столько в зачатках способностей, сколько в умении ими управлять; не столько в наличии ранга, сколько в перспективах и воле. В списке желанных мест работы «JYP» стояли у Минхо в самом начале списка. Ли привлек более уважительный подход к «одаренным», нежели в других организациях; то, чего «JYP» добились за годы существования компании и перспективы. Ну и зарплата, конечно. Были у «JYP» и минусы. Но говорить о них Минхо пока не решался, справедливо посчитав, что судить о них может только он. Да и быть честным с «JYP», с самого начала, никто его заставить не мог. Козырей у Минхо было припрятано предостаточно. Спешить он не хотел. Набивая шишки, одну за другой, Ли пришел к выводу, что обратится в «JYP» лишь тогда, когда будет твердо стоять на ногах, полностью уверенный в собственных силах. До этого же времени ему предстояло познакомиться с системой, окунувшись в нюансы ее порядка. Так он и прожил некоторое время. Бабушка его решению поступить на государственную службу не была рада совершенно, но дала внуку полную свободу действий. - Если тебе понадобится моя помощь, только скажи. Я сразу же приеду, – пообещала она во время телефонного разговора. – Не верь особо никому, но и не веди себя как холодный камень зимой, а то рискуешь проглядеть главное. И еще, – женщина вздохнула. – Хочу, чтоб ты знал. Здесь твой дом. Ты всегда можешь сюда вернуться, если что-то пойдет не так или передумаешь. Помни это. Я люблю тебя. Понемногу набравшись опыта и смекалки, Минхо пришел к невеселому выводу, что рано или поздно закон потребует от ведьм полной регистрации. Поставив их в очень узкие рамки по сравнению с нынешними, законники взамен предложат гораздо более скудные условия сотрудничества. Времени оставалось немного, Ли это явно осознавал. Но его можно было с успехом потратить на то, чтобы подобрать наиболее подходящий вариант. Не продешевить способности, а получить самые выгодные условия для ведьмы. Поставить себя на ту ступень иерархии, которая даст уважение, достаток и уверенность в завтрашнем дне, с одной стороны, и защиту, с другой. Минхо подходил к своему будущему с холодной головой. Ему нравился статус свободной ведьмы, но острый ум подсказывал, что такая жизнь не продлится долго. Более того: не только правительство страны будет иметь на него свои виды. Вот только люди с той, «темной» стороны не станут следовать общепринятым правилам игры и держать человеческое лицо хотя бы для вида. Им будет плевать на все. В том числе и на то, что семью и близких ведьм трогать не по-людски. Значит, самым умным ходом было бы опередить события. Этого решения Минхо и придерживался. И начал потихоньку воплощать план в жизнь, не лишая, впрочем, себя маленьких радостей: урока танцев, новой книги любимого автора, сеанса в кинотеатр на какую-то авангардистскую чушь и школьной поездки в Осаку, во время которой его угораздило ввязаться в крайне неудачный гокон. Попутно Ли изучал все стороны своих талантов: что-то самостоятельно, что-то по книгам, а что-то искал в сети. Дар сирены был дан ему от рождения целиком и до последней капли, но трудность управлять им досталось самому Минхо. Бабушкино воспитание и выработанный четкий свод моральных правил стали для Минхо сильной поддержкой, но разделить радость от маленьких успехов ему было не с кем. И это часто заставляло сирену ощущать печаль. Школьные друзья знали о том, что Минхо – ведьма, способная переселять разум в живых носителей, и часто просили на вечеринках продемонстрировать талант. Ли никогда не отказывал, с удовольствием погружаясь в общее веселье, но и всей правды о себе тоже не рассказывал. В том, что он еще и сирена, Минхо не признавался. Сокрытие истинной сущности иногда заставляло Ли чувствовать себя почти одиноким, но угроза потенциальной потери друзей, которые могли попросту испугаться его, сирены, не позволяло полностью открыться. Неделя за неделей Минхо продолжал посещать курсы для «одаренных» и присматривать себе будущего работодателя. Расписав для себя примерный план действий, ведьма старалась от него не отклоняться, и следовала намеченной схеме вполне успешно. Что, впрочем, не исключало небольших промахов в виде парочки агентств развлекательного толка, прикрывающихся громкими обещаниями и серьезными вывесками. Рассматривали они Минхо исключительно в качестве красивого личика, эдакой рекламной модели, что вполне устраивало некоторых смазливых ведьм, гоняющихся за легким заработком, но выводили Ли из себя. Купившись на внешность ведьмы и удачные профессиональные фото, агентства закидали Минхо ворохом предложений, среди которых значились даже эскорт-услуги. Только совесть и бабушкино воспитание не позволило сирене нагнать на незадачливых интервьюеров кошмаров. Хлопнув дверью, Ли покинул очередную конторку. Сделав звонок в полицию, Минхо с чувством выполненного долга отправился на подработку в рыбный ресторанчик, где на протяжении вечера вымещал злобу на ни в чем неповинном тунце, безжалостно кроша рыбину огромным тесаком. С будущей работой всей жизни у ведьмы долгое время не складывалось, зато опыта стало хоть отбавляй. Причем не только делового. На одном из подобных собеседований Минхо познакомился со своим первым половым партнером, официантом двадцати лет, не смутившимся ни его очевидной ложью о возрасте, ни отсутствием какого-либо опыта в постели. Они оба сбежали с неимоверно скучного собеседования только для того, чтобы провести ночь в мотеле, и поддерживали связь в течение полугода. После чего тихо-мирно разбежались: официант в сторону нового кафе, открывшегося в Пусане, а Ли – в постель к преподавательнице французского. Минхо любил секс. Ли быстро учился и был лишен обычного для его возраста стеснения. Ни к кому из своих партнеров Минхо не применил ни одной ноты «песни», управлять которой у него выходило все лучше и лучше день ото дня. Ли нравилось получать удовольствие, и он охотно дарил его другим. Но через какое-то время ему все-таки пришлось прибегнуть к зачаровыванию – не для того, чтобы покорить чей-то разум и сердце, а для того, чтобы отпугнуть. Слишком навязчивые поклонники не понимали слова «нет», и «песня» становилась единственной возможностью отогнать их. Однажды Минхо даже пришлось наслать кошмар на одного из таких незадачливых «поклонников». И, несмотря на то что прежде Ли подобного не делал, да и первый блин вышел комом, он нисколько не пожалел о принятом решении – слишком уж безумно блестели глаза отвергнутого человека, желающего тела Минхо с упорством лосося, плывущего на нерест. Это был первый раз, когда сирена полностью выпустила свои ядовитые коготки. И то, каким жарким ощущалось удовольствие, которое Минхо испытал, наблюдая за тем, как корчится на полу его потенциальный насильник, больше испугало Ли, чем обрадовало. Во