Rolling In The Deep

Он целует — пока хватает сил держать ее на весу. Целует, усадив на барную стойку. Целует, пока неуклюжими шагами они пытаются добраться до дивана. Целует, сидя на этом самом диване. Целует, когда она перекидывает через него одну ногу и седлает колени. Шумный выдох. Открывает глаза и неожиданно встречается с ней глазами. В них — муть, черная, непроглядная. — Не смотри, — шепчет она, — Когда не смотришь, нет ощущения, что делаешь что-то плохое. Взгляд успевает зацепиться за фотографию на кофейном столике. — Он хороший? Любит тебя? — спрашивает Даня, и почти стонет, когда она вжимается в него бедрами. — Очень, — ответ ли это на первый вопрос, на второй, или реакция на его руки, скользнувшие под топ и настойчиво, требовательно ласкающие раскаленную, влажную кожу. Кажется, на все вопросы сразу. — А ты? Ты его любишь? — допытывается мужчина. Горькая усмешка. — А ты как думаешь? Не любит. Разумеется, не любит. Он слышит это в каждом хриплом вздохе, которым она встречает движения его рук. Чувствует в дрожании пальцев, расстегивающих пуговицы на его рубашке. «Не любит» — новый лейтмотив, который хочется повторять себе вновь и вновь. Не любит. Не любит. Она его не любит. — Позволишь? — он тянет край майки вверх. Она послушно поднимает руки. Каждый миллиметр этой нежной кожи хочется потрогать губами, попробовать на вкус. Она соленая, липкая и какая-то упоительно-сладкая, умопомрачительная, дурманящая. Он оставляет на ней дорожки из влажных поцелуев — везде, где может дотянуться. Ласкает соски — губами, зубами, перекатывает их между пальцами. Вечно. Это можно делать вечно. Тонуть в ее приглушенных стонах, сходить с ума, когда она выгибается и дрожит, прикусывать — до возмущенного всхлипа, легкой, дразнящей боли и целовать потом нежно, едва касаясь. Вся вселенная, кажется, сжимается до пространства, занимаемого ими двумя и в ней тесно, жарко, тяжело дышать. Как будто бы им нужно вжаться друг в друга, чтобы занять собой меньший объем. Как будто бы нужно дышать по очереди. Или просто в такт. Задержать дыхание — вместе — когда его губы в очередной раз вбирают в себя сосок, и не дышать, пока он не отпустит, и только тогда — выдохнуть и снова набирать в легкие воздух. Это правильно — и неправильно, преступно одновременно. Правильно-неправильно. — Что мы творим, Господи… — давит он сквозь зубы, когда ее губы смыкаются на шее и ласкают, пытают, сдавливают, втягивают. Расстегнутая рубашка полуспущена с плеч. У нее горячие, неистовые ладони — и ими она тоже доводит до исступления, когда касается обнаженной кожи, кажется — вот-вот расплавит, сожжет дотла. — Тебе нравится? — в ее шепоте столько безумия, оголтелой, ничем не прикрытой страсти, что внутри сносит какой-то клапан, отвечающий за адекватность и выдержку. — А ты как думаешь? — он крепче прижимается к ней бедрами, делает несколько поступательных движений — и с удовольствием, сладким удовлетворением отмечает, как она жмурится, подается слегка навстречу, впивается ногтями в кожу, — Ты вообще…можешь еще… о чем-либо думать? ! — Пока могу, — выдыхает она куда-то в шею, и вибрации голоса отражаются на коже, запускают по венам ток, по коже — мурашки. Этот ответ неправильный. Аня не должна думать. Ему хочется забрать и заполнить собой все ее мысли, чтобы все слова вылетели у нее из головы, чтобы ее лейтмотивом на сегодня стало его имя, чтобы она шептала его, хрипела, кричала — и повторяла, повторяла, повторяла. Он вместо ответа дергает за резинку штанов вниз. Она опять — податливо-доверчиво-послушная, позволяет себя раздеть, перекинув ноги на одну сторону