Секунда до совершенства

                  Автомобиль летел по автотрассе, разрезая холодный осенних осенний воздух мощным корпусом. Широкая полоса позволяла беспрепятственно продвигаться, пока на соседних по́лосах некоторые водители пропускали транспорт и методично переходили на другую сторону. Сирена взрывалась громким визгом, нарушая относительное спокойствие дорог. Некоторые водители ёрзали по полосе, виляя в сторону, скрипя тормозными колодками и возвращались обратно, со злостью глядя в зеркало заднего вида и по сторонам, не решаясь открыто высказать свои возмущения. На кузове полицейского автомобиля зажигаются мигалки, обращая на себя внимание и тут же гаснут и вместо них снова взрывается сирена и пара машин впереди бьют по тормозам, сворачивая с дороги. Сирена внезапно умолкает, как и появилась, оставляя после себя фантомный звук и откуда-то слышится громкий скрип и свист. — Раз-раз, — раздается в громкоговоритель, — Меня слышно? — негромкий голос хрипит на фоне. —Тебя всегда слышно, — отвечает другой голос, – И перестань, хватит баловаться! – звучит с укором, – А то щас заберу! — и писк разносится по округе и уже спустя несколько секунд. — Внимание, внимание! — мягкий голос разносится на всю округу, — Сегодня и только сегодня, проходит акция для участников авто-мото-клуба! — кто-то смеётся на фоне и слышно шиканье, —Да подожди, ты, — громкий шёпот нарушает общую картину, — Именно сегодня и только для вас акция! – снова говорит первый голос и громкоговоритель скрипит, будто его уронили и что-то шуршит на фоне. И снова падает что-то и слышится мат и сразу смех. — Так вот! — как ни в чём не бывало продолжает голос, — Именно сегодня и именно для вас, — голос срывается на смех, но тут же прокашливается и продолжает, — Вы можете покататься на детских каруселях и вам будут предоставлены памперсы в случае... Ну, в любом случае короче, — и снова слышится смех, — При себе иметь слюнявчики и салфетки, а также бутылочку с молочком и соску-пустышку! — снова смех и слышится другой голос, а потом всё отключается и автомобиль летит дальше, оставляя позади себя недоумевающих водителей. Они переглядываются между собой и в недоумении пожимают плечами и только в полицейской машине слышится хохот. — Ты меня под монастырь подведёшь, — вроде и с укором, а вроде серьёзно звучит, — Ты слышишь меня, а? – он пытается говорить как можно строже, но в глазах блестят смешинки. — Чего вдруг я? – Ты говорю, меня под монастырь подведёшь, — акцентируя именно «меня», говорит альфа, — Балуешься, — и поругать бы да рука не поднимется. И всё, что хочется — это притянуть к себе непослушного и неугомонного мальчишку и звонко расцеловать. — Ой, а ты прям монах-отшельник, — отвечает омега и заливается смехом. — А монах тут причём? – недоумевает альфа и отвлекаясь от дороги, всего лишь на несколько секунд, смотрит на омегу. — Ну ты же собрался в монастырь? — омежка пожимает плечами. — Я? — Чонгук распахнул и без того большие глаза. —Нет, блин, я! — отвечает Тэхён и снова заливается смехом, — Ты же в монастырь собрался, — уже начинает объяснять шутку бестолковому альфе и снова прыскает, когда у Чонгука на лбу зажигается значок загрузки, и только потом... — А-а-а-а, — потянул альфа, смешно полуоткрыв рот, акцентируя идеально белые зубы, — Ты за это, — и улыбается и не важно, что над ним только что подшутили и смеются, как над дурачком! Он счастлив... Он сейчас настолько счастлив, что назови его самым тупым человеком в мире и он будет рад этому! А всему виной этот невыносимый! Его невыносимый, его единственный и неповторимый, который сидит сейчас и хохочет рядом с ним. А потом он открывает окно и вопит на всю Питерскую, замечая, как водители показывают ему, что он чокнутый, вертя пальцем у виска́! — Малыш, закрой окно, тебя продует, — кома-а-андует сидит, ва-а-ажный такой и натягивает плед на ноги омеги. — Мне не холодно, — сразу отвечает Тэхён и показывает язык какому-то альфе за рулём соседней машины, у которого от такой наглости глаза становятся больше. Впереди маячит светофор и Чонгук тормозит перед ограничителями, чтобы в следующую секунду включить мигалки и сирену, оповещая всех, что он слишком сильно торопится. А такую машину, как эта, и ещё Скорую помощь, и конечно пожарную, нельзя задерживать. И все это понимают, никто не бунтует и покорно выжидают свои две-три секунды, пока важный транспорт летит по своим неотложным делам, на бой с преступностью. — А-а-а-а-а!!! — визжит Тэхён на весь салон, зажимаясь в кресле, пока их пропускают все и они беспрепятственно проезжают на красный свет, — А что, так можно было?? – вопит он и хохочет от восторга, — А ещё можно?? Давай ещё, а?? – и глаза загорелись, как огни, – Я ещё хочу! — и сумасшедшая улыбка на лице цветёт и весь он прыгает на месте и так ёрзает, — А давай на следующем светофоре тоже также сделаем? Давай, а?? — Нет, малыш, давай не будем наглеть, мне тоже не всё положено! — спокойно отвечает альфа и смотрит на омегу, как того разрывает от эмоций и бездействия. — Ну пожалуйста!! Ну пожалуйста-пожалуйста!! — законючил омежка, как маленький, — Ну это же так классно, правила нарушать! — и смотрит на альфу глазищами, что в самый раз и костры поджечь можно! — Нет, — беспрекословно запрещает Чонгук и видит, как тот скуксился весь, губы надул, руки сложил перед грудью и набычился... Ну чем не ребёнок? — И часто ты так делаешь? — решил вывести его из этого состояния «Обидульки». – Что делаю? — всё ещё дуется, как сыч! Альфа взял его руку, развернул к себе ладошкой и поцеловал, потом положил её на коробку передач и зажал сверху своей рукой, — Нарушаешь правила, когда меня рядом нет? — Чего? – блеснул своими глазами омежка, — Да ни в жизнь! — завозмущался, громко цыкая, — Я ж только с тобой их нарушаю, — и уже кажется и не обижается! Ну как, обижается, вообще-то, только в глазах уже чертята хороводы пляшут, как полоумные! И поругать бы его, да по жопе натрескать, что так себя ведёт, но у него другое на уме! Пустеет там, как обычно! И весь мозг и вся энергия спускаются вниз, как по лифту! У Чонгука на этого несносного всегда перпендикуляр на девяносто градусов срабатывает! — Вот что ты делаешь со мной? — А что я делаю? — притворно возмущённо вскидывает брови омежка, хмурится так и глазки так и округляются, а с ними и ротик! И прям такое выражение лица, так и орёт, — Ой-ли? И пока омега с ним так бессовестно заигрывает, у Чонгука уже слюна потекла и тут у Тэхёна мысль рождается в голове! Прям так и загорается в глазах, как лампочка