***
Ничто не ново под луною: Что есть, то было, будет ввек. И прежде кровь лилась рекою, И прежде плакал человек, И прежде был он жертвой рока, Надежды, слабости, порока. Н. М. Карамзин
Мидинваэрне, ах, Мидинваэрне! Чудесная и страшная пора! Самый короткий день и самая долгая ночь в году. Ночь, когда зимний воздух дрожит от магии. Ночь, когда семьи пируют в тепле под запах еловых ветвей, когда девушки гадают на суженого. Ночь, когда буйствуют ведьмы, насылая порчу. Ночь, когда сильны тьма и смерть, когда Дикий Гон мчится по небу, похищая людей. Но закончится долгая ночь, и природа начнет возрождаться, дни станут длиннее, стужа отступит перед весной, а смерть уступит жизни. На праздничных застольях Вьюрок должен был неплохо заработать. Вот только на деле вышло не так радужно, как предполагалось. Бард находился слишком близко к границам: Темерию и Реданию разделяли воды Понтара и леса вдоль излучины. А в лесах притаились скоя’таэли — доблестные борцы за свободу Старших рас от угнетения людьми или же отъявленные головорезы и разбойники Северных королевств, постоянная головная боль и незаживающий чирей на заднице. Если люди подозревали в сотрудничестве с ними даже мирных полуэльфов-ремесленников, осевших в поселениях — хотя от них открещивались даже сами скоя’таэли, не признавая за «своих» тех, чья гордая кровь была наполовину разбавлена грязью безволосых обезьянок, — то что говорить о бродяге-барде с выступающими скулами и стройным телосложением? Если стражу удавалось кое-как убедить подписанной грамотой, что не шпион, не шпион… то чем ближе к границам, тем неприветливее, грубее и скупее становились люди. Конечно, слушали песни с удовольствием, но платили мало. Кормили с таким выражением лица, словно желали подавиться или вообще отравиться. Для ночлега обычно предлагали самое убогое и холодное помещение и не стеснялись драть втридорога за какой-никакой комфорт. Купленный ранее в городе толстый шерстяной плащ (конечно же, черный!) и волчий мех, наброшенный на грудь и спину, немного спасал — спасибо щедрой публике «Головы ягненка». В Темерии делать уже нечего. Да и за полтора года исходил ее бард чуть ли не вдоль и поперек. Вставал вопрос, куда податься дальше? На север в Реданию или на восток, в Каэдвен или Аэдирн? В Реданию ближе — вон, лишь через Понтар перейти. Только опять из-за досаждающих «белок» придется затянуть пояс потуже, пока дальше от границ не уйдешь. А можно и на восток по правому берегу Понтара пройти, в Каэдвен. Суровый, правда, край: и погодой, и нравами. Да и не слишком богатый, по правде говоря. А вот если на восток по левому берегу прийти в Аэдирн… Богатый край, культурная публика — не настолько, как в Туссенте, но все-таки… Если повезет, можно и в Дол Блатанну к эльфам заглянуть. Говорят, некогда прекрасный и плодороднейший край выжжен дотла: не оставили люди ничего эльфам, когда уходили. Вернули эльфы свои исконные земли, но… Решено. Перейти реку, попасть в Реданию, не заходить далеко на север, а отправиться на восток. Потом Каэдвен — ах, вот бы попасть в Шаэрраведд, посмотреть на легендарные руины и белые розы! только рискуешь тихую стрелу в спину получить… — все так же не уходить на север, а пойти дальше на восток к Синим горам и завернуть на юг, в Аэдирн, точнее, уже в Дол Блатанну. Вот если бы Темерию и Аэдирн не разделяли горы, отправился бы прямиком, а не крутил обходные пути. Вот бы пройтись еще по памятным руинам — Лок Муинне, Эст Хэмлет… Только слишком опасная эта дорога. Но сначала вопросы насущнее: пожрать и заночевать. Да и целых восемь дней после ночи Мидинваэрне надобно переждать: ни один человек в здравом уме не пойдет, пока колдовская аура по миру растягивается. Еще чудовища на пути встретятся… Хотя, какие чудовища, если в лесах «белки» орудуют? Чудовища же в первую очередь сожрут этих эльфов-разбойников. Но нет, суеверия сильнее. Хорошо еще, что полнолуние после этого не сразу настанет, а то б застрял еще дольше почти без денег, пока и полнолуние обязательно переждут попутчики. Вьюрку хотелось завыть от безысходности самым всамделишным упырем. Или кто там воет на полную луну? Волколак? Устроиться на постой в таверне не удалось: вроде бы мест не