Rolling In The Deep

Это было обычное утро после дежурства — одно из сотен, проведённых с ней. И на кофейном столике стояли обычные белые розы, чуть-чуть уставшие — и он, взглянув на них, подумал, что пора бы обновить букет. И Аня, заспанная, тёплая, родная готовила завтрак, чему-то своему улыбаясь. Наблюдал за ней из-под полуоткрытых век, и тоже улыбался — ей. Хотелось сгрести ее в охапку и улечься спать, но как раз этого он себе позволить не мог: обещал же в ее выходной поехать к родителям за город. Теперь оставалось только бороться со сном, отхлебывая из огромной кружки американо и радоваться ее обычной ненавязчивой заботе: и кофе сварила, и за завтрак взялась, а отговаривать от поездки не стала, зная, что все равно он не согласится изменить своему обещанию. Единственная поправка, которую он мог допустить против оговорённого — согласиться сесть на пассажирское сидение. Подумал об этом, и мысленно чертыхнулся: опять не поспит. Терпеть не мог ее манеру водить машину, вообще не понимал, что за мудак учил девушку так опасно перестраиваться, обгонять, резко тормозить и трогаться с места. По московским пробкам она, конечно, управлялась просто гениально, и к навыку было не прикопаться, но все равно — было так страшно, что где-нибудь не справится, задумается или испугается, что хрен там, а не сон, когда Аня за рулём. Разумеется, он ей этого не высказывал, а просто нервничал на сидении рядом и то молился, то матерился про себя, когда она ювелирно, на огромной скорости лихо вписывалась в очередной поворот или гналась по трассе за какой-нибудь длинной фурой. Что-то в этом утре было неправильно. Мишу редко обманывало чутьё. Если дело было на операции, то он нутром чуял нехорошее, порой, за минуту или две до того, как происходило нечто, выходящее за рамки нормального — и да, для обычной жизни это была мелочь, временные крохи, но там-то как раз выигранные секунды могли стоить человеку жизни. За это его и ценили коллеги: навык отрабатывается, знания приобретаются, а такое — талант и врожденная склонность. Со временем он и вне операционной начал безоговорочно доверять этому странному чувству, похожему на легкую гнетущую тревогу. Оно ощущалось как напряжение, возникающее в воздухе перед неизбежной грозой. Один раз услышав, почувствовав его, он не мог больше успокоиться: метался, искал причину, пытался предотвратить или хотя бы подготовиться. И, главное, он никогда не знал, сколько времени есть в запасе: могло накрыть за считанные секунды «до», а могло тянуться фоном несколько месяцев — и пойди, угадай, к чему. Мужчина медленно и вдумчиво перебирал в голове утренние события, пытаясь ухватиться за призрачную ниточку неправильного, странного. Или хотя бы вспомнить — в какой момент все началось. И мысли, минуя комнату, Аню, цветы и завтрак, упрямо приводили его к тому случайному недо-знакомству у подъезда. Сначала мужчина встревожился всерьёз, разнервничался: может, чего-то не заметил? Упустил симптомы? Черт бы побрал это его небезразличие и доходившее иногда до абсурда желание всем вокруг помочь. Но ничего с ним Миша сделать не мог, невольно брал на себя ответственность за тех, чьих судеб касался — и сейчас тоже, воображение рисовало ему ужасные картинки, как машина этого улетает в кювет и виноват, разумеется, он, потому что недооценил его состояние, не справился, не смог… Знать бы хотя бы имя — тогда навёл бы справки по своим каналам. Не поступал — и слава Богу. Или, может, пробежаться вечером по пятому этажу? Нет, по-дурацки получится. В конце концов, того может и дома не оказаться, а он даже не знает, о ком спросить. Лицо его почему-то показалось знакомым. Словно встречались раньше, мельком. Пациент? Но своих он помнил в лицо. Может, кто-то из тех, кого встречал на дежурном посту или даже сотрудник — клиника большая, всех не запомнишь, в особенности младший медицинский персонал — врачей-то он тоже знал хотя бы внешне. Нет, на медбрата или санитара незнакомец определённо не походил. Дорогие часы. Пальто с иголочки. Опять же, и взгляд, и походка, и серьезного вида Мерседес, на котором тот уехал. По номеру машины, что ли, его пробить? Миша попытался выдавить, вычленить из памяти цифры на бампере — не смог. — Ты о чем задумался? — даже не заметил, как Аня подошла и теперь сверлила его обеспокоенным взглядом. — Ни о чем, — вздохнул он, и, потянув ее за талию, усадил к себе на колени. Почему-то не хотелось с ней об этой утренней встрече говорить, хотя она, как раз, легко могла унять глупую тревогу и заглушить дурное предчувствие. Всегда умела найти нужные слова. — Что-то на дежурстве? — не унималась девушка, и холодные пальчики скользили по нахмуренному лбу, словно хотели разгладить и