***
В другом городе, куда более приличном и цивильном, Лютик наткнулся на веселых школяров, которые выходили из таверны. Они со смехом выплясывали в обнимку с несколькими румяными девушками с обнаженными плечами. — Давай, краса, мне принеси вина, Принеси вина, чтобы допьяна! Давай, краса, мне принеси вина, Мне бы женщину и вина! Девушки подхватили: — Тебе вино, а ты танцуй со мной, Ты танцуй со мной, и ты будешь мой! Тебе вино, а ты танцуй со мной, Вино получишь и меня! [1] — О-о-о! А вы часом не маэстро Лютик? — завопил один из школяров, прерывая песню, когда увидел цветастые одежды, преимущественно лиловые, и лютню за спиной. — К вашим услугам, — поклонился бард, улыбаясь. — Веселый вечер у вас, смотрю… — Еще какой! Угостить вас? — Хм… Соглашусь! А что поете? Вирши сочиняете? — Не-не, не мы это! Был тут один бард в черном. А мы возьми да попроси его записать слова. Весело так придумал! — Вьюрок, что ли? — Он самый! Знаете его? — Наслышан от… знатоков искусства. Но еще не встречал. Давно здесь был? — Да с месяц назад. С тех пор и поем! Пойдемте, маэстро! И компания заголосила дальше: — Давай, на стол, красотка, поднимись, На стол поднимись, и со мной кружись! Давай, на стол, красотка, поднимись, Чтобы каждый видел нас! — Я поднимусь, а ты целуй меня, Ты целуй меня, так желаю я! Я поднимусь, а ты целуй меня, Хочу с тобой остаться я! Лютик подпевал и посмеивался над незатейливыми рифмами, вспоминая такую же бурную молодость в Оксенфуртском университете…***
Таинственный бард в черном все время ускользал, словно тень из рук. Если бывало, что в городах и селах кто-то и слышал о нем, то всегда случалось так, что Лютик опаздывал где-то на неделю или месяц. Бард в черном стал для него какой-то одержимостью. Лютик крупица за крупицей собирал о нем слухи, чертил кривенькую карту с пометками, пытаясь угадать, откуда и куда тот идет, и где можно с ним встретиться. Люди радостно встречали прославленного маэстро, но тоже радостно рассказывали о Вьюрке. И Лютика начинала точить ревность. Встретиться с ним и спеть вдвоем, узнать, кто лучше… Больше всего Лютика удивлял инструмент, на котором тот играл. Не могла лютня создавать такие звуки. Как бы громко ни брал Лютик ноты, защипывая струны плектром, люди говорили, что нет, не похоже. Мол, все равно тусклый звук выходит. Еще удивляла Лютика манера играть на этой непонятной «лютне»: рассказывали, что Вьюрок как-то так быстро размахивает кистью вверх-вниз, и очень громко, сочно и весело звучит. Гремит так, что даже за дверями харчевен хорошо слышно. То, как небрежно обращался бард со своим инструментом, удивляло. С таким размахом ему пришлось бы постоянно менять струны, ведь они быстро растянулись бы, нет, даже порвались бы сразу после первой же песни. А потом Лютик внезапно понял, когда кто-то ляпнул, будто призвук у них скрежещущий, будто лязг клинка. Уж не использовал ли Вьюрок что-то прочнее? Какое, однако, варварство, натянуть проволоку! Представлять, что за звуки издают такие грубые струны, не хотелось. Но людям отчего-то нравилось… Да что с них взять? Новое, необычное — понятное дело. И не слишком-то и разбираются они в высоком искусстве. С одним человеком вышел интересный разговор. — Понимаете, милсдарь Лютик, в песнях его всегда однообразные мотивчики. Мелодией даже не назовешь. И ритм, ритм! Рваный такой, будто сердце заполошно бьется. И темп… Как будто гонится за ним монстряка какая-то, а он убегает без оглядки. Я пока ни разу не слышал, чтоб у него были какие-то другие песни, кроме как с ритмами этими. Так-то он и лиричное, медленное поет так, что на глазах слезы, но все равно… Ритм. И уж очень любит аккорды эти. У него, поди, все из аккордов. Чистую мелодию почти не услышишь, понавешает на нее всякого… Но, надо признать, уж больно ловко управляется. Пальцы так и мелькают, так и мелькают… Как он в них не запутывается. Гибкие очень пальцы. И сильные. Конечно, уважение вызывает, что так ловко играет: поди, годами тренировался. Но за что его уважать? За упорство и трудолюбие лишь? Может, он ничего другого придумать и не может, вот и пускает пыль в глаза ловкостью… — Хм… А с голосом что? — А вот с голосом очень хорошо! И низко берет, и высоко! Мощный голос. Ни разу не фальшивил, не дрожал. Эх, если б за ум взялся, вышел бы из него певец… не хуже вас. Только есть у него в голосе одна особенность. Он, когда низко или высоко берет, уж больно любит надрывно выть. Так-то в песне про ведьмака или какую другую нечисть оно в тему. Зловеще звучит, аж по спине мурашки. Хороший актер. А вот в остальных песнях зачем? Ладно, про страдания тоже можно горестно повыть… Но как-то… не вижу в этом смысла. Зря он портит свой голос. Лютик из этой беседы почерпнул кое-что интересное. Вьюрок, похоже, заприметил, что ритмы в народных плясовых очень заводят и будоражат людей. А ну, как возьмется плясать девица в каблучках, дробно выстукивая по полу так, что весь дом трясется… Или когда у костров на Беллетэйн весело прыгают в хороводах… Понятно тогда, почему так нравятся людям песни. Вот только к высокому искусству такие попевочки никакого отношения не имеют. Да и барды не опустятся до того, чтоб выплясывать, когда играют. А плясал он тоже хорошо. И каблуками бодро стучал. Железом они обиты у него. Лютик вздохнул с некоторым облегчением, но намерения настичь барда в черном не оставил. Теперь это стало для него делом принципа. Во имя искусства.***
