Секунда до совершенства

                               Большие глаза внимательно следили за метаниями светлой головы на подушке, пока сама тушка отползала назад.       Лоб омеги покрылся испариной, а губы раскрывались в немом крике. Руки елозили по постели, сжимая в кулаки простынь. Ноги хаотично метались по кровати, отбиваясь от невидимого врага и давно сбили одеяло, и оно так и лежало большой грудой на полу. Пить хотелось невыносимо и язык шарил по сухим губам. Грудная клетка дрожала, а руки взметнулись вверх, нащупывая что-то невидимое перед собой. Сдавленное дыхание вырывалось кусками и лёгкие не могли вдохнуть порцию свежего воздуха. И казалось бы, что же мешает?       Ресницы порхали испуганными мотыльками, пока под ве́ками происходила своя драма. Глазные яблоки метались зигзагами, а ноздри непрерывно дрожали.       Несколько раз животное пыталось подойти поближе и разнюхать, так сказать, обстановку, но страх перед неизвестным отпугивал её и она металась по кровати, поджимая хвост. В глазах застыл страх и она снова поднялась, когда тело на кровати вроде бы и замерло, только рот был очень сильно открыт, будто застыл в нескончаемом о́ре.       Лапкой кошка тронула мокрое лицо и приблизилась, понюхав закрытые глаза. Несколько раз прошлась шершавым языком по дрожащим векам и взвизгнула, когда ее ухватили цепкие руки. Кошка стала вырываться из захвата и полоснула когтями по лицу и сразу убежала в самый угол, превращаясь в огромный и рычащий комок.       Несколько минут ещё прошло в непонятном, немом действии и Жози снова резко вскочила на лапы и зашипела, превратившись в пушистую фурию с огромными глазами и шёрсткой дыбом, по всему телу. Она так и пятилась назад, издавая гортанный рык и не спускала взгляда со своего хозяина, который сидел уже в ворохе измятой простыни и дышал громко, жадно хватая воздух.       Вся пижама по́том пропиталась. Волосы на лбу и на затылке слиплись в прядки, а на том месте, где он лежал, проступило мокрое пятно. В голове всё ещё ясно держался жуткий сон, а запах его, такой сладковатый и приторный, ещё крепко был в носовых пазухах.       Омега огляделся вокруг себя, глазами сумасшедшего и ухватился за то место, где дрожала его испуганная душа. Удостоверившись, что он дома, он снова упал на подушку, закрывая лицо руками, издавая непонятный, то ли стон, то ли всхлип.                   ........Несколько лет уже прошло с того страшного дня и он был отчасти даже рад, что дедушка ему не снился так часто. Хотя если быть честным с самим собой, он в принципе ему не снился и это его радовало. Ну мало ли, о чём могут предупреждать, ушедшие в другой мир, родственники?       И он, к своему стыду, признаётся, что так редко поминает его или вообще не поминает.       Мороз прошёлся по телу, когда он вспомнил этот страшный сон. Когда вместо гроба с дедушкой, в ту страшную яму опускали его. А он всем пытался сказать, что он ещё живой... Ну живой ведь?! И что же они делают? Он им пытался докричаться и уже совсем не было смешно, как в начале.       Только история это была на самом деле, ещё там в селе, у его дедушек.       Ох и получили тогда нагоняй все! И долго ещё это обсуждали по деревне, на что мальчишки-то способны! Вот же дуралеи! Ну ладно, пошутили, с кем не бывает? Годы-то ведь юные да бесшабашные и да, согласен, шутка тогда зашла слишком далеко. Он уже и не вспомнит, кто ему предложил попробовать. Ну а почему бы и нет?       Глупо? Конечно!       Умно́? Нет конечно...       А ведь только он и подходил на ту самую роль спящей царевны — личиком лучше всех вышел. И гордость лупила сладко и хлёстко, да и отказаться как бы...       И дурость какая-то в мозгу засела, вместе с гордостью той, что он смелый и несмотря даже, что омежка и самый младший в их окружении был! А сдавать назад — так и не с руки, и показать всем, что он слабак? Ну уж нет...       — Ну так что, слабо тебе лечь в этот гроб? — отовсюду сыпались провокационные вопросы!       А Тэхён только криво усмехался, да свысока на мальчишек смотрел, показывая всем, что он не из робкого десятка!       И прям так на слабо и взяли! Так и порешили, что он ляжет в этот хрустальный, ну ладно не хрустальный, а простой стеклянный гроб. Ну не всегда же можно такое увидеть, а почувствовать так и подавно!       А служил этот гроб, так называемый, лишь атрибутом в похоронном бюро, у его одного дальнего родственника. Да и не родня, а так себе, седьмая вода на киселе.       А все ещё вокруг него смеялись, что подождём, якобы, принца, который спасёт нашу принцессу своим поцелуем!!       Ну дураки и что с них, с этих лопоухих пацанов взять-то? Им бы поржать вволю!       Ну когда у них ещё будет такая возможность?       Хотя дурость ещё та, но назад дороги нет, а слыть ссыкуном Тэхёну не хотелось! Вот и попёрло! И долго тогда юный омежка спать не мог спокойно, всё вспоминал да представлял, что же чувствуют такого покойники там, в гробу? Потом хлопал себя по лбу и сам с себя чурался! Ну как покойник может думать и чувствовать!? Вот же балда... Смех смехом, а мороз по коже неспроста, и не от простуды вовсе, а от ужаса...       И то, что страшно было до всирачки, так и молчал, крепко зубы сжимая! И хоть и закрыли они его всего-навсего на одну минуту, и всего тогда его страх сковал. Да так, что он думал, что поседеет весь преждевременно! Это явью-то и было... И та, сквозь годы как-то сама стёрлась, забылась, затерялась в закромах памяти. И почему вдруг, да приснилось такое? Гадать только...       И вот лежит он там, как та царевна, околдованный, яблочком наливным, отравленный чарами колдовскими, ручки-ножки сложил красиво, головку так ровнёхонько и спит, якобы, ну чем не царевна? И смеяться-то не положено, они ведь вроде как бы и в понарошку, да? Но сыграть нужно так, чтобы помнили долго, да восхищались бы смелостью его такой!       