Смотрящий за ведьмой

- Я люблю тебя до самой луны, - шепнул зайчонок, и глаза его закрылись. - Надо же, как далеко... - Большой заяц положил его на постель из листьев. Потом улегся рядом, обхватил зайчонка лапами и прошептал ему в самое ухо: - И я люблю тебя до самой луны. До самой-самой луны... и обратно. из сказки Сэма Макбратни. «Знаешь, как я тебя люблю?»

Погода сделала участникам куаранны, вступающей в брак паре и гостям церемонии, лучший подарок, на какой только была способна – нежаркий, но солнечный июльский день, небо с парой белоснежных облаков, похожих на росчерк пера, и легкий ветерок, колышущий волны сочной луговой травы. Сама природа благоволила будущим супругам. Провинция Кенги, в землях которой проводилась церемония, грешила частыми затяжными дождями, удивительными даже для влажного континентального климата, подверженного влиянию муссонов. День свадьбы выбирался тщательно, с привлечением местных метеорологов и ведьм-погодниц, на плечи которых возложили серьезную миссию – выбрать теплый, не дождливый период, который обеспечит брачующимся и гостям куаранны трое суток комфортных метеоусловий. Не должно было быть слишком душно, жарко или сухо. Учитывался ряд факторов: влажность, температура воздуха, ветреность, облачность и возможность выпадения осадков. Поиск «золотой середины», идеала, удовлетворяющего будущих супругов, шамана-распорядителя обряда и гостей церемонии, мог затянуться на долгие недели, а то и месяцы. Дополнительная сложность состояла в том, что куаранну разрешалось проводить только в определенный период – со второй недели апреля по последний день сентября. Таков был обычай, которого следовало придерживаться, или и вовсе не проводить обряд. Ничто не должно было осложнять церемонию или доставлять ее участникам дискомфорт, физический или душевный. В самой сути обряда были заложены основы будущего благополучия, поэтому ничто, даже такое природное явление, как лисий дождик не допускалось во время ритуала, как олицетворение помехи процветанию и счастью пары. С течением времени куаранна претерпела некоторые метаморфозы, незначительные, но продиктованные пришедшей на смену старой эпохе новой, и особенностями, присущими местности, на которой проводился обряд. Превалирующим мнением считалось решение сильнейшего ведьминского клана, который составляла пара. Желала колдунья сочетаться браком в родных землях – значит, так тому и быть. Решала иначе – и ритуал проводили в деревне второй половинки. Все стало понемногу меняться, когда ведьмы начали брать в жены или мужья обычных людей, лишенных магических способностей. Подготовкой церемонии занимался клан, из которого вышла ведьма, а помощниками становились представители деревни, города или местности, в которой родилась и выросла колдунья. Ведьма «вела» своего суженного, приглашая в мир, доселе чуждый и незнакомый, с тем, чтобы будущий супруг в нем остался, а после кончины физического тела его дух навечно соединился с сущностью мужа или жены, став единым целым. В обязанности ведьмы входило не только объяснение правил церемонии, но, прежде всего, сути куаранны. Обряд связывал двух людей узами, крепче нити мифического золотого руна – ее нельзя было разорвать ни на земле, ни за ее пределами. Вечное царство и вечный брак. Не каждый решался пройти что-то подобное. Ведьмы были обязаны честно рассказать о «подводных камнях», таящихся за словом «куаранна» и, пожалуй, главным из них являлось наказание за нарушение обета верности. Отважившимся пройти куаранну неофитам представлялось время для принятия решения с помощью тройного вопроса: «согласишься ли ты разделить со мной вечность?». Одно-единственное «нет» навсегда ставило печать запрета на прохождение обряда. Повторных попыток не допускалось, и в противном случае куаранна считалась недействительной. В то время, как разорвать ведьминский брак не представлялось никакой возможности (ведь ритуал был ничем иным, как подготовкой к слиянию душ ее участников после перехода на ту сторону), никто не запрещал людям-вдовцам (если случалась беда и ведьма умирала первой) вступать в повторный, земной брак – для ожидающей соединений душ вечности он все равно не имел особого значения. Другое дело, если кто-то рисковал пройти куаранну вторично. Это было одно из немногих ведьмовских табу. На той стороне человека или колдунью ожидал его «вечный» супруг, и только этот духовный союз, выходящий за рамки плотского, считался истинным. Нарушить табу означало проклясть на веки вечные не только себя и своих потомков, если таковые имелись, но и близких друзей, дальних родственников и даже землю, по которой ступал предатель. От таких людей отрекались, отказывая в любой помощи – в болезни, бедности или голоде, а ведьминский род считался павшим (по этой причине многие колдуньи опасались вступать в браки с людьми) и постепенно приходил в упадок. Подобным образом, с лица земли оказались стерты несколько мелких кланов и два благородных рода. В древних книгах о них упоминалось вскользь, как о досадном примере глупости и доверия к бездарным людишкам. Время меняло многое, хоть и не все. С годами, десятилетиями и веками куаранну стали проводить реже. В некоторой местности о ритуале совсем позабыли – старики, помнившие о нем, умерли, и больше некому было подать будущим супругам клятвенную чашу со священным напитком. Но так было не везде. На Чеджу церемония сохранилась почти в первозданном виде – поговаривали, что участники не гнушались даже участия в оргиях, а пиршество затягивалось на месяцы. В провинции Чолла-Намдо обряд изменился почти до неузнаваемости, превратившись в тихий семейный праздник, мало чем отличающийся от гражданского бракосочетания. А на северо-западе куаранна, хоть и приобрела ранее невиданные черты и смягчилась под влиянием современных взглядов, суть ее все же осталось нетронутой, как и основополагающие правила. Нивелировав жестокие черты обряда, присущие первым куараннам, такие как жертвоприношение в виде теленка (или даже младенца в ранней версии ритуала), жители древней земли Компхо сделали упор на подчеркивание крепости уз между брачующимися, как превалирующее значение для будущего пары. Сохраняя традиционный уклад обряда, в который входили церемониальные одеяния, подбирающиеся согласно многим факторам, вроде принадлежности к клану или землям, и проведение куаранны в точке сосредоточения стихий, жители северо-запада привнесли некоторые специфические черты в ритуал. Прежде всего, ни в одной из провинций не было отмечено такого повышенного внимания к приглашенным на куаранну людям, а триада главных гостей, даста, становилась не второстепенным, а полноценным участником церемонии. Целительная диета, которую были обязаны соблюдать все присутствующие на ритуале, тоже отличалась от рациона, которого придерживались в других землях. До завершения церемонии меню состояло из морепродуктов, овощей, зерновых и местных фруктов и ягод. От мясного отказывались за трое суток до начала обряда. Исключением служили лишь хворые и старики – им позволялось вкусить немного белого мяса птицы. Дети на церемонию не допускались, и со временем жесткое правило, касающееся возрастного ценза участников куаранны, ничуть не смягчилось. То же самое относилось и к главной паре – смена эпох и нивелирование важности социальных статусов постепенно сдвигали брачный возраст будущих супругов в большую сторону, но одно условие оставалось непреложным – совершеннолетие и безусловное согласие на свадьбу участников обряда. Само проведение куаранны растягивалось на сутки – с рассвета до заката, а праздничные гуляния могли длиться неделями, но проходили уже вдали от молодоженов. Первые три дня церемонии считались священными и включались в основную фазу куаранны. За сутки до начала обряда будущие супруги переставали поддерживать визуальный и телесный контакт и проводили ночь под разными крышами. Финальные приготовления к церемонии сопровождались обрядом очищения физической оболочки: другими словами – священным омовением. Родниковая вода, обогащенная хвойным маслом и экстрактом камелии, набиралась в каменную купель, после чего подогревалась до комфортной температуры. Около часа жених и невеста проводили на разных концах селения в полусне, покачиваясь на горячих ароматизированных волнах, после чего к ним выходили специально обученные девушки-ведьмы. Громко зачитывая древнее заклинание, направленное на очищение физической оболочки, они водили руками по сосредоточению энергетических узлов, погружая будущих супругов в транс, после чего плясали замысловатые ритуальные танцы. После того, как вода остывала, а заклинание, длительностью в полтора часа, завершалось, следовал легкий ужин. Он состоял из белой речной рыбы, нагулявшей икру, листьев периллы, диких красных ягод или кусочков женьшеня – в зависимости от сезона, в который проводилась куаранна. Питьем служил цветочный чай. Затем следовал сон в отдельных покоях, окна которых выходили на холмы или горы, в зависимости от местности, символизируя грядущее вознесение душ. Двери помещения запечатывались до утра оберегами. Никому было не позволено посещать покои жениха или невесты, а тем, в свою очередь, ни с кем контактировать до рассвета. Будущие супруги облачались в белые простые одежды, символизирующие отказ от земного, начало новой духовной жизни и подготовку к переходу в состояние, сулящее полное слияние сущностей за границей вечности. Во время сна накрывались куском холщовой ткани, выкрашенной в лимонный цвет, выражающий гармонию, но не почитание перед избранным людьми правителем. А с первыми лучами солнца начиналось главное действо. Любящие сердца готовились соединиться на земле, для того, чтобы в будущем, перейдя на ту сторону, слиться воедино. Пока жених и невеста отдыхали, на кухне вовсю кипела работа: в огромных чанах готовилось церемониальное варево и завтрак, который подавался жениху и невесте сквозь потайное окошечко, прорубленное в восточной стене брачного дома. Гости и главная пара церемонии добирались до пункта проведения обряда по отдельности. Невеста и жених ехали в паланкинах. Точь-в-точь, как в древности. Гостям допускалось воспользоваться автомобилями. Если площадка с алтарным камнем располагалась в труднодоступном месте, то порой какую-то часть пути приходилось преодолевать на своих двоих или с помощью канатной дороги. Тем не менее, загонять людей в непролазную глушь никто не стремился. Территория оцеплялась охраной из ведьм-силовиков или «гифтов», чьей главной задачей было не допустить присутствия зевак на обряде, обеспечить безопасность участников ритуала, а также вести себя тихо и неприметно. Место для проведения куаранны выбиралось тщательно, согласно древнему укладу: учитывались принадлежность ведьмы к определенному клану, вид силы, которой она владела, и земли, где колдунья родилась. И, конечно, схождение потоков позитивной энергии. Уроженцы Гимпо и его окрестностей стремились подчеркнуть близость вод Желтого моря, спокойствие жизненного уклада, высоту горной вершины Мунсусан и зелень полей. Таким образом, они искали территорию, на которой помимо энергетических узлов, располагались вода, возвышенности (горы или холмы) и луга, заросшие сочной травой или рощи. На плечи клана Ли легла основная тяжесть проведения куаранны: поиск места для финального этапа ритуала, заключение договора с шаманом, свидетельствующим брак, пошив церемониальной одежды, подбор домов для ночевки и составление традиционного для куаранны рациона питания. Семья Джисона толком ничего не смыслила в ведьмовских ритуалах, и все, что родители Хана могли предоставить, помимо собственного сына, так это материальные вливания в церемонию. Ли Дахи вежливо отклонила предложение будущих родственников. После долгих препираний с четой Хан, единственно, на что она была согласна, так это на то, что те возьмут на себя аренду транспорта для гостей и оплату бензина. Но не более того. Джисон входил в клан Ли, становясь его частью. По ведьмовским законам, род Минхо и сама лунная сирена «выкупали» «гифта», после чего тот переставал принадлежать своей бывшей семье. Таковы были древние законы ведьм. Конечно, в двадцать первом веке никто не отлучал «смотрящего» от родственников, не запрещал общаться и встречаться с ними (подобным образом старались не вести себя и в древности); но суть вопроса была ясна – после проведения куаранны и до кончины физической оболочки, невеста (тая, в переводе с языка ведьм означающая «входящий в дом») или жених (никада – «проводник в вечное Царство») становились частью семьи колдуний, гарантирующим им вхождение в вечность. А после смерти – принадлежали только друг другу, и больше никому.

***

Пейзаж за окном автомобиля понемногу преображался – невысокие редкие холмы сменялись острыми пиками гор, стремящихся пронзить лазурь небес. Вуаль тумана стекала по склонам громад, круглогодично красующихся белой шапкой снега. У подножья горной гряды в густой траве паслось небольшое стадо молочных коров: их пестрые шкуры мелькали среди высокой сочной зелени, сопровождая малейшее движение звоном колокольчиков, висящих на шее. Неподалеку от буренок носилась собака-пастух – ее громкий, отрывистый лай слышался издалека. В воздухе мелькали ярко-желтые крылышки бабочек-лимонниц, а на пыльной дороге, уходящей в сторону реки, тарахтел старенький трактор. Феликс наблюдал за картиной сельской пасторали, погрузившись в омут мыслей. Разговоры давно смолкли. Уютно устроившегося на заднем сидении Хенджина сморил сон, а Чанбин, взявший на себя функции развозчика, сосредоточенно глядел вперед, стараясь избежать случайного столкновения с выскочившими на дорогу коровой или поросенком. В нескольких десятках метрах позади «Белоснежки» держался джип Бан Чана – едва успевший сойти с конвейерной ленты Range Rover L460 в цвете «золотистый песок». У машины Со возник серьезный соперник в плане заявки на слабо сдерживаемую маскулинность. Конечно, Чанбин не мог потерпеть подобного рода конкуренцию, сколько бы детской она ни выглядела, и вот уже среди глянцевых проспектов, рекламирующих курорты Чеджу и красоты венгерской столицы, появились брошюры, рассказывающие о новинках отечественного и зарубежного автопрома среди внедорожников. Феликс только пожал плечами – если такое соперничество доставляло «смотрящему» радость, то и слава богу. Выбор новой тачки помогал Чанбину сбросить напряжение и отвлечься – на протяжении полумесяца Енбок боролся с приступом сенной лихорадки, и выздоровел лишь неделю назад. Все это время Со воздерживался от физического контакта с любовником, опасаясь навредить его здоровью. Не желая отказываться от статуса гостя на свадьбе друзей, проводящийся в сельской местности, изобилующей луговыми травами, Феликс запасся внушительным ассортиментом антигистаминных препаратов на все случаи жизни, после чего отправился в путь. Смех и разговоры стихли почти сразу: Енбок ехал, полностью погрузившись в размышления, Чанбин поминутно сверялся с навигатором, а Хенджин провалился в дрему. Хван целую неделю не вылезал из госпиталя «JYP» и сильно вымотался, латая раненых новичков – компания, состоящая из желторотых юнцов, с упрямством осла лезла на рожон по поводу и без, и заслужила звание не только самой громкоголосой команды, но и отбитой, грозясь в недалеком будущем переплюнуть даже таких известных безумцев, как «Stray». Имя новому образованию дали соответствующее: «LOUD». Меньше чем за месяц команда умудрилась довести до белого каления главу разведотдела «JYP», оставить от шайки китайских гастролеров-ренегатов одно воспоминание и затесаться в ряды постоянных пациентов реабилитационного центра, в котором Хван стал далеко не последним человеком. Вскоре Хенджин обзавелся свежим набором крепких ругательств (иных слов новички просто не понимали), парочкой сильных аудиомедитационных техник, и внезапно… поклонником в лице командира «LOUD». Времена у организации предстояли веселые. Пока Хван решал, что сделать с новоиспеченным фанатом, отвадить или принять его неловкие ухаживания, похожие на танец циркового медведя, Ли переживал странную смесь чувств. Волнение, вызванное участием сирены в древней ведьмовской церемонии, смешалось с радостью за друзей, самую малость приправленной толикой зависти. Феликс ни за что бы не признался, что воображал себя на месте Джисона. Ну, или Минхо, без разницы. Только в своей руке он сжимал бы ладонь Чанбина – мозолистую и грубую. По правде говоря, Енбок был слабо знаком с процессом куаранны: родившись первой ведьмой в семье, он самостоятельно постигал все премудрости, так ли иначе связанные со статусом колдуньи, да и шаманы австралийских аборигенов придерживались традиций, имеющих мало сходства с азиатскими и европейскими свадебными церемониями. Однако полным профаном Ли тоже нельзя было назвать. Феликс открывал для себя факты удивительного наследия, переданного ему пусть и не напрямую, читал, изучал, слушал и спрашивал. Получив приглашение на ведьминскую свадьбу, Ли поначалу растерялся. А затем поступил так, как сделал любой здравомыслящий человек на его месте: первое – признался Минхо в том, что ни черта не знает о церемонии, после чего прослушал краткий курс «Введение в куаранну», оказавшимся весьма полезным и содержательным; второе – отправился во владения Сынмина, архив организации. Минхо доверил Феликсу роль одного из второстепенных даста – гостей из ближнего круга, но не входящего в триаду - аналог свидетелей, допущенных к финальному этапу обряда. Функции дасты сводились к взаимному выражению поддержки и уважения, но даже пребывая в этой роли, Феликс должен был придерживаться свода правил, заведенных издревле, такие как облачение в церемониальные одежды, вкушение определенной пищи и знание этапов куаранны. Радовало одно: Чанбин тоже был полным профаном в ведьминских свадьбах. Они с Ли провели несчетное количество вечеров за изучением древних текстов и распечаткой электронного письма Минхо, подробно описывающем все пункты прохождения куаранны, начиная с одежды. От обычных даста, в число коих входил и Со Чанбин, требовалось немногое, но само участие в свадебной ведьминской церемонии нельзя было недооценивать. Пару раз, как и прочие гости, Феликс и Чанбин выезжали на примерку церемониальных одежд. «Смотрящего» облачили в свободный кафтан цвета мха, растущего на северной стороне хвойного леса, украшенный вышивкой в оттенке махагон коричневый, и широкие штаны, а сирену – в безрукавку цвета морской волны, прошитую перламутровыми нитями, длинную белую шелковую рубаху и жемчужный пояс. Стопы полугнома обхватывали мягкие замшевые полуботинки; ведьму же обули в высокие серебристые сапожки с отворотами. Швеи шикали на Чанбина, попеременно таращившегося в зеркало то на собственное отражение, то на сирену, и только примерка головных уборов смогла привести «смотрящего» в чувства. Но ненадолго. Стоило лишь в золотистых волосах островной сирены оказаться гребню, похожему на высокую волну, украшенную пенными барашками, как полугном принялся издавать звуки, изрядно напугавшие не только швей, но и самого Феликса. Позже Со объяснил, что таким странным образом он выражал восторг. Ли пришлось обратиться к «смотрящему» с просьбой впредь не выказывать эмоции столь яростно или, по крайней мере, сделать их больше похожими на радость, чем на звук, который издает вепрь во время весеннего гона. Чанбину поневоле пришлось последовать совету сирены. Феликса поражал настрой «смотрящего»-полукровки: тот смыслил в обычаях ведьм не больше партнера, но подошел к изучению правил церемонии со всем характером, сыгравшим главную роль в его становлении как одного из лучших агентов «JYP». Полугном вычленял основное, но при этом не выпускал из внимания ни одну из деталей. По вечерам, забравшись на диван с ногами, любовники штудировали методичку, подготовленную Минхо. Ставя карандашом галочки на полях, они разыгрывали «сценки», прогоняя своеобразную репетицию куаранны. Через несколько дней к ним присоединился Чонин. У Бан Чана, Сынмина и Хенджина были свои, специфичные роли в церемонии, и если вначале Феликса удивил сложившийся расклад, то позже он уловил логику решений Минхо и Джисона. Все трое, Бан Чан, Сынмин и Хенджин, вкупе с Ан Хосоком, составили важные части той самой триады ведущих гостей-даста, которые были присущи каждой куаранне, в какой бы провинции она ни проходила. «…Часть прошлого, переживаний или обид, которое я отпускаю для того, чтобы свободно шагнуть в будущее – «кона». Друг, подставивший мне плечо в трудные дни – «асодо». Член семьи, направивший меня по дороге, приведший к любимому человеку – «лла»… Феликс с трепетом следил за происходящим. Кажется, весь мир подчинился интересам будущих супругов: погода в Кенгидо установилась теплая, но не жаркая; дожди обещали прийти ближе к концу июля-началу августа, и даже нападения ренегатов как будто бы стали реже. Наступала пора летних свадеб, гражданских и ведьминских, и, к восторгу Феликса, одной из них стало бракосочетание давних знакомых – ведьмы-невидимки Джису, вздорной девчонки, когда-то по недоразумению принятой за домового, проживающего в руинах консервного завода, и инспектора Чхве, мрачного разведенки, перешагнувшего пятидесятилетний рубеж. Их история любви оказалась что ни на есть настоящей – каким-то удивительным образом отношения, начатые с допроса, перетекли в предложение поработать воспитателем в учреждении для «одаренных» детей возрастом до семи лет. А затем… затем случилось нечто странное. Знакомство продолжилось и вытекло в вечера, проведенные в японской раменной, глупые ссоры, совместный отпуск и… внеплановую беременность. Инспектор Чхве оказался человеком честным и женился на своей молоденькой возлюбленной. Скупой на слова мужчина признался в любви Джису ровно один раз, протягивая коробочку с кольцом, стоимостью с новенький «BMW». Девушка ответила той же монетой. Джису сказала, что согласится принять предложение выйти замуж за Чхве, только если он бросит курить, сменит идиотские очки на линзы, и главное! - избавится от привычки давать младшей сестре деньги в долг без возврата. А через месяц ведьмочка еле втиснулась в белое платье и сказала «да». - Выходить замуж по залету в двадцать первом веке, боже… какая банальщина! – вздохнула Джису, встретившись с приглашенным на регистрацию брака Феликсом. Беременность украсила девушку. Острые черты лица смягчились, а глаза сияли нежным светом. – Шиш меня теперь невидимкой назовешь, – ведьмочка указала на округлившийся живот. Покосившись на Чанбина, ведущего в сторонке светскую беседу с возрастным женихом, девушка понимающе хихикнула: – Ну вам хоть это не грозит! – Джису покрутила в пальцах локон, выбившийся из прически. – Впрочем, я всем довольна. Как и ты, полагаю? Ли тогда ответил коротким кивком, но большего и не требовалось. Джису была права. Каждый день островной сирены открывал перед ним новые грани удовольствия и принятия. Феликс дышал полной грудью. Феликс, наконец-то, позволил себе жить без оглядки на прошлое. Он смотрел четко вперед, отринув грусть, надолго прописавшуюся в сердце, и учился искренне радоваться не только собственным успехам и свершениям, но и чужим. И вот наступил день, когда Ли должен был стать свидетелем невероятного события, сулящего в будущем полного слияния двух любящих душ – куаранны. - Кажется, мы почти на месте, – Чанбин сбросил скорость – мягко покачиваясь, автомобиль повернул влево. Мигнули габаритные огни. Зеркало заднего обзора показало, что едущий следом внедорожник Бан Чана повторил ту же процедуру. Дорожное покрытие изменилось; вместо гладкого асфальта шины зашуршали по гравию, а еще метров через двести щебенка превратилась в плотный грунт. По обеим сторонам дороги шелестела высокая трава – луговые злаки заканчивали цветение, готовясь перейти в стадию созревания колоска. Феликс привычным жестом потянулся к сумке, покоящейся на коленях, во внешнем кармашке которой лежала упаковка антигистаминного препарата. Один глоток бутилированной воды – и таблетка отправилась в желудок. Чанбин покосился на сирену. - Все нормально? – спросил он. – Тебе плохо? – в голосе «смотрящего» слышалась тревога. - Нет, все в порядке, – Ли успокаивающе улыбнулся. -Точно? – машину качнуло. - Угу. - А таблетку тогда зачем пил? – Чанбин сосредоточенно вглядывался в пейзаж. Грунт снова сменился на асфальт, довольно старый, если было брать во внимание мелкие трещины. За машиной тянулся плотный след серой пыли. - На всякий случай. Луговые травы все еще цветут. Не хочу прочихать всю куаранну сплошняком. - Ну ладно… – с сомнением проговорил Со. Кажется, ответ сирены его удовлетворил. Ли снова улыбнулся. «До конечного пункта осталось девятьсот метров», – объявил механический голос навигатора. Позади оказался дорожный щит. На деревянном листе было вырезано название поселка, в котором Минхо провел детство и отрочество: «Серебристый олень». Звучало интригующе. Однако, по мнению Феликса, уместнее было бы наречь населенный пункт «Желтым морем»; и не столько по причине близкого расположения водного пространства с одноименным названием, сколько из-за буйно цветущих рапсовых полей, раскинувшихся по обе стороны дороги. В воздухе носились пчелы, маленькие полосатые ракеты. На линии горизонта вырисовывались очертания каменной стены. За высокой оградой располагались ханоки, выстроенные, согласно принятой на севере страны традиции, в П-образной форме, помогающей укрыться от пронизывающих до самых костей ветров, пришедших с моря. В одном из таких домов гости должны были жить и отдыхать на протяжении всей куаранны. Место, в котором проводили центральную часть ритуала, Феликсу не удалось увидеть даже на фото. Оно находилось в нескольких милях от деревни, у подножья горы, и, по словам Минхо, представляло из себя небольшую полянку, спрятанную в низине. - Похоже, и впрямь приехали, – хмыкнул Со. Асфальт вновь сменился на грунт. Дорожная пыль осела на стекла и кузов автомобиля тонким слоем. Следом медленно тащился внедорожник Бан Чана. - Мы уже на месте? Серьезно? Я уж думал, никогда не доберемся… – с заднего сидения донесся протяжный зевок. Хенджин сладко потянулся. – Хм, миленько, если не считать, что ограда выглядит как часть крепостного вала. А нас здесь точно ждут в качестве гостей, а не потенциальных жертв? – Хван щелкнул кнопкой на боковой панели. – Вы уверены? - Не распахивай окно сильно, – предупредил Со. - Что? Почему? - Видишь же, рапс в самом цвету. Пчел летает дофига. Потерпи немного. Или хочешь явиться на свадьбу с опухшей физиономией? - Вот уж точно нет! – горячо возразил Хван. Феликс не смог удержаться от смеха. - Хорошо! – кивнул Чанбин. – Нам сюда, – он отключил навигатор, радостно орущий о прибытии в конечный пункт назначения, и кинул взгляд в зеркало заднего вида. К его удивлению, внедорожник Бан Чана остановился поодаль, прижавшись к обочине. Из машины вышел Чонин, вооруженный айфоном. Внимание «пересмешника» привлекло рапсовое поле, чье цветущее великолепие юноша пожелал запечатлеть. Не прошло и несколько секунд, как на телефон Хенджина пришло сообщение с прикрепленным фото-файлом. «Смотри, хен, красота-то какая!», писал Ян. - Можно подумать, я ехал другим путем! А их что, пчелиные укусы не берут? – проворчал Хенджин, но улыбку сдержать не сумел. Всю дорогу он дулся на Чонина – макнэ загулял со школьными друзьями и благополучно перепутал время отъезда, из-за чего ему пришлось ехать в деревню не в машине Чанбина, как изначально предполагалось, а с Бан Чаном. Хван тихонько вздохнул. Взросление вчерашнего мальчишки становилось неизбежным: университет, первая любовь, самостоятельно принятые решения и, в конечном счете, собственный путь – все это ожидало Чонина, если не сегодня, то завтра. - Какого черта дети так быстро взрослеют… – пробормотал Хенджин, отправляя «пересмешнику» эмодзи с высунутым языком. - Ты что-то сказал? – отстегнул ремень безопасности, Феликс обернулся через плечо. - Нет, ничего… – Хван мотнул головой. – Есть хочется. И пить. Я едва успел перед дорогой заскочить в душ и сменить медицинский халат на рубашку и брюки, – пожаловался целитель. – Надо было все-таки остановиться у того кафе и взять парочку пегодя, как ты предлагал. - А потом ты бы икал весь путь и ныл, что хочешь пить, – сказал Со. - С чего бы это я ныл? – встрепенулся Хван. – Я всю дорогу проспал, считай! - Вот и хорошо! - Потерпи немного, Джинни, – вмешался в перепалку друзей Феликс. – Минхо-хен говорил, что вечером для гостей устроят торжественный ужин. Но после дороги нас тоже покормят, так что от голода мы не умрем. - Надеюсь, на стол попадут жареного кабана, – Хван кинул в спину Чанбина кровожадный взгляд. Со лишь повел плечами. «Белоснежка» неспешно вкатилась в главные ворота поселения. Под колесами зашуршал песок. Взгляду прибывших гостей показались черепичные крыши ханоков, ровные тропинки, спускающиеся к небольшому пруду, вырытому неподалеку от ворот, и густые заросли невысоких кустарников, раскрашенных ярко-красными цветами камелии японской. Чанбин заглушил мотор. Феликс заерзал на кресле. Он попытался размять ноги, затекшие от долгого бездействия. К машине спешили люди – в одной из пожилых женщин, одетой в любопытную смесь ханбока и костюма шаманок Корё, Феликс узнал бабушку Минхо. Самой же лунной сирены нигде не было видно. Впрочем, в этом обстоятельстве не было ничего удивительного – гости встречались с невестой и женихом лишь на куаранне, а всю заботу о даста брали на себя родственники ведьмы. Вечером гостей ждала встреча с главой деревни и шаманом, проводящим свадьбу, а перед ужином им предстояло пройти последнюю примерку церемониальных одеяний и ритуальное омовение. Взаимодействовать с брачующимися до начала обряда имели право только ведьмы, помогающие с последними приготовлениями. Исключения не делались даже для членов семьи, что уж было говорить о друзьях или коллегах. Но двадцать первый век внес толику приятных корректив в обряд – с Минхо и Джисоном можно было связаться с помощью телефонной связи, которой правила куаранны не коснулись. - Ну что? – Со весело подмигнул Феликсу. По лицу островной сирены расползлась улыбка. – Вот теперь мы действительно приехали, – новенький iPhone 15Pro издал знакомый звук входящего сообщения. Чанбин провел ладонью по сенсорному экрану. Брови «смотрящего» поползли вверх. – Он за нами следит, что ли? – хохотнул Чанбин. – Ну кошак, ну дает! Видит он, хах! Енбок вопросительно взглянул на партнера. Со без лишних разговоров протянул сирене телефон. «Добро пожаловать!», – прочитал Феликс. Он буквально слышал голос Минхо. – «Вижу, что вы доехали в целости и сохранности. Увидимся с вами на церемонии. Мы с Хани ждем с нетерпением этого момента. Отдохните как следует. И, кстати, рекомендую за ужином попробовать салат из медузы с маринованными в яблочном уксусе листьями периллы – у тетушки Лин Хи он получается особенно хорошо!» - Что ж, не будем разочаровывать женишка и его невестушку, – сунув телефон в нагрудный карман куртки, Чанбин не удержался от того, чтобы не погладить Феликса по скуле. Щеки островной сирены вспыхнули от удовольствия. – Но, признаться, соглашусь с Джинни. Я голоден как лев.