стоватная! И он из игривого становится жгучим, когда в его глазах зажигается совсем другой огонёчек. — Что ты уже задумал? – спрашивает Чонгук, а у самого уже яйца поджимаются в предвкушении. И он смотрит, как этот чертёнок губы свои облизывает, бровками играет и залазит с ногами на сиденье и разворачивается корпусом, будто к прыжку готовится. — Тэхён, что ты хочешь? – и жар по спине толпой туда-сюда, туда-сюда, так и ёрзает, — Малыш, не сейчас, прошу тебя, — а у самого уже слюна собирается, как у собаки Павлова, по звоночку! Знает ведь, собака такая, что хочет омега с ним сделать, да сам так под дурачка и косит, якобы не знает он, а у самого мозги уже в маргарин переплавились! Там думать уже нечем! Все бразды правления на себя взяла другая голова! Та самая, у которой одна извилина! Тэхён накрывается пледом и половина его тела переползает к Чонгуку, и кусает его в плечо, потом в шею... — Блядь, малыш... — и сам же приподнимает бёдра, прекрасно понимая, что за этим последует! Ну что за чертёнок? Он им вокруг мизинчика вертит, как хочет с ним играет, верёвки вьёт и сладко изводит! Ну а что, опираться что ли? Так он и сам готов ему в поддавки попасть и пусть играет с ним, сколько ду́шеньке его угодно! — Ты на дорогу смотри, да повнимательнее только, ладно? А то груз ценный на твоей совести! — в самое ухо томно шепчет, а альфа кажется и сейчас спустить готов, пока тот язычком, так по ушку, прошёлся, по всей ушной раковине и за мочку так – кусь, а тот и простонал на выдохе. Тоже мне альфа, течёт, как омежка... — Господин лейтенант, — шепчет Тэхён и губами по мощной шее ведёт, — Что ж вы так стонете-то сладко, а? — а сам наблюдает, как у того мурашки уже атаковали и так и хихикает ему на ушко, как маленький дьяволёнок. Спускается вниз и быстро, уже привычными и уверенными движениями, растёгивает ему ширинку и видит, как Чонгук кусает свою нижнюю губу и на секунду жмурится, когда тонкая рука ныряет ему в трусы, вынимая уже твёрдый член. — М-м-м... Папочка уже ждёт, – и к кому это он сейчас обращается? Ну явно к Джуниору! А тот будто и понял — дёрнулся, вскочил приветственно, честь отдавая, и выпустил капельку смазки, — Вау... Да ты прям рад, малыш... Соскучился? — а сам омега уже и губами плямкает. — Блядь, малыш... Прям так и малыш?... — прям так и захныкал альфа. — Я не с тобой разговариваю, – так бесцеремонно отвечает ему Тэхён, — Ты на дорогу давай смотри, — звучит, как приказ и Чонгук сразу уменьшает скорость на шестьдесят км в час. Кладёт руки по обе стороны руля и медленно продвигается по трассе, пока по его трассе уже медленно и томно опускается горячий ротик. — Блядь... — шипит альфа и стискивает зубы, сам же бёдра приподнимает, когда член оказывается в нём до упора и снова шипит сквозь зубы и дышит громко, — Розочка...— и глаза автоматически прикрываются, когда горячий язычок ласкает его крупную головку и рука ложится на светлую голову, в прямом смысле светлую! Да и внутри головы той тоже яркий свет, как прожектор! И днём и ночью! — Убери руку, а то я так вдавлюсь, — хрипит Тэхён, отвлекаясь совсем на секундочку, но до альфы как-то не сразу дошло, он же не может разорваться на две головы! — Слышь, говорю, чё?? — омега голос повысил, а сам дыханием опаляет и поди разбери, той голове, что внизу, чё делать ей?? А Чонгук и понять сейчас не в состоянии, что говорят ему! Ему бы туда нырнуть снова, уж шибко там сладостно и сам не понимает, как на затылок давит, тихонечко так, но давит! — Или ты сейчас убираешь руку или убираюсь я! — и смысл, слово за словом, медленно перекачивает в верхнюю голову и ужас охватывает его, что можно тотчас же лишиться удовольствия! — Ой, не-не-не, не-не!! — и хвастается за руль, как за спасательный круг! А то гляди, тому и правда взбредёт в голову, светлую, отказаться от вкусненького! — Я вот... Вот мои руки, малыш, вот! — и так показательно хлопает по рулю, доказывая свои действия, что из него сделал послушного такого дяденьку. Руки на рулю, как и велено, глаза пошире, а то они сами так и прикрываются. И из него прям так и вылетают все звуки! Что гласные, что согласные! И так и решил наверно пройтись по всем шипящим и твёрдым и мягким, на всякий случай! На спидометре стрелка туда-сюда, туда-сюда, альфа стопой так и дёргает, когда ему слишком сладко становится и уже совсем не просто держать ровнёхонько нужный километраж. И глаза его так и трепещут, то приоткрываются, то томно закрываются на доли секунды, но дорогу не упускает из виду! А этот, знай себе, отрывается на полную катушку, у него там своя свадьба! И да, ему это очень нравится! Нравится и он с таким удовольствием поглощает плоть, впуская в себя твёрдый член, себя же отпуская во все тяжкие... И пошлые и какие там ещё бывают грехи, Господи... И он таки добрался до этого красивого члена, как тогда и обещал себе, испробовать его вдоль и поперёк, и сейчас так уверенно это делает и с таким вкусом и удовольствием смакует! Со вкусом, в смысле, с расстановкой, умело растягивая темп и удовольствие, как для себя так и для него. А Чонгук будто завис где-то между дорогой и его ртом и неотрывно пялится на трассу, с ужасом глядя, как они подъезжают к пункту взыскания оплаты! Автомобили в ряд выстроились, как послушные утята, и ждут своей очереди, чтобы оплатить пройденный путь и снова вылететь на свободу, как орлята, из гнезда! И как только его машина поравнялась с устройством электронной оплаты, Чонгук поспешил накрыть плед на голову омеги, но кто бы отменял клише? Знакомая физиономия появляется в окне пропуска. — О, Гукич, здорово, братан! — кричит оттуда какой-то парень, которого Чонгук вспомнить не может сразу, — Чё, как сам, как дела? – вопросы посыпались один за одним. — Работаю, — пространно так отвечает Чонгук, из последних сил выдерживая серьёзную физиономию, — Всё пучко́м, – ну, а что он скажет? Что хорошо мне и не просто хорошо, а охуительно распрекрасно? И конечно же! Ну кто же отменял омежкино любопытство и такую сумасбродную неординарность? — Мне так жарко! — из-под пледа недовольный голос слышится, и сразу новый вопрос, сбивающий с толку, — А с кем ты говоришь? — твою ма-ать... Так и хочется хлопнуть себя по лбу, чтобы вся планета за ним повторила! Откидывается плед и оттуда прелестная картинка появляется... Милый мальчик с хуем в руках! Почти у самого рта! И так удивительно они гармонируют вместе, омежка и этот хуй, в этих самых руках! Пиздец! И конечно! Кто везунчик? Чон везунчик!! Кто чувствует себя дебилом? Правильно! Чон чувствует себя дебилом! Карта никак не