crede tenebrae

      Сердце размазывало по ребрам, кровь в венах пульсировала и обжигала, как жидкий огонь. Бом, бом, бом. Люмин казалось, что оно в любую секунду выпрыгнет из груди, оставит ее бездыханной, безжизненной; не казалось — надеялась.       Каменные холлы разрушенного замка молчали. Издевательски всхлипывали ее голосом, коротко и сухо кричали, когда из груди ведьмы вырывался отчаянный крик. Ей хотелось исчезнуть — провалиться сквозь землю прямо сейчас, подальше от предназначения, подальше от Чтеца, ставшего ее предвестником смерти. Подальше от Бездны, которая глотала ее, пережевывала и выплевывала обратно — цикл за циклом. Люмин ненавидела аксиому трагедий, вырезанных на ее судьбе, но больше всего она ненавидела Дайнслейфа.       Холодный трон молчал, когда она умоляюще смотрела на него мокрыми от слез глазами. А, может, и не молчал вовсе — просто бешеный стук сердца заглушал все остальные звуки. Квинтэссенция ненависти и боли захлестывала ее, словно волна, и в этом всем был виноват только он. Дайнслейф. Он появился в ее жизни неожиданно. Как утренний луч света, скользнул в нее непрошеным гостем, озарил целый мир — и растаял в неожиданно ярком утреннем свете. Люмин не могла не задавать вопросы в пустоту. Вопросы, не требующие на самом деле ответа. Почему Сумеречный клинок появился в ее жизни именно сейчас? Почему он обращался с Люмин так хорошо, даже если она собиралась обречь его на участь хуже смерти? Почему она вообще испытывала смесь необъяснимых чувств по направлению к нему? Люмин ненавидела его, правда ненавидела: за его доброту, за его существование, за глаза, в чистоте которых видела свое отражение. Но еще больше она ненавидела саму себя, за уязвимость.       Люмин подняла голову, вытерла основанием ладони мокрое лицо и громко вздохнула. Под потолком копошились тени, сворачивались в чудовищное нечто и снова отправлялись бесцельно дрейфовать в воздухе. Она не боялась; в конце концов, каждая из теней была ей знакома — фрагменты ее прошлых жизней, просочившиеся сквозь пространство и время. Доказательство того, как нестабилен был весь окружающий ведьму мир.       — В одной из жизней, — голос заставил девушку испуганно встрепенуться, завертеть головой в поисках его источника, — вы были девушкой с невероятно невинной душой. Златовласая принцесса с большими добрыми глазами, любящим сердцем и готовностью помочь всем. Дайнслейф тоже был рядом с вами. Восхищался, помогал, любил.       Люмин чувствовала себя не просто плохо — Люмин чувствовала себя уязвленно. Эмоции скребли когтями по желудку, и ей хотелось просто обернуться в кокон из пустоты.       — И что же случилось? — украдкой поинтересовалась ведьма, приподнявшись и положив локоть на подлокотник трона, у которого она все это время просидела.       Высокая фигура отделилась от теней, трансформировалась, принимая облик Чтеца — ее преследователя в каждой из жизней. Его глаза вспыхнули пурпурным, изогнулись в выражении неподдельного удовольствия. Люмин на мгновение стало тошно.       — Судьба, принцесса, — ледяными осколками покатилось к ее ногам. — Там, где есть свет, неизбежно появление тьмы. В самых добрых и больших сердцах злобы еще больше. Достаточно лишь дать ей возможность прорасти.       Негромкий свист разрезал воздух, металлический грохот отскочил от стен и исчез в густом воздухе. Клинок заскользил по замшелым камням с неприятным шорохом и замер у ног Люмин, вперившись в нее стеклянным взглядом налитого кровью глаза. Она почувствовала бассейн холода, стремительно разливающегося внизу живота, тяжело сглотнула и с усилием подняла взгляд. Выражение на девичьем лице сменилось с плаксивого на что-то суровое — раздраженное.       — Он даже не здесь, — выдавила из себя Люмин с такой злобой, что могла бы низвергнуть ею стены. Грудь обожгло холодом; подвеска, спрятанная под одеждой, будто сделалась живой.       Чтец расхохотался. Его громогласный голос раскатами сотрясал замок, и на секунду ведьма испугалась, что руины могут рассыпаться от звуков этого смеха. Вскоре порыв хохота стих, а существо, оказавшись неожиданно близко, наклонилось к Люмин, протянув ей свою когтистую лапу.       — Пока нет, — согласился Чтец, понизив голос до зловещего шепота. — Но совсем скоро он вновь вернется к тебе, принцесса. Не сможет не вернуться. Так скажи мне, на что ты готова пойти?       Люмин моргнула. Оскверненное желание, лежащее у подножия каменного трона, моргнуло вместе с нею. Внезапно девушка ощутила волну острого благоговения перед проклятым клинком — она пришла из ниоткуда на замену страху. Так, словно этот меч всегда принадлежал ей. Люмин взяла глубокий вдох, прерывисто выдохнула через нос и, вложив руку в простертую к ней ладонь, подняла взгляд к Чтецу:       — На любой грех.       Она знала, что нужно сделать.