вытянуть из него все волнующее и тревожащее. Он поддался все-таки, и почти с удовольствием — с ней так не хотелось думать о чем-то внешнем, не тогда, когда она случалась такой — нежной, внимательной, заботливой. Не тогда, когда сидела, маленькая и легкая, на его коленях, как-то трепетно прижимаясь к его плечу, лаская кончиками пальцев кожу под колючей щетиной по краю нижней челюсти. — Нет, Анют, — он улыбнулся, перехватывая ее ладонь и оставляя на ней следом вдумчиво-нежный поцелуй, — На дежурстве дурдом, но я давно уже привык и чувствую себя там, как дома, — Аня понимающе хихикнула и прильнула крепче к его плечу, возвращая руку на место. — Я не побрился, — словно оправдываясь, заметил мужчина. — Мне, может, нравится, — с лукавой улыбкой заявила она. — Думаешь? Ходить небритым? — полушутя поинтересовался Миша. Аня пожала плечами и, чмокнув его прямо в заросший подбородок, улыбнулась: — Ну, будет у меня бородатый муж. — Главное, чтобы не рогатый, — усмехнулся он. Это была невинная шутка, в его духе совершенно, а она вдруг наморщилась и поникла, заерзала на его коленях и, кажется, вообще плакать собралась, — Ты чего, котёнок? — удивленно, почти ошалело пробормотал мужчина, — Это просто шутка… Ну, тупая, согласен. — Блинчик… — прошептала она своё объяснение, — Сгорел. В воздухе действительно стоял запах гари, и сковорода на плите дымилась чёрным. Ну и черт бы с ней! Но Аня распереживалась всерьез, занервничала, подскочила, тонкие плечики дрожали. — Ну, уберем и поставим следующий, — Миша поднялся следом и крепко обнял девушку, ровными, успокаивающими движениями поглаживая ее по спине, — Делов-то. Пойдём, помогу. Момент был разрушен, и тревожные мысли вернулись на своё место. И чего Аня так взволновалась, аж расплакалась? Шуткой оскорбилась? Или и правда — глупая сковородка? В памяти один за другим выплывали похожие моменты, и все — за последние недели. То он вернется с дежурства, а она встречает в слезах. То она обидится на что-то, на что раньше бы никогда. То, просто так, становилась беспричинно нежной, то наоборот — требовала с ней не нежиться, убеждала не сдерживаться, словно что-то животно-плотское в ней просыпалось и требовало разрядки. Миша на это все смотрел до сих пор сквозь пальцы: ну, чудит, что ему, трудно подстроиться? В конце концов, у Ани приколов всегда было много, и он ко всему, кажется, готов был отнестись снисходительно. Но тревога не желала униматься, и теперь она была не про неизвестного мужика, а конкретно про Аню. И мысли сошлись на одном, разумеется — о чем ещё он мог подумать. — Ты такая ранимая в последнее время, — осторожно начал мужчина, приобнимая ее за плечи, одной рукой стирая с щёк соленые следы, — Плачешь из-за ерунды. Что с тобой? — Не знаю, — глухо отозвалась Аня, и, уткнувшись лицом ему в грудь, расплакалась опять. — Тише, милая, тише, — растерянно уговаривал он и, собравшись с духом, предложил, — Давай-ка сделаем тест. Она отстранилась, посмотрела, как на идиота: — Я пью таблетки. Это исключено. Миша закатил глаза: — Щербакова, ну ты же врач! И прикусил язык, чтобы не добавить: «чему там только в ваших медакадемиях учат». Это была их секретная кодовая фраза, позаимствованная давно у Ларисы Николаевны — старшей медсестры, ещё из Питера. Ане, видимо, было не до шуток: — Думаешь, я могла… Могла. Шансы, конечно, не такие большие, как при прерванном половом акте, но… Статистика-то есть. Со статистикой не спорят. — Ну, если и да, то что? — ласково улыбнулся он. — Я так не могу, — испуганно прошептала Аня, — Я не могу…сейчас. У неё, кажется, начиналась истерика: часто-часто приподнимались плечи, грудь тяжело вздымалась, она быстро хватала воздух сразу носом и ртом. Он среагировал мгновенно — слишком часто имел дело с эмоционально лабильными пациентами: — Расслабились, — ухватив ее за плечи, скомандовал мужчина, — Вдох. Выдох. Ещё раз. Обсуждать что-либо мы будем позже. Я, дурак, сказал тебе первое, что пришло в голову. Может, у тебя побочка от контрацептивов вылезла. Может, гормональный статус меняется. Может, нервишки нам нужно подлечить. Давай-ка решать проблемы по мере их поступления, хорошо? — Хорошо, — эхом отозвалась Аня. — Все, — он выключил к ебеням чёртову сковородку, и сразу же возразил на возможный протест, — Нам хватит того, что уже готово. Сейчас ты хорошо покушаешь и поедем к родителям. Завтра утром сделаешь тест. И, наверное, сегодня обойдёмся без алкоголя, да? Аня кивала уже на все, кажется, потрясённая настолько, что потеряла способность к диалогу — просто делала то, что он говорил. Присела на выдвинутый для неё заботливо стул. Послушно отпила из предложенной кружки чай. — Ешь, — ласково напомнил он, и сам тоже принялся за еду.