***

- Господин. Голос звучал так глухо, словно пробивался сквозь толщу воды. Витающий в мыслях Джисон не сразу понял, что вопрос адресуется именно ему. Широко распахнув глаза, юноша задумчиво глядел в пустоту. Все тело «смотрящего» охватило странное оцепенение, отдаленно схожее с дремой. - Господин Хан… – тонкий девичий голосок стал громче. Плеча коснулась рука. – Господин Хан! Вы меня слышите? Джисон вздрогнул, приходя в себя. Завертев головой по сторонам, он мелко заморгал. - Простите, я не хотела вас пугать… – перед «смотрящим» стояла миловидная девушка, на вид от силы лет двадцати, облаченная в свободное холщовое платье длиной до щиколоток. Позади нее переминались с ноги на ногу ведьмочки-близняшки, одетые в похожие туники. На вытянутых руках они держали свадебный наряд Джисона – атласный кафтан цвета молодой травы, и белоснежную нижнюю рубаху. Хану предстояло пройти финальную примерку церемониального облачения. В эту же самую минуту Минхо проходил идентичную процедуру, но у Джисона не было возможности оценить свадебные одежды жениха вплоть до самого начала обряда – того требовали правила. Хан изнывал от нетерпения. Ему хотелось поскорее увидеть Минхо, обнять и поцеловать возлюбленного. Но до куаранны оставались почти сутки и, максимум, на что «гифт» мог рассчитывать, был телефонный разговор с лунной сиреной. Для этого ему следовало как можно поскорее покончить с финальной примеркой, пройти церемониальное омовение в каменной купели и перекусить легким ужином, состоящим из филе местной рыбы и овощей; затем вежливо попрощаться с ведьмами-помощницами, лечь в постель и только после этого набрать заветный телефонный номер. Джисон скучал. Скучал по Минхо, по друзьям и разговорам с бабушкой. Родители и ребята из «Stray» прибыли в деревню несколько часов назад (о чем Ли Дахи любезно оповестила Хана) и в эти минуты заканчивали прием пищи, проходящий за общим столом в гостевом доме. Наверное, шумной компании было весело вместе ужинать, но Хан и Ли были лишены подобного удовольствия, согласно обычаям куаранны. Откровенно говоря, «гифт» считал, что побуквенное следование правилам древней ведьминской свадьбы излишне в рамках двадцать первого века. Если столетия назад мужчины не имели права заключать брак с представителем своего пола, а женщины, скорее всего, не видели будущего супруга обнаженным (не говоря уж о чем-то большем!), то они с Минхо успели изучить тела друг друга в мельчайших подробностях, как снаружи, так и изнутри. На взгляд Джисона, не позволять будущим супругам видеть друг друга за несколько суток до свадьбы, было очень наивным и старомодным ходом. И только искренняя вера Минхо в свод правил куаранны не позволила «смотрящему» оспорить вслух хотя бы одну из ступеней церемонии. И все-таки Джисону было немного грустно. Даже будучи неплохо подготовленным к куаранне и свободно чувствуя себя в обители клана Ли, «гифт» ощущал в сердце пустоту, имеющую вполне простое объяснение – ему чертовски не хватало общения. С ведьмами-помощницами Хан прежде не сталкивался, и хоть те держались тепло и вежливо, но были для юноши совершенно чужими людьми. Увы, отказаться от помощи молоденьких ведьм Хану не представлялось никакой возможности. Подготовительными мероприятиями к куаранне со стороны жениха занимались Ли Дахи и ее сестры, старейшие представительницы северной ветви клана Ли. Но среди членов семьи Джисона не нашлось никого, кто подходил на роль помощника невесты-таи, в силу простой причины – среди ближайших родственников «смотрящего» не было ведьм или «гифтов». Дальнюю родню Хан не знал – только слышал что-то о ссоре отца и его троюродных братьев давностью в десятки лет. Поэтому было решено позвать на выручку младших ведьм побочной ветви Ли – девушки прекрасно разбирались в колдовских обрядах, отличались начитанностью, толерантностью и ценным умением держать язык за зубами. Ведьмочки были все как на подбор красивы, двигались плавно, словно плыли по воздуху, и общались приятными, мелодичными голосами, но ни одна из них не заставила сердце Джисона биться быстрее. Если это было какое-то древнее испытание, устроенное по правилам куаранны, то Хан прошел его с легкостью. В то время как ладони юных красоток бродили по коже «смотрящего», омывая его подтянутое тело теплой водой, сдобренной ароматическими маслами, Джисон клевал носом, сражаясь с дремой. Пока старшая ведьмочка, самая глазастая из троицы, потчевала «гифта» обжаренными во фритюре корнеплодами и маринованными травами, тот рисовал в воображении образ Минхо. А когда девушки-близняшки помогали Хану облачиться в нижнюю рубаху, тонкую как невесомая паутинка, юноша представлял, как Ли избавляет его от многослойного наряда, словно от ненужной шелухи. Вернувшись из купели в опочивальню, Джисон дождался момента, пока дверь-шторка за ведьмами-помощницами не затворится и не запечатается бумажными оберегами. Оставшись в комнате один, «гифт», наконец-то, смог поговорить с женихом. Дождавшись, когда шаги в коридоре стихнут, Хан вытащил полностью заряженный айфон из-под подушки. Даже если кто-то и обнаружил телефон при уборке покоев, то решил оставить аппарат нетронутым. За окном давно потемнело – ночь опустилась на деревню. Единственным источником света, помимо сенсорного экрана айфона, была крохотная свеча, пламени которой хватило бы от силы на пару часов горения. Постель «гифта» была убрана по-простому. В изголовье спального места лежала плоская подушка, набитая овечьей шерстью. На низенькой тумбочке, придвинутой к стене, стоял кувшин с охлажденным ягодным чаем. За высокой ширмой находился небольшой проем с дверцей, за которой скрывалась уборная. Единственное окно в комнате по традиции выходило на горную гряду. Роль стекла выполняли двойные листы рисовой бумаги, вставленной в деревянные рамы. За плотно сдвинутыми створками различались очертания каменных вершин, украшенных снежными шапками, не тающие даже в самую жаркую погоду. Джисон потянулся к телефону. Сенсорный экран вспыхнул. Пучок искусственного света ударил в глаза, и «гифт» поспешил уменьшить яркость дисплея. Все зрительные контакты между таей и другими людьми были запрещены до наступления утра, и Минхо не являлся исключением. Но поговорить с женихом Хан мог. Правила куаранны, древнего обряда, удалось обойти с помощью небольшой лазейки – прогресса и современных технологий. Взяв в руки телефон, Джисон сдавленно охнул: на экране высветилось сообщение о двух непринятых входящих вызовах. Очевидно, Минхо закончил с ужином немного раньше «смотрящего», благодаря чему успел совершить пробный звонок. «Гифт» обиженно надул губы. - Снова хен меня опередил… – тихо проговорил он, тыкая кнопку быстрого набора. Из динамика послышался длинный гудок. Во рту стало сухо, словно в пустыне Сахара по полудню. Почему-то Джисон ощутил волнение: приятное, острое, с оттенком неудовлетворенной похоти. Левая рука неосознанно потянулась к паху. - Кто-то, наконец-то, поужинал? – послышалось из трубки. Рука дрогнула. Джисон очнулся от забытья, будто по щелчку пальцев. Румянец медленно разливался по щекам, заставляя лицо гореть огнем. «Я… что это… Я сейчас что, реально собирался вздрочнуть на голос Минхо-хена?!», – плюхнувшись на кровать, Джисон вытянул над головой ладонь с растопыренными пальцами и уставился на нее с таким изумлением, словно глядел на глубоководное существо из Марианской впадины. – «Ну, пиздец! Воздержание – зло, даже если длится от силы пару дней…» - Хани?.. – Минхо обеспокоился молчанием любовника. - Да, хен… - Все нормально? - Да. Я просто… - Что? Что-то не так? Ужин не понравился? – судя по голосу, Ли хмурился. – Травы сильно замариновали? Чай оказался горьким? Вода чересчур горячей? Для тебя такое внове, понимаю… Спасибо, что согласился пережить все это вместе со мной… - Девушки-ведьмы были слишком хорошенькими, – не удержался от шутки Джисон. Ему были приятны волнения жениха, выражающего искреннюю заботу о возлюбленном. Минхо понимал, что все происходящее странно и непривычно для «гифта». - Плевать, – облегченно вздохнул Ли. – Это вполне обычная практика для… – Минхо осекся. – Так. Стоп. Что ты сейчас сказал?! – рыкнул Ли в трубку. – Вот прямо сейчас? Джисон хихикнул. - Да все в порядке, хен~а… - Тогда что это такое было? – в динамике послышался шорох простыней – звук, который «гифт» узнал бы из тысячи. Очевидно, что Минхо тоже готовился отойти ко сну. На отдых паре и гостям отводилось семь часов – особо не заспишься, но и не будешь чувствовать себя разбитым. А дополнительную бодрость участникам церемонии придаст особый фруктово-травяной чай, поданный к завтраку. – Эй, ну так что скажешь? - Только то, что же мне нужно было как-то отвлечь тебя от пустых волнений. - Ну… тебе вполне удалось это сделать, – буркнул Минхо. – Хани, тебя точно все устроило? - Более чем. Не беспокойся, – заверил жениха Джисон. – Ты знаешь, а мне очень даже понравился такой ужин. - М-да? - Угу! – ответил Хан. – Вкусный, питательный, но не тяжелый. - И что? Не будешь жаловаться на голод всего лишь час спустя? – беззлобно подкусил партнера «Бастет». - Не-а! – Джисон повернулся набок. Подушку он подтянул под локоть, навалившись на нее всем телом. – Я полностью сыт и даже не думаю ни о каких перекусах. Не переел, а именно сыт. Есть вообще не хочу! – поделился ощущениями «гифт», нисколько не соврав. – А дома у меня бы давно кишки марш играли. - Да уж, – голос Минхо смягчился. – Чипсики, мороженое, клубничный KitKat… а потом час на беговой дорожке, да, Хани? – Ли гортанно рассмеялся. От этого звука по спине Джисона пробежали мурашки. В паху сладко заныло. – Или в нашей спальне… «Вот черт!» Вместо ответа «смотрящий» промычал в телефонную трубку что-то нечленораздельное, отдаленно напоминающее человеческую речь. На другом конце провода воцарилась тишина. - Хани, солнце мое… ты сейчас… что ты сейчас сделал? – после короткой паузы спросил Минхо. – Простонал? Или мне послышалось? – с хищным любопытством уточнил Ли. - Я бы очень хотел тебе соврать, хен, но ты же не позволишь… – вздохнул «гифт». - Еще скажи, что у тебя член встал на звук моего голоса, – предположил Минхо. Молчание Джисона послужило лучшим из возможных ответов на заданный вопрос. - Погоди… – вкрадчиво проговорил Ли. – Ты серьезно? Несмотря на то, что Минхо не мог видеть собеседника, «гифт» дернул плечом. - А че такого? – Хан заерзал по кровати. Взгляд скользнул по стене комнаты – на дорогих рисовых обоях плясала тень, отбрасываемая слабым пламенем свечи. За окном стояла сонная тишина, изредка нарушаемая шорохом крыльев ночных птиц и шелестом листвы. – Ты весьма соблазнительно звучишь. Даром, что находишься не близко. Даже не дотянешься до тебя… Такая засада, блин! - Нет, погоди… – судя по интонации, Ли был искренне удивлен. - Да чего там ждать?! – Джисон распластался на постели и прижался скулой к простыне. Гладковыбритой щеки коснулась плотная ткань белья. – Знаешь, о чем я перво-наперво подумал, увидев непринятый вызов от тебя? - Что «входящий» в тебя был бы куда лучше? – выдохнул Минхо. Джисон зажмурился до боли в глазах. Перед внутренним взором вспыхнули расходящиеся в стороны белые круги. - Ах… Умеешь же ты сказать, хен… – «гифт» медленно приподнял веки. Ресницы затрепетали. - Что-то не так? – из динамика лился голос Минхо – глубокий, бархатный, зазывающий воображение пуститься вскачь необъезженным мустангом. - Я рискую появиться на церемонии травмированным… с таким-то штырем между ног… наперевес… если только что-то не придумаю… прямо сейчас… – низ живота Джисона наливался приятной тяжестью. Ткань простых холщовых штанов недвусмысленно оттопырились в районе промежности. Особого выбора юноше не представилось: холодный душ был в недоступности, сон не шел, а Минхо мало того, что находился на другом конце деревни, так еще и включался в список запретов на ближайшие несколько часов жизни. Что тут оставалось делать? Только пускать левую руку в интимный процесс. Так себе замена телу Минхо, но на безрыбье иногда и краб вставал раком. Джисон тяжело вздохнул. - Давай придумаем вместе, – предложил Ли, правильно расшифровав природу переживаний любовника. - А? В смысле? – встрепенулся «гифт». - Я помогу решить твою проблему, Хани. - Каким образом? – тонкие волоски на загривке «смотрящего» встали дыбом. В комнате внезапно стало душно. Простыня повлажнела от выступившего на коже пота. - А сам-то как думаешь? – промурлыкал Минхо в трубку. – Твои варианты, милый… - Ты… – догадка пронзила тело Джисона ударом молнии. – Бли-и-и-и-н… – простонал он. – Погоди, ты серьезно, хен?! - Ага. - А… а это… – «гифта» едва не подбросило на кровати. Пальцы правой руки стиснули корпус айфона. – А так можно? - Почему нет? - Ну как же? – залепетал «гифт». – Куаранна, правила и все такое… - В правилах о сексе по телефону ничего не сказано, так ведь? – рассудил Минхо. – Просто включай не камеру, а свое воображение, вот и все. - А-а-х! – Джисона не нужно было упрашивать. Левая рука поползла вниз. На ткани в районе промежности выступило влажное пятнышко. - Слушай мой голос, Хани… – пропел Минхо. Истинная сирена. Урожденная сирена. Чаровница. Колдунья. «Бастет». Сильнейшая из ведьм, живущих на корейской земле. И принадлежала она Хан Джисону. Еще немного, еще чуть-чуть, и Ли Минхо будет его частью, на веки вечные. – Ми-и-и-лы-ы-й…– голос ведьмы вибрировал. - Да-а-а-а… – прохрипел Джисон, подтягивая подушку под голову. Ладонь скользнула под пояс штанов – нижнего белья на «гифте» не было, и длинные пальцы беспрепятственно легли на ствол возбужденного члена. Остатками ускользающего сознания Хан отметил специфический шум, прозвучавший в динамике – судя по всему, Минхо быстро смекнул, что гораздо продуктивнее играть в «ручник» вдвоем. Ли сделал первый ход. - Не знаю, как ты, Хани, а я стащил с себя эту дурацкую робу, как только бабушка с сестрами покинули комнату. «Смотрящий» плаксиво хихикнул. Минхо решил не жалеть своего возлюбленного и пошел прямо с тузов. - Она сильно мешает, знаешь… Давит во всех местах. Так ведь можно и натереть до мозолей что-нибудь важное… поэтому... Ну ее к черту! - Хен, блин… - На мне ничего не надето, милый. Абсолютно ни-че-го… – ясно, по слогам произносит Ли. – Одна только кожа… и немного волос в нужных местах… Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? - Да бли-и-и-и-н же-е-е… Хан круговым движением пальца обвел головку, стараясь действовать осторожно и не оцарапать тонкую кожицу органа краем ногтя. «Как жестоко…» Джисон тихонько застонал, видя перед собой, как наяву, мягкую ладонь Минхо, которой тот обхватил собственный член – красивый, аккуратно слепленный орган, приносящий партнеру неземное удовольствие. Вторя за «смотрящим», Ли провел подушечкой большого пальца по крупной розовой головке, а затем сжал ладонь и принялся совершать движения вверх-вниз. Взяв начало с неспешного ритма, Минхо постепенно ускорился. В эфир ворвались звуки, не оставляющие сомнений в реальности происходящего процесса – влажные шлепки и с трудом сдерживаемые стоны. - Хани… - М-м-м… – перед глазами «гифта» маячил соблазнительный образ любовника: роскошные бедра сирены, подрагивающие от удовольствия; стекающая по коже смазка, загустевшая от долгого воздержания (целых три дня! ужас какой!); лихорадочно бегающий по стенам комнаты взгляд и тонкая влажная прядь волос, налипшая на лоб. - Ты здесь? - Куда… куда же я денусь, господи… – Джисон улегся на спину, прогнувшись в пояснице. Он широко развел колени в стороны и приподнял бедра. Затвердевший член стоял колом. Из полураскрывшейся щели уретры стекал прозрачный предэякулят. Капли смазки падали на живот, пачкая смуглую кожу. Пытаясь избежать преждевременного семяизвержения, «гифт» несильно сжал основание пениса пальцами, позволяя возбуждению немного отступить. Включив громкую связь, Джисон положил телефон с правой стороны тела, уповая на то, что звуки, доносящиеся из динамика, и его собственные стоны, не выйдут за пределы комнаты. Какая наивность! В обычное время Хан любил от души поорать, совокупляясь с Минхо, но в этот раз ему пришлось сдерживаться. Пока «смотрящий» левой рукой надрачивал член, сложенные вместе указательный и средний пальцы медленно проникали в анус. Ногти на руках были коротко подстрижены – «гифт» мог не опасаться того, что ненароком ранит себя накануне брачной ночи. Кольцо сфинктера расширялось, поддаваясь давлению извне, упругие стенки мышц расслаблялись. Пальцы были слабой заменой члену Минхо – задница Джисона требовала большего, и «гифт» обещал своему телу с лихвой восполнить недополученную за несколько суток ласку. - Что ты сейчас делаешь, Хани-Хани?.. – прохрипел в трубку Ли. Его дыхание было тяжелым и прерывистым. Минхо явно не терял времени зря. – Скажи… что ты делаешь прямо сейчас… - Я… трахаю себя… пальцами… – простонал Джисон. – А… а ты, хен… Что ты делаешь… прямо сейчас… – пламя свечи плясало тенью на стене, мелко подрагивая, и вместе с ним трепетало и сердце «смотрящего». - Хм… – грудным голосом протянул Минхо. – Что я делаю... - Да, что?.. - Дрочу, думая о тебе. - Да блин! А подробнее?.. - Ишь какой требовательный! – гортанно рассмеялся Минхо. – Хорошо, я скажу тебе… - М-м, да, скажи… скажи мне…в какой позе ты лежишь, хен? - А как ты думаешь? - Ну хе-е-е-н… – плаксиво отозвался Джисон. - Ладно-ладно, не капризничай. Я лежу абсолютно голый… и влажный… с каменным хреном в руке, истекающим смазкой, которую хотел бы влить в твой рот… но… вынужден довольствоваться малым, черт возьми… – процедил сквозь зубы Минхо. Его дыхание оставалось поверхностным и частым. – Долбанные традиции… Так хочу поцеловать тебя… - Ах-х-х… – вздохнул Хан. – Я тоже… - Хочу облизать твои соски, – Ли не знал пощады. – Сначала – левый… потом – правый. Или наоборот. Без разницы. Люблю твои соски… они такие красивые… твердые как зрелый горох… Я бы обхватил их губами…обвел языком ареолу… она у тебя такая миленькая… бежевого цвета, как топленое молоко… от одного только оттенка твоих сосков можно кончить… тебе на лицо… ах-х… было бы чудесно сделать это прямо… сейчас… Хани… - Да… Я бы позволил тебе всё, хен… - Не сомневаюсь, – хитро улыбнулся Минхо. – Ты тот еще шалун, да? - Куда мне до тебя, хен~а… - Ты далеко продвинулся в умениях… Горжусь тобой, как собой, мой милый… - Ох… – ладонь «гифта» непрерывно скользила по стволу пениса. Движения руки ускорялись. Пик неминуемо близился. Обычно на то, чтобы достигнуть экстаза с помощью самоудовлетворения, Джисону требовалось чуть больше времени, но разлука с возлюбленным и многодневное воздержание сыграли с Ханом злую шутку – так быстро он не кончал, даже проходя пубертат. Немного радости «смотрящему» доставлял лишь тот факт, что Минхо пребывал с ним в одинаковом положении. - Я заперт оберегами в чертовой комнате… – проворчал незримый Хану любовник. – Но, кажется, они совершенно на меня не действуют… Джисон издал нервный смешок, продолжая работать левой рукой: - Может, старушки что-то подмешали нам в чай? Как думаешь, хен? – вторая рука хозяйничала у входного отверстия в задницу. Присоединив к двум пальцам третий, «гифт» просунул их до упора, а затем начал медленно раздвигать пальцы в стороны. Стенок мышц коснулись костяшки, обтянутые тонкой кожей – суррогат умелого языка Минхо. Ничто и никто не мог заменить Ли для Джисона: ни в жизни, ни в бою, ни в постели. – Я как будто пьян… - Вряд ли! – хохотнул Минхо. – Просто твой голос действует на меня почище любого возбуждающего средства… - А на меня – твой… Просто… просто… хен~а-… - Что? Что, мой милый? – судя по голосу, Минхо был в нескольких мгновениях от оргазма, но изо всех сил сдерживался, стараясь отдать пальму первенства Джисону. - Сейчас… Что ты сейчас чувствуешь… о чем думаешь… - О, милый… Я представляю, как твой горячий рот насаживается на мой член… – продолжил сладкую пытку Ли. – Как твой влажный язык обводит головку… у нее немного солоноватый вкус… ты же знаешь, да, Хани… смазка такая густая… она течет по стволу члена… пачкает ладонь… мои яйца напряжены… хочу потереться ими о твою задницу… хочу спустить тебе в зад… несколько раз за ночь, так чтобы моя сперма выливалась у тебя через уши… а поутру ты не смог встать на ноги… и я был бы вынужден вынести тебя на руках к гостям… замотанным в простыню по самые уши… Шикарный выход к общему столу. Лучше не… придумаешь… Я бы нес тебя на руках, а на полу оставались бы следы спермы, которая вытекала из твоей задницы… М-м-м, красотища… - Бля, хе-е-е-н… – Джисон с силой закусил нижнюю губу. Но резкая боль ничуть его не отрезвила, а скорее придала процессу щепотку дополнительной пикантности. Бедра покрылись испариной. Хан представил, как член жениха входит в его тело; как крупная головка растягивает стенки ануса; как Минхо начинает двигаться в нем – все быстрее и быстрее, вколачиваясь по самые яйца. Влажное хлюпанье стало бы единственным звуком во всей вселенной. Горячее семя любовника лилось бы из расширенного кольца ануса на простыни. Никаких преград, кроме кожи. Никаких стоп-сигналов или сомнений. Только стоны, острое удовольствие и литры спермы, переполняющие живот с каждой последующей фрикцией, будто вода края кувшина. Дернувшись, Хан непроизвольно согнул пальцы. Из уретры засочилась смазка. - Ой, бля-я-я… - Ты… уже… близко? – каждое слово давалось Минхо с трудом. – Хани… - Да, я… я сейчас… уже… почти… – Джисон задыхался. Простыня сбилась в бесформенную кучу, обнажив тонкий матрац. Подушка съехала в ноги. Рубаха болталась на спине двумя крыльями, а штаны цеплялись за лодыжки. За пару ловких движений Хан освободился от раздражающих предметов одежды. Теперь он был полностью обнажен, точно так же, как и Минхо. Результаты ритуального омовения полетели к черту: влажные пряди волос липли ко лбу и щекам, по шее бежала тоненькая струйка пота, а солоноватая влага между бедер прибывала с каждой секундой. Наверное, Джисону должно было быть стыдно за свое поведение и напрасные усилия ведьм-помощниц. Но ничуть не было. - Не кончай без меня… – попросил Минхо на другом конце провода. Джисон ответил ему глухим стоном. Пошлый чвокающий звук стал аналогом белого шума, заполнившего пространство для голодных друг до друга людей. – Давай вместе… хочешь? - Хочу! Очень хочу! – Хан метался по кровати, словно в бреду. Он весь горел. Не справившись с напряжением, «гифт» вытащил пальцы из ануса и тут же захныкал – образовавшуюся в заднице пустоту хотелось заполнить до краев семенем жениха. - Тогда слушай меня… Продолжай слушать меня, милый… на счет три… Только не спеши… Ты меня еще слышишь? - Да-а… – Хан желал впиться ногтями в спину любовника, скрестить ноги на его пояснице, впустить в свое нутро… до упора. Принять от Минхо все, что тот даст ему. И растворить в себе, растворяясь самому. - Я буду с тобой, – горячий шепот дальностью в полторы мили опалил слух «смотрящего». – Я приду к финалу вместе с тобой, Хани… - Хорошо… - Следуй за мной… всегда… до конца дней… – рычал Ли. – Я буду рядом… я буду тобой… я разделю с тобой все… Хани, любимый… Раз… - Да… я тоже… бля, я сейчас помру, ей-богу, хен… не мучай меня… - Никогда… Два… - Ах-х-х-х-х… Ну же, сейчас! Давай! – заорал Хан. Член болезненно ныл от невозможности получить долгожданную разрядку. - Ты… люблю тебя… - А я тебя, хен… пожалуйста, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… - Как скажешь, милый, все для тебя… – прошептал Минхо. Он не желал и дальше испытывать нервы и выносливость любовника. И произнес заветное слово, давшее Джисону долгожданный сигнал, приведший к финалу: – Три! – и в тот же момент эфир заполнили стоны, слившиеся воедино – громкие, честные, горячие. Джисона оглушило, выбросив за границы реальности. Он чувствовал беспомощность и силу одновременно. В голове били барабаны. Перед глазами возникла ярко-белая вспышка – родившаяся для того, чтобы в следующий миг исчезнуть. Пламя свечи вздрогнуло и погасло. Комната погрузилась в беспроглядную темноту, помогшую спрятать белесые капли семени, забрызгавшего постельное белье и пол. Руки безвольно упали вдоль тела. Грудная клетка вздымалась и опускалась – поначалу учащенно и быстро, а через некоторое время – мерно и плавно. Лежа на спине, Хан слепо глядел в потолок. Тьма мягко обволакивала его сознание. Юноша затруднялся сказать, сколько прошло времени после того, как в голове прояснилось – минута или целая вечность. Всё одно. Минхо тоже хранил тишину, но его молчаливое присутствие «гифт» чувствовал каждой клеточкой тела, каждым волоском. Минхо оставался рядом. Минхо никуда не уходил. - Кажется, я обгадил всю простынь, – лениво охнул Джисон. Он с трудом повернул голову вправо, пытаясь разглядеть откинутую в сторону рубаху. Тело пылало. Кожа горела огнем. Дыхание медленно приходило в норму. Сердцебиение успокаивалось. Тук-тук. Тук-тук. Теплое семя оросило кожу крупными каплями. От признаков экстаза следовало избавиться как можно быстрее, пока эякулят не подсох; но двигаться было так тяжело и лениво, а в сон клонило столь сильно! Хан слабо пошевелил пальцами ног: - Даже если тебя нет рядом, ты все равно лопаешь меня, как сливочную мороженку… - С вишенкой на верхушке? – осведомился Минхо сытым тоном. Его дыхание тоже стало спокойнее и ровнее. - Ага, – согласился Хан. Он едва не фыркнул – кот есть кот, в каком бы обличии не являлся людям. – С вишенкой… - Тебе понравилось, милый? – голос сирены убаюкивал. – Тебе было сейчас хорошо? – бархатная река лилась в уши «смотрящего». – Скажи мне, Хани… - Да, хен… – Джисон хотел узнать, как себя чувствует Минхо, избавился ли он от следов недавнего оргазма и не услышал ли его кто-нибудь из соседей, но противостоять подступающей дреме и успокаивающему, ласковому голосу возлюбленного было совершенно не в силах. – М-м-м, все было волшебно… как во сне… почти, ха-ха… – веки тяжелели. Ресницы слипались. Тело поддавалось усталости; секунду назад Хан находился в полном порядке, не считая незначительной посторгазменной тоски; а сейчас утомление не давало ему толком пошевелиться. Ладони превратились в гири. Стопы были стянуты оковами. - А завтра тебе будет еще лучше. Я обещаю… – голос Минхо звучал все тише. – А теперь – отдыхай, Хани, – повелела сирена. – Завтра у нас с тобой важный день. Самый важный день в жизни. Будучи на полпути ко сну, Джисон смог только лишь промычать в ответ. - Я отключаюсь, милый, – сказал Ли. – И ты тоже повесь трубку. Сладких тебе снов. Скоро увидимся в реальности. Последовав просьбе возлюбленного, Хан нажал кнопку «отбой», но голос сирены не оставил его в одиночестве; образ Минхо сопровождал «гифта» во сне, гуляя по зеленым лугам воображаемого царства Морфея и крепко держа его за руку. Незримая ночная птица, поселившаяся в ветвях яблони, одного из старейших фруктовых деревьев в саду Ли Дахи, вывела громкую трель. Из соседней рощи ей ответили несколько голосов – сородичи певуньи присоединились к серенаде, ставшей Джисону колыбельной. До наступления рассвета птичий хор распевал на все лады брачную песню; и когда с первыми лучами солнца юноша открыл глаза, то почувствовал себя отдохнувшим, довольным и немного пристыженным ночным приключением. А еще – полностью готовым к приятым волнениям. До начала церемонии оставалось менее трех часов. - Господин! – раздался негромкий, вежливый стук в дверь. – Нужно вставать. Вас ждет лучшая пора в жизни, господин Хан. И ваш никада.

