Rolling In The Deep

А.С. (врач): Нам лучше не видеться больше С этого сообщения начинается утро понедельника. Этим сообщением заканчивается воскресное молчание. Ну, разумеется, Аня молчала не просто так. Признаться, он ждал от нее чего-нибудь в таком духе. Даже странно, что она не написала это через пять минут после его отъезда, а продержалась аж 48 часов. Д.Глейх: Я чем-то обидел тебя? Он злится. Иррационально? Да. Имеет ли он право на злость? Нет. А.С. (врач): Нет Снова — пустые и односложные ответы, за которыми она почти не ощущается. Д.Глейх: Тогда я не понимаю, в чем дело Пусть скажет это. Пусть скажет. А.С. (врач): Серьезно? Ты прикалываешься сейчас? Д.Глейх: Нет Теперь его очередь отвечать односложно. А.С. (врач): У тебя есть жена А.С. (врач): У меня муж А.С. (врач): Нужно еще что-то объяснять? Ему очень хочется написать в ответ что-нибудь едкое, злое. «Что-то это тебя не сильно волновало той ночью». «Ты об этом думала, когда стонала мое имя?» Черт. Д.Глейх: Значит, я все-таки случайный? С замиранием сердца ждет сообщения. Она долго печатает, а в ответ прилетает лишь короткое: А.С. (врач): Да. Это нормально, что она не боится причинить ему боль. Это правильно. Сжать зубы. Терпеть, пока ей не покажется, что достаточно. Д.Глейх: Тебе виднее. Дальше следовало бы молчать. Но его так и подмывает еще что-нибудь добавить, чтобы не заканчивать — вот так бездарно — переписку. Очень удобно, что вчера он сумел договориться с Этери насчет катка. В принципе, никаких усилий прикладывать не пришлось — женщина лишь слегка удивленно приподняла брови, услышав фамилию «Щербакова». Но допрос учинять не стала. Не принято у них так. Правда, когда Аня — двенадцать лет назад — ушла, Этери все-таки высказалась коротко и ясно: «Ты — долбоеб, Даня». Он даже возражать не стал такому определению. Потом несколько месяцев еще как будто замаливал грехи перед коллегами — практически ночевал на работе. Взял еще одну группу с утра, всей бумажной волокитой занялся, оставался вечером — то программу поставить, то кого-нибудь дополнительно погонять. Как будто все вокруг понимали, что действующую олимпийскую чемпионку проебал именно он. И как проебал! Не просто из группы — в принципе, из спорта. Постепенно все забылось, конечно. Об этом Этери тоже высказалась коротко и ясно в первую же тренировку, когда кто-то из девчонок спросил про Аню: «Незаменимых нет. Работаем!» Он готов — до сих пор — поспорить о вопросах незаменимости. Д.Глейх: C 19:30 и до закрытия можешь заниматься в Хрустальном Д. Глейх: Я мешать не буду, не волнуйся Д. Глейх: Там старшие перекатывают свое, думаю, не проблема, предупрежу Сашу, что ты будешь приходить. Из тех, с кем каталась Аня, в Хрустальном осталась одна Саша да, пожалуй, еще Полина Цурская. Остальных она если и видела, то мельком. Может, и к лучшему — никто не будет приставать с расспросами. А.С. (врач): Саша у вас тренирует? Не так уж все и плохо, если она не предпринимает попыток съехать с темы катка. Нет, про «не видеться» и про «случайность» — это, скорее, для галочки. Д. Глейх: Давно) Д. Глейх: Кстати, можешь ей как раз писать Д. Глейх: Чтобы со мной лишний раз не связываться А.С. (врач): Вот ты умеешь вообще по-взрослому себя вести? А.С. (врач): Зачем в такие крайности впадать? А.С. (врач): Ты же прекрасно понял, что я имела в виду А.С. (врач): Когда сказала, что нам не нужно больше видеться Д. Глейх: Прости, я идиот. Мысленно добавляет: «Не был бы идиотом — давно бы отшили». Д. Глейх: Придешь сегодня? С Аней всегда было так — ей нельзя давать время на «подумать». Если она задумывалась перед прыжком, то непременно падала. Если других спортсменок на соревнования нужно было собирать, то с нее наоборот — снять градус ответственности, отвлечь, успокоить. То же самое было первое время с вождением: так много думала, что постоянно творила какие-то глупости. — Расслабь плечи. Локти опусти. Запястья. Пальчики разожми, — можно было подумать, что они ставят новую хореографию. Но он всего лишь пытался научить ее сидеть за рулем — нормально сидеть, так, чтобы потом не жаловаться на тренировках, что затекла шея или спина. Тем майским вечером было свежо и прохладно, но из машины, казалось, выкачали весь воздух и оттого в ней царила жаркая духота. Привычные прикосновения к Ане казались какими-то чересчур интимными, едва ли не запретными. То ли дело было в том, что она оделась на эту встречу в легкий летний сарафанчик — и он так интригующе собрался у нее на бедрах, обнажив загорелые коленки. И видно было, что от его рук у нее мурашки по коже — даже на коленках. Еще она несколько раз нервно сглотнула слюну — отчего сразу думалось о поцелуях. Еще… Еще пахла сладковатой свежестью, ее волосы все время лезли в лицо, щекотали шею, и, опять же, хотелось целовать их. В принципе все в тот вечер сводилось к тому, чтобы целовать ее. Он не удержался — прижался губами к виску на долю