хватило. Но скорее всего, просто рожей не вышел. Зато желудок не голодный, и на том спасибо. Впрочем, отказывать в еде тому, кто готов за нее заплатить, ни один хозяин не станет. Вьюрок собрал свои вещички и вышел на улицу, закутавшись поверх кожаного сюртука в что-то вроде меховой накидки, а сверху еще и плащ набросил. Ветер не дул, просто с ночного неба тихонько сыпался пушистый снежок. Девичьи компании шумели и звонко смеялись. Под ногами на снегу тут и там встречались яблочные очистки — а ну, в какую букву сложатся, так жениха с той буквы и звать будут. Одна группка девиц со смехом закружила подруженьку с завязанными глазами, и та, покачиваясь и хихикая, вслепую пошла по сугробам, размахивая руками. Бард притормозил, уступая дорогу, но девица таки налетела на него. Смеясь, сняла повязку и тут же смущенно потупилась, отпрянула, увидев точеное и красивое лицо. — Осторожнее, мазелька. И счастливого замужества осенью. Подружки со смехом подлетели и увели девицу, кокетливо поглядывая на барда. — А как звать-то тебя? — запоздало опомнилась она. — Вьюрок я, — отвесил поклон он. — Но не найдешь ты еще одного парня, которого Вьюрком звать. Значит, на «В» имя суженого твоего. Через несколько домов другие девицы зазвали к себе вытащить из шапки фасоль. Бард со смехом зачерпнул горсть фасоли, в которой заблестело кольцо, и одна из девиц радостно взвизгнула. — А зайди, зайди в дом! — потянула его за рукав еще одна. Вьюрок вздохнул с улыбкой и выполнил просьбу, постоял немного в сенях, над которыми повесили подкову. — Богатства дому твоему, — пожелал он и вышел. Всем ведь известно: коли заглянет в дом после полуночи темноволосый мужчина, то быть изобилию и счастливому замужеству. Девица выскочила за ним следом и сунула в руки запеченное яблоко, еще очень теплое. — Держи, поешь, сладкое очень, — подмигнула она. — Благодарю, мазелька. А ты все же осторожнее будь, — бард показал пальцем на спокойно висящую подкову и тоже подмигнул. — Не приглашай кого попадя. Говорят, некоторая нечисть не может переступить порог дома, пока ее хозяева не пригласили. Повезло тебе, что подкова висит. Девица оторопела на миг, но потом рассмеялась, махнула рукой и упорхнула к подружкам. Затем ему на голову свалился венок из омелы — кинули за спину, не глядя. Поднялся радостный гомон и визг. Забирая венок, девица притянула к себе, чмокнула в щеку и со смехом умчалась, посматривая на смущенного барда. — Скажи, да или нет? — подскочила еще одна. Да уж, в гадальную ночь черноволосый мужчина нарасхват… — Хм-м-м… Нет? — решил Вьюрок на этот раз дать несчастливый ответ. Но девица восторженно захлопала в ладоши: — Спасибо! — Эй, чему ж радуешься, мазелька? Замуж не хочешь, что ли? Загадала-то что? — Не будет пить, и бить тоже не будет! — крикнула она и умчалась. Бард грустно улыбнулся и поправил на спине китару. Кому-то и это счастье… А ему счастье — найти все-таки хоть где-нибудь переночевать. Не спрашивать же подобное у гадающих незамужних девиц? Непристойно, ой как непристойно звучать вопрос будет.***
Заночевать удалось у кузнеца-полуэльфа, почти на самой окраине то ли маленького городка, то ли слишком большой деревни. У него же Вьюрок и остался на последующую неделю. Днем разгуливал по улочкам, играя веселые мелодии — не пел, чтоб не глотать холодный воздух и не гробить горло. Забегал ненадолго, правда, в теплые дома, когда приглашали, тогда и пел. Мало-помалу да копилась денежка, но чаще давали еду. Еда — это хорошо, но путешественнику не всегда она нужна. Едой не оплатишь постой в таверне, не оплатишь одежду, не дашь взятку в крайнем случае. Поэтому большую часть заработанного Вьюрок отдавал кузнецу — ему нужнее. Да и куски жирной или копченой колбасы барду не очень нравились. Поздними вечерами он напевал кузнецу баллады на Старшей речи вроде «Цветка Эттариэль» или что-то из своего, лиричного, переведенного на другой язык. Постепенно они разговорились. По имени полуэльф его не звал, обходился словом taedh, бард: в какой-то степени это было уважительным обращением, таков уж язык. Редко когда звали по имени, все чаще по тому статусу, который занимал: бард, ведьмак, дитя, брат, сестра… Вьюрок рассказал о своих планах и