***

      Солнечное пятно на стекле проскользнуло под закрытые веки. Дайнслейф поморщился, зажмурившись, и повернулся на другой бок. Из-под подушки в нос ударил суховатый терпкий запах; Дайнслейф, будто кролик, смешно вздернул кончик носа, пошевелил им и нащупал саше из розмарина. Нежно сжал в пятерне, громко вздохнул и совершенно не заметил, как сердце забилось быстрее. В шелковых предрассветных грезах — уже не сон, но еще и не дрема — ему привиделась Люмин. Сквозь россыпь ее мягких волос струилось золото, большие глаза искрились озорством и лукавством. И ее губы — Дайнслейф, кажется, больше никогда не забудет то, как очаровательно ведьма поджимает свои персиковые губы — кажутся такими манящими. Соблазнительными только для него. Он слышал ее звенящий смех, красивый голос; ощущал сухой и теплый запах рядом со своей рукой. Дайнслейф во сне неожиданно потянулся, чтобы поцеловать Люмин, а потом…       Потом в дверь три раза громко постучали.       Сумеречный клинок, не открывая век, поморщился и принялся хмуриться. Образ Люмин ускользнул из-под его пальцев, как вода, и, неготовый расставаться с этим сладостным призраком, Дайнслейф принялся ворочаться в постели. Простыни зашуршали под ним, розмарин в ладони тихо захрустел. Снова раздался стук, голос из-за двери позвал:       — Если хочешь, чтобы тебя лишили статуса капитана, то нарушить Кодекс можно другими, более изящными способами. Праздно валяться в своей кровати целый день я тебе не позволю.       Издав разочарованный стон, Дайн разлепил глаза. Он медленно перекатился на спину, прижал руку ко лбу и принялся часто-часто моргать, чтобы привыкнуть к утреннему свету. Из-за окна до него доносились обрывки голосов и скрип колес, шорох торговых палаток, развевающихся на легком ветру. Стража синхронно шагала по мостовой, их каблуки громко цокали на булыжнике. Юноша прислушивался к звукам города, долгое время не отвечая.       — Дайнслейф? — снова послышалось из-за двери, однако на этот раз более обеспокоенно — Ты вообще там?       — Нет, Хальфдан, — кисло ответил Дайн, повысив голос, — сбежал ночью через окно.       Дверь в покои распахнулась. На пороге появился Хальфдан, наполовину разочарованный и наполовину возмущенный, и обвинительно ткнул пальцем в сторону своего друга.       — Между прочим, ты проспал утреннюю тренировку! — воскликнул юноша.       — Я ранен, Хальфдан, — так же кисло напомнил Дайнслейф, медленно садясь в кровати. — Я имею право хотя бы пропустить утреннюю тренировку.       Босые стопы обожгло холодом, Дайнслейф поежился от мурашек и тихо прошипел. Хальфдан уже исчез в дверях, бросив напоследок что-то недовольное, и Дайн, оставшись наедине, наконец полностью выбрался из кровати. Утренняя рутина была достаточно проста: плеснуть в лицо прохладной водой, с раннего утра заготовленной прислугой, набросить на плечи рубаху, а поверх нее плотный жилет. Дайнслейф продел обе руки в рукава, расправился с пуговицами и петлями и вдруг застыл. Взгляд его упал на небольшой комод, на крышке которого, сияя девственной белизной, лежали окаменевшие интейваты. Он смотрел на них, вспоминая тот солнечный день, зеркальную гладь воды, озеро интейватов и скорбное выражение на лице Люмин. Ее печальные глаза и поджатые губы заставляли сердце Дайнслейфа сжиматься от боли; моргнув, юноша стряхнул с себя наваждение и шагнул вперед. Он схватил с комода цветы, обогнул вместе с ними комнату, думая, как поступить, и вспомнил о фибуле, которой крепил плащ на груди. Дайнслейф вынул из шкафа брошь, покрутил ее в руках, наблюдая за тем, как солнечные лучи просачиваются сквозь темные вставки, словно через сито, и в конце концов приколол небольшой букет к рубашке. В месте, где под кожей билось сердце.       