Да только по спине мороз прошёлся ледяной, когда в глазах запекло у него и как ненормальный он смотрел на них оттуда — глаза нараспашку, как у полоумного. А друзья его, хоть и придурки, как и он сам, но сразу открыли гроб этот и его подняли до небес, за смелость его! А потом и ржали, как кони! А Тэхёну обидно, не иначе. Ну проревелся он тогда рясно, ему вроде как и положено, нежный пол ведь. Только потом они орали, что только он и смог, и гордые ходили по деревне, павлинами кичились, что появился в их компании такой вот смельчак! Вот у кого яйца-то, на самом-то деле! Так его и стали потом уважать и на каждый шухер с собой брать. А то, что его дедушка омега тогда по жопе отхлыстал ладошкой, так он этого никому и не говорил.... Чш-ш...       И почему это вдруг ему вспомнилось и явилось во сне? Да что-то не так пошло в том сне... И вот лежал так, красавец наш, нецелованный, да неписанной красотой своей покорял всех присутствующих и играл роль свою и знал, что секунда ещё и всё, откроют этот гроб. И войдёт туда свежий воздух...       И вот в какой-то момент ему совсем уже не смешно показалось, когда локации вдруг внезапно поменялись и он оказался где-то в незнакомом месте, а вокруг него какие-то люди и ещё деревья, много деревьев. Он в парке, что ли? Окей-окей! Ладно, шутка зашла слишком далеко! Давайте завязывать! Тайм-аут, тайм-аут! Но ничего не происходит!       Он стучит в крышку гроба, будто в окошко, ну типа — тук-тук, откройте, да только никто его не слышит! И все смотрят на него как-то странно, как-то по-настоящему! И в глазах этих людей он видит боль и она тоже настоящая!       А потом несколько человек его окружили и подняли, как пушинку или ему так просто показалось и первое, что он увидел – это чёрные стены, которые жадно принимали его в свои холодные объятия!       Вот тогда ему стало по-настоящему страшно и жутко! Когда он почувствовал, как гроб с ним внутри коснулся твёрдой поверхности и возле себя он не видел ничего, кроме ямы и земли по сторонам, что поднималось над ним на два метра и прямоугольного кусочка неба над собой.       И ещё страшное, как ему показалось, это ленты, что как змеи поднимались и исчезали над ним, как последняя связь с тем, что осталось там, наверху. Одного он только не мог понять, почему он всё видит, а его никто не слышит?? И почему его дедушка-альфа стоит сейчас над ним со всеми рядом и плачет, вытирая старое лицо платочком?? Тэхён ведь помнит прекрасно, как прощался с ним, когда-то давно! А рядом стоит заплаканный и горем убитый, его молодой и красивый папа и дедушка-альфа обнимает его за талию, удерживая хрупкое тело от неминуемой потери сознания.       А Тэхён всё стучит и стучит в это проклятое стекло, через которое его видят, но не слышат! И как-будто никто не понимает, что он там живой?!       И такой ужас его охватывает, когда на гроб падают цветы, чайные розы! И их так много и они почти закрывают собой обзор на тех людей, которые остались там, наверху! Он всё сильнее бьёт по стеклу и в этот миг он видит, как на гроб падает ком земли и разбивается в крошку, а потом ещё один и ещё! Он вопит не своим голосом, рычит и плачет и пальцы в кровь раздирает, игнорируя боль. Адреналин в крови превысил все мыслимые показатели, в голове и мысли совсем растерялись, парализуя всё его естество ужасом животным. Ладони хлопают по стеклу, стекло резонирует, а от ударов на коленях уже появились синяки, но его так никто и не заметил!       Слёзы от страха уже текут, образовав на твёрдой подушке мокрые пятна, а белое покрывало с изображением креста и куполов сползло в самый низ. И он смотрит на себя и снова его сковывает ужас, когда он видит на себе белую блузку с огромным жабо и светлый костюм лавандового цвета и смотрит вниз, туда, где блестят его натёртые любимые туфли с золотыми пряжками. И к своему ужасу видит на щиколотках верёвку... Новая волна ужаса пробирает его до мозга костей и он пытается увидеть, через закиданное землёй стекло, очертания людей и сам не понимает, когда кричит им диким голосом!        — Вы забыли мне ноги развязать!! Вы забыли... Ноги... Ноги развяжите мне!!... Ноги!! – и сильнее бьёт в стекло.       И взвывает зверем, когда последняя горсть земли прячет его от дневного света и он оказывается в полной темени и пытается дотянуться до своих ног, в надежде разорвать эту верёвку, ведь не положено покойника в гробу оставлять связанным!       Господи...       Последняя сумасшедшая мысль проходит стрелой по его телу. Он себя сейчас покойником назвал?? Он уже себя похоронил??? От бессилия он плачет и последнее, что он понимает и за что цепляются его мысли, что больше никогда он не поцелует те губы, что умеют так сладко целовать... И не почувствует он тела сильного и не увидит больше эти глаза, такие огромные, как у ребёнка...       В ноздри забивается непонятный запах, он душит его изнутри и извне! Тэхён закрывает нос рукой, сгибая руку в локте, пытаясь вдохнуть запах новой ткани, но ничего не получается — запах проникает повсюду и он такой сладковатый и тошнотворный, и он его помнит, да он помнит, и такое не забывается никогда!       Помнит, когда прощался с дедушкой и наклонился над ним слишком низко, зажимая холодные руки в своих ладошках, сотрясаясь плачем над родным человеком...       И внезапно лёгкий просвет мелькнул над ним, а потом ещё один и ещё и он всё своё внимание сосредоточил на этом и закричал с новой силой, когда через стекло блеснул яркий солнечный свет.       — Я здесь! — забарабанил он по новой, — Я здесь, вы слышите меня? — снова он кричит и улыбка смешивается со слезами и призрачная надежда на спасение мелькает перед ним, как соломинка, для утопающего, — Пожалуйста! Пожалуйста, я здесь!! — и снова рыдает, а внутри все огнём горит и полыхает, — Вы меня видите? Вы меня слышите? — кому он кричит, он не понимает, но так сильно боится отпустить этот шанс на своё спасение и старается прислушаться к любому звуку из вне.       Стекло над ним трескается, расползаясь паутиной по поверхности. Он сильнее бьёт по нему и сейчас может почувствовать холодный воздух, что резко обдаёт по пальцам.       — Да! Да!! Ещё немного! — кому он кричит, он не видит, но так надеется на своего спасителя и молится на него, и что есть силы проталкивает ладони, игнорируя, как острое стекло режет ему руки в кровь.       Его кровь капает на слой земли, смешивается с бутонами роз. И они теперь своей удушливой вонью заполняют всё вокруг! Омега упирается локтями и изо всех сил выдавливает стекло и оно падает на него осколками, вместе с землёй и розами! И дикий крик вырывается из него! Дикий крик страха или освобождения? Он что-то хватает перед собой и это что-то мягкое и непонятное и он с ужасом откидывает это от себя, трясся руками в брезгливости!                         .....И вскакивает на постели и последнее, что ухватывает его сознание, это острые, как стекло, порезы на лице и руках... Откуда это? Он прикасается к лицу пальцами и ощущает что-то мокрое и тёплое. Переворачивает ладони к себе и видит капельки своей же крови. А потом переводит взгляд на свою Жози, что зажалась в самом углу кровати и огромными глазами смотрит на хозяина. И только сейчас до него доходит! Это его Жози! Она спасала его из жуткого сна, как могла так и будила его!       — Девочка моя, — шепчет омежка хриплым голосом и тянется к ней, но сразу отдёргивает руки, когда кошка кидается змеёй, фыркает и скалится.       Прижав уши к голове, вся в комочек собралась и сидит, глаза не отводит и так злобно рычит.       — Милая моя, — снова к ней тянется, только на этот раз очень медленно и аккуратно, — Киса, моя девочка, — и это действует на животное.       Она поднимает уши, расслабляется и слегка привстаёт, а потом тихий и жалобный «мяу» роняет. И она уже сама спешит к хозяину на руки.       — Моя девочка, — Тэхён зажимает кошку, ощущая пальцами, как под тонкими рёбрышками колотится маленькое сердечко.       Кошка не может до конца расслабиться, вся словно пружина дрожит и такими огромными глазами смотрит на хозяина. Тянется к его лицу, мокрым носиком ревизию проводит, пару раз по лицу проводит шершавым языком и, после громкого и уверенного мурка, её моторчик заводится... Она начинает мурчать так громко, а Тэхён снова валится на подушку и обнимает своего питомца.       — Спасибо... Спасибо, милая, — шепчет и целует в пушистую щёчку и за ушком нежно проводит, — Девочка моя, — и она будто понимает буквально все его слова.       Так смотрит, прям в глаза, прям в душу, а потом «мурк», и она уже вздыхает, более спокойная. Подтягивается слегка ближе и прикрывает глаза, доверяя человеку себя, всецело.       Жуткий и непонятный сон очень медленно отходит на задний план и Тэхён обещает себе, что обязательно посетит могилу дедушки и помянёт его в церкви.       А пока он лежит, в думах своих утонув и гладит мягкую спинку, с него сходит напряжение, будто ледяная корка, что была на нём. Трескается она потихоньку и освобождает душу от тяжести.       После он смотрит в окно и вспоминает дедушку, когда тот учил его, маленького. Если страшный сон приснился, говорил он, просто глянь куда-нибудь в окошко и прочти слова заветные, да шёпотом, да с душой.       — Куда ночь, туда и сон... И всё пройдёт, как и ночь проходит.       И Тэхён вспоминает это и как-то неловко ему становится, будто кто-то за ним наблюдает и краснея щёчками, тихонько шепчет заветные слова. А потом ещё два раза, для верности и таким образом, успокоив себя, он встаёт и, полностью отрезвев ото сна, уходит на кухню, и вспоминает ночь вчерашнюю.       Тепло его окутывает, такое бесстыжее, когда всё тело его ласки просит, а руки шаловливые по телу ползут, за сосок себя трогая.                         ..... — Не иди за мной, — негромко говорит, хотя знает, что не послушают его и от этого так горячо становится.       Негромкие шаги в унисон с ним идут, на пару метров от него и улыбка с лица стереться не может. А губы так сладко ноют от его поцелуев... Тело будто ватное и ему бы да споткнуться, так случайно, чтобы схватили его сзади, да к себе бы прижали. От мысли такой знойной, в паху бьёт, как молния. Он оглядывается, криво так, лишь краем глаза и замечает стража своего и снова улыбается так, что и щёчки не удержать. Альфа сзади идёт, как и обещал, что проводит до самого дома и не посмеет омежку одного оставить посреди ночи.       И так и идут они вдвоём, два дуралея, один впереди, едва ноги переставляя, а второй сзади, и пялится глазами жадными, как попка мило подпрыгивает на каждом шагу.       А омежка оборачивается, смотрит на альфу, взгляд его ловит, куда он так пялится и рукой прядь волос за ушко поправляет, изо всех сил стараясь идти ровнее.       — Не иди дальше за мной, — и смотрит, как альфа на него глазеет и душа нежная млеет, когда видит разочарование в мужских глазах, — Я сам дальше пойду, — и отходит назад, да только магниты их не отпускают.       И тянется мужчина к нему, а мальчик отходит, будто они в спектакле каком-то, на виду у всех, в любовь играют.       Омежка нежно пальчиками своих губ касается розовых и подходит к альфе, в глаза ему смотрит и пальцами своими касается его уст, даря такой вот поцелуй, а сердечко так и замирает...       Будто они те самые Монтекки с Капулетти, а меж ними целая династия, что против их любви.       — Когда я увижу тебя? — тихо шепчет ему альфа и целует тонкие пальчики, — Когда?       — А когда нужно? — играет с ним Тэхён, а Чонгук готов и сейчас его украсть ото всех.       — Сейчас хочу, — так и лупит правду и видит, как мальчик голову опускает и улыбается неземной улыбкой своей.       — Потом, — не обозначает новое свидание, раззадоривая альфу.        — Когда же? — нетерпеливо шепчет Чонгук, пряча губы свои в его ладошках.       Омежка плечиками пожимает, а сам тает под взглядом чёрных глаз.       И внезапно оборачивается, звук услышав посторонний. Как пружина весь сжимается и будто холодным ветром его обдаёт.       — Что? — альфа в секунду сокращает расстояние между ними, прижимает тело тонкое в руках своих и прячет его, и сам туда смотрит, куда очи омежкины так со страхом смотрели, — Что такое? — спрашивает, а сам в темноту уже вглядывается.       — Н-ничего, — как-то нервно Тэхён отвечает и ощущает, как непонятный страх его кусает куда-то за загривок, — Наверное показалось, — пытается успокоить альфу да и себя немного и снова смотрит в темноту, а там поди уж ничего и нет.       Кладёт ладонь на мужскую щёку и в глаза огромные смотрит и не говоря ни слова, сам целует его, так целомудренно, не позволяя поцелую углубиться.       — Когда я увижу тебя снова? — нетерпеливый какой...       — Вот ты полицейский, ты меня и найди, — шепчет омега, уж совладав свой страх недолгий, — Вот тогда и увидишь меня снова...       — Тэхён, — мужчина имя его так сладко шепчет, а мальчик от него уже и пятится и уходит в ночь, — Тэхён, — снова имя, самое красивое, через себя пропускает и так жадно губы свои облизывает, — Ты будешь моим, запомни это!       — Дурачок, — как самое милое прозвище шепчет ему Тэхён и вздрагивает, когда в рюкзаке слышит знакомый рингтон телефона. Ему-то знакомый...       А Чонгук стоит и смотрит своими глазами огромными на мальчика и не сразу понимает, почему тот не хочет посмотреть, кто же ему звонит?       — Мне нужно идти, — фраза холодом веет и он бросает на альфу извиняющий взор, от которого у мужчины заостряется взгляд, — Мне нужно идти, — повторяет снова и отходит на шаг и внезапный порыв ветра вздымает его чёлку. Он как-то резко себя обнимает и кидает взор в небо. — Иди, скоро дождь... — и не успевает фразу договорить, как первые капли срываются с неба.       А с дождём, кажется, что и настроение испортилось. Луна полностью исчезла за облаками и сразу стало вдруг темнее.       — Это он? — на вопрос Тэхён весь зажимается, как маленькая черепашка, прячет голову и отворачивается, и Чонгук ловит его испуганный взгляд и хватает его за кисть, — Это он, да? — уже с нотками недовольства переспрашивает и тут же жалеет о своём резком тоне, — Прости, маленький, — шепчет, но всё ещё держит его руку в своей.       Провожает его, хотя, честно, не хочет отпускать и в успокаивающем жесте по кисти гладит и Тэхён поднимает на него глаза.       — Не провожай меня, не надо, — давит из себя и жмурится, когда капля падает ему на щёку.       Вырывает руку свою и сразу бросается в ночь. Исчезает, как мираж, только запах ему свой оставляя. С минуту Чонгук так и стоит и смотрит туда, куда ушёл мальчик этот необычный и поворачивает голову, когда слышит чьи-то шаги, как будто сорвались они на бег и внутри всё вымерзает от страха за омегу.       Что его подстёгивает, он сказать не может, но срывается с места и бежит туда, по следу, куда ведёт шлейф его аромата.             — Тэхён!!       Его имя разлетается эхом по пустому двору, точно выстрелом и он видит, как омега замирает на месте, а потом резко поворачивается к нему. Глаза огромные горят, как угли, в темноте и смотрит так пронзительно.       — Я же сказал, не надо меня провожать, — и сразу переводит взгляд на свои окна, что зияли в темноте и Чонгук ловит его взор, и отмечает про себя его балкон, — Уходи, — тихо говорит и пятится назад, — Слышишь? Уходи сейчас же, Чонгук....       А Чонгук молчит и только головой кивает, а у самого на душе немного легчает, когда за ним закрывается тяжёлая дверь подъезда.       Несколько минут проходит, пока он взглядом своим дверь гипнотизирует, а в груди ком горячий разливается и вот-вот и лопнуть грозится! В паху так сладко заныло и в миг отяжалело и по губам дрожь прошла, вызывая рой мурашек в самом затылке. И как он понял, что туда ему нужно? Он не смог бы и сам объяснить! Какое-то рвение, полёт, позыв! Просто ноги сами пошли туда, перепрыгивая ступени и Чонгук вскинул голову, когда услышал, как сверху громко хлопает дверь и вниз несутся лёгкие шаги. Торопливые такие шаги, с пульсом в его висках синхронизируясь. Ещё секунда и он хватается за поручень, а оттуда щелчок и дверь распахивается, являя оттуда розовое чудо...       В комнатных тапочках, на босу ногу, кофточка с плеч спадает и цепочка блестит в яремной впадинке. И глаза эти его... Распахнутые, блестящие, мокрые... И смотрят они в самую душу альфы. И губы приоткрытые, то ли для крика, то ли для поцелуя...       Не говоря ни слова, Тэхён бросается в его объятия и растекается в сильных руках. Лёгкий и какой-то отчаянный всхлип покидает его рот, прежде чем он попадает в плен его губ...       И как в фильмах, что так часто смотрел омежка по вечерам и плакал, чужому счастью завидуя, замирает с одним только вздохом, когда сильные руки нежное тело к себе прижимают. Альфа крутит его вокруг себя, пока Тэхён почти влипает в него, слипается с ним и руки переплетает на его затылке, зарываясь глубоко пальцами в смоляные волосы.       И томлённый стон, как патока, проходит меж них, когда они в поцелуе сливаясь, забываются... И так страшно ему не было ещё никогда и так сладко не было... И душа его трепетала от страха и сердечко бешеный ритм отбивало... Запахи их так правильно смешивались, творя свой невообразимый ансамбль и тапочки его, с розовым помпоном, с ножек спадали, и одиноко так и оставались в темноте.       