хочет влезать в приёмник, а руки у альфы так и дрожат, как у пацана! У того пацана, которому прилюдно продолжают отсасывать! Вот прям так запросто! А тот фраер, что в окошке, замер и просто пялится на эту картину, роняя слюну! И хлопает глазищами и таращится! А они, глаза его, оказывается, и немаленькие вовсе! Второй рукой Чонгук тщетно пытается накрыть омежку, тому видите ли, жарко стало! А сзади уже сигналят нетерпеливые водители! Твою мать! Твою ты сука мать! Ну что за человек, а? Да ну спрячься же ты! Не-а!!! Ему же любопытство не порок! Ему же и правда интересно стало, чего мы, типа, стоим, да? И Тэхён, глядя в глаза охреневшему парню в окошке, продолжает вкусненько так обсасывать член, не забывая при этом и свои губы облизывать, да по толстой головке языком вести, как по мороженому сладкому! И при этом так смачно зарываясь язычком в уретру. У несчастного пот на лбу выступил, а на лице такое выражение, будто он сейчас вот-вот и заплачет!! И ему тоже хочется! Он же тоже мужик! Кто ж откажется от такого?? Только в данный момент он чувствует себя ребёнком, у которого забрали ведёрко с пасочками и лопаткой! И вот он стоит в этой самой песочнице, а на него ноль внимания! И ещё секунда и слеза первая покатится! И Аллилуйя! Карта попадает прямиком в разъём, считывается информация и машина следует далее, а Чонгук уже теперь, так не кстати, накрывает его пледом. Только служивый замирает на месте, не слыша никого и не видя ни-че-го-шеньки перед глазами... Хотя, перед глазами, картинка эта ещё до-о-олго будет маячить, и во снах мерещиться, и будет он просыпаться мокрым ото снов своих жарких и тайком поглядывать на мужа, спит ли..? — Тэхён, — хрипит Чонгук, пока омега не обращает на него внимания и возвращается к начатому, с новыми силами, так плодотворно отдаваясь начатому процессу, — Тэхён, — и снова его проигнорировали! А Чонгук уже и сорваться готов, рассыпаться на мелкие капельки, а внизу губы с языком невообразимое творят! И не может он ни о чём думать, кроме, как о сумасшедшем финале! Он съезжает с центральной полосы, перестраивась поближе к обочине и, как ненормальный, гонит, включая мигалки, выискивая место! Его пропускают, конечно, как и положено и Чонгук, заезжая на первую попавшуюся парковку, резко бьёт по газам, сразу включая аварийные габариты. — Ты ненормальный... Ненормальный малыш, — ставит машину на ручной тормоз и откидывает спинку кресла назад. Широко расставляет ноги и полностью отдаётся удовольствию. Голос на рычание переходит и это с ума омежку сводит — его зверь кайфует и это то, что ему нужно. — Блядь! — последний аккорд и альфа со стоном кончает в горячий рот. Сильное тело пружинит, мышцы вскипают, когда он содрогается и жадными глазами смотрит, как по длинным пальцам текут капельки его спермы. Ну, не совладал маленько, много собралось, поди... — Господи, Тэхён, — рвано дышит Чонгук, — Я так люблю, когда ты это делаешь, так люблю, малыш... — он жмурится, когда омежка поднимается и мутными глазами смотрит на альфу. — А я тебя люблю, — так запросто отвечает омега и целует слишком целомудренно, легко касаясь красивых губ. Чонгук так нежно обнимает его личико и так долго заглядывает ему в глаза. — Я так сильно люблю тебя, — и смотрит так проникновенно, будто заглядывает в самую глубину его глаз, — Так сильно, — и в противовес качает головой, но всё же его слова правдивы, по-настоящему правдивы! Он целует его нежно и сладостно, боясь сделать больно или то, что может не понравиться. Большим пальцем ведёт по губам. И в глазах альфьих появляется тень, будто солнышко скрылось за тучами. — Может быть ты никуда не пойдёшь? — и Тэхён улыбается ему так снисходительно и кладёт ладонь на лицо, — Просто не иди туда... Я не хочу, чтобы... Я не хочу, чтобы ты ходил туда, — будто не находя причину, он просто говорит то, что думает, — Я не хочу, Тэхён.. Или давай сходим туда вместе? Я не хочу тебя туда одного отпускать... — Милый, всё будет хорошо, — в самые губы шепчет ему Тэхён, — Там есть то, что я не забрал, — и в памяти перебирает свои оставленные в впопыхах вещи. — Я тебе всё куплю малыш, всё, что ты захочешь! Только пожалуйста, не ходи туда, — и доводы закончились и умолял бы его, да хоть на коленях сто́я перед ним. — Чонгуки-и... Там мои альбомы, они мне до́роги, как память, — он смотрел на альфу и пальцами аккуратно убирал непослушную прядь волос, — Там всё, понимаешь? Там родители, там мои дедушки, там я... — А ты мне их покажешь? —будто успокаивая себя, альфа пытается отвлечься от каких-то тяжёлых мыслей. — Покажу конечно, — соглашается Тэхён. — Ты там наверное такой смешной, да? — и сейчас омега видит перед собой не взрослого человека, офицера полиции, а маленького ребёнка, который капризничал и просил не уходить куда-то, куда ему совсем не хотелось бы. — Да, я там смешной и толстый, как бублик... — Почему бублик? — теперь рассмеялся Чонгук, хотя смех его был каким-то грустным. — Там есть одна фотография, — и Тэхён немножко замешкался, — Я там стою обмотанный в папином полотенце, а на голове у меня повязка на липучке... И я так выгляжу, — он закатил глаза, вспоминая, и засмеялся, — Лицо у меня там такое круглое и сдобное, как дедушка говорил, — и показывает сразу, надувая щёчки, обрамляя пальцами лицо, — Вот тогда меня и назвали сдобным бубликом... — «Бублик», — Чонгук распробовал слово на вкус и глядя на Тэхёна, вскинул бровями несколько раз. – Не вздумай, — Тэхён склонил голову набок, — Чонгук, я тебя предупреждаю, — и не закончив свою угрозу, умолкнул, когда Чонгук впился в его губы жадным поцелуем. И так и сидел он с расстегнутыми брюками и опадающим членом и держал в своих объятиях своего омегу. — Бублик, — и снова не удержался и в самые губы шепнул, — Мой бублик... — Я так и знал, – только и мог сказать Тэхён и сам рассмеялся, а в груди у мужчины как-то неспокойно, — Чонгуки-и... Я быстро, ты даже не успеешь соскучиться за мной. — Я уже скучаю за тобой, —ответил Чонгук и застегнул ширинку. Потом он вздохнул, собираясь что-то сказать и улыбнулся, когда взгляд упал на омегу. Они ехали к тому дому в тишине, почти в тишине. – Знаешь, — отозвался Чонгук, — Тебе тебе не хватает только одной секунды... Тэхён сворачивал плед и услышав эту фразу, замер и повернулся к альфе. – Что ты имеешь ввиду? — не сразу понял омега и улыбнулся уголками губ, — Секунды до чего? — До совершенства, — почти прошептал Чонгук и остановил машину и, глядя на Тэхёна, почему-то покраснел, как юный мальчишка покраснел, — Секунда до совершенства... — А почему