мечтах повидать мир, а потом разговор плавно перешел на другую тему. — Вот оно — лицемерие. Скажи мне, taedh, где ты сейчас найдешь человека без капли эльфийской крови? Говоришь, тебя из таверны выгнали? Так все знают, что прабабка хозяина за полуэльфом замужем была. А когда на сносях была, так то ли сама ушла, то ли он ушел. Мутная история. Правнучек-то ее раскабанел, за стойкой таверны сидя, что и в голову постороннему не придет, что прапрадед его — эльф. Сам он ох как прекрасно знает это! Вот увидел тебя — и окрысился. Человеком хочет себя мнить, понимаешь ли… Он помолчал и продолжил: — Скажи мне, taedh, что таким детям делать? Для Seidhe мы никто, раз наполовину кровь с людьми разбавлена. А для людей мы… Ах, если бы тоже «никто». Нет, для людей мы точно такие же презренные нелюди. И самое интересное… конечно, тебе, taedh, виднее, кто у тебя в дедах был. Но не у всякого, кто высок, строен и скуласт, есть эльф в ближайшем поколении. Конечно, есть у тебя кровь эльфов. А у какого человека ее нет? Да и у какого эльфа нет хоть капельки-капельки человечьей крови? Разве что у стариков с Синих гор… Но мне и смешно, и горько видеть, как ты за свое лицо расплачиваешься. Вьюрок, замерзший, устало сидел у стены, закутавшись в плащ и обняв китару. Рядом стояла чашка с травяным отваром. — Я привык, — ответил он. — И мне тоже и смешно, и горько. Но от другого. Видал я и людей, которые с напыщенностью рассуждали, что они венец природы и истинные хозяева Континента. Видал я и эльфов, которые толковали о безволосых обезьянах, неспособных ничего самостоятельно создать, лишь способны убивать и разрушать. И то, что обезьяны эти потому и расплодились по Континенту, что эльфы по доброте своей помогли им выжить среди чудовищ и обучили магии. Видал я и краснолюдов, которые плевались в обе стороны, говоря, что эльфы выгнали их с обжитых мест, а как люди прижали эльфов, так сразу залебезили и брататься с краснолюдами попытались. Чтобы выстоять против напасти этой людской, мол, мы же Старшие расы... Я не знаю, как все было на самом деле, и никогда никому этого уже не узнать, но я знаю одно: пока кто-то желает перерезать кому-то другому глотку во имя собственного превосходства, для меня они все будут едины — что люди, что эльфы, что краснолюды. Вьюрок тронул струны, наигрывая резкий мотивчик и хрипло пропел, скорее даже пророкотал каркающим речитативом: — Это не песня о счастье. Это не песня о надежде. Это не песня о мире и радости. Это песня о тебе! Это не песня о любви, И, тем не менее, все полюбят ее. Это песня о гневе. Это песня о мести. Это песня о лжи и неприязни. Это песня о тебе! Ведь самое прекрасное, Что есть на земле — Стать ненавидимым И ненавидеть в ответ. Ты и я, я и ты, Ты глух, а я не слушаю. Я и ты, ты и я, Ты ненавидишь меня, а я тебя не люблю. Это не песня об утешении. Это не песня о спасении. Это не песня о прощении и понимании. Это песня о тебе! Полуэльф криво улыбался, слушая, а потом сказал: — Но ведь ты не можешь отрицать, что люди в последнее время слишком… переходят рамки. Один подушный налог на «нелюдей» в этом году чего стоит. Подумать только — обдирать едва ли не до нитки чуть ли не треть граждан лишь по причине… не той крови. Мало нам оскорблений было, да дверей, измазанных краской или чем вонючее… — Я и не собираюсь отрицать, — пожал плечами Вьюрок. — Дороги лесные нынче опасны. Люди обдирают и притесняют Старшие расы, а некоторые из Старших рас потом караулят в лесу обозы и режут глотки. Люди начинают мстить и устраивают показательные казни в назидание. А в лесах становится еще опаснее, и точно таких же запытанных до смерти потом находят… Око за око, зуб за зуб. Кровь льется рекой, круг ненависти замкнулся. Его уже не разорвешь. Началось-то все по новой… когда? Лет… сто двадцать назад? Чуть больше? Уже никто и никогда не узнает, кто и почему убил Крегенанна и Лару… Говорят, была надежда и было сосуществование людей и Старших рас, мечтали о мире, в котором объединятся все достижения и эльфской, и людской магии… А потом из-за чьих-то эгоистичных интересов, когда не поделили «кто главнее и сильнее», полилась кровь. Люди говорят, что виноваты гордые эльфы, будто убили они «грязного человечишку», посягнувшего на их женщину, да вину на людей перекинули, а сама Лара была злой эльфской ведьмой, чинила всем бедствия. А эльфы винят людей, что люди сами предательски убили Крегенанна и изгнали Лару, считая злобной ведьмой… Теперь остается лишь пожинать плоды, что посеяли тогда. Не верю я, что возможен новый мир. Точнее, мир-то в конце концов наступит, рано или поздно, но что это будет за мир… Пока одна сторона не вырежет другую, война не прекратится. А знаешь… В конечном итоге в выигрыше останутся лишь трупоеды. Вот это пиршество для них будет, вот это раздолье! Континент, залитый кровью, устланный бездыханными телами всех тех, кто не смог договориться. И расплодившиеся трупоеды. Вот он, о новый, чудный мир! Вьюрок попытался засмеяться, но закашлялся и потянулся к чашке с отваром. Видимо, в последнее время перетрудил голос. — Ты слишком мрачно смотришь на будущее, taedh, — нахмурился полуэльф. — Не дойдет до такого. — Но самое интересное, знаешь, что? — спросил бард, успокоив горло. — Сейчас происходит ровно то же самое, что и сто двадцать лет назад. — Ты о чем? — Смотри чуть шире. Нападения в лесах, разорение обозов на торговых путях. Да, несомненно, все это — знаки протеста и бунта, попытка отвоевать свои права. Но дороги становятся все опаснее, экономика мало-помалу разрушается. А кому выгодно, чтобы Северные королевства ослабели? Да Нильфгаарду же. На южных границах творится что-то непонятное, слухи аж до Понтара доходят. Представь, что будет, если начнется вторая война? С такой занозой в лесах да в самом тылу много не навоюешь. Все как всегда, кто-то хочет стать сильнее и главнее на всем Континенте. Тогда власть не поделили людские и эльфские маги. А сейчас власть пытаются поделить Север и Юг. А кровь льется у всех непричастных. — Да ну, не будет войны. Не сгущай краски. Нильфгаардцы потерпели позорное поражение, вынужденное перемирие заключили. Второй раз Эмгыр не осмелится напасть. — Но Цинтру и часть Соддена все-таки Эмгыр прибрал к своим рукам… И сразу после перемирия появились «белки». Ладно, может ты и прав, и я всего лишь паникую… Хотелось бы мне, чтоб ничего не произошло. Потому что если и произойдет, то никто в выигрыше не останется: ни люди, ни Старшие расы. — Трупоеды останутся, — тихо произнес полуэльф. — Когда, говоришь, обоз пойдет? Мне тут еще на неделю-полторы застрять придется, что ли? — Может, да, а может, и на две недели. Это как с погодой повезет. — Весело. — Но ты не бойся, меня ты не стеснишь. Оставайся.***
Задержаться пришлось аж до середины Йуле, или же, по календарю людей — до середины января. Близилось полнолуние, и Вьюрок нервничал — а ну, вдруг сорвется, и придется задержаться еще на несколько дней? Денег было немного, хоть и перебивался впроголодь, не тратил ни на что. Заночевать на три ночи в захудалой таверне близ границы, неприкосновенный запас для взятки пограничникам… И все. Кузнец смотрел на него с жалостью и пытался как-нибудь откормить. Но Вьюрок все отмахивался. Наконец, рано утром обоз выехал. Не слишком большой, но с вооруженной до зубов стражей — иначе по дорогам нельзя. Но дорогу обещали все-таки безопасную, потому как засели «белки» в другом месте: разведка не дремлет. Вьюрок пристроился на одну из телег, закутался во все, что было, и с настороженностью, не меньшей, чем у стражи, поглядывал по сторонам. Дорога, начавшаяся за этим недо-городом и пере-деревней, была живописнейшей. Сначала поля, засыпанные снегом, кусты в инее у обочин. Под ранними солнечными лучами все сверкало золотым и розовым. И такие же разноцветные, густые облака — розовые, лиловые, золотые, оранжевые, сизые… А потом появился запашок. Сладковато-приторный, яркий в свежем морозном воздухе. Вьюрок уткнул нос в шерстяной плащ. Обоз прошел мимо первых деревьев, которые, словно стражи, стояли по обе стороны дороги. На голых ветвях висело несколько полуодетых трупов и сидело воронье. Трупы уже изрядно поклевали, особенно лица. Но вот остатки длинных, заостренных ушей еще иногда виднелись. В холода трупы неплохо сохранились — потому и была воронью щедрая пища, — но уже потихоньку пованивали, даже несмотря на мороз. Висели долго, это