Секунда до совершенства

                               Светлые волосы смешно падали пучко́м на высокий лоб, пока голова была низко опущена. Глаза внимательно следили за клавиатурой, а резвые пальчики порхали по экрану, едва касаясь чувствительной поверхности. По губам елозил розовый язычок, слизывая остатки шоколада, а душа требовала продолжения банкета. Уже давно опустевший стаканчик одиноко стоял на краю стола, пока место за этим столом пустовало.       За дверью послышались быстрые шаги и светлая голова дёрнулась, откидывая чёлку. В кабинете появился офицер Чон и глянув на омегу, на его лице сразу появилась лучезарная улыбка.       — Не скучал? — прям как-то по-дружески спросил альфа и посмотрел, как парнишка откладывает телефон и уже в предвкушении смотрит на пакет с конфетами и на два стаканчика чая, — Ну-ка, держи, — и протянув ему пакет, сам же расположился напротив.       — А Вы не будете? — спросил омега и засунул любопытную мордочку в пахнущий кулёк.       — Нет, ты кушай, тебе нужнее, — ласково так сказал и сразу же в награду получил такую нежную улыбку, — И зови меня Хосок, лады? — и протягивает свою руку и смотрит, как омежка ему свою ладонь кладёт и тот только пальчики его зажимает в своей руке.       — Тэхён, — почти шёпотом отвечает.       — Ну вот, видишь, ты уже улыбаешься, — и снова смотрит, как омежка так мило краснеет и кидает взгляд на конфеты.       — Я просто очень сильно перенервничал, — и так мило выпячивает свой подбородок, в лёгком повороте головы, — И мне нужно много сладкого, — извиняющимся тоном ответил и развернул первую шоколадку.       — Вы, омежки, все любите сладкое, — легко ответил мужчина и отпил кофе.       — А вот и не все, — сказал и даже языком клацнул, что так рассмешило альфу, — Мой друг любит жгучую еду....       — Да ладно... Прям жгучую? — вроде и ведёт с ним диалог и видит перед собой взрослого омегу, но ощущение такое, будто он с мальчуганом беседу ведёт.       — Ага, ещё и перец сверху насыпает, — и так честно кивает головой, — А он и сам как жгучий перец! — добавляет омежка и улыбается и в этот самый момент из его раскрытого рта вываливается кусочек шоколадки, и паренёк так и подбирает её, облизывая пальчики, а Хосок почему-то к нему чувствует какую-то странную любовь – будто он перед собой видит не горячего омегу, а робкого младшего братишку.       — Так, может быть, ты меня с ним и познакомишь? — и подмигивает ему, когда мальчик плечами пожимает, — Зовут-то его как? — и уже предвкушает.       — Юнги, — запросто отвечает омега, — Только у него характер сложный, — будто сразу предупреждает омега и уже разворачивает новую конфету, — Ему нужен, у-ух какой альфа, — а сам показывает кулачок, — Чтобы его кто-то держал в ежовых рукавицах, — и так смешно шею втянул, словно его прям сейчас мог слышать его друг.       — Юнги, — альфа сразу пробует имя на вкус, — Так я попробую, вдруг у меня получится?       — Ну не знаю, — так запросто пожал плечами и посмотрел на телефон, — Кстати, нужно ему позвонить, чтобы он за мной приехал, — и потянулся за гаджетом.       — Зачем? Я тебя сам отвезу домой, — напросился в провожатые альфа.       — Не надо! Мне с ним безопаснее, — и так весело рассмеялся, — Он бесстрашный, как чёрт! — и хохочет, — Это его все боятся!!       — Прям так и все? — засмеялся мужчина, а сам уже и губы облизнул, — Люблю жгучих, с ними никогда не скучно! — и подмигнул, — А почему ты не хочешь позвонить своему альфе? — и вдруг такая метаморфоза с омегой случилась, будто доля секунды и его сознание перевернулось.       — Не хочу, — и сразу как-то сник, и опуская голову низко, а Хосок только заморгал ресницами, понимая, что затронул не ту тему.       — Ладно... Ты посиди, а я пойду проверю, что и как, и скоро ты домой поедешь, хорошо? — и вроде и не обидел паренька и на душе вдруг стало как-то противно.       — Мг... — только и мог ответить омежка, не поднимая головы.                         Мужчина вышел из кабинета и хлопнул себя по лбу,       – Бестолочь, — сам себе буркнул и направился по коридору и быстро свернул вниз, спускаясь вниз по лестнице и посмотрел на время и прикинул, минут так пять времени – ровно столько времени нужно омежкам, чтобы привести себя в относительный порядок.                          .....Пару метров осталось до кабинета и Чонгук застыл, прислушиваясь к тихому бубнежу. Разобрать слова было практически невозможно, но сам тембр голоса он сразу узнал и будто воришка он стал, и распахнув глаза, прижался ухом к тонкой фанере, открыв рот.       Бубнёж прекратился и стало настолько тихо, что в ушах появился свист. Он потянулся рукой к дверной ручке и, прикрыв глаза, глубоко выдохнул. Ну, правда, он чувствовал себя каким-то мальчишкой, что стои́т за стеной, в надежде услышать, как там омежки тайны рассказывают о альфах, и не только. И совсем не заметил, как к нему подошёл Хосок и точно так же приложил ухо к двери, прислушиваясь.       — И чё там? — шёпотом спросил он.       — Чш-ш... — резко ему ответил Чонгук и снова прильнул к двери.       Тот поступил точно так же, растопырив при этом глаза и прилип к двери, и ждал. Чего только?       — Ну и чё там? — снова шёпотом спрашивает.       — Да тихо ты, — шикнул на него Чонгук и только сейчас до него дошло, что они стоят вдвоём и прислушиваются, — Тьфу ты! — первым очнулся Чонгук и зло посмотрел на друга, краснея и фыркая, — Ты чего? — и опять шёпотом шикает, как партизан в засаде.       — Я ничего, а ты чего? — тут же вернул вопросом на вопрос, в той же тональности и, не найдя, что ответить, Чонгук открыл дверь и первым зашёл в кабинет, напоследок зыркнув на друга.       И так и опешил, когда увидел, как омежка, сидя на стуле с подогнутыми ногами, ну чем не кошечка, поднял голову, явно ожидая другого человека.       И как в его глазах огонёк засветился, а на лице полу-улыбка застыла и кажется, что момент поплыл...       Как тот самый огонёк в глазах по-другому гореть начал, как улыбка таяла и весь он подбирался, как маленькая улитка, становясь ещё меньше. И глаза стали такими огромными, а ведь и были, отнюдь, не маленькими. Как хлопал ресницами своими, а на щёчках бутоны расцветали. Как кадычок его в движении приходил и дыхание рваным становилось. И всё это Чонгук ясно видел, как и запах его мог почувствовать, что волнами по кабинету расходился и затапливал ароматом всё вокруг.       А Чонгук, как узник в камере смертника, вдыхал в себя этот запах и кажется, что навсегда им травился, отравляя и своё тело и теперь понимая, что совсем не спасло его то маленькое приключение, в закрытом кабинете, когда он дрожал, изливаясь густо на́ пол.       Всё тело его в струну превратилось и в пальцах так отчётливо ощутилось покалывание, будто иголками, и в глазах так горячо стало, а во рту будто пустыня явилась, пы́хая на него жаром. И глотнуть совсем нечего, будто ваты туда ему насовали. Только сзади ощутил, как друг его толкает вперёд и сам пройти хочет, но сейчас его и отодвинуть невозможно — как бетон стоит и не двигается. И кажется, что понимает Хосок, не глупый ведь, что видит самую, что ни на есть, истинность.       — Вы... — едва выдавил из себя омега, голосом охрипшим и лишь на секунду отвлёкся, чтобы взглянуть на вышедшего из за спины Хосока.       И глазки его вспыхнули по-другому, увидев уже, почти, друга.       — Как видишь, — стараясь ответить, как можно расслабленее, Чонгук заставил себя пройти в кабинет.       И так чопорно стал рыться на столе, изображая мозговой штурм и полную занятость.       А Тэхён глаз с него не сводил, пока тот стоял к нему полубоком, и хмурясь, жевал нижнюю губу. И какая-то глупая обида вдруг атаковала нежное сердечко, когда альфа его игнорировал и занимался своими, какими-то глупыми, делами. Разве сейчас это важно??       