Секунда до совершенства

                         По помещению во всеуслышанье разносится грязная тайна.       «Примерный семьянин творит нечестивости всякие, пока девочка счастливая думает, что вышла замуж за самого лучшего парня! Но если бы она узнала, чем он занимается, этот грязный развратник... А люди шепчутся по за углами о тех местах, в которых он побывал, пока его дети дома, с мамочкой сидят... И там, за дверьми тёмными, и делишки, такие же тёмные творятся. Мужчина откидывается на диване, пока чужие пальчики шаловливые растёгивают его штаны, жарко надрачивая ему. И он мог бы и дома потрахаться, но здесь порочнее, оттого и слаще... И пока перед ним трясутся попки сладкие, он обещает им всё... И Fendi и Balenciaga и Prada. И так боится он, чтобы никто не раскрыл эту его грязную тайну, от которой трудно будет отказаться...»             По экрану плазмы снуют люди и сумасшедшие поклонники вопят, бросая свои трусы на сцену, так честно надеясь, что их подберут, восхищаясь до небес необыкновенным запахом их гениталий...       И мерзость и какое-то порочное вдохновение вселяет в ду́ши слушателей и зрителей этот хит, хотя мало кто вникает в суть песни и слов.       Но хит же! И его будут слушать и будут смотреть и боготворить омегоподобного альфу, что так любит порезвиться с альфами непристойными вещами.             В огромном платье, а платье ли? Он стоит на месте, боясь упасть с высоченных каблуков и во всё горло орёт свои молитвы падшему ангелу...       И народ подхватывает это и перепевает и воспевает. И все соцсети заполнены этим хитом и никуда от него не деться, как от солнечного света!       И уже песня становится такой навязчивой, теряя первую, ту самую дрожь в коленках и мурашки по спине.       И слушатель, как наркоман, пытается вспомнить ту самую, первую эйфорию от первых аккордов, когда, не зная слов и только по наитию, мычит под нос, представляя, что это он стоит там, а ему рукоплещет зал и миллионы зрителей по миру мечтают быть на его месте...       Может быть герою песни и не получится выбраться из этого круга порочного, утопая в этом нечестивом удовольствии и продолжать играть для всех примерного мужа и отца...                         Пока кто-то и не отказался бы и от мозгоправа. Вот честное слово! Побежал бы, да впереди толпы всей или паровоза, это уж как повезёт! Когда в голове бардак полный и там всё киселём залито и полный раздрай, но самому ему не разобраться и пол литра здесь не помогут!       Тут трижды за новой дозой бежать придётся, пополняя запасы, чтобы мозги не вскипели!       Дать бы кому-то свою головушку буйную потрогать, да чтобы разобрали все болтики и винтики и прочесали все извилинки, чтобы распутались они и стали ровными, как те волны ровных волос, что снимают в рекламах...       Да чтобы дядьки умные над ним поработали, убрали чё не нужно, вычистили, чуть ли не щёткой, хлам всякий, и да и выпустили бы его на волю очищенным, вплоть до заводских настроек.       Мысли у него сейчас, как разбитая лодка в океане, все щепочки и кусочки по волнам так и плещутся, их водичка солёненькая омывает и им по отдельности ни о чём не думается... Вот это мечта...       Проснулся – а там пусто! И свежий воздух внутри и мысли — ни-од-ной! А если и появляется какая-то шальная глупость, так её быстренько так, сквозняком, раз и выдует! Вот бы да кабы́... А на душе́ ему совсем не легче.       И вроде рукой-то подать, только протяни и вот она, твоя жар-птица! И силу волшебную она тебе сулит, да что-то от того счастья ему не весело... Нет, ему вроде и весело, только веселье это такое... Как молоко скисшее. Как на похоронах соседского порося. Вроде и забили животинку и вкусно должно быть, да только крики и визги предсмертные не вселяют в душу радости... Нет той эйфории, что захлестнуть его должна! И волнение такое, что и дышать полной грудью не получается. И там камень лежит, тяжеленный такой. И давит он и давит!       А разве не этого ему хотелось, спросите вы? Не освобождения, ли, хотелось? Разве нет? Ну так получай, ёлки-палки!!       И избавься уже, в конце-концов от басурманского и́га, своего рода рабства, и дышать вроде бы можно спокойно, да полной грудью! Да только не может он. В голове на повторе один и тот же вопрос.              — Ну хотел же, признай! Если не кому-то, то хотя бы себе признай!       Тэхён глубоко вздохнул и подпёр лицо ладонями, укладывая туда подбородок. После ухода Минхо стало так желанно пусто. Желанно... И пусто.... И да, он мечтал об этом, наверное последний год, это точно. А последние дни, так то и подавно. И тем более все дни были катализатором всех его желаний и стремлений, поскорее освободиться, от себя старого, в первую очередь.       Все происшествия чередой наложились на него, ещё раз подтверждая его желание. Да, что толку-то повторять и переливать из пустого в поро́жнее, и вечная их игра в ведомого и ведущего.       Он требовал своей собственной свободы и вот она, эта свобода, забрезжила на горизонте ярким и красочным рассветом! И вот, бери её, хватай, радуйся! Вот только... Радости он почему-то не чувствует. Совсем... И после ухода альфы он не знал, что ему делать. Собирать вещи и бежать? Бежать...       А ведь и квартира хорошая и им обжита́я. И да, удобства для него являются очень важной составляющей жизни. Куда уж ему без удобного дивана, где можно уютно попку свою разместить? А висеть у кого-то на шее он не хочет, сам зарабатывает неплохо. Ну не миллионер, но и на хлебушек с маслом и икоркой у него есть. А если и подумать и забежать вперёд, они ещё не расстались и это тоже нужно сделать. Хоть Тэхён уже и не с ним, но дрянью себя не хочет чувствовать. Ведь расставание это тоже искусство. Горькое, но искусство.       Да, их отношения сошли на нет и смысла продолжать эти тортуры не было. Но опять-таки, они ещё не расстались официально, а Тэхён уже и ключи у консьержа оставил мысленно.       Он пытался со стороны на себя посмотреть, представляя себя героем какого-то романа, только он, честно говоря, не такой уж и смелый и не креативный, может быть. Где-то импульсивный или может быть он просто обдумывает долго? Потом решается долго, взвешивает долго, ещё раз думает и только тогда обрывает все ниточки, делая тот самый сложный шаг. Ему нужно отпустить, а он и готов вроде.       — Малодушный? — кто-то спросит.       Ну и пусть...       