точно. — Что, нравится? — ухмыльнулся стражник, проезжая верхом мимо телеги, где сидел Вьюрок. — Вот то-то же, пусть выродки остроухие знают свое место и носа на дорогу не кажут. — Как бы потом не пришлось ведьмака нанимать, — задумчиво произнес бард, не поднимая носа из складок плаща. — Еще трупоедов приманите. Пожрут тела, а потом с голоду на живых начнут бросаться. — Да с чего б им взяться здесь? А если возьмутся, так пусть белок и пожрут. Нам же лучше. — Не слышал я, чтоб по лесам трупоеды бегали, — с сомнением покачал головой бард. — А вот по полям — запросто. Выводить их замучаетесь. — Тебе-то знать откуда, певун? Чай не ведьмак. — Я-то не ведьмак, но вот знакомый мой — ведьмак. Он-то мне все и рассказал, чтоб я осторожнее был. — Да и пес с ними, трупоедами. Не такая уж и большая цена за то, чтоб белки обосрались. Вьюрок промолчал, не стал спорить. Дальше обоз назойливо сопровождало обнаглевшее воронье, торжественно нарезая большие круги почета с резкими криками. После деревьев с трупами некоторое время еще лежали поля, скорее, что-то среднее между полями и началом леса, заросшее кустарником. А вот потом дорога вошла в сам лес. Воронье кое-как отцепилось, но не все полностью. Звучащие время от времени резкие крики уже начали надоедать людям. Потихоньку, полегоньку обоз двигался без приключений, иногда делая небольшие передышки, чтобы дать лошадям отдохнуть. Тогда стража становилась на караул. Белки ни разу не встретились, лес словно вымер. А потом далеко после полудня у двух телег переломились оси. Поднялся мат аж до верхушек деревьев, когда выяснилось, что их подпилили. Искусно подпилили, так, чтобы развалились не сразу. А потихонечку, полегонечку, сами собой от нагрузки и неровной дороги. Груз не бросить — считай, огромный кусок, половину щедро отдашь «белкам». Перегрузить на другие телеги — так и некуда, и лошади не потянут такой груз. Однако наученные горьким опытом люди всегда брали с собой запасную ось. Но… Сейчас-то поставить новую можно, но потеряешь время, не выйдешь вовремя из леса. Вот бы лопнули раньше… А в лесу, как известно, темнеет быстрее, чем в поле. Жди вечером засады, если не прямо сейчас. Разделиться на две группы тоже не лучшая идея: перебить по очереди легче. Конечно, есть шанс, что часть груза можно доставить, но оставаться в «невезучей» группе, которая починится и пойдет ближе к ночи, ясное дело, никто не хотел. Идти дальше? Бросить груз, но уцелеть самим? Так еще неизвестно, удастся ли выбраться из леса… Скрипя зубами, пришлось перенести груз с одних телег на другие. Перегруппировать, так сказать. Забрать продовольствие и ценные товары вроде красок, а «белкам» оставить малополезное для сраных партизан. Проклиная до десятого колена вредителей и грозя им всяческими карами, люди принялись за работу. Стража взяла круговую оборону и пристально высматривала среди деревьев. Благо зимой в голых ветвях не сильно и спрячешься. «Белки», ясное дело, знали и понимали, и не показывались. Ждали вечера, выматывая охрану пустым напряжением. Люди это тоже прекрасно понимали, но все равно были начеку: раз на раз не приходится. Вдруг расслабятся, посчитают, что до вечера безопасно, а тут… налетят. Барда тоже припрягли, чтобы лишние руки зря не пропадали. То принеси, это подержи… Вьюрок кутался в плащ и дышал на пальцы, согревая их. Стража мрачно-суеверно поглядывала на наблюдающее воронье: две птицы расселись неподалеку. Чуют, чуют пиршество. Потом к ним откуда-то подлетел еще один ворон и зашелся карканьем, похожим на смех. Люди вздрогнули — ничего доброго этот смех не сулил. Один из стражников невольно схватился за лук, но его сразу остановили: уж если убьешь ворона, то точно быть беде. Не только сам из лесу не вернется, так и беды на семью и сослуживцев обрушит. Ничего не оставалось, кроме как вполголоса поливать птиц матом. Напряжение все росло, лошади от суеты начали беспокоиться, фыркать, пытаться укусить и лягнуть. Их тревога сразу же подхватывалась стражей: вдруг они кого-то почуяли? Неужто «белки»? Все-таки задержать обоз «белки» смогли. Не настолько, как если бы пришлось менять оси, но все равно ощутимо. Осталось совсем немного, но сумерки уже наступили. Люди молились всем богам, торопясь выйти из леса невредимыми...***