секунды, прошептал: — Умничка. Погладил по коленке. Она смутилась, и, кажется, слилась со своим сарафаном. — Отвези меня куда-нибудь, — вот и весь урок вождения. Даня с удовольствием, откинувшись на спинку кресла, наблюдал за тем, как она меняется в лице — от смущения до откровенного ужаса. Ну, разумеется: он же обещал ей прокатиться по району под строгим и бдительным присмотром. Только ей не нужен был уже присмотр на тот момент — просто боялась и слишком много думала. — Я думала, мы… — У тебя же есть уже права, — с деланным безразличием пожал плечами. Это всю жизнь работало. На первом международном интервью: «Ты же знаешь английский? Ну, я сказал, что знаешь». На тренировках — тоже, в какой-то момент нужно было просто заставить, подтолкнуть и не дать времени на размышления. — Ну… — Ну? — Поедем на Патрики? Можем там погулять немного… Таким и запомнился тот вечер. Час простояли в пробке — и это юное создание в алом сарафане впервые, кажется, при нем сматерилось. Купили кофе — и он закрыл глаза, когда Аня заказала себе огромный фраппе с какими-то сиропами, шоколадом, орешками и впечатляющим количеством взбитых сливок. Из-за этих сливок они, собственно говоря, и поцеловались первый раз: он смеялся над молочными следами над ее верхней губой, потянулся стереть, пальцы застыли на подбородке. И тут пришлось самого себя уже просить не думать — такими длинными казались те несколько сантиметров до ее губ, такими долгими — несколько секунд, которые он колебался. Почему-то так боялся, что она испугается или расплачется — такой неуверенно-нежной, робкой казалась, тоненькой. Отстранился и зачем-то уточнил: — В первый раз? И она так улыбнулась в ответ, что он снова потянулся целовать — и не мог уже оторваться до самой темноты, когда Ане позвонила мама — домой. Удивительным образом никто не узнал их в тот вечер. Казалось тогда, даже если узнают — плевать. — Я люблю тебя, — он до сих пор жалеет, что, прощаясь, не смог удержаться — слова выскользнули сами. Потому что на всю жизнь запомнилось эхо, которым она отозвалась на них: — И я люблю. Давно. Первый поцелуй и первое признание. Он украл их у нее, выцепил, прежде чем… Прямо сейчас ему от всех этих воспоминаний хочется закурить, хоть и бросил давно — еще в юности. Даня выходит на балкон, завернувшись в халат. Черт бы побрал эти старые незастекленные балконы… Правда, сейчас это на пользу — соседский дед курит какую-то голимую дрянь — но это лучше, чем ничего. — Есть еще? — его трясет от холода, а деду, кажется, все по барабану — курит в одних шортах. — На, — пофигистично отзывается дед, — Дерьмовые, правда. — Я вам пачку принесу вечером. Какие любите? — Да забей, — отмахивается сосед, — Мне не жалко. Первый вдох обжигает так, что хочется плеваться и кашлять. Даня еле сдерживается, все-таки стремно это как-то — не уметь курить, в сорок два-то года. Телефон вибрирует — наконец-то ответила. А.С. (врач): Блин, как-то это все… А.С. (врач): неожиданно А.С. (врач): Я морально не готова Он даже улыбается — такая она…обычная. Типичная Аня. В хорошем смысле. Вторая затяжка — не думать о прошлом, забыть о прошлом. Д. Глейх: Тем лучше, чем меньше думаешь, тем проще решиться И для себя, и для нее — один и тот же совет. Д. Глейх: Собирай коньки) Д. Глейх: Ты ведь дома еще? А.С. (врач): Уже выехала Снова улыбается — откровенно врет же, куда она выехала. Не в семь же утра. Д. Глейх: У тебя приемы с десяти Д. Глейх: Не гони) А.С. (врач): Сталкер доморощенный Д. Глейх: Я случайно узнал))) Разумеется, специально. Смотрел на сайте клиники. В конце концов, она-то знает расписание его тренировок. А.С. (врач): Да-да Д. Глейх: Ну правда Д. Глейх: Коньки бери и не отмазывайся А.С. (врач): А вдруг у меня планы на вечер?) Д. Глейх: Ты бы сразу про них сказала Д. Глейх: Не надо придумывать теперь А.С. (врач): Умеешь, блин А.С. (врач): Провоцировать на всякие авантюры А.С. (врач): До вечера) В последнее сообщение почему-то не очень верится. «До вечера» — значит ли, что она все же позволит быть с собой рядом? Затянуться подольше — и спросить напрямик. Д. Глейх: Так ты хочешь меня видеть или все-таки нет?) А.С. (врач): Вот обязательно, да, указывать мне на мою непоследовательность? Разумеется, ее это злит. Д. Глейх: Аня, я хочу, чтобы ты сама провела границы нашего общения А.С. (врач): Хочешь переложить ответственность на меня? А.С. (врач): Удобненько Д. Глейх: Нет, просто Д. Глейх: Я не чувствую, что вправе говорить о своих желаниях. А.С. (врач): И все-таки? Д. Глейх: Давай при встрече. А.С. (врач): Таймаут на подумать? Д. Глейх: Просто лучше лично. Просит у деда вторую сигарету. День обещает быть нервным — потому что все мысли будут заняты вечером. — Даня, блять, вся квартира провоняла! — слышится из-за двери. Это первое, что Ольга сказала ему после субботнего утра. Дед усмехается: — Жена? — К сожалению, — он тушит сигарету о железную обивку балкона, — Спасибо вам.