С высоты чужой колокольни легче судить, когда речь не идёт о себе любимом. Чужие чувства и поступки кажутся глупыми, и их всегда хочется обсмеять, а вот когда дело заходит о собственной жизни, вот тогда поётся по-другому совсем. И слушаются советы по-другому и сделать тот самый шаг не так-то и легко, оказывается.       Только со стороны все герои, да мастаки подначивать и толкать, а на самом же деле, такие же слепые котята, что бредут в темноте и ищут уголок получше, да потеплее.       И просто он привык, да, честное слово, он привык, что за него всегда решали, всегда и везде. А сейчас ему кажется, что ему дали право выбора, но он почему-то боится взять его в свои руки. И смотрит на него и смотрит и думает – а какой он этот выбор? Горячий, как уголь из печи или ледяной, как глыба льда? Не знаете? Вот и он не знает...       А первый шаг, он ведь всегда, самый сложный. Это как на лёд встать. Сделать первое движение и поплыть, а там уже и видно будет — упадёт он или дальше покатится, с поддержкой или без неё. А хотелось бы конечно с поддержкой.       В этих думах он чуть было с ума не сошёл и ему нужен был рывок куда-то — или в пустоту или из неё. И он выбрал для себя — из неё, конечно же, но ведь он ещё и слабый пол, нежный омежка и поэтому, как обычно, ему нужен этот пинок.       Или в простонародье —волшебный пендель. Ну или пиздюлина. Это уж кому как комфортнее звучит.       И пока он ещё не пришёл, этот самый пендель, он посидит тут, немножечко, покидает себя из огня да в полымя, с непонятной грустью и тоской.                   Тэхён водит ложечкой по ободку стеклянной креманки, собирая растёкшееся мороженое. Ну конечно мороженое! А вы что подумали?? Ну не пойдёт же он заливаться чем-то покрепче, не по-омежьи это как-то. А вот пара порций сладенького и мозги сами просветляются. Ореховая палочка давно утонула в сиропе, а клубника, заполнив своё углубление белой субстанцией, не выглядит уже привлекательно.       Он набирает ложку сладкого десерта и держит над ягодой, пока растаявшее мороженое сгустками хлюпает вниз. Потом, выдыхает, как перед забегом и поднимает клубнику за зелёный черенок, и, не жалея, закидывает в рот. Первое впечатление, от совокупности вкусов, брызгами фейерверков стреляет в голове, чтобы потом замениться на непонятную композицию вкусов.       Слишком тугая клубника оказалась только лишь красивой оболочкой. Плотная мякоть совсем не растекалась по полости рта, а забилась сильной оскоминой по зубам. Лицо от неожидаемого результата превратилось в смешную моську, когда его пробрало, когда он пытался однажды съесть дольку лимона на слабо. Сначала нужно марку держать, а потом и срывается!       Глаза омежки щурятся и он не контролирует себя, губы смешно растеклись в разные стороны и его чавканье могли бы услышать и посторонние люди на соседней улице. По всему телу дрожь прошла и плечи содрогнулись и кажется, что теперь этот вкус невозможно будет чем-то перебить.       А самое отвратительное это то, что выплюнуть нельзя да и дожевать некому отдать. Вот ему и приходится закрыть рот ладошками и, что есть силы, жевать, пока по пищеводу не отправится эта еда, знакомиться с остальными жителями желудка.       Проглотив такую красивую и такую невкусную клубнику, он сразу подхватывает креманку и почти выпивает всё потекшее мороженое, запивая кислоту. И плямкает, как самый милый хрюша, наевшийся вкуснятинки... И губы облизывает долго и тщательно и совсем не видит, как за стойкой бара улыбается альфа, вот уже некоторое время наблюдая за этой прелестью в конце зала и за его битвой с кислой клубникой.       И выпрямляется так по-солдафонски, когда этот милый омежка подзывает его одним только взмахом пальчика и бровью. И он тут как тут, с полотенчиком через ручку.       — Что желаете? — воркует, как голубок перед голубкой, интересуется так, будто не заказ пришёл принять, а чтобы, ну может быть, так, телефончик свой подкинуть ему и улавливает, как идеальные брови расползаются то вверх то вниз и прокашлявшись, выпрямляется и уже другим голосом вещает, — Желаете ещё что-то заказать? — а сам смотрит на две пустые креманки и блюдце от пирожного.       — А принеси-ка мне, мил человек, молочного коктейля, да мороженого не жалей и сиропа карамельного побольше, — милый омежка откидывается назад, вальяжно так пальчиком дирижирует, акомпонируя своим словам и так не кстати подмигивает.       — А фрукты какие сделать с коктейлем? — да хоть и за свой счёт, только бы видеть, как красивые губы обливаются белой субстанцией и юркий язычок слизывает это всё великолепие.       Омега так томно и сладостно смотрит на него, снизу вверх, а тот уже и растекается по полу.       — Без фруктов, — резко отвечает он и хлопает по своим коленкам.       А альфа бы и сам на свои колени упал бы перед ним, да исцеловал бы эти чашечки, коленные, что так красиво обтянуты тонкой тканью брючек.       Но омега взглядом лишь возвращает несчастного на землю грешную,       — Только мороженое... Сегодня только мороженое...— и звучит это как-то обречённо из его уст.       — Всё так плохо, да? — и уже в его положении входит и ещё парочку таких диалогов и они к концу дня станут хорошими и добрыми друзьями.       И так и глядишь и повезёт —обломится что-то сладенькое и ему.       — Ой, молчи, — отвечает омега и рукой так машет, — Как с вами, мужиками, тяжело, — и сам себе кивает головой, а мысли альфы аж жаром обдало.       И так и подмывает сказать этому омежке, что он тот самый, кто будет отрадой глаз его и сладостью ночей его... И стульчиком для брючек его, если нужно.       И его, как той мухобойкой, и накрывает — бац и крышка, когда омега пальчиком машет, типа,       — Ступай, надоел ты мне, холоп...       И уходит такой весь задумчивый и кажется, что думает и думает, а сам своего орла в штанах едва удержать может!       Тот ведь уж поди рвётся, на свободу-то отпустить мо́лит, да в свободном полёте, да расплескаться вволю дайте! Так крыльями там и машет, машет, коготки свои точит, точит...       А Тэхён просто смотрит вслед официанту, как его накаченный зад исполняет сальсу, пока тот идёт к рабочему месту. И альфа прекрасно чувствует чужой взгляд на своём теле и душа прям пылает и ликует, и пульсом бьёт по венам, аж давление подскакивает!       Возвращается он уже с высоким стаканом, украшенным по последнему слову моды, или как там говорится, и ставит его на стол.       — Не напейтесь только, прошу Вас, — тихо так говорит ему, легонько кланясь, пальчиков его касаясь, а сам так невзначай нюхает мальчика и уже аромат его на себе представляет.       — У меня всё под контролем, братан, не волнуйся, — так по-пацански отвечает ему омега, сам того не желая, влюбляет в себя молоденького альфу, — Пару шотов и я буду в порядке, — смотрит ему прямо в глаза и отпивает коктейль, через трубочку, громко так сёрбает, хлопая длинными ресницами и так одобрительно кивает головой, — Оно... спасибо братан, — и снова отпивает сладкий коктейль и хмурит бровки в удовольствии, и губы свои, невозможно красивые, облизывает медленно и так по-блядски по ним язычком своим тянет, — Вку-усненько, — мычит голосом своим умопомрачительным и глазки прикрывает.       — Откуда ты такой? — с придыханием спрашивает альфа, — Я тебя раньше здесь не видел, — в каком-то влюбленном трансе говорит молодой парень и улыбается, ну как придурок, ей-богу.       — Откуда? — переспрашивает Тэхён и облизывает губы, будто убедиться хочет в точной постановке его вопроса.       — Ага... — кивает головой парень и почти слюну подбирает, — Как такая пташка к нам залетела?       — Через форточку, — повторяет недавно услышанное изречение и указывает глазами на окно.       Альфа так честно поворачивает голову и ей-богу, смотрит на окно и диву даётся, а потом переводит взгляд на милого омегу и, представляете, понимает, что его только что лоханули!       — Ага, ну да, — только обидой парень не фонит, он наоборот загорается интересом.       А это чудо уже улыбается ему и он готов перед ним и дорожку красную расстелить, к сердечку своему. И пусть потопчется ножками своими в туфельках, да с золотыми пряжками, да подольше пусть потопчется.       А омега всё так и тянет коктейль свой, через трубочку, сёрбает так громко, и боженька милый, в мозгу у альфы так и рисуется, чего бы он ему так ещё посёрбал, омежка этот славный. Тот быстро проглатывает и указывает на полупустой стакан.       — Принеси-ка ещё, а то мой друг скоро придёт, — а сам вальяжно так откидывается на спинку диванчика, показывая сытость.       — Ещё??.. — в таком недоумении альфа смотрит на паренька, — Домой-то сам доедешь? Или тебя отвезти потом? За рулём в таком состоянии нельзя, — и так загадочно улыбается.       — Ты меня клеишь? Или как? — омежка глазки щурит, смотрит на альфу и улыбается, пока чертята уже и хороводы водят.        — Ага, — тупиздень...       Милый такой, славный тупиздень и не сразу понимает, когда его отодвигают в сторону чьи-то руки.       — Привет, малыш, — слышит альфа и смотрит, как второй омежка, маленький такой и как тучка хмурый, наклоняется над светлым омежкой и целует его прям в губки, нежным таким касанием, как крылья бабочки.       И в штанах происходит что-то, а рот так ме-е-едленно открывается и слюна, вот-вот и капнет на белое полотенце.       — Ты уже сделал заказ, милый? — спрашивает низким голосом новоприбывший и берёт стакан с коктейлем и допивает без трубочки, так запросто! И на губах остаётся след от молока, как те самые милые усики.                    Чёрт... чёрт... чёрт...       — Куколки-крошки, — и жаром дыхание альфы так и пышет, — А вам не нужен... Кто-нибудь... Кого вам хотелось бы... Ну...как бы... Я не знаю... Ну, может быть... Помучать... Как бы... Ну... Или, компания просто... Ну я не знаю, — блеет так козлёночком, как пьяненький, воды с лужи напившись, и пялится, ох как же он пялится, как двое омежек за ручки держатся, а у одного из них ротик в белом над верхней губой!       И блондинчик этот к другому мальчику приближается и так в затылок его внедряется пальцами своим длинными, и приближает к себе эту голову и ме-е-едленно так слизывает мороженое с красивых губ...       — Блядь... — само как-то вылетает из альфих губ и он уже прикрывает пах, где уж страсти бушуют и спешит за стойку, сделать новый заказ, да поскорее вернуться!       И полностью игнорирует, как ему уже, как полчаса, машут две пожилые омеги и недовольно косятся на полнейшее безобразие, что происходит в конце зала!             Не, ну как не стыдно-то, а??       И только он исчез, как Тэхён отворачивается и смеётся в тыльную сторону ладони.       — Ну и чего ты его довёл, а придурок? — хрипит Юнги и едва сдерживает смех.       — А чё он пялится? Я уже давлюсь сижу, под его взглядами! — вскидывает бровями омега, — Достал, правда, ну...       — Да и хуй с ним, хай пялится! — легко, в своей манере отвечает Юнги и стирает со стола невидимые крошки, — Сейчас пойдёт, вздрочнёт и угомони́тся! — и хмыкает, глядя, как тот работает в поте лица, — У тебя чего такого случилось? — уже на другую тему перешёл, — Давай, рассказывай...       И бравада уходит, уступая место удручённости. Тэхён весь как-то собирается, словно прячется, как маленькая улитка, в свой домик. Улыбка красивая исчезает, блеск в глазах тает и уголки красивых губ вниз ползут. Подбородок мелко-мелко трясётся... Абсолютно полнейшая метаморфоза.       — Э-эй, ты чего, малыш, — и омега пересаживается к нему поближе, обнимает и укладывает его голову на своё плечо, — Ну-ну... — хлопает так легонько по спине, когда слышит первый и самый тяжёлый всхлип и ощущает, как спина в этот момент содрогается, и слёзы уж и потекли по красивому лицу.       Им можно поплакать, правда? Конечно можно...       И так некстати подходит этот романтик, весь такой, ух! На взводе! И в паре шагов от стола тормозит, в ступоре, когда видит резкую смену настроения омежек. На его лице отображается мозговой штурм и он честно не понимает, как так??? Так резко всё поменялось? Только что?? Они ведь... Они ведь только что флиртовали с ним, они...       А уже плачут??       И этот красивый мальчик, так жалобно всхлипывает на плече, что сердце альфы не выдерживает и он словно на каких-то там правах, на птичьих наверное, обращается так робко к нему,       — Э-эй...       А на другое и не способен! Ну не могут альфы вот так быстро переключаться, как омежки! И это правда, сбивает с толку! Всё в порядке ж было! И сто́ило ему отойти, как тут уже потоки слёз...       — Всё в порядке? И такой тупизм, спрашивать, всё ли в порядке, когда человек плачет?       — Иди, иди давай, иди отсюда! — быстро его перенаправляет Юнги и альфа тихо ставит заказ на стол и быстренько уходит, честно себе говоря, что никогда он не поймёт ду́ши нежного пола.       