Омежка пальчиками стоп искал опору, становясь на грубую кожу массивных ботинок.       Тоненькое тело растворялось под напором сильных мышц, а глаза не могли даже приоткрыться, хотя бы капельку, подсматривая. Дыхания обоюдные одним становились, когда мокрые губы сладкий нектар поедали и даже толики воздуха меж их телами не просочилось бы, так близко льнули они друг к другу.       Земля словно из-под ног уходила, когда шум в округе таял и только звуки их губ были им мелодией.       И тяжело и невозможно было оторваться друг от друга, когда так не хотелось возвращаться в мир этот бренный, и с громким чмоком, сладостным и тягучим, они плавно прервались, томно дыша друг другу в уста.       Ещё потом много-много раз губы друг друга касались, будто крылья бабочки трепетали, когда последний раз они переплетались языками.       — Я будто на краю, — шёпот вырвался из уст омежьих, опаляя губы альфы, — За какие такие заслуги? — и он говорил, когда альфа посмотрел на него пьяными, от удовольствия, глазами, — Ты преступление моё, — в самые губы шептать продолжает, пока Чонгук его слова, как целительную жизнь, глотает, — Мне бы бежать от тебя, Господи...       — Только если ко мне, — также густым шёпотом вернул ему мужчина, — Ко мне бежать, со мной бежать...       — Боже...— и больше не говоря ни слова, Тэхён подобрал свои тапочки и, как наваждение, исчез за массивной дверью, снова оставляя его одного.       Сколько ему времени нужно было, дабы в себя прийти, альфа и не понял. Но та эйфория, что бушевала телом и не давала покоя, пока последние шаги таяли на ступеньках в подъезде.       Губы его вкус ещё хранили, когда он спустился вниз и выйдя на свет, просто развернулся и стал смотреть, когда же наконец появится свет в его окне.             — Мёд... Сука... Медовый-то какой, — шепчут губы, пока жадные глаза ухватывают на видео, как тоненькая фигурка прячется в объятиях сильного тела, — Блядь, ну почему другим всё, а мне ничего, сука! — шипит недовольный голос, когда видео обрывается, а в штанах уже густо и много.       Тёмная фигура прячется в тень, растворяясь, как призрак, а в голове только и крутится нежелание звонить боссу. Ведь не разрешит, гад, а так хотелось бы... Хотелось бы тело этого молодого мальчишки вкусить!       Посмотрев ещё раз туда, он неожиданно сорвался с места, увидев, как в его сторону быстро приближалась высокая фигура. Лишь схватив телефон, сунул его в карман и побежал, прячя лицо от дождя.                   ......Он прислушивался к тишине. Тихо и зловеще. И только дождь начинает шуметь по листве и выдыхает, когда слышит, как хлопает его дверь квартиры. Несколько минут он ждёт, глядя перед собой, замерев изваянием. И только увидев, как на третьем этаже зажглись окна, он улавливает, как с окна прыгает кошка, оставляя свой фантомный след.       Где-то за углом раздался далёкий звон рингтона и сразу спешные шаги.       Чонгук каким-то нутром почувствовал, что ему именно туда нужно и сорвался с места, прыгая через клумбу. За несколько секунд он пересекает весь двор и в маленьком переходе, где почти соединяются два балкона второго этажа, он замечает тёмную фигуру, что как-то нервно курит и смотрит в телефон. Свет от гаджета освещает чёрный капюшон человека и его губы.       Услышав шаги, неизвестный резко повернулся, закрыв телефон, тем самым прячя себя в темноту. Единственный свет от сигареты взрывается снопом ярких горящих брызг, когда она летит и попадает в стену дома.       Человек, будто змея, срывается с места и уже через несколько секунд и след его исчезает.       Чонгук выбежал на пустынное место, спрятавшись от света ночного фонаря и долго всматривался в темноту, матюгаясь в тишине. И ругал дождь.       Желание вернуться и вломиться в его тихую квартиру, нарушая и без того разтревоженное сердечко, он отмёл сразу, боясь его напугать. А вот пойти и просто посмотреть — ему никто не запретит.       От природы наблюдательный, да и работа у него такая, всегда всё запоминать, он вернулся в его двор, только уже с другой стороны. Половина окон дома светились, половина же была во мраке.       Его окно светилось мягким розовым цветом, как и он сам. Чонгук улыбнулся и вздохнул, скидывая с себя напряжение и волнение. Он дома и с ним всё хорошо...       Только одно омрачало. Этот звонок. И он его ненавидел уже, этого лощёного альфу. Премерзкий тип, как индюк выпендристый, напыщенный.       Да, он его тогда хорошо рассмотрел. Весь как на смотринах, ни одного изъяна и весь такой правильный. Чонгук таких не любит. И не нужно ему говорить о том, что встречают по одёжке! Он сразу раскусывает и разнюхивает и он ему не понравился с первой секунды.       Да, напыщенный индюк, однозначно!                   Дождь припустил и теперь уже совсем разыгрался. Земля быстро намокала, и появились лужи. Чонгук ещё некоторое время смотрел прямо на его окно, надеясь, что он подойдёт и посмотрит на своего верного стража, но...       В окне всё также было пусто и лишь новые цвета поползли по комнате, когда он явно включил телевизор.       Дождь уже и волосы его намочил и они стали более волнистыми и свисали сейчас по лицу. Он постоял ещё с минуту и озябнув, совсем немного, обнял себе руками и поспешил со двора. И стоило ему только уйти, как в окне показалась тонкая фигура. Рука отодвинула тюль и образ на фоне света выглядел как тёмная фреска на небольшом панно...                               ........— Почему так долго не отвечаешь? — первый вопрос звучит так, будто иголки вгоняет под самые ногти, — Где ты был? — на том конце тяжело дышали и ждали ответа, — Ну?? — от резкого голоса омега вздрогнул и сжал губы, — Я жду! — как хлыстом рассекает между ними то слабое, что ещё осталось и едва держало их отношения на жиденьком плоту.       