секунда? Разве столько мне не хватает? — и он провёл рукой по щеке мужчины, — Целая секунда, — такое необычное сравнение, — А вы романтик, господин Чон, — омега достал помаду и нанёс на губы прозрачным тинтом. — И где же она? — Кто? — не сразу сообразил альфа. — Ну, та самая секунда, что мне так не хватает? — спросил он. — Вот здесь, — и альфа положил руку на его живот. Тэхён прикрыл глаза и положил свою ладонь на его руку сверху. А там ещё почти ничего нет... Хотя нет! Там уже есть, но такое маленькое, с горошинку или того меньше. Живот ещё совсем плоский и как не удивительно, но чувствует себя более чем прекрасно – никакой тошноты и резких перепадов настроения! Удивительно, но это так, и каждый раз, когда Чонгук смотрит на своего омегу, он не может поверить, что совсем скоро, через каких-то восемь месяцев они станут родителями! Самыми лучшими родителями на свете, правда? И от этой мысли ему и хорошо и страшно... И он помнит, как впитывал в себя новость о том, что его мальчик, его омега, скоро будет ходить пингвинчиком! И он обязательно купит ему тот красивый комбинезон, для беременяшек. От своих мыслей он все ещё приходил в ступор, хотя, Боженька милый, они ведь знали итоги их сцепок, но всё же! И всякий раз он потеет, как студент на экзамене, представляя их будущее. А Тэхён цветёт! Он просто цветёт и расцветает, и Чонгук принюхивается к нему по ночам, пытаясь распознать новый запах. И сейчас он смотрит на него, а внутри как-то очень неспокойно. И кошки скребут... Но совсем не та кошка, что уже мурлычет, когда он её гладит и даже спит с ним, иногда правда, когда Тэхён на работе. А те кошки, что царапают и гребут по́ сердцу, замораживая все внутренности. — Не ходи, — уже с укором смотрит альфа, — Ну не знаю я, Тэ, мне не спокойно что-то, не ходи... У меня какая-то хуйня... Чуйка что ли, как будто, кости ломит, вот здесь, — и он показывает на грудную клетку. — Это ревматизм, — Тэхён сразу выдаёт диагноз и несколько раз хлопает альфу по груди, — Ты просто стареешь, милый мой! — Ага, щас, – Чонгук скривился, — Полчаса назад от меня ревматизмом и не пахло! — Ну дорогой, — и омега положил руку на его пах, нежно нащупывая его член, — В нём костей нет, потому он и не болит! И одел свою самую красивую кепочку, глядя на себя в зеркало в последний раз и замер, когда Чонгук схватил его за запястье. – Через пятнадцать минут я за тобой приеду, хорошо? – Через час, не раньше! — легко и просто ответил ему омега. — Это почему же? — возмутился Чонгук, — Что ты там собираешься делать целый час? Ты же сам сказал, что только фотоальбом возьмёшь и всё! — Ну а вдруг мне нужно будет покопаться и я найду что-то ещё? Я же не буду всё это впопыхах делать? Это нужно сделать всё медленно и я вообще-то никуда не спешу! Ты спешишь? — и он глянул на альфу. — Нет, – буркнул Чонгук. — Вот. И я не спешу, так что я буду это делать медленно. Мне нужно час, Гуки и это не обсуждается, – альфа цыкнул, но не посмел возразить — всё равно будет так, как захочется ему, — Послушай, — теперь омега уже выдохнул и взял его руки в свои, глядя ему в глаза, — Его уже давно нет, — и Чонгук понимал, о ком он говорит, — Прошло уже больше месяца и ничего, ты же и сам знаешь, — и он рукой приподнял подбородок насупившегося альфы, — Он нас не трогает, и я не думаю, что это было бы у́мно с его стороны, знаешь... То что было, то прошло, понимаешь? — Если тебе что-то не понравится, сразу звони мне, ладно? — ну хоть сейчас он может покомандовать? — Слушаюсь, господин начальник, — и Тэхён выпрыгнул из машины, хлопнул дверью и сразу вернулся, заглядывая в окно, — И не забудь, что вечером нас ждут в гости. — Кто? — спрашивает Чонгук. — Юни с Хосей, — и засмеялся, когда увидел недовольную моську, — Отказы не принимаются! Я сказал, что мы придём! — и послал воздушный поцелуй, когда альфа кивнул головой. Ну, а что он скажет? Не пойду? Нет шансов... — Надо бы пива побольше взять, — буркнул Чонгук и ещё долго смотрел ему в след. И Чонгук, как никто другой, знает, что Тэхён дважды промакивает губы салфеткой после того, как нанесёт помаду и кусает нижнюю губу, когда нервничает. А ещё его голос сильно опускается на тихие басы, когда он злится. А ещё любую упаковку разрывает зубами, игнорируя ножницы. Чонгук улыбается, когда вспоминает, как по-особенному его омега поёт в душе, перекрикивая воду, думая, что Чонгук его не слышит. А ещё он открывает воду в кране, в умывальнике, когда пи́сает, до сих пор стесняясь, что альфа его услышит. Ну что ты будешь с этим делать, Господи... Они друг друга видели вдоль и поперёк! Они друг друга исцеловали вдоль и поперёк! Но, то, что делается в ванной комнате, это увы, это уже его касаться не должно! Ну конечно, омежки и пи́сают тихо, омежки и пукают тихо, омежки и какают ромашками пахучими! А ещё Тэхён долго плакал, когда смотрел на две полоски. И долго-долго смотрел на точку на тёмном кусочке глянцевой бумаги, пытаясь понять, что вот этот вот кругляшок —это и есть их ребёнок... Потом он долго сидел на диване в позе лотоса, сложив руки тыльной стороной на коленки, скрепив большие и безымянные пальцы и громко и гортанно произносил звук оо-ом-ммм.... А Чонгук сидел сзади и смотрел на удивительный прогиб спинки и тонкую талию и наконец-то он тогда залез на него и слава Богу, исполнилась мечта, когда омега кричал ему «Ещё-ещё-ещё»... А сейчас он уходит туда, откуда убежал больше месяца назад и уже так прижился у него дома и по венам потёк сладким ядом. Чонгук смотрит на часы и ставит отсчёт времени и трогается с места.                         