Он глазами щупал его, перебираясь по мощному телу, по бицепсам взглядом проходил и сумасшедшее желание немедленно попробовать его на ощупь, оккупировало сознание мальчика. Он встал, так босиком и оставшись, и на пол-шажочка двинулся вперёд, когда Чонгук повернулся и так вопросительно посмотрел на омегу. А тот уже и рот открыл, дабы спросить какую-то глупость, но наткнулся на его острый взгляд.       Да только, видать, тупость вперёд Чонгука и родилась и полезла на абордаж, и он взял ручку и лист бумаги, и с громким стуком положил на стол, отодвигая стул в сторону.       Скрип ножек по полу подействовал слишком раздражительно, и Тэхён резко вздрогнул, и глядел перед собой эту чопорную картину, так и насупился, губы поджав.       Вот и Чонгук покашливает, так нелепо причём,       — Напишите всё, что с вами случилось, и во всех подробностях, а потом мы и поговорим.       — И всё?       — А что ещё? – и отвечает как-то слишком спокойно и даже отстранённо, сам же при этом гадкую слюну сглатывает.       — Нет... Ничего... — отвечает тихо мальчик и сникает, как цветочек без влаги.             Глазами только захлопал, отгоняя непонятную обиду и сел за стол, не преминув подложить согнутую ногу под попу. Взял ручку и просто пялился на чистый лист бумаги, а в голове пустота, прям как на этом белом и бездушном пятне перед глазами.       И что ему писать?       Объясните ему, кто нибудь!!       Что он такой глупый и злой?? Что ему сейчас не это нужно? Не писа́ть эти глупые буквы, а... А что он сейчас хочет? И признаться стыдно и губы почему-то чешутся безбожно... Их бы да разодрать сейчас в кровь, а лучше... Лучше почувствовать что-то другое на них, и он краснеет так яро, хоть блины пеки на нём, ну ей-Богу!                   ......А Чонгук как-то давно Лувр хотел посетить... Глупо, правда? Господи, ну конечно же, причём тут Лувр???       Но он сейчас едва шею не ломает, чтобы не свернуть её преждевременно и то, что в памяти так долго хранил, лелеял, сейчас пялится на него. И ему бы сейчас всё бросить и стоять в очереди, дабы любоваться творением самой той матери природы или родителей-кулинаров, что однажды зачали это произведение или шедевр или два в одном. А ещё ему хочется подобраться поближе и во все глаза глядеть на него! И так, вроде и шуточно пялится, и пусть бы все смеялись с него, с дурачка! А он бы так и каждую родинку в себя впитывал, глядя на холст, пока не ослепнет. Ведь Тэхён этот... Он и правда, словно сияет всеми красками! И как только этот художник не сошёл с ума, выполняя мазок за мазком, применяя разные техники рисования? И каким таким секретом колдовским обладал он, мальчишка этот, что так заводит, с пол-оборота, такого сильного мужчину? А может быть, он просто сейчас лишён сознания? Хотя нет... Себя чувствует, что стои́т на своих двоих и не падает. Только куда понесло-то, Господи?       И он заслуживает быть в центре внимания Чонгука, правда-правда, он сияет и понимает, что где-то внутри грядёт катастрофа. И сейчас она, в этом облике своём человеческом, сидит перед ним, точнее немного сбоку, а Чонгук, как идиот, честное слово, так занят!       Ну прям так занят, что уже и не знает, чем руки занять свои, только бы таким дурачком себя не чувствовать! А ему лишь бы да ловить взглядом его малейшее движение и слышать его дыхание, что так и замирает на эпидермисе таких, наверное, сладких губ. И слушать щебетание его бесконечное на ушко, чтобы волосы дыбом, да по всему телу, да чтобы душа упала на дно колодца... И наблюдать оттуда, как он весь светится.       А может быть, он просто забыл, как это, когда рядом есть его личное вожделение. И когда он стал таким, что нужно заново учиться завоёвывать для себя своё же? И ему сейчас так и хочется ляпнуть, что влюбился в этого мальчика с того самого первого взгляда, на парковке, рано утром или поздно ночью.       Но сам себе усмехается, ведь такое только в книжках бывает, и в дорамах для омежек, а может...       — А что писать-то? — голос низкий, вырывает его из дум и Чонгук поворачивается, и как хорошо, что держится за край стола.       — Что? — оглядывает его и поворачивает голову в сторону друга, а тот только на этих двоих пялится и улыбку так и прячет, а потом плечами пожимает и головой так вертит, в незнании, и какие они сейчас оба прозрачные.... Вот прям бери и мысли их читай!       — Я, наверное, пойду, — и голос его тихий, кажется, без внимания остаётся, — Схожу я... Мне там надо... — и кому Хосок сейчас говорит, его походу никто и не слышит и даже не обращают на него внимания.       И смешно должно быть, да только становится не очень весело и совсем чуть-чуть завидно, правда, совсем чуть-чуть... Неслышно выходит из кабинета, бросает последний взгляд и оказывается в пустом коридоре. В таком же пустом как и его сердце, и улыбка тает на лице, и даже плечи опускаются. И такая тоска его пробирает, что... Ну, он же не кисейная барышня, чтобы смотреть на дождь и плакать? А так и хотелось бы.       Какой-то шум слышит внизу, что эхом расходится по отделению и вздохнув, заставляет себя переключиться на работу. А внизу уже и крики слышатся и кажется, что там целая банда террористов оккупировала полицейский участок, а шум только-только нарастает.       — Да что ж это такое? — бурчит себе под нос и уже идёт по коридору, а внутри сердце от чего-то трепещет, как ненормальное, — Я домой сегодня пойду когда-нибудь? — снова у тишины спрашивает, а ноги уже несут его вниз.                                     ***                   — Так! А ну-ка, в сторону быстро, (пшёл вон, щенок) — слышится крик охранника, — Или мне подмогу вызывать нужно? — но грубость не дала своих результатов и по-видимому таки придётся вызывать кого-то на помощь, — Да что ж сегодня, все белены́ что ли объелись? Или озвери́на напились? — уже кричал охранник и нажал на красную кнопку под столом.       — Немедленно пропустите меня туда! — хрипел непонятный голос, когда Хосок уже огибал последний пролёт лестницы, — Сейчас же, — и голос на крик перешёл.       — Послушайте уважаемый! Отойдите к стене и подождите, когда придёт следователь и тогда скажете ему всё, что Вас так интересует! — кто-то кашляет, прочищая горло, — И успокойтесь, наконец-то, пожалуйста, в конце-то концов!! — и снова кашель и сбитое дыхание, — Сколько мне можно повторять? — уже хмуря брови вещает служивый и поправляет упавшую чёлку.       — Что здесь происходит? — голос красивый и низкий раздаётся за его спиной и солдатик, кажется, выдыхает от бессилия, — Почему кричим? — обращается ко всем.       — Да вот, — шмыгает носом парень, — Все какие-то бешеные сегодня, — и кидает злой взгляд за стекло, — С какого только зверинца их повыпускали? — и смотрит туда, — И вроде омега, а матерится похуже уголовника!! — фыркает парень и садится на место, зыркая на неугомонного паренька.       — Я слушаю Вас, — и альфа переходит через вертушку.       — Впустите меня туда или, ей-Богу, я не ручаюсь за вашу сохранность! — первое, что слышит Хосок в свой адрес и застывает на месте, как соляной столб! — Вы оглохли или что?       — А ну-ка хватит орать!! — и как теперь уже и солдатик осмелел, при виде старшего офицера.       — Ой, да я вообще, с тобой не разговариваю, заткнись! Сядь там в своём скворечникие и сиди, не высвечивай оттуда!! — от такой наглости парень не ожидал и резко встал со своего места.       — Слышь, ты, мелочь пузатая! — закипеть чайником ему не дали, прервав перепалку.       — Так, а давайте-ка, мы все успокоимся и поговорим, как нормальные люди! Как почти цивилизованные люди, — теперь уже Хосок становится на позицию переговоров и смотрит на обоих, пытаясь контролировать их пыл, — А теперь, объясните мне, что здесь происходит? — обращается к невысокому и щуплому омеге, — Вы бы присели и успокоились...       — Вот только не надо меня сажать и успокаивать, — прорычал этот маленький и миленький представитель нежного пола, только рот бы ему сполоснуть от сказанных гадостей.       — Вот, — оглашается солдатик, — Я же говорю, что он бешеный!       — Ты смотри, ты снова подал свой голос? Может заткнёшься? — снова зарычал омежка на колкость солдатика и Хосок теперь повернулся к нему и жестом приказал успокоиться.       — Вот сам и затыкайся, не у себя дома! — снова отозвался тот из-за вертушки.       — Я сейчас, тебя сука, бутылкой вырублю, — теперь уже и угрозы пошли.       — А вот это зря, — тут же парирует Хосок, — Не там Вы находитесь, молодой человек, чтобы угрожать офицеру, — и немного голос повысил и кажется, это охладило пыл и омега, только сейчас понимает, что и бутылок поблизости и нет и как-то глупо смотрит на свои пустые руки.       — Так и бутылки у тебя и нету! Чем пулять-то собрался? — снова оживает солдатик, провоцируя омегу.       — Так и нехуй делать, пойду и куплю тогда тебе и пиз....       — А ну-ка, оба!! Рты закрыли!!! — теперь уже кажется и Хосок теряет терпение, и как ни странно, но это сработало и они так и разошлись в стороны и замолчали.       И только в ушах ещё стояло эхо от их криков и зыркали они друг на друга, как два огромных жука, готовых вот-вот, в любую секунду кинуться в драку!       — Устроили тут цирк, — вроде и не кричит, но от его тембра оба забились в разные стороны.       Омежка и сам был шокирован, что кому-то удалось его так легко усмирить и он сел, ручки зажал меж коленок и просто пялился на офицера, когда его хмурый взгляд и при всём этом ещё и харизма, действовали на него, как противоядие, и так невинно хлопал глазками, рот приоткрыв.       — Вот так, — Хосок, как умелый дирижёр, стоял и смотрел по сторонам, как служивый оправившись, сел на своё место, а маленький омега пялился куда-то в стену ошарашенными глазами, будто его только что огрели о стену и засунули парное молоко, где тепло и уютно. И кажется, что всё тело расслабилось и стало каким-то неподъёмным, но приятным.       Он смотрел на высокого альфу и во рту слюна собиралась, как от сладкого десерта. И в самый раз бы, да обожраться сладкого, до боли в зубах, и только и нюхать этот запах жжёного сахара, что он так часто делал дома, в ложке над плитой, пока родители не видели.       — И чтобы не звука – оба! — и как строгий воспитатель в садике, снова зыркнул на обоих, — Как дети, ей-Богу!       — Ага, а чё он первый начал? — опять начинается?? И офицер зыркнул на служителя закона.       — Вы не в песочнице! Или таки да? Как школота́ себя ведёте! — Хосок крутанул шеей, зыркая то на одного, то на второго.       Ну, а почему как? Ни солдатик, ни омега не были уж такими и взрослыми, и так и подумал альфа, так не дай Бог, оставить их одних тут! Так они и управление по кирпичику разберут!       Невероятно, но целая минута прошла, а здесь всё ещё было тихо, и даже ему, бывалому следаку, не по себе стало.       — А теперь давайте и с Вами поговорим, — омежка услышал возле уха голос, такой мягкий, как вата, как облачко, что так тихо вливался в его уши, а потом и в сознание, и растёкся патокой по конечностям, — Что у вас случилось?       — Там мой друг, — так тихо и размеренно сказал и лениво перевёл взгляд туда, за вертушку, — Там, — и снова лёгкий кивок головой.       — Какой друг? Есть у него имя, у друга Вашего? — в той же тональности спрашивает и альфа.       — Есть, — как заворожённый, отвечает омежка и совсем не замечает, какими глазами на него смотрит солдатик, будто опасного хищника усмирил опытный дрессировщик, —Тэхён, мой друг, он мне звонил, — с расстановкой отвечал, будто возле доски стоит и переводит взгляд на альфу и так просто пялится на красивого мужчину.       Не стесняясь рассматривает его лицо, спотыкаясь на губах и только сейчас видит, как ему эти самые губы улыбаются. И лицо омеги становится мягким и приветливым.       — Значит ты и есть тот самый его друг? — и альфа улыбается, обнажая белые и ровные зубы.       — Ага, — просто отвечает, лишь спустя несколько секунд и взгляд омеги концентрируется и брови непроизвольно хмурятся и он так смешно хлопает глазами и губы дует.       А Хосок кажется и плывёт от такой метаморфозы.       — Он здесь, здесь, — так просто отвечает ему мужчина, — Пошли, — и встаёт с места и Юнги сам не понимает, как альфа протягивает ему руку, а тот и не против совсем.       Сам кладёт свою руку в его ладонь и пару секунд омежка так и пялится, на это соитие их пальцев и ладоней и улыбается. Да, улыбается, так по-настоящему и щёчки его краснеют и Хосок ведёт послушного и тихого мальчика и проходит с ним через вертушку и ведёт за собой и понимает, что ему уже не хочется домой...       И не видели совсем они сопровождающего их взгляда, когда молодой солдатик покинул свой пост и так долго смотрел им вслед, будто приведение увидел и очнулся сразу, как только телефон на коммутаторе зазвонил.             ...Медленно два человека поднимались по лестнице. Словно не первый раз они идут вот так, рядышком, рука об руку и Юнги совсем забыл, куда они шли и просто едва слышно топал с ним в ногу, пока кажется, альфа никуда не торопился.       — А мы куда? — только лишь рот открыл.       – Тихо, — и подставляет палец ко рту и видит, как паренёк сразу замолкает, заворожённо глядя на мужчину, — Не шуми, видишь, тут никого нет, значит веди себя тихо, — и смотрит, как омежка кивает головой и нотки сомнения прорастают в сознании мужчины.       А может быть Тэхён говорил не про этого паренька? Вот, какой же он послушный, ласковый, как котёнок! А тот ему говорил о каком-то перцовом характере. Странно... И открывает перед ним дверь, вперёд себя пропуская. Омега послушно садится на диван и оглядывается — а Тэхёна-то здесь тю-тю.       — Ну и зачем мы сюда пришли? — альфа сразу улавливает волнительные нотки, — Где Тэхён?       — Он сейчас в другом кабинете пишет заявление, — Хосок сел напротив и сложил руки в замочек оперевшись локтями в колени, — А мы не будем им мешать, хорошо? — и смотрит на мальчика, как в его мозгу загрузка происходит и он улыбается, — Может быть ты кушать хочешь? — этот вопрос, как ему показалось, лишним был и омежка весь собрался, как паучок, лапки свои подобрал, голову наклонил и как-то изподлобья посмотрел.       Взгляд поменялся. С послушного и мягкого на колючий и такой раздражённый.       — Я сюда не жрать пришёл! — внезапно зашипел и сейчас Хосок, кажется, понимает, что вот он, настоящий Юнги!       Друг, с которым никогда страшно не бывает! И кажется, что влюбляется, вдыхая его запах. Такой, вроде бы не яркий и не приторный, а нежный и мягкий, сливочный, как мороженое, но только совсем не подстать такому колючему характеру.       — Немедленно отведите меня к нему или я сам его найду! — и вот уже смотрел на него злой волчонок и Хосок почувствовал, как слюна во рту собирается, как будто увидел он что-то сладкое.       Именно это ему нравится, эта сумасшедшая метаморфоза! Всего-навсего одна секунда от милого котика, до милой стервы! И неожиданно он понимает, что в паху потяжелело и в самый раз бы да прикрыться, да только не успевает он, как эта мелочь бросается к двери и одним толчком открывает дверь ногой! Подумать только! И как только Хосок успел подхватить его лёгкое тело и дежавю его накрыло! Когда он точно так же, час назад, тянул его друга! Только теперь вопрос в голове нарисовался — кто с кого берёт пример?       И мысль-то шальная и смехом он заходится, когда этот мелкий человечек машет ручонками и пытается вырваться из сильных рук.       — А ну-ка, пусти меня, падло!       — Ох, какие словечки ты знаешь, — подначивает его, а сам сдерживается, дабы не облапать его беспардонно.       — Пусти меня, скотина! — продолжал вопить омега и трепыхался в руках офицера.       — Да успокойся ты, истеричка, — первое, что пришло на ум, — Угомонись,твою мать!       — Вот я только развернусь, сука, я тебе глаза выколю, сволочь!!!       — Да что ж ты такой матюкливый, а?? — альфа уже держался, чтобы не скрутить этого мелкого матерщинника в бараний рог, — Не-е, ну ты меня достал! — теперь Хосок уже потерял терпение и без труда развернул его к себе лицом, прижимая мелкого к стене, зажимая его своим телом предотвращая любое движение, — Заткнись, сука, — рыкнул в самые губы и их же накрыл жадным поцелуем и только парень успел глаза распахнуть, что-то промычать в чужой рот, когда почувствовал жар на губах и во рту.       