власти сирены было все. Убить человека. Сломить его волю. Заставить совершить непоправимые поступки. Уничтожить. Все, чего Минхо жаждал, так это причинить боль. Это было жутко... и невероятно приятно. От подобного наслаждения было почти невозможно отказаться. Оно звало к себе. Притягивало. Умоляло повторить. Сулило невероятной силы эмоции. Обещало власть, равной которой не существовало на свете. Делало тебя всесильным. Крало человечность, по капле высасывая ее из сердца. Сладость, растекающаяся во рту, носила привкус яда, но им хотелось упиваться, все сильнее и сильнее наращивая дозу. «Песня» сирены имела свою цену. И это не на шутку встревожило Минхо. Оставив неудачливого любовника лежать на полу номера отеля, погруженным в глубокий сон, юноша сбежал домой. Всю ночь до утра его трясло, как при простуде, но на расспросы обеспокоенной матери Ли отвечал гробовым молчанием. Только к утру, после того как желудок выплеснул в унитаз остаток ужина, ведьме немного полегчало. А потом Минхо по давней привычке принялся анализировать произошедшее. И оно его не слишком порадовало. У всесильных сирен оказалось слабостей больше, чем они сами могли представить. За сладким вкусом вседозволенности скрывалась реальная опасность безумия, о которой книги рассказывали вскользь, будто стесняясь, но теперь Ли ощутил побочные эффекты от темной стороны «песни» на собственной шкуре, и ему было необходимо найти способ обуздать ее. Увы, у лунной сирены не нашлось под рукой никого, кто подошел бы на роль наставника. И тогда Минхо решил выкрутить рубильник эмоциональности почти до нуля, не превращая себя в безжизненный сосуд, но и не потакая страстям; оставив маленькую лазейку для семьи, близких друзей, кошек и себя самого. Ну и, может, иногда для секс-партнеров. О любви же Минхо больше вообще не беспокоился. Кто-то нравился ему, кому-то он. С кем-то Ли спал, кого-то гнал прочь. Все это не имело ничего общего с чувствами, которые бесконечно воспевались в стихах и легендах, о которых снимались киноленты и которыми пугали неопытных сирен. Скука стала навещать Минхо все чаще и чаще, но хороший яркий секс выполнял роль кратковременного противоядия от нее. А кто при этом становился «лекарем» или «пациентом» было уже не столь важно. С кем-то Ли отпускал свой проказливый нрав на волю и от души шалил, а с кем-то практиковал такие вещи, на которые решился бы далеко не каждый посетитель клуба утех. Все это не имело большого значения, ведь главным в процессе было получение обоюдного удовольствия, и только это. Нелюбовь исполняла роль бронежилета для сердца, что вполне устраивало сирену. Так было меньше мороки. Минхо иногда воображал себя не кем иной, как Джокондой. Ну а что? Вполне походило на правду. Никто не знает, о чем она думает, загадочно улыбаясь сквозь века, но воображают себе что-то, в том числе и ее саму. Ее жизнь, настоящее, прошлое, мысли и чувства... Рисуют образ, ничего о реальном человеке толком не зная. Вот и в глазах Бан Чана Минхо поначалу тоже представал эдакой Джокондой. Идеальной, отстраненной и манящей. Они познакомились жарким летом, во время очередного открытого собеседования, в котором шестнадцатилетний Крис участвовал в качестве помощника интервьюера. Четырнадцатилетний Минхо к тому времени уже обзавелся первым «смотрящим», старичком-соседом семидесяти лет от роду, взяв его к себе скорее из жалости, чем по каким-то иным причинам; и уже имел опыт полугодовой стажировки в небольшом агентстве, нацеленном на зарубежную деятельность. Перспектива покинуть Корею в ближайшем будущем не прельщала Минхо, да и зарплата, которую ему предлагали, была откровенно хиленькой. Только на проживание и еду и хватило бы. Ждать, когда агентство достигнет высот сирена не стала, но и ссориться со своими временными работодателями тоже не спешила, продолжив ходить на собеседования. Рано или поздно кто-нибудь из компаний-конкурентов сдал бы Минхо, несмотря на обязательное соглашение о неразглашении. Да и сам он становился все более узнаваемым как внешностью, так и способностями. И все же, скрывая главный козырь, свою карту «Джокер», Ли продолжал искать лучшее место. Пока однажды, не обнаружил себя стоящим перед дверьми компании, которую оставил на «десерт», еще будучи учеником младших классов. «JYP». Все или ничего. Тянуть дальше было нельзя. Время пришло. В тот день Ли сбежал на собеседование, улизнув с последней пары уроков. Палящее солнце обернулось ливнем уже в полдень и, прежде чем Минхо вбежал в холл штаб-квартиры организации, которую в мыслях давно окрестил своей, ему пришлось изрядно вымокнуть под дождем. Стоя у распахнутого в июль окна, сирена мысленно готовилась к тому, что ей, возможно, придется снова прибегнуть к «песне», дабы наконец-то привести свои поиски к намеченной цели. Делать этого не хотелось. Но и переживать возможный отказ тоже. Задумавшись, Минхо не заметил, как в его сторону глядит, едва не щелкая челюстью от восторга, незнакомый крепкий паренек. Ли больше беспокоило то, что «смотрящий» опаздывает, не отвечая на звонки (то ли проспав, то ли засидевшись за игрой в нарды с соседскими дедами), а не рассматривание окружающей обстановки, среди которой залипший на него подросток едва ли представлял большой интерес. Но парнишка решил иначе. Не тратя время на расшаркивание, он подвалил к Минхо походкой юного матроса, дорвавшегося до бутылки со спиртным, и широко улыбнулся. Ли оценил его старания по достоинству, окинув нахала жалостливым взглядом. Подкатывающий яйца подросток был совершенно не к месту и не ко времени со своим весьма однозначным интересом, и сирена, не размениваясь на любезности, огорошила его ледяным: «Проваливай!» - Ты похож на Тину, – тут же выпалил незнакомец. - Что? Кого? – поморщился Минхо. - Тину Карлайл. - Кто это? - Фильм «Маска», с Джимом Керри. Не смотрел? Классика. - Не смотрел. И чем я похож на нее? Я даже не блондинка. И не ношу красные платья на бретельках. - А говоришь – не смотрел, – улыбнулся крепыш. Минхо поджал губы от досады. - Просто когда ты появился в холле, то так встряхнул волосами… прямо как Тина Карлайл в той сцене, в банке. Она тоже вошла в помещение после того, как попала под дождь. Вот я и говорю, что… «Господи боже». - Ты – сталкер, признайся? – поинтересовался Минхо. - Что?! – растерялся незнакомец. – Нет! Ты чего? Я – Бан Чан. «Мне сразу прям полегчало оттого, что ты – Бан Чан. От всех мест отлегло одним махом». - И что? - Ты же ведьма, да? Я сразу это понял. - Каким образом? – сам не замечая того, Ли зачем-то позволил вовлечь себя в разговор. Пустой, по его мнению, и раздражающий. - От вас, ведьм, идет что-то такое… мм, не знаю… что-то типа запаха… не знаю, как это объяснить, – промычал новый знакомый, попутно закатывая глаза. - Так я точно