Flashback             Автомобиль припарковался недалеко от подъезда и оттуда вышел высокий, красивый мужчина. Идеальная внешность, подстать только актёрам дорам. Цепкий и испытующий взгляд, охватывающий всё подряд. Взгляд, привыкший держать всё под контролем. Яркие глаза смотрят уверенно и даже надменно. Он несколько раз приподнимает бровь, когда мимо него проходят две молоденькие омежки, подмаргивает им и улыбается. И этого хватает, чтобы они покраснели и кокетливо захихикали. Мужское эго подпитано и это ему нравится. Поправив на себе пиджак, он быстрым движением прижал волосы на висках и захлопнул переднюю дверь и сразу открыл заднюю, забирая оттуда цветы. Большой букет чайных роз в его руках выглядел роскошно и очень дорого. Мужчина осмотрел его придирчиво и струси́л с него опавшие лепестки. Уверенной и неспешной походкой он направился к подъезду, сопровождаемый жадными взглядами случайных прохожих. Но его взгляд был прикован только к нему одному. К тому, кто только что выбежал из подъезда. Худенький мальчишка неуклюже бежал к нему навстречу, расставив руки в стороны и буквально терял тапочки! Один прыжок и мальчик попадает в мощный и нежный захват рук и мужчина вдыхает в себя удивительный аромат. — Привет, мой маленький хулиган, — шепчет ему в самое ушко и целует. Омежка сейчас весь такой чистый и пахучий и ещё совсем немного мокрые волосы после душа. Глаза горят по-своему, загадочно и притягивающе. Тонкие руки обнимают мощную шею и альфа кружит мальчика вокруг себя и омега смеётся так заливисто, так маняще, и мужчина прижимает его к себе и хмурится, когда лёгкий ветерок теребит волосы на макушке. Огромный букет кочует в его руки и случается такое — альфа подхватывает лёгкое тело на руки и несёт его гордо и даже пафосно, пока паренёк тихонько хихикает, прижав к себе цветы. — Там моя тапочка упала, — внезапно ноет омежка и через плечо смотрит, как одинокая вещь остаётся лежать на асфальте. — Как у тебя только ума хватило выскочить на улицу сразу после душа? — не обращая внимания на реплику омеги, альфа гудит ему в ухо свои недовольства. — Ну мне же не холодно, — уже канючит омега и дует губы и сразу получает по попе ладошкой. — Эй... Ты чего? —Ты заболеть надумал? — строго спрашивает мужчина и омега от такого внимания улыбается. И вместо того, чтобы ублажить альфу и действительно показать себя с лучшей стороны, омежка трясёт второй ногой и вторая тапочка летит туда же, на асфальт. — Какой же ты непослушный, — качает головой альфа и сам, вместо нарекания, смачно целует его в щёку, от чего мальчик морщит нос и улыбаясь, фыркает, — Ты мой непослушный малыш, шухарной, как котёнок, ты знаешь? — омежка не отвечает и только хитро улыбается и кладёт голову на плечо альфы. Они заходят в подъезд и скрываются за дверьми, сопровождаемые любопытными взглядами. — О, всё! ПотащЫ́л его в свою берлогу, — бурчит недовольно пожилой омега, сжимая тонкие губы в полоску из морщинистых губ. — И что? Ну потащЫ́л, за́видки берут что ль? — хихикает второй омега и смотрит, как из подъезда выходит этот же альфа и подбирает тапочки, что раскидал его непослушный мальчишка. — Так скоро за ним и сопли подтирать начнёт! Аж смотреть противно, – бурчит старик и смотрит исподлобья на него, и тут же подбирается весь, прям в лице меняется, когда к ним обращается молодой человек. — Добрый день, — альфа здоровается громко и кланяется низко в почтении. — Добрый-добрый, — почти хором отвечают пожилые люди и один из них так приторно улыбается и не спускает с него глаз, — Как здоровье ваших родителей, молодой человек? — тут же интересуется омега. —Всё замечательно, спасибо, – вежливо отвечает мужчина и сразу возвращает вопросом на вопрос, — Как ваше здоровье, уважаемые? — Прекрасно! — загорается первый дедушка, пока второй не успевает и рта открыть. — Всего хорошего Вам, — и не давая возможности ответить, мужчина уходит. — Ой... Какой же он хороший, — тихо говорит омега и кладёт руки на грудь и мечтательно так смотрит на дверь, будто там на ней так и остался отпечаток этого самого, хорошего мальчика, — Хороший говорю, — и наклоняется в бок и прям в ухо кричит соседу. — Ой, да не ори ты, слышу я! Чего орать-то!! — Красивый такой мальчик, вежливый, — так мечтательно говорит дедушка и улыбается. — Ой-ой-ой, ты, смотри, — подбоченясь фыркнул тот недовольно, — Размечтался он, тьфу, на тебя, смотреть противно! Одной ногой в могиле, а всё на мужиков смотрит! И как тебе только не совестно? — И не совестно! — отвечает, — Глаза-то да́дены на что? — и сам же и отвечает, — Чтобы смотреть! А ты не хочешь, так и не смотри! —Так и не смотрю, — дедушка весь скрючился и сощурился, как высохший изюм, — Вот попомнишь мои слова, он ещё из него много верёвок совьёт, баламута кусок, — снова недовольно бурчит второй пожилой омега. — Кто? — отзывается первый дедушка. – Да этот, охламон евонный, — и кивает головой в сторону подъезда. — Ну так не из тебя же будет вить верёвки-то!! Чего ты взбеленился-то поди, а? – и захихикал так, загадочно, — А может тебя жаба давит, а? — Чевой? Кака жаба! — Дык вон та злющща жаба, завидками вся, поди, обросла! – и снова хихикает. — Так смотреть же противно! —Так и не смотри же! —Ну так и не смотрю же! — и снова так показательно отвернулся. — Вот и не смотри, — и дедушка улыбается так мечтательно, будто что-то вспоминает, — Меня мой, тоже вон, на руках носил, когда я молодой был... — Ты?? Ты был молодой? — и фыркнул, – Я тебя сколько лет уж, поди, знаю, ты всегда старый, как мумия сухая. — Ну и что? Зато я красивый, хоть и старый, – ну никак не хочет старик думать о плохом, а тот и на говно исходит! — То-то я погляжу, что ронял он тебя! — Кто? — Дык, любимый твой! «Кто», — и передразнить не переминул, корча гримасу. — И не ронял он меня! Чевой это он меня ронял?! — Так я же вижу, что ронял!! Ты башкой-то стукнулся, ходишь как придурок малахольный! Всем бы да улыбался бы! — Дык, чего ж не улыбаться-то? Если жизнь-то хорошая! И дети эти, — и он кивнул, указывая в сторону, — Ведь они молодые, любовь у них поди, это же хорошо! — Вот ты дурной какой-то, а? Старый хрыч, только улыбаться и можешь! Скоро все подохнут, так ты будешь с воробьями улыбаться, да дули им крутить! — И буду! А чего не улыбаться-то? Чего тебе-то от этого? Иль кака́ зависть на тебя напала, а? За́видки берут, да? — и омега опять захихикал. — Вот дурной ты и всё тут! – парировал дедушка и нахохлился. — Так ты сам на себя и посмотри — сидишь, как паук, злой! Глянь-ка на себя! Из тебя ещё немного и кислота потечёт, поди, весь ты такой из желчи и состоишь! — Чевой? — возмутился омега. —Да тавой! — ответил тот, — Что во всём только плохое ищЫ́шь! — и цыкнул так громко и в добавок рукой махнул, типа, что с тобой ещё о чём-то говорить! И сколько ещё их такие перипетии продолжались, долго наверное....                         End of Flashback              ....А вот сколько у него всё это может продолжаться, он даже и вопросом уже не задавался. В голове полный ноль, ничего не соображая, он лежал на кровати, уткнувшись носом в тонкую ткань шарфика, утонув глубоко в этих ароматах. Прежний хаос, что творился не только в голове но и во всём теле, пожалуй улёгся и сейчас он прислушивался, как по телу бьёт нескончаемым пульсом, словно всё его тело – это один сплошной пульс. И он везде — в конечностях, в пальцах, в висках и в сердце. И стучит там глухо. Он ощущает, как сердце бьётся, в этой полной глуши́, да под ве́ками тени мерцают и ему не хочется открывать глаза. Собственное тело кажется ему непослушным и слишком тяжёлым, и взгляд закрытых глаз, блуждающих где-то в собственной тьме...                         