Кулачки в ход пошли и плечи альфы претерпевали комариные бои, пока ноги омеги смешно не могли достать до пола.       Рвения становились менее ярыми, мычание переходило в какой-то ломаный стон, а руки... Руки его слабели и в какой-то момент они замерли и опустились на широкие предплечья, охватывая объёмы бицепсов и кажется, что крышу повело. И сносит её сейчас от эмоций, что вихрем ворвались, вместе с поцелуями. Мужские руки всё трогали и трогали худенькое тело, под ладонями плыли нежные изгибы и такой плоский животик и дикое биение чего-то, под самыми рёбрами. Пальцы медленно перешли на шею, где кожа порцулановая и почти прозрачная и ненормально белая и кажется, что хрупкая, как хрусталь. Желание узнать его, распаливалось внутри огромным комом. И мужчина ощутил, как сам мальчик принял инициативу в свои руки и уже проявлял агрессию, кусая мужские губы и всё сильнее впивался в чужой рот, и так захотелось намного большего, захотелось до горечи, до жара, до боли и плевать, что только что познакомились они! Ему правда плевать на чужое мнение, но сука, здравый смысл, блядь...       — Дыши.. дыши... — только и услышал омега, когда едва-едва отстранился от альфы, — Я ведь не насильник, мальчик, — и сам жарко дышал в опухшие губы.       — Сука, — прилетло от Юнги и он зло посмотрел на мужчину, — Иди ты на хуй, понял?— и откуда сейчас столько злости в нем?       Хосок попытался обнять и прижал немного сильнее, чем хотелось бы и почувствовал, как омежка возбуждён, как сжимает он худенькие ножки и только сейчас он вдохнул запах, что окутал их, и таким он был гармонирующим, сливочный пломбир и жжёный карамель.       — Убери от меня руки, нахуй, —чуть не плача завопил омега и оттолкнул альфу.       Сам того не понимая альфа отстранился и посмотрел, как паренёк мял в руках край блузки и жевал свои губы.       — Ты понял меня? — и пыл куда-то его начал пропадать и жалость в глазах и смятение, а Хосок смотрел на него, как на наваждение, и, сглатывая комок в горле, прошептал, будто голосом не своим.       — Выходи за меня, — и смотрит, как лисьи глаза мальчишки становятся круглыми.       — Ты... дурак..? — с какой-то обидой, почти шепчет и отступить бы, да некуда. Сзади стена, будь она не ладна!       — Адрес, — хрипящим голосом продолжает Хосок, игнорируя грубость, — Где живёшь, адрес? — снова повторяет альфа безапелляционно и смотрит, как на глазах омеги слезы появляются, — Или ты сам говоришь мне или я пробью, мне похуй, — и не замечает, как сам так легко перешёл на его язык общения.       — Я не хочу, — шепчет омега забито и закрывается весь, обнимая себя, — Я не могу, — ещё тише говорит и голову низко опускает, — Не надо, — и на плачь переходит, а Хосок смотрит на него и душа разрывается, что с его омегой творится такое и то, что он его омега, он даже и сомневаться не хочет и мысли такой не допускает.       И первое, что слышит, это тонкий писк мальчишки, когда лбом прижимается к его лбу.       — Я не знаю, что тебя так беспокоит, но у меня от тебя крышу сносит, — на этих словах омега вскидывает на него заплаканный взгляд, — И если тебя что-то пугает во мне, то это напрасно, я тебя никому не отдам... И в обиду не дам... — и в подтверждении слов качает головой.       — Меня не ты пугаешь, — так печально улыбается мальчик, глядя на мужчину, — Мне похуй! — почти выкрикивает и выплёвывает ему в лицо грубости и опускает голову, — Я сам себя пугаю, — шепчет и закрывает лицо руками, а в груди, как в железной клетке, так и трепещет и о прутья бьётся, маленькая такая птичка и не знает, то ли от счастья ей песни распевать, то ли слезами заливаться...       И вздрагивает, когда тёплые руки ложатся на его плечи совсем в другом касании, не в диком, не в жарком, сносящим с ног и выбивая почву. А в таких, куда хочется зарыться и забыть всё то, что гнетёт душу. Да... И даже такой, как Юнги, может быть ранимым.       И его так осторожно прижимают к себе, чувствуя какую-то боль, на ментальном уровне. Руки медленно сползают вниз, не переходя черту, и обвиваются вокруг тонкой талии.       — Ну чего ты, — тихо-тихо шепчет мужчина, почти на выдохе и Юнги позволяет ему зарыться в своих волосах и всхлипывает, неожиданно выпуская из груди рваный выдох и отходит в сторону, совсем чуть-чуть, но его сильные руки удерживают на месте.       Юнги мотает головой и руками упирается в широкую грудь, пытаясь лишить себя чужого присутствия, но это только лишь усугубляет ситуацию и его прижимают сильнее. Хосок просто прикрывает глаза, и голову вверх поднимает, когда маленький мальчишка так сильно прижимается к мужскому телу, вопреки своему желанию убежать.       Или просто ему так не хватает кого-то, кто сказал бы ему, что он просто омежка, маленький и хрупкий, и может быть пора уже скинуть с себя то, что надето, как самим собой, так и навязано обществом. Хотя, Боже мой, разве он будет слушать чьи-то глупые домыслы?       И прячясь за своими стенами, он немного вздрагивает, когда чужие губы прикасаются к его уху и горячее дыхание воспламеняет внутри, так давно остывшие угольки и чувства, и сладкую тяжесть внизу живота, которую уже и забыл, наверное. Юнги глаза закрывает, позволяя ресницам сомкнуться и сам того не понимая, теряет стон и теряется сам, будто тает под сильными руками. И туман наваждения оседает под ноги, и глупое шестое чувство вопит о том, что этого нельзя допустить, только не сейчас и не с ним.       Глаза на него поднимает и включает в себе того самого Юнги, которого обычно боятся и не любят. Того, кто кусается похуже бешеного пса и пускает яд по венам. И смотрит недоумённо, когда взгляд напротив не меняется совсем.       — Ты чувствуешь мой запах, — смотрит в самую душу, выворачивая её наизнанку и наклоняется к самому уху и Юнги жмурится, чувствуя, как лёгкая щетина проходит по щеке, — Чувствуешь ведь, я вижу...       — Не надо, — надрывно так шепчет и просто толкает от себя мужчину, закрываясь от него.       Пару шагов и альфа отходит от него, на безопасное расстояние, пока омега волчонком смотрит на него исподлобья, а от дикого и жгучего желания вернуться к человеку, которого только что узнал, темнеет в глазах. И мысли улетучиваются, а тело тянется к нему, так и тянется...        — Юнги, — шёпот в тишине кабинета гремит звуком кнута и Хосок шаг в его сторону делает.       — Не подходи ко мне, — шипит и рычит омега и в стену снова вжимается и глазами ползёт по глазам этим, по губам красивым, по мощным окатам мышц.       Видя, как зажимается мальчик, Хосок снова отходит в сторону, давая ему свободу от себя.       — Прости, — шепчет извиняющимся тоном и отходит ещё на шаг, но... — Юнги, — и омега вскидывает на него испуганные глаза, в которых, как показалось, горела надежда, — Не жди, что я тебя отпущу просто так, — и аплодирует себя мысленно, увидев, как омега расслабленно выдохнул.       Хосок отходит ещё на два шага и оправляясь, наклоняет голову, указывая рукой на дверь.       — Я отведу Вас к вашему другу, — прозвучало холоднее, чем хотелось бы и это вернуло Юнги на землю, и иглой укололо под лопатку.       А на языке так и вертелось что-то колкое, но он промолчал, молча подошёл к двери и прислушался. Только размеренное дыхание за спиной и отдалённые звуки и непонятная обида обволокла его, будто облаком.                                     ***       Рука дрожала, когда ручка выводила слова быстрым и корявым почерком. Его почти аристократическое лицо менялось по мере того, как он переносил свои мысли на бумагу, которую будут перечитывать не единожды. Длинными пальцами он водил по волосам и часто заправлял мешающую прядь за ушко. И этот, с виду простой жест, вызывал внутренний трепет и Чонгук смотрел, украдкой, как мальчик поджимает губы и как щёки его становятся пунцовыми.       