не пахну, – огрызнулся Минхо. - Да нет, я не о том совсем, что ты… просто от тебя идет такой вайб… будет очень интересно посмотреть, что ты умеешь. - И с чего ты решил, что соискателям дозволено наблюдать за другими? О тайне соглашения не слышал? Видно, что опыта у тебя немного, – возмущенный наглостью незнакомца, Минхо напустил в голос прохлады, но собеседник, к его изумлению, незлобиво рассмеялся в ответ. – Ты странный. - А ты интересный. Я – Бан Чан. - «И я страдаю провалами в памяти», – передразнил Минхо. – «Здравствуй, Бан Чан!» Ты уже представлялся минуту назад. Больница не здесь, а двумя милями ниже по улице. Тебе прямо туда. - Нет, погоди… я тут работаю. Типа. Минхо громко хмыкнул: - Хорош заливать. На охранника ты не тянешь. - Охранники у нас что надо, ты прав. Но я и не претендую на их место. - Кто же ты тогда? – Ли начал забавлять этот странный разговор. - Стажер. - Неужели? - Но с низшим допуском. Пока с низшим. - Вот оно что. - В будущем я хочу сколотить собственную команду. Личную. Из ребят, которые полностью понимают меня и разделяют взгляды. У которых мораль точно такая же, как и у меня. Которые станут не просто силой, но и поддержкой. - Ну тогда нам точно не по пути, здоровяк. - Ты же тоже здесь для подобных целей, – продолжал упорствовать Бан Чан. - Сколотить команду и водить ею хороводы? – фыркнул Ли. – Точно нет. Вопреки его настрою, их маленькая компания начала привлекать сторонние взгляды, что никак не совпадало с желаниями Минхо. Зеваки, собравшиеся в холле штаб-квартиры «JYP», сбились в тесные кучки, словно стайка мышей, и с нескрываемым любопытством наблюдали за диалогом, идущим между двумя подростками. Минхо не прельщало становиться предметом подобного интереса, но энергия, которую источал новоявленный знакомый, нравилась сирене и не позволяла оборвать разговор резко и некрасиво. Она была похожа на водопад, спрятанный в тропических лесах, чье течение плавно переходило в глубокую купель лагуны, прогретую солнцем до самого песка. Мощный поток ледяной воды, превращающийся в теплые волны. Интересно. - А для чего тогда? - Не скажу. - Ишь ты. - И тебе я не подойду. - Почему? - Характер дурной. Сам видишь. - Вижу, – согласился Бан Чан. - Вот говно какое! – не сдержавшись выругался Минхо. - У тебя еще и язык грязный! – с восхищением выпалил Бан. – Мне нравится. Хотя диссонанс с лицом колоссальный. Но есть в этом что-то… шекспировское. - Ты меня не захочешь, поверь. - Захочу. Я уже хочу. - Ты просто испугаешься. И сбежишь, – прошипел Ли. - Позволь мне самому судить об этом. - Ты… – Минхо замолчал, прерванный долгожданным телефонным звонком, поступившим от его «смотрящего». «Наконец-то!» Рассыпаясь в извинениях, старик, охая и причитая на все голоса, уверял, что через полчаса он прибудет на место и поступит в полное распоряжении своей юной ведьмы. - Сон сморил, – объяснил старик. – Возраст. Прости. - Можешь не спешить и продолжать спать, – Ли в сердцах оборвал звонок, изо всех сил игнорируя горящий любопытством взгляд Бан Чана. – Ну что еще? - Это твой «смотрящий»? Уже обзавелся им? Здорово. Предусмотрительно. А почему ты на него злишься? И с кем он спал? - Что?! С подушкой и старым котом! – ошеломленно проговорил Минхо. – Это не твое дело, вообще-то. - Не мое, но раз я тебя присмотрел… - Ты меня не присмотрел, – Минхо начал не на шутку закипать. Зеваки-соискатели, не таясь, сбились в одну пеструю массу и таращились на беседующих подростков во все глаза. Это невероятно раздражало. - Присмотрел. Называй как хочешь, но… я к тому, чтобы ты меня правильно понял. - Ой, правда? – Ли с нескрываемым наслаждением напустил в голос отборного яда. - Не хочу, чтобы личные разногласия влияли на рабочий процесс. - Какие разногласия? С кем? У кого? О чем ты вообще? - Ну… вы же явно находитесь в ссоре… Я не очень приветствую личные отношения между ведьмами и их «смотрящими», но могу понять… – Бан Чан замялся. – Нет, погоди, я не совсем верно выразился. Я не возражаю, если между… черт… совсем не возражаю… не мне говорить о таком… Минхо несколько секунд тупо смотрел на собеседника, а затем, моргнув раз-другой, прыснул от смеха. - Ты чего? – удивился Бан Чан. - Господи… Мой «смотрящий» – семидесятилетний дед. Ты сдурел совсем?! По-твоему, я с ним как трахаюсь? В кресле-качалке? А вместо смазки использую что? Сердечные капли? - Ну мало ли? – попытался отшутиться Бан. Глаза у него бегали туда-сюда, но радость оттого, что он ошибся с ролью «смотрящего» в жизни приглянувшейся ему ведьмы, скрыть был не в силах. - Давно кости не ломал? – вежливо поинтересовался Минхо. - Да не, погоди! - Что ты все время лезешь ко мне? – продолжал напирать Ли. - Ты не такая злюка, какой хочешь казаться, – хмыкнул Крис. Минхо страдальчески воздел глаза к небу. - Ты, часом, в меня не втрескался, а? Очень уж ты навязчив для просто коллеги. Так что колись, ты в меня влюбился? - Да. Влюбился. И что? Отхлещешь меня за это? - Нет, не отхлещу, – пораженно выдохнул Ли. - А что так? - Потому что ты только обрадуешься! Еще чего... – Минхо едва не поперхнулся словами, хотя обычно это было его прерогативой – заставлять других терять дар речи. - Ты можешь меня порадовать иначе. - Слышать даже не хочу. - Как тебя зовут? - Страшный и ужасный кот-обормот. - Тебе подходит. - Рад слышать, что мы хоть в чем-то нашли согласие. Дай мне подготовиться к собеседованию. - Зачем? Я уже все решил. - Насчет места на кладбище, где я тебя закопаю, тоже решил? - Какая ты все-таки злюка, – широко улыбнулся Бан Чан. – Мне нравится, – сказал он, и снизив голос почти до шепота, добавил: – Сирена. - Что… – прошептал Минхо, отшатнувшись. Его словно окатило ушатом ледяной воды. – Что за чушь? Какого хера ты несешь?! Вот тебе и доболтались. Ли коротко взглянул на соискателей, жмущихся по углам, но никто из них не показал и вида о том, что слышал слова его собеседника. Минхо почувствовал облегчение. Чертов стажер! - Я никому не скажу, если ты не хочешь, – заверил Бан, спокойный и сосредоточенный. – А ты явно этого не хочешь. К тому же ты не применяешь на мне «песню», хотя давно уже мог ею воспользоваться. Неважно по какой причине. Я обязан уважать твои желания. И… Мне нравится, как ты себя ведешь. - Ты… Что ты несешь?! – Ли скрипнул зубами. Он чувствовал себя так, как если бы стоял полностью раздетым на городской площади перед толпой людей – нагим и беспомощным. Но Бан Чан смотрел на него не с предубеждением или, не дай бог, испугом, а с пониманием и будто бы… уважением?.. «Какого черта?» - Я знал одну... – ответил Бан Чан на невысказанный вслух вопрос сирены. – У вас глаза горят совсем иначе, чем у других ведьм. Есть в вас что-то такое… Что-то очень крутое. Минхо издал нервный смешок. - Не стану дальше отнимать твое время. Скоро