И даже плото́м это уже и не назовёшь. Это ниточки, тонкие-тонкие ниточки, которые при самом слабом натяжении могут разорваться.       — Я слышу, не нужно на меня кричать, — спокойно отвечает Тэхён и вздыхает, приготовившись выслушивать новую нотацию.       — Я звонил, — снова резко, без предисловий, без ласки, без терпения.       — У меня нет пропущенных, — врёт изо всех сил и закатывает глаза, — Я был с приятелем в кафе, — начинает перед ним отчитываться и ощущает себя полным придурком, — Засиделись немного.       — А ты не мог мне позвонить и сказать что ты будешь с... С приятелем? — акцент на это слово слишком больно прожёг уши. И сразу в мыслях омежки появился Его образ... — Сто́ит мне за порог, как ты сразу по приятелям, да? — ну вот... Опять перешёл черту, — Тэхён...       — Что? — в трубке слышится только тяжёлое дыхание.        — Ты скучаешь по мне, малыш? — слова режут, как тупым ножом.       — Минхо... — имя его с выдохом получается, как-то вымученно, — Мы же виделись, — и сразу представляет лицо мужчины, когда он злится, а потом сразу слишком слащаво улыбается и от этой разницы настроения его чуть ли не мутит.       — Значит не скучаешь, — как вердикт выносит Минхо и вынуждает омегу закатить глаза и следующая фраза выбивает его от себя, — Не надо, ради Бога...       — Что не надо? — Тэхён сразу понимает, о чём он хочет сказать и моргает часто, как это могут делать лишь омежки, уже уставая от их недодиалога.       — Не надо мне глазки закатывать, Тэхён, — омега отставляет телефон в сторону и безмолвно выговаривает ему всё!       Губы сжимает, гримасничает. Таращится на эту бездушную железяку, будто ей должно быть от этого больно, ненавидя всё и вся, а потом закрывает глаза, заставляет себя успокоиться и бычится, как непослушный ребёнок, выпячивая нижнюю губу. Горбится, расслабляя спину и уже в следующую секунду спокойно прикладывает телефон к уху.        — Всё, успокоился?        — Я спокоен, — отвечает омега в той же тональности.       — Я представляю, — добивает его альфа и он слышит лёгкий смешок, — Я люблю тебя... — добавляет тихо и в трубке наступает тяготящая их обоих тишина.       — Ага, — безэмоционально отвечает Тэхён и гримасничает, изображая плач.       – Скажи, что любишь меня и иди пи́сяй, — Тэхён снова морщится, — Я знаю, ты ещё не нашёл причину, как от меня отделаться! А это первая причина, которая всегда появляется в твоей прекрасной головке! — в точку!             Да-а, они слишком хорошо выучили друг друга и знают всё и хорошее и плохое. И это тянет их в какую-то долговую игру или долговую яму, где только есть такое, как например, «Нужно», где есть «Хочу», где должно быть «Конечно милый, люблю и скучаю».... Где почти нет свободы выбора, ведь за него уже давно всё решено. И будто перед учителем возле доски, строго по тексту, со знаками препинания.       — Я тебя не люблю, Минхо и ты об этом знаешь, — выходит без эмоций, без расстановки и томных выдохов.       — Угу, я тебя услышал, и на том спасибо, — вещает оттуда Минхо.       — «И на том спасибо», — кривляет его Тэхён, безмолвно двигая губами, кривя лицо до неузнаваемости.       — Ой, Тэхён... — и он бы договорил, но просто бросил трубку, освобождая его от своего присутствия.       Обидно?       Конечно...       Больно?       Ничего страшного...       Переживёт. Неприятно, будто его, как паршивого кота, в своё же говно ткнули носом.       Он бросает телефон на диван и подходит к окну, а там темно и дождь свои танцы уже во всю танцует. В редких порывах ветра блестят мокрые кустарники и на улицу не хочется выходить совсем. Он почувствовал, как к ноге жмётся Жози и поднял её на руки. Так они и стояли обнявшись. Две души, такие похожие и такие разные. Столько лет уже вместе, рука об руку... Ну ладно, рука об лапку. И так легко понимают язык друг друга.                                     ***                   Он проснулся от внезапного шума и скрежета приборов по металлу и струи воды. Просто дежавю какое-то. Или день сурка!       Звуки врезались в сонный мозг, как пенопластом по стеклу. Тэхён оторвал голову от подушки, промаргиваясь и пялился на кухню, откуда исходили эти звуки, потом перевёл взгляд на часы и снова нахмурился, оглядывая комнату.       — Проснулся? — в комнате появился Минхо с лопаточкой в руках и кухонным полотенцем через плечо, — Как спалось? — в вопросе совсем отсутствует нежные нотки и даже вопросом это не кажется. И кажется неуместным и слишком колючим.       — Нормально, — скрипящим голосом ответил омега и почесал лохматую голову.       Минхо посмотрел на него испытывающим взглядом, таким сканирующим и злым. Но как же хорошо, что омега ещё спросонья был и не заметил этого. Он сел и не увидел кошку рядом, наклонился и, как обычно, увидел огромные глаза под кроватью, в самом углу.       — А ты... Ты пришёл... — далее вопрос остался неозвученным.        — Захотелось, — ответил на предполагаемый вопрос о своём присутствии мужчина и ни разу не солгал, для себя во всяком случае, — А ты что, против? — и снова кинул на омегу острый, как бритва, взгляд.       — Как ты вошёл?       — Через форточку, — съязвил мужчина и вернулся на кухню, оставив омегу размышлять.       — А дверь... А ключи?..       — У меня же есть запасные, или ты забыл? — запросто ответил альфа и сразу нахмурился.       — Я же просил тебя, не приходить без звонка, Минхо!       — А ты чего-то опасаешься? Или боишься, что я застану тебя с нежданными гостями? — и так многозначительно глянул на паренька, пока тот сжимался под его тяжёлым взглядом, а потом развернулся и ушёл на кухню.       