На улице было еще более оживленно, чем он мог себе представить. Торговцы спорили с покупателями, повозки скрипели, катясь вниз по мостовой. Флажки, развешенные над крышами домов еще со дня фестиваля — после того, как они с Люмин виделись, прошло несколько недель, — хлопали на ветру и где-то неприятно скрипел флигель. Дайнслейф шагал в сторону дворца, оглядываясь по сторонам и держа руку на набалдашнике оружия. В таком строгом надзоре не было на самом деле никакой нужды, однако Сумеречный клинок бездумно продолжал пялиться. На витрины с бижутерией, со свежей выпечкой или фруктами. Мысли его находились где-то не здесь.       Он свернул за угол дома с выгоревшей черепицей и едва не столкнулся лицом с кустом роз. Дайнслейф отшатнулся, пробормотал себе под нос ругательство и зашагал дальше. В этой части улицы было тихо — людей совсем не осталось, и это было по-своему непривычно. Как будто что-нибудь случилось. Ускорив шаг — и плюнув на то, как ножны при ходьбе отбивают бедро, — Сумеречный клинок совсем скоро вышел на центральную площадь.       Дайнслейфа окатило удушливой волной напряжения; такого сильного, что он едва устоял на ногах. Здесь собралась самая настоящая толпа — не протолкнуться. Наблюдатели молчали, лишь изредка в повисшей тишине раздавался шелест приглушенных голосов. Юноша нахмурился еще сильнее, попытался протолкнуться вперед, а потом, когда издали послышался стук копыт, оцепенел.       — Слышала, что Его Величество король Асак совсем сошел с ума, — шепотом поделилась с подругой стоящая рядом женщина. Дайнслейф напрягся и невольно прислушался.       — Уже ли?       — Клянусь Великим Змеем, — продолжала незнакомка. — Слышишь лошадей? Это ведьм ведут. Говорят, что на этот раз схватили целую деревню. И казнить будут каждого.       У Сумеречного клинка пересохло во рту. Пробормотав извините, он принялся проталкиваться вперед. Шепот колес становился все ближе, и вскоре на улице показался отряд рыцарей в сверкающих доспехах. За ними, волоча закованные в кандалы ноги, тащились крестьяне — Дайнслейф насчитал около тридцати взрослых и еще шесть детей. Процессия тянулась мрачными тенями, и, стоило конвою поравняться с толпой, как все голоса тут же стихли. Дайнслейф напряженно вглядывался в толпу крестьян, сердце его стучало. Он не знал, чего ожидать, однако нехорошее предчувствие снежным валом нарастало в груди. Минуты, казалось, тянулись целую вечность; пальцы у юноши покрыла ледяная испарина, от скрипа колес на повозке по спине стекали мурашки. Наконец клетка на колесах поравнялась с ним, в воздухе мелькнуло золото, и в глазах у Дайна потемнело, сердце неожиданно подпрыгнуло на несколько дюймов вверх.       — Люм!.. — задушенно выкрикнул Дайнслейф, но на полуслове умолк. Девушка, сидевшая в клетке, была ему совершенно незнакома. Проезжая мимо, незнакомка бросила на него потухший и полный неизбежности взгляд.       Вскоре процессия скрылась из виду. Толпа горожан еще какое-то время постояла на площади, прежде чем двинуться в сторону замка. Разумеется, никто добровольно не пропустил бы немилосердную казнь у стен дворца. От этой мысли у Дайнслейфа закружилась голова. Он не двигался с места еще какое-то время, пока конечности наконец не подчинились ему снова, и, едва это произошло, трусцой отправился в ту же сторону, куда ушла и толпа зевак.       До дворца Дайн добрался немного позже угрюмого конвоя. Атмосфера здесь была еще хуже: теплый сухой воздух не давал дышать, откуда-то издалека доносилась хладнокровная песня точильного камня, которым палач ударял по топору. Сумеречному клинку быстро сделалось тошно; Дайнслейф у самых врат припустил шагу, чтобы побыстрее скрыться внутри и не осматриваться. Внутри стало тише. Дорогие ковры, устилающие коридоры, проглатывали звук его шагов, яркие пятна бьющего из окон света плавали на подоконниках, стенах и полу. Откуда-то лилась тихая музыка — скрипка плакала по кому-то очень близкому, — однако Дайнслейф не придавал окружающему его миру значения. Он был бледен, как мрамор, из которого слепили стены замка, радужка блестела и дрожала, а пальцы лихорадочно сжимали рукоять прикрепленного к поясу меча. Двое стражников в выражении почета склонили перед капитаном головы, когда Сумеречный клинок оказался у дверей, ведущих в покои Кэйи. Дайнслейф махнул им ладонью, толкнул створки и шагнул внутрь.       