Заночевать Лютик решил в какой-то задрипанной таверне в каком-то поселении близ города. Другого выбора не было. И так еле доехал на скрипящей телеге с попутчиками. Остаток пути они ехали ночью — чуть ли не самоубийство, но выбора, опять же, не было. Не останавливаться же на дороге, где может непонятно кто бродить. Эх, был бы рядом Геральт… Из почти пустой таверны раздавалась какая-то заунывная песня. Бард толкнул дверь и вошел в душное помещение, пропахшее прогорклым. Двое мужчин и женщина — хозяин, хозяйка и еще кто-то, — мрачно напевали, сидя за столом с зажженной свечкой: — Расскажи мне, ворон, Расскажи, крылатый, Как найти мне гору, Что скрывает злато, У какого бора, Над какой стремниной Я погибну скоро Под камней лавиной. [2] Лютик вздохнул. Народное творчество — оно такое. Своеобразное. Особенно, когда сейчас творится непонятно что. — Чего хотели? — грубовато спросил хозяин, вставая. — Да мне бы… поесть и переночевать, — постарался дружелюбно улыбнуться Лютик, снимая лютню со спины. — Бард, что ли? Ты смотри, урожайные нынче дни. Только нам тебе платить нечем. Это ты нам плати. Песнями сыт не будешь. — А… Нет-нет, я и так слишком устал, — улыбка стала чуть менее радостной. — А что вы имеете в виду? У вас уже какой-то бард ночует? — Не. Вчера был, сегодня утром уехал. — Вьюрок? — с надеждой и бешено стучащим сердцем спросил Лютик. — Угу. — Куда он поехал?! — взволнованным фальцетом вскрикнул бард. Усталость как рукой сняло. Он был готов хоть сейчас мчаться сквозь ночь, наплевав на всех упырей в кустах. Или они в кустах не сидят? Или вообще не упыри? Геральт бы подсказал… Почти полтора года! Полтора года Лютик бродил, гоняясь за тенью. И вот сейчас… — Дак в город же. Неллен рыбу повез перепродавать, а бард с ним. — Далеко до города? — Чего так всполошился? Недалече. Телега медленно едет, они где-то далеко за полдень добрались, думаю. — А не знаете, надолго ли… Что там в городе бард хочет? — Наверно, заработать, — пожал плечами хозяин. — У него денег с собой очень мало. Поужинал похлебкой без мяса, а потом долго распевал, старался. Платить почти нечем было. Заночевал на сеновале, хоть и холодно ночами уже становится. На комнату не хватило. — А что пел? — Да всякое… Вон, про ворона хорошо как. И они втроем заунывно затянули: — Не ищи — не сыщешь Ни следа на камне! Слушай — не расслышишь, Что поет вода мне. Только над горами, Над еловым бором, Надо льдом, снегами Кружит черный ворон.***
— Мясо соленое! Мясо свежее, сырое! Мясо копченое! Сало, бекон! Птица, баранина! — раздавалось с одного конца мощным мужским басом. — Рыба! Щука! Судак! Живые! Сельдь соленая! — Овес! Кому овса? Ячмень! Рожь! — где-то в отдалении вопил еще один. — Грибы! Грузди свежие! Грибы сушеные, с весны! — Яблоки! Яблоки! Хорошие яблоки! Сочные, сладкие! Разбирайте! — фальшиво-весело выкрикивала хмурая и дородная женщина. — Клюква! Зрелая клюква! Кому клюквы на пироги? — Хм… Дадите яблочки попробовать? — Дак разоришься с пробовальщиками… — проворчала торговка. — Видишь, красные? Бери уже. — Ладно, возьму парочку... — И все? — разочарованно протянула она, сурово пялясь на молодого эльфа. Хотя, нет, не эльфа — уши у него нормальные. Скорее, квартерон — кто-то один из родителей полуэльфом был точно, да разбавил свою кровь с людьми еще сильнее. Вот и вышел он на четверть эльфом. Впрочем, одно и то же, поганая кровь. Но красив, черт… За спиной — торчит что-то, обмотанное тряпкой. Лютня? — А клюкву не страшно собирать? Мне один ведьмак сказал, чтоб я на болота почем зря не лез… — Так-то оно так, — вздохнула торговка и разговорилась, увидев мягкую и дружелюбную улыбку. — Она как поспела, мы группами ходили вначале. Бабы с лукошками, а вокруг — мужики с вилами и рогатинами. Привычное дело, что уж там. Но далеко не заходим. И не шумим. Было сначала все спокойно, собирали себе и собирали. А потом спустя неделю туман какой-то странный появляться начал. Сначала подумали, что непогода — дожди ж были, но как подошли к болотам, чет неладное почуяли. Оно знаешь, в тумане звуки хорошо раздаются. И обязательно птицы кричат время от времени. А тут — тишина. Как в могиле. Мы далеко заходить не стали: оставили с краю места с клюквой, чтоб в таких случаях собирать, когда туман. А потом как увидели огоньки посреди тумана, так деру дали. И не ходили больше. — Так откуда тогда клюква? Вон, почти весь прилавок ею завален, — недо-эльф не удержался и взял пару ягодок. — Ух, какая! Хор-роша! — Дак поспела же ж, пока мы почти месяц не ходили… Были тут недавно два ведьмака. Ну и… Вычистили нам болота. Говорят, когда связку ушей на стол вывалили, так градоправитель сблевал. И едва расплатился. Он-то думал, что немного выйдет… — Ха. Веселая у вас жизнь… Скажите-ка, а среди них не было ведьмака с белыми волосами? — Был. Старый такой, говорят, весь в морщинах. Посмотришь — вроде уже песок должен сыпаться, а он бодро так оплеухи какой-то пьяни навешал. Даже меча не вытащил. Говорят еще, они оба до последнего вежливы были, вот что удивительно. Я их не видала, но сказывают о них всякое. — Нет, я про другого с белыми волосами. Он-то молодой, но вот волосы все уже поседели. А что за второй был? — Чернявый такой, угрюмый. И со шрамом на полрожи. Посмотрит — аж жуть берет. — Понятно, — как-то грустно улыбнулся недо-эльф, взял яблоки, уже даже не парочку, а целых пять, и пошел дальше, хрустя наливным бочком. — Меха! Берите меха! Зима скоро! — Да какой там… Осень только наступила… — проворчал какой-то мужчина. — А ты оглянуться не успеешь, как нос свой отморозишь! Меха! И по карману, и дорогие! Подходите, милсдарь бард, берите! Легко оделись что-то. Ночи уже холодные, заморозите свое горло, как петь будете? Вот, смотрите, на воротник хвост хорош! И греет как! А на шапку не хотите? — Хм… Да я бы взял… Надо взять, надо. Холодно ночевать, верно сказано. И горло беречь надо… Только пока денег нет. Вот если повезет мне с публикой, так я потом приду, куплю что-нибудь. — А хорош ваш сюртук… — завистливо вздохнул скорняк. — И штаны. Хорошо кожу выделали. Только старая уже. Обновить бы ей цвет… Стала бы как вороново перо. Смотрю на вас, вы щеголь еще тот. Знаете толк в элегантности. Как