***

Утро сияло, пело на разные голоса, шелестело густой листвой кленов и манило прохладной росой, собравшейся на луговой траве. Рассвет обещал радость. День сулил праздник. Предстоящая ночь соблазняла горячими фантазиями. Пока Джисон принимал ванну, девушки-ведьмы наводили порядок в его комнате – снимали постельное белье, отворяли окно, впуская прохладный воздух в помещение, и сжигали в пламени свечи ставшими ненужными обереги. «Гифт» постарался по возможности избавиться от следов ночного грешка. Если ведьмочки и нашли интимные свидетельства шалости Джисона, то сделали вид, что ничего не поняли, быстренько наведя в спальне положенную чистоту. После того как водные процедуры подошли к концу, Хан отправился завтракать. Для последней ночи в качестве холостого человека Джисону предоставили ханок, выполняющий роль местной достопримечательности – одну половину дома отвели под музей (хозяин был мелким чиновником, чья родословная брала корни в государстве Когуре), а другую – под номера гостиницы. Впрочем, в такую глушь туристы почти не заглядывали. Чаще всего комнаты заселялись молодоженами или важными гостями из соседней деревни, прибывшими отметить по осени традиционный для этой местности праздник Урожая. Но пара помещений в ханоке большую часть времени стояли запертыми на замок и использовались по случаю – например, для проведения ведьминских обрядов. Биополе в этой части дома отличалось особого рода чистотой. Оно дарило успокоение, придавало бодрость духа и пробуждало ясность ума. Несколько энергетических потоков сливались в один и протекали по жилищу многослойной рекой, насыщая воздух пси-вибрациями. В зависимости от того, какая сфера у человека (физическая, ментальная, интеллектуальная) нуждалась в большей поддержке, он получал импульсы, пробуждающие ресурсы организма. Множество факторов, сведенные воедино, такие как: тщательно выбранный земельный участок под постройку, количество комнат и этажей в доме, материалы, из которых он был возведена, а также близость к природным ресурсам и гармония пси-потоков, – все это в итоге приводило к лучшему из возможных результатов. Ханок стал аналогом чаши, из которой черпалась энергия, и Джисону выпал шанс убедиться в этом на собственном опыте: «смотрящий» проснулся бодрым и полностью отдохнувшим, с ясной головой и приятным волнением. Ведьмы-близняшки, представившиеся как Джи Вон и Джи Мин, помогли совершить Хану утреннее омовение. Девушки обтерли обнаженное тело юноши шелковым полотенцем (Джи Вон держалась на славу, но глаза Джи Мин сверкнули при виде округлой задницы «гифта») и умаслили смугловатую кожу таи эссенцией, настоянной на коре водяной ивы, цветках гелиотропа и лепестках маргаритки долголетней. Выкарабкавшись из купели, Хан закутался в длинное, спадающее до самых пят одеяние, представляющее нечто среднее между кафтаном и халатом, сунул ноги в мягкие тапочки без задника и побрел в направлении тэчон. В конце террасы его встретила старшая из ведьм-помощниц, Наын, после чего сопроводила в комнату, в которой некогда обитал хозяин жилища. На завтрак подали простые, но сытные блюда, способные поддержать человека до самого обеда: рисовые лепешки с овощной начинкой, горячий чай из лесных ягод, кусочки маринованного в яблочном уксусе красного женьшеня, обжаренное в панировке филе белой рыбы и яичные рулетики с соевым соусом. Чуть позже принесли тонизирующий травяной настой (на вкус напиток напоминал ванильную колу с выпущенным газом) и горку печенья, украшенного засахаренными лепестками лесной фиалки. На первый взгляд, можно было подумать, что завтрак слишком легкий для здорового крепкого парня, но удивительным образом Джисон быстро им насытился. Печенье и вовсе могло показаться излишней частью трапезы. Но сладкоежка Хан просто не смог сопротивляться желанию попробовать местное свадебное угощение, к тому же отведать десерт тоже было элементом традиции. К изумлению «гифта», бисквит оказался совсем не приторным, с тонким, ненавязчивым привкусом лесного ореха, а лиловые лепестки виолы придали лакомству нотку пикантности. Пока Хан грыз печенье, запивая травяным настоем (с каждым глотком он чувствовал, как по всему телу разливается тепло), ведьмы-близняшки под руководством Наын приступили к очередному этапу подготовки таи к церемонии. Дошла очередь свадебного облачения. Пока Джи Вон и Джи Мин раскладывали на туалетном столике кисти для нанесения тональной основы, всевозможные украшения для волос и крохотные коробочки непонятного назначения, Наын вносила в отделку костюма таи финальные штрихи. Время неумолимо бежало вперед. Повторяя полушепотом заученные слова свадебной клятвы, Джисон ощутил легкое волнение – переживания вернулись, пусть и не в полной мере. - Мои глаза будут твоими глазами… – произнес Хан на выдохе, прижимая ладонь к груди. Сердце сладко заныло, откликаясь на каждое слово, а ресницы повлажнели. Расчувствовавшийся Джисон поспешно оттер выступившие на глаза слезинки рукавом халата, мысленно укоряя себя в мягкотелости. А ведь церемония еще даже не началась! Чего тогда было ожидать во время обряда? Впрочем, состояние «гифта» было вполне объяснимо: его, в буквальном смысле этого слова, ожидала жизнь в новом качестве. Сейчас Хан пребывал в отрыве не только от Минхо, проходящего сборы в другом доме, но и от родителей и друзей. Главного шамана, взявшего на себя труд провести церемонию, сухонького старичка, являющегося дальним родственником клану Ли, Джисон видел лишь раз мельком. Главу деревни, господина Рю Сон Хуна, «гифт» знал довольно хорошо – это был крепкий мужчина шестидесяти пяти лет от роду, всегда улыбчивый и веселый, несмотря на тяжкий груз должности. Глава Рю впал в настоящий восторг, узнав, что один из младших жителей поселка, являющейся его дальней родней, вступает в ведьминский брак, и добровольно взвалил на свои плечи немалую часть забот по подготовке к церемонии. Поразительный факт, но это был третий за его жизнь подобный обряд. На двух куараннах, проходивших в провинции Чолла-Намдо, мужчина побывал в качестве гостя в ранней юности. И вот ему снова выпала честь поучаствовать в ритуале, никадой которого был односельчанин-родственник. Церемония с самого начала обещала стать необычной: мужчина женился на… мужчине. Сирена вводила в семью человека, пусть и из числа «одаренных». Что ж, прогресс медленно добирался даже до таких отдаленных селений, как «Серебристый олень». Нельзя было сказать, что ничего подобного прежде не случалось, разговоры-то ходили всякие. Но слухи на то они и слухи, чтобы ими оставаться, а факты всегда непреложны. Ли Дахи полностью доверилась главе Рю в плане выбора места, наиболее подходящего для проведения куаранны, и мужчина не подвел надежд пожилой ведьмы. Он проштудировал сотни старинных записей, изучил десятки древних свитков, побеседовал со многими людьми и даже сделал звонок в Национальный архив. Рю Сон Хун остался полностью доволен проделанной работой. Будь он урожденной ведьмой, то захотел бы пройти куаранну в том же самом месте, что нашел для Ли Минхо и Хан Джисона – на небольшой цветущей полянке, спрятавшейся между деревьями, над кронами которых высились пики заснеженных горных вершин. Сочная трава там соперничала в шелковистости с шерсткой ягненка, слух ласкало журчание реки, изобилующей жирной рыбой, а ресниц касался поток солнечного света, смягченного густой листвой орешника. Идеально. Так же посчитал и главный шаман, приняв выбор главы Рю как единственно верный для церемонии бракосочетания Минхо и Джисона. Из всех предложенных мест это подходило паре лучше всего. Впрочем, если Минхо до мельчайших подробностей знал окрестности и своеобразность ландшафта, то для Хана «Серебристый олень» таил в себе немало сюрпризов. Там, где, казалось, нет места водным просторам, протекала река; в центре густого леса прятались солнечные поляны; а к подножью высоких гор вели извилистые тропинки, устланные смесью из светлого мелкодисперсного песка и спрессованных хвойных иголок и мха. Неудивительно, что легендарные серебряные олени когда-то облюбовали земли Компхо для проживания и размножения. Увы, павшие жертвой людской алчности и ненасытности, прекрасные животные в наши дни встречались лишь на страницах книг. Подарив деревне, возникшей на месте старых пастбищ, свое имя, олени оставили после себя как память разветвленную сеть тропинок, ведущих к тенистым прогалинам и... превратились в героев волшебных сказок. По одной из таких лесных дорожек должны были пройти и Минхо с Джисоном, следуя к точке начала куаранны – Серебристый олень, как покровитель деревни, указывал путь будущим супругам для того, чтобы навеки соединить их души. - Стань мною, любовь моя, как я тобой… – пробормотал «смотрящий». Он надкусил краешек печенья, и жирные крошки щедро посыпались на стол. – Стань мною, любовь моя, как я тобой, – повторил «гифт». - Господин Хан! – обратилась к юноше Наын. Девушка махнула рукой в направлении гардеробной. Комната с огромным, во всю стену окном, больше походящем на дополнительный дверной проем, идеально подходила для примерок одежды. – Пора. Джисон кивнул. Быстро расправившись с печеньем, он поднялся из-за стола. - Спасибо за вашу заботу. И за пищу, – «гифт» чинно поклонился юной ведьме. - Вы всем довольны, тая? – девушка подчеркнула официальный статус Хана: для нее не имело никакого значения, кем в обычной жизни Джисон приходился Минхо – коллегой или другом. Здесь и сейчас он являлся его нареченным, и только это было важно. Куаранна вступала в силу немедленно. - Да, спасибо, твери, – Джисон подчеркнул звание Наын, согласно прописанным правилам. Отныне ему следовало обращаться к троице ведьм, упоминая их статус, звучащий как «твери» – «помогающая собраться в дорогу» на языке куаранны. На протяжении всего обряда точно таким же образом должен был себя вести и Минхо. - Прошу, – Наын сдержанно улыбнулась. Стол опустел, будто по мановенью волшебной палочки: исчезли блюдца с недоеденным печеньем и чайник с травяным напитком – близняшки избавились от посуды и остатков еды в мгновенье ока. Подобрав длинные полы кафтана, Джисон вышел из-за стола и проследовал за Наын. Едва войдя в примерочную, «гифт» увидел свадебный наряд, в который ему предстояло облачиться. В гардеробной было довольно свободно: большую часть комнаты занимала придвинутая к стене тканевая ширма высотой около двух метров, несколько низеньких табуретов, длинная, грубо сколоченная из деревянных реек скамья и широкое зеркало. Едва Джисон бросил взгляд на волны атласной ткани цвета молодой травы, легкий шелк белоснежных нижних рубах и широкий парчовый пояс, как его сердце заколотилось сильнее. - Это по-настоящему происходит со мной… – прошептал Хан. Он замер в полушаге от шикарного наряда, стоимостью в загородный коттедж. Следуя традиции, в пошив свадебных платьев материально вкладывалась семья ведьмы, при этом оставаясь в полном неведенье о его форме и цвете вплоть до начала церемонии, как того требовали правила обряда. Одежда для брачующихся и их гостей создавалась с учетом многих факторов, среди которых место рождения, день, год и стихия имели превалирующее значение. Но, даже беря во внимания эти детали, Джисон слабо представлял, в каком виде перед ним предстанет Минхо. – Это все взаправду… Наын снова улыбнулась. - Все так, тая. - Невероятно… - Ничуть, – девушка покачала головой. Церемонно поклонившись, она отступила в сторону, давая Джисону подойти к разложенному на скамье одеянию. – Все дороги вели вас к этому дню, и только так должно было случиться, и никак иначе. - Да, точно… – улыбнулся Хан. Он пробежался кончиками пальцев по волнам ткани. Взяв кафтан в руки, «гифт» с изумлением отметил приятность и легкость материала, хотя на вид тот казался весьма тяжелым. Смесь растительных волокон, из которых была пошита накидка, придавала ткани фактурности. - Позволь помочь тебе облачиться в подвенечный наряд, тая, – Наын подхватила со скамьи первый из нижних слоев одежды – тончайшую сорочку длиной до бедер, которую Джисону предстояло надеть на голое тело. – Я помогу тебе! – сказала девушка, протягивая «гифту» рубаху. В комнату одна за другой проскользнули близняшки. Закончив с остатками завтрака, они присоединились к старшей ведьме, готовые помочь с облачением таи. Хан почувствовал себе несколько неловко. Сначала юноша решил, что ему придется оголяться прямо посреди комнаты, но страхи мгновенно развеялись, стоило только Наын проследовать к расписной ширме-перегородке. Конструкция состояла из шести высоких секций, собранных из стеблей бамбука. Роль перетяжного материала исполнила тончайшая рисовая бумага, густо покрытая акварельными изображениями цветущей сливы. Рисунок немного побледнел и выцвел от солнечного света и времени (тонкой, изящной росписи ни разу не касалась рука реставратора), но положенную ей задачу ширма решала безукоризненно. За перегородкой прятался небольшой столик, на котором возвышался кувшин с травяным чаем, стул и П-образное деревянное вешало. Как только Джисон нырнул за ширму, Наын издала вежливое покашливание. Хан с недоумением выглянул из-за перегородки. - Полагаю, белье вам тоже понадобится, тая, – девушка протянула «гифту» панталоны, пошитые из неокрашенного хлопка. Может, ткань смотрелась и не слишком привлекательно, но изделие выполняло, прежде всего, практическую функцию. Телу Джисона должно было быть комфортно на протяжении всей церемонии – без сдавливания мышц или кожного зуда. Ну а за эстетическую сторону вопроса отвечали другие части наряда таи, в том числе и аксессуары. - Спасибо… – щеки «смотрящего» зарделись румянцем. «Интересно…», подумал Хан. – «А Минхо-хен тоже в эту минуту портки на задницу натягивает или только мне такая честь выпала, как тае?..» – Джисон впрыгнул в панталоны, резво затянув на талии узкий холщовый пояс. Штаны свободно свисали под коленями. Следующей в ход пошла нижняя рубаха, такая же простая и удобная, как и панталоны. Хан придирчиво оглядел себя с головы до ног и, оставшись довольным увиденным, облегченно вздохнул – теперь он мог спокойно выйти к твери, готовых помочь ему с дальнейшим облачением. Едва «смотрящий» покинул импровизированное убежище, как попал в поле зрения твери. Девушки уже ждали Хана, выстроившись в линию. В руках они держали длинную шелковую рубаху – очередной слой свадебного наряда. Всего нижних сорочек было двенадцать – каждая весом не тяжелее лебяжьего пуха. Белоснежная ткань дарила коже прохладу, помогала регулировать температуру тела и служила в качестве промежуточного слоя одежды. На самом деле, многослойные шелковые рубахи таили и символичное значение: когда-то жених должен был раздевать суженную «слой за слоем». Освобождая от дорогого белья, будто раскрывая лепестки прекрасного цветка, никада пытался добраться до сердцевины, а когда преграды, наконец, удавалось преодолеть, то его ждало… нет, не обнаженное тело невесты, а обыкновенная хлопковая сорочка – знак того, что тая не играет в игры, что она открыта в своей простоте и естественности, что добровольно отдает себя супругу. От последнего слоя одежды невеста должна была избавиться самостоятельно. И только после этого шага никада мог лечь с таей в постель. Страшно было подумать, сколько времени и сил тратил жених для того, чтобы раздеть свою невесту. Тут уж было не до любовных утех – не надорваться бы случайно! С другой стороны, древние записи весьма неоднозначно намекали на то, что в ход шли кинжалы, разрезающие одеяния на мелкие клочья. Какая потеря! Может быть, поэтому точные примеры свадебных одежд древних ведьм не дошли до нынешних дней? Слава серебристым оленям, в этом плане современная форма куаранны тоже претерпела упрощение: специально подготовленные твери (Джисон дал им шутливое прозвище: «предпостельные») помогали избавиться никаде и тае от церемониальных одеяний. На новобрачных оставался лишь слой нижнего белья – рубаха и штаны с короткой блузкой. В таком виде они и представали друг перед другом в спальне. А дальше… Представляя, как хлопковая сорочка падает к ногам, Джисон тяжело задышал. Удивительное дело, казалось бы, сколько раз они с Минхо занимались любовью, не счесть… сотни? Тысячи? Сотни тысяч? Изучили тела и эрогенные зоны друг друга до мельчайших подробностей. Одним только поцелуем могли вызвать возбуждение. Доводили до оргазма даже без прямого проникновения. И вот тебе сюрприз! Воображаемая картина будущего совокупления в качестве супругов, разделяющих не только постель и поле битвы, но саму вечность, заставила Джисона разволноваться, словно юнца, стоящего на пороге пубертата. Хан с трудом удержался от хихиканья. Он до боли закусил нижнюю губу, таким образом вынуждая себя охладить пыл, ведь твери могли неверно понять его эмоции. Не стоило вызывать ненужные подозрения. Джисон прикрыл глаза. Он принялся мысленно повторять клятву, фразу за фразой, и этот метод оказался действенным – дыхание немного успокоилось, а сердце стало биться ровнее. Пока твери упаковывали юношу в тончайший белоснежный