Flashback             —Ты почему не собираешься? Хватит тянуть резину! — резкий голос альфы заставил его вздрогнуть. —А можно мне не пойти? — с призрачной надеждой спрашивает. —Нельзя, — ответ, как кнут звучит. — Зачем тогда спрашивать? — выдыхает он и чувствует тяжесть внутри себя. — Чтобы утешить твоё самолюбие, — с ухмылкой ему отвечают. — Кто я для тебя? — тихий вопрос вызывает в нём неоднозначную улыбку. —А кем ты хочешь быть? — он смотрит на него сверху вниз, а может быть и свысока. —Ты даже даёшь мне право выбора, мне льстит... — омега поджимает губы. — Не хами! — и игривое настроение улетучивается. — И не думал, — омега сидит за туалетным столиком и смотрит на себя в зеркало. И кажется, что не узнаёт себя. Глаза тусклые, как окна, что не мылись уже очень давно... — Кем я буду сегодня? Собачкой? Ав-ав? Или милым попугайчиком? Пиу-пиу? — Перестань, это уже не смешно, — альфа повязал галстук, — И не забудь надеть те серьги, что я купил тебе вчера. — Они неудобные... — безэмоционально отвечает мальчик. — Чем они неудобные? — альфа кидает на него колючий взгляд – его подарком пренебрегают? — Не знаю, они будто колят изнутри и они очень тяжёлые... — Они не тяжёлые, они дорогие! Почувствуй разницу, малыш! — Но мне же их носить, а не тебе! Они мне не нравятся, они тяжёлые! — Они, дорогие, я ещё раз тебе говорю! — грубый тон сам из него него сочится, — И ты будешь их носить столько, сколько нужно, пока я не разрешу тебе их снять, и вопрос закрыт! — сквозь зубы проговорил альфа, и ноздри распахнулись, пока он смотрел в эти шоколадные глаза. – Ты их купил для себя, или для меня? Или увидеть зависть в глазах других? — Что за вопросы, Тэхён?? Хватит бесить меня! — Ответь, мне просто интересно, — то ли подначивает, то ли действительно хочет знать правду. — Не говори ерунды! — начинает взрываться альфа. — А ты скажи, а то я и не знаю, как мне себя вести — говорить мне ерунду или умные речи? А может быть мне лучше язык проглотить? — Перестань паясничать, это уже не смешно! —А я не смеялся и не думал даже, ха-ха... Упс, случайно вылетело, — и он ладошкой прикрыл свои губы. — Тэхён... — Да, я помню, я Тэхён... — омега задумался, — Я хотел спросить, — и он развернулся на маленьком пуфике, разглядывая мужчину. — Да, я слушаю, ты же знаешь, я ведь всегда внимателен к твоим проблемам, ты ведь знаешь об этом, — а сарказмом так и прёт. — Конечно я знаю, — лилейно улыбнулся ему мальчик, глядя на мужчину снизу вверх, — А мне можно сходить покакать или носить с собой всё время? — и смотрит, как меняется взгляд у мужчины, как тяжелеет его весь вид. — Что за чушь ты несёшь? — зажигается альфа, теряя терпение. — Ну, а как же? Тебе ведь решать, что мне носить, а что не носить? А то я случайно забуду и обделаюсь прям там, а ты будешь краснеть из-за меня, что у тебя такая собачонка непослушная...— омега пожимает плечами. — Ты в своём уме?? — кричит Минхо. — Нет, а что нужно быть там? Упс, извините, я кажется места́ попутал... — Не выводи меня, Тэхён! — А у меня нет таких прав, ты что, забыл? — Ты можешь не говорить со мной загадками, какие права? — лицо мужчины краснеет. — Ну как же? Кто кого выводит? Ты меня или я тебя? Кстати, поводок какого цвета сегодня будет на мне? — Так, всё, хватит!! — Минхо разворачивается, снимает галстук, комкает его и бросает в стену и тот, несчастной змейкой, падает за кресло, — Сегодня ты остаёшься дома, не хватало ещё, чтобы мне там мозги делал какой-то засранец! — Боже упаси... я не умею ничего делать... — и омега протягивает ему свои ладошки, — У меня же руки только под хуй заточены... — Тэхён, ты доиграешься! — и в одну секунду он горой нависает над мальчишкой. — Ух ты, ты купил для меня новую игрушку? Вау, спасибо... — Так, давай поговорим с тобой, как взрослые люди... Или ты одеваешься нормально, или моё терпение на исходе, — он трёт лицо, садясь на диван, — Я прошу тебя... — и долго смотрит на омегу, как тот смотрит сквозь альфу, — Ну ладно извини, — так просто с его губ срываются такие слова, как и слова сарказма с губ Тэхёна... Как они дошли до такого? Ведь было всё хорошо! Как они смогли попасть в эту бездну, из которой выбраться уже не получится. — Что это? — альфу отвлекает его голос. Тонкий шарфик нежного сиреневого оттенка в новой упаковке. — Это для тебя... — Celine, — читает Тэхён на этикетке. — Для тебя только лучшее... — Хозяин подарил Добби одежду? — огромные глаза воззрились на альфу, — Добби теперь свободный эльф? — И не надейся. — А ты и не отрицаешь, да? — Что я не отрицаю? — Что я твой эльф... — Да, ты мой самый красивый эльф, — и он намотал шарфик на тонкую шею и долго смотрел на это самое красивое лицо. — Отпусти меня... — Не говори глупости... — Рано или поздно, я уйду от тебя, ты же понимаешь, Минхо... Отпусти меня, я умоляю тебя... — омега уже почти на шёпот перешёл, — Найди для себя кого-то, кто захочет быть твоей игрушкой... Я очень сильно устал... — Я с детства привык только к хорошему! — Минхо, пожалуйста... — Я люблю тебя и это не обсуждается! — Но только я уже не люблю тебя! — вот так... Так запросто, такая горькая правда, — Ты слышишь? Я не люблю тебя, Минхо! — Моей любви достаточно на нас двоих! — Но это не любовь..! — Давай собирайся, такси уже ждёт. — Я не люблю тебя Минхо, — шепчет на выдохе Тэхён. — Я услышал тебя, давай одевайся! – Я уйду от тебя, рано или поздно, Минхо! — А я найду тебя, где бы ты не был! — они будто обсуждают предстоящий вечер на приёме у какого-то толстосума, — И ноги переломаю, и ты будешь всегда лежать здесь, — с улыбкой проговорил Минхо, глядя в испуганные глаза и ткнул пальцем на скомканную кровать с пятнами засохшей спермы на ней, — Поверь, малыш, я не шучу!.. Я переломаю тебе руки и ноги и буду кормить тебя с ложечки и ты будешь тут на моих глазах, ты меня слышишь? — Минхо... Пожалуйста... Отпусти меня, по-хорошему, — слёзы потекли по красивому лицу. — Ты портишь себе макияж, а мне настроение, Тэхён! И нам сейчас об этом некогда говорить, — и он целует замершего омегу в висок, — Нас такси ждёт, поторопись, — и хлопает его по попе, словно между ними только что не произошла страшная и сильная угроза... И не думал и не гадал, что даже и звёзды на него смотрят с завистью. И плетут они свой замысел, только им известный. И хватает себя на мысли, что так давно не слышал, как его омега может смеяться и что смехом своим он когда-то мог с