Дикое желание сорваться сию же секунду и накидать в чемодан вещей как попало, жгло его изнутри и подстегало к действиям. Он как-то по-сиротски осмотрел свою, а свою ли квартиру? И вздохнув, принял решение, что обязательно покинет это место, обязательно, вот только...       — Ну ты же... — он появился следом на кухне, как облачко, укутанный в плед розового цвета, проигнорировав колкий ответ, — Ты же в командировке вроде...       — И что? — мужчина резко обернулся и смерил взглядом омегу и вернулся к приготовлению яичницы, — Я забыл кое-какие документы и вернулся ненадолго, — он выключил газ и переложил еду в тарелку.       Тэхён так и остался стоять в проходе, чувствуя себя лишним и не решался пройти мимо него к столу, за водой.       — А откуда твои документы в моей... ладно, в твоей... в этой квартире? — сам себя исправил и почувствовал, как в груди неприятно кольнуло, когда альфа проигнорировал его вопрос.       — Так и будешь стоять и пялиться на меня? — не поднимая головы, Минхо резко колотил палочками по тарелке быстро и как-то невкусно запихивая в себя еду, не заботясь о том, что омега так и остался без завтрака, — Есть хочешь? – наконец-то он спросил и кивнул глазами на остатки еды.       Тэхёну ничего не осталось, как сесть на стул и пожать плечами.       — Ну так и приготовь себе, — дожёвывая последний кусок ответил он и вытер рот салфеткой и встал, оставив пустую тарелку на столе.       — Убери за собой тарелку, пожалуйста, – тихо обратился к нему Тэхён.        — А ты что, уже не в состоянии?       — Пожалуйста, убери за собой тарелку.       – Как пожелаешь! — мужчина взял тарелку и с размаху бросил её в раковину.       Посуда разлетелась на несколько кусков и пару осколков упали на пол.       — Доволен?       — Спасибо, — только и смог ответить омега, крепко зажмурившись.       — Ну-ну, — и к чему это было?             Аппетита не было, да и откуда бы ему появиться? И вместо этого просто появилась какая-то тупая тошнота.       — Я сегодня же уезжаю, уже через час, — будто он и не ему говорит и даже не смотрит в сторону омеги, глядя куда-то в окно, застёгивая часы на запястье.       А Тэхён так и сидел, отрешённо глядя перед собой. И каким-то холодом полосануло под рёбрами, и он сжался, сильнее кутаясь в плед.       Потом долго смотрел, как альфа что-то ищет в полке, перебирая какие-то бумаги, чеки и счета за квартиру, а внутри будто нарыв зреет и пульсирует в одном месте. И время будто замерло, а так хочется, чтобы он поскорее ушёл, уехал, исчез, испарился, наконец-то. И эти его шаги по комнате, бесцельные, шаркающие, кажутся омеге такими наигранными и бормотания его он не схватывает, и слушает лишь фоном.       — Ты не хочешь меня проводить? – и Тэхён выныривает из своего полузабвения.       — Что? — он вопросительно глянул на альфу и заставил себя встать.       Прошёл по комнате, таща за собой угол длинного пледа, как мантию и просто статуей стал перед ним.       — Ну и что ты замер, так и будешь молчать и игнорить меня? — и на это замечание Тэхён голову в сторону повернул, вскидывая брови, — Может быть ты меня поцелуешь? — и не дожидаясь ответа схватил его так грубо, совсем не нежно, от чего Тэхён сжался и ойкнул, когда Минхо вдавил его в себя шаря по телу руками, – Ты мой маленький, мой капризный принц, — шептал альфа ему на ушко, — Я так сильно люблю тебя, Тэхён, — мужчина вдыхал запах его волос и такого сонного омежку хотелось повалить и поиметь, пока тот не захрипит от удовольствия и будет молить прекратить терзать его, — Скажи мне, Тэхён, — альфа отодвинулся и, обхватив красивое лицо руками, долго смотрел в глаза, пытаясь там увидеть что-то неподвластное чужому взгляду, — Ты ещё со мной?       Он кажется уже задавал этот вопрос и себе и ему, да только толку от этого нет. Ответы, словно за сотнями замков спрятались, или же наоборот — вот они, на поверхности все, только руку протяни или просто закрой глаза и вдохни чужой запах, что сейчас витает вокруг этого заколдованного мальчика.       И так и смотрит на свои пальцы, что сейчас спускаются на его шею, такую красивую и так хочется сдавить пальцы вокруг неё! И пусть потом сам себе же руку эту и отрубит, что отберёт у него смысл его жизни, который сейчас смотрит на взрослого мужчину.       А в глазах у самого такое творится и такое впечатление создаётся, будто он говорит это всё звезде экрана, такой недосягаемой и далёкой.       Пока тот самый звёздный мальчик смеётся куда-то, в сторону глядя, пока его осыпают овациями и признаниями в любви и Минхо в числе тех, кто никогда не коснётся души его...       И как же сказать самому себе, что недосягаема эта звезда далёкая, глупенький ты...       Глупенький, маленький мальчик. Терзаешь напрасно себя по ночам, рыдая в подушку, а на утро клянёшься забыть его... А потом сам себе сказки сочиняешь, что он, якобы рыцарь отважный, спасёт прекрасного омегу из лап чудовища. И омега влю́бится в него чистой любовью, а потом, этот глупенький, вспоминает, что он далеко уже и не молод, хотя всё ещё полон сил и какой-то призрачной надежды на счастье.       А может быть все ещё наладится? Наладится, как в самой красивой сказке о чём-то хорошем.       А потом жестокое отрезвление ему является и он прячется от него, закрывается в темноте сознания. А оно и там его находит и кричит голосом охрипшим и с сарказмом скандирует свою правоту! Горькую такую, как дёготь.       — Вот куда полез? Что возомнил о себе? Что можешь всё? Что купил?       А этот омега для тебя до сих пор является орешком крепким, не раскусанным тобой. И так и не удалось эту скорлупку золотую сломать, чтобы добраться до изумруда, что внутри спрятан. Да? Да????                         .....