шелк, затягивая в нужных местах шнурки и подвязывая ленты, он шевелил губами, восстанавливая в памяти заветные слова. - Стань мною, любовь моя, как я тобой… - Тая, – обратилась к Хану Джи Вон, – пожалуйста, разведи руки в стороны, – «гифт» послушно выполнил просьбу младшей твери. – Ты не должен чувствовать себя стесненным. Я немного ослаблю узел. Наын сделала шаг назад, с тем, чтобы придирчиво оглядеть Джисона с головы до ног на предмет соответствия деталей одеяния принятым нормам куаранны, и осталась довольна увиденным. - Теперь мы перешли к самому важному этапу, – сказала старшая твери. – Но сначала я должна спросить тебя, тая. - Да? - Нужно ли тебе посетить уборную? – задала прямой вопрос Наын. Джисон не сразу понял, о чем говорит девушка. А когда сообразил, то громко фыркнул: – Я уже сделал все свои земные дела, спасибо. - Ну… пока на него тебя никто не гонит, тая, а опорожнить мочевой пузырь перед долгим мероприятием стоило бы, – Наын пожала плечами. – Точно не нужно? - Точно, – уверенно заявил Джисон. - Хорошо, – кивнула старшая твери. – После того, как мы полностью облачим тебя, я покажу, как без риска запачкать одеяние можно будет сделать большие дела и маленькие. «То есть, поссать и посрать…», – вздохнул Хан. – «Сколько пафоса-то, господи…» По губам Наын пробежала слабая улыбка, и Джисон растерянно заморгал. «Мысли, что ли, читает? Да не… быть не может. Хотя она же ведьма. Я не знаю ее дара… Да нет… А если вдруг?.. Да не, вряд ли…» - Тая! – Наын ловко пробежалась пальцами по спинке последнего из слоев сорочек, разгладила несуществующие складочки, проверила завязанные узлы на прочность и расправила концы лент. - А?! - Мы готовы приступить к финальному этапу, – сказала твери. – Украшения и головной убор. Это не займет много времени. Ты сменишь повседневную обувь на парадную в последнюю очередь, по прибытии на поляну. - Да, я понял, хорошо… – Джисон замялся. Заметив волнение юноши, Наын сложила руки на животе, поверх нарядного фартука, и замерла в ожидании вопроса, который вертелся на кончике языке «гифта». И он последовал. – Хен ведь… Минхо-хен ведь уже тоже одевается, да? - Конечно, – мягко улыбнулась девушка. – Церемониальный наряд никады более тяжелый и громоздкий, нежели платье таи, поэтому облачаться к обряду Минхо-оппа начал около двух часов назад. - Ого! – выдохнул Джисон. – А… а об этом можно рассказывать по правилам? Не запрещено? Ну, о том, что хен одевается… - Можно, тая, – снова улыбнулась твери. – Впрочем, скоро ты и сам все увидишь. - Точно… - Итак, тая… – Наын жестом подозвала близняшек подойти поближе. Настала минута, когда наряд Джисона обретал четкие финальные черты. Сердце «смотрящего» вновь забилось с бешеной скоростью. Ладони девушек порхали над телом «гифта» крыльями бабочек; поверх нижних штанов они натянули паджи цвета зеленой сливы, а грудь обернули в короткую, зауженную на талии белую рубаху, напоминающую традиционное чогори, но сотканную из более тонкого материала и держащую край ткани, образующей запах, не за счет привычной глазу ленты, а трех пуговиц, выточенных из речного жемчуга. Сверху блузы твери надели верхнюю рубаху, выглядящую как длинный, достающий подолом до самых лодыжек аналог платья, пошитый из плотного шелка кремового цвета. Джисон впервые видел нечто подобное. Даже среди музейных образцов костюмов эпохи Трех государств не было ничего похожего. Вывод напрашивался сам собой: платье таи формировалось постепенно, под влиянием как культурных, так и исторических факторов. Первое упоминание нынешнего Гимпо было отмечено в летописях не позднее 475 года н.э, и тогда оно носило название Компхо. До завоевания земель государством Силла местечко принадлежало Когурё. Во времена империи Хань часть китайского уезда Сигайма была захвачена правителем Когурё по имени Юримен-ван, который разместил здесь свою столицу Хвандо. То были дни расцвета царства. Ведьмы Компхо были уважаемым и богатым классом, и даже с приходом войск Силлы не утеряли величия и высокого статуса. Их приглашали на свадьбы и к постели рожениц, просили вымолить у неба долгожданный дождь и спрашивали совета буквально во всем, начиная с того, где стоит разбить новое рисовое поле или в какой день лучше зарезать теленка. Изменения происходили постепенно, вначале едва заметно (долгое время правители Корё предпочитали приглашать ко двору потомственных шаманов и шаманок, являющихся выходцами именно из Гимпо), а затем события стали набирать оборот. В конечном счете, все решила японская оккупация и Вторая мировая война. Ведьмы ушли в подполье, дабы оставаться в нем по сей день, несмотря на возникновение теории кометы и глобализацию. Современность мало повлияла на настроения и думы целых поколений ведьм, которые в какой-то момент провели черту, отделяющие их вид от шаманов. Колдуньи обладали тончайшей культурной традицией и не соглашались адаптироваться до той степени, чтобы раствориться в людском потоке. Они не желали тратить свои навыки и способности ради банального зарабатывания денег. Ведьмы стояли на несколько ступеней выше любого шамана, каким бы одаренным он ни был. Традиции, нравы и обычаи колдуний носили узко территориальный характер и как сокровище передавались по наследству. Благодаря таким устоям удалось сохранить память о куаранне – в том числе, и о церемониальных нарядах участников обряда. Одеяние таи, никады и гостей впитали в себя многообразие ритуалов коренного народа, населяющего землю Компхо, соседних племен, а также родовых обычаев и культуру отдельно взятых ведьминских кланов. Век за веком, традиция за традицией, событие за событием воплощались в каждом слое церемониальных костюмов, а под ними скрывалось сердцевина, сокровище – сам человек, тая или никада. Джисон с интересом следил за манипуляциями с одеждой; он подозревал, что будет чувствовать себя в определенной степени некомфортно, эдакой кочерыжкой в пышном кочане из ткани, ведь современная форма парадного ханбока весьма слабо напоминала наряд таи. Вспомнив слова Наын о тяжести и громоздкости одеяния никады, Хан искренне посочувствовал Минхо. Сам «гифт» имел весьма отдаленное представление о свадебном наряде жениха – все его знания базировались на выдержках из старых записей о куаранне и рассказах Минхо. Полученная информация не особо помогла Джисону нарисовать в воображении образ одеяния никады, но преобразила знания о ритуале. Скажем, «гифт» хорошо запомнил названия церемониальных одежды жениха и невесты. «Ни-со» и «тая-ра». Небо и земля. Солнце и Луна. Ветер и вода. У одежды, в которой молодожены ложились друг с другом, тоже имелось отдельное наименование: «того» для мужа (широкие штаны и короткая рубаха на завязках) и «савыги» для жены (длинная сорочка без рукавов с вырезами по бокам). Что удивительно, в разных землях и провинциях, в которых по сей день проводилась куаранна, одеяние для брачной ночи выглядело почти идентично, с минимальными различиями. Но если речь велась о «ни-со» и «тая-ре», расклад был совсем иной. Джисон узнавал черты китайского традиционного костюма ханьфу в облике свадебных нарядов наследников древней земли Компхо – сказывались часть культурного опыта и памяти местного населения, пронизывающие века. Чем больше проходило времени, тем сильнее Хана разбирало любопытств – «смотрящему» хотелось поскорее увидеть Минхо, сначала в «ни-со», ну а потом… а потом и без него. Этап с «того», по мнению Джисона, можно было и вовсе пропустить. Жаль, традиции не позволяли так сделать. - Тая! – Наын затянула узел на штанах Хана покрепче. – А теперь главное! – девушка сверкнула глазами. Она казалась искренне взволнованной. – Очередь за кафтаном и поясом. А затем мы приступим к украшениям. Парадную обувь, как я упоминала раньше, ты наденешь незадолго до прибытия к алтарному камню. Хан коротко закивал. Только сейчас он понял всю поразительность ситуации: для каждой из твери куаранна Минхо и Джисона стала первой в их жизни, и все три девушки волновались, неся огромный груз ответственности на своих хрупких плечах. Джисон тихонько усмехнулся – не один он был здесь зеленым новичком. Тем не менее, твери действовали безупречно. Хан решил, что обязан от всей души поблагодарить девушек после того, как церемония куаранны завершится. Осталось только узнать у Минхо, как это следует сделать: в виде денежной благодарности или как-то еще, чтобы, не дай, бог, не оскорбить ведьминское сообщество, частью которого он собирался стать через несколько часов. - Сестры! – сказала старшая твери, – прошу. К Хану приблизились близняшки. Джи Вон крепко сжимала в ладонях широкий парчовый пояс. Сплетение золотых нитей создавало орнамент, напоминающий узоры юньцзинь – по ткани плыли перистые облака, освещаемые восходящим солнцем, а в янтарное небо взмывал молодой дракон. Вышивка переливалась под неярким электрическим светом потолочной лампы, придающим рисунку объем. Узор выглядел выпуклым и поднимался над полотном на добрые три миллиметра. К центру пояса была прикреплена золоченная ажурная пластина в виде круга с петлей, от которой тянулся тонкий канатик, скрученный из плотных шелковых нитей шафранно-желтого цвета. Венчала украшение кисть оттенка летнего заката. Джи Мин, младшей из твери, доверили принести верхнее одеяние «тая-ры». Девушка бережно держала на внутренней стороне согнутых в локтях руках накидку, пошитую из воздушной шифоновой ткани цвета недозрелой сливы северо-западной провинции. Длинные, расширяющиеся книзу широкие рукава почти достигали краями пола и имели атласную окантовку. Плечики изделия были расшиты шелковыми нитями в тон основному оттенку накидки. Ажурный узор отсылал воображение к картине обширных рисовых полей, коими был знаменит Инчхон, родина Джисона. Из широких зеленых листов поднимался стебель с метелочкой колосков на конце, роль которых исполнил дробленный речной жемчуг и тонкий слой перламутра, соскобленный со стенок раковин перловиц, ныне почти не встречающихся в дикой природе. На спине мантии тоже красовался узор – он изображал чайку, парящую над гребнем изумрудных волн морского порта Инчхон, вторым по величине и значимости в Южной Корее после порта Пусан. Накидка покрывала многочисленные слои сорочек и центральное платье-рубаху. На стопы Джисона твери надели белые кутын посон с хлопковой подкладкой и осовремененную версию намаксинов, которые планировалось сменить непосредственно перед началом куаранны на богато украшенные вышивкой и кусочками парчи качжуксины, пошитые из телячьей кожи. Голову таи ведьмы-близняшки украсили убором, отдаленно напоминающим джокдури, но крупнее и немного выше. Джи Вон сказала, что головной убор носит название «кабэра», и аксессуар именно такого цвета (у Джисона он был темно-зеленым) характерен для входящих в семью ведьм жителей северо-западного региона страны. Центр и боковины кабэры были богато украшены разноцветным бисером, искусственными цветами и голубым жемчугом. Последним, но не немаловажным штрихом, дополняющим «тая-ре» Джисона стали украшения. Запястья Хана обвили тяжелые браслеты, кованные из желтого золота, а на пальцы рук таи Наын нанизала по кольцу. Исключением стал лишь безымянные пальцы – помолвочное кольцо на левой кисти оставалось с Джисоном до конца церемонии, после чего Минхо должен был переместить украшение на правую руку и вручить супругу символ брачной жизни. По желанию таи драгоценность могли переплавить в элемент броши или нагрудного амулета – Хана познакомили с этой традицией, но сам «гифт» еще не решил судьбу украшения. На больших пальцах обеих рук сверкали крупные перстни с бледно-зелеными изумрудами, ставшими первыми из свадебных подарков Минхо. На указательные и средние пальцы таи Наын надела золотые кольца с витиеватыми узорами по краю ободков. Мизинцы полностью покрыли смесью, полученной из листьев дикой крапивы, лепестков гибискуса и сока китайского лимонника, и ею же вывели узор на щеках и лбу Джисона, означающих открытое сердце и готовность слиться с душой супруга. Кожа окрасилась в призывный ярко-красный цвет. Джисон с минуты на минуту должен был отправиться в путь: до паланкина, который следовал до священной рощи, «гифт» шел, накинув на плечи плащ из темно-зеленого шелка с огромным, спускающимся на спину капюшоном. На этом же виде транспорта пара прибывала в ханок после церемонии – жилище, в котором супругам предстояло провести брачную ночь. В этом доме они находились трое суток, наслаждаясь обществом друг друга. Пищу и питье новобрачным приносили твери – девушки оставляли еду в специально отведенном окошечке, проделанном в стене дома, а через некоторое время возвращались за грязной посудой. Скользя в стенах дома, словно призраки, многочисленные помощницы-ведьмочки набирали воду в деревянную купель, дабы супруги могли омыться, меняли постельное белье в спальне, избавлялись от пыли и проветривали помещение. Главным требованиям к девушкам, прислуживающим в брачном доме, была… незаметность. Совсем не то, что троица помощниц, занимающаяся подготовкой первых этапов обряда. Тем не менее, каждой твери была присуща особая роль, которую она исполняла. Таким образом, молодые колдуньи могли зарекомендовать себя с хорошей стороны в ведьминском обществе, а в будущем получить постоянную работу. Еще поэтому Наын и ее «сестры» стремились безупречно выполнить возложенные на их хрупкие плечи задачи. Шаг за шагом. Ступень за степенью. - Ты почти готова, тая, – пока близняшки бережно упаковывали праздничные качжуксины в холщовый мешочек, Наын не поленилась оббежать юношу кругом, высматривая малейшие недочеты в его одеянии. – Хорошо! – старшая твери улыбнулась. Весь облик Джисона демонстрировал ясную мысль – входя в клан Ли, отдавая себя будущему мужу и разделяя с ним вечность, он не терял своей идентичности и уникальности. Хан не стыдился, а гордился принадлежностью к человеческому, а не колдовскому роду. Он полностью принимал свое простое происхождение и не отказывался от корней. Оставшись довольным увиденным, девушки тихонько рассмеялись и захлопали в ладони, не сдержав чувств. - Хочешь взглянуть на себя, тая? – спросила старшая твери. Ее голос дрожал и, заразившись волнением девушки, Джисон покраснел. Происходящее казалось ему сном. Скоро, совсем скоро его жизнь должна была круто измениться и, вместе с тем, остаться прежней. Каждый вдох и выдох, каждое слово и действие вели Хана к этому самому дню – дню, когда он должен был стать частью Минхо, а тот, в свою очередь, его частью; теперь официально и навсегда. - Угу… – голос «гифта» сорвался. Хан прокашлялся. – Да, хочу, твери… очень хочу. А можно? - Конечно, – улыбнулась Наын. – Ты должен знать, насколько прекрасен, когда никада-Минхо упадет в обморок от твоей красоты. Джисон непроизвольно потянулся к лицу: - Перестань так говорить… – он прижал ладони к пылающим румянцем щекам. - Но это правда, – Наын пожала плечами. – Сестры, прошу! – следуя приказу старшей твери, близняшки засуетились – нырнув за ширму, они выдвинули на середину комнаты напольное зеркало, до этой минуты стоявшее без дела. Заскрипели колесики. Блестящая отражающая поверхность была заключена в деревянный каркас. На вид конструкция была довольно хлипкой, мебельный лак местами облупился и слез, но старинное зеркальное полотно, созданное еще в те времена, когда в состав добавляли чистое серебро, честно и без изъянов показывало Джисону то, во что он не сразу мог поверить – открытое, счастливое лицо человека, облаченное в прекрасные дорогие одежды. Лицо влюбленного человека, выглядящего светло и ярко. - Это… – Хан медленно подошел к зеркалу. Полы накидки колыхались за спиной полураскрытыми крыльями бабочки. «Гифт» изумленно вглядывался в открывшийся ему образ. – Это… я?!.. – кончики пальцев коснулись ровной поверхности стекла. – Не может быть… - Да, это все еще ты, тая, – Наын почтительно склонилась за спиной Джисона, и ее примеру последовали ведьмы-близняшки. – Вручи себя своему никада. Стань счастливым сам и сделай счастливым его, – девушка отступила на два шага назад, после чего выставила руки вперед, скрестила в локтях и совершила глубокий поклон. – И пусть сама вечность покорится вам! – громко сказала она. Голос колдуньи вознесся до потолка. Джисон глядел на старшую твери через плечо, борясь с подступающими к горлу рыданиями. Край широкого рукава он смял в пальцах. Ногти впились во внутреннюю сторону ладони. Боль немного отрезвила размякшего «гифта», но уже в следующую секунду слезы брызнули из глаз, размазывая непросохшую краску заклинания, вычерченного на скулах. - И пусть сама вечность покорится вам! – дуэтом пропели ведьмы-близняшки. Они упали перед таей ниц и коснулся лбами пола. – Да будет так! В гардеробной прояснилось. Воздух звенел. Мелкие пылинки танцевали в столбе солнечного света. Золотое сияние окрасило стены помещения широкими мазками. Наступило время выдвигаться в дорогу. - Минхо-хен… нет, мой никада ждет… – прошептал Джисон, позволяя Наын освежить ритуальный узор на щеках. – Давайте поспешим. «И пусть сама вечность покорится нам…»