В нос ударил сладковатый аромат туманных цветков, ноздри изнутри стало покалывать так, словно Дайн вдохнул морозного воздуха. В другом конце комнаты, нависнув над алхимическим станком, стояли Альбедо и Кэйя — оба подняли головы и обернулись к вошедшему Дайнслейфу, выражая легкое раздражение тем, что их прервали. Юноша в дверях немного растерялся, вздрогнул, когда двери за ним мягко захлопнулись. Теперь, оказавшись в покоях принца, Дайн не знал, что сказать — и, более того, не знал, зачем вообще сюда пришел. Сердце в груди продолжало колотиться, перед глазами маячило лицо девушки, отмеченное тенью скорой гибели. Однако вместо ее настоящего лица за голубыми глазами Сумеречному клинку виделась Люмин, и в груди у него, почему-то, все болезненно сжималось.       — Дайнслейф? — наконец терпеливо позвал Кэйя, расправляя плечи. Голос принца вернул его в реальность, и Дайн, встрепенувшись, поднял взгляд к Альбедо и Кэйе.       — Ваше Высочество, — Дайн быстро спохватился, преклонил перед ними колено и опустил глаза в пол. Принялся напряженно разглядывать узоры на камне и маленькие трещины.       Кэйя схватил с алхимического стола шелковую тряпицу и наспех вытер ею руки. Он шагнул вперед, облокотился поясницей и ладонями в столешницу позади и кивнул:       — Говори.       Дайн неуверенно поднял голову. Взглянул на принца, затем на алхимика и облизнул неожиданно пересохшие губы.       — С вашего позволения, — начал он, медленно поднимаясь с коленей, — я хотел бы поговорить наедине.       Кэйя и Альбедо переглянулись. Вздохнув, принц пожал плечами, однако алхимик, не став возражать, что-то шепнул в ухо Кэйе и удалился. Вслед ему Кэйя лукаво улыбнулся и вновь сделался серьезным, едва Альбедо скрылся за дверями. Принц еще какое-то время постоял, не произнося ни слова, а потом повернулся к Дайнслейфу спиной.       — Итак, — Альберих принялся перебирать склянки с эликсирами, расставленные по станку, ловко их закупоривать и отставлять в сторону. Посреди станка лежали несколько синих бутонов, от которых поднималась сизая дымка. Дайн, охваченный любопытством, позволил себе подойти ближе. — О чем ты хотел со мной поговорить?       Сумеречный клинок коснулся ладонью туманных цветков. Скользнул подушечками по лепесткам, нежным, как атлас, тихо прошипел, когда мороз уколол кожу. Кэйя следил за его движениями практически неотрывно.       — Осторожнее. Можешь получить обморожение.       По коже разлился холод. Дайнслейф оторвал руку от цветов, поднес ее к глазам и с удивлением обнаружил, что на пальцах появился иней. Изморозь проделала себе путь от первых фаланг к середине ладони, складываясь в узорчатые рисунки. Юноша тихо хмыкнул, обнаружив, что забыл надеть перчатки, стряхнул с ладони снежный покров и наконец продолжил:       — Я хотел бы поговорить о вашем отце.       При упоминании Асака у Кэйи вздрогнули мускулы на лице, челюсти сжались. Дайнслейф заметил, что на лбу у него выступила небольшая складочка, а брови принц сдвинул к переносице. Однако, взяв глубокий вдох, все равно продолжил:       — По его приказу сегодня казнят целую деревню ни в чем невиновных людей. Горожане шепчутся, что Его Величество сходит с ума. Подобная жестокость никогда не остается незамеченной.       Кэйя нахмурился еще сильнее. Он сжал в ладони склянку, в которой плескалась мутно-оранжевая — не до конца синтезированная, как догадался рыцарь — жидкость, с неприятным шипением выпустил из груди воздух и растрепал волосы на макушке. Кэйя долгое время молчал; его взгляд беспокойно бегал по алхимическому столу, в сотый раз изучая содержимое, от звука прерывистого дыхания становилось беспокойно. В конце концов Альберих небрежно поставил колбу на столешницу, и она, пошатнувшись, с громким звуком покатилась по станку. Принц не удосужился даже взглянуть на нее, развернувшись и зашагав к письменному столу немного поодаль. Дайнслейф последовал за ним.       — Это правда, — мрачно произнес Кэйя. Принц выдвинул стул, плюхнулся в него и потер виски. — Это правда, отец постепенно теряет рассудок.       