Сгоревшие сказки

2. В отличие от своих братьев, Элиза не была птицей. Внутри неё жила одна, это верно – билась под сердцем, но, по большей части, сидела смирно. Когда мачеха, то ли учёная, то ли колдунья, а, скорее всего, всё это вместе, взяла её за руку и повела в «самое чудесное место на свете», девочка могла думать только о книжках с движущимися картинками, бесконечных играх в саду, до краёв наполненном солнечным светом, и о засахаренных фруктах. Особенно ей нравились груши. Отец когда-то давным-давно рассказывал сказку, из которой маленькая Элиза запомнила только один образ, но до того яркий, что она просыпалась в поту до сих пор. Молодая девушка со смуглой кожей, вьющимися, как у самой Элизы волосами, идёт по саду. Там растут сплошь грушевые деревья, и девушка ест плоды, и по её шее течёт сок… Элиза понимает, что что-то не так, но не может заметить, что именно. Пока из-за туч не выходит луна и не освещает привязанные к спине девушки руки. Мертвенно-бледные. Тонкие. Только после осознания, что эти отрубленные руки – её собственные, а лицо девушки, зубами вырывающей из груш их податливую водянистую плоть – лицо Элизы, сестра одиннадцати братьев и дочь своего отца просыпалась. Иногда она больше не могла заснуть, а когда ей это удавалось, сон повторялся до самого утра. Теперь, вдалеке от дома, совсем не в самой расчудесной стране на свете, эти сны были чуть ли не единственным, что напоминало Элизе о доме. Она не смогла сохранить своё домашнее платье, в котором была, когда пошла за мачехой. Не сохранила она туфель, не сохранила атласной ленты из волос. Она многое потеряла там, где ей пришлось забыть о книжках с картинками, о фантах и о фруктах. Однажды, лёжа на дощатом полу – она шла и упала, и была слишком пьяна, чтобы подняться – Элиза вдруг с невероятной силой осознала, что стала забывать лица. Лицо своего отца. Был ли он бородат? Худ? Бледен? Или она путает его с доктором, так похожим на церковную мышь, пока за ним не запрётся дубовая дверь? Лица своих братьев. Были ли они похожи? Однажды ей довелось бросаться чулками в тройняшек, пока они шли по коридору, мимо, к белой двери, за которой их ждали Жаворонки. С тех пор она не могла отделаться от мысли, что и все её братья, все одиннадцать, имели между собой поразительное сходство. Интересно, вспоминали ли братья о ней? Элизе казалось, что нет. Об этом ей говорило колдовство, плещущееся в глазах мачехи и в глазах матушки Погоды, когда оглядывала Элизу с ног до головы. Мачеха и матушка пожали друг другу руки. Так Элиза осталась в Гнёздышке. Здесь все были птичками. Пташками. И все были бескрылыми. Все Жаворонки, все Воробышки, даже великолепные Павлины – у Элизы дух захватывало от одного его вида – все были беспомощными. Всем матушка Погода сломала крылья. Или ноги. Или, если приходилось, и то, и другое. Элизу спасло то единственное, что не получилось у неё отнять: твёрдое знание того, что она не птица. Она птичья сестра. Она принцесса, пусть уже и не маленькая. Когда птичья чума прилетела в «самую расчудесную» страну в мире, Элиза освободилась. Погода была уже ей не страшна. Даже если ты не птица, это не значит, что где-то внутри тебя не живёт одна. Маленькая, злобная и сильная. По крайней мере, намного сильнее чёрных птенцов чумы. *** Дорога на запад была забита повозками, из которых непрерывно доносились крики детей, слишком капризных, чтобы молчать в многочасовом путешествии. Меж повозок лавировали пешие путники: кто-то налегке, а кто-то с огромными котомками. Одинокие всадники придерживали шляпы и старались не особо привлекать внимание властей. Власти тут тоже были: они делали вид, что пытаются регулировать движение, но на самом деле