***

Паланкин двигался мягко и плавно. За окошечком, занавешенном куском шелковой зеленой ткани, проплывали ханоки и деревянные изгороди, через прутья которых переваливались ветви слив и вишен. Пока процессия с носилками, в которых располагался Джисон, не покинула поселок и не вышла к тайной ведьминской тропе, огибающей «Серебристого оленя» с востока, «гифту» не полагалось выглядывать наружу. Но, как только поселение осталось позади, тае разрешили удовлетворить собственное любопытство. Чуть приподняв край занавеса, прикрывающего окно, Хан бегло оглядел местность, по которой пролегало его путешествие. Засыпанная мелким речным песком тропа была залита солнечным светом. Высокая густая трава наливалась соком по обе стороны дороги. До слуха «гифта» доносилось глухое деловитое гудение – над медоносными цветами, распространяющими в воздухе манящий сладкий аромат, кружили голодные пчелы. Дикий орешник склонил ветви над тропой, пряча среди листвы зреющие плоды. На горизонте, поглощенные туманной дымкой, плыли горные вершины, а у их подножья, на пологом зеленом берегу реки, паслась пара пестрых буренок. Воздух здесь казался совсем иным, нежели в деревне – чище, пронзительнее и прозрачнее. Джисон попытался набрать в легкие кислорода… и едва не закашлялся – для организма городского жителя, привыкшего днями напролет вдыхать выхлопные газы, составляющими добрую половину О2, горная чистота воздуха была настоящим потрясением. На деревянную раму окошечка присела бабочка-лимонница. Пошевелив ярко-желтыми крыльями минуту-другую, и не найдя в тени паланкина необходимого для своего хрупкого тельца тепла, она покинула убежище Джисона в поисках места, где могла бы отдохнуть и напиться нектара. Паланкин, в отличие от гардеробного зеркала и примерочной ширмы, казался недавно отреставрированным. Собранное в начале прошлого века приспособление (по словам Наын) принадлежало местному музею и использовалось, прежде всего, в качестве экспоната, но при этом не утратило и практической ценности. Деньги на поддержание формы паланкина выделялись из местного бюджета. Подобных предметов в провинции существовало в количестве всего лишь двух штук; таким образом, содержание, полноценный уход и ремонт носилок были ничем иным, как проявлением гордости жителей земель Компхо. Паланкин был собран полностью из дерева, происхождение которого Джисон не смог определить, кроме того, что материал выглядел дорогим и старым. Кабинка включала в себя набитое овечьей шерстью кресло, удобное и мягкое для бедер таи, подставку для ног, маленькое окошечко, куполообразную крышу и дверцу с откидной лестницей в три ступени. Снаружи и изнутри паланкин был богато украшен резьбой, изображающей цветение слив на фоне местного горного пейзажа. Передвигались носилки с помощью банальной физической силы – конструкцию приводили в движение четверо обнаженных до пояса здоровенных парней, с лицами слабо отягощенным интеллектом, но тащащих паланкин с упрямством племенных жеребцов-тяжеловозов. Длинные деревянные жерди, обколоченные тканью и кусочками заячьего меха, водружались на плечи носильщиков, одетых в простые холщовые широкие штаны, соломенные сандалии и головную повязку. По спинам парней стекали ручейки пота. Крупные мышцы играли под блестящей смуглой кожей. Пояс штанов едва держался на бедренных косточках. Носильщики двигались слаженно, молча, в едином ритме. Каждый их шаг источал мощь и силу. - У моего Минхо-хена тело в сто раз круче… – полушепотом прокомментировал увиденное Джисон, и с чувством выполненного долга задвинул занавес. Прикрыв глаза, «гифт» откинулся на спинку кресла. – Тоже мне, местные красоты… – фыркнул Хан. – Себе оставьте! – в руках он сжимал мешочек с парадной обувью. Внезапная усталость навалилась на Джисона; усталость, к которой примешались утреннее волнение, предвкушение от встречи с Минхо и легкий голод. От последнего «смотрящий» избавился с помощью порции засахаренных орешков, посыпанных цветочной пудрой, сваренной на соке ягод осаи. Коробочку с лакомством «гифту» вручила Наын, сказав, что оно тому непременно понадобится. Что ж, старшая твери оказалась права: три плода сняли приступ голода, вызванного разгулявшимися нервами; еще два – насытили; а шестой – навеял легкую сонливость, которой Джисон не смог сопротивляться. Мягкое покачивание паланкина убаюкало его, ввергло в дрему и расслабило, сняв тревогу. Но даже так, засыпая, Хан продолжал бережно прижимать в груди мешочек с качжуксинами, как самую драгоценную вещь на свете, не считая помолвочного кольца. «Гифт» ненадолго провалился в сон, и пробудился от толчка, вырвавшего его из липкой дремы – носильщики опустили паланкин на землю. Один из мужчин негромко постучал в стенку кабинки. Джисон с недоумением протер глаза. Часов на нем не было, а айфон остался лежать в кармане джинсов в гостевом доме (телефон возвращался владельцу после того, как положенные три дня, отведенные на проведение церемонии, подходили к концу). Хан понятия не имел, сколько времени пробыл в пути и который стоит час, но, судя по расположению солнца, было не больше полудня. - Тая! – в кабинку снова постучали. Говорила Наын. Твери сопровождали Джисона на протяжении всего пути – они передвигались в неприметной деревянной повозке, скромно держащейся позади шикарного транспорта «невесты». – Мы прибыли на место. Никада, главный шаман, лла и даста уже ждут тебя! – дверца паланкина распахнулась. Джисон непроизвольно прижал мешочек с парадной обувью крепче к груди. Перед «гифтом» стояла старшая твери. Девушка успела сменить наряд на длинное платье цвета лепестков розовой камелии, подпоясанное узким алым поясом. Из-за спины Наын выглядывали ведьмы-близняшки, облаченные в идентичные одеяния. Волосы у всех трех девушек были заплетены в косу, украшенную широкой атласной лентой. – Пора начинать. Хан кивнул. - Я помогу тебе переобуться, тая, – сказала Наын. Девушка опустилась на колено. – После чего сопровожу до тропинки, ведущей к алтарному камню. Но остаток пути ты должен преодолеть самостоятельно. Перед тобой будет шестьдесят три каменные ступени. Дождь прошел несколько дней назад, земля и трава высохла, так что опасности поскользнуться нет. И все же, я советую тебе держаться за перила, спуск может показаться… несколько крутым. - Я понял, – Хан скинул со стоп обувь, самодовольно улыбнувшись под нос. Младшие твери хорошо потрудились над его ногами – топ-мастер по педикюру люксового салона в Каннаме попросту позеленела бы от зависти. Пятки «гифта» приобрели младенческую мягкость, от натоптышей (вот уж спасибо форменным берцам!) безболезненно избавились, края ногтей подрезали и выровняли, а кожу увлажнили масляным настоем из корня лотоса. Не ножки, а загляденье. Джисон в жизни бы такой красоты не добился, если б не умелые руки твери. - Не спеши, направляясь к своему никада. Две минуты ничего не решат, а ты предстанешь перед ним спокойным и… не перепачканным в земле, – рассудила Наын. – На всякий случай мы будем неподалеку… Это тоже часть традиции. Подстраховка. Как бы там ни было, до того момента, как последняя ступень будет преодолена, ты еще можешь передумать. Джисон нахмурился. «Передумать? Зачем?» - Ты сможешь повернуть назад. Тае дается один-единственный шанс уйти. Шанс, которого у никады, согласно традиции, нет, ведь он тот, кто вводит тебя в свой мир, делая его частью. Впрочем, если ты решишь покинуть никаду… сторонней помощи в этом не жди, - ровным голосом произнесла твери. – А в том случае, если ты не подвергнешься сомнениям и пойдешь вперед, то перед встречей с никадой, тебя больше никто не должен ни видеть, ни чувствовать, ни касаться. Мы останемся здесь. - Да, понятно… – Хан одну за другой вытянул ноги вперед. Твери заработали в шесть рук. Поверх белоснежных посон девушки надели качжуксины. – Я знаю, – оперевшись на предложенную Наын ладонь, Джисон, наконец, высунулся из кабинки паланкина наружу. В глаза ударило солнце. Хан непроизвольно зажмурился. - Это поможет спрятаться от солнечных лучей и до нужной минуты держать лицо скрытым, – внезапно свет стал менее ярким. Джисон поочередно открыл глаза, сначала – левый, затем – правый; и с удивлением коснулся макушки головы. Пальцы нащупали широкие поля соломенной шляпы. Лицо было отгорожено от посторонних взглядов вуалью, пошитой из необычной по составу ткани – довольно плотной, чтобы спрятаться за ней, и при этом обладающей достаточной прозрачностью, чтобы видеть происходящее вокруг. – Снять убор ты должен сам – у этой шляпы назначение больше практическое, нежели символическое. Советую избавиться от нее, как только подойдешь к первой ступени лестницы. - Просто… выкинуть, что ли?! – недоверчиво переспросил «гифт». - Если тебе так угодно, – Наын строго посмотрела на младших твери, прыснувших от смеха. – Но лучше положить шляпу на землю, как только преодолеешь последнюю ступень и выйдешь к своему никаде. А мы с сестрами заберем шляпу позже. - Мы ведь не увидимся на куаранне? – уточнил Джисон. Он потоптался на месте, убеждаясь в удобности обуви. В ней ему предстояло провести ближайшие несколько часов и снять только перед тем, как опуститься на брачное ложе. - Нет, – мягко улыбнулась Наын. – Нашей задачей было подготовить тебя к обряду, обеспечить поездку к алтарному камню и проводить к финальному отрезку пути, прежде чем ты вручишь себя в руки своему никада. Здесь наша работа заканчивается. Дальше твоя судьба сливается с судьбой никада-Минхо-оппы. Нам туда дороги нет. - Нет… я все это помню… то есть, знаю… просто… я должен как-то поблагодарить вас… Об этом ничего не сказано в записях или они были утеряны, так что… я даже не в курсе, что нужно делать… Я знаю, что вы делали свою часть работы, и все же… – забормотал Хан. - Ты можешь просто сказать «спасибо», – все три ведьмы выстроились в ряд. Носильщики отошли от таи и твери на почтительное расстояние – им не полагалось слышать их разговоры. – И быть счастливым, – Наын и близняшки сцепили пальцы в замок. Девушки поклонились Джисону, и тот ответил им тем же. – Это лучшая для нас благодарность за проделанную работу. В следующий раз мы встретимся, тая, как члены одной общины, и твой статус будет значительно выше моего и моих сестер. Близняшки закивали, соглашаясь со словами старшей твери. Края атласных лент, удерживающих длинный хвост косицы, затрепетали на ветру. - Доброго тебе пути, тая, и здоровья. Долгих лет жизни тебе и никада. Светлых дней и легкого отбытия. Пусть вечность станет для вас сладостью. Да будет так! - Да будет так! – ответил, придерживаясь заведенного правила, Хан. Совсем неподалеку от него, в нескольких сотнях метров, в эту же самую минуту, ровно той же фразой Минхо благодарил за проделанную работу своих твери – Ли Дахи, приходившуюся никаде бабушкой, и ее младших сестер. Круг готов был замкнуться. Осталось лишь проделать пару шагов, и упасть в объятья Минхо и вечности, которую тот ему обещал. Возьми меня. Джисон сделал первый шаг. Широкие ступени вели вниз, на площадку, заросшую сорной травой. Забери меня. Хан коснулся носком правой стопы каменной ступеньки. Лестница утопала в изумрудных листьях сныти – миниатюрные белые зонтики соцветий мелькали среди высокой травы, а над ними склоняли ветви столетние клены и молодые березки. Испей меня. Топ. Топ-топ. Топ-топ-топ. Наын осталась стоять позади, согнувшись в почтительном поклоне. Подол церемониального одеяния Джисона волочился по ступеням хвостом диковинной птицы. Над головой вилась жирная мошкара. Крупные камни перстней, украшающих большие пальцы обеих рук «смотрящего», тускло мерцали в полутьме, созданной тенистой рощей. Сердце забилось быстрее. Сожри меня. - Я точно сделаю Минхо-хена счастливым?.. – прошептал Джисон. На поясе маятником раскачивалась шелковая кисть, подвешенная на золотой карабин. – У меня получится? У нас двоих получится? – еще шаг. Затем, следующий. Юноша уже мог видеть край церемониальной площадки и серебристый изгиб ручья, прячущегося среди деревьев. Слышались тихие голоса. Кажется, кто-то рассмеялся . Судя по тону, веселился Чонин. – Я никогда не смогу родить ему детей… – старясь унять нарастающее волнение, Хан сжал пальцы левой руки в кулак и едва не потерял равновесие. Сердце сделало кульбит. Стань мною, любовь моя, как я тобой. Юноша схватился за перила. Угрожающе скрипнув, деревянный поручень прошел испытание, выдержав вес человеческого тела. Украшающий помолвочное кольцо бриллиант впился одной из многочисленных граней в кожу, и боль мгновенно отрезвила «смотрящего». - Но он никогда и не просил меня об этом. Куаранна… она же только для двоих… – Хан выпрямился во весь рост. Ладонь разжалась. – Она для нас. Есть только мы… – «гифт» продолжил движение вперед. – Хен захотел позвать меня туда, на ту сторону, когда придет время… Только меня. Значит, беспокоиться не о чем. Да… Это главное. Самое главное. Только я и он, – Джисон ускорил шаг. По коленям хлестнуло стеблями высокой травы. Капельки утренней росы, непросохшей в условиях полутени, упали на подол верхней сорочки. Растревоженные чужим присутствием ночные мотыльки, прикорнувшие в ветвях орешника, разлетелись в разные стороны, трепеща серовато-бежевыми крылышками. И пусть сама вечность покорится нам… - Я хочу быть с ним, и ни за что не сверну назад… – голоса становились все громче, а шаги легче и стремительнее. – Минхо-хен… – последние несколько ступеней Джисон преодолел за секунды. – Я иду к тебе, – Хан подался всем телом вперед, удерживая спадающую на глазу шляпу. Помолвочное кольцо на левой руке «смотрящего» пылало огнем. – Я уже… – нога зависла над ступенью, в миллисекунде от финального шага. – Здесь… – глаза «гифта» удивленно расширились. – Что… Что это? Почему… На нижней площадке, тщательно подметенной и избавленной от мельчайших сорняков и земли, стоял незнакомец – одетый в богатые, расшитые серебром и золотом алые одежды темноволосый мужчина такой неземной красоты, которую Хан прежде никогда не доводилось встречать. Разве что только в его лице было что-то… - Кто… Здесь же не должно быть никого, кроме Ми… – произнес на выдохе растерявшийся Джисон, и спустя краткое мгновенье понял: это был тот, к кому он направлялся. Минхо. Его никада. Любимый. Жених. Возлюбленный. Стоило Минхо лишь взглянуть на Джисона, стоило ему пошевелиться и сменить позу – и сердце «смотрящего» все поняло без лишних слов. «Это он…» Возьми меня. Забери меня. Испей меня. Сожри меня. Солнечные лучи залили площадку медовым светом. Соломенная шляпа, скрывающая лицо Джисона, была поспешно отброшена в сторону. Минхо улыбнулся. - Ты пришел, тая… – сказал он, выступая вперед. Алое море шелковой ткани колыхнулось тяжелыми волнами. Ноздри «гифта» пощекотал сладкий фруктово-мускусный аромат кожи возлюбленного. Ли протянул руку «смотрящему», завороженному красотой никады, с которым он словно знакомился заново. На ободе золотого браслета, обвивающего запястье Минхо, звякнули многочисленные подвески. – Идем. Идем со мной. Вместе. И Джисон шагнул в объятья своего никады. Круг начал стремиться к полному обороту.

