Сгоревшие сказки

«А вот этот маленький ключик отпирает каморку, которая находится внизу». (с) 1. Вот старый дом стоит. И в нём Фигуры движутся с огнём. В руках у них - несчастных души, Их вой не нужно долго слушать. От звуков жутких стынет кровь, Шаги за дверью вновь и вновь, Тяжёлое во тьме дыханье, Все страшные воспоминанья К тебе во сне придут, ты жди. А у последней у двери Ключ серебристый на цепи. Входи… Входи…Входи… Песня лилась над толпою, передавалась одним голосом другому, грозилась вот-вот рассыпаться холодным дождём. Мистер Сноу поёжился. Он и так не особо любил холод, а в здешней атмосфере он не был простым дополнением к городскому пейзажу. Пробирающий до самого сердца холод был такой же частью местного празднества, как и танец, который, казалось, захватил всех высыпавших на улицы жителей без остатка. Они кружились в ритме, от которого дрожь пробегала по позвоночнику. - Жуть какая… - пробормотал Кай и поплотнее закутался в свитер. Изо рта у него валил пар, вызывая не очень приятные воспоминания. Впрочем, тут он себе наврал… Было одно и приятное. Но о нём лучше было бы сейчас не думать. - А мне нравится, - отозвался Феникс, вытянувшийся по правую сторону от мистера Сноу, прямиком под погаснувшим фонарём. Некоторое время назад фонарь горел, как и остальные светильники на улице, но, стоило сюда подойти парочке туристов, как он начал мерцать, а потом и вовсе погас. В местных фонарях жили спрайты. Худой молодой человек с копной тёмных волос и в очках-половинках рассказывал об этом собравшейся вокруг него компании, и Сноу случайно их подслушал. Очень уж они близко стояли и очень уж громко говорили. Когда-то спрайты, болотные огоньки чужих душ, заблудились в огнях погребальной процессии, и им пришлось прятаться в тлеющих электрических проводах.Выбраться они не смогли – и потому фонари так часто мерцают. Когда говорят о перебоях в питании – поверьте, врут. Сноу много чего слышал в этом городе тянущихся вверх шпилей, но запоминал почему-то самое невероятное. Местные легенды, пересуды об оборотнях, уверения в том, что в баре на улице Магнолий работает одна из жнецов… Наверное, это превратилось в привычку. В Сторожевой Башне новую информацию Кай обычно черпал из книг, а большая часть Библиотеки составляли сказания, древние легенды, мифы и, как ни странно, самые практичные из энциклопедий, которые Иван только сумел отыскать. Видимо, Шехеразада как-то шепнула мужу, что любопытство сказочных беженцев отнюдь не праздное, а о парочке элементарных вещей, вроде огнетушителя бабы Глаши и иногда появлявшихся за окнами дымящих заводских труб, довольно трудно рассказать. Феникс и мистер Сноу торчали в этом городе уже несколько дней. Из Двери они вывалились прямиком в сугроб: Феникс рефлекторно распахнул крылья, и Кай приземлился в почти обжигающие перья. По счастью, сугроб пострадал больше Ключника. По крайней мере, внешне. Ночевали они в каком-то маленьком домике на отшибе, в котором не было ничего, кроме стола, пары колченогих стульев и кровати. И камина, конечно. Судя по дымящим каменным трубам, торчащим почти из каждого городского здания, камины здесь были абсолютно везде. Феникс спал на чердаке, поддерживал огонь в камине и еду добывал тоже сам: причём Каю казалось, что он достаёт её из рукава, в котором припрятана скатерть-самобранка. А потом Ключник заметил, как Феникс обменивает на парочку бифштексов свои огненные перья. Не свои. Перья Фэнхуана. Не то чтобы они были совсем уж невосполнимой потерей… Отсюда и пошла его привычка говорить о себе в первом лице. До того Законы всегда обобщали, ведь под кожей огненной птицы их было много, но теперь приходилось общаться с местными и говорить «я» вместо «мы». За Фениксом было странно наблюдать. Странно – и больно тоже. Когда Ключнику казалось, что серые глаза вспыхивают золотом, туман Законов тут же возвращался на своё законное место. Он ни разу больше не назвал мистера Сноу по имени со знакомой интонацией. Он всё ещё был неуклюж во всём, что касалось крыльев: кроме того, что мог их прятать, чтобы не особо выделяться в толпе. А ещё от него привычно веяло фэнхуановским теплом – и это было хуже всего.