просто рвались в первые ряды. Дальше от востока. Дальше от птичьей чумы. Туда, куда не дует ветер. Двое всадников выглядели бы менее подозрительно, если бы на плече одного из них не сидела птица. Оперение у неё было синее, как осеннее небо, отражённое в воде, а голос походил на звук одной из этих новомодных музыкальных шкатулок. На птиц нынче обращали особое внимание. Будь птица на плече не синей, а чёрной, её и её владельца тут же забили бы камнями, переехали бы для верности на повозке, а потом оставили в грязи. Но птица была синей, и матери утаскивали своих детей, которым вздумалось послушать пение, подальше от краёв повозок. Двое всадников выглядели бы менее подозрительно, если бы ехали на запад. Но они держали путь на восток. Их провожали подозрительными взглядами. Злобными взглядами. Кое-кто – сочувствующими взглядами. Вдова Рэнберри глядела на абсолютно белые волосы одного из всадников, торчащие из-под коричневой шляпы, и вспоминала свою соседку по парте, Мэри. Они вместе ходили в воскресную школу и любили перемывать косточки учителям. Однажды Мэри пришла пропустила несколько дней занятий, а когда, наконец, вернулась, её волосы были белыми, как лунь. Взрослые говорили, что маленькая Мэри наткнулась в саду на тело какого-то бандита, изуродованное койотами, и поседела от страха. Сама Мэри рассказала подруге другую историю: о том, что на груди у этого бандита сидели птицы, белые, как снег, с пустыми белыми глазницами. Они заметили её, набросились на неё, и Мэри закричала. На её крик прибежал отец, и тогда птицы пропали. Не совсем пропали – потому что Мэри продолжала слышать шелест их крыльев, словно они всегда были у неё за спиной. Мэри не дожила до птичьей чумы. Повесилась, когда ей исполнилось семнадцать. Родные и шериф решили, что в этом виноват какой-нибудь парень. Тереза Рэнберри считала, что Мэри просто больше не могла слушать шум крыльев под самым своим ухом. Второй всадник не был примечателен ничем, кроме этой дурацкой птицы. Она распевала песни. Какие могут быть песни в такие времена? Только похоронные гимны. Поток беженцев прекратился только тогда, когда на дороге показалась деревянный указатель, оповещавший, что отсюда начинается земля округа Шатли. Стоило им только подъехать к этому знаку, синяя птица тут же залилась трелью. - Я полагаю, мы на правильном пути, - весело проговорил Феникс, поправляя свою белую шляпу. Когда они искали себе новую одежду – в абсолютно пустом магазине, так что воровством это сложно было назвать – она сразу ему приглянулась. Феникс старался не думать, что раньше у него не было любимого цвета. Он даже не задумывался о любимых цветах, если на то пошло. Кай ему не ответил – только пришпорил коня. У него немного кружилась голова, и ему хотелось только одного: поскорее найти Закон и убраться из-за этой Двери. *** Элиза и Джесси встретились в Жоржвейле. Он забрался в салун, чтобы промочить горло и прогнать хотя бы часть мучавших его мыслей. Жоржвейл, в отличие от десятка его соседей, не спешил обрастать баррикадами. Жители его не убегали массово на запад, не оставляли свои дома и свои нехитрые пожитки. У них была совсем другая философия. Раз уж смерти не избежать, то уж лучше встретить её в хорошей компании, кружкой пива и танцами. Умирать вместе не так страшно, как одному, чувствуя, как болезнь настигает тебя, как бы быстро ты не бежал. Джессу тут понравилось. Полный мужчина в круглых очках наигрывал на пианино задорную мелодию, и ему подпевали девицы в чёрных полосатых чулках. Одна из них при этом отплясывала на столе. Ну и что, если на её плече отчётливо проступали чёрные артерии? Ну и что, если мужчина, который бросал в неё деньгами, то и дело утирал