***

- Ты пялишься. - Ничего подобного. - Еще как пялишься! – смех Минхо был похож на журчание ручейка, точь-в-точь как тот, что протекал неподалеку. - Нет! – вскрикнул Джисон. - Пялишься-пялишься! – дразнящим голосом повторил Ли. - Да ничего я не пялюсь! – продолжил пыхтеть «гифт». Ладонь выскользнула из руки жениха. Они с сиреной следовали по тропинке на звук голосов, шагая по каменным плитам, вросшим во влажную землю. Со всех сторон шумел лес. Кроны деревьев раскачивались из стороны в сторону под напором ветра, но здесь, в низине, было спокойно и тихо, эдакий штиль. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, расцвечивая тропу янтарными росчерками, напоминающими схему для игры в классики. – Что за бред? Чего я там вообще не видел?! - Потише, Хани, – Минхо понизил голос на полтона ниже. – Тае непозволительно разговаривать с никадой в подобной манере. Это неуважительно по отношению к будущему мужу. - Ах… – щеки «смотрящего» вспыхнули румянцем. – О! Это правда? Извини, пожалуйста… Я не… я не специально… просто… – Джисон задрожал всем телом. «Я все испортил. Как знал. Вот как знал, что налажаю… Блин! И что теперь? Минхо-хен злится, так ведь? Черт… Но я же не специально это сделал! Просто я… не мог… отвести от него…», – «гифт вздрогнул. – «Смех? Что за фигня? Он что, смеется?!», – Джисон осторожно взглянул на сирену. Слух его не подвел, как оказалось. Минхо пытался заглушить хохот, зажав рот кулаком. - Какого хрена, хен? Ты прикалываешься надо мной?! – возмутился «гифт», остановившись как вкопанный. Минхо обернулся на Хана через плечо. – Сейчас передумаю и поверну назад. - Поздновато спохватился, – Ли оказался рядом с Джисоном в мгновенье ока – тот даже пискнуть не успел. Сграбастав «смотрящего» за пояс, Минхо прижал юношу к своей груди. «Гифт» тут же погрузился в облако аромата, источаемого кожей сирены, умасленной дорогой фруктовой эссенцией. - Ты чего, хен?.. - Лес тут местами темный, животные всякие водятся. Бывает, встречаются сильно голодные… Кто знает, какому зверю ты приглянешься? А щечки у тебя такие пухлые, сладкие… так бы и укусил, – Ли двусмысленно потерся о ляжки Джисона бедрами. – Нельзя тебя одного отпускать… - Я не верю в происходящее… – через силу выдохнул Хан. То ли ведьминский лес сводил обычно сдержанного Минхо с ума, то ли близость брачной ночи, но флюиды, которые сирена распространяла вокруг себя, голос, дрожащий жаждой по телу «смотрящего», влиял на Джисона почище афродизиака. Ноги слабели, подгибаясь в коленях, а в ушах звенело. Совершенно новое, неизведанное раннее ощущение. Ничего подобного Джисону еще не удавалось испытать, даже проходя через самый острый пик экстаза. «Что это… такое?.. Сколько там длится куаранна? Три часа, четыре? Пять? Двинуться можно за это время! Хоть под куст ложись…» - Я бы хотел заняться с тобой любовью прямо тут, на земле, – от хрипящего голоса Минхо по спине «гифта» бежали мурашки. – Но нельзя… – с горячим сожалением произнес Ли. – Хах… впервые за все время наших отношений мне нельзя ничего с тобой делать… – ладонь сирены опустилась на округлость правой ягодицы возлюбленного. – Ты же не думал, что я позабыл наше маленькое ночное приключение по телефону? – Джисон охнул, почувствовав, как пальцы Минхо сжимаются на его заднице. – Ну, ничего, за трое брачных суток я из тебя всю душу вытрясу… – помяв ягодицу несколько секунд, Ли ослабил хватку. Оказалось, все это время Джисон стоял на цыпочках, сам того не замечая. Перед глазами мелькало лицо Минхо, расписанное брачными символами, нанесенными на скулы, шею и лоб размашистыми мазками. Буквы выглядели совсем иначе, нежели те, что Наын рисовала на лице Хана – более сочные и грубые. Может, это было какое-то древнее эротическое заклинание, которое свело Минхо с ума? Что ж, в таком случае оно подействовало и на Джисона. Ли мягко очертил бока «гифта» ладонями. Разгладив складки замявшейся одежды, он сделал шаг назад, с нескрываемым удовольствием разглядывая Хана. - Нам осталось пройти до алтарного камня совсем немного, – сказал Минхо. – Можешь пока рассмотреть мой ни-со во всех подробностях… – в глазах сирены плясали смешинки. – Ну не то чтобы прямо во всех, но насколько позволяет взгляд… А то потом у тебя уже не будет такой возможности. Хан вопросительно выгнул бровь. - Как только мы прибудем в опочивальню, я незамедлительно избавлюсь от всей одежды! – последовал ответ. - А! - Логично же? - Вполне. - Наслаждайся видом, – Минхо подмигнул «гифту». Ладонь нежно обхватила ладонь. – Я это проделываю прямо сейчас. - Тоже мне… – фыркнул Хан. Помолвочное кольцо на безымянном пальце отозвалось теплом – скоро оно должно было занять место на другой руке, а прежнее – уступить обручальному кольцу. Деревянные подошвы застучали по каменным плитам. Минхо двигался плавно, следуя к конечной цели – алтарному камню, вокруг которого собрались даста во главе с шаманом, проводящим церемонию – на полшажка впереди Джисона. Таким образом никада вел таю, а тая, в свою очередь, следовал за никадой, символически вверяя себя в его руки. Сомнений не было. Не было больше и волнений – все они исчезли, растворились в мощной ауре, источаемой Минхо, влившись в энергетический поток сирены и преобразовавшись в позитивные эмоции. Джисон ощущал спокойствие. Порхающая над головой пестрая бабочка, в которой легко узнавался махаон, уселась на правое плечо Минхо. Проследив за полетом прекрасного насекомого, Джисон смог, наконец-то, рассмотреть в подробностях церемониальное одеяние жениха. Глядя на Минхо, Хан начал улыбаться, сам того не замечая; он любовался на богатство, которое принадлежало лишь ему одному–на бриллиант, вдетый в пышную оправу из ни-со. «Мой!», – стучало в разуме «смотрящего». – «Моё!» Ли приподнял в ответной улыбке уголки губ – от него не укрылся взгляд Джисона, с нескрываемым восхищением изучающий малейшие детали ни-со. А посмотреть было на что, о да! Взгляд «гифта» скользил по складкам тяжелого атласного пхо цвета алого заката (страшно было представить, сколько же оно весило со всеми своими вышивками, сделанными чистой золотой нитью, и вкраплениями драгоценных камней!), а мозг прикидывал примерную стоимость наряда (напрасные усилия, конечно же). Черты традиционных одеяний северных соседей прослеживались в ни-со Минхо еще ярче, чем в покрое тая-ре Джисона. Легкость церемониального наряда Хана резко контрастировала с величественностью и солидностью одежд Ли, начиная с головных украшений и заканчивая обувью. «Гифт» не мог с точностью знать, во сколько слоев нательных рубах завернули Минхо, но в том, что их насчитывалось не менее десятка, можно было быть уверенным – белый шелк сорочек показывался в глубоком нагрудном разрезе верхнего воротника-шали, расписанного изображениями бегущих серебристых оленей. Передняя полочка ни-со была украшена плотной вышивкой, сплетенной из золотых нитей, в которых сверкали мелкие рубины. Полы безрукавного кафтана, накинутого на верхнюю рубаху, по форме и длине едва отличимой от центрального платья, составляющего мужское ханьфу, доходили до лодыжек. Боковины костюма переходили в крупные складки и спадали на землю, волочась за сиреной длинным хвостом. Подплечники кафтана были выполнены в форме тройных лепестков, олицетворяющих цветки лотоса. На спине ни-со красовалась раскидистая дзельква, заключенная в желтый круг, а под ее ветвями спал самец мифического оленя, чью голову венчали огромные ветвистые рога. Верхние слои одежд перехватывал широкий пояс. На черной замше распускались фантазийные карминовые цветы, выложенные икрящейся крошкой из натурального минерала. От центра изделия к коленям спускался фестон, в виде узкой полоски ткани, обшитой золотой бахромой и миниатюрными янтарными подвесками на конце. В отличие от Джисона, ноги Минхо были обуты в хва, украшенные растительной вышивкой по верхнему краю изделия. Основная масса волос сирены была приподнята от корней и зачесаны к затылку с помощью эластичного геля. Мелкие пряди, выбивающиеся из прически, скрепили с помощью золотых украшений, напоминающих китайские шпильки «чай». Теперь-то Джисон понимал, почему Минхо не посещал любимый салон красоты в течение пяти месяцев – Ли попросту отращивал шевелюру до нужной длины. Видимо, с той же целью, Минхо затонировал волосы ближе к природному цвету. А Хан тогда еще удивлялся – с чего бы вдруг? Вот вам и ответ. На макушке сирены красовалась корона в виде тонких ветвей, вылитых из чистого золота, по мнению Хана больше всего похожая на ведьминский аналог квансика, но отсылающая к духу-хранителю деревни – легендарному серебристому оленю. Запястья и ладони Ли обвивали браслеты и кольца, идентичные украшениям «гифта», с той лишь разницей, что в камнях преобладали оттенки красного. Помолвочное кольцо гордо сияло на безымянном пальце левой руки, и отражением его света была улыбка на лице Минхо. На задней стороне шеи, тыльных сторонах ладоней и скулах Ли рдели узоры брачного ведьминского заклинания. Плотные мазки природной краски, оставившие на смуглой коже сирены древние знаки, означали призыв невесты-таи в лоно новой семьи и обещание мирного существования на земле и вечной жизни за чертой. Любуясь на никаду, Джисон не мог удержаться от доли тихой радости при мыслях, что разоблачаться им с Минхо от всей этой шикарной мишуры будут помогать твери, лиц которых он еще даже не видел. Ведьмочки ожидали прибытие пары в брачный ханок, дабы сопроводить молодых супругов в комнату для переодевания (помощь твери оказывалась очень кстати), а затем провести в опочивальню и… оставить наедине на трое суток. Минхо и Джисону предстояло провести тет-а-тет три дня, после чего они должны были выйти к гостям и возглавить торжественный ужин, устроенный в их честь. Но все это еще ожидало юношей. А пока перед ними стелилась тропа, выложенная из каменных плит, ладонь сжимала дрожащую от приятного волнения ладонь, а голоса сжигаемых нетерпением людей становились все громче. Перед Минхо и Джисоном открылась поляна, залитая солнцем. Над кронами деревьев высились снежные пики гор. - Мы здесь, – сказал Ли, выступив вперед. – Мы пришли.