начнется собеседование. Забудь о своем «смотрящем», его присутствие совсем необязательно. По крайней мере, сегодня, – Бан засунул руки в карманы джинсов, и только сейчас, в растерянности опустив взгляд, Ли заметил, насколько недвусмысленно оттопыривается на них ширинка. «Ну дела!» - Просто знай, что я буду ждать тебя. Сколько понадобится. Бан Чан развернулся и пошел прочь, открывая, наконец, для Минхо путь к кабинету, в котором с минуты на минуту должен был начаться первый этап интервью. Ли проводил собеседника взглядом до самой лестницы, до того момента, пока подросток почти не скрылся из вида. Что-то разгоралось в груди сирены; то, чему она пока не могла дать точного названия (интерес? любопытство? надежда?). И только когда Бан опустил ногу на ступеньку, Ли крикнул, не обращая внимания на соискателей, едва не вывихнувших шеи от любопытства: – Меня зовут Минхо! Ли Минхо! Чан развернулся на зов и, улыбнувшись в ответ, взмахнул ладонью: - Очень приятно, Ли Минхо. До встречи, Хо~я. - Жизнь покажет, – сказал Ли. Но уже часом позже, он смотрел на недавнего собеседника, сидящего среди интервьюеров, и изо всех сил пытался сдержать рвущийся из груди смех. А еще через час Минхо впервые внес в личную анкету пункт «Лунная сирена» и сполна насладился восторженными ахами комиссии, сдобренными оценивающим прищуром Чана. Так началась новая глава жизни сирены, впоследствии приведшая к тому, что ныне носило название «Оперативная группа «Stray». Признавая Минхо как невероятную сильную единицу и личность, Бан Чан тем не менее не избежал и ошибок. Не отдавая себе отчета, Крис долгое время видел ведьму исключительно во флере сирены, во многом лишая Минхо слабостей, присущих обычным людям. Но будучи ведьмой, Ли не переставал быть и человеком. И если бы Чан понял это раньше, еще до того, как в жизнь Минхо ворвался мальчишка-«гифт», одним махом перечеркнувший все надежды Криса на каплю взаимности со стороны ведьмы, кто знает… возможно, сирена однажды сжалилась бы над разбитым сердцем и позволила себе ответить на чувства. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. За плечами Хана была своя непростая история любви к Минхо, но Чан узнал об этом только годы спустя. Все вышло так, как вышло. Крис долго не мог поверить в то, что его мечты так и останутся мечтами. Но ни своим «смотрящим», ни тем более возлюбленным сирена его делать не собиралась. Ли даже не спустился к Бан Чану с того пьедестала, на который тот собственноручно его поставил. Вот только желал ли сам Минхо находиться на нем? Скорее всего, нет. Вероятнее всего, подобное ведьму только тяготило. Кристофер не понимал происходящего, недоумевая, что же такого сирена разглядела в Хан Джисоне – «гифте», безусловно, талантливом, но не обладающим какими-то сакральными умениями, в достаточной мере блестящими для того, чтоб выделиться из ряда себе подобных. Но иногда не нужно быть кем-то невероятным. Нужно быть собой. Особенным для кого-то одного. И Хан Джисон стал таким человеком для Минхо. Если когда-то чары сирены и действовали на него, как на рядового обывателя, то давно рассеялись. Джисон видел в сирене большее. Он видел в Ли Минхо его самого. В день, когда Бан Чан заметил их двоих в парке, перемазанных с ног до головы растаявшим мороженым, смеющихся друг над другом во все горло, без притворств и игр в недотрог, он осознал это. Как и то, что у него и правда никогда не было шанса с Минхо. Потому что сирена ни разу не улыбнулась ему так, как улыбалась Хан Джисону. Мечтать о подобном было бы отныне сущим безумием. Годы надежды превращали его жизнь в медленную агонию. Но больше Крис не испытывал злости ни по отношению к себе, ни по отношению к Джисону. Вспоминая картины воображаемой жизни с Ли, Чан умудрился получить много больше того, о чем когда-то мог только грезить. Он стал для Минхо другом. В то время как Бан Чан принимал непростые личные решения, Минхо тоже делал первые шаги на своем пути. Начав с равнодушия и легкого раздражения, он незаметно для самого себя, окунулся в переживания, на которых, казалось, поставил жирный крест. Будучи полностью уверенным в том, что он полностью управляет собственными эмоциями, Минхо упустил из вида главное – чужое сердце не будет спрашивать разрешение на то, чтобы чувствовать. Детское восхищение недавнего новичка, ничуть не страшащегося сил сирены, обратилось настоящей любовью. Но поначалу его чувства не казались ведьме чем-то особенным. Джисон был для Минхо… как все. Ничем не отличающимся от других. Разве что щеки попухлее, да талия тоньше. А в остальном… Парень и парень. Студент и студент. Мало их, что ли? Орал вот только как пожарная тревога. Голос «гифта» можно услышать повсюду: в столовой, в коридорах учебки, из аудитории, в которой читались лекции для его группы, и даже в парке, куда Ли захаживал покормить уличных котиков. Джисон был везде. Однажды они с Минхо столкнулись в туалете кафе, отливая в соседние писсуары, и Ли тогда, грешным делом, подумал о том, что обзавелся очередным сталкером. Навязчивым, громогласным и обладающим весьма недурственных размеров членом. Таких как Хан, таращащихся на сирену во все глаза и воображающих о ней то, что не имело ничего общего с реальностью, было неисчислимое множество. Ли со временем привык не обращать на них внимания, нежели по-настоящему раздражаться. Оно того не стоило. Сначала россказни о нем, взятые буквально с потолка (а на деле, из мокрых фантазий) возмущали. Затем задевали и обижали. Позже нагоняли скуку и смех, в зависимости от выдуманных подробностей. А потом Минхо стало просто плевать. В глазах окружающих сирена представала неким аналогом гетеры, с чем Ли был категорически не согласен, но доказывать обратное для него стало пустой тратой времени. Легче было принять образ холодной статуи. Но к огромному изумлению ведьмы, и это не оттолкнуло многих поклонников. Правда, и ума в ее глазах тоже не прибавило. Люди стали разочаровывать Минхо все сильнее. О своей красоте Ли знал и без чужих ахов и охов, справедливо полагая, что его внешность – результат генетики и стараний родителей, но никак не плод собственных усилий. Старели ведьмы намного медленнее, чем «гифты» и обычные люди, сохраняя свежесть кожи и красоту лица до самых седин, но оставаться в памяти не больше, чем смазливой сиреной Минхо совсем не улыбалось. Добиваться чего-либо только «песней» или симпатичной физиономией было ниже его достоинства. Более того, на взгляд Минхо это служило очередным подтверждением досужего мнения о сиренах, как о глупых, смазливых, эгоистичных созданиях, вертящих чужим сознанием, будто гимнастическим обручем, и ни на что более негодных. Многие из ныне живущих сирен бросали школы и не желали нигде работать. Они обрастали ленью, словно пылью, кормили свое эго