одной секунды его завести, отгоняя всё плохое. И пока он так храбрился, ему бы в самый раз, да к шторму себя готовить, ведь не сможет его отпустить, не выдержит, слишком слаб перед его стихией, перед его ча́рами. И веря в свою бесшабашную беспечность, он улыбается строптивому мальчишке, но только лишь губами. Глаза же о многом говорят. Они, как зеркало души. Только прячет взор он свой, боясь, что почувствует мальчик его животный страх, когда в глазах, цвета жжёной карамели, холод зимний вьюгами вьётся, льдом окучивая сердце. А может быть просто он боится показать себя настоящего, закрыв себя на сто замков в чуланах? И боится безбожно его потерять и, как морок находит на него, будто в отместку, он видит, как он бежит к нему навстречу и кажется, что и дождь нипочём! И кричит мальчик ему, —Ты пришёл! И грозный альфа превращался в дракона приручённого, когда даже и он может крылья свои мощные сложить, вокруг тела этого тонкого, и шею длинную положить на его коленки и позволить быть именно таким – податливым, мягким и склонённым перед ним. Его вкус губ пробовать и балова́ть себя розовым нектаром....                         End of Flashback                   Не сразу смог поверить, что он на такое способен оказался. Глазам своим поверить не хотел, хотя пялился вокруг себя, лицезрея и слушая тишину. Клокотало в груди, когда осознание безжалостно лупило свою горькую правду, даже не вуалируя сладкой ложью. Звон в ушах стоял, когда он пялился в эту пустоту мёртвую, а по телу шли волны неконтролируемой дрожи. Сердце в груди сжималось, как птица испуганная, когда он смотрел на пустые вешалки, что висели хаотично, а внизу какие-то коробки, уже успевшие и пылью покрыться. А оно, глупое, удар за ударом пропускало, и зачем-то билось. Для кого? Ведь ему уже и не нужно. И на куски оно разрывалось, чтобы с новой силой жидкость свою гнать по заржавевшим венам. И билось, как сумасшедшее билось и падало, чтобы снова замереть на месте и позволить волку своему внутреннему куда-то в темноту завыть... И долго так он скулил, альфа этот сильный, подавленный болью, передавленный своей же гордостью. И чувствовал себя брошенным, на произвол судьбы, грязным и никому не нужным псом бездомным. Вздрагивал от звуков из вне и надеялся, что это лишь сон дурной, и стоит ему проснуться, как увидит он, что спал беспробудно и в кошмарах своих тонул. И только лишь прикосновения его пальцев почувствовать, и он бы проснулся и го́лоса его вопросительного испугался бы. — Что тебе снилось, ты во сне стонал... И он бы подле его ног упал, и стражем верным лежал бы, свернувшись, чувствуя, как оставляют его ужасы бесовски́е, что атаковали, так сильно, его мысли. Но даже не мог понадеяться ни на галлюцинацию свою, представляя, что всё хорошо... Глазами красными переводил взгляд на... На ничто... И это ничто вопило со всех горнов, что доигрался он таки! Боялся взор свой сфокусировать, чтобы рассмотреть её, эту пустоту. — Тэхён... И имя его по сердцу прошило, а внутри треском всё пошло́... И когти острые так и скребут по мягкому, ошмётки раскидывая и будто боясь, что кто-то увидит его, оглянулся он, да только пустота ему свидетелем была. Всхлип наружу сам вырвался, такой пугливый и краткий, но полосанул его больно, очень больно. И разреветься бы... Только это удел слабого пола, а он ведь альфа. Сильный мощный альфа. И ноги сами понесли в кухню, где в баре стояли они, разных видов и мастей, те, что так не любил Тэхён. Он конфеты любил, да коктейли сладкие, а тут покрепче напитки. И не разбираясь, схватил первую, опрокидывая в себя треть сразу и, как обычно ждал, что обожжётся спирта́ми по гортани от такого количества, но... Даже и не почувствовал горечь. Как воду безвкусную влил в себя и врата ада ему раскрылись, медленно скрипя старыми ржавыми петлями, гремя на всю округу его пустоши... А потом ад был. И внутри и снаружи он тоже был, и не понимал, что ему так мерзко по лицу что-то мокрое стекало, когда он перед собой не мог рассмотреть ничего... Бил...Крушил...Вопил...Ломал... Но боль не уходила, она только новыми волнами по нему проходила, как каравелла. Медленно и томительно, размазывая его нутро, сбивая всё под себя, раскурочивая внутренности в одну сплошную массу. А потом долго смотрел в потолок, пока ещё и там над ним во́рон чёрный кружил, испуская клич свой. То ли победный, то ли погребальный. Вокруг его прошлое осколками острыми зияло и всё, чего руки его касались, в труху превращалось. Краем глаза ухватывал зеркало разбитое, в которое омега мог часами смотреть, красоту свою уникальную рассматривая. А мужчина завидовал, что это он владеет красотой этой порочной и готов был растерзать каждого, кто позарился бы на него, на его неприкасаемого! Лежал долго на полу, а в голове алкоголь свои вакханалии вытворял. И поро́ю он стихал, демон этот, но Минхо вовремя его подпитывал, заливаясь новым и новым пойлом. В каком-то пьяном угаре дни проходили, как череда незаметная, и небо быстро цвет свой меняло, и ему ничего не хотелось, только бы да услышать, как войдёт он... Вот прям сейчас... И скажет ему что-то тихое. А Минхо и не поймёт, но и переспрашивать не станет. Он просто будет смотреть, как тот ходит и бурчит, как обычно и так привычно, и своё бу-бу-бу от него скрывать не будет, а для альфы это лучшей музыкой звучать будет. А он бы так и ходил, да мусор собирал в ведёрко и что-то говорил бы ему и говорил, ругал наверное, брови хмурил свои... А потом... Потом бы и рукой махнул и шутя отпирался бы от губ настойчивых... А потом бы он смеялся звонко... Смеялся бы, а альфа смотрел и впитывал бы в себя каждую его улыбку и эмоцию, чтобы на потом оставить, да лакомиться воспоминаниями этими сладкими. И выбрал же для себя самого лучшего, да самого строптивого и неугомонного! И сколько он крови выпил из него, да через трубочку тонкую, а Минхо бы только новую вену ему подставлял, чтобы напился мальчик его буйный. А ведь мог он иметь любого, кого только захочет, он ведь жених зави́дный — и телом вышел и лицом и мозгами! Вон, омежки его не пропускают, так и текут по нему, слюнями и смазкой своей, а он об одном только гре́зит и во сне и наяву гре́зит, как полоумный... И посреди хаоса и разбитой мебели, он в своих воспоминаниях тонул, как корабль подбитый и SOS поздно уже кричать, и все мысли круговорот вокруг него устроили, и новые, и новые моменты его счастья в огонь бросают. И горит оно, счастье его, огнями синими до красными, да лижут его отблески языками огненными, и в пепел превращается оно... А над ним дым