О чём Чонгук сейчас думает, когда хмурится и хлопает ресницами, пока в мыслях сидел тот, кто ручкой скрипел по белому листу. Альфа отвернулся к окну и уставился на небольшую улочку с односторонним движением и пару светофоров, что украшали её в начале и в конце. Припаркованные машины стояли неровно и собака юлила между ними. Всё это он подмечал и сам не понимая зачем, лишь бы отвлечь себя от жарких мыслей. А внутри опять всё тесно. И член снова больно упирается в грубую ткань формы и совсем не замечает, как пытливый взгляд ползёт по нему изучая и запоминая.       И что?       Только мужикам можно, что ли, пялиться? Тэхён ведь всё чувствует. И то, как смотрел на него лейтенант, по-партизански и как взор отводил и ненароком поправлял портупею, хотя она была относительно свободна. Да-да, это он тоже заметил! И льстило ему, чёрт побери! Взгляд перевёл на часики, замечая, как время неумолимо уходит, а мысли теряются и растворяются, как туман.       И он, уже не стесняясь, поднимает голову и просто смотрит на мужчину, что так внимательно что-то там рассматривает, как будто бы ему здесь скучно...       Он в руках зажимает ручку и грызёт самый кончик и нахально любуется чужим телом. Ну а что? Мальчик он взрослый может и посмотреть, а ведь и есть на что...       Высокий, статный, стройный, взгляд орлиный, устремлённый куда-то вдаль и этот огонь в чёрных глазах, будто там магма бушует. И внезапно краснеет от своих мыслей, понимая, что его нежная сущность так сильно хочет быть подчинена этому альфе.       А у самого мальчишки и в горле пересыхает и уши краснеют безбожно, и по телу волна жара прокатывается. Он глаза опускает и смотрит на свою писанину и хмурит брови. Смотрит на почерк свой и губы сжимает и собраться не может и внезапно роняет ручку.       На звук офицер поворачивается и смотрит на омегу долгим взглядом, будто на провинившегося ученика и сразу отходит к стеллажам, что напротив, и на всю удачу, там нет зеркал, чтобы за ним подглядывали!       Тэхён наклоняется и видит, как это мерзавка укатилась под самый стол, под самый его край, и ему до неё не добраться просто так! Тут нужно квест пройти целый, лишая себя спокойствия! Он осматривает зону действия, так сказать, что-то прикидывает в своей светлой головке и идёт на абордаж!       Немного спускает бёдра со стула и ножкой тянется туда, чтобы дотянуться до ручки, но острый носок туфельки только медвежью услугу для него делает. И она, дрянь такая, откатывается ещё на пару-тройку сантиметров, а для Тэхёна это, извините-простите, пару-тройку метров!       Он ко́сится на занято́го мужика и наверное бы в самый раз, поблагодарить нужно Богов каких-то, что тот не смотрит, и стонет едва слышно...       — Сучка...       Ну его же никто не услышал, правда же?       И снимает туфельку и босым большим пальчиком тянется к ней и, о Боги, у него получается!!! Тоненькое рёбрышко ручки приятно так прильнуло к коже и омега почувствовал такую эйфорию и радость маленькой своей победы.       — Ну давай же, давай, — сам за себя так тихонечко болеет, а ему бы ещё и флажок в руке подержать, да помахать им на радостях, и снова тянет её, подлючку такую и она, наконец-то, подчиняется, и он одним махом её подсовывает к себе и теперь можно её уже и поднять!       Тянется под крышку стола и так плавненько стекает вниз своим гибким телом, наконец-то подхватывает её рукой и светится, будто сдал экзамен на отлично!       И на радостях, блин, так и попятился назад, не рассчитав для себя пространства!       Ну он же не инженеришка там какой-то, в конце-то концов, чтобы у него в голове всякие там формулы и функции графиков рисовались сами собой, как в мультиках?       Вот и не подрасчитал, чутка...       И как бьётся о самый край стола! И больно ж-то как...       — Ой, блядь... Сука... — жалобно ойкает и скулит и вылазит оттуда, раскрасневшийся, как после баньки!       Затылок от удара болит и ноет и волнами боль прошибает! И как панацея от всего, словечки такие жгучие из него потоком и ринулись! Не, ну а шо?? Тут даже психологи на его стороне будут!!       Они ж так советуют — не держи в себе! Если хочется, то можно! Вот ему захотелось и моглось! И ещё как моглось!       И негромко так покашливает после тирады матюкливой, дабы завуалировать словечки жгучие, и заодно и прогнать жар с тела и души и вздрагивает, когда слышит.       — Всё?       — Чего? — спрашивает так и смотрит на него, невинными такими глазками и хлопает ими так и хлопает, и так и хочется спросить, — А «всё» — это «что»?       К чему это собственно? Что ручку он достал или что? И переводит взгляд на свои сочинения, а там... Там два абзаца, корявеньких таких и ни о чём существенном не сказано.       И он взгляд так несколько раз с листика да на мента, туда-сюда, туда-сюда, а толку-то ноль! Само-то ничего не напишется! И он, будто вокруг него все слепые, берёт так листик этот и тянет его со стола так, незаметно, как бы... А потом и под столом свернул несколько раз и всё это время взгляд не отводил от этого мента, что следил за каждым его движением, глаза прищурив. И омежка ему так бровками типа,       — Что? И тот ему,       — Что?       И всё, что может Тэхён, это закатить глаза, так театрально, цыкнуть, чтобы яйца в всмятку сами смялись...       — Я заново напишу! Потом, — бубнит, как ребёнок и тушуется и взор на новый листик опускает, а офицер этот смотрит на него, а у самого глазки так и стреляют, так и стреляют, и вроде бы как рассмеяться хочется, да только он себя едва сдерживает, чтобы не прыснуть.       Лишь бровями играет, да вскидывает ими, как мячиками, пинг-понговыми.       А Тэхёна так и подмывает гадость какую-то ляпнуть! Вот так бы и ляпнул и не выглядел бы глупо! Вовсе нет! А вот эксцентрично — да! И пальчик так вверх и чтобы запомнили, олухи!       А альфа изо всех сил из себя строил строгого стража порядка, хмурил брови и смотрел на омегу,       — Когда потом?       — Когда-нибудь! — так и ляпнулось! Само!       — А мне когда-нибудь не нужно, мне сейчас нужно! — говорит сухо и чёрство, а Тэхёну даже обидно от такого тона! Вот же мужлан в форме!       — А мне домой вообще-то нужно! — и откидывает со психом ту несчастную ручку на стол, как капризный ребёнок, ту самую ручку, за которой он так долго и далеко лез, — У меня дела́ между прочим есть! — и рывком скидывает чёлку со лба и так дерзко смотрит на мужчину.       — Какие такие дела? — и в глазах альфы молнии так и стреляют!       А Тэхён от такой его наглости даже цепенеет на несколько долгих секунд.       — Кошку, не иначе, с дерева снимать? — и так и подливает масло в огонь и смотрит, как это творение краснеет на глазах, как паровоз!       Ещё чутка и дым пойдёт с ноздрей!       — А может и кошку, Вам какая разница? — парирует легко и смотрит с вызовом, а Чонгук едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.       — Так я и подсобить могу, опытом-то поди обзавёлся уже, — и улыбка на лице появляется наглая такая!       — П-под-с-собить? — и так смотрит, бровками хмурит, — Это что? — и слова такого не знает, но с вызовом так и смотрит.       — Помочь, то есть, – объясняет ему это слово, пока сам чего-то там жуёт во рту.       И Тэхён себя таким дурачком чувствует... Отворачивается резко и прикладывает к лицу ладошки и обернувшись, кидает взор вопросительно на этого... этого... Как там его...       — А Ваше имя... Я... забыл что-то, такое никакое имя, — и побольнее бы да цапнуть, да только этот нахал всё стои́т и лыбится.       — Так и не мудрено, что забыл! Там и думать-то особо нечем, там ветер гуляет, вместо мозгов!       — Чего? Какой ветер? — и пыхтит так и пыхтит!       А ведь гад же, да? С ним так ещё никто не разговаривал! И выдаёт умнейшую мысль.       — Зато мысли всегда свежие, от свежего воздуха, вот здесь, — и стукает себя пальчиком в висок, — И не завониваются, как у некоторых! — и языком так — клоц, типа – схавал?       