Яевинн терпеливо ждал, удобно устроившись высоко среди ветвей и держа в руке зефар, один из лучших луков. Дорога была как на ладони, а самого эльфа, неподвижно застывшего, не разглядеть на фоне потемневшего неба. Бригаду он разделил на две группы: одна, многочисленная, вместе с ним ожидала в засаде, обложив дорогу с трех сторон — спереди и по краям, а другая незаметно шла позади обоза на удалении. План был на все случаи. Если бы глупые dh’oine остались чинить оси, то группа просто спокойно выждала бы и потом последовала за ними, заперев обоз с тыла, когда тот подойдет к засаде. Если бы обоз разделился — что маловероятно, никто не согласится остаться на заклание, — то, выждав время, чтобы крики не донеслись до ушедших вперед, группе нужно было аккуратно всех перестрелять, как жирных и неповоротливых уток на берегах Понтара: сначала стражу, а потом остальных. Вперед обоз так и не вырвался, не пришел раньше сумерек, а значит, не разделились: либо остались чинить, либо… Да, немного задержались. Вон они, показались огоньки факелов вдали. Значит, перекладывали груз. Неплохо, самый разумный вариант. Тогда работать придется без второй группы: та сейчас разбирает все, что осталось, ищет ценное и уносит. Остатки груза потом сожжет. В сумерках будет преимущество, можно и обойтись меньшими силами, ведь dh’oine, как подслеповатые курицы, привыкшие к свету факелов, не увидят свою смерть среди темного леса… Осведомитель еще сообщил, что среди них будет безобидный taedh c лютней, квартерон, судя по лицу. Попросил постараться не убивать. Яевинн хмыкнул. Ему, честно говоря, плевать: все равно dh’oine, разницы никакой. Повезет и не напорется на стрелу — пусть убирается ко всем чертям и благодарит богов. Не повезет — и ладно. Но собратьям по оружию он ничего не сказал. Пусть taedh сыграет с судьбой. А от стрел скоя’таэлей никто еще не уходил. Такова борьба: или мы их, или они нас. Проредить при удобном случае расплодившихся dh’oine Яевинн был не против. Капля камень точит. Однако обоз внезапно остановился, не дойдя на расстояние среднего полета стрелы. Так-то Яевинн из своего зефара сможет кого-то пристрелить, но не его сотоварищи. До чуткого слуха донеслось громкое ржание лошадей, да и по мельтешащим огням стало ясно, что животные вдруг запаниковали. По дороге под деревьями понеслись две лошади: она с пустым седлом, сбросила всадника, а вот на второй отчаянно пытался удержаться матерящийся стражник. «Пустая» неслась вперед, не видя ничего перед собой, наткнулась на поваленное дерево, издала жалобный крик, напарываясь на острые ветки и ломая ноги. Яевинн болезненно скривился. Бедняга. Жаль животное. Очень. Останется лишь прирезать, чтобы не мучалось. А вот вторую все-таки всаднику удалось резко осадить, заставив затормозить, развернув боком. И тут же, охнув, dh’oine вывалился из седла, прошитый для надежности парой стрел: ориентировочно в глаз и горло, благо шлем виден бледным пятном в остатках света, а вот лицо отчетливо темнеет. Тень скользнула из кустов и быстро перерезала раненому горло, пока шумели лошади. Торувьель. — Bloede arse, — тихо выругался Яевинн. Что-то сильно вспугнуло лошадей. Dh’oine дальше пойдут еще осторожнее, а вот если атаковать прямо сейчас, то есть небольшой шанс внезапности, пока животные паникуют и шумят. Терять время больше нельзя. Сто пятьдесят шагов и…***
Лошади остановились и не хотели дальше идти. Попытки принудить их пойти дальше обернулись непонятно чем. Две из них разбушевались и понеслись по дороге. Другие беспокойно закружили на месте и брыкались. Всадникам пришлось кое-как спешиваться и быстро становиться на караул. Запряженные лишь кричали от боли и будто пытались как-то высвободиться, но... И венцом гвалта — вороньи проклятия над головами. — Да любитесь вы все в жопу, да без меня... — тихо пробурчал Вьюрок, спрыгивая с телеги и пытаясь найти место, где можно спрятаться так, чтобы его не затоптали в суматохе. Еще когда переломились оси, он понял, что вечер и ночь будут… жаркими. Шансы благополучно выбраться из леса таяли на глазах. Когда-то обозам удавалось выбраться из окружения, когда-то выбирались единицы живых