***

Возможно ли любить человека еще больше, чем тебе кажется? Возможно ли переживать чувства острее и вечно пребывать на эмоциональном пике? Реально ли раствориться в партнере, превратившись в атомы, и слиться в единую материю, приняв ее свойства и качества? Способно ли живое существо на такое преображение? Куаранна отвечала на каждый из вопросов утвердительно; в этом и заключалась ее суть – не в продолжении себя в детях или детях, которые должны были остаться после угасания физического тела и напоминать следующим поколениям об ушедших людях. Нет. Куаранна с самого первого дня возникновения слыла весьма индивидуалистичным обрядом, существуя только для двоих. И пусть попрание основ ритуала каралось крайне жестоко, то, что супруги получали в итоге, стоило любых рисков. Любовь эгоистична. Любовь высокомерна. Любовь не знает пощады и не желает совершать выбор. Она хочет все и сразу, навсегда. Куаранна позволяла смельчакам, рискнувшим пройти обряд, билет в вечность, но только тем, кто оказывался достаточно безумен для такого шага – безумно влюблен на веки вечные. Теперь и Минхо с Джисоном предстояло преодолеть грань, отделяющую обычных людей от тех, кто объединил свои энергетические потоки в общее русло и приготовился к перерождению в вечности. Здесь и сейчас они проходили через плетенную из ивовых прутьев арку, украшенную цветущими розовыми вьюнками. Тая и никада направлялись к триаде даста – близким людям, с которыми предстояло символически попрощаться, прежде чем скрепить сердца словами брачной клятвы. - Волнуешься? – спросил Ли, нежно пожимая кончики пальцев «смотрящего». Навстречу будущим супругам вышли две пожилые ведьмы, одетые в простые холщовые платья, окрашенные соком луговой травы, выдержанном в дубовых бочках. Морщины глубоко прорезывали лица женщин. В длинных мочках ушей раскачивались золотые кольца серег. Босые стопы шлепали по каменным плитам. В руках ведьмы держали чаши с бесцветной жидкостью, по виду напоминающую обычную родниковую воду. Молча поклонившись юношам, колдуньи дали знак следовать за ними и неспешно двинулись по тропе. - Немного… – откликнулся Хан. - Не переживай. - Это правильное волнение. Мне нравится его чувствовать. Хен~а, ты ведь рядом, значит, все идет хорошо, – шепнул Джисон. – Ты же не посмеешь бросить меня у алтаря, м-м? – он шутливо пихнул сирену локтем в бок, и подвески на поясном украшении Ли негромко звякнули. - Так просто ты от меня не отделаешься, и не мечтай, – Минхо несильно ущипнул «гифта» за задницу. – Не вопи… – предупредил он полушепотом. – Покричишь подо мной ночью на все голоса… хоть совой, хоть кукушкой… - Это у меня сейчас от тебя кукушечка съедет! – прошипел Хан, надеясь на то, что тенистая рощица обладает хорошими маскировочными свойствами, и его краснеющую физиономию, смятую одежду и жадной лапищи Минхо никто не заметил. – Ты чего творишь, хен? - Разогреваюсь, – последовал незамедлительный ответ. - Разо… что?! - Вспахиваю непаханое. Готовлю почву. Ночью засеивать примусь. - Тьфу ты… – Джисон завертел головой по сторонам; с минуты на минуту должна была начаться церемония ведьминского бракосочетания, а перед этим обряд символического отказа от земных связей, но Минхо мысленно увлажнял «почву» пошловатыми фразочками и намеками. Хотя какие уж тут намеки? Все яснее некуда. В прежние времена, три дня священного уединения практически гарантировано заканчивались беременностью женщины. Появившееся на свет дитя растили всей деревней. Если мать или отец желали отдать ребенка на воспитание сразу же после родов, им никто не препятствовал и не осуждал. Совсем наоборот – в подобном решении прослеживалась своеобразная логика куаранны. Обряд ставил во главу угла интересы двоих. Ребенок же был желательным, но вовсе не обязательным бонусом отношений супругов, прошедших ведьминскую свадьбу. Жестоко? Возможно. Глупо? Ничуть. В случае однополых пар все было куда проще – они просто безостановочно трахались на протяжении трех суток, ублажая друг друга всеми доступными способами. Недурно. Очень недурно. Страсть, помноженная на официальный брачный статус участников соития. Красота! «Дожить бы еще до этой фазы…», – мысленно вздохнул Джисон, краем глаза наблюдая за Минхо. Уж кто-кто, а Ли умел держать себя в руках в необходимый момент. – «Кажется, я понимаю, почему в древности устраивались групповые оргии, а первая брачная ночь супругов проходила в ближайшем перелеске… Хрен тут дотерпишь!» - Хани… – позвал «смотрящего» Минхо. - А? – Джисон вздрогнул всем телом. «У меня же на лице ничего не написано, так ведь? Никто же не догадывается, о чем я думаю?» - Через несколько шагов нам предстоит пройти еще под двумя арками. - Да, я знаю… – Хан внимательно следил за каждым шагом пожилых ведьм. - Нам с тобой придется ненадолго разойтись в стороны, – мягко улыбаясь, сказал Минхо. – После церемонии «прощания» мы встретимся с тобой вновь и больше не расстанемся. - Само собой, – кивнул Хан. – Смотри, не позабудь меня за это время! – он попытался развеять серьезную атмосферу шуткой. – Не прощу! - Как я могу, мой тая? – еще одно едва ощутимое пожатие пальцев, и ладонь сирены выскользнула из ладони «смотрящего». Минхо качнулся влево – тропа раздваивалась, и каждая ее ветка вела к отдельно стоящим группкам людей. В случае Ли это были – Бан Чан, Сынмин и Ли Дахи. В случае Джисона роль триады даста исполняли Хенджин, Хосок и бабушка «гифта» – Ким Ара. Джисон повернул вправо. Над головой «смотрящего» изгибалась арка, сплетенная из ивовых прутьев, как и в первом случае, с той лишь разницей, что ее остов покрывали заросли не розовых, а белых вьюнков. «Прощание. Вот что это значит. Прощание перед главной встречей». Сопровождающие юношей ведьмы разделились: Минхо следовал за одной, Джисон – за другой. Женщины ни разу не обернулись на молодых людей – каждый из них принял решение пройти церемонию, и сбежать с места событий стало бы чистым позором. Впрочем, в случае Ли и Хана никому из них и в голову не пришло бы сделать что-то подобное. Каждый из них просто следовал предписанному распорядку действий. Куаранна вступала в третью фазу. Формально отрекаясь от земного, включающего в себя превалирующую ценность друзей, членов семьи, работу и увлечения, никада и тая тем самым подтверждали свое решение слиться друг с другом. Их повседневная жизнь не останавливалась, и никто не требовал принести прямые жертвы – прекратить общение или бросить работу. «Прощание» было образным, но таило в себе глубокий символизм. Каждый из троих даста исполнял особую функцию. Прощание было еще и прощением и, вместе с тем, примирением и выражением благодарности людям, которые повлияли на никаду и таю, и прожили вместе с ними важные события, плохие или хорошие. Теперь же пришла пора отпустить былое, стать новым человеком и сосредоточиться на себе и супруге. «Мое сладкое прошлое, которое я отпускаю. Отпускаю с благодарностью за все хорошее и забывая всю ту боль, что мы причинили друг другу» – вот кем был Бан Чан для Минхо. Вот какую роль он выполнял, будучи приглашенным в ряды даста. Тоска, радость, обиды – все это уходило, не причиняя боли или сожаления, не удерживая на месте неподъемным грузом. Часть прожитой жизни Минхо прошла рядом с Бан Чаном, в качестве его любовника, и была прекрасна, но теперь она осталась позади. Ничто не должно было мешать переходу в другую реальность, в ту, где Ли предстояло разделить вечность с Джисоном. В случае с Ханом, поиск с первым даста, олицетворяющего прошлое, обстоял сложнее. Конечно, «гифт» понимал, что в идеале должен был распрощаться с мыслями и образом человека, превратившего его жизнь в ад на несколько лет – Мин Киеном. Но где тот находился сейчас, что с ним стало – Джисон не знал, да и знать особо не хотел. Для себя «гифт» давно уже все решил, еще в ту зимнюю ночь, в которую произошла их последняя встреча. Тогда он умер и переродился. Хан давно отпустил злобного призрака по имени Мин Киен и не желал с ним больше встречаться. Да и как бы ему удалось затащить ублюдка на куаранну; какими ухищрениями удержать его под контролем? Так ли это было необходимо? На помощь сомневающемуся Джисону поспешила Ли Дахи – в одной из бесед по душам, ведьма рассказала, что на роль первого даста подойдет человек, по отношению к которому ты испытываешь сожаления, но это вовсе не значит, что он должен быть смертельным врагом. В основе концепта «прощания» лежали не только горечь и досада, но и примирение. Едва Хан узнал об этом, как сразу же подумал о Хенджине. Новоявленный целитель был удивлен, получив персональное приглашение от Джисона на куаранну; удивлен и… растроган. Изначально «гифт» подумал, что Хван не до конца уловил суть роли, которую ему предстояло исполнить в церемонии, но нет – оказалось, что Хенджин неплохо осведомлен об этапах обряда, обратившись за разъяснениями к Сынмину. На момент того, как Джисон отослал целителю карточку с приглашением, Хван уже имел представление о функциях даста, и… сразу же согласился войти в триаду главных гостей. «Выходит, и он все это время переживал за наши взаимоотношения… Почему же мы не поговорили раньше?», сокрушался Джисон, подходя к Хенджину. Но как только «гифт» поднялся на небольшой постамент, на котором стояли даста, заметил открытую улыбку, играющую на губах целителя, ощутил тепло протянутых рук и услышал заветное: «Прости за все. Благодарю за светлые дни, которые мы прожили вместе. Я отпускаю тебя без ссор и обид, тая!», то понял, что Хван давно уже все для себя решил – на глупые размолвки не стоило тратить ни дня драгоценной жизни. «1:0 Джинни» Хенджин оказался на голову впереди – факт, который нисколько не разозлил «смотрящего». «Это… так и должно быть», – обменявшись церемониальным поклоном, Хан переместился вправо, встав обеими ногами на следующую платформу – каменная плита наполовину утопала в траве и на вид казалась древнее первой площадки. С чем было связано столь любопытное обстоятельство, «гифт» не знал – по словам Ли Дахи, в древности в этой низине проводилось немало ведьминских обрядов, и куаранны были лишь частью из них. Краем глаза Джисон мог видеть и Минхо– тот «прощался» с Бан Чаном. По спине «смотрящего» пробежал холодок. Только бы дурак не почувствовал различия в настроениях Хенджина и планировщика. Вроде все было схожим – поза, слова и церемониальное одеяние, выполненное в тонах вечернего неба – но разница в душевном состоянии агентов хорошо считывалась со стороны. Ничего удивительного. Так и должно было быть. Ничто не менялось за считанные дни. Ничто и никто. Бан Чану предстояло проделать длинный путь, прежде чем удалось бы, наконец, полноценно отпустить образ Минхо-возлюбленного из глубин подсознания. Но все это больше не касалось Ли – это была уже не его история и не его жизнь. Едва Бан Чан произнес заученную фразу: «Прости за все. Благодарю за светлые дни, которые мы прожили вместе. Я отпускаю тебя без ссор и обид, никада!», как ведьмы-сопровождающие опустили руки в чаши с водой и обдали веером брызг лица первых даст – тем самым «стирая» их из жизни никады и таи. Джисон едва не прыснул от смеха, заметив промелькнувшее раздражение на лице Хенджина. О нет! Кое в чем тот не менялся ни на йоту, несмотря на молитвы тибетских монахов и многочасовые приемы у психоаналитика. После «прошлого» наступало пора прощаться с друзьями – не менее волнительная часть обряда. Хан посчитал ироничным тот факт, что вторые даста были близки между собой, в прямом и переносном смысле этого слова. Сынмин днем заставлял Хосока зубрить правила обряда, раз уж тому выпала честь стать непосредственным участником куаранны, а ночью… ну, вероятно, ночью Ан повторял заученный материал в виде телесной практики. Такая вот наука! Сынмин, пребывая в отношениях с Хосоком, стал как будто бы немного мягче и расслабленнее; Ан разделил с норной часть ее страхов, обеспечив Киму душевную поддержку. Джисон мог быть доволен: Хосок заслуживал полного доверия. Ан был отличным приятелем, хорошим слушателем и понимающим человеком – уж кому, как не Хану об этом знать. Джисон оставлял Сынмина в хороших руках. Вверяя себя Минхо, «гифт» отныне испытывал спокойствие и за близкого друга, чье участие и помощь высоко ценил. «Вот так себя чувствует гордый папаша, отдавая дочку за парня, которого одобрил?», – размышлял Хан. Ему казалось, что Ким читает его мысли, хотя раньше среди способностей норны ничего похожего не значилось. Наверное, такова была сила дружбы, не иначе. - Я все делаю правильно? – шепнул Ан, когда Джисон приблизился к нему вплотную. Правила куаранны позволяли переговорить даста с никадой или таей, но беседа ограничивалась временем, не превышающим пяти минут. - Абсолютно. Все хорошо, – заверил друга «смотрящий». - Господи, столько всего произошло. - Это точно. - Так странно… - Что именно? - Итоговый расклад. - Ты о чем? - Логичнее же, что мое место принадлежит Минни, – выразил сомнения Хосок. Со стороны и вправду могло показаться, что вторым даста Джисона должен был стать Ким. Проводись куаранна на год раньше, и подобный расклад никого бы не удивил. Но время шло, события принимали неожиданный оборот. Многое произошло с тех пор. Сынмин не стал меньшим другом Джисону, но вдруг в жизнь «гифта» вернулся Хосок. Вернулся, чтобы поспособствовать пробуждению «Бастет» из комы и поддержать школьного друга во время последнего кризиса, связанного с Мин Киеном. Старые узы обрели новый смысл. В тот же самый момент нельзя было отрицать, насколько сблизились Минхо и Сынмин. Их единило нечто, чего Джисон не до конца понимал. Связь ведьм. Связь существ, видящих большее, нежели обычные люди. - А я думаю, все идет так, как надо, – Хан не мог объяснить в точности свои чувства. Но он все понимал. Если Минхо посчитает нужным, то когда-нибудь расскажет тайну, которая связывает его с норной. Если нет… если нет, значит так тому и быть. Вечность рассудит сама. А прошлое на то и прошлое, чтобы остаться за спиной. - Да? Тогда хорошо, – с видимым облегчением вздохнул Ан. «Выходит, он переживал…» - Это твое место, – поспешил успокоить друга Джисон. – Сок~а, если бы не твоя помощь… если бы мы не восстановили общение… кто знает, предстал бы я сегодня перед тобой в качестве таи, – Хан бросил взгляд через плечо. – Думаю, ответ очевиден, – позади него, стоя на каменной площадке-близнеце, врытой в землю на противоположной стороне тропы, беседовали Сынмин и Минхо. Ведьмы разговаривали очень тихо – их голоса тонули в шуме листвы. Ли держал ладони норны в руках. Слушая сирену, Ким улыбался. – И вернулся бы ко мне Минхо-хен… Хосок усмехнулся. - Эти шмотки такие странные, – он разгладил ткань, собравшуюся в области колен в крупные складки. – Но стоят, кажется, как новенький «мерс». Не дай бог, запачкаешь! До конца жизни из кредитов не вылезешь, чтоб оплатить химчистку. А ты… – он обвел фигуру «гифта» восхищенным взглядом, – ты выглядишь просто великолепно, Сон~а. Прямо как королевская невеста. - Скажешь тоже… – смущенно буркнул Хан. - Нет, правда. Я тебя даже не сразу признал. - Но признал же? - По щекам, – подколол приятеля Ан. – Такие яблочки за милю узнаешь. - Ой, иди ты! – фыркнул Джисон, силясь не рассмеяться и не разрушить торжественную обстановку громким хохотом. Хосок всегда умел поднять настроение и развеять скуку и напряженность в атмосфере. – Я за тебя совершенно спокоен, – «гифт» посерьезнел. Тон голоса изменился. К юношам приближалась ведьма-сопровождающая – время, выделенное на «прощальные» беседы, истекло. Пришла очередь обрядовой клятвы, которой должны были обменяться даста и тая. – И за Сынмина тоже. Хосок снова улыбнулся. Джисон вытянул руки перед собой, повернув ладони обратной стороной к земле. Ан отзеркалил движения «гифта». На лице Хосока читалась легкая нервозность (не каждый день тебя приглашают свидетельствовать на ведьминской свадьбе!), но юноша довольно неплохо справлялся с эмоциями. Хан возложил ладони на плечи Ана, и точно так же поступил и второй даста. За спиной друзей разворачивалась похожая картина – между Сынмином и Минхо, только градус волнения ведьм, вероятно, был значительно ниже. - С благодарностью за свет и поддержку, которую ты мне дарил. Я отпускаю тебя с пожеланием счастья! – в унисон заговорили юноши. В лицо Хосока полетели капли воды, но, в отличие от Хенджина, потратившего на наведение марафета и укладку длинных светлых волос полдня, Ан перенес своеобразную гидро-процедуру с большей выдержкой, нежели целитель. Перед тем, как Джисон спустился с платформы и перешел на следующую, на которой его ждала никто иная, как собственная бабушка, Хосок подмигнул другу. - Я рад за тебя, Сон~а, – прочитал по губам «смотрящий». – Его стоило помогать искать. Хан рвано выдохнул. Глаза предательски защипало. «Гифт» сжал пальцы в кулак, вонзая ногти в кожу и вызывая, тем самым, отрезвляющую легкую боль – не хватало только распустить нюни перед ведьмами и прослыть плаксой. - Еще как стоило! – юноша приосанился для виду. - Не наступи на подол шмотья и не покатись по дороге кубарем, вот смеху-то будет, та-а-а-а-я, – поддразнил Джисона Ан. Очевидно, заметив повлажневшие глаза, друг решил встряхнуть расчувствовавшегося «гифта». Отрезвляющая шутка сработала как надо – Хосок замер на месте, заметив благодарную улыбку «смотрящего». - Сам не свались! – отмахнулся Джисон. – А то тут очень высоко – целых десять сантиметров, – «гифт» ступил на землю – чуть поодаль стояла ведьма-сопровождающая, готовая проводить таю до следующей платформы. Теперь дело оставалось за третьими дастами, бабушками Джисона и Минхо, Ли Дахи и Ким Арой, олицетворяющими «прощание» с земной семьей. Прежде всего это касалось Хана, ведь он собирался стать членом ведьминского клана Ли. Но и для Минхо эта часть обряда значила ничуть не меньше, чем для возлюбленного. Различие между Джисоном и Ли были колоссальны: так или иначе, живя в сердце колдовского клана, Минхо с каждым вдохом впитывал в себя ведьминские традиции, умения и легенды. Для Хана все было внове. Так же, как и для его рода. Но удивительным образом именно бабушки, даже учитывая различия между семьями, сильнее всего повлияли на обоих юношей – на их мировоззрение, моральные принципы и многие из принятых решений. Ким Ара впервые услышала имя «Ли Минхо» задолго до того, как сирена влюбилась в ее драгоценную кровиночку. Ли Дахи по одному только телефонному разговору с внуком смекнула, что судьба свела мальчика с главным человеком в его жизни. Теперь женщины проживали новую для себя, но очень важную роль, став частью обряда «прощания». Ким Ара предстала в качестве человека, который сильнее всего повлиял на Джисона. Благодаря усилиям бабушки, Хан проявил себя как «одаренный»; опираясь на ее поддержку, принял, а не отвергнул «гифт»-способность, а в дальнейшем стал абитуриентом колледжа, курируемого «JYP». Родители Джисона были далеки от понимания деятельности ведьм – их усилий хватало для того, чтобы поставить подписи на запросных листах приемной комиссии, и посещений открытых занятий, которые устраивала администрация колледжа. Но не более. Ким Ара шагнула дальше в попытках поддержать любимого внука. Пусть она не могла понять многого из того, на что был способен Джисон, но старалась проявить всяческое участие к нему – от покупки учебной литературы до вручения внушительной суммы на карманные расходы. Позже женщина корила себя за то, что упустила момент, когда вражда Джисона с одноклассниками вышла за пределы разумного. Хан не обижался на бабушку. Он старался держать семью подальше от своих распрей с однокашниками, в чем неплохо преуспел в силу того, что большую часть учебной недели проживал в общежитии и нечасто попадался на глаза семье. Но Ким Ара все равно обвиняла себя в невнимательности. Правду о буллинге ей раскрыл Сынмин. Норна сделала это в своей манере – тактично и аккуратно. Правда, юный провидец сообщил Ким Аре о проблемах Джисона уже после того, как им нашлось решение. Долгое время женщина не понимала, почему норна, считающая себя другом ее внука, не удосужилась поговорить с ней раньше. Тут даже попытка справиться с конфликтом самостоятельно не засчитывалась за достойный аргумент. Впрочем, через некоторое время, Ким Ара отыскала ответ на свой вопрос. То была просьба самого Джисона, уже успевшего перевестись на параллельный поток и получить защиту в лице Ли Минхо. Вступив в отношения с лунной сиреной, Джисон расцвел. Любовь оказалась взаимной и счастливой – тем самым чувством, которое ждет и заслуживает каждый человек. Никогда прежде глаза «гифта» не сияли так ярко, а улыбка не была столь ослепительной, как с того момента, как Ли признался ему в ответной симпатии. Хану повезло. Похоже, все дороги мира вели его к Ли Минхо, какими бы извилистыми они ни казались стороннему человеку. Минхо был его Римом, сдавшимся после непродолжительного боя на милость победителю. Или же скорее в выигрыше остался он сам? Как бы там ни было, мелкие тропы слились в одну – в конце которой юношей ждала единая судьба. Ноги сами несли Джисона к последней дасте. Бабушка счастливо улыбалась внуку. В отличие от предыдущих гостей женщина не выказывала волнения или смущения – ее лицо сияло. За подготовку Ким Ары в качестве третьей даста отвечала бабушка лунной сирены, Ли Дахи, с которой женщину и без того связывали дружеские отношения. Минхо получал супруга, а его прародительница – младшую приятельницу. Ли Дахи хорошенько натаскала подругу в умениях. Ким Ара четко следовала регламенту куаранны: она спокойно ожидала, когда внук пройдёт через очередную арку (на этот раз украшенную лиловыми вьюнками, в цвет одеяния третьих даста) и поднимется на каменную плиту, а не нервно переминалась с ноги на ногу. Отвесив церемониальный поклон, Ким Ара поприветствовала таю, как того требовали правила обряда. Никаких лишних слов. Никакого неуместного подшучивания или растерянности – лишь уверенность и достоинство. Джисон поневоле восхитился бабушкой. - Благодарю за то, что пришел в мой дом и прожил в нем, – проговорила женщина. – За то, что наполнял каждый день моей жизни радостью. С этого момента я отпускаю тебя с обещанием быть счастливым и сделать счастливым своего никаду. - Спасибо за кров и пищу, что ты дала мне. Спасибо за поддержку, что ты оказывала мне. Спасибо за то, что благодаря твоему участию я стою здесь и сейчас. Спасибо за все! – заключив бабушкины кисти в ладони, Джисон припал ртом к испещренной морщинами коже. От женщины пахло топленым молоком и дикими колокольчиками. – Я обещаю выполнить твою просьбу. - Иди, дитя мое! – торжественным тоном произнесла женщина. Она наклонилась вперед и коснулась губами лба внука. По коже «гифта» разлилось тепло. – Иди навстречу вечности! В сердце болезненно кольнуло. Джисон бросил взгляд влево. Сам он был готов двигаться дальше, но, к его изумлению, Ли Дахи продолжала беседовать с внуком. Впрочем, разговор не продлился долго: Минхо поклонился бабушке и та, совершив ровно такой же порядок действий, как и Ким Ара минуту назад, выпустила сирену из объятий. Сердце отозвалось ускоренным ритмом. «Это оно!» – стучало в голове. – «Теперь впереди нас ждет самое важное… клятвы, скрепляющие наши души в единое целое… шаман и гости… обмен кольцами… вступление в брак…», – Джисон не отводил от Ли горящего взгляда. Тропа, по которой он шагал, суживалась и сливалась воедино. Через несколько секунд они с сиреной должны были встретиться в одной точке. И больше не расставаться. – «С ума сойти… это происходит… наяву, с нами… Минхо-хен...», – он не произнес вслух ни слова, но Ли словно услышал «гифта». Вскинув голову, Минхо пристально взглянул на Джисона. Во взгляде сирены плясали смешинки, а на губах играла задорная улыбка. «Мои глаза будут твоими глазами…» - Скучал? – промурлыкал Минхо. «Мое сердце превратится в твое…» - Да… – горло сдавило спазмом. - Мы расстались с тобой буквально на пару минут! – Ли удивленно выгнул брови. «Дыхание мы поделим на двоих…» - Мне показалось, что прошел год… – Джисон не мог отвести взгляда от губ сирены. Как же ему хотелось припасть к этому пухлому влажному рту, размазать по щекам ведьминские символы, начертанные алой растительной краской, скинуть многослойные одежды на землю и погрузиться в сладость объятий никады. Скоро. Совсем скоро. «Ничто, ни люди, ни звери, ни голод, ни зной не смогут разделить нас…» - Больше я тебя никуда не отпущу, – бархатным голосом отозвался Минхо. В карей радужке глаз сирены золотились лучи солнца, пробившиеся сквозь плен густой листвы кленов и дикого орешника. – Возьми меня за руку. Я здесь. С тобой. Навсегда. И Джисон сделал то что просил Минхо. Он поверил ему, как верил сотни раз до этого момента. И ни единожды не пожалел о своем решении. - Идем, – Хан крепко сжал руку лунной сирены в ладони. Пальцы переплелись в замок. – Обменяемся клятвами, мой никада.