Угораздило же их оказаться в таком холодном городе. - Мы ждём праздника, - ответил Феникс на невысказанный мистером Сноу вопрос. Наверное, вопрос прослеживался в его поведении, в том, как парень дёргался при малейшем шорохе и как мял пальцами рукава плаща. Ключник не спросил, откуда Фениксу известно про праздник. Может, спросил у местного аптекаря, который с таким благоговением принимал в качестве платы огненные перья. Может, знал на подсознательном уровне: иногда Законы были удивительно чувствительны к себе подобным. А иногда нет. У Кая зато такой проблемы не возникало. Он чувствовал Законы всегда - но про праздник не знал ничего. - Песни и пляски – ещё не праздник? – Сноу поднял воротник плаща. Феникс сверкнул глазами – и оскалом заодно – и протянул Каю руку. Мистер Сноу сдвинул в недоумении брови… а потом понял, что его приглашают на танец. - Нет. - Зря, - легко отозвался Феникс. – Так было б гораздо быстрее. Наверное. - Это «наверное» особо обнадёживает, - пробурчал Кай, наблюдая, как Феникс исчезает в толпе. Он вступил в танец гармонично, словно знал его от начала и до конца, словно танцевал так каждый день со дня своего рождения. Издалека не было заметно, что глаза его подёрнуты серой дымкой, да и двигаться Феникс стал гораздо лучше – наверное, привык к чужому телу. Кай скрипнул зубами. Сделка с Законами жгла его огнём: он знал, что всё не может быть так просто. Его… Их намерения были благими. Почти наверняка. Если верить на слово Законам, которые готовы были сломаться от одного неверного шага и одного случайно сказанного слова. Но пока – пока он… они, конечно, они были верны своим словам. Они не делали хуже. Они лишь собирали сломанные Законы. Только причина – мистер Сноу был в этом уверен – причина такого славного поведения была не совсем хорошей. Феникс любил повторять, что он любит, когда всё заканчивается хорошо. Тихий шёпот, оставшийся в голове Кая на том месте, где прежде хозяйничали Голоса, говорил ему, что Феникс не врёт. Может быть, ни один Закон не умеет врать – может, они по умолчанию прямолинейны. Но не исключено, что они научились недоговаривать. Очередной порыв холодного ветра заставил Кая позавидовать танцующей толпе. Но присоединяться к ним он всё равно не собирался. Зловещая песня всё продолжалась, куплеты множились, танец становился быстрее и слаженнее, словно жители не уставали, а наоборот, только набирались сил с каждым новым движением. А потом по толпе разлился шёпот: словно кто-то опрокинул кувшин со словами, и новость теперь неслась через чужие головы, как ручей. - Суженые здесь, - поднималось в морозный воздух. – Суженые идут. Песня на мгновение почти прекратилась, почти исчезла, но её подхватили, когда стало почти слишком поздно. Коль ты войти решишься в дом, То и умрёшь ты тоже в нём. *** Жаклин Лэнтерн готовилась к празднику обстоятельно, как и в прошлом году, как и за год до того, как и каждый год.