людей, а когда-то погибали все. Вся жизнь — гребаная игра в везение. Главное — прикрыть спину и грудь. Например, можно прижаться к колесу и закрыться китарой. Сначала скоя’таэли должны расправиться со стражей, максимально по возможности подстрелив неосторожных и открытых. С теми, кто закроется щитами или укроются за телегами, навяжут ближний бой. Если в бригаде есть краснолюды с топорами — их работа. О ногах чаще всего забывают, прикрывая корпус, а для коренастых здоровячков неприкрытые ноги — самая удобная цель. Если нет — будут взламывать иначе. В любом случае, бард не самая приоритетная цель, не выделяется блестящими доспехами в огнях факелов. Сначала немного переждать, а потом попытаться в суматохе уйти, когда все будут заняты боем... Правда, насколько успешным будет такой план, Вьюрок не знал. — Сука… Вокруг засвистели стрелы с серым оперением, прозвучал боевой клич… Их все-таки окружили кольцом. Выбраться, не сдохнув, невозможно. Вьюрок заполз между перевернутой телегой и разбросанными ящиками. Упавшая лошадь испуганно брыкалась, но как-то вяло, выбившись из сил. Крики, матерные, на всеобщем и на Старшей речи. Пронзительный свист. Лязг металла. Грохот. Крики боли. Ржание лошадей. А потом все начало затихать, пока не наступила оглушительная тишина, разве что прерываемая жалобным ржанием, обрывистыми фразами на Старшей речи и стонами. — Эй, bloede dh’oine, вылезай. Или тебя сжечь? — раздалось поблизости, и кто-то пнул ящик.***
Яевинн не поверил своим ушам, когда из-под завала груза раздалась вполне себе связная Старшая речь. Местами наполненная архаичными формами, как бывало в старых балладах, а местами — жаргоном: — Я желал бы прийти к согласию и уладить все миром. Слышал, что стража трепалась насчет облавы. Через несколько дней. Эльф с факелом, пнувший ящик, вопросительно посмотрел на главу бригады. Яевинн задумчиво прикусил губу и спустя несколько биений сердца ответил: — Не порть Hen Llinge своим произношением, dh’oine. Я понимаю всеобщий. Вылазь и говори все, что знаешь. Быстро! Между телегой и ящиками завозились, пытаясь выбраться. Яевинн дернул подбородком, и пара скоя’таэлей вытащила замотанную в черное фигуру. — Осторожнее! Китара… Лютня! Осторожнее с ней! И вправду, удары по свертку гулко разнеслись в воздухе. Значит, тот самый taedh, о котором рассказывали. Везучий. Возможно. И чем-то действительно напоминает потомка какого-нибудь Seidhe, разбавившего кровь. — Я слушаю. Не заставляй меня ждать. Иначе пожалеешь. — Послушайте, я правда никому не желаю зла. Я всего лишь бард, хожу по дорогам и пою песни… Кхх… Торувьель легонько ткнула его пальцами в живот, но этого хватило, чтобы заткнуться, согнуться пополам и попытаться как-нибудь глотнуть воздух. — Я слушаю, — с напором повторил Яевинн. — Кажется… через три дня… или через четыре… приманка… облава… на вашу бригаду… — Ублюдок, мать твою… — раздалось со стороны лежащей на земле стражи. Яевинн чутко повернулся на голос. Интересно. — Свяжите его, чтобы не удрал, и пусть идет за нами.***
По лесу отряд блуждал долго, путая следы. Уже совсем стемнело, наступила ночь. Сквозь голые ветви мерцали звезды. Вдали начали подвывать волки. Ночь у них будет сытная, если выберутся к дороге с еще не остывшими телами. Впрочем, в такой мороз вопрос «остывания» спорен. Охранники в кирасах почти не пострадали в бою. На них просто набросили сети и оглушили, пока «добыча» трепыхалась и пыталась ее разрубить мечами. Доспехи носят в основном старшие по званию, а их тела можно потом показательно подсунуть к поселению. Точно также, как развешивают по дорогам и погибших в бою скоя’таэлей (что бывало редко), и тех, кого подозревают в сотрудничестве (а их куда чаще, и большинство — невиновны). С охраны быстро сняли доспехи, разрезав ремни, еще на дороге. Оставили все ненужное, забрали продовольствие, сколько смогли унести, а остальное осторожно подожгли, разложив по дороге. За огнем остались следить несколько скоя’таэлей, на всякий случай, чтобы не допустить пожара. Через сутки-двое, подождав, когда насытятся волки, нужно будет сжечь останки, чтобы не завелись в лесу падальщики пострашнее. Это нападение обошлось бригаде четырьмя ранеными. Бывало и