сидит на вас сюртучок, как сидит… — Правда, хорош? — обрадовался бард, он же недо-эльф. — Тогда недаром, значит, я столько денег отвалил за него. А цвет… Да, надо обновить, надо бы… — Щедрой вам публики, милсдарь. Потом же покупать у меня будете, ха-ха! Бард заливисто рассмеялся вместе со скорняком и пошел дальше. Мимо мясника он шел, брезгливо уткнув нос в сгиб локтя. Потом притормозил, заметив, как один толстяк в добротном теплом жилете долго торговался с мясником. Рядом с ним стояла пара дюжих молодцов с корзинами. Бард стал неподалеку, наблюдая и выжидая. Наконец, в цене они сошлись. Судя по покупкам, толстяк был хозяином какой-то большой таверны. Если повезет, можно и договориться на выступление… Много людей вечером будет, хорошо заплатят. А там, гляди, и купить что-нибудь теплое меховое можно. — Привезешь мне двоих ягнят, чтоб я к вечеру зажарил. Молодых, смотри! Бекасов, гусиную и свиную печень, конскую и кровяную колбасу, соленое сало беру сейчас. — Как скажете, — равнодушно отозвался мясник, выкладывая названное по очереди. Молодцы брали и складывали в корзины. — Подождите-ка, — влез бард. Сняв тонкую кожаную перчатку без пальцев, украшенную шипами, словно у ведьмака какого-то, он, брезгливо морщась, разворошил горку птичьей печени и взял один из треугольных кусков. Понюхал и сплюнул. — Внимательнее смотрите. Печень уже подпорчена. — Как подпорчена?! — ахнул толстяк. — Не может того быть! — Верно, не может! — подхватил мясник. — Выдумываешь, певун. Ты же в мясе ни шиша не смыслишь! — А ну-ка, дай взгляну… — Да чего смыслить? На цвет посмотрите и все. Вот тут есть слишком темная. Видать, птица больна была. И вот эта уже, которую понюхал, кислым немного отдает, да чуть бледновата. Знаю я такие фокусы, — бард швырнул печень на прилавок рядом с толстяком и еще поворошил влажные кусочки коричнево-кровавого цвета. — О, вот здесь следы желчи. Видите зеленоватые пятна? Неосторожно потрошили. Мясник и толстяк некоторое время молча и ошарашенно наблюдали. — Ах ты ж… Хер свинячий! — заорал толстяк. — Ты что мне подсунул, жопа козья?! Да ты ж был порядочным, я тебе верил, как самому себе! Когда ж ты мухлевать начал?! А ну, ребята, перепроверьте еще раз, что погрузили! Как я таким говном людей кормить буду?! Ты ж мне репутацию испортишь! Пока толстяк заходился руганью, мясник злобно зыркнул на барда и пробормотал что-то вроде «выблядка беличьего». А «выблядок» тем временем пытался оттереть платком руку, но перчатку надевать потом все равно не стал, держал руку подальше от одежды. В других преступлениях, кроме птичьей печени, мясник замечен не был. Свиную печень бард посоветовал проткнуть ножом. Когда из разреза выступила яркая кровь, он кивнул — можно брать, свежая печень, хорошая. Стража осталась разбираться с мясником, а толстяк с молодцами пошел дальше, позвав с собой барда. — Ты, как я понимаю, Вьюрок, — утвердительно произнес он. — Верно. Не думал, что так быстро слухи разлетаются. — Да не. Бывал я на свадьбе у родни. Прошлой осенью. И ты там выступал. Хороши твои плясовые, не каждый менестрель сыграет так. Мы до упаду напрыгались, уморил ты нас. А в ночь пел как песни про любовь… Ух! Я уж думал, ты как-нибудь к нам в город заглянешь, но, видимо, не судьба. — Хм… Да, припоминаю свадьбу. В город я не пошел, потому что и накормили до отвала, и заплатили хорошо. Решил пойти дальше по деревням. — А тут, понимаешь, вдруг слышу с утра, как мужики распевают, да слухи ходят, что бард в черном появился. Ну, думаю, наконец-то. Где ж ты пел? У меня ведь самая лучшая таверна в городе. Чего не зашел? — Да понимаете, в чем дело… Я сначала решил попеть пару вечеров в не слишком больших заведениях. Чтоб люди имели представление, кто и что я такое. Да и деньжат собрать немного. Идти без них в добротное заведение как-то… Сами понимаете, неловко. А там и зайду в место побольше, чтоб заинтересованной публики было тоже... побольше. — Хитро придумано, — крякнул толстяк. — Так что, сегодня у меня поешь, или еще где шататься будешь? Обещаю, драть с тебя за еду много не буду. И заночуешь в тепле. Будет выгода нам обоим. И тебя послушают, и у меня посетителей прибавится. — Я думал сначала пошататься немного, но… что-то приманили вы меня едой. — А то ж! — довольно ухмыльнулся толстяк и подмигнул. — Я тебе и травок с медом заварю. И найду тебе что-нибудь нежирное. Бард расхохотался: — Приятно знать, что помните о таком. Только у меня просьба небольшая будет. — Постараюсь выполнить. Говори. — То место, где выступать буду, не слишком сильно освещайте. Вы же знаете, что я предпочитаю в полумраке танцевать, чтоб вышивка блестела ярко. Свечи подальше поставьте, подальше. — Конечно. Сделаю. У меня там еще на стене шпалера висит, старая, выцвела, правда, но зато со всякими узорами из растений. Уж к твоему лицу она хорошо пойдет! Бард подумал немного и кивнул: — Да, с узорами хорошо будет…***
Лютик еле добрался до города. Сначала долго пытался найти попутчиков, да вот беда — съездили они в город позапрошлым и прошлым утрами группами, отвезли товар, перепродали и вернулись. Не везло, как в переносном, так и в прямом смысле. Лютик собрался уже идти пешком, но над задерганным и отчаявшимся бардом все-таки сжалились. Отбив себе задницу верхом на лошади, он добрался-таки до города, сидя позади немытой крестьянской хари. А хороша лошадка, не кляча какая-то: сильная, крепкая, выносливая. На клячах груз не слишком далеко увезешь. Облака уже горели багровым закатом, когда Лютик попал в город. И сразу помчался на рынок, сбивая ноги. Рынок, конечно, уже закрылся. Побегав туда-сюда, то и дело расспрашивая людей, он, наконец, с трудом выяснил, что сегодня Вьюрок будет петь в «Голове ягненка». Лютик обреченно вздохнул. Денег немного. Живот сводит сильно. Подумав, решил заночевать