тупостью и высокомерием, не понимая того, что этим губят себя. Все их интересы вертелись лишь вокруг брендовых шмоток, денег, новомодной жратвы и лайков в тик-токе. Ли скорее предпочел бы умереть, чем опуститься до их уровня, но и объясняться перед теми, кто относился к нему с предвзятостью (а таковых и в «JYP» было немало) не собирался. Еще чего. Пусть живут себе в воображаемом мире. Слухи, ходящие о характере Минхо, вполне его устраивали. Таким образом, страшась гнева сирены, к нему не решались подкатить те, кого Ли при любом раскладе дел с легким сердцем послал бы в далекое и пешее путешествие. Они лишь сэкономили то время, которое Ли мог потратить на чтение книги, прогулки по Сеулу и кормление уличных котов. Прогуливаясь как-то по окраине города Минхо подобрал своего первого кота – Суни, и это знакомство стоило тысячи других. Их чувства были взаимны и душевны. Более того, ведьминским сердцем Ли верно распознал в Суни потомка котооборотней, священного животного богини Селены, с начала времен являющейся покровительницей лунных сирен. Может, еще и оттого «Бастет» и Суни понимали друг друга с «полуслова», ведь они являлись почти что братьями. Увы, обстоятельства сложились таким образом, что долго вместе они быть не могли: комендант общежития, в котором Минхо снимал на тот момент комнату, жестоко разлучил их. В другое время сирена зачаровала бы бессердечного человека не задумываясь, но соседи-аллергики не оставили ведьме другого выбора, кроме, как отвезти Суни в Гимпо, к бабушке. Та приняла пушистого собрата Минхо со всей добротой, накормив и обласкав кота от всей души. Сердце сирены было полностью спокойно за судьбу вчерашнего скитальца, вот только сам Ли снова заскучал. Даже успешное выполнение первого из оперативных заданий и растущая популярность среди обывателей не особо взбодрили сирену. Щелкая боевые задачи как орешки, Минхо набирался опыта, уважения коллег и известности, но ликование ведьмы длилось недолго. «Смотрящие» его тоже не особо радовали. В их постоянной смене Ли находил для себя некоторое удовольствие, объясняя для Бан Чана, активно продвигающегося по карьерной лестнице, подобное поведение тем, что ему, сирене, положено капризничать. И все тут. Объяснение не хуже других, и Крис ему как будто верил. Больше для вида, конечно. На деле же, Минхо, вынужденно следуя закону о «смотрящих», никого из них в душу не пускал, поддерживая исключительно деловые отношения. Как только очередной партнер начинал вполне однозначные поползновения в сторону сирены или, что еще хуже, пытался ею манипулировать, Ли безжалостно «сдавал» нахала «в утиль». И вскоре прослыл бессердечной сукой; образцовой сиреной, высокомерной и привередливой. Да еще и не стесняющейся обложить тех, кто был ей не по нраву, отборным трехэтажным матом. Сплетни, разносящиеся по «JYP», становились все причудливее, но очередь из кандидатов в «смотрящие» к сирене «Бастет», как ни странно, с каждым днем увеличивалась в геометрической прогрессии. Ли пребывал в замешательстве. Его сил хватало на двоих, если не на троих, и не злоупотребляя ими, Минхо был способен выполнять задания и без навязанных уставом партнеров, чье присутствие в своей жизни расценивал как номинальное. Со «смотрящими» далеко не всегда завязывались интрижки – скорее это было частым, но побочным эффектом связи с ведьмой. Любить своего партнера, искренне и от всей души, как простого человека, и одновременно поддерживать гармоничный баланс сил, стало бы исполнением заветной мечты. Но никто из «смотрящих» на пути Ли не подходил под такое описание. Так же, как, увы, и Бан Чан. Среди ведьм, так же, как и среди людей, ходили разговоры о бессменных «смотрящих», коих за всю историю организаций случилось очень немного. В какой-то степени, бессменные «смотрящие» тоже стали притчей во языцех, легендой, полувыдумкой, о которой ведьмы болтали между собой, но мало кто верил в то, что это на самом деле возможно – быть друг с другом вечно. Следуя бок о бок до конца дней жизни одного из них, буквально признавая себя принадлежащим другому человеку. Это было больше, чем брак или дружба. Далеко не каждый мог понять природу таких отношений, а, значит, и обсуждать было попросту нечего. И Минхо снова поплыл на волнах принятия текущей реальности. В какой-то момент он даже попытался встречаться с официанткой из любимого кафе, но долгой истории в итоге не вышло. Девушка оказалась недалекой хвастуньей, рассказывающей всем подряд о том, что встречается с настоящей корейской сиреной, и Ли поспешил оборвать их связь. Увы, официантка оказалась не только глупой, но и чрезвычайно навязчивой, и вскоре Минхо лишился места, где любил обедать. Вот уж что было настоящей потерей. Отправившись на поиски новой закусочной, способной удовлетворить его вкусы, Ли вновь столкнулся с парнишкой-аналогом пожарной тревоги. Оказалось, тот тоже изучал близлежащие к кампусу забегаловки, желая найти постоянное место для перекуса; и так вышло, что обоим им приглянулся небольшой ресторанчик, принадлежащий семейной паре из Ульсана. Забавно. Оглядываясь назад, на все произошедшее между ним и Джисоном, Минхо мог с уверенностью сказать, что их, по сути, свела еда. Точнее, восхитительно вкусный соллонтхан. Разве могло начаться с тарелки сытного кушанья что-то плохое? Вряд ли. И отправляя в рот ложку за ложкой горячего супа, Ли постепенно начал привыкать к своеобразному музыкальному сопровождению – оглушительному хохоту, исходящему от компании, которая каждый обеденный перерыв выбирала столик в центре ресторанчика. Слышно и видно друзей-студентов было за версту, а обладателя заразительного смеха, Хан Джисона, в особенности. - Кто этот бешеный пони? – как-то поинтересовался Минхо у Бан Чана. – Ты знаешь почти всех новичков. - Это который? Лежа в постели с Минхо, Чан касался плеч сирены влажными короткими поцелуями и, пытаясь отдышаться после оргазма, даже не понимал, на какой тонкий лед ступает, отвечая на вопрос любовника. - Тощий, громкий и ржет как лошадь в истерике, – поморщился Минхо. – Вроде «гифт». На белку похож. Кстати, тебе было обязательно кончать в меня? - Не мог остановиться, прости… И что там про животных, я не понял?.. Ты определись, на кого этот парень похож? На белку или на пони? – забормотал Крис. - Прощаю, – Ли устало откинулся на подушки. Они с Баном совершили за вечер три захода и такой резвый ритм немного утомил Минхо. – На помесь того и другого. - Ну, если ты так говоришь… Мм, больше всего похоже на Хан Джисона, – задумался Крис. - Он – кто? - «Гифт». Ты все правильно заметил. Не знаешь его? - С чего мне его знать? Ходит все время и гогочет «га-га-га», как гусь. - Зато ты его запомнил. - Такое сложно не запомнить. Слышно за милю. Уши болят! - А почему тогда интересуешься им? - Не