Сердце у Сумеречного клинка сжалось до, казалось, размеров наперстка. Среди всех болезней, которые могли одолеть правителя, психические были особенно опасны — потому что от них не существовало лекарства, а разрушения, которым подвергался рассудок королей, они невольно       (или же вполне осознанно)       проецировали на окружающий их мир. Дайнслейф немного подался вперед, открыл рот, чтобы ответить, но его остановила рука Кэйи. Принц продолжил:       — Он становится жадным. Гордым. Несколько недель назад отцу приснился странный сон. В нем он видел разрушение Каэнрии, выпущенную на волю скверну и долгую, разрушительную войну. Это изменило его. Он стал задумчивым, тревожным и вспыльчивым — кошмары не прекращались, и каждый новый был страшнее предыдущего. Но и это не все.       Кэйя подтянул к себе кусок пергамента, обмакнул перо в чернильницу и стал выводить на бумаге одинаковые символы. Руну, которая в алхимии обозначала защиту. Дайнслейф бросил на пергамент быстрый взгляд и догадался, что принцу просто необходимо было занять руки.       — Пару дней назад отец получил, как он выразился, просветление. К нему во сне снизошли боги с Селестии, которые молчат уже многие столетия. Они пообещали ему могущество и безграничную власть, если он построит машину, способную дать отпор надвигающейся тьме. Если он сумеет найти ведьму, которая обуздала силу Кхемии.       — Кхемия? — переспросил Дайснлейф. — Что это?       Чернила сорвались с острия пера и растеклись по бумаге большой кляксой. Кэйя взглянул на темное пятно, перекрывшее собой руны, вздохнул и отложил перо.       — Если верить словам Альбедо, то это высшая форма алхимии. Магия, способная вдохнуть жизнь в любой предмет, но источник ее силы скрыт во тьме. Господин придворный алхимик также говорит, что во всем Тейвате только один человек сумел постичь тайны Кхемии. Но он отказывается признаваться, откуда ему это известно. И что, в конце концов, связывает его с тем человеком.       Дайнслейф медленно моргнул. Новой информации для него было слишком много, однако на главный вопрос он до сих пор не получил ответа. Шагнув немного ближе к столу, он негромко спросил:       — А крестьяне?       — Крестьяне? — принц поднял к рыцарю недоумевающий взгляд. Дайн неуверенно кивнул.       — Люди, которых он схватил. Люди, которых хочет казнить, — пояснил Сумеречный клинок.       Несколько секунд — тяжелых и удивительно длинных секунд — Кэйя молчал, а потом, заправив прядь волос за ухо, вздохнул и отвернулся к окну с другой стороны.       — Отец считает, что чужие смерти помогут ему обратить на себя взор богов.       У Дайнслейфа вновь закружилась голова. Он вцепился в край стола, чтобы удержаться на ногах, попытался проглотить комок в горле и поднял глаза к окну. Яркий свет его ослепил, заставил рефлекторно зажмуриться. Мысли его были уже не здесь — он думал о Люмин. О ведьме Люмин. Хотя Дайнслейф не был уверен в том, что она является настоящей ведьмой, но это больше не имело никакого значения: Асак, усиливший охоту на ведьм, лишился рассудка и теперь собирался убивать без разбору.       — Это неправильно, — хриплым голосом произнес Сумеречный клинок. — Мы должны остановить вашего отца.       — Почему? — Кэйя обернулся к нему со смесью негодования и изумления на лице, глаза у него сияли сдержанной яростью. — Ты так самоотверженно служил моему отцу все эти годы. Помог ему казнить не одну несчастную девушку. Твои руки в крови не меньше, чем у нас всех. Так почему же ты просишь меня остановить его только сейчас?       Мир пошатнулся, что-то стремительно рухнуло у Дайна внутри. Он попытался ответить, но язык не слушался; попытался собрать мысли воедино, однако в голове стремительно опустело. Слова принца ударили его, будто обух топора, и, каким бы справедливым сейчас не хотел казаться Дайнслейф, Кэйя был прав. За годы службы у короля Асака его Сумеречный клинок схватил не один десяток девушек, которых клеймили неблагочестивым прозвищем ведьм. Сто двенадцать, если быть точнее — ровно столько раз он был вынужден смиряться с неподдельным ужасом в девичьих глазах. И, архонты, каждая из них преследовала его во снах, как угрюмое напоминание о том, что он сделал. Дайнслейф не был святым, действовать во имя справедливости, которую рыцарь никогда не вершил, было занятием глупым. Но теперь все, казалось, круто изменилось — встреча с Люмин привнесла в его жизнь хрупкий мир, позволив Сумеречному клинку ненадолго позабыть о той уязвимости, которая появилась в его душе благодаря сильному чувству вины.       