у одной из своих знакомых, но зато сходить в дорогущую таверну, послушать, что и как поет Вьюрок. И, если повезет, то заплатят — высокое искусство все ж таки, а не абы что. Давно стемнело и похолодало. Ноги гудели, когда Лютик добрался до таверны. И оттуда уже раздавалась музыка. Как же тепло в таверне, и пахло как жареным мясом и пряностями… — А в глазах — холодный вечер, че-е-е-ерный! Голос был приятным. И пресловутого завывания, о котором наслышался Лютик, не было вообще. Да и мелодию, на удивление, не такую уж и «варварскую» выдавали тугие проволочные струны. Действительно, густой, сильный звук. Резонировал инструмент превосходно — настоящий мастер его сделал. Особенно бархатные у него низы, которыми и наполнена мелодия. Да, аккорды действительно удобно брать стремительным боем, не боясь навредить струнам. Но нет-нет, да скрипнут струны, когда он положение пальцев на грифе сменяет. Едва слышно, пока предыдущий аккорд гремит, но… чуткому музыкальному слуху различимо. И больно. А техника игры какая… Уверенная. Сразу заметно опытному глазу и слуху. Давно играет. Но слышно о барде этом стало не так уж и давно. Лютик заслушался быстрым пассажем на проигрыше: тренькает, словно птичка. Рифмы, правда, хромали. Где-то они имелись, конечно, но заметная часть строчек вообще не рифмовалась, хоть и сохраняла ритм, была похожа на стих, но им не являлась. И на удивление певуче звучало. А вот выплясывание… Негоже, негоже, несолидно. Впрочем, простонародью подходит. Лютик тихонько пробрался в уголок и незаметно сел за стол, прижимая руку к животу. Свое, что было в сумке, успел доесть на ходу, пока бегал по городу. Так и слушал он песню за песней — было и про стрыгу, и про любовь, много причем, — пока его не заметил хозяин, принеся выпивку к столу. Лютню бард спрятал под столом, поэтому не поняли, что он музыкант, но вот на вопрос «не желаете ли чего?» пришлось ответить. Прикинув цены, попросил яичницу и лепешку, да без всяких кулинарных излишеств. Хозяин пожал плечами и ушел. А Вьюрок продолжал петь. Когда попросили что-нибудь не такое веселое, он затянул про ворона. Ту самую песню, которую уже слышал Лютик в задрипанной харчевне. И, дожевывая яичницу, голодный маэстро разочарованно скривился. Не было ничего такого особенного. Рифмы, правда, хороши, и подобрал красочные, яркие слова. Поэтично очень. Лютик даже позавидовал. А вот музыка... С музыкой было все очень плохо. Вьюрок и так грешил однообразием, а тут прям совсем. Придумал коротенький мотивчик, и гонял по кругу раз за разом. Но… Лютик запоздало начал что-то понимать. Вот что было в песне про ведьмака и колдуна? Тоже незатейливый мотивчик, который повторялся в разных вариациях: то высоко-высоко, то густо и мрачно, аккордами, то быстро, то неторопливо. Но зато какое настроение создавалось! Мурашки по коже, сердце испуганно колотится, подхватив быстрый ритм… Так сидишь и ждешь, когда к тебе нечисть подкрадется… И низкие звуки, словно рычание. И на контрасте — тревожно-высокие. А ритм, ритм... Странный. Спутанный. Сломанный. Он не попадал в четко очерченные рамки, а отклонялся от них на долю, задерживался, опаздывал. С первых нот Лютик решил, что тот напортачил, но понял по повторениям, что это не ошибка, и Вьюрок осознанно «ломал» ритмический рисунок… Но зачем? [3] На счастье, люди опять попросили эту жутковатую песенку. Лютик приготовился внимательно слушать, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться. Среди суматошного боя аккордов, показавшегося сначала какофонией, он уже потихоньку различал скрытую мелодию, которая отдаленно вторила голосу. То, что Вьюрок вел голосом отличающуюся от сопровождения мелодию, не сбиваясь и не подпевая инструменту, было необычно. Это инструмент подпевал ему, а не он инструменту. Лютик приноровился и уже отчетливо ловил мелодию и считывал настроение среди быстрого и ломаного ритма. Да… не такой уж и простецкой была музыка. Подвыпившим людям, как правильно выразился один из «знатоков искусства», на мелодию было по барабану. Они легко ловили общее настроение, да ритмы их будоражили. Самое то, чтобы развлечься. А вот музыкальному слуху Лютика, поднаторевшему в высоких искусствах, пришлось несладко, и он не сразу понял, что к чему. Ему потребовалось много времени, чтобы привыкнуть. В песне про рубашку с мелодией же куда лучше, слышалась она отчетливо, да и привычный ритмический рисунок был, а не ломаный, поэтому в целом понравилось. Про ворона… Да, слишком однообразно и невероятно бездарно, и голос почти на одних и тех же нотах топтался, лишь изредка меняясь. Как только услышал Лютик вступление, так голова будто закружилась от монотонного, густого звука. И слова Вьюрок будто выбивал по слогам, резко и громко. Действительно, будто ворон каркает. Может, именно этого и добивался Вьюрок? Атмосферы, эмоций? Ведь музыка должна вызывать волнение в душе. Вот бы еще послушать песню о вороне в небе над горами, вдруг что-то новое услышит в этой якобы монотонной какофонии… Но Лютик помнил, что ему стало как-то тревожно от этой мелодии, какой-то тягучей, затягивающей в черный омут, из которого не выбраться, не вернуться. Омут отчаяния. Безнадежность, от которой хотелось выть. Зато на контрасте с однообразной мелодией какие картинки красивые рисовались от поэтичных эпитетов и метафор! И громкие, отчетливые, будто рубленые, слова были единственным, что удерживало от того, чтоб утонуть. А когда Вьюрок внезапно завершил песню без заключительного проигрыша, будто развеялись все чары, оставив сидеть в ошеломлении и с бьющимся сердцем. Непростой соперник оказался… И тут-то Лютика, наконец, узнали. Одна из дам, за которой он ухаживал когда-то. Люди зашумели, радостно встречая барда и предвкушая восхитительный вечер. И, как закономерно ожидалось, его мнением