Всегда Тэхёна удивляли эти мозгоправы. И если быть честным и откровенным с самим собой. Ну вот как, скажите, можно прийти совсем к незнакомому человеку в идеальной одежде и с дорогими часами? Как сидеть в кабинете, с такими чопорными стенами и массивными подлокотниками, на таких же диванах? А потом возлежать на отдельной маленькой тахте, пока́того такого дизайна и мять какого-то там Хаги Вагги в руках, обдумывая свои слова перед тем, как спустить этот словесный понос из себя. А затем, после всей этой тирады молчать и ждать, и надеяться, что тебе сейчас скажут тот самый волшебный рецепт счастья и каждый раз запинаться и отвлекаться, когда он, тот самый целитель мозгов, что-то пишет, чёркает в своём блокноте, шоркая грифелем по бумаге. А может быть он твою карикатуру рисует? И от этой мысли всё сжимается внутри и становится так обидно. Но приходится молчать, чтобы потом услышать такой тихий вопрос,       — И что Вы думаете по этому поводу?       — Я что думаю?? — так и хочется закричать на него! — Я пришёл Вам поплакаться, чтобы Вы думали за меня!! И ещё и деньги за это заплатил!       И ты хлопаешь ресницами и копаешься в собственных мозгах и не находишь решение! И становится обиднее,когда ты понимаешь, что ответа вроде и нет, его нужно дождаться, а чтобы дождаться, нужно ещё заплатить!       И как можно доверить своё сердце и душу тому, кто украдкой смотрит на свои часы, с позолотой, отсчитывая минуты до конца сеанса. А потом смотреть, как этот психолог или мозгоправ, или ещё кто угодно, ищет свободное окошко для тебя, в своём толстом ежедневнике. А ты так и следишь за его ручкой, что порхает над каждым листиком и слушаешь, как эти листики переворачиваются, а твои надежды на скорую встречу с ним тают и тают.       Вот и Тэхён не знает.       И своим психологом и жилеткой и пенделем волшебным, считает именно Юнги, который слушает внимательно, не перебивает, хотя выглядит так, словно ему посрать. Он будто где-то витает в облаках. То глаза прикроет, то кусочек тортика умнёт, то откинется на спинку диванчика, а потом взгляд свой переводит и смотрит так искренне и сжимает губы, смешно так, в такую милую полосочку, когда появляются ямочки.       А Тэхён под чисту́ю всё выкладывает, как перед своей собственной иконой, обо всём что болит, что нака́пало, что накипе́ло, что волнует. Потом Юнги мнётся долго, вытирает и без того чистые руки, а потом...       — Пидарас! Пи-да-ра-си-на! — и Тэхён весь маленький такой становится, весь сжимается и не может сразу понять —пидарасина-то кто?       И сам свои пальцы мнёт и такими огромными глазами на него смотрит.       — Не ожидал я такого от Минхо... Не ожидал... — а Тэхён кажется и выдыхает расслабленно и камень с него, кажется, падает и даже воздух становится легче.       Пидорасиной-то Минхо оказался.       Ну и слава тебе, Господи...       Ой, прости, Господи...       И где-то внутри себя он ликует, представляя себя, как амбразуру, перед огромными чёрными глазами и чувствует, как жизнь каплями в него вливается, сил придаёт и обнадёживает. И долго ещё они говорили, сбивались с темы, обо всём и ни о чём.       Вот такая себе терапия и как-бы решено не было ничего и точки над i не расставлены, но всё равно легче. Стократно легче.       И остаток дня проводится более менее спокойно, даже в каком-то вакууме. Когда не думается и даже не хочется думать о том, чтобы подумать было бы не плохо. Но думы не думаются, а в голове перекати-поле.       И мудрые слова прекрасной Скарлет О'Хары вспоминаются, как нельзя кстати. Когда она, сто́я на лестнице, в своём шикарном платье, машет рукой на проблему, томно завивая волосок за ушком, и говорит своей толстой няне негритянке,        — Об этом я буду думать завтра, — и уходит королевской постатью наверх, по ступенькам, закрывая дверь в свою комнату.       И Тэхён, освобождая свои мозги, тонет в сладком сне, забывая всё напрочь и только сны его тревожат, будто он потерялся где-то, и маячит фигура незнакомая, а телефон утерян или украден. А он кому-то кричит, но его не слышат...       Проснулся снова в поту́ и с тяжестью на сердце, как-будто рёбра ему ломит и дышать тяжелее, чем обычно.       И потом он видит на себе серо-полосатую охрану, что растеклась на животе и кладёт руку на мягкую шкурку. Привычный мурк, как доброе утро и день, вот он, и пожаловал. И сегодня снова беготня и звон бокалов, и ненасытные телеса́, вливающие в себя алкоголь тоннами.       Конец дня пришёл как-то скоро и он не сразу и понял и как-то быстро вытек из помещения, как и основной весь планктон.       И поздняя ночь на дворе и тихая такая, и небо звёздное. А он песчинкой маленькой затерялся в толпе метро и так совестно признаться ему, что оглядывается повсюду, пытаясь высмотреть уже знакомый сердцу силуэт.       В метро становится душно и тошнотворные запахи на́крепко ворвались в рецепторы.       Сзади его кто-то толкнул и чей-то голос зычно матюгнулся. Его будто вырвали из своего удобного кокона и заставили вернуться обратно, где бывает совсем не сладко.       Чужое трение о спину и чьи-то жадные руки прошлись по его спине и так гадко перетекли на попу. Он шагнул вперёд, молчаливо избегая чужого контакта.       — Молодой человек, — голос прогремел на половину салона и все повернули головы в его сторону, — Вообще-то тут есть поручни! И держаться нужно за них, а не за кого-то, кто рядом стоит с вами! — уже на последних словах ему прокричали почти в ухо и все обратили взоры на светлого юношу, что так неудобно снимал с себя рюкзак и прижимал его к своей груди.       — И уберите свою сумку ради Бога, вы мне затяжки уже сделали на свитере! — снова проорал этот же голос и Тэхён уже смотрел в затылок пожилому человеку.       — Извините, — только и пробурчал он и хотел было развернуться, как наступил кому-то на ногу и на него полился смрад отрыжки из открытого рта.       — Вы можете стоять спокойно, молодой человек? – пальцы толкнули его в спину, — Или выходите уже, — и кто-то невежественно толкнул его в бок.       — Вы будете выходить на следующей? — почти гаркнул ему вонючий рот и Тэхён отвернулся, корча гримасу.       — Да вы только посмотрите на него! — тут же на него полился поток новых недовольных пассажиров.       — Если тебе не нравится общественный транспорт, тогда катайся на такси! — сразу отозвался новый голос, откуда-то возле окна,       — Да, сейчас молодёжь такая пошла, им бы только на такси и кататься!       Кто-то уже перехватил эстафету и Тэхён оглянулся на нового экземпляра.       — Ни стыда, ни совести! — не умолкал противный голос и Тэхён решил пройти к дверям ближе и так неуклюже толкнул дородного мужика локтем.       