интересуюсь. Просто хочу знать, что за дикий фрукт такой. И какие лекции он посещает, чтоб пореже с ним сталкиваться. У меня каждый раз голова начинает трещать, как услышу его. А слышно его за милю, не меньше. - Да нет… вроде Джисон – нормальный парень. Немного шумный, это факт. Но это не недостаток. - Немного? – скептически фыркнул Минхо. - Преподаватели им полностью довольны. Выдыхается, разве что, довольно быстро. Психует, бывало. Выходит из себя. Ему бы твердую руку, которая немного утихомирит его энергию и направит в гармоничное русло, но… это, в общем, меня не касается. Пока что. - Пока что? – Ли приподнялся на локте, повернувшись к Бан Чану лицом. Одеяло, которое сирена натянула едва ли не по самые уши, мгновенно съехало вниз, обнажая подтянутый, блестящий от пота торс. – Опять мутишь что-то насчет команды? - Разве это плохо? – Крис жадно сглотнул. - Если только наймешь воспитателя младшей группы детсада и закупишься липкой лентой, чтоб рот покрепче заклеить. - Какой же ты иногда злюка, – рассмеялся Бан Чан, в ответ на что Минхо привычно пожал плечами. Факт оставался фактом. Шумный и громкий, Джисон продолжал привлекать к себе внимание, то случайно уроненной ложкой, то возмущенным тоном, то участием в пустяковом споре, который вел до хрипоты в горле. Если бы у Хана было второе имя, то было оно «Мистер Ор», но «гифт» взял себе позывной не хуже; отражая еще одну важную сторону своей натуры. «Питер». Вечно юный мальчик, который не хочет взрослеть. Бойкий, шаловливый и громкий. Постепенно Минхо начал понимать, что Хан Джисон не играет перед ним роль. Просто он такой сам по себе. Заполняющий все пространство вокруг себя. Вечно куда-то спешащий и боящийся опоздать. И непременно при этом опаздывающий. А еще он – жуткий неряха, для которого опрокинуть на себя тарелку супа не представляло никакой сложности, просто потому что посуда на столе стояла слишком плотно, а взмах руки был чересчур широким. Все вокруг Хан Джисона пускалось в пляс. Даже соллонтхан. Прошло совсем немного времени, и Ли уже не мог точно сказать, где и когда они с Джисоном столкнулись впервые. Но хорошо помнил смех, угадывая каждую его нотку. Это было… странно и непривычно. Обычно Минхо безошибочно удавалось распознать по голосу армию котов Гимпо, а со временем он научился различать и уличных жителей окрестностей Сеула, ведя с ними тонкий, только им понятный диалог – то мяукая на все лады, то урча. Но спустя какое-то время он начал не только узнавать голос Хана среди орущей на все лады толпы студентов, но даже понимать его настроение. В один день Джисон был чем-то расстроен, в другой – мрачен как туча, но чаще всего его голос искрился восторгом, схожим с жизнерадостностью мальтийской болонки. Чудо, да и только. Абсолютно бесполезное занятие. Но внезапно оно стало приносить удовольствие какого-то особенного толка, сродни успешному решению задачек, которое Минхо с уверенностью списал на характер сирены. Пока однажды Ли не увидел в зеркале отражение… и не сразу понял, что это он сам глядит на себя, а не какой-то чужак, расплывшийся в идиотской ухмылке. - Что это такое?.. – с недоверием спросил Минхо, дотрагиваясь рукой до лба, и незнакомец в зеркале, схожий с ним только лицом, растерянно улыбнулся в ответ. Сирена отчаянно не понимала, что с ней творится. Иногда целыми днями напролет, Ли ходил мрачнее мрачного, отпуская колкие шутки, задевающие даже Бан Чана, чья толстокожесть порой по-настоящему изумляла. Минхо растекался ядовитым океаном, выпуская из подсознания самые темные насмешки, на которые был способен, и легко, на кончике языке поигрывал нотами «песни». В другой день из Ли невозможно было выдавить ни слова, а если он и отвечал что-то, то совершенно невпопад. В третий – Минхо засиживался в крохотном помещении авторского театра, смакуя новое прочтение «Чайки» Чехова, а в четвертый представал взорам людей самим собой, будто ничего и не происходило. В эти странные дни Ли чувствовал себя спокойно, лишь прогуливаясь по окраине Сеула, сопровождаемый светом луны и парой-тройкой уличных котов. И вот однажды, один из них, тощий серый двухлетка, свел Минхо с Ханом нос к носу в небольшом сквере, разбитом неподалеку от главного учебного корпуса «JYP». Джисон в то утро и сам был похож на бродячего кота, с неуверенностью переминающегося с лапки на лапку; и сирена впервые увидела его так близко, необычайно тихого и будто смущенного. «Гифт» посмотрел тогда на сирену и представился: «Меня зовут Хан Джисон», кажется, совсем не рассчитывая на ответ, но слова вырвались из груди Минхо прежде, чем он успел себя остановить. Это было странно. Еще страннее, чем обычно. Через пару дней Минхо столкнулся с Джисоном в продуктовой лавке, славящейся свежими и при этом весьма недорогими фруктами, и «гифт», узрев ведьму из противоположного угла зала, заорал на весь магазин: - Хен! Минхо-хеен! Ли Минхо-хеееее! Привеееет! Это я, ты помнишь меня? Парк! Хан Джисон! Кот! Со всех углов на крикуна понеслись шиканья и возгласы, и покрасневший как помидор юноша, закусил губу от смущения. Но глядеть на сирену, с перепуга едва не уронившую на пол пакет с яблоками, не перестал. В другое время Минхо просто проигнорировал бы невоспитанного наглеца или холодно отчитал его на потеху толпы. Может, даже парой ноток «песни» заставил бы вытворить что-то нелепое и дико смешное. Но почему-то, в этот раз, Ли самого будто какая-то муха укусила. Экзотическая и бешеная. И вместо того, чтобы наказать нахального студентика, Минхо просто… показал ему кончик языка и скорчил забавную рожицу. А затем, неимоверно довольный собой, задрал нос кверху и удалился, оставив Джисона стоять в недоумении. Весь вечер напролет Ли хихикал себе под нос, вспоминая растерянную физиономию «гифта», которого не смутили ни собственное поведение, ни окрики аджуммы, возмущенной его воплями, но до глубины души поразил абсолютно безобидный поступок ведьмы. - Минхо сошел с ума, не иначе, – отметил Со Чанбин, однажды заставший сирену мурлыкающей что-то под нос. Он пару минут вглядывался в лицо ведьмы, отчаянно не желая верить своим глазам. Но нет, все так и было: Ли напевал какую-то безобидную мелодию, неспособную зачаровать никого, кроме школьниц. Кажется, что-то из модных поп-песенок. – Смотрится ужасно. Как будто сейчас живых младенцев есть начнешь. - И начну я прямо с тебя, – пообещал Ли, но угрозы в его голосе не было. - Я не в твоем вкусе. - Тяжелые времена диктуют свои правила. К тому же блюдо всегда можно поперчить. Тебе, кстати, не помешает внести перчинку в свою жизнь. - Ох, – поморщился Со. – Этого только не хватало. Кстати… а че это за хрень? – Чанбин ткнул пальцем в яркий конверт, лежащий на столе перед Минхо, через вскрытый клапан которого виднелся краешек глянцевой