текущую из носа чёрную вязкую струйку. Зато в воздухе звенел заливистый смех. Тут царила радость жизнь, хотя под потолком уже вились невидимые глазу мрачные жнецы. За одним из картёжных столов, судя по всему, кому-то очень везло. Один из играющих вскочил с места и принялся яростно топтать свою шляпу. А затем, видимо, поняв, что смысла в деньгах уже никакого нет, принялся плясать на ней. Девушка, которая, видимо, и стала причиной топтания, засмеялась. Джесс вскинул голову, отвлёкшись от кружки с довольно неплохим пивом – видимо, хозяин перестал его разбавлять по случаю местного конца света. Элиза выигрывала. Она повышала ставки, смеялась над чужими шутками и слушала, как птенцы расправляют крыльям внутри всех окружающих её людей. Нет ли среди них настоящих птиц? Нет ли среди них её братьев? Кружка в её руке не успевала пустеть, расторопные официантки подливали ей пива всякий раз, когда джентльмены за её столиком едва заметно кивали. Споить Элизу всё равно бы не получилось, но ведь никто из них об этом не знал. Она рассмеялась, когда старина Пит по прозвищу Косматый, проиграл ей свою ферму. Впрочем, зачем ферма мертвецу? Незачем. Никто из игравших всё равно не знал, что Элиза не задохнётся от перьев, скопившихся у неё в горле, и не захлебнётся чёрной жижей прямиком из адских болот. Элиза смеялась и чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Ей понадобилось всего пару секунд на то, чтобы обнаружить любопытного малого у барной стойки. На нём была нелепая алая шляпа, которую она сразу узнала. Они мало говорили в тот вечер, который стал для Жоржвейла последним вечером для живых. Элиза думала, что они будут говорить друг с другом, пока не охрипнут, но гораздо больше было между ними молчания. И ей это нравилось. Она припомнила, что в детстве Джесс всегда был молчаливым, и успокоилась. Она была спокойна даже тогда, когда брат откинул плащ, скрывающий его левую руку. Она была спокойна, когда слушала о братьях, которые отправились в самую чудесную в мире страну. Элиза была в такой однажды. Ей так не понравилось. Хотя, конечно, она просто пошла не той дорогой. Может быть, с братом им удастся найти нужный путь. В сумерках, когда хозяин чайной лавки вытащил из-под прилавка припрятанный фейерверк, и над Жоржвейлом зажглись колючие красные и зелёные солнца, Джесси и Элиза Джеймсоны ушли из города. Они отправились вслед за птичьей чумой. В Жоржвейле продолжали праздновать день мёртвых. *** Кай чувствовал, как когти синей птицы впиваются в его куртку и сжимают плечо. Ему было страшно. Он не понимал до конца, было ли это из-за того, что Закон страха сидел на его плече, или потому, что так неистово кружилась голова, или… Или потому, что он уже несколько минут – часов? дней? – не видел Феникса. Хотя рядом с Фениксом ему тоже было страшно. Вот только страх этот был совсем другой. Он шёл, покачиваясь, потом полз. Синяя птица молчала – хотя с чего бы это ей петь? Кажется, начался дождь. Только был он какой-то неправильный: лился из носа и был чёрным, как пепел в сожжённой дотла Сторожевой Башне. Ключник перевернулся на спину, и дождь прекратился. Небо над ним было высоким и синим. Таким, кажется, был и цвет глаз Герды. Он точно не помнил. Синяя птица раскрыла клюв и принялась напевать колыбельную. Кай заснул. Ему снилась Герда, которая смеялась ему в лицо, срывала их розы и топтала их ногами. - Тебе же тоже всё равно! – кричала она, когда Кай пытался спасти хотя бы один цветок. Лепестки усеивали всю их маленькую веранду: красные, розовые, белые, жёлтые… Даже золотые. А потом Герда вдруг превратилась в Снежную Королеву. Глаза у неё были синими, как осеннее небо. *** Джесси Джеймсон столкнулся с Фениксом