И, как бы эгоистично это ни было, Дайнслейф намеревался сохранить этот хрупкий мир. А для этого ему необходимо было помочь Люмин. Может быть, увезти ее куда-нибудь подальше — туда, где лапы Асака не смогут дотянуться до нее, а его извращенный жадностью мозг не сумеет навредить.       Ничего не говоря, Дайнслейф вылетел из покоев принца. Кэйя что-то выкрикнул в спину, но за ним, к великому облегчению, не стал следовать. На улице было душно. Запах свежей крови загустил воздух, издалека до юноши доносился отчаянный вой и ликование горожан, вызванное очередной казнью. Он вдруг задумался над тем, скольких людей успел обезглавить палач, и обнаружил, что его тошнит. Что он сыт по горло этим городом, который кровожадно упивается чужими смертями. Дайнслейф уговорит Люмин сбежать вместе с ним. В джунгли Сумеру, может быть, где в чаще их никто не найдет, или в воды Фонтейна, где легко затеряться среди моряков.       Юноша ворвался в конюшню. Лошади лениво подняли на него глаза, кто-то фыркнул, кто-то обмахнулся хвостом. Дайнслейф, погруженный в свои мысли, проследовал вперед и остановился у стойла с Росинантом. Конь негромко заржал, приподняв верхнюю губу и обнажив ряд зубов, потоптался на месте и попятился, стоило Дайнслейфу войти внутрь. Юноша погладил скакуна по морде и, бросив взгляд на висящую на гвозде уздечку, вздохнул:       — Прости меня, но я не могу взять тебя с собой.       Росинант протестующе фыркнул и лягнул ногой воздух. Дайн хотел сказать коню еще что-то, но с порога вдруг донеслось беспокойное:       — Дайн?       Сумеречный клинок оцепенел от испуга, на затылке проступил холодный пот. Он обернулся, для того чтобы увидеть не посланных Кэйей стражников, а Хальфдана с озадаченным взглядом. От сердца тут же отлегла тревога.       — Ты что тут делаешь? — спросил Хальфдан, чуть нахмурившись.       — Его Величество озаботил меня важной миссией, — солгал Дайн, хватая с крючка уздечку, стремена и седло. — В лесу живет ведьма, настоящая ведьма, ее приказано схватить и доставить ко дворцу, чтобы свершить надлежащее правосудие.       Ко времени, когда Дайн закончил говорить, Хальфдан (по-прежнему озадаченный) приблизился к стойлу. Дайнслейф смерил его взглядом и бросил:       — Отойди.       Хальфдан, ойкнув, дал другу дорогу. Дайн подошел к другому стойлу под внимательный взгляд приятеля, погладил лошадь по лбу, прошептав тихое «чшш, девочка», и принялся ее седлать. Когда с упряжью было покончено, Сумеречный клинок, попятившись, вывел ее за уздечку из стойла и пошел по конюшне к выходу. Хальфдан нагнал его почти у дверей.       — А Росинант? — полюбопытствовал юноша. Дайн бросил взгляд через плечо на рысака, который провожал его взглядом, встряхнул головой и вздохнул:       — Не хочу подвергать его опасности.       Серый дневной свет полоснул по глазам, привыкшим к темноте конюшен, и Дайну пришлось проморгаться, прежде чем он смог сфокусировать взгляд. Он перебросил на седло ножны с мечом, закрепил их ремешком и покосился вверх. На небе громоздились грозовые тучи, редкие солнечные лучи просеивались сквозь прорехи в дождевом полотне. В воздухе тянуло влагой, и оставаться дольше не хотелось, однако у Хальфдана на лице читалось множество вопросов, отвечать на которые у Сумеречного клинка не было времени.       — Хальфдан… — Дайн обернулся к нему, громко вздохнул и продолжил: — Я забыл в покоях плащ.       — Но…       — Это приказ.       Хальфдан вздрогнул. Его нижняя губа обиженно задрожала, но, ни слова не говоря, юноша кивнул, развернулся и трусцой направился прочь. Стоило ему скрыться за стеной дворца, как Дайнслейф запрыгнул в седло и дернул за уздечку. Лошадь поначалу вздыбилась, и он на мгновение испугался, что она не станет слушаться, однако потом они все-таки сдвинулись с места, набирая ход и переходя на бег к тому времени, когда Дайн верхом выехал за ворота города и направился в глубь леса.       