Дом её расцвёл серебристыми украшениями: она повязывала ленты на вьющийся за окном плющ, начистила до блеска подсвечники, бабушкино наследство, и вытащила из шкатулки все серебряные украшения. Серебро отгоняло любую нечисть. Конечно, тут сошёл бы и чертополох над дверью, но лучше уж перестраховаться, чем проснуться ночью от того, что над тобой склонилась чья-то не очень приятная рожа. А через секунду после того заснуть, чтобы уже никогда не проснуться. Ночь Песни была самой длинной в году, а также самой холодной и самой одинокой для Жаклин. Приходилось не только серебро начищать, не только проверять все замки и все ставни, но и вытаскивать из тайника отцовский арбалет. Говорят, что нельзя быть монстрами в людском обществе, и это правда. Но гораздо хуже быть единственными людьми среди монстров. Жаклин и её младшей сестре, Жанне, не очень повезло. Они жили в небольшом домике на улице Магнолий, около бара, которым заправляла одна из прислужниц Мрачного Жнеца. В баре этом устраивали скачки и делали ставки на одного из Всадников Апокалипсиса: в последнее время частенько побеждал Голод.* Подворотню за баром облюбовала местная вампирская шпана, из богатеньких, и Жаклин иногда просыпалась от того, что под окнами пили кровь. Шумно, причмокивая и с удовольствием. Жанна, по счастью, ничего такого не слышала: окна её спальни выходили в парк. В парке разве что оборотни пробегали, да заблудшая банши могла поплакать над чьей-нибудь незавидной судьбой. Нет, монстры были неплохими соседями, в чём-то даже очень заботливыми. Мистер Эрцхен из дома напротив частенько делился с Лэнтернами найденными на дне морском раковинами – целая коллекция уже собралась. Цветочник с соседней улицы дарил Жаклин букеты, и та их принимала, смущённо улыбаясь, хотя знала, что в лунные ночи цветочник обрастает чёрной шкурой и воет так пронзительно, что уши закладывает. Иногда даже под её окнами. Старушки Пильцеры давали неплохие советы насчёт будущего – даром, что были слепы, как церковные мыши. С монстрами можно было спокойно ужиться. С монстрами можно было дружить. Монстрами можно было дорожить. Но упаси вас Господь – если он, конечно, существует и знает о чудовищах всё – выйти на улицу в Праздник Песен. Отец вышел – из любопытства, конечно. И больше никогда не возвращался. Потому-то каждый год Жаклин укрепляла свою импровизированную крепость и наказывала сестре нив коем случае не покидать дом. Песня хлынула через ставни в назначенный час. Несмотря ни на что, она была довольно приятной, если не вслушиваться, да и ноги сами просились в пляс. Жанна иногда пританцовывала, спускаясь по лестнице к ужину. Но не сегодня. Жаклин не сразу поняла, почему вдруг сестра объявила голодовку. А когда поняла, было почти поздно. За окнами закричали «Суженые идут!», и сердце Жаклин пропустило удар. Но Жанна не могла… Или могла? Как любопытный отец. Как загипнотизированная песней девочка. Как глухой ко всему любопытный подросток. Арбалет был тяжёлым, но без него Жаклин ни за что бы не вышла из дому. Она бы вообще из него не вышла. Но сестра. Но песня. Но возвышающийся над городом замок, из которого не возвращались. Лэнтерн зажгла фонарь и выскочила в морозный воздух. Множество лиц, разгорячённых танцем и песнями, тут же повернулись к ней. Учуяли сразу. В эту единственную ночь в году они не вспомнят, что Жаклин – их друг, что она тоже принадлежит этому городу. В эту ночь они видят в ней только слабого человека, не заслуживающего места в танце. Этой зимней ночью, самой длинной ночью в году, люди заслуживали только одного. Стать Сужеными и пойти открывшейся для них дорогой под аккомпанемент немного жуткой, но невообразимо прекрасной песни. Интересно, если она закричит во всю мощь своих лёгких, если позовёт сестру по имени, ей заткнут пасть? Набросятся с воем, с рычанием и со стонами? Раздерут на части? Нет. Скорее, поглощённые своей песней, они пропустят её к рядам Суженых. Вот если бы прекратили петь, тогда… Жаклин представила, как когти цветочника зарываются в её грудь и завладевают её сердцем. В куда более буквальном смысле, чем раньше. Куда более действенно, чем все те неуклюжие попытки, чем все трогательные букетики, составленные из васильков, да чертополоха, чтобы «к глазам подходило и оберегало». Пальцы её сжали рукоять арбалета, но дрожи это не уняло. Только прибавило неуверенности. Если бы только кто-нибудь мог ей помочь. Если бы отец был здесь… Она продиралась сквозь толпу, которая не замечала арбалета в её руке и ужаса на её лице – ничего, кроме танца, песни и морозного дыхания, вырывающегося из горячего нутра – и пыталась отыскать Жанну. Хоть бы она ещё не попала в стройные белые ряды, хоть бы пряталась за каким-нибудь бочонком, хоть бы… - Мисс, что-то произошло? Возникший перед ней человек меньше всего походил на человека – но, судя по тому, что он не пел и не плясал, как раз самым настоящим и был. Как она сама. Как несчастная Жанна, выбравшаяся из дома. Бывало, что в город забредали случайные туристы. Чаще всего это случалось летом, и ничего страшного с ними не происходило: могли разве что на вампира наткнуться, но те не жадные и не заразные, пили мало, потому что почти все сидели на диете. Молодёжь, что с них взять. А вампиры постарше предпочитали питаться алой кровью фэйри, лучше всего тех, что в Торговом Холме обретались. Люди… Люди, что ж, пусть достаются молоденьким, да прытким. Жаклин растерялась. Любой бы на её месте растерялся: от бьющейся в экстазе толпы она не ожидала вопросов. - Моя сестра, - наконец, выдохнула девушка и тут увидела белые одежды Суженых, развевающиеся за ними, как лебединые крылья. Пришлось бежать. Незнакомец, надо же, последовал за ней, так и не услышав объяснений. И что это с его волосами? Как будто инеем покрыты. Жаклин слышала, что иные могут поседеть от страха. Что же такого увидел этот малый? Наверное, то увиденное и позволяло ему сейчас бежать следом за неизвестной девушкой, которая явно попала в беду. Жаклин отвернулась от Суженых всего на секунду, чтобы проверить арбалет, а когда посмотрела в толпу, то никаких белых одежд не увидела. Вот дьявольщина! - Кого Вы ищете? – слова вырвались изо рта незнакомца вместе с паром. - Сестра, моя сестра. Рыжая, пониже меня, на носу веснушки и зелёная накидка с мехом на плечах. Ей нельзя… Нельзя здесь быть, понимаете? Жаклин Лэнтерн не думала, что приезжий сможет хоть что-то понять. Самое большее – подумать о капризных младших, которых вечно приходится искать в толпе на ярмарке и спасать от неприятностей. Совсем мелких, не таких, которые могли бы закончиться летальным исходом. Но голос незнакомца звучал так, словно он действительно понял. - Что-то не так с вашим городом, правда? Жаклин не ответила на вопрос, прошептала только: - Она может быть среди людей в белом. Слово «людей» она произнесла совсем не так, как остальные. За ни скрывалось другое понятие, куда более опасное. Особенно для молоденькой девушки. Незнакомец выпрямился во весь своей немаленький рост, а потом протянул ей руку – бледную, с тонкими пальцами и следами недавних ожогов. - Можете называть меня Сноу. И я вижу процессию в белом. Это они «суженые»? В его вопросе звучало «Что здесь происходит?», но Жаклин не думала, что сможет действительно правильно ответить на него. И потому она молча понеслась в указанном этим «мистером Сноу» направлении. И Сноу последовал за ней. *** Их выбирали тщательнее, чем нового священника - Суженых. Их одевали в белые одежды, провожали до ворот и оставляли у железного дерева. На железном дереве росли ключи. На ветках его не трепетали листья, на них не селились птицы, и никто не старался пробить его кору, чтобы добраться до короедов - ведь их в железном дереве тоже не было. Ключи на морозе тихонько позвякивали: в бурю они шумели, как попавший в торнадо буфет, полный алюминиевых ложек и оловянных солдатиков. В самую длинную ночь в году, в Ночь Песен, ключи ждали. Каждый из них не был похож на предыдущий. Каждый был произведением искусства - даже если проржавел насквозь. Каждый из ключей выглядел так, словно у него была собственная Дверь. Кай пропал в ту самую секунду, когда увидел ключи. Это было похоже на то, как его когда-то вели Голоса, приговаривая, какой он исключительный, какой замечательный, и что только он в состоянии исправить чужие ошибки. Только на этот раз не было Голосов - было то, что от них осталось. И была Песня, жуткая, сплетённая с морозным воздухом, а теперь звучащая в ушах бывшего Снежного короля почти оглушающе. Ключом откроется та дверь, Внутри которой, уж поверь, Ждёт величайшая из тайн - Раскрывшаяся Бога длань. Жаклин Лэнтерн, безуспешно пытавшаяся дозваться своего новоприобретённого друга, поудобнее перехватила арбалет. Ей сделалось страшно: ещё никогда прежде она не стояла в эту ночь так близко к запертым вратам и железному дереву. Никогда девушка не слышала этой части бесконечной ночной песни. Они пели о Боге. Монстры пели о боге, в которого не верило даже большинство обычных людей. Монстры хотели его отыскать. Жаклин только надеялась, что поиски бога не всегда заканчиваются жертвоприношением: ведь выбранные Сужеными уже никогда не возвращались из Ночи песен. - Эй, эй, Сноу! - Жаклин пробивалась сквозь ряды танцующих, а те её словно и не замечали. Она слышала песню, но, вот чудеса, и не думала броситься вслед за одетыми в белое, к дереву, и сорвать первый попавшийся ключ. Если ошибёшься - если ошибутся все Суженые, а так происходило всегда - Песня исчезнет, растворится в воздухе, и тогда монстры возьмут верх над танцующими, и начнётся пир. Жаклин торопилась. Она увидела среди Суженых свою сестру. На лице её играла всезнающая улыбка. Руки её тянулись к плодам железного дерева. Кай видел нужный ключ - на первый взгляд неприметный, серебристый, слишком тусклый, чтобы выделяться на общем фоне. Но Кай был ключником: пусть и не так давно, как Самуэль или Маргарита, оставшиеся, казалось, в прошлой жизни, но всё же был им довольно долго. Он знал о ключах много всего. Он мог на взгляд определить, какой из ключей на связке подойдёт к тому или иному замку. И массивные ворота, у которых стояли трое в белоснежных одеждах, открывались маленьким ключиком. И роста мистера Сноу как раз хватило, чтобы дотянуться до нужной ветки и сорвать ключик с насиженного места. Кай не слышал лязг вложенной в арбалет стрелы. Он не слышал, как прекратил вторить песнопению ветер. Он не слышал, как тихо стало вокруг, когда он вытянул вверх руку, собираясь сграбастать ключ, и как оглушительно в этой тишине звучал окрик распахнувшего крылья Феникса. Когда ключ оказался в холодных пальцах Снежного короля, Жаклин Лэнтерн пришлось прикрыть глаза, чтобы защититься от летящего в сторону толпы снега. Что-то рыжее мелькнуло рядом, охваченное хлопьями снега, и девушка чуть не нажала по инерции на курок. Ворота распахнулись с ужасающим лязгом, словно не делали этого уже добрую сотню лет. Или даже больше. А потом лязг повторился - Жаклин показалось, что у неё закровоточили уши, и внезапно поднявшаяся снежная буря стихла, словно её и не было никогда. Снег всё ещё кружился в воздухе, но так, словно потерялся, запамятовал, по какой траектории планировал садиться на землю. Перед закрытыми воротами стоял низенький человечек - ростом с Жанну, не больше - и смотрел сквозь прутья. За воротами не было ничего, кроме тёмной земли, скрюченных остовов кустов и вьющейся к замку дороги. Даже замка не было, хотя ещё несколько секунд назад он тёмной громадиной высился в небесной пустоте. Руки Жаклин коснулись холодные пальцы маленькой Жанны. Она успела произнести только вопросительное "Сестра?" прежде, чем танец монстров разорвал нарисованные узоры, а над городом перестала висеть последняя нота Песни. А потом проснулись монстры.