поинтересовались. Лютик, задумчиво почесывая щеку, вышел в проход между столами. И выложил начистоту. Почти все. Именно то, что ждали от заслуженного маэстро. То, что говорили ему учителя. То, что требовало сказать искусство, которому он служил много лет. И выложил все так, чтобы звучало вежливо и поучительно. С некоторым уважением к сопернику, но с одним не таким уж и завуалированным посылом: то, что песни Вьюрка не могут считаться по праву высоким искусством. Не обошел вниманием и инструмент со скрипящими струнами и грубоватым звуком по сравнению с лютней, и простонародные ритмы, забивающие всю мелодию, которой почти не было-то, и однообразие мотивов, и понапрасну воющий голос. Разглагольствовать о своих догадках и озарении он не стал: не поймет его публика. И, положа руку на сердце, признавать это экспериментальное новаторство очень не хотелось… Но при этом похвалил и широкий диапазон голоса, и рифмы, и мастерство игры, чтобы не было молодому певцу слишком обидно. И посоветовал не зарывать свой талант в землю. А Вьюрок молча слушал с улыбкой, сидя на стуле и поджав под себя ногу. Ни слова не сказал, не стал спорить, не стал ничего доказывать. И это как-то… задевало. Будто не нужны были ему признание и похвала маэстро. Будто Лютик был для него… никто. Когда он закончил долгую речь, Вьюрок произнес: — Благодарю вас за лекцию, маэстро, и за такое пристальное внимание к моей скромной персоне. Я всего лишь обычный бродячий менестрелишка, хожу по дорогам да людей развлекаю. Ваше внимание мне очень польстило. Особенно то, с какими подробностями вы рассказывали о недостатках моих песен. Если они настолько плохи, зачем столько слов тратить на них? Что вам до того, что распевает среди народа какой-то менестрелишка? Кого и в чем вы хотите убедить этим многословием и терминами? Лютик попытался ровно задышать и удержать самообладание и лицо. А в таверне сразу загудели. Жарко заспорили. Пока люди шумели, Лютик собирался со словами. Но не пришлось: публика начала требовать состязание. И была у него одна баллада, которую он долго и любовно писал, самая лучшая… Но Вьюрок выдал нечто неожиданное, когда шум утих: — Я не буду соревноваться. Принципиально. Я не нахожу соревнования чем-то таким, на что стоит тратить силы. — Да ты боишься, понятное дело! — выкрикнул кто-то. — Куда тебе до маэстро Лютика! — Нет. Просто поймите меня правильно. Я считаю, что соревнования только опошляют искусство. — Что?! Да как ты… — не сдержался Лютик, сорвавшись в конце на фальцет. Кашлянув, возвращая голос на место, продолжил: — Соревноваться? Мне? С тобой? Да и в чем, скажи на милость, пошлость?! — Я считаю, что искусство предназначено для того, чтобы нести в мир красоту. Я пою лишь для того, чтобы вызвать чувства у публики. Улыбки и аплодисменты — вот лучшая награда для меня, а не золотые лавры победителя. Я не хочу соревноваться. Соревнования превращают высший акт творчества в низменное поглаживание самолюбия. Но это лишь мое мнение — мнение необразованного менестрелишки. — А неплохо сказал, — громко произнес кто-то. — Только все одно, боишься ты! — Если это так важно, я готов сразу признать свое поражение, — Вьюрок встал и низко поклонился сопернику, которого пытались ему навязать. — Пусть лавры победителя достанутся маэстро Лютику. Недаром он их заслужил за все время своей службы искусству. Я проиграл и признаю это. Лютик растерянно и разочарованно глотал воздух. Не этого он ожидал… Люди зашумели. — Я не хочу меряться, у кого длиннее… — негромко произнес Вьюрок. Люди его не расслышали, а вот Лютик поблизости — вполне. И задохнулся от негодования, подбирая что-то не настолько банальное, чем «да как ты смеешь!». Вьюрок повысил голос: — У кого голос сильнее, или мелодия сложнее, или рифмы вычурнее. Давайте лучше порадую я публику чем-нибудь в духе того высокого искусства, о котором говорит маэстро. Без нелюбимых маэстро ритмов, без завываний, без однообразия мотивов. И спою о чем-нибудь философско-лиричном… — Давай! Давай! Пой! — зашумели в таверне, отсекая Лютику всякую возможность возмутиться дерзким сравнением в самом начале фразы. Каков нахал! Да и чего ожидать от необразованного менестрелишки?! Вьюрок уселся обратно на стул, приобнял инструмент. И в чем-то его поза напоминала позу лютниста. Дугообразный изгиб удобно улегся на бедро. Негромкие, неторопливые переборы арпеджио, в чем-то действительно схожие с манерой игры на лютне, но все-таки другие, иные. И Вьюрок проникновенно запел, грустно, задумчиво и с нежным придыханием: — Когда бы знать, что завтра ждет, И угадать событий ход. Какой Судьба готовит бал? Поминки или карнавал? И тайный смысл угадать Намеков, знаков и примет: Что нам Судьба сулит, понять? Вопросы есть — ответов нет… [4] Мелодия, которую просил Лютик, развивалась в этих арпеджио, сплетаясь в полноценную композицию. А припев стал громче, эмоциональнее. Голос перетекал из низкого регистра в высокий, играл, разливался, показывая силу и свои богатые возможности всего в одной лишь песне. Восклицания, долгие, напевные и стенающие: — Судьба! Судьба! Добра ты или зла? Палач или судья? Что там в твоей Судьбе Начертано тебе, Скажи! Судьба, Судьба, Судьба-а-а, Судьба-а-а! Добра ты или зла, скажи? Палач или судья? Что прячешь ты во тьме, Известно лишь тебе! Лиричные стенания подхватились следующим куплетом, где мелодия немного изменилась, украшенная разными приемами. Инструмент его неплохо копировал лютню, было знакомое в этих звуках... Но не настолько нежно звучал он, а преисполнен был силой и несгибаемой волей, непокорством. И зазвучала мелодия еще громче, зазвучала пронзающей болью и тоской на высоких долгих нотах. Зазвучала с бунтующей борьбой, решительностью и одновременно отчаянием: — Я знать хочу, зачем, друзья, Судьба игру ведет со мной? Зачем все время слышу я