Его тут же окатили недовольным взглядом и на весь салон прогремело,        — Да ты смотри, какой нахальный? Он тут ещё локтями толкаться будет? Сопляк! — на него уже смотрели с десяток пассажиров и все ждали, когда же развернётся настоящая битва и потечёт кровушка, красная такая, на зависть и на радость всем окружающим!       Они, как коршуны, накинулись на него и всем не хватает только её, первой крови! И все смотрели с таким осуждением, словно омега им лично нанёс оскорбление. Прижав к себе рюкзачок Тэхён посмотрел на толстого человека.       — Я Вас едва коснулся, что Вы так кричите? — и кажется, что этого только все и ждали!       Толстяк весь затрясся, его двойной подбородок пришёл в движение, а живот дёрнулся вперёд.       — Какая дрянь, ты только посмотри на него! — прогремел он своим голосищем, а омеге показалось, что ему заорали в самое ухо, – Нет, чтобы попросить прощения, так он ещё и спорит? И не стыдно, а? — омега весь зажимается ещё сильнее, уже сожалея о том, что вообще заговорил!       Промолчать и уйти подальше было бы делом умным, но наглость толстяка перешла все границы.       — Я Вас едва задел, что Вы кричите? Я же извинился перед Вами! — вот чего спорит... А уже подключился новый оратор.       — Виноват — молчи, нет же он ещё и выступает! Мы же все видели, как ты толкнул человека!       — Я не толкал никого! — Тэхён уже не мог сдержать себя и позорно почувствовал, как первые слёзы обиды накатываются на глаза, — И что Вы могли увидеть, Вы стояли ко мне спиной! — по салону пронеслись недовольные возгласы и общее такое шипение. И где-то даже ликование!       Дородный мужик рассмотрел мальчика надменным взглядом, потом окинул толпу, ища в них поддержку и, найдя таковую, снова повернулся к омеге, гладя на него, как на таракана, которого собирается раздавить.       — Бессовестный какой! Ай-ай-ай! — и громко заклацал вонючим языком, — Лучше прощения попроси и заткнись, чем оскорблять уважаемых людей! — толстяк криво ухмыльнулся, ожидая, что мальчишку сейчас и правда раздавят, ведь вся толпа на его стороне.        — Уважаемые люди ездят с личными шоферами, — легко ответил Тэхён и прямо посмотрел в глаза оскорблявшему.       Неприятного вида омега с бульдожьими щеками и прищуренными глазами критически оглядел мальчика с ног до головы, потом хмыкнул громко,       — Молодёжь, она сейчас такая обнаглевшая! Ещё молоко на губах не обсохло, а они уже лезут на рожон! — и плюнул ему в ноги.       Тэхён не понял, как он смог не ответить на эту грубость и понимая, что его здесь никто не защитит, отвернулся, не желая ещё больше нагнетать атмосферу.       — А ещё повыряжаются все, как проститутки, потом на них совестно смотреть! — и как стадо, половина людей в вагоне дружно закивали головами, соглашаясь с главным глаша́таем.       А вот это уже было грубо. И не к месту совсем. И тут у него так и закипело внутри, несмотря на все увещевания себя, не обращать внимания.       — А у Вас, как я понимаю, есть опыт в проститутских нарядах, да? — ну а что, отдавать себя на съедение волкам уже не страшно, поскольку терпеть такую наглость старика, Тэхён не собирался.       — Какой такой опыт? — не сразу тот понял.       — Опыт, в чём нынче ходят проститутки, — ответил Тэхён, а в груди прям ком загорелся и лицо пятнами пошло, да на попятную он уже сам не пойдёт, — Если Вы так легко разбираетесь в моде проституток, значит есть опыт в проститутничестве, да?       Прос-ти-тут-ни-чес-тво!       Мысль шальная да смешная, и слово такое нелепое, вызвало на его лице улыбку или у ухмылку, уже не важно. Но это подействовало, как выстрел.       — Ах ты... Ах ты... Ты...Ты дрянь... Дрянь такая!! Да... Как ты смеешь так разговаривать со мной?? Дрянь?? — толстое лицо багровело на глазах и Тэхён чувствовал, что вот-вот и грянет буря, но к своему дикому восторгу он понял, что ещё несколько секунд и двери вагона откроются.       Люди зашумели, заинтересованно потянулись все в одну сторону, в надежде наблюдать треш. Но, за всей этой дикостью, никто и не заметил, что поезд тормозил, послушно выполняя свою работу. Тэхён, недолго думая, бросается к выходу, под окрики пассажиров и сопровождаемые матюги и поспешил скорее к эскалатору.       В глазах пекло несносно и обида уже легла тяжестью на сердце. Собственные шаги молотом стучали по вискам и отдавались головной болью. Мерное жужжание подвижных платформ отвлекли бы его в другой ситуации, но сейчас он совсем расклеился. Тыльной стороной ладони он провёл по лицу, смахивая слёзы. А вхлипы слышались в закрытом пространстве эхом.       Внезапно перед собой Тэхён увидел руку и зажатые в ладони салфетки. Он обернулся и смерил поплывшим взглядом незнакомца.       — Не сто́ит, — прохрипел Тэхён и громко шмыгнул носом.       — И всё таки возьмите, — настаивал голос и ему ничего не оставалось, как принять маленькую помощь и потянуться за салфетками.       — Спасибо, — прогудел он, пока вытирал нос, а слёзы уже неконтролируемо текли по лицу и глаза горели от обиды.       — Не обращай на них внимания, — пытался успокоить его голос за спиной, — Сейчас они такие злые, эти стариканы, — и Тэхён снова обернулся, чувствуя некую поддержку, — Они просто завидуют такой красоте и молодости, — подвёл свою теорию парень.       Тэхён снова к нему обернулся и смазанно прошёл по нему взором.       — Не принимай близко к сердцу...       — Легко сказать, когда это Вас не касается, — и снова шмыгнул носом.       И слова хорошие, только к нему они не доходят. Омега хмыкнул и уже через силу улыбнулся.       — Когда-то и мы тоже такими будем, — добавляет незнакомец и легко рассматривает молодого омегу.       — А я никогда не понимал, как можно быть такими... — насупился он и пожал плечами, — Как можно судить человека, не зная его?       — Можно... Поверь, можно быть такими и даже хуже, знаешь? — и парень поднял голову, выглядывая конец эскалатора, — Знаешь, в чём наша разница между поколениями? — и он выждал секунду, прежде чем омега воззрился на него с ожиданием, — В том, что они были молодыми. И знают, как это здорово. А сейчас они все старые! А мы для них ещё дети, но взрослыми мы не были, и мы не знаем, как там, понимаешь? — и снова небольшая пауза, — Поэтому они нас и ненавидят, за нашу молодость и красоту! Они туда уже не вернутся... А мы не понимаем их, вот и всё. Настолько просто.        — Я таким никогда не буду, — буркнул Тэхён и снова почувствовал яркую обиду.       — Как зовут тебя? — пытался его отвлечь от тяжёлых мыслей парень.       И снова омега смерил незнакомца взглядом и от чего-то отошёл, на ступеньку выше.       — Да ты меня не бойся, — уже говорит альфа и поднимается следом, а у Тэхёна от этого движения холодок по спине, — Я просто проведу тебя, — и глаза за чёрной маской сузились, когда человек улыбнулся, — Проведу и всё, — и как-то неприятно вскинул бровями, — И всё таки, как зовут тебя, куколка? — это определение так больно резануло по ушам, что Тэхён поморщился. И не только от слов.       Пахну́ло неприятно луком, а он с ним не друга́н, вот вообще не друга́н!       — Спасибо, не нужно меня провожать, я сам дойду, — тихо ответил ему и протянул остатки нетронутых салфеток.       — Да не парься, оставь себе, – парень отмахнулся от них и уже не стесняясь рассматривал красивого мальчика, – А почему такой хорошенький и сам? — вдруг поинтересовался парень.       И вот сейчас Тэхёну стало по-настоящему страшно.       Голос стал каким-то странным, другим и глаза уже не смотрели как прежде. В них появился какой-то нехороший блеск. И взгляд его пополз по телу омеги. И внутри всё сжалось.       — Меня уже ждут наверху, — ответил Тэхён и поблагодарил всех Богов, когда со ступеней он перешагнул на пол и быстрым шагом направился к выходу, замечая своё отражение на кафельных стенах.       И не только нутром он чувствовал, как за ним следует незнакомец, но и шаги его слышал и только прибавлял ходу. На повороте он обернулся и его холодом прошибло, но не тем холодом, что сейчас так тянуло через турникеты у самого выхода в ночь. Его весь вид вид говорил о том, что он и не скрывается и не думает скрываться и отставать тоже не собирается. Омега снова прибавил шагу и выбежал на улицу и почувствовал, как трясутся ноги от страха. А внутри будто какое-то шестое чувство им управляло. И с ужасом он услышал, как за ним неотрывно идут, почти шаг в шаг и омега побежал, с радостью замечая знакомые виды своего района.       Перед ним, высокими стражами, стояли дома, своими громадинами прячя всё вокруг, в такую страшную темень.       Он спешил и с ужасом слушал рокот собственных зубов. И даже ночной воздух, свежий по идее, был наполнен выхлопными газами и мешал нормально вдохнуть. Или это просто страх его так сильно парализовал?       Он провёл по лицу рукой и почувствовал, как от соли кожу стянуло. Шаги путались и он изо всех сил старался идти ровнее, но всё же спокойно не получалось. Через каждые два шага он пытался бежать, а ноги будто не слушались его. Колени предательски не гнулись, стопы были деревянными. И, как гром, в кармане рюкзачка внезапно прожужжал телефон и руки в страшном треморе потянулись туда. Холодные пальчики успели коснуться металла и, как ему показалось, по ним током прошибло. И каким только чудом он смог его вытащить на ходу и разблокировать и мельком глянуть на экран.               «Ты не скучаешь без меня?»       Было написано там и по сердцу будто ножом резануло! Нет, блядь! Именно сейчас ему не до скуки! А в груди так сильно заныло и он схватился за то место, где душа его сейчас так сильно дрожала.       Минхо...       Ему так сейчас интересно, скучает ли его мальчик? И обида полосанула, как лезвие. Ни тебе привет, ни здрасте...       И эти два года, будто и не с ним были вовсе. Ощущение было таким, будто незнакомец ему написал, а что ответить незнакомцу и непонятно. Но.... Каким-то слабым омежьим страхом, он бы наверное и пожелал увидеть его сейчас. И пусть его хотелось бы в последнюю очередь видеть здесь, рядом, но страх говорил о другом, о безопасности.       И вот уже и его поворот замаячил и Тэхён, как заведённая игрушка, побежал быстрее, каким-то чудом не ощущая дикой усталости. Лишь обернувшись, на какой то миг, он не увидел ни тени, ни человека. Внутри всё напряглось от ужаса, как у раненного зверя. Тело дрожало, словно в лихорадке, и все чувства напряглись, а уши пытались ухватить даже самый незначительный звук. В горле резало так сильно, будто он стёкла глотнул. Простояв так, с десяток секунд, он почувствовал, как слабеют ноги и ощущение, что он сейчас вот-вот упадёт без чувств, полностью его оккупировало.       Дрожь прошлась по горлу и стон вырвался наружу и Тэхён, сам себя испугавшись, крупно вздрогнул. Он дышал, как загнанный зверь на охоте, выжидая свой смертный приговор и огромными глазами смотрел по сторонам, пытаясь увидеть хоть что-то, хоть кого-то... Но, как на зло, тучи совсем спрятали за собой луну и лишь далёкий свет фонаря служил ему маяком. Таким призрачным, как Фата Моргана. И казалось, что дойти до него не представляется возможным — он к нему изо всех сил, а тот от него, как в какой-то сумасшедшей игре.       Тошнота к горлу вдруг подошла и он едва смог её приглушить. Ещё целая минута прошла в ожидании чего-то, а может быть какого-то, но она ему часом показалась. Омега весь продрог и как раз, так эпически, начал накрапывать дождик. Господи, ну почему именно сейчас?       Именно сейчас, когда всё его естество напряжено до боли и рези в глазах, когда эти глаза уже сливаются и не могут разобрать в темноте ничего, кроме этой самой кромешной темноты... Когда его дыхание,наверное, во всей округе слышно и вот вам ещё и дождь....       И он рот прикрывает ладонью и взор поднимает в то небо, куда обычно люди обращаются за помощью.       Капли падают на его лицо, на глаза, смешиваясь с его солью. Ресницы намокают и глаза от усталости просто слипаются и вот именно сейчас ему кажется, что он не дойдёт, что упадёт...       Но сумасшедшее чувство самосохранения его толкает туда, где два дома смежаются балконами. Где темно, как никогда, но и путь этот, к дому, самый короткий.       Ещё всего-навсего несколько десятков метров, несколько десятков, пожалуйста, Господи... Он ведь успеет, он сможет... И в мыслях он уже прячется за массивной дверью своей квартиры и его обдаёт фантомным теплом...       Ноги ступают предельно аккуратно и сейчас бы не хотелось упасть. Но кто так не думает? Только проведение игры с ним играет другие.       Стопа определяет тот самый знакомый выступ, где всего лишь на несколько сантиметров видна это неровность и он перестраховывается, наклоняясь вперёд и тут же нога съезжает по мокрым камням. И резкая боль в колене заставляет его тонко пропищать.       Неприглядно ощущая себя, он благодарит это проведение, что его сейчас никто не видит. Только планы у того проведения сейчас совсем не совпадают с его планами.                   .....Сильная хватка за предплечье и его кидают в сторону, как куклу!       