чёрный вьётся, клуба́ми огромными, да уходит этот дым куда-то за горизонты. И в том огне и душа его, кажется, уже сгорела, и все мосты, что были к нему протянуты, сожжены. А он бежал, всё бежал куда-то, спешил, за своим эгом погнавшись, и не заметил, как оставил позади себя его... Как смотрели ему во след печальные глаза... А он ведь и не понимал! И не внимал. Не понимал Минхо, что крепкими цепями сердце нельзя удержать! Но он только новые кандалы на него кидал и кидал, в надежде, что смирит мальчонку этого! А то, что сам по краю пропасти ходил, да по самому острию ножа, ему и на ум не приходило! И отвечал на его возмущение, только одно... — Глупости не говори... И прекрасно понимал, что сто́ит мальчику только за порог уйти, как он его найдёт! Он его найдёт, цепи на него накинет новые, прочные, вернёт его домой и новыми пу́тами его опу́тает, но не отпустит!! И верил, что он его навсегда! А в жизни ведь как бывает? Это же не кино! Много дублей тебе никто не даст сыграть, не переиграешь, если стратил ненароком. А кино? Как в кино? Режиссёр недовольно так крикнет, — Не верю!!! Актёр собирается с мыслями и снова играет, а потом ещё и ещё! И он устал уж поди, но завтра новый день и всё можно переиграть! И даже если смерть?? И смерть свою сыграешь! Она ведь апогеем значится в сценарии! Её лучше хочется изобразить, чтобы зрители рёвом ревели.... А тут не так... В жизни по-другому. Один дубль только. И он за это время разных целовал, хотя признаться, иногда и противно было. Он тела́ми чужими пачкался, чтобы потом в ду́ше под холодной водой стоять, смывая с себя остатки их запахов, и не мог приравняться к нему никто. Никто не мог сравниться с ним, с такой непосредственностью и особенностью. Все были ему неро́вня! Ни запахом, ни вкусом ни характером. Они стелились перед ним, раскрывались, себя предлагали всецело, пока он их считал пресными, как вода болотная. Ему нужно было другое тело, хрупкое такое и губы сердечком. Нрав невозможный и красота колдовская... На балконе было холодно, но его конечности будто породнились, и он совсем не чувствовал этой температуры. Оледеневшими пальцами он переворачивал толстые страницы, и душа замирала, когда глаза ухватывали милый сердцу образ. Маленький мальчик огромными глазами смотрел в объектив, смешно приоткрыв ротик. Его маленькое тело укутано большим полотенцем, а на голове повязка. И рот мужчины невольно исказился, и всхлип вырвался, позорный, будто раненый зверь где-то внутри него взвыл. Пальцы накрыли глянцевую поверхность, а в мыслях уже рисовался образ, когда он, вот так бы, мог держать возле себя его маленькую копию и вспоминает тот ужас в глазах омеги, когда так просто звучали его слова. Господи, неужели это был он? Разве он это был, и его мысли текли этим смрадным потоком? Невольно ставит себя на его место и неожиданно жмурится, когда понимает весь абсурд этой затеи. И понимает, что так и не смог бы забыть обиды детские, когда перед ним топтали его букет и хотел, грубо говоря, использовать самого дорогого для себя человека, чтобы самые низменные мечты воплотить в реальность. Господи... Как же он мерзок для себя самого. Горечью дегтярной по рту проходит его это осознание и он, как ему кажется, готов и отпустить его наконец-то... Только... Только любовь больная баллом правит сейчас! И он сквозь какой-то звон истины и лжи, сквозь боль и мрак души своей, всё таки надеется, что он вернётся... И кажется ему, или это просто демон страшный, опоённый снадобьем, шутки с ним шутить вздумал? Будто принял бы на телефон его сообщение, что омега немного опоздает, но только встречать его не нужно, он сам доберётся домой, Минхо это знает... И он не будет коршуном над ним порхать, а лишь проникновенно будет ждать, когда услышит шаги его быстрые и как дверь откроется, и он войдёт. Войдёт в их дом и тихо снимет обувь и переобуется в тапочки свои и клянётся себе Минхо и божиться, что не переступил бы границу дозволенного и безропотно бы ждал, когда его позовут, а он послушается и сам подойдёт и будет ждать, когда его обнимут руки нежные. И пусть он лучше был бы таким покладистым и где-то мягкотелым, чем бродить в тишине и шептать имя его надеясь, что он из мыслей его материализуется. Да не смотреть на тень свою одинокую на стене белой, где их могло быть и две и три... И, как диссонанс его мыслей, чужой запах обжигает хлёсткой пощёчиной! Чужой запах и лик чужой! И сам альфа не замечает, как в оскале губы дрожат, как тогда, в в машине, когда последние секунды видео таяли, а он закипал и сгорал в ревности своей ненормальной. И ведь понимает, что сам толкал его в чужие руки и объятия, сам методично толкал и учил его быть без него, а теперь в своих же песках зыбучих тонет и воздуха лишается. И будто перед обрывом он стоит и шаг ещё и он сорваться может. И крик из него срывается короткий, как выстрел в темноту и эхо где-то далее застряло. И луна уже не раз из-за угла выходила и с укором на него смотрела, глазницами своими упертыми, как он к горлышку прикасался и пил горькое снадобье, которое не лечит совсем, лишь боль сильнее распаляя. А она всё смотрела и смотрела, как ясновидящая, как человек, казалось бы счастливый, сгибался от боли и молил небо чёрное, чтобы поменял боль эту, страшную душевную, на ту, когда тело бренное болит. Он бы любую боль выдержал, да только не ту, что нутро выворачивает наизнанку, как умелый палач. И всё бы о́тдал он и даже дыхание своё, только бы образ его возле себя чувствовать. Он бы и не касался его, только бы рядом был, да напевал что-то голосом своим чарующим. И разве мог он, хотя бы на миг представить, что будет сейчас сидеть в таком одиночестве? Ведь гордым его сейчас даже не назовёшь и понимать, что где-то рядом жизнь чужая рекой полноводной течёт и детский смех слышно. А он раньше никак не мог вообразить его на другой манер, только, как месть свою жестокую. И вместо ярких дней счастливых и красочных, он видит перед собой лишь пелену из дождя. До чего же он довёл себя? Его довёл? Их довёл? И проклинает тот день, когда он, желанием томимый, на той парковке остановил автомобиль, и всё ждал, когда же маленький его изъявит желание... Время бы вернуть назад, да не он только Хранитель его, чтобы стрелки волшебные в обратном направлении крутить. И снова ночь к нему в гости пришла, фантомным облаком присела рядышком и замолчала. И в клубок наматывала все его чувства. И истину и ложь и боль, и счастье зыбкое туда же намотала, и всё переплелось в эти два года, смешиваясь в одно страдание, что любовью зовётся...