Здесь погода портилась быстрее. Ветер раскачивал верхушки деревьев и скрежетал сухими ветвями, а листья нашептывали что-то зловещее. Густой, влажный воздух не давал нормально вздохнуть и за рекой, которую за лесом не было видно, неторопливо просыпался гром. Дайнслейф гнал лошадь, словно умалишенный. Ветки хлестали его по лицу, однако юноша не придавал ни им, ни жгучей боли никакого значения. Все, о чем он сейчас думал — это Люмин.       Вскоре впереди показалась опушка, на которой стоял дом ведьмы. К тому времени небо совсем заслонили тучи, над головой, рыча, сверкали молнии. Промозглый осенний дождь срывался маленькими каплями, скатываясь по листьям за шиворот и неприятно холодя кожу. Дайнслейф потянул за уздечку, и лошадь, громко всхрапнув, остановилась. Рыцарь выпрыгнул из седла — под сапогом хлюпнули мокрые листья — и, даже не удосужившись привязать коня, стремглав бросился к двери.       — Люмин! — оказавшись на крыльце, Дайн забарабанил в дверь кулаком. Тревога настойчиво шептала в оба уха, что он опоздал, что ее давно забрали и сейчас ведут к плахе, рядом с которой плотоядно улыбается палач. От этой мысли мороз пробрал по коже, и Дайн принялся колотить усерднее.       Не прошло и нескольких секунд, как дверь отворилась, на пороге появилась хозяйка дома с недовольным лицом.       — Ты что, совсем идиот? — громко и с раздражением спросила Люмин. Дайнслейф не ответил. Он, даже не успев как следует подумать, бросился вперед и сгреб девушку в объятия. Настолько неожиданно, что у ведьмы перехватило дыхание.       — Ты, наверное, меня приворожила, — после длительной паузы громко прошептал Дайн и потерся носом о мягкие девичьи волосы.       Люмин, кое-как успокоив трепещущее в груди сердце, издала негромкий вздох. Лицо ее разгладилось, сделалось мягче; сдвинутые к переносице брови девушка послабила.       — Конечно, вместо лекарств отпаивала тебя приворотным зельем. На то я и ведьма, — лукаво согласилась Люмин, отстранила от себя Дайнслейфа за плечи и заглянула ему в лицо. Только сейчас ей удалось рассмотреть его получше: встрепанные волосы, красные борозды от ударов ветвей на щеках, носу и лбу, сбившееся дыхание и тяжело поднимающаяся и опускающаяся грудь. — Что привело тебя сюда? Если скажешь, что соскучился и решил меня навестить, в жизни не поверю. Так и знай.       — Люмин, я…       Над лесом прокатился взрыв грома. Словно кто-то ударил молотом по наковальне. Дайн осекся, а Люмин покосилась ему через плечо.       — Привяжи лошадь под навесом, — скомандовала ведьма, строго глядя юноше в лицо. — Иначе днем с огнем ее потом не сыщешь. И возвращайся в дом, я приготовлю чай.       Лошадь оказалась гораздо упрямей, чем Росинант, и Дайн несколько раз пожалел, что все-таки не оседлал его. Она упиралась, мотала головой и испуганно вращала глазами, фыркая. После нескольких упрямых попыток рыцарю все же удалось привязать ее к столбику, на котором держался сарай. И как раз вовремя — заморосил дождь, с шорохом скатываясь по крыше жилища ведьмы и стуча по устланной листьями земле.       Дверь за спиной мягко захлопнулась. Дайнслейф постучал каблуками о порог, стянул сапоги и поставил их в угол.       — Закрой дверь на засов, — откуда-то из глубины дома скомандовал девичий голос. — Буря обещает быть нешуточной.       Он запер дверь, толкнул ее, чтобы проверить засов на прочность, и наконец огляделся. Внутри домик Люмин был таким же, каким он его запомнил в последний раз: на стенах были развешаны пучки высушенных растений и ягод, на полках стояли банки, пустые и заполненные снадобьями. В печи недалеко от кухонного стола стоял чугунный котелок, в котором бурлила вода, и от этой обстановки Дайну сделалось… спокойнее. Он прошел дальше и сел, не переставая оглядываться. Вскоре показалась Люмин. Она держала в руках склянку, наполненную какими-то травами, и две деревянные кружки. Поставив банку на стол, девушка открутила ее; до Дайна донесся сладковатый запах сухих цветов и прелой травы. Когда чай был готов, Люмин похлопотала на кухне еще немного: бросила в котелок несколько картофелин, луковицу и увесистую куриную ногу. С напускным испугом рыцарь спросил, сама ли ведьма охотится на такую крупную дичь, а в ответ девушка только рассмеялась.       