Рюкзачок свой за плечи закидывает, так пафосно, уже раз так сто делал и всегда на «ура» выходило!       Да только именно сейчас его это умение и подкачало!       И вот одна рука влезла, а вторая... Как на зло решила испытать его терпение! И так пытается и эдак! То в кровь, то вкось! А попасть никак не может!       — Ой, да и не надо! — сам себе говорит и со психом снимает его и вешает на одно плечо, за две лямки.       — Помощь не нужна, ли? — офицер голову в сторону наклоняет, издевается, ну издевается же, гадина!       — А вот и не нужна! — и омега головой трясёт так важно, как павлин и дёрнув плечиком, проходит мимо, задев того «совсем случайно», этого чёрствого человека!       — Ой-ли, — парирует альфа и язык за щёку толкает и губы лижет свои, аж тошно, ей-богу и Тэхён срывается от такой наглости и сам толкает его, чтобы отошёл в сторону!       Только эти бетонные мышцы и не двигаются и отпора-то и не видать! И это так становится обидно, что он слабак, что ли какой-то? И снова его пихает, что есть силы, а этот дурак только и усмехается.       — Ручки-то не порань, ушибёшь только, как я погляжу!       — А ты и не гляди, — сразу отвечает омега и отходит на безопасное расстояние, — Тоже мне альфа-самец!       Прям так и выстреливает.       — Вау... Прям так и самец, — и снова этот язык за щекой, а потом и язык по губам лезет. Вот прям изводит его, паразит! — А ты прям самочка, да?       — Чё??? — так и пищит Тэхён, вскипая от наглости такой!       А сам позорно ощущает, как хотел бы так и примерить на себя роль этой самой самочки и растаять в этих руках, да под этим телом жарким...       — Да я... Вообще-то... Я... У меня есть альфа... И я принадлежу ему и я не позволю, — и как на зло, в голове всплывает образ того, с кем уже так долго...       Только не кстати его вспоминает, так не кстати... Ну как так?       И болью какой-то сразу прошибает от утреннего инцидента и Чонгук замечает в нём эту перемену, как у мальчика губы дёрнулись, как они немного вниз сползли от обиды, как в глазах потемнело на миг и у самого в сердце кольнуло.       И дикое желание подойти и запретить двигаться и кричать и ручками этими тонкими лупить, и заткнуть его на особый манер.       В голове у омеги всё перемешалось в одну сплошную кашу. Он и уйти бы, да ушёл и остаться его тянет, так безбожно тянет! И вроде сказано всё, но и недосказано-не-высказано и так и топчется на месте, как малыш! И в самый раз ножкой так топнуть, раскричаться и уйти, но держит что-то... Держит его, чёрт его дери! Будто он на обрыве стоит и секунда до прыжка и дыхание рвётся, от несуществующего потока воздуха!       И шаг в сторону делает, такой неуверенный и сразу обратно. И уйти, гордой птицей, высоко голову вскинув, только не получается как-то!       И нет сил бороться с этим чувством непонятным и к своему дикому стыду понимает, что не сможет слезу удержать...       А она и вырывается на свободу, да по щёчке пунцовой катится и вслед за ней и вторая и третья... И как же хорошо, что нежному полу не нужно объяснять, почему вдруг плакать захотелось! Вот захотелось и всё тут! И он с усилием воли старается взять себя в руки, только руки эти трясутся сейчас, как паутинки на ветру.       Только сейчас до него доходит, что этот мужик уже и не улыбается вовсе, глядя на него во все глаза. И такие огромные эти глаза его, переживание в них так и плещется, и топится омежка несчастный в этом запахе, что от альфы сейчас исходит.       Тот самый его любимый запах травы и опилок свежих, и так и закопаться бы в нём, от обиды, чтобы пожалели его...       И не сразу омега соображает, что сильные руки его к стене прижимают, и эти очи ясные в самую глубь его души смотрят.       — Э-эй, ты чего, малышка..? — и зачем он шепчет ему, так проникновенно, что в самый раз бы и правда разреветься можно и снова толкает его, и на этот раз альфа отходит, всего-то на пару шагов, чтобы дать ему пространства.       А Тэхён стоит и пялится перед собой и кажется, что руки и ноги окаменели, и даже пальцы не сгибаются. И сердце вроде бы и билось, кровь качая и гоняя её по артериям, а ему кажется, что внутри всё горит, всё разгорается! И надо же такому случиться, так неожиданно, рюкзачок его с плеча так и падает, как кирпич, и он не успевает подхватить его, руками этими деревянными и пищит от возмущения!       Зыркнув на мужчину обиженными глазами, что нет бы, да помог, сам наклоняется, так косо-криво, а у альфы и мозг плывёт и рот открывается и чёрт побери, член, как по щелчку, встаёт. Ну джентльмен, же!       И брючки тело молодое так сильно облепили, что он снова смог увидеть, как тонкая ткань по бёдрам натягивается и полосочка кружев, от трусиков, так явно предстаёт его обзору и тонкая блузка задирается на пояснице, являя полоску той кожи. Такой, светло-бронзовой...       Воспоминания того дня, благословен тот день будет, когда кошка сбежала, Господи...       И в памяти мысли смешались, со спермой вместе и он слюну глотнул и губы, кажется, высохли за мгновение, а яйца тяжёлые, сами подобрались, кидаясь жаркими импульсами в уже твёрдый член.       Он жадными глазами смотрел, как мальчишка встаёт, как тело его гибкое поднимается и поправляет он рукой чёлку, и переводит на него взгляд своих невозможных глаз... И кажется, что каждое его движение старательно отрепетировано перед зеркалом и Чонгук потёк.       И представил, как бы он голосом своим, да чтобы приказной тон в нём так и сквозил, а он бы и не раздумывая припал к телу этому ароматному, и разорвал бы брючки эти тонкие добираясь до сокровенного...       Едва глоток свежего воздуха в его лёгкие проникает, когда он заглядывает в эту пучину. Лишь на шаг подошёл к нему ближе и утонул в этом аромате розовом, в таком терпком и сладком, в запахе Его омеги..       Только Его омеги...       И почему-то только сейчас увидел, какой он стал маленький и тоненький и наверное, подстать его рукам, его телу и шагнул ещё ближе, на один шаг, и к самому ушку наклонился и поцеловал.       И этот чмок, такой невинный вроде бы, так и прошёлся рикошетом по всему омежьему телу, полосуя все органы, словно настраивая его музыку на свои собственные ноты.       — Что Вы делаете? — едва слышно и снова на Вы...       А Чонгуку пришлось кулаки сжать, чтобы не ворваться в эти волосы шелковистые и не прижать милого мальчишку к стене.       — Пытаюсь привлечь Ваше внимание к своей персоне, если хотите знать, — также почти шёпотом ответил он и омежка вздрогнул и рукой потянулся к тому самому месту, где губы чужие его коснулись и спрятал ладошкой.       То ли сохраняя этот поцелуй, то ли стирая его себя и отводит взгляд, словно ему неловко и взор пускает куда угодно, только не на альфу и стесняется... Господи... Как же он стесняется...       И ресничками хлопает, как бабочка крыльями, и по губам своим языком елозит и вздыхает так рьяно, а Чонгук просто пялится, в нескольких сантиметрах от него.       — И зачем Вы это делаете офицер..? — Господи этот его голос, низкий с хрипотцой, только для стен его спальни и для него одного создан, и растекается сейчас по венам, так бессовестно и жарко.       — Понравится хочу, — и глаза его плывут по лицу, заколдованным мастером когда-то написанным.       — Простите, я не поблагодарил Вас в прошлый раз, — и не понимает, как сам переходит на такой же шёпот в той же тональности, что и альфа, — Спасибо...       И снова поправляет свой крохотный рюкзачок, собираясь уже по-видимому уходить и от этой мысли Чонгук, кажется, и контроль теряет и все мысли летят к чертям, и думать трезво уже не получается, и он просто хватает его за локоть, возвращая на место рядом с собой.       А под тонкой одеждой его кожа такая мягкая и тугая одновременно, такая ароматная, что крышу мужчине просто сносит, когда он ладонью ныряет под блузку.       В глазах золотистых появляется какая-то ярость и омега шипит едва слышно.       — Да что Вы себе позволяете? — и Чонгук снова наклоняется и вдыхает его запах и представляет, как он будет так правильно гармонировать с его собственным запахом.       — Ничего такого, чтобы Вам не понравилось, — хрипит ему на ушко, — А я так много хочу с Вами сделать, — и глаза омежки распахиваются и губы тоже распахиваются и брови ползут вверх, и он смотрит такими глазами блестящими...       — Немедленно... Немедленно... Отпустите меня, — и чувствуется его злость, смешанная с чем-то горячим и таким противоречащим, и нежные щёчки так и пылают и он пытается вырваться.       Или сделать вид, что пытается?       Но руки альфы не способны сейчас разжаться и отпустить его, и мозг так и рисует ему моменты их будущего жаркого соития. Лихорадочный румянец теперь покрывает и лицо мужчины и жаром проходит вниз, на грудь, потом на живот и туда вниз, где всё уже кипит и бурлит и пенится, и будто наваждение какое-то, он чувствует, как тонкая ладонь ложится на его грудь.       А там печёт, невыносимо печёт и сам хватает его руку и развернув мягкую ладошку, целует.       Альфа слышит вдох рваный и такой томный выдох.       — Отпустите... Отпустите меня пожалуйста...       Господи, как же отпустить?       Как как можно его отпустить? И в противовес его словам, наклоняется ниже и в горле пересыхает, и снова источник влаги и росы так близко и срываетсят он, как полоумный, будто мираж увидел среди пустыни и так и бросается туда.       Омежка уворачивается от него и Чонгук лишь скользит по его щеке, снимая оттуда жар своими губами и так жадно прижимает его к себе, и ползёт губами ниже и ниже туда, где жилка трясётся, как ненормальная, и железа́ сумасшедший аромат источает.       И так и просится быть испробована, зацелована... Исцелована и истерзана и бутонами бордовыми покрыта...       И сам Тэхён не сразу понимает, что с ним делают и голову закидывает вверх, а потом и в сторону немножко, и губы сильные раскрываются и язык лижет это самое место так сладко, и кажется, что ещё немного, и он сам сорвётся, как в пропасть. Стон хриплый испускает изо рта и сам себя пугается, когда тело его слабеет, но руки сильные держат его и не дадут упасть и где-то на самом краю его сознания голос слышит чей-то, едва понимая, что это он и говорит.       — Пожалуйста... Не надо... — и мальчик от мужчины дёргается, как будто птица в тиски попавшая, и дрожит от нетерпения и возбуждения.       И Чона рвёт на части, когда он понимает, что этот мальчик нужен ему, и не просто, как секс на одну ночь, нет! Он ему на всю жизнь нужен! И забыть его уже не получится и бросить вот так и отпустить это дрожащее тело, он уже не сможет! И другим заменить его не сможет, никогда! И плевать ему, что он принадлежит кому-то другому! Он отобьёт, он уничтожит всех, кто позарится!       И что, если это любовь? Радость или болезнь? Ему всё равно! Зависимость? И пусть! Он должен быть его и он будет! Ведь с того самого момента, когда в ночи увидел его, так и не смог вырвать его из своих фантазий бессовестных и теперь сама судьба преподнесла ему такой подарок!       — Нет... Нет, пожалуйста... Не надо... Отпустите меня... — будто через водопад к нему долетали его слова, пока губы творили бесовские дела.       А шея омежки уже излизана вдоль и поперёк, пока Чонгук в мысли погружался. И сладкая кожа его такая и так хочется испить её до дна. И своим сделать, чтобы все знали, кому принадлежит этот мальчик розовый...       — Розочка моя, — вылетает из него снова и он чувствует, как его отталкивает этот человечек.       — Не надо, — слышит его полу-тон, полу-всхлип, а толстый член альфы уже взял на себя командование, и прям сейчас упирается в ремень и здравые мысли полностью блокируются и в глазах темнеет...       В ушах шум нарастает и понимает Чонгук, что ему бы поместить сейчас член свой каменный в это тело горячее и загнать в него по самые яйца, и слушать стоны его и крики наслаждения и любви, и послать всех нахер, кто бы осмелился войти сейчас!       И затрахать этого невозможного до полуобморочного состояния, чтобы и двух слов связать не смог. И краем сознания не может сконцентрироваться, что тот говорит ему сейчас и ощущение такое, словно он под дозой и не одной!       И чёрт бы побрал эту, суку совесть, что стучится сейчас, как ненормальная, во все окна и двери и выдавливает из себя как полоумный.       — Прикажи мне, я всё сделаю и понесу наказание за своё плохое поведение, — и впервые впускает в себя мысль, что принял бы любую ролевую игру. Но только с ним.       — Да Вы в своём уме, Господи? – и голос его уже стал грубее и тормоза приходят в нормальное состояние и он понимает, где-то далеко, что так просто этот строптивый не отдастся ему, и только слаще альфе от этого становится!       И маленький кулачок снова попадает в плечо и сейчас альфа видит, как горят глаза омежьи и как языком горячим и розовым, он по своим губам ведёт. А Чонгук ведь так и не испробовал вкуса этих самых губ и его снова в жар бросает, твоюжтыматьнихай!!       И от этого он и кончить готов! И только слово скажи — «кончай» и он не выдержит и потечёт, как мальчишка ссаный, и в оторопь приходит, когда этот мальчик хватает за лацканны его рубашку и приблизившись, шепчет в самые губы.       — Ты такой непослушный парень... Трёпки давно не было, да? Могу организовать... – и отпускает его, а у альфы всё в одну кучу смешивается.       — И никогда бы и не подумал, что Вы любите доминировать, мой господин, – и улыбается так пьяно и кажется, что вот-вот упадёт, прям перед ним упадёт, растекаясь в лужицу!       Ну и пусть он смотрит на него, как на дурака, и что он творит с ним, ему совсем не стыдно, пусть видит, ему даже нравится такое.       И снова подходит альфа и так нахально кладёт свою большую ладонь на изгиб бедра и омежка дёргается, пытается отойти, но бесы уже вселились в сознании альфы и он хватает волосы светлые, цвета чайной розы и так запросто зажимает их в кулаке.       А Тэхён руками в грудь упёрся и теперь уже зло стреляет в него своими глазами и в них Чонгук видит, как там черти вокруг костра уже пляшут, а руки его жадные уже и на талию переплывают и зажимают её, тонкую такую, слушая, как омежка рычит, как тигрёнок маленький. А альфа сильный, кажется, и на осколки перед ним рассыпаться готов.       — И что тебе от меня нужно? – опять на «Ты» и это не ускользает от внимания мужчины.       — Сначала номер телефона, начнём с малого, — и ухмыльнулся.       — Знаешь что, иди ты на хуй, — теперь уже и он перешёл на ту же тональность включаясь в игру.       — Да нет, малыш, — так и играет бровями, — На хуй пойдёшь ты и на мой, к тому же! И не раз, а сколько я захочу! — от такой наглости омежка только сильнее захлопал ресницами, пока его рот то открывался, то закрывался!       И сам от себя не ожидая, Чонгук ждал, когда этот «непорочный» начнёт материться и выплюнет из себя поток грязных словечек, от которых у него крышу срывает.       — А во время нашего секса ты тоже будешь также материться? — и бьёт его по мягкой попке и не упускает возможность цапнуть его, ведь это так заводит и получает то, что хотелось.       — Ах ты, сволочь! Не дождёшься! Я с тебя три шкуры спущу! — и злиться пуще прежнего, когда видит, как альфа смеяться начинает, а омега заходится злостью и унять её уже не получается, и альфа запросто прижимает тонкое тело снова к стене, зажимая его своим телом, как стеной и в самое ушко шепчет:       — Ну же... Напомните мне, пожалуйста, куда мне пойти? Или сразу в Вас сходить? — и эта сумасшедшая игра на Ты и на Вы уже, кажется, свела их обоих с ума и мальчишка только и пыхтел, пытаясь оттолкнуть от себя этого здоровяка.       — Ты... Ты... Ты...Жлоб! — так и мнётся и пыжится и кряхтит.       — Ну-ну, давай, говори, кто я, и как ты меня ещё назовёшь?       — Ах ты, наглец, — и будто слушается его омежка и сам не понимает, как он это делает.       — Умничка, — кивает Чонгук и бровями снова играет, — А дальше?       — Да Вы просто чудовище!       — Конечно, а Вы — мой красавец! — без замедления отвечает Чонгук, — И я Вас спрячу в своих темницах и буду ждать, когда Вы влюбитесь в меня!       — Да что Вы возомнили о себе? — тут уже и аргументы закончились а его ещё плющит от злости! — Вы...Вы... Невоспитанный и неотёсанный, М-мужчина!!! — и глазками своими так и блымнул, типа схавал да? — и хмыкнул так по-деловому и отвернулся.       — А ты наблюдательный, знаешь, я и есть мужчина!       — Вы мужлан мужланский!! Вы болван! Вы... Вы... Неотёсанный мужик!       — Да что ж такое, — а теперь уже и Чонгук, кажется, теряет терпение, и хватает этого несносного за руки, прижимает к стене, а своим коленями зажимает его ноги.       И уже в следующую секунду Тэхён понимает, что сейчас произойдёт! Лицо напротив стало таким размытым и только воздух успел вдохнуть, набрать в лёгкие, когда горячие губы в его рот вонзились и... Будто током его прошибло, только ойкнуть и успел.... Как чужой язык с его язычком сплёлся и сам не ожидая от себя, рот свой открыл, да чтобы поглубже, да чтобы слаще, да чтобы больше....       Омега в чужой рот всхлипывает и кажется, что тает и брови его идеально ломаются, когда ему так невыносимо вкусно становится, и так бы и отдался ему на растерзание и будь, что будет... И пусть назовут его неверным и пошлым, пусть... Но никому ведь не понять, что он сейчас чувствует, как топится маслом в этих руках сильных и губы его, такие наглые и требовательные, и целуют они так, что душу выворачивают наизнанку... А ему бы сейчас оттолкнуть от себя это безобразие, что целует так сладко и бессовестно, да только так тщетны попытки призвать на помощь всё своё достоинство или же его жалкие остатки...       И все его мысли истопились в губах этого злостного нарушителя его спокойствия и вместо того, чтобы хоть немного реабилитироваться в собственных глазах, он наоборот, их закрывает, когда губы его эти колдовские сейчас плывут по щеке вниз, на гибкую шею и будь он проклят, но он чувствует, как ещё немного и не сможет больше противиться его напору. И может случиться то, чего так боится! И безумно жаждет... И в эту самую секунду когда наглый язык снова коснулся пахучей железы, руки его нахально спустились вниз и пальцы нащупали мягкую плоть в ажурных трусиках и сам от себя не ожидал, когда с его горла вырвался стон... И не раз и не два, а такая позорная череда сладких полу-стонов и полу-всхлипов...       — Господи... – напоследок выдало его предательское горло. И он услышал, как ему шепчут куда-то в шею.       — Отныне я твой Бог, — и ответа не нашлось...       Нашлось только не ртом, а руками, что сами зарылись в чёрные волосы на затылке и лишь крепче прижали к себе офицера.       — Правильно, мальчик мой, — и снова его стон затерялся где-то в чужих губах, когда на ключицы обрушилась череда из поцелуев и горячего рваного дыхания...       — Слышь, лейтенант, я вот чё хотел... О-о-о-о-ох... Пародонте....       И всё...       И кажется, что земля из-под ног ушла, когда его губы холодом обдало, потерявши жар поцелуя...       И магия куда-то исчезла, вместо этого являя ему скучную обстановку кабинета и их двоих, прилипших к этой стене. И глаза огромные перед лицом, что смотрели так нереально пьяно.        И эхо этого чужого «о-о-о-о-ох», как жгучая пощёчина, кнутом разрезавшая воздух.       И такой, нетерпеливый и злой голос, этого самого лейтенанта.       — Какого хуя... Потом! Я занят!!! Не видишь, я занят? Зайди чуть позже! — почти на одном дыхании и как-то зло выпаливает альфа и какой-то болью пробивают эти слова омежку, когда его, так, между делом, охарактеризовали «занятостью»!!       И что он может отпустить его, «чуть позже»?...       И это так сильно и больно кольнуло под лопаткой и его губы, что ещё секунды назад так вкусно и жадно требовали ещё и ещё, сейчас опускались вниз от непонятной обиды и так не кстати к ним снова прикасаются, когда он уже и остыл немного, хотя нет...       Обожгло его льдом, будто лезвием.       И снова руки льнут к нему, как уже на что-то такое привычное и губы вот-вот и снова затянут его в поцелуй, только не будет он уже таким вкусным, как секунду до...       И без слов, не в силах произнести хоть что-то, он отпирается от мужчины, когда его пальцы тщетно пытались вернуть встревоженное, как птичку, тело...       — Ну, чего же ты... Ну же, ну... — так и шепчет альфа куда-то ему в шею и руки его шаловливые вернуться к тёплому хотят.       — Я тебе не лошадь, что ты мне нукаешь! — первое, что пришло на ум, — Отпусти меня немедленно, — и он, кажется, почти собрал себя заново, вот только бы не расплакаться и зачем он об этом подумал?       Ну зачем же?       Слёзы, как по приказу, хлынули по горячим щекам, опаляя и без того горячую кожу.       — Уберите руки от меня, сейчас же! — выдал громче, чем хотелось бы.       А ведь руки его, такие подлые и предательские, так и помнили его сильное тело и мощь, и рвались туда обратно, и сам не понял, как рука его поднялась и хлесткая пощёчина разнеслась эхом по пустому кабинету и только ладошка запекла так больно...       И не знал Тэхён точно, кому больнее — ему или тому, кто сейчас держался за лицо?       И снова дверь с треском открывается и дверная ручка бьёт в стену и два голоса такие разные по тембру, врываются в его сознание! И первый из них, такой близкий и родной!       — Что ты, сука, делаешь? Я ж убью тебя нахуй! — и что-то маленькое метнулось перед глазами, как наваждение!       И не сразу понял Тэхён, когда прозвенел звук второй пощёчины, да только руки его здесь...       И не понимает толком, что произошло, когда спустя секунды, слышит рык у другой стены и какое-то копошение, а потом и маты и крик, и три человека в один клубок сплелись!       И не выглядят они, как что-то милое и доходит до него не сразу, когда между двумя мужиками он замечает маленькую фигурку, что машет руками, как паучок, такой злой-презлой паучок, и хочет вырваться из чужого захвата.       — Ты что ему сделал, сука? — рычал до боли родной голос, — Я тебя, блядь, своими зубами загрызу!! — орал он и Тэхён только сейчас ясно видел, как Юнги тщетно пытался добраться до сжавшегося у стены Чонгука, пока Хосок зажимал его в своих руках-охапках.       — Успокойся, же ты,твою мать! — орёт Хосок почти на ухо омеге, пока тот ядом брызжет на лейтенанта, — Почему он плачет? Что ты ему сделал? — не унимается Юнги, плюясь матами.       — Забери его отсюда!— рычит уже и Чонгук и Тэхён бросается в самую гущу событий и становясь перед Юнги, не понимает, что закрывает собой Чонгука.       — Со мной все хорошо, Юни-и, со мной все хорошо, — затараторил, как заведённый, — Пойдём отсюда, пожалуйста, — и хватает невысокого омегу и без слов тянет на выход, пока в кабинете остаются двое.       Минуту, а то и больше, было как-то слишком тихо.       — И что это было? — отмирает Хосок, глядя на дверь, будто она может ответить и дать все разъяснения, желательно в письменной форме.       — Это был мой омега... — на выдохе отвечает Чонгук и опускается на стул, что стоял рядом и начинает смеяться, закрывая горящие от пощёчин лицо, — А что это за хуйня была? — теперь его черёд интересоваться.       — Какая? – честно не понимает Хосок.        — Ну эта? Блядь эта, мелкая, что орёт, как придурок! – и хватает предостерегающий взгляд друга, — Что?.. — и внутренне готовится к шоку.       — А это мой омега, — отвечает ему Хосок и смотрит, как глаза у лейтенанта округляются.       — Да ну нахуй... — и Чонгук сдувается, — Вот это? — и кивает на дверь, тыкая пальцем, будто он там ещё и стоит.       — Именно, — и Чонгук смотрит, как по лицу друга растекается улыбка до ушей.       — Ёбтвоюмать.... — мычит Чонгук и хлопает себя по лбу, — Это пиздец, — добавляет свой вердикт к уже сказанному.       — Ещё какой пиздец, бро... — и через секунду оба офицера взрываются смехом и он разносится по пустым коридорам.