от его колен. Позволяет развернуть себя спиной к его лицу, дрожит и кусает губы, когда он целует у основания шеи, прячась лицом в ее волосах, когда его руки возвращаются к сладким пыткам: сжимают грудь, скользят вниз по животу, одна ладонь — дальше по бедру, вторая — накрывает лобок и тянется еще ниже, глубже. Шумный вздох — его пальцы раздвигают влажные складки, губы целуют прямиком в нежное местечко между лопаток. Она уже не поддается — а упрямо добивается своего, откидываясь спиной на его плечо, требовательно разводит ноги. Первый раз его имя срывается с ее губ сдавленно и хрипло. Потом — шепотом, несколько раз, в ритме, в котором его пальцы вбиваются в нее. Потом — неприлично громко. Потом — просяще, почти умоляюще. Даня укладывает ее на спину, раздевается, отвлекаясь на короткие, жаркие, неглубокие поцелуи в губы. Она уже нетерпеливо-горячая, готовая на все. В глазах — тот же мутный жар, и от того, как она смотрит, жадно, взыскательно, от того, что она почти капризничать и умолять готова — от этого можно кончить, в принципе, без стимуляции. Он умудряется вспомнить еще о презервативах, но Аня раздраженно уверяет, что пьет таблетки и с ожесточением каким-то тянет его на себя. — Ты посмотреть и поболтать хочешь? — глухое бормотание куда-то в шею — и следом почти болезненный укус. Это уже слишком. Его имя звучит удивленным всхлипом, когда он заполняет ее стремительно-плавным толчком и тут же срывается на череду мелких, быстрых движений. Он накрывает ее губы своими, и имя тонет в них, ощущается приятной, мягкой вибрацией. Вселенная неумолимо сжимается: кажется, что теперь вообще ничего не существует, кроме разрозненных чувств. Кроме их скользящих друг по другу тел, кроме ее рук, хаотично ласкающих спину, кроме ногтей, впивающихся и царапающих, когда он вбивается резче, кроме ног, обхвативших за талию и требовательно, капризно тянущих его на себя, когда он дразнит ее, замедляясь и толкаясь медленно, неумолимо, глубоко. Сжимается еще больше — стоит ему приподнять ее бедра выше, к плечам. Превращается в точку, в звук. Взрывается и пульсирует вокруг горячей волной. Его хватает еще на несколько резких движений — и ее тело дрожит и сокращается, имя его укорачивается до лаконичного «Да», и звучит как никогда приятно, звонко, крышесносно. Так, что хочется никогда ее не отпускать. — Не уходи, — словно читает мысли. Словно слышит их громче слов. — Не уйду, — уверяет он, и обнимает, жмет ее крепче, обхватывает ногами, — Я не уйду, поняла? — повторяет громче и увереннее. Время теряется среди неторопливых ласк, среди медленных, нежных поцелуев, прячется в ладонях, скользящих по ней вверх и вниз. — Больно? — виновато спрашивает Аня, нащупав на его спине саднящие борозды. — Боевые ранения, — он улыбается, — Мне нравится. Она придирчиво рассматривает его шею и плечи на предмет засосов и следов от укусов. — Вроде больше нет… Ранений, — как будто бы даже с сожалением отмечает девушка. Ему понятно это желание — оставить побольше следов на его теле. Присвоить. Забрать себе. Он сам еле удержался от того же самого. Даня хмурится и немедленно гонит эти мысли, из серии «Что будет дальше?». Потому что нихрена непонятно, что будет. Как теперь ее делить с этим красавчиком с фотки?! Это невозможно, неправильно, отвратительно до тошноты. Как самому теперь вернуться домой к нелюбимой? Он шумно вздыхает и тянет ее ближе к себе, вдыхает — ее запах смешался с его парфюмом и чем-то терпким, теплым, телесным. Не сейчас. Обо всем нужно будет подумать — но не сейчас. Сейчас она — только для него, и он — для нее. Лейтмотив: не думать. Быть.