в пустом салуне. Элиза изготовилась вышибить дверь ногой – ей нравилось это делать – и тут дверь распахнулась им навстречу. Невысокий рыжий человечек не выглядел так, словно представляет для них какую-то опасность, но, тем не менее, они сделали несколько шагов назад. Попятились от него, как от койота или бешеного медведя. И только потом переглянулись друг с другом в недоумении. Она назвался «Фениксом». И он был птицей. Птицей с большой буквы. Никакие лебеди и в подмётки ему не годились. Такой мог бы побороть чёрного птенца, даже не напрягаясь. Джесс подумал, что это, наверное, и есть та самая птица, от которой ныли все его кости. И он сделал самое разумное из того, что мог придумать. Он поздоровался. Они вернулись в салун, и из сбивчивого рассказа Феникса брат и сестра узнали, что пришёл в этот город рыжий парень вовсе не один. Фениксу казалось, что Джесс Джеймсон видит его насквозь. Он не был Законом – в противном случае Феникс бы это почувствовал и не стал бы терять времени. Но этот пронырливый малый был безумно похож на Закон. - Мы, птицы, редко встречаем врага грудью, - он не смотрел на Феникса, а, вроде бы, высматривал кого-то на дороге, но Феникс всё равно чувствовал на себе его взгляд. Осуждающий и понимающий. – Убегать легче. Будь тут Кай, он бы фыркнул, раздражённо и в то же время удивительно трогательно. Но Кая тут не было, и Феникс сглотнул. С недавнего времени он перестал любить правду. Наверное, с тех самых пор, как его собственная правда сделалась для него непосильной ношей. Он не собирался отвечать. Он и рта раскрывать не хотел. Но вдруг обнаружил, что губы двигаются, язык волочится, а в горле искрами шипят слова. - Я не убегал. - А я вот убегал. Убеждал себя в том, что всё это временно, конечно. Что если я не уйду сейчас, то от меня ничего не останется. А если не останется меня, то кто поможет моим братьям? – Он качнул головой, и с его шляпы упало несколько вязких капель, так похожих на… кровь? – Но сейчас я не побегу. Одиннадцатый принц поднялся с места. Обрывки тёмного плаща соскользнули с его плеч, обнажая повязанный на шею платок, рубашку, когда-то белую, а ныне покрытую бурыми пятнами засохшей крови и затвердевшего колдовства. Левой руки у него не было. Плечо перетекало прямо в перья, в десятки встопорщенных, иссиня-чёрных, бурых и рыжих перьев. Крыло было не настолько большим, чтобы, имей оно пару, поднять своего владельца в небо. И потому оно выглядело обузой, а не прекрасным функциональным дополнением к телу. - Видишь, что сделала со мной болезнь? Не думаю, что чума тронет тебя, ты птица другого полёта, это чувствуется. Но ведь твой спутник – он не птица? Тела на дороге. Разорванные грудные клетки. Перья, смешанные с кровью и чем-то, похожим на болотную грязь. Старик с маленькими крылышками, пробивающимися сквозь рубашку, вилами перекатывающий по полю тела своих соседей, родных и близких, или – кто знает? – тех, кого он увидел случайно и просто пожалел. Зарево костра и запах горелой плоти и палёных перьев. Чёрные прогалы глаз. Скрюченные пальцы молодой девушки, которыми она удерживает на руках ребёнка. Он хрипит и кашляет чёрной кровью, а она идёт вперёд и говорит что-то о том, что совсем скоро они найдут маму. Из-под её разорванной длинной юбки выглядывают ноги, которые больше похожи на огромные птичьи лапы. Если бы внутри Ключника жила птица, которая смогла бы защитить его от чумы, какой бы она была? Феникс представил пингвина, чёрно-белого, нелепого и трогательного. Такие мысли не могут принадлежать Закону, но Феникс ничего не мог с этим поделать. Пингвин смешно шлёпается на лёд, и его подхватывают чёрные птицы. Они только того и ждали. Джесси Джеймсон расправил