Ее дыханье за спиной? Зачем Судьба внушает страх, Грозя отнять свои дары? Игрушки мы в ее руках, И предрешен исход игры! И Вьюрок повторил припев, выжимая из своего голоса все до последней капли, распевая долгие гласные. Высокий голос заполнил собой всю таверну, и от долгих вибрато в голосе забегали мурашки по спине, заставляя публику забыть дышать: — Судьба, Судьба, Добра ты или зла, Палач или судья? Что там в твоей Судьбе Начертано тебе, Скажи-и-и?! Судьба-а-а, Судьба-а-а! О-о-о, Судьба-а-а! Добра ты или зла, скажи? Палач или судья? Что прячешь ты во тьме, Известно лишь тебе! О-о-о! О-о-о! Судьба-а-а! О-о-о, Судьба-а-а! Добра ты или зла, Палач или судья? Судьба, о-о-о, Судьба! Судьба-а-а-а-а! Судьба-а-а! Добра ты или зла, Палач или судья? Судьба-а-а, Судьба-а-а-а-а! И Лютик ощутил, как из-под его ног уходит земля. Такого удара он не ожидал. Ведь пел Вьюрок… ничем не хуже, чем он сам. Точно такой же хорошо поставленный тенор, которым виртуозно владел. Где же, где он учился?! Почему о нем раньше никогда не было слышно? Ведь если посмотреть на него, вроде бы ровесник. Может, немного-немного старше. Не разберешь с моложавым эльфийским лицом. Как и самого Лютика часто путали с эльфом, да и моложе своих лет считали. Вот только были эти два похожих барда одновременно и полными противоположностями… Песня закончилась. Вьюрок встал, снова низко поклонился маэстро и отошел к людям, сказав, что хочет отдохнуть. Лютику ничего не оставалось, как занять его место, перенеся резной стул от стены с выцветшей шпалерой ближе к стоящему на полу высокому подсвечнику. Волнение охватило барда, азарт загорался внутри. По счастливой случайности Вьюрок спел первым, раскрыл все свои козыри. И Лютик теперь знал, как их побить. Кое-где придется на ходу сымпровизировать, чтобы раскрыть возможности своего голоса так же, как и сделал Вьюрок. И не было у Вьюрка с его грубым инструментом ни единого шанса против великой эльфийской лютни. Но для начала, конечно же, Лютик попросил время на разогрев голоса. Только бы не подвел в такой ответственный момент… Распев помог успокоить стучащее сердце, и публика, заслышав знакомые нежные, трепещущие звуки лютни, расслабленно заулыбалась. И Лютик запел балладу под причудливую и неторопливую мелодию: — Мигнула свеча, и огонь наш погас, Внезапно коснулся нас ветер прохладный, Так время рекою, Так дни чередою Неслышно, незримо затронули нас. Раз мы еще вместе, то что-то же нас С тобою связало, пусть даже случайно, Ведь время рекою, Ведь дни чередою Неслышно незримо несут вместе нас. [5] От звуков лютни на глазах у слушателей навернулись слезы, дрожащие улыбки заиграли на губах. Кто-то из дам и даже мужчин, не скрываясь, промокнули глаза платочками. Рефреновые строки Лютик решил замедлить, искусно растянув мелодию, чтобы поиграть голосом не хуже Вьюрка. Игра на лютне никогда не была жестко скованной, одна и та же песня могла варьироваться у одного и того же исполнителя в зависимости от его фантазии и настроения. А импровизатором Лютик был первоклассным. — Нам память о прошлом дана не на час, Дороги храним мы в душе безвозвратно, Хоть время рекою, Хоть дни чередою Их тихо, незримо скрывают от нас. Поэтому, милая, мы еще раз С тобой в унисон пропоем триумфально: Пусть время рекою, Пусть дни чередою Неслышно, незримо влекут дальше нас. Гром аплодисментов обрушился на Лютика, восторженные голоса затопили его сладкой похвалой. Пока бард радостно и ошалело улыбался и раскланивался, он искал глазами Вьюрка среди людей. Вот был он в начале, был и в середине песни, когда Лютик начал выводить голосом такие же вибрато, стоял мрачной тенью у стены, но… нет его уже. Исчез. Растворился как призрак. Не оставил инструмента, забрал длинный кожаный сюртук. Ушел из таверны в холодную ночь, забыв кусок ткани на столе, куда люди набросали ему много монет за необычные и веселые песни. Будто оставил свою награду для маэстро. — А где Вьюрок? — спохватились люди. — Ушел? Как ушел? Почему? — Не выдержал поражения, понятное дело. Эх, хорошо ведь пел… — Отличный вечер был же! Э-э-эх… — Сцепились два барда, а мы без музыки остались! — Зря затеяли… Да кто ж знал, что он ранимый такой! Тьфу ты! — Да ладно, чего уж там! К нам маэстро Лютик пришел! Вечер еще лучше станет! — Да не станет! Высокое искусство — оно ж плакать заставляет! Так-то оно прекрасно, цепляет душу до слез! Но не веселит ни черта! Недовольство росло, люди жарко заспорили, и Лютик, видя такое дело, ударил по струнам и затянул: — Ведьмаку-у заплатите чеканной моне-етой, чеканной моне-е-етой! О-о-о-о!***
— Милсдарь бард! Милсдарь бард! — запрыгал перед ним запыхавшийся мальчонка. — Подождите! — Чего хочешь, мальчик? — Меня папенька послал! Уж больно хорошо поете, милсдарь бард! Споете у нас? Мы не настолько большие, как эта «Голова ягненка», но не обделим. И темно сделаем! Спойте, спойте! Люди будут рады! — Хм… — Недалеко идти, — мальчик восторженно сверкал глазами и настойчиво тянул за собой, подпрыгивая. — О вас что только не рассказывают! Спойте! Про стрыгу! Темный, мрачный коридор! — Я на цыпочках как вор, — с улыбкой подхватил Вьюрок. — Ладно, ладно, иду. Уговорил. Спустились вниз по улице, повернули и зашли в другой квартал. Не такой чистый, как в центре. Слева — облупленная стена с круглой аркой. Мальчонка скользнул внутрь, а бард — за ним. И сразу чьи-то руки вцепились в плечо, толкая вперед. Из темноты вышли еще трое с шипастыми дубинками. — Да вашу ж мать… — уныло прошептал Вьюрок. — Раскошеливайся, певун. — Да нет у меня денег! Чем угодно могу поклясться! — Кому ты заливаешь? Ща по-другому запоешь! — в живот влетел пока лишь кулак, отбрасывая к стене. Китара приняла на себя удар и гулко застонала. — Вон, вышел из «Головы». Тебе, небось, целое состояние накидали! — Отдавай по-хорошему, пока