***

Джисону казалось, что он попал в сказку. Его взгляду открывалась залитая светом лужайка – сокровище, скрытое от любопытных глаз в глубине рощи, к которому их с Минхо вывела тропа. Солнечные лучи проходили сквозь листву, словно через мелкое сито, и, рассеявшись туманной дымкой, озаряли низину золотистым мерцанием. Среди высоких ветвей виднелись руины каменных строений; Джисон затруднялся сказать, чем они могли когда-то быть – древними храмами, частью домов или ведьминских святилищ. Оконные проемы забила густая сорная зелень. Увязшие в земле ступени лестниц, по которым некогда передвигались люди, вели в пустоту. Остатки крыш пронзали стебли бамбука. Из земли выступали серо-черные бока валунов, испещренные незнакомыми символами. Местность источала от себя монолитное спокойствие. Передвигаясь по территории древнего края Компхо, хотелось смиренно потупить глаза и наслаждаться сущностью дикой природы – слушать шелест крыльев бабочек, слизывать с кончиков пальцев утреннюю росу, пить цветочный нектар и плыть по воздуху невесомым облаком, плыть, покуда не растворишься на миллиарды частиц. К поляне юноши вышли, проскользнув под еще одной растительной аркой – только эта отличалась от предыдущих тем, что была значительно ниже и уже. Вместо вьюнков внешнюю поверхность свода арки обвивали плетущиеся розы алой и белой расцветки, напоминающие маленькие звездочки, а деревянные опоры были покрыты золотой фольгой. Простые каменные плиты под ногами, слабо состыкованные между собой, усилиями неведомых работяг превратились в гладкие, добротно установленные пластины. По обеим сторонам тропы шли широкие полосы, состоящие из желтого песка, перемешанного с сосновой стружкой, благодаря чему кислород напитался ароматом хвои и морского прибоя. Кроны деревьев тянулись к лазоревому полотну неба. Воздух звенел. Полы верхнего кафтана тая-ры шевелил легкий ветерок, невесть как пробравшийся в низину. Ступая по тропе, Джисон почти забывал дышать от переполняющих сердце эмоций – бок о бок с ним шел Минхо, и подвески на его поясе звенели в такт движениям, а тяжелый шлейф одеяния волочился по земле. Дорога вела к финальной арке, сделанной из корейской сосны, простой и неказистой на первый взгляд. Единственными украшениями на ней были куски цветной рисовой бумаги, нанизанные на тонкую веревку, сплетенную из волокон дикой крапивы. Боковые своды сооружения густо покрывали древние символы. Арка оказалась расположена столь низко к земле, что юношам пришлось пригнуться, дабы не повредить головные уборы. Едва ступив под дугообразный свод сооружения, Хан почувствовал, как в него вливается мощный поток энергии, распространившийся во всем теле со скоростью света. Лес зашумел на разные голоса. Вырезанные на дереве ведьминские знаки вспыхнули серебристым огнем. Руки и ноги стали невесомыми, шаги пружинистее. Нарастающую усталость будто ветром сдуло. В голове прояснилось. Даже, кажется, зрение и то стало острее. Звуки природы различались теперь с поразительной точностью: вот там курлыкала молодая горлица, здесь – журчал лесной ручей, а тут – плела паутину готовящаяся к кладке самка паука. «Гифт» вопросительно взглянул на сирену. - Ты вошел в зону слияния энергетических потоков. Джисон понимающе кивнул. - Ясно… В груди «смотрящего» растеклось приятное тепло. Проход последней арки был чем-то сродни соглашению принятия и одобрения пары стихиями. И хоть Хан ничего не знал о случаях, когда энергетические потоки отвергали никаду или таю, происходящих из людей, но «гифту» было приятно осознавать тот факт, что он оказался принятым древними стихиями в качестве будущего члена клана Ли и супруга Минхо. - Мы пришли, Хани. - Да, ага… – Джисон зажмурил глаза. «Вот оно!» Хан медленно выдохнул, пропустив воздух сквозь зубы. «Когда я сделаю следующий шаг, то окажусь перед алтарной площадкой вместе с хеном… нет, вместе с моим никадой…» «Гифт» медленно разлепил густые ресницы. - Готов? – Минхо выжидающе смотрел на него, слегка наклонив голову набок. - Да! – уверенно ответил Джисон. Перед ними открылся чудесный вид – десять широких гранитных ступеней, ведших на платформу, в центре которой стоял алтарный камень. Сооружение удобно пряталось в низине, заросшей смешанным лесом. Воздух здесь ощущался более свежим и чистым – сказывались близость воды и горных вершин. Гости, разбившиеся на небольшие группы, расположились по краям площадки. Триада даста уже ждала начала церемонии – они прибыли чуть раньше таи и никады. Среди толпы пестро одетых людей Джисон узнавал дорогие сердцу лица. Мама. Бабушка. Отец. Феликс, вцепившийся в рукав кафтана Чанбина. Хенджин, кокетливо поправляющий выбившуюся из прически прядь волос. Чонин (господи, когда этот малец только успел так вымахать? Того и гляди, Хвана в росте обгонит!). Бан Чан, сосредоточенно изучающий носки ботинок. Сынмин, тщетно игнорирующий сияющий взгляд Хосока. Ли Дахи. Ее сестры. Родители Минхо. Глава деревни господин Рю, внесший огромную лепту в подготовку куаранны. Владелец придорожной лавки господин Чо, чьей дочери Минхо дал от ворот поворот. Невероятное количество людей, пришедших отпраздновать куаранну, проходящую в землях Компхо впервые за долгое время. Все они пришли засвидетельствовать ведьминский брак между сиреной младшей ветви клана Ли и человеком, которого она выбрала себе в супруги. Находились среди гостей и слабо знакомые «гифту» люди – некоторые из них состояли в местных ведьминских родах, другие же были простыми жителями деревни, давними друзьями клана. Что интересно – главную ветвь Ли на куаранну не позвали. Ох уж эти семейные разборки! Впрочем, Минхо и его семью можно было понять: отношения внутри клана Ли не ладились с древних времен, а тут еще случилась и куаранна лунной сирены, облагодетельствовавшей своим рождением младшую ветвь рода. Кому нужен скандал? Да и на что он мог повлиять? Отменить свадьбу? Пихнуть в постель Минхо новую кандидатку в невесты, какую-нибудь смазливую ведьмочку с минимальным даром, но отменной плодовитостью? Дискредитировать Джисона? (куда уж больше-то?). Для этого у старшей ветви клана не имелось в запасе ни сил, ни возможностей. Куаранна была тем событием, на которое они не имели никакого влияния. Ну а уж установить с младшей ветвью обычные человеческие взаимоотношения представители старшей ветви точно не стремились – они мечтали лишь о власти и возможности заполучить Минхо в главный дом рода. Напрасные надежды. Рождение сирены в клане Ли являлось само по себе событием невероятным, волей ночных небес и луны, и скорее всего так и осталось бы единственным в своем роде случаем. Младшая ветвь клана поставила личное счастье Минхо выше мизерной вероятности стать отцом новой сирены. Ну а Ли Дахи не упустила возможности продемонстрировать свое глубочайшее презрение к дальним родственникам, выказанное как в письмах и личных разговорах. - Это главный шаман. Он заключит наш брак, – сказал Минхо. – Нам нужно поприветствовать его. Навстречу юношам вышел старик в серой холщовой рубахе и темно-зеленом кафтане, расшитом фигурками серебристых оленей. Длинная борода шамана была заплетена в две жиденькие косицы, густые брови нависали над глазами. В руках старец сжимал деревянный посох, украшенный символами, похожими на те, что были вырезаны на стенах розовой арки. - Великая Мать! – произнес старик, вознеся руки к небесам. Глаза шамана заслезились от солнечного света. – Великий Отец! Ваши Дети просят благословения на брак! Я стану тем, кто соединит их души! Я стану проводником, что поможет им найти верную дорогу к вратам вечности! Я – жрец, согласен заключить их союз! Благословите своих Детей, о, Великая Мать, о, Великий Отец! Пара опустилась на колени перед шаманом. - Вверяем свои души твоей милости, о, великий жрец! Просим твоей помощи и благословения! – хором произнесли Минхо и Джисон. Старик приблизился к юношам шаркающей походкой. Кончик посоха глухо стучал по камню. Остановившись перед парой, шаман поочередно возложил правую ладонь на лбы Минхо и Джисона. - Вы прошли долгий путь порознь, чтобы встретиться. Я помогу вам остаться вместе до конца времен! – сказал старик. Шеи обоих юношей окольцевал шарф – сотканный из длинного куска бледно-розовой шелковой ткани, он делился на два сектора-петли, в которые продевались головы. Один конец шарфа завязывался под правой подмышкой Ли на некрепкий узел, рискующий распасться при малейшем движении, а второй – под левой рукой Хана. Хрупкая конструкция символизировала тонкую связь душ, которую ни в коем случае нельзя было нарушить. Только двигаясь в унисон, плавно и не спеша, пара могла подняться к алтарному камню. – Встаньте и следуйте за мной, никада-Минхо и тая-Джисон! Зашуршали слои церемониальных одеяний. Проходя мимо гостей, замерших в почтительном поклоне, Джисон скосил взгляд в сторону группы друзей. Ребята наблюдали за шествием с выражением истинного восторга. Чонин вскинул большой палец вверх – и Хан не удержался от улыбки. Путь до алтарного камня казался «гифту» вечностью. Разговоры стихли. Молчал и Минхо. Он не шел, а плыл по воздуху, беспокоясь за сохранность шелковых пут, и Джисон двигался в такт движениям сирены. Шаг. Второй. Третий. Кожу лица ласкали слабые солнечные лучи. Сердце в груди не отсчитывало удары, а пело. Пятая ступень. Седьмая. По телу пробежала приятная дрожь. Восьмая ступень. Девятая. Спустившийся с заснеженных горных вершин ветерок дунул на ресницы. Десятая. Они пришли. Они достигли заветной точки. Они стояли перед алтарным камнем. «Я здесь…», – промелькнуло в мыслях «смотрящего». – «Я действительно здесь. Мы оба. Это все происходит на самом деле…» Юноши встали перед алтарным камнем лицом к лицу. Ладони разомкнулись и легли на пояс. Розовый шелк церемониального шарфа приятно холодил кожу. Сирена улыбнулась Джисону глазами. Губы «смотрящего» дернулись в ответной полуулыбке. «Все хорошо», – читалось во взгляде Минхо. «Да, я знаю…», – мысленно отвечал ему Джисон. Шаман три раза стукнул посохом о напольную плиту, после чего обвел наконечником палки полукруг вокруг никады и таи, затем хлопнул в ладоши и поклонился на четыре стороны. Только после того, как старик совершил необходимые церемонией подготовительные действия, он, наконец, задал первый вопрос юношам. - Если кто-то из гостей желает назвать причину, по которой куаранна не может быть совершена, пусть говорит сейчас или молчит вечно, – старик внимательно оглядел приглашенных из ряда обычных гостей. Те не проронили ни слова. – Да будет так! – объявил шаман, стукнув посохом о землю. – Если среди даста есть тот, кто противится куаранне, пусть он выразит вслух свои сомнения или навечно оставит их при себе! – сказал старик. Джисону стало трудно дышать. Внезапно он почувствовал страх. Что, если кто-то… да нет, не кто-то, а вполне определенный человек, присутствующий на церемонии, захочет прервать обряд? Что, если он воспротивится тому, что сирена не будет принадлежать ему даже в мыслях? Что, если… Что… Но Бан Чан молчал. Молчал и ждал, когда время, отведенное на задаваемые гостям вопросы, истечет. Ему нечего было возразить. Все необходимое уже было сказано ранее. Джисон облегченно вздохнул. К своему удивлению, он слышал похожий вздох, исходящий от Минхо. «Значит, хен тоже волновался…» – «гифт» мелко заморгал. - Никада-Минхо. Тая-Джисон, – шаман обратился к юношам. Пришел и их черед ответить на обрядовые вопросы. – Если кто-то из вас испытывает сомнения или страх, то пусть выкажет их вслух. - Я стою здесь, под небом и солнцем, в ожидании луны и звезд, с полной решимостью разделить вечность с моей второй душой. Я клянусь быть опорой и силой моему избраннику и не преступать священных правил куаранны. Я клянусь возродиться вместе с избранником за чертой и стать единой душой! – в один голос произнесли Минхо и Джисон. – Мои мысли чисты, а воля свободна! Да будет так! - Да будет так! – посох коснулся земли три раза. – Теперь, когда никада и тая заручились взаимным согласием, а гости выразили им поддержку и доверие, мы… можем заключить брак! – произнес старик. – На небе и на земле, под водой и под солнцем, не будет ничего и никого, что могло бы разлучить вас! Связь, которую ничем не разорвать, будет процветать! Да будет так!!! - Да будет так! – хором отозвались гости, сложив знак из пальцев обеих рук, символизирующий неразрывность уз брачующихся. - Да будет так! – повторил шаман, стукнув посохом. Старик подошел к юношам вплотную, встав спиной к алтарному камню. Священное сооружение представляло из себя массивный кусок горной породы с ровно спиленной и заполированной верхушкой на манер миниатюрной столешницы. По внешнему виду материал больше всего напоминал аляскит. Ближайшие месторождения лейкогранита располагались в Японии, из чего можно было сделать вывод, что глыба каким-то образом прибыла с родины айнов – кто знает, вероятно еще в те времена, когда они являлись основной частью населения архипелага. На импровизированном столе лежал кусок парчи, с вытканным на нем изображением оленя. На ткани располагались две серебряные чаши на высоких ножках, до краев наполненные жидкостью густого алого цвета (в ней Джисон узнал «Золотую нить» – напиток, получаемый из специального растительного сбора господина Чо и предназначенный для ритуального чаепития) и фарфоровая тарелочка с горкой печенья якква. Рядом стояло еще одно блюдце с двумя зрелыми персиками (такие фрукты росли только в передах Инхчона). На третьей тарелке лежала пара обручальных колец с внутренней гравировкой, изображающей лунные фазы, и небольшой стилет с нефритовой рукоятью. Шаман широко развел руки в стороны. - Сегодня свершится таинство! – неожиданно громким для почтенного возраста голосом заявил старик. – В месте, где соединяются ветер и лес, где садится отдыхать солнце и расцветает луна, где рождается река и живут горы, – здесь, на глазах свидетелей, мы заключим союз двух душ, поселившихся в земных телах, – слова разносились эхом. Шаман вознес руки к небу. – Здесь мы откроем врата вечности и укажем путь к ней! – лес затих, затаился. Птицы умолкли, будто подчеркивая таким образом почтение перед брачующимся. Бабочки присели отдохнуть в центр соцветия лугового клевера и изящно сложили крылышки. – Здесь мы дадим рождение новой сущности! – старик взял в руки чаши, в которых плескалась жидкость. Он повернулся лицом к Минхо и Джисону. – Здесь мы создадим нервущуюся нить, нерушимую связь, отныне и навсегда! – шаман протянул напиток никаде и тае. Передав чаши, он ловко развязал шарф, стесняющий движения юношей – шелковые петли ослабли, ткань спустилась на грудь. – Протяните ведущие руки ладонью вверх, – в пальцах старика тускло сверкнула зелень нефрита. Зная, чего следует ожидать, Джисон стиснул зубы. Секунда, взмах лезвия, в котором отразилось безоблачное небо, и короткая, резкая боль. Из раскрывшейся ранки на поверхность кожи выступила алая влага. – Поднесите ладони к сосудам, – сказал старик. Ли и Хан послушно последовали приказу. – Хорошо… – шаман кивнул. – Теперь сожмите пальцы в кулак, – красные капли – одна-вторая-третья, – звучно упали в чашу, став заключительным и самым важным ингредиентом «Золотой нити». Свободными концами шарфа шаман обвязал кровоточащие ладони юношей. Ткань мгновенно пропиталась кровью. – Приблизьтесь друг к другу и переплетите руки в локтях таким образом, чтобы чаша одного оказалась у губ другого, – горячее дыхание сирены опалило лицо «смотрящего». Ли не отрывал взгляда от возлюбленного, отвечающего ему тем же. – Время произнести клятву любви и вечности, достигающую пределов мира! – возвестил старик. – Да будет так! Минхо и Джисон разомкнули губы – их взгляды горели дневным огнем, а голоса слились в один. - Мои глаза будут твоими глазами, – произнес Ли. - Мои глаза будут твоими глазами, – откликнулся Джисон. - Мое сердце превратится в твое, – поклялся Минхо. - Мое сердце превратится в твое, – пообещал Хан. - Дыхание мы поделим на двоих, – черный зрачок залил радужку глаза аспидным пятном. - Дыхание мы поделим на двоих. - Ступая по земле, я исхожу ее твоими ногами. - Ступая по земле, я исхожу ее твоими ногами, – похожие на бочок созревшего на солнце персика, щеки «смотрящего» розовели. - Обнимая тебя, я отдам тебе мои кости, жилы и кровь. - Обнимая тебя, я отдам тебе мои кости, жилы и кровь. - Ничто, ни люди, ни звери, ни голод, ни зной не смогут разделить нас. - Ничто, ни люди, ни звери, ни голод, ни зной не смогут разделить нас. - Смерть явится для нас новой встречей… и души наши будут жить вечно, как одно целое. - Смерть явится для нас новой встречей… и души наши будут жить вечно, как одно целое. - Возьми меня. Забери меня. Испей меня. Сожри меня, – звал никада. - Возьми меня. Забери меня. Испей меня. Сожри меня, – отозвался тая. - Стань мною, любовь моя! – попросил Минхо. – Как я тобою! - Стань мною, любовь моя! – ответил Джисон. – Как я тобою! - И вечность покорится нам! - И вечность покорится нам! Голоса взвились над головами, эхом взметнувшись под своды лазурного неба; и вслед за ним с ветвей снялись убаюканные размеренным ритмом клятвы птицы, встрепенулись бабочки и стряхнули благоговейное оцепенение, обхватившее тело, гости. Не отводя взглядов друг от друга, юноши припали губами к краям чаш. Дыхание перехватило. В голову ударило мгновенное опьянение. Тело запылало огнем. «Золотая нить», смягченная сладостью фиалкового печенья, лилась в желудок водопадом. На языке растворились сотни оттенков вкусов – лепестки мугунхвы, смешанные с бамбуковой стружкой и листьями сентябрьской камелии; пыльца цветков сливы, перемешанная с пудрой, добытой из измельченных иголок корейской сосны и семян рапса; цедра мандарина с Чеджу, перетертый рис и кусочки корня дикого женьшеня, растущего на склоне высочайшей из гор провинции. Постепенно дрожь во всем теле унялась. Кровотечение, вызванное острым лезвием нефритового кинжала, вдруг прекратилось. Раны затянулись на глазах. Боль ушла без следа. Волны тепла разлились по всему телу – не жалящие и не пугающие, но успокаивающие. Звуки окружающей природы резонировали с естественными биоритмами юношей. И точно так же сливались в единый поток. Джисон чувствовал Минхо, а Минхо чувствовал Джисона. Все было ясно, как день. Сложное стало простым. Трудное – преодолимым. Разрозненное единым. Навсегда. - Отведайте вкуса священного плода, дети мои! – сказал шаман, беря опустошенные чаши из рук юношей. – Его сок напоит вас и станет амброзией, что будет вашей пищей за чертой. Запомните этот вкус! – он поднес к губам юношей по персику, и они осторожно надкусили фрукты. Сладкий нектар заполнил рот. Вкус возрождения. Вкус грядущего счастья и вечной жизни. Никто, никто не сможет встать между ними. Никогда. Даже сама смерть. Отныне она будет лишь переправой, ведущей к негаснущему сиянию душ. – Любите друг друга. Берегите и верьте друг другу. Полагайтесь и не обманывайте друг друга. Станьте непреодолимой стеной для чужаков и колыбелью для второй половины души, – продолжил обрядовую речь шаман. – Вы можете обменяться брачными предметами, – он положил надкушенные персики на фарфоровую тарелку. Настал черед обручальных колец. В сравнение с помолвочными украшениями, они не отличались какой-то особой изысканностью или диковинным дизайном. Оправа была простой формы, лишенной камней. Обычное обручальное кольцо. Лишь изнутри по ободку бежала тонкая вязь ведьминской брачной клятвы, завершающаяся изображением семи лунных фаз – Джисон входил в клан Ли. Лучше и быть не могло. Помолвочные украшения перебрались на пальцы правых рук – там теперь было их место. - Я вручаю тебе это кольцо, как знак супружеской любви к тебе, хайда! – Минхо бережно сжал левую ладонь «гифта». На безымянный палец скользнул золоченый ободок. Кольцо плотно обхватило фалангу. Точь-в-точь, как надо. - Я принимаю твой дар, – украшение-близнец появилось на левой руке сирены, ярко блеснув под солнцем. Ли поиграл пальцами. – И прошу принять подобный дар от меня, – Джисон улыбнулся. – Я вручаю тебе это кольцо, как знак супружеской любви, ито! - Я принимаю твой дар. - Да будет так! - Да будет так! Минхо не выпускал ладонь Джисона из своих ладоней. Глаза Ли сияли мягким лунным светом; и с полным изумлением Хан заметил, как кожа его рук начала излучать похожее мерцание. «Что это такое… Не может быть, чтобы… Это единение душ? То самое, о чем все время велись разговоры? Невероятно…» Джисон перевел взгляд на Ли, и тот ответил на высказанный вслух вопрос «гифта» кивком головы. - Отныне и навсегда вы пара, выбранные друг другом, – объявил шаман, дождавшись, когда будет произведен обмен кольцами между супругами. – И предназначенные для продолжения жизни в бессмертии. Вечность будет ждать вас, оссо! Вечность создана для вас! Вы – едины! Закрепите свои клятвы и союз поцелуем! Минхо первым приблизил лицо к чуть растерявшемуся Джисону. Сколько раз они внаглую лизались при сотнях свидетелях, не стесняясь никого и ничего, елозя друг у друга на коленях, силясь унять растущее возбуждение… а сейчас, стоя перед свидетелями в статусе молодых супругов, Хан проживал приступ острого удовольствия, которое можно было легко спутать со смущением. Но это ложное чувство быстро испарилось. Отныне он будет целовать своего мужа. На глазах у всех. Ровно столько раз, сколько понадобится. И никто его не остановит. Никогда. Губы Джисона раскрылись под напором рта Ли раздавленной ягодой вишни, достигшей зрелости. Влажный язык коснулся кромки передних зубов. По своду верхнего нёба потекла слюна. Поцелуй сирены никак нельзя было назвать целомудренным. Джисон провел ладонью по щеке Минхо, ощущая кожей его улыбку. Впереди пару ждал обмен вторыми клятвами – теми, что произносились наедине, обнаженными, в супружеской постели. - Отныне вы – оссо! Посох шамана ударил о землю. – Да будет так! - Да будет так! – откликнулись свидетели ритуала. - Да будет так… – выдохнул Джисон в губы Минхо. Теперь-то, наконец, он мог себе позволить отпустить чувства на волю. – Я люблю тебя, хен… Нет, мой ито, – он прижался скулой к щеке сирены. На глаза ему упал розовый шелк. Ресницы повлажнели. - Я люблю тебя, хайда… – нежно прошептал Ли на ухо Джисону. Выбившиеся из гладкой прически длинные волоски шевельнулись от дыхания сирены. – Хани… Рожденный моим «смотрящим» … – нараспев произнес Минхо. – Моим хайда… – «гифт» обхватил Ли за талию, прижавшись к нему всем телом. Пряжки поясных украшений стукнулись друг о друга. Аромат кожи ведьмы окутал Джисона плотной дымкой сверху донизу. По щеке поползла горячая слеза. – Рожденный, чтобы быть со мной… Всегда. - Всегда… И вечность покорится нам!