бумаги. - Не хрень, а билет на выставку китайской живописи, посвященной императорским придворным котам, – поправила ведьма Чанбина. - Придворным котам? Чего только на свете не бывает! Ну, если ты так говоришь… - Не ты ли таскался на выставку гномьих доспехов эпохи Когуре целых пять раз? И каждый из них чуть ли не рыдал от восторга. Не тебе меня цеплять. - Ничего подобного не было, – буркнул Со. – Просто аллергия на цветение замучила. - В декабре? – хмыкнул Ли. – И что же там такое цвело буйным цветом и в каком месте? - Слушай, кошак, давай не будем об этом… - Не я эту тему поднял. - Лучше скажи мне: это типа крутая выставка? Вот эта, про кошек? - Очень. - Ну ладно… Много денег спустил на нее? - Ни воны. - Это как понимать? – удивился Чанбин. – Представился дальним родственником одной из кошек, изображенной на картине, и тебя пустили по блату? - Ты, наверное, очень старался, когда выдумывал эту причину, да? – участливо поинтересовался Ли. – Но нет. И купить билет я попросту не успел, их все распродали за несколько минут. Это – подарок. - Дорогой, выходит, подарок, – присвистнул Чанбин. Минхо неясно хмыкнул в ответ. - Кому-то ты и впрямь запал в самое сердце. По-настоящему. Кто-то изучил твои вкусы и захотел сделать приятное. Хотя… А кто это, знаешь? - Нет. Даритель не представился, – сирена поспешно отвела глаза в сторону, что показалось Чанбину довольно странным. - Ни записки, ни чего-то другого? - Нет. Просто подсунули конверт под дверь. - Хм. Любопытно. А что, билет только один? – Со полез в конверт и вытряхнул из него продолговатый бумажный листочек. С билета на Чанбина укоризненно смотрела белая длинношерстная кошка, лежащая на алой высокой подушке. – Странно… И с тобой не идет, и второго билета нет… - Как раз ничуть не странно, – понимающе улыбнулся Ли. - Почему? - Потому что даритель хочет, чтобы я пошел на выставку один. Он не уверен в том, что я разрешу ему пойти со мной, в качестве сопровождающего лица, но и не хочет, чтобы со мной шел кто-то еще. - Может, ему просто некогда? - О, нет! Это не так, – ухмыльнулся Минхо. – У него три дня самоподготовки. - Он? - Угу. - Так ты знаешь, кто это? – спросил Чанбин, вертя билет в руках. – Пригласительный не именной… то есть вы знакомы? Знаешь его? - Догадываюсь, кто это, – Ли смешно наморщил нос. – Юный нахал. - Но с мозгами, похоже, – сказал Со. – О! Глянь, на обратной стороне что-то написано… Как курица лапой, господи… Еле разобрать! «Котику на выставку котиков»… Че за?! Ладно, походу насчет слов про мозги я немного поспешил. - Не думаю, что у тебя есть право ставить диагнозы, не зная человека лично, – отрезал Минхо, и Чанбин с удивлением отметил, что тон сирены пронизан не чем иным, как обидой. Будто бы он самого Ли задел за живое. Но ведь это было не так. - Ты… Извини, ну… Хм. Он тебе нравится, походу? - Что?! – взвился Минхо, резко поднимаясь из-за стола, да так стремительно, что едва не опрокинул его. – Пфф! Что за фигню ты несешь? Охуел?! - А! – проронил ошеломленный Со. – Все время забываю о том, что рот у тебя бывает, как помойка. - Не нравится - не нюхай, – огрызнулся Ли. Сирена подхватила лежащие на столе конверт и билет, и порывисто прижала бумаги к груди. - Причем это вообще… Эй, Минхо! - Я тебе хен, между прочим! – ведьма упаковала билет обратно в конверт и плотно сжала его края. - Что я такого вообще сказал? Мин… Хен?! Минхо развернулся к приятелю спиной, и, не проронив больше ни единого слова, распахнул дверь кабинета настежь и выскользнул в коридор. Но не прошло и минуты, как Ли вернулся. Окинув Со грозным взглядом, сирена оглушительно хлопнула дверью и… снова исчезла. - Это же твой кабинет! Хен! Если надо, я сам уйду! Эй! Да что такое… Что здесь вообще творится, а? – растерянно спросил Чанбин. – Кошачье полнолуние, что ли, какое-то? Поведение Минхо было крайне необычным – что он и сам отлично понимал. И это бесило Ли еще больше. Не желай он попасть на выставку картин так сильно, уничтожил бы билет, даже не задумываясь. Но Хан Джисон, этот юный хитрец, точно знал, что делает. У Минхо просто не поднялась рука разорвать билет и лишить себя удовольствия лицезреть высокомерные мордочки императорских кошек, запечатленные кистью художников великого прошлого. Ли остался от выставки в полном восторге. А еще через пару дней на дверной ручке личного кабинета Минхо обнаружил пакет с коробочкой традиционных японских сладостей, ровно таких, какие любил – моти ручной работы с зеленым чаем из Киото. Борьба с внутренними демонами длилась недолго. Угощение было поглощено все, без остатка, за порцией вечернего чая, в гордом одиночестве. Вот еще, делиться таким деликатесом! Почти каждый день Джисон атаковал сирену сюрпризами: большими и маленькими. Иногда это было что-то значительное, иногда сущая безделица. А порой даже стихотворение, наивное, но искреннее, нацарапанное шариковой ручкой на клочке бумаги. Так красиво, как Джисон описывал глаза Минхо, никто еще не говорил. «Мое разбитое сердце застыло в янтаре твоих глаз. Там ему вновь суждено стать целым». - Как думаешь? – спрашивала ведьма, сидя на корточках перед тем самым котом из парка, который нечаянным образом поспособствовал их первой с Джисоном открытой беседе. – Дать ему понять, что я не против его… мм… подношений? Или же… Ах, подношений… Звучит как-то нехорошо, правда? Он же хочет, как лучше. Почему-то не пытается встретиться со мной… – Минхо задумчиво гладил кота по спинке и тот внимательно слушал рассказ его собрата по Луне. В обычное время сирена была выдержана и язвительна, но, отчего-то, сегодня от нее исходили совсем иные вибрации. Будто она была растеряна чем-то. Кот не понимал человеческой речи, но в этом случае такое знание и не понадобилось: слишком уж непохожа была ведьма на себя привычную. – Почему? Наверняка же, бродит где-то неподалеку. Мечтает запрыгнуть ко мне в постель. Я знаю таких, как он… Или нет? Ли ходил целыми днями непривычно-задумчивым, словно пребывал в полусне. Мир вокруг него расцвел новыми красками, отчасти напугавшими его, отчасти поразившими. Чувство, от которого сирена зареклась, заполняло сердце каждым днем все сильнее, однако Ли не сразу осознал то, что с ним происходит. Все ему было не то, и не так: то любимый суп недосолен, то новая книга недостаточно интересная, а то и разношенные в хлам старые кроссовки внезапно начали нещадно жать. Но если ведьма чувствовала себя не в своей тарелке, то для окружающих Минхо стал выглядеть еще привлекательнее: с влажным блеском черных глаз, лихорадочным румянцем на щеках и смехом невпопад. Все это вкупе наградило обычно холодную сирену флером пикантной сексуальности и заставило поклонников терять голову еще отчаяннее. Казалось, что вот теперь-то у них есть шанс, и Минхо стал чуть ближе к