пальцы тебе не перебили! — Да-а-а… Кхх… Я-я… Я маэстро Лютику… все оставил. Проиграл… Кхх… ему в состязании… У меня… немного осталось… — Вьюрок, кашляя и с трудом вдыхая воздух, вынул потертый кошель. — За… забирайте! — Какому еще Лютику? Не знаем такого. Хорош брехать! — А тряпье твое шелковое где? Доставай! — Так вас же… узнают по нему. Я личность знаменитая, поймут сразу… Меня все в этом шарфе и шапероне видели… — Да хер тебе без соли! Тоже мне, знаменитость нашлась! — А в ухе что? Рубин? А ну, давай сюда серьгу! — Паскуда лесная! Раздевайся давай! Хороша кожа! Кто-то схватил барда за грудки, притягивая к себе. — О-ой… — хватка ослабла. Мордоворот невольно шарахнулся назад, когда лицо барда выступило из тени под свет луны. Чуть заикнувшись, выдохнул: — Н-н-ну и рожа… — Вот же срань… — ошеломленные верзилы опомнились, крепче сжав дубины. — Мочи упыря!!! — раздался истошный панический вопль.***
Лютик, не чуя ног уже совсем, бегал вокруг таверны, расспрашивая, не видел ли кто-то молодого барда в черном. Не сразу, но кто-то с сомнением сказал, что вроде бы видел похожего улицей ниже. И Лютик бросился по сомнительному следу. Заливистое «Помогите-е-е-е!!!» он услышал за пару кварталов. Не раздумывая, помчался на голос. Из-за угла резво выбежала фигура в черном, споткнулась и упала перед патрулирующей парой стражников. Гриф инструмента за спиной как-то подозрительно заколыхался и повис. Потом выскочили четверо головорезов с дубинами… но замерли. — Ноги-и-и!!! — дружно заорали они и бросились врассыпную, завидев стражу. Хвала искусству, в сторону Лютика никто из них не побежал. Стража лениво махнула алебардами, но далеко гнаться не стала. — Ты кто? — строго спросили они лежащую на мостовой фигуру, которая надрывно постанывала, держась за лицо. — Я знаю его! — выпалил подбежавший Лютик. — Все хорошо! Это мой коллега по искусству! Вьюрком зовут! — А ты сам кто? — Я? Да позвольте! Неужели не знаете?! Я Лютик, заслуженный… — Иди уже, заслуженный… Забирай своего калеку по искусству, и не шатайтесь где попало! — Да-да! Спасибо за совет! — Лютик широко улыбнулся и поклонился. Стража пошла дальше. — Встать можешь? Ой-ей, кажется… твоя лютня… того… — Китара, китара она! — глухо выстонал Вьюрок сквозь ладонь возле носа и рта. Пальцы были вымазаны в крови. — Не-е-ет, это все чепуха… Починю ее… Но-о-ос! Они мне нос слома-а-али! Как я теперь ходить буду с таким носом?! — Да как ты починишь-то?! А с носом что? Дай посмотрю! Убери-ка руку, — Лютик кое-как поднял неудачливого коллегу-калеку на ноги. Того заметно шатало. — Тебя что, еще и по голове ударили? — Не зна-а-ю… Наверно… — За нос можешь не бояться. Не сломали. Останешься красавцем. Как я. Подумаешь, кровь немного пошла. Давай, обопрись на меня, дотащу, так и быть, до «Головы ягненка». Как тебя вообще угораздило? Что ты там забыл внизу? Там же трущобы начинаются! — Да? Я не знал… Темно же, я не понял, куда иду. А тут мальчонка повел… в таверну выступать. Кто ж знал, что… — Все понятно с тобой, — вздохнул Лютик. — И как только жив остался до сих пор? Ты же наивен как ребенок! — Говорил мне Геральт, чтоб я боярышник носил… Да где ж я его осенью возьму?! — Погоди, ты знаешь Геральта? — Не сказал бы, что знаю. Мы несколькими словами перекинулись. Тоже отчитывал… Говорил, что на тебя похож. Мол, такой же наивный и болтун. — Да враки все это! — возмутился Лютик. — Просто для Геральта все, кто открывает рот хотя бы раз в минуту — болтуны. А причем боярышник? — А ты на меня посмотри... Ой! Рожа бледная, весь в черном. Они сначала просто хотели ограбить, а потом как под луной меня увидели — может, тень на лицо как-то не так упала, — так пересрались и со страху решили, что я упырь… Ну я ноги и сделал, пока они в ступоре орали. Только долбанули дубиной по спине напоследок… Хорошо, что китара прикрыла… Еле на ногах удержался… Если б я там упал раньше, так они б меня… За милую душу… Почему люди такие тупые?! — Да что хорошего?! Она же разбилась! — Чепуха, говорю. Вот голова перестанет кружиться, высплюсь, так починю сразу. Там простенькая магия, любой дурак справится. А ты что здесь забыл? Ты же остался выступать… Лютик помолчал. — Ну-у-у… Знаешь… Я сказал хозяину, что гадом буду, если тебя не найду и не приведу обратно, чтоб тебе деньги отдали. Ты их честно заработал, — с неохотой ответил он. Вьюрок хмыкнул и до самой таверны ничего не говорил. Лютик тоже молчал. Они понимали друг друга и без слов.***
Хозяин только всплеснул руками, когда увидел обоих. Публика сочувственно поохала и, видя такое дело, начала постепенно разбредаться по домам. Вьюрок кое-как доковылял на второй этаж, пока Лютик договаривался с хозяином и забирал заработанный гонорар, чтобы отдать побитому «новатору-экспериментатору». — Может, поискать лекаря? — заботливо спросил Лютик. Чувствительную душу барда грызла совесть. Ах, если бы вечер обернулся иначе... А тот уже давно сбросил грязный сюртук, обувь и завернулся в одеяло, пока Лютик вел разговоры с хозяином. Даже успел отмыть от крови лицо. — Да куда ж на ночь глядя переться? Вот если утром станет хуже, тогда позовем. Меня уже били по голове, не так уж все и плохо. Отлежусь несколько дней и дальше пойду. Лютик вздохнул и сел рядом. — А почему ты используешь разговорную и сниженную лексику? — Иногда бывают такие моменты, когда ничто, кроме нее, не передаст точнейшим образом всю коннотацию и тонкие нюансы эмоций. — Кхм. Ладно. А почему ты выбрал себе такой образ? Про черную рубашку я понял. Трагедия молодости, разбитое сердце, классическая трагичная история любви… Но остальное черное… Зачем? — А ты почему ходишь во всем лиловом-сливовом и блестящем? — Модно. Красиво. К волосам и глазам отлично подходит. Внимание привлекает. — Вот-вот. И каждый норовит вырядиться поярче, что встанете