И крик где-то застряёт в горле и резкая боль, там же, не даёт ему глотнуть воздуха. Он даже не успевает глянуть туда, как мощная ладонь ложится на его лицо, а пальцы омеги пытаются ухватиться за что-то, но хватают они пустоту...       Следующее, что он чувствует, это сильный удар по спине и до него доходит, что его прижали к стене и даже отсутствие света подсказывает ему, кто перед ним сейчас стоит. Ду́шу льдом сковывает, когда он слышит тот же самый голос.       — Ну куда же ты, такой хорошенький и один, — а следом смешо́к, как звериный рык и в ногах и правды не остаётся.       От таких слов резко затошнило и попытки вырваться из железных тисков ему показались такими воздушными замками. Перед собой он не смог увидеть ничего, кроме высокой темноты и горящих глаз. И смех его слышит, как последний приговор, как смех гиены, перед смертью. От страха внутри всё оцепенело и свернулось в один тугой комок.       В голове свистом что-то пронеслось и лицо запекло. И в шее хрустнуло, когда он понял, что принял первый удар! Адреналин сразу же блокировал боль и на месте этого удара было лишь онемение. Второй удар прошёлся от уха до подбородка и голова снова качнулась, а предательское чувство, что он сейчас похож на немую куклу, не покидало его. Он стоял, терпел удары, пока его же руки казались ему чужими.       Лёгкие отказывались ухватить хотя бы глоток свежего воздуха, а цепкая рука насильника ухватилась за горло. И вот именно тогда, предчувствуя самый конец, он смог сделать вдох и почти прорычать в лицо напротив.       — Сука, заткнись, — процедил насильник и Тэхён потянулся к его рукам, отнимая сильные пальцы от себя, — Ну же, ты же не целка? — вопрос громом прозвучал и ужас предстоящей пытки пронёсся в мозгу!             За что с ним так??       Он попытался закричать, но такая слабая попытка прервалась пощёчиной. Перед глазами поплыло, а во рту он мог ощутить солёный и металлический вкус крови.       Мысли о спасении набатом били в мозгу, да только тело не способно было действовать. Пусть он и не самый мелкий, где-то даже выше среднего, но альфа был в разы больше и сильнее его. И, только подумав о своей жалкой участи, быть избитым и изнасилованным в подворотне, он собрался в какой-то особенный сгусток энергии и ударил локтем в лицо насильника. Тот взревел и отвесил ему новую пощёчину, от которой омега потерял равновесие и мешком свалился на землю, в лужу.       Быть использованным....       Извалявшимся в грязи....       Есть ли что то худшее от этого?? Да... Наверное есть.... Быть растерзанным, а после и убитым...       Но хотя бы не видеть позора и не слышать, как переговариваются за твоей спиной, раздирая тебя же новыми сплетнями. И только сейчас, лёжа на земле, в этой холодной луже, он почувствовал, что свободен, хотя так призрачна была и эта надежда.       – Ты ублюдок... Ублюдок, — только и мог шептать Тэхён, не имея сил перевернуться.       — Тварь! — прорычал урод и как тряпичную и лёгкую куклу он поднял омегу, — Ты самая обычная шалава! — новое оскорбление слух резануло и новая боль разошла по скуле от удара, отшвырнув его в сторону.       Тэхён увидел, как альфа снова нагнулся с новой порцией ударов. Только не они последовали... Омега с ужасом ощутил, как чужие руки лезут вниз к ремешку и сразу почувствовал ледяные пальцы на коже.       И крик вырвался из него...       Дикий такой...       Страшный...       Резкий и улетающий куда-то в темноту... От него в жилах стынет кровь... От него птицы замирают... От него звери в но́рах замирают.... От него глохнут и в ступор впадают... От него плотнее закрывают окна и уши, дабы боль чужую не видеть и не слышать...       Он почувствовал, как его переворачивают на живот, и цепкие ногти больно впиваются в кожу на спине.       — Пожалуйста, не надо... Не надо, пожалуйста... — прохрипел Тэхён и судорожно вздохнул, когда рука врезалась в его затылок и с новой силой запекло от боли.       Он слышал, как рвались его корни волос, а лицо больно тёрлось о мокрую землю...       Он ощущал резкий запах сырой земли и в нос врезалась грязь, когда его голову сильнее придавили вниз, а мерзкое дыхание прошлось жаром по шее...       — Ну что сука, поиграем? — ухмылка в самое ухо и следом болючий укус в мочку.       Тэхён пытался освободиться от сильного захвата и шарил по земле, надеясь хоть за что-то ухватиться, но сильная рука ударила его ладонь и он ощутил как ломается его ноготь.       Дикая вспышка новой боли прошила его мозг и он снова закричал. Новый удар в затылок и кажется, что он теряет сознание.       Спасибо, Господи....       Боль переходила на задний план и он уже не чувствовал, как с ним что-то делали. Как с него срывали брючки вниз, вместе с трусиками и как его холодом обожгло по горячей коже. И такой резкий удар и огромный след пятерни на нежной попе.       — Хороша́ кобылка... — и последний всхлип в никуда и последняя мольба кому-то и перед глазами размытые очертания его подъезда и далёкий свет, как всполохи молний...       В висках жутко бьёт пульсом а в ушах непонятный свист. С губы тонкой струйкой кровь стекает на мокрый асфальт, превращаясь в блестящую чернь... А в ухе застрявшие на одной волне мерзкие ругательства и его последний вхлип перед самым страшным и внезапный холод....       Холод и лёгкость, и тело, кажется, в невесомость падает, в вату превращаясь. И боль исчезает и на её место появляется чёрная пустота и глухой стон и ощущение мокрой земли на лице и печёт оно, такое красивое... От синяков и ссадин печёт... А пальцы, со сломанным ногтём, с грязью смешались и фантомная боль во всём теле...                   ......И далёкий хрип, ругательства и тупые удары, жуткий хруст и вой волка... Откуда волк, Господи...       Мысли, кажется, растопились, а тело напоминало один огромный синяк, с одной единственной пульсацией.       Далёкий хрип и чужой рык. И какое-то шуршание по земле, а потом и глубокий стон, рычащий...       И мысль, что нужно бежать, что нужно встать и убежать, но на нём будто бетонная стена и пошевелиться нет никаких сил...       Какое-то движение недалеко от себя и всё его сознание сходится на одной боли. А в душе́, кажется, последние огоньки тают, когда наступает долгожданная тишина и чужие руки на теле....       — Нет... Не нужно, пожалуйста... — голос свой едва слышит, что пробивается хрипами сквозь зажатую гортань, — Больно... Больно... Не надо... — а если... вдруг его услышат...              