своё бесполезное крыло. Оно – напоминание. Где-то там ещё живут его братья, десять белых лебедей. Болезнь, если он добралась до страны, в которую улетают от нас на зиму ласточку, отняла у каждого какую-то человеческую часть. А, может, они были настолько сильны, что птичья чума никак их не тронула. Может, белые лебеди заклевали чёрные птенцов прежде, чем те добрались до них, прежде, чем плюнули в них чёрной жижей, разъедающей кожу. Тогда Джесс снова увидит их, и, пусть больше не будет никаких фантов и книжек с картинками, этого будет достаточно. Знать, что у них всё хорошо. Если… Нет, когда Джесс найдёт их, он отправится дальше, в те города, куда чума ещё не добралась. Он будет обрывать ей крылья, пока сам не погибнет. Это будет неплохая жизнь. Они нашли Кая ближе к закату, в одном из заброшенных домов по другую сторону железной дороги. Синяя птица, Закон страха, сидела рядом и не двигалась. Только когда Феникс подошёл поближе, она отмерла и вспорхнула к нему на плечо. Ключник тут же открыл глаза. - Я что, отрубился? Под глазами у него залегли нехорошие тени, а сами глаза блестели, и блеск этот был немного… безумным. «Но ведь твой спутник – он не птица?» - И часто это происходит? - Джесси присел рядом и прислушался. Шелеста перьев пока не было слышно. - Ты кто такой? – еле поворачивая язык, проговорил Ключник. - Ангел, - ответил Джеймсон, закидывая левую руку худого парнишки на своё правое плечо. Феникс подхватил Кая с левой стороны. Они привели его на железнодорожную станцию – самое близкое помещение с неразграбленной аптечкой. Люди ещё не привыкли к поездам, всегда забывают о том, что здесь хранится много полезных вещей. Первым делом они бегут в салун. Их встретила Элиза, которая нашла где-то пару новых сапог и шляпу с пером. Перо было чёрным и в данных обстоятельствах выглядело совсем дико. Даже опасно. - Хорошенький какой, - пробормотала Элиза так, словно не думала, что её услышат, когда они опускали Ключника на кушетку. Совсем не стесняясь, она стащила с щуплого паренька изодранную когтями куртку и шумно втянула воздух через сомкнутые зубы. Бледное тело испещряли старые шрамы, но не это заставило Элизу чертыхнуться. Под белой кожей отчётливо проступали кровеносные сосуды. Уже почерневшие. Птичья чума стучалась в ворота грудной клетки. Птенец скоро запросит еды. Элиза увела брата к платформе, на которой обычно ждали прибытие поезда. Сколько ног по ней уже прошлось? Сколько слёз на ней пролилось? Сколько было сброшено на рельсы тел с развороченной грудной клеткой, с проломленными черепами, с глазами, покрытыми чёрной коркой? Сколько этих тел раздробили несущиеся на восток металлические звери, кормящиеся углём? Наверное, и не счесть. Джесси закурил сигарету, скрученную из страниц книги с картинками, за которую не жаль было отдать и полкоролевства. Элиза как-то странно посмотрела на него, а потом протянула руку за самокруткой и последовала его примеру. Детские мечты горели ровно, и от них в голове самозарождался сиреневый туман. От него становилось чуточку легче. Элиза старалась не вспоминать матушку Погоду, Жаворонков и Павлина. Джесси старался не думать, как этот хрупкий спутник Феникса напоминает ему молодого шерифа Элис-тауна. Солнце уже зашло, когда Элиза решила проверить Феникса и того, второго. В комнате на станции было пусто. Только изодранная куртка одиноко лежала на кушетке, да несколько таблеток из аптечки белыми пятнышками светлели на дощатом полу. Они ушли и из этого города. А потом обнаружили, что птичья чума почему-то остановилась. Оставалось только прихлопнуть тех чёрных птиц, которые ещё остались на востоке. Может быть, где-то на востоке ждали Элизу и Джесса их братья.