рядом — так все одинаково в глазах рябите. Посреди такой разноцветной толпы черный куда заметнее. Да и мои песни послушай: как я буду петь их, разодетый в твои лиловые шелка? Или что там у тебя? Атлас? Меня же всерьез воспринимать не будут. А тут черный. И штаны кожаные с заклепками. Ботинки, железом обитые. И полуперчатки с шипами. А в холод еще кожаный сюртук приобрел. Чем я не ведьмак, а? — Хм… Интересные мысли… Логичные, я бы сказал. Только вот с твоим лицом ты, как понимаешь, постоянно рискуешь. — Издержки профессии. Как будто тебя ни разу не пнули, не обругали и не вылили на голову что-нибудь за то, что публике не угодил. Главное, быстренько и вовремя удрать. — А почему… — Давай утром. Вот станет мне лучше, я тебе и про китару расскажу, и про музыку, и еще про все, что спросишь. И сдвинься, пожалуйста, ты мне вид из окна загораживаешь. — Какой еще вид? Луну, что ли? — Именно. Вдохновляюсь, понимаешь ли. Лютик встал и задумчиво пожевал губы. — Знаешь, Вьюрок, ты, конечно, нахал. Но я бы сказал, очаровательный нахал. И музыка у тебя… неплохая. Играешь… умело… Инструмент… звучный… Слова… Ритмы еще… Ты же ими настроение создаешь, да… Ай, ладно. — Да я еще вечером сразу понял, что ты все понял. Все-таки ты же маэстро, а не абы кто. И я прекрасно понимаю, что с моей музыкой претендовать на что-то высокое — гиблое дело. Консерватизм, традиции… А я вашу школу нагло попираю своей музыкой. Ну ничего… Может, доживу до старости и увижу, как мои новые идеи начнут перенимать другие барды. — Эх… мечты… Я тоже мечтаю о подобном… Лютик потушил свечи и лег рядом на широкой скамье, которую застелил. Некоторое время царила тишина. — Вьюрок, а о чем ты думаешь? Что на луну впустую глядеть, а? Чем ты там вдохновляешься? — Эх, Лютик. Вроде поэт ты, но ничегошеньки не понимаешь в эстетике. Вот представь. Ночь. Звезды. Полная луна. Мост. Соловей. Роз синих, назаирских, аромат. Под тобой — воды зеркальная гладь. — А рядом — девушка красивая… С грудью высокой, с талией осиной… Жемчуг на шее лебединой… И золотые локоны завиты… Румянец смущенный на ланитах… — Кхм… ладно. Так тоже можно. Красиво, да? — Да-а-а. А потом волколак в полнолуние вылезет. Или вампир нетопырем пролетит. Лучше я дома посижу, так безопасней. — Ты что, с Геральтом недавно переобщался? — Нет, я его уже года три или четыре как не видел. — Так вот, хочу я написать балладу. Чтоб полная луна там фигурировала. И чтоб была баллада под веселую мелодию, вроде той, что на лютне выходит. Но слова у нее… чтоб слезы вызывали. Чтоб в душе щемило тоской. И одиночеством. И чтоб философское в ней было... — Замахнулся ты, однако. Но с удовольствием послушал бы, что выйдет. Луна — еще не полная, — постепенно ушла в сторону, скрываясь за границей оконной рамы. — Вьюрок! Ты спишь? — Чего тебе? — раздался сонный голос. — А что, боярышник и вправду хорошо от вампиров спасает, раз Геральт посоветовал? — Не. Наоборот. Цитирую дословно: «херня полная». — Да в смысле?! — Лютик аж сел. — В коромысле. Дай поспать, а? ________________ [1] Перевод песни Faun & Santiano «Tanz mit mir», взято с amalgama-lab.com. По мотивам народной застольной немецкой песни. [2] Мельница — «Ворон». Насчет упомянутых плясовых на свадьбе: допустим, сыграл что-то вроде чардаша (есть отличные переложения для акустической гитары). Или что-то по мотивам клезмеров, тоже очень веселые танцевальные мелодии. Есть еще прекрасные Taalbi Brothers — например, треки Ameksa (The Shepard) или Aroul (Escape), великолепная гитара, лучше один раз послушать, чем сто раз рассказывать (разве что на заметку: услышите всякий-разный стук — это тоже с помощью гитары делается, стучат по деке и пальцами, и ногтями, и запястьем, и по струнам ударяют так, что кажется, будто совсем другой инструмент звучит). [3] Речь идет о синкопе: акцент смещается с сильной доли на слабую. Используется в том числе для особой выразительности. Появилась в музыке где-то в XIV веке, распространение получила во второй половине XV века. Кстати, в том же XV веке распространилась испанская гитара! Немного другого типа, но все же. И, конечно же, без стальных струн! Первые струны с металлической обмоткой появились в 1659 году (изначально для фортепиано, а потом перешли на скрипки и гитары — для «толстых», басовых струн). Я не могу утверждать, имеет ли псевдо-средневековье мира Ведьмака соответствия с нашим реальным XIII веком, но, если все-таки параллели имеются, тогда можно считать, что Вьюрок опережает свое время и постепенно зарождает кое-что новое в музыке. Поэтому Лютик закономерно консервативно ругается на синкопы и гитару (эпоха процветания лютневой музыки!). Учитывая, что некоторые расы мира Ведьмака очень технологичны и отлично работают с металлами, вытянуть тонкую проволоку и сделать обмотку мастера-краснолюды, по идее, способны. Кстати, забыла в прошлой главе дать ссылку на отличное исполнение «Куклы колдуна» на акустической гитаре. Подумывала сыграть ее по этому разбору, вспомнить былое (чего зря гитаре простаивать), но посмотрела на свои пальцы и… как-то больно стало. Мозольки же сошли… Да и по-хорошему ей бы струны сменить, прежде чем играть. https://www.youtube.com/watch?app=desktop&v=1GHH9OTJebE&feature=emb_logo [4] Ария Ромео из французского мюзикла «Ромео и Джульетта» в русской постановке. В оригинале имеет название «J'al Peur», а в русской версии — «Судьба». Правда, в середине начинает играть и электрогитара, и ударная установка присоединилась, так что как-нибудь вообразите, что продолжает акустика. Кхм, не могу не удержаться: как думаете, выйдут ли из Лютика и Вьюрка короли ночной Вызимы? [5] «Время рекою» из «Сезона гроз». Избито, но красиво же. А как звучит лютня, можно послушать, например, здесь. Очень душевно, правда? https://www.youtube.com/watch?v=67q1qm1LTMg&t=138s