Постепенно нехорошее предчувствие и тревога растворились, уступив место умиротворению и теплу. За окном монотонно шуршал дождь, струи воды стекали по стеклу. Буря действительно разыгралась не на шутку: ветер завывал среди деревьев, как рыщущий хищный зверь, сухие сосны в его объятиях жалобно скрипели. За стенкой, в сарае, обеспокоенно всхрапывала и иногда фыркала лошадь, и за ощущение хрупкого мира Дайнслейф схватился так же неистово, как и утопающий за соломинку.       — Кажется, ночь ты проведешь здесь, — покачала головой Люмин, отворачиваясь от окна. Дайну захотелось ответить, что он готов провести рядом с ней еще тысячу ночей, однако, вовремя прикусив язык, он лишь кивнул и отхлебнул чаю.       На столе стыла похлебка, от ее аппетитного запаха пустой желудок неприятно сжимался. Ведьма смотрела на юношу темными глазами, которые он никак не мог прочитать, и ожидающе молчала. Наконец, окончательно стушевавшись, Дайнслейф отставил от себя кружку, вздохнул и закрыл глаза.       — Смотришь на меня так, будто готова в любую секунду съесть, — произнес Сумеречный клинок.       — Что? — Люмин дернула кончиком носа, фыркнула и откинулась на спинку стула. — Нет, неправда. Я просто жду, когда же ты все-таки расскажешь мне о том, зачем пришел.       Дайн взглянул на нее, пожевал нижнюю губу и почесал бровь. Он настолько расслабился к этому моменту, что мысли загустели, в мышцах притаилась приятная слабость. Осторожно, подбирая слова, он все-таки начал:       — Это касается Асака. Короля Асака. Он теряет рассудок, становится жестоким. Сегодня казнили целую деревню, и я боюсь, что ты здесь больше не в безопасности. И я… Ты…       У Сумеречного клинка сбилось дыхание. Несколько раз вдохнув и выдохнув, Дайн облизнул пересохшие губы. Люмин, подперев кулаком щеку, смотрела на него неотрывно.       — Что это за тяжелое чувство в моей груди? — спросил Дайнслейф. — Оно появляется каждый раз, когда я думаю о тебе, вспоминаю нашу маленькую прогулку или вижу перед глазами твое грустное, мягкое лицо.       — Любовь, — без промедления откликнулась Люмин и улыбнулась. — Может быть, я действительно тебя заколдовала.       — Давай сбежим, — выпалил Дайн. — В Сумеру, Фонтейн или даже в Снежную. Я не хочу, чтобы тебе кто-нибудь причинил вред. Люмин, я тебя…       Договорить ему, однако, не удалось. Перегнувшись через стол и облокотившись одной ладонью на столешницу, ведьма накрыла его губы своими. Прохладные пальцы скользнули по задней стороне шеи Дайнслейфа, потрепали короткие локоны на затылке. Волна приятных мурашек, вспыхнув, покатилась по спине, и юноша позволил себе коснуться волос Люмин. Она отстранилась в следующее же мгновение, а рыцарь бездумно потянулся к ней, протестуя отсутствию мягких девичьих губ на своих. Большие яркие глаза смотрели ему в лицо с — сожалением — нежностью, ладонью ведьма погладила Дайнслейфа по щеке.       — Конечно, — согласилась Люмин. Дыхание у юноши перехватило, горло дернулось в судороге. Он неожиданно почувствовал, как воздуха не хватает, грудь тяжелеет и мир начинает вращаться. — Давай уедем туда, где нас никто не найдет. Ни Асак, ни Орден Бездны. Никакое горе не дотянется до нас, пока мы вдвоем. Не так ли, Дайнслейф?       Дайнслейф не ответил. Он отрешенно коснулся пальцами тонкого девичьего запястья, перевел глаза к кружке с чаем, тяжело дыша, и нахмурился. Из глотки вместо слов вырвалось сиплое «Ааа», конечности потяжелели. Юноша подался было вперед, но собственное тело подвело — накренилось вбок, теряя все силы, завалилось на пол с глухим бух. Дышать с каждой секундой становилось больнее, но в единственной вспышке сознания Дайн все-таки понял, что происходит.       Люмин выпрямилась, вышла из-за стола и наклонилась над рыцарем. Юноша, с искаженным яростью и предательством лицом, глядел сквозь нее, не в силах сфокусировать взгляд. Медленно, осторожно ведьма вынула из невидимых ножен меч — лиловый осколок концентрированной силы с налитым кровью глазом. Сначала Дайнслейфу сделалось дурно — его, казалось, сейчас все-таки стошнит, — а затем на залитые потом глаза опустился мрак.       И последним, что он успел увидеть за этой мрачной завесой, были полные сожаления большие девичьи глаза.