реальности, приподняв завесу, накинутую на его чувственность. И все так и было. Вот только желание слиться в плотском наслаждении, исходящее от сирены, предназначалось лишь одному человеку. Прочие же ошибочно полагали, что путь к сердцу и телу сирены отныне им открыт. Ошибался на этот счет и Бан Чан. - Хо~я! – Крис ухватил проходящую мимо по коридору учебки сирену за рукав куртки. – Приедешь сегодня? Ли будто избегал его в последнее время. Но ссор между ним и Чаном никаких не происходило. - Погоди… давай… давай в другой раз, – сказал Минхо, мягко выворачиваясь из рук Бан Чана. Но другого раза не произошло. День от дня Минхо все реже приходил к Бану и оставался; сначала в его постели, а затем и в доме. И уже через пару месяцев просто перестал приходить. А позже оповестил об окончании статуса их свободных недоотношений, попросив полностью перевести их общение в русло дружбы и корпоративной этики. Потому что так было правильно. Бан Чан не сразу уловил того факта, что Ли не шутит. А когда понял в чем дело, то был не в силах что-то изменить. Сам не осознавая того, Минхо постепенно, день за днем, начал искать глазами в толпе студентов щуплую невысокую фигуру. Листал журналы с успеваемостью и с досадой морщил нос, видя низкие оценочные баллы своего юного поклонника. Радовался его успехам, даже самым незначительным, будто собственным. Ворчал, когда видел Хана, проспавшего, бредущим по коридору учебного корпуса. Расстраивался, когда слышал о сильной простуде, свалившей «гифта» с ног. Не понимал, отчего весь день огрызается на Чанбина, и никак не мог связать свое поведение с тем, что шумная компания студентов-второкурсников устраивает вечеринку в общежитии. Еле сдерживаясь от радости, дал Хану разрешение позвонить, и тем же вечером завис с ним на телефонной линии до самого утра. Они обсуждали с Джисоном все на свете. Целую лавину событий, важных и малозначительных. Их детство и бабушек, то, как открыли в себе способности, Суни, любимые блюда и то, какой упоительно вкусный американо варит бариста в маленьком кафе на одной из улочек Хондэ. - Не самый вкусный, если уж честно говорить, хен, – сказал Джисон, отчаянно зевая в трубку. Его нещадно клонило в сон, но он даже не смел подумать о том, чтобы распрощаться с Минхо. - Не самый, – согласился Ли. Ему так же, как и Хану хотелось спать; он не привык ложиться так поздно, но Джисон оказался собеседником лучшим, чем можно было бы представить, – интересным и ярким, и Минхо не хотел лишать себя удовольствия слушать его. – Я покажу тебе как-нибудь пару мест, где оно вкуснее. - Ты приглашаешь меня на свидание, хен? – охнул Джисон. - Я… – стушевался Минхо, только сейчас осознавший, что он сказал и кому. – Послушай… ты не думай, что… - Я сам хотел это сделать, – голос Хана звучал по-детски обиженным. – Почему ты опередил меня? Это от опыта? - Ха-ха, – неловко рассмеялся Ли, постаравшись как можно скорее завершить разговор. В один из дней громкий смех подростка, яркого и бойкого, как зимородок, стал слишком узнаваемым среди других голосов. И однажды, смиренно подняв на Минхо глаза, мальчишка по имени Хан Джисон сказал: «Тебе даже не нужно приказывать мне вставать на колени, хен. Потому что я и так твой», но привел ведьму не в восторг, а в настоящий ужас. Потому что «песня» сирены не имела над Хан Джисоном никакой силы. И тогда Ли позорно сбежал, испугавшись того, как бешено колотится его сердце при одной только мысли о Джисоне, и того, что отныне он совершенно беззащитен перед этим пацаненком. Хан обезоружил ведьму своей любовью. Несмотря на то что чувства «гифта» представали простыми и отрытыми в абсолютно эгоистическом желании быть вместе с Минхо, они каким-то удивительным образом сочетались с искренним восхищением, которое у него вызывала сирена. Джисон смотрел на Ли и видел в нем его самого, Минхо из Гимпо, а не исключительно «Бастет». Мальчишка, храбро выплеснувший перед Ли свои чувства, был совершенно неуправляем. Но сирена совсем не желала подчинять разум Хана своей воле, вылепливая из него послушную марионетку. С Джисоном хотелось… просто быть. Пить холодный американо, обсуждать новый фильм студии Марвел, бродить среди книжных стеллажей, заставленных томиками манги, и долго молчать. До Хана хотелось дотронуться. Вдохнуть его запах, прижавшись носом к теплому местечку прямо за ухом. Лизнуть кончиком языка край губ. Слиться с ним. И как только Минхо в полной мере осознал свои желания, то испугался. Все, что он смог придумать в тот момент, пораженный силой собственных чувств, так это начать прятаться от Джисона, уподобившись мифической нимфе, улепетывающей от пышущего страстью бога; а никак не сирене. Но когда в окно его кабинета полетели мелкие камушки, а по улице разнесся оглушительный вопль: «Выходи! Я не уйду! Я буду ночевать здесь, под дверью!», Ли сдался. И позвонил той единственной, кто мог хоть чем-то помочь ему. - Бабушка! Моя «песня» больше не действует! Я… я заболел?! – с обреченностью в голосе спросил Минхо, хотя не было на свете никого, кто лучше него самого понимал причину такой «немощности». - О, боже мой… мальчик мой… – ахнула Ли Дахи. – Господи боже… ты… ты влюбился! Невероятно! - Не так уж и невероятно, – буркнул в трубку Минхо. - Немедленно приезжай домой! – потребовала женщина. - У меня сто дел на дню! Как я все брошу и приеду!? К тому же… ох… - Ты должен мне все рассказать! Ты не можешь оставить свою бабушку мучиться неизвестностью! Как ее зовут? Как мне звать эту нахалку?! - Его, – переливчато рассмеялся Минхо. Разговор с бабушкой, милой, все понимающей бабушкой, успокоил ведьму. Даже если, казалось, для этого не было особых причин. - О! - И да. Он и правда тот еще нахал. Мелкий наглец… - Так как его зовут? Кто посмел украсть сердце сирены? - Джисон. - Джисон? - Да, – тихо выдохнул Минхо, и дыхание его было подобно порыву сентябрьского ветерка. – Его зовут Джисон. Хан Джисон. Хан-Джи-сон. Хани… - Хани, говоришь? - Да. Хани. И я люблю его, бабушка. Женщина улыбнулась в трубку и проговорила: - Раз дело обстоит так, то я хочу посмотреть на твою зазнобу. Приезжайте вместе. Надеюсь, ему понравится кальбитхан, который варит Дахи.***
Закатное солнце медленно угасало, готовясь уступить небосвод серебристой сестре-луне. Енбок постепенно приходил в себя, пробуждаясь после сладкой полудремы, в которую его погрузила лунная сирена – знаменитая Шехерезада кусала бы локти от зависти, столкнись она с «Бастет». Минхо поставил чашку на блюдечко и посмотрел на притихшего Феликса, не проронившего ни слова во время рассказа: - С самого начала у меня не было против Джисона ни единого шанса, – Ли перевел взгляд на окно, за которым уже вовсю властвовал поздний вечер, и спросил островную сирену: – Так что? Ты тоже хочешь сыграть в такую игру?