Тэхён смотрит на него и склоняется в сторону, лишь целу́я в щёку губами сухими. Касается щеки и ойкает, когда альфа грубо хватает его за предплечья и целует властно и больно. Омега рот свой не хочет открывать, дабы впустить его в себя и упирается, как может, пока ему альфа пальцами давит на щёки.       И он мысленно извиняется, что не те губы его целуют, что не тот запах его окружает, что не те руки его обнимают...       И как выдерживает до конца и сам не понимает, только ноздри его порхают, когда лёгкий всхлип пытается удержать и постыдно жмурится, прячя себя за своими веками, как будто за ними он может исчезнуть.       А мужчина на всю его радость этот поцелуй мучительный разрывает, наконец-то и долго в глаза любимые смотрит.       Родные...       Любимые...       Предательские....       И каждую родинку гладит пальцами, будто бы запоминая. Нежную кожу под пальцами ми́лует и прикасается ко лбу, оставляя там поцелуй жгучий... Последний...       И жмурится сильно, до боли, до мушек под веками. Последний раз обнимает и отворачивается от него, боясь посмотреть в его, ничего не непонимающие глаза.       Не говоря больше ни слова Минхо уходит. Ни слова на прощание, ни жеста. Просто ушёл, оставив его одного.       Сколько так ещё омега на дверь смотрел и пытался понять, что-то откопать, может быть ответы какие-то? А в груди что-то так и скребёт тихонько, так и скребёт, колючими иголками нутро раздирая.       – Что за..? — и душу свою под ладошками прячет, когда внезапный страх на него накатывает и во рту мигом пересыхает.       Тихое «мяу» вывело его из небытия, и Тэхён улыбнулся, глядя, как Жози хвост трубой держит и глазами жёлтыми сканирует хозяина.        — «Все хорошо?» — будто бы спрашивая и омега берет её на руки.       — Всё хорошо, милая, — а у самого внутри горит что-то.       Он её прижимает и несколько раз целует в макушку и кошка неожиданно вырывается и сразу прячется под диваном.       — Ты чего? — Тэхён рукой полез туда, под диван и резко назад подался, когда кошка громко зашипела на хозяина.                                     ***                               .......В груди всё клокотало и бурлило, когда на видео таяли последние секунды.       Ноздри зло порхали, а челюсти сжимались, до скрежета зубов.       Губы в оскале замерли и тряслись, как от холода, когда он смотрел перед собой, и грудная клетка вздымалась вулканом.       В лёгких места мало оставалось, а вокруг, кажется, и стены сжимали.       Несколько последних вдохов сшибали здравый смысл, и рот разрывался, крик бешеный испуская.       От перенапряжения на лбу и висках вены вздулись, а глаза покраснели.       Всё тело словно в лаву кипящую превратилось.       Крик раненого зверя ещё долго тело сотрясал и будоражил округу.       И кто мимо проходил, те боялись даже в ту сторону посмотреть, ибо там что-то страшное разжигалось.       От лютой злобы пальцы покраснели, и ногти приняли кровавый оттенок, когда изо всех сил сжимали кожаный переплёт руля.       Только боли физической он не чувствовал.       Внутри, кажется, струны рвутся и злость набирает обороты сумасшедшие.       Ему бы да успокоиться, ему бы да отрезвиться и взвесить все свои ошибки, а наделал их ведь немало...       Ему бы, да чтобы в собственной желчи не захлебнуться и махнуть рукой, оставляя за собой сожжённые мосты.       Ревность-сука, оставляет на нём свои ожоги третьей степени.       И от них дышать ему больно и кажется, что всё тело в кислоте ва́рится и дымится.       Ему бы да успокоиться...       Но он хватает телефон и набирает уже знакомый номер.       Несколько гудков вечностью кажутся и он не знал уже, то ли радоваться, что трубку не берут от беды отталкивая, то ли...       Щелчок аппарата на том конце и будто выстрел экзекутора точку свою поставил.       — Полную свободу даю тебе, — рычит не своим голосом, — Что хочешь делай, и места живого на нём не оставь, — будто не он говорит...       Будто не его губы это говорят... Будто не его мысли выдают такие страшные слова.       — Прям всё?? — вырываются из трубки слова и Минхо их воспринять не может нормально и просто пялится в лобовик, где черты́ любимые воспалённый мозг рисует и чужой поцелуй на родных губах клеймом горит, — Босс? — снова вещают оттуда, — Прям всё, босс? Всё? – акцентируют, понимая, что тот человек подразумевает под этим «всё».       — Всё!! — рычит последние слова и сам бросает телефон, откидывая голову назад и от себя не ожидает и не стесняется, когда горячее что-то по щекам течёт и в крик новый, звериный срывается, разрывает тишину салона автомобиля.       Чума....       Ревность, чума страшная... Ба́лом правит, сжигая здравый смысл до тла, пепел оставляя после себя.       Идёт она, шагами медленными по тлу этому, босыми ногами ступая, балахоны свои чёрные раскинув и горящие комъя повсюду раскидав.       И вели́т душе растерзанной не сдерживаться.       И чем больнее боль, тем слаще будет ей...       Будто царица преисподняя, на свои творения смотрит и налюбоваться не может, когда душа истерзанная не может здраво мыслить.       А пламя вокруг неё лишь разжигается и потушить его будет, ой, как нелегко и даже невозможно...       А то, что час придёт, когда Вина́ на поле этими глазами огромными будет лицезреть чужую работу, так это увольте, поздно будет...       И глуха́ она будет и слепа́ к мольба́м слабого человека, что в оковы так легко душу свою о́тдал....       А душа его...       Она исколота шипами его роз...       Сколько тянул его, сколько любил и поощрял капризы, выдерживая холодность омеги, пока в его сердце осколки льда теряли счёт свой.       И по осколкам этим себя уже собрать не получится и не остаться с порезами на душе не выйдет.       И ему уже ничего не остаётся, как придать его в объятия боли, свою же боль натапливая алкогольными ядами...