И голос другой зовёт его и он мыслями пытается удержаться за него. Только бы сосредоточиться на голосе этом, на нежном таком обращении и последнее дыхание на себе почувствовал и куда-то провалился...                    .....Будто в тот сарай дедушкин, где строп почти нет, и весь Млечный путь, как на ладони, и запах опилок и травы скошенной...                         Немного ранее       Он наверное впервые так сильно злился на своё непосредственное начальство, когда они задержали их без повода. О чём-то несущественном были нудные разговоры, подбивали итоги дня и, как сала́гам, напоминали о технике безопасности. Да, Господи, ну сколько ж можно уже? Ну они ж не дети! И он видел, как его коллеги, уже не скрываясь, смотрели на часы, но как говорится, у служителей закона и порядка день ненормированный.       Чонгук уже отбивал нетерпеливый ритм ногой, когда он смотрел в окно, а видел лишь их кабинет, наполненный офицерами в отражении чёрных окон.       Кто-то уже откровенно не слушал, кто-то ближе продвигался к дверям, чтобы по свистку покинуть помещение и наконец-то! Долгожданное прощание и напутствие на спокойную ночь и они, взрослые мужики, с радостными воплями бросаются из кабинета, по пути сталкиваются в дверях, по двое и по трое.       И не замечают взгляды начальника, что только что им было сказано о безопасности, и всё коту под хвост! Пацаны, они всегда пацаны!       Им хоть и по тридцатнику почти, всё равно ржут, как кони! — Не выломайте дверь, блядь, кони, сука, долбоебы, блядь!!!       Да разве они слышат?? Ну и толку, что кричит им вслед старший, только кому он кричит? Горло лишний раз напрягает. А они уже, как стадо бизонов, несутся по коридору и, дай Бог, зданию не рухнуть от этих засранцев!                   .....Как он гнал по пустынным улицам, как бил по рулю, когда попадал на красный и подгонял его, в надежде, что бездушная железяка его услышит.       Возле метро пустынно было и он сразу повернул в спальный район, освещая улицы фарами дальнего света.       Минут как десять уже возле подъезда, как школьник дежурит, а его окна до сих пор не светятся. Чонгук наклонялся, несколько раз, переубеждая себя, а вдруг он ошибся, и только смутный силуэт ушастого жителя в окне. Тоже ждёт...       Тело затекло от долгого сиденья и мышцы уже кипят и внутри какое-то неспокойствие подначивает, будто что-то случилось.       Ещё раз глянув через лобовик, он вышел из машины, запрыгав на одном месте, как заправский спринтер и....                   ....Обомлел от крика...       Натужного такого и в кровь адреналин выстрелил, срывая все заслонки. Только голову на крик повернул и в животе резко сдавило что-то. Глаза несколько секунд высматривали и прислушивался он, мало ли, а вдруг коты?       А ноги уже сами понесли его туда.       И не помнит он, как прыгал через скамейки и клумбы и снова дождь, как в прошлый раз.       В глазах потемнело, а кадык сдавило, когда он увидел тело, его самое красивое тело, а над ним зверь пытается добраться. И сам, не знамо как... в зверя превратился.       И бросал он о стену тело нелёгкое, силы только такие дикие, откуда?       Как бросался на него, в кровавую массу превращая то, что лицом когда-то было. Слышал хрипы чужие и не обращал внимания на чужую боль, когда кулаки, как мо́лоты дробили кости и рвали сухожилия.       И только здравый смысл верх над ним взял, очнулся, когда чёрная масса под ним двигаться перестала, лишь звуки издавала, едва различимые.       На ногах дрожащих шёл к нему и сам в ноги перед ним упал, боясь дотронуться. На выдохе имя его шептал и руками своими и нежностью боялся больнее сделать.       Все его движения были выверены, до какого-то состояния ро́бота. Уверененный шаг не сбивался, пока он нёс его к машине. Сильные руки и зоркий взгляд, дабы не споткнуться и даже дыхание, будто размеренное и спокойное, хищный взгляд и сжатые челюсти. И непослушные локоны волос падали на чёрные глаза и нахмуренные брови. Вся собранность на лице. Но это только внешнее спокойствие, а внутри клокотало всё и взывало к помощи.       Сердце сжималось от страха и мысли растекались, а он шептал ему и шептал, так нежно, укутывая в своей заботе, пока внутри всё от страха дрожало. За жизнь такую нежную...       Нёс его к своей в машине, как хрусталь ломкий и зубами скрипел, когда на лицо побитое смотрел. В заботе искупать его клялся и молился... Господи, так он ещё никогда не молился... Уже в дороге к госпиталю вызвал патруль и назвал адрес, где якобы драка была какая-то.       Возле палаты метался диким зверем и не пускали его туда, пока все анализы не сделают. И не позволил ему остаться одному в палате, до самого рассвета, слушая его, как он шепчет совсем другое имя....       И почему-то совсем не вызывало ревности имя чужое, такое непонятное, но для омежки, наверное, очень дорогое.       Сам же представлял, как сидит она сейчас, на окошке и спать ведь не пойдёт, пока к хозяину не прильнёт...       Уже возле подъезда его, перед самым рассветом, шарил по его карманам в рюкзачке, в поисках ключей. Уже дома от него отгонял приставучую кошку, которая так рьяно рвалась к любимому хозяину.       Только потом наблюдал, как Тэхён медленно приходил в себя после всех уколов и капельниц. И тихонько хныкал в подушку и сразу впадал в сон, руками по одеялу шоркал и вздрагивал, как маленький, тянулся куда-то, плакал во сне и всё, что Чонгук мог сделать, это лечь рядом с ним.       И как же удивился он, когда мальчик сразу и затих, как котёнок и уложил голову на плечо мужчины и зажал в руке его палец. Заснул сном неспокойным и всё просил кого-то отпустить его. А Чонгук его к себе прижимал, в волосах светлых зарывался, и дышал его запахом колдовским и тихонько шептал ему, что всё будет хорошо...       Долго и нежно целовал поцарапанные и перебинтованные пальцы и зарывался носом в его ладошку и боялся пошевелиться, когда мальчик тихо стонал ему в плечо.       А потом и новая битва началась! Брови хмурил и шикал на кошку, что перебиралась с кресла на кровать. Без толку махал на неё рукой, пытаясь напугать, но этим только раззадоривал животное и получал шипение в свой адрес.       Жози злилась на чужака и всё же лезла на хозяина. Грозно рычала и шипела, как змея, кидаясь на него с растопыренными когтями. Несколько минут такой борьбы с несносным животным, и, Чонгук уступил ей, позволив забраться на больной бок мальчика. И долго ещё смотрел он в изумрудные глаза и на её прижатые уши, приговаривая ругательства. А потом и сам уснул, прижавшись носом в висок, пропахший лекарствами....