лучше, вообще без раненых. Если бы не лошади, не пришлось бы нападать в неудобной позиции. Но зато самое главное — провизию и кое-что еще по мелочи отобрали. Остальное сожжено и не попадет в руки dh’oine. На две дюжины солдат стало меньше. И главное, пленные «языки». К лагерю их так и не вывели, а привели к одной из присмотренных заранее опушек. После того, как с делами закончат, умчатся по деревьям, не оставляя следов. Как белки, scoia’tael. Четырех пленных, кроме перепуганного барда с лютней, раздели почти догола и привязали к деревьям, заткнув рты: мороз потом развяжет им языки. А вот барда Яевинн усадил к костру и дал немного еды. Не потому, что жалко, а для того, чтобы расположить к себе. Трус он, и так все расскажет, лишь стоит ему взглянуть на тех, что у деревьев стоят. — Я… правда… я ничего такого… Мне и так из-за лица достается постоянно… То, что я похож на эльфа, — лепетал он, почти не трогая еду и от страха едва ли не вжимаясь в ствол дерева. — Ешь. Или боишься? Яд — оружие трусливых dh’oine. Мы предпочитаем сталь. — Нет-нет. Просто… Я не хотел бы съедать то, что вам еще пригодится. Это слишком щедрый дар. Яевинн прищурился, раздумывая. — Где ты выучил Hen Llinge? — Давно. Когда в Туссенте еще жил. Каждый уважающий себя бард должен ее знать. Язык самой красивой поэзии все-таки. — Из Нильфгаарда ты, значит. Но выучил не настолько хорошо, — усмехнулся Яевинн. — К сожалению, та Старшая речь из баллад не обладает некоторыми словами, чтобы передать в послании тот смысл, что я хотел. Пришлось вспоминать все, что слышал в городах. — Тогда рассказывай. Но учти, мы допросим и их. Если в показаниях будут противоречия… — многозначительно промолчал Яевинн. — Я понимаю. К сожалению, я лишь немногое услышал. Но вы ведь можете узнать подробности у них, верно? Я тогда ночью возвращался домой… ну как домой, меня приютил один кузнец. А два стражника разговаривали. Не знаю, они были или не они, но говорили, что мол, вашей бригаде конец скоро будет. В разных матерных выражениях сказали. Ну я и спрятался поскорее, где пришлось. А то вдруг увидят, решат, что я шпионю на вас. Потом еле отстирал одежду, разило от нее… — Ближе к делу. — А, да, конечно. Упомянули о приманке, что пойдете как миленькие. И что реданцы на том берегу должны как-то помочь. Про луг какой-то говорили. Странно, да? Причем зимой луг? Потом они пошли дальше, а я тихонечко по темноте и убежал. Мало, да? — погрустнел он. — И ты, как я понял, хочешь выторговать свою жизнь за эти сведения. Taedh молчал. Яевинн встал и отошел в сторону, где лежали раненые. Четверо раненых. Четверо пленных. А остальные — мертвые на дороге. Око за око… Зря они пошли в полнолуние. Да не в простое полнолуние, а в Волчье. В Йуле голодные волки воют как никогда громко. Глупые dh’oine. В лесу — волки и белки. Лес опасен. К Яевинну подошла Торувьель, вытирая окровавленные ладони снегом: перевязывала раненых. Напевные слова Старшей речи тихо раздавались в темноте под деревьями. — Что будешь с ним делать, Яевинн? — Как обычно. — Убьешь? Но он же безобиден. И помочь решил. — Он не помочь хочет. А спасти свою шкуру. У dh’oine нет чести. В другой ситуации он с такой же радостью сдаст нас. Ты можешь поручиться, что этот бродяга-певун не шпионит для Темерии или Редании? — Но осведомитель мне сказал… — К черту твоего осведомителя. Он такой же dh’oine, хоть и с острыми ушами. А у этого и подавно обезьянья кровь. Как думаешь, Торувьель, его байки стоят хоть чего-то? А может, он потому и заговорил об этом, чтобы посеять сомнения и заманить нас в ловушку? Дийкстра, старый лис… Ненадолго повисла тишина. — По крайней мере, Яевинн, мы предупреждены. А там посмотрим, что будет происходить. Отпусти его. — Я все сказал, Торувьель аэп Шихиэль. Ты что-то неравнодушна к молодым бардам, не заметила такого за собой? Эльфийка вспыхнула. — На что ты намекаешь? Если понадобится, я его первая же и пристрелю! — Тогда сделаешь это, когда я его отпущу. Пусть идет в лес. Пусть бежит, пугаясь каждого шороха, каждой дрогнувшей ветки. А когда, уставший и счастливый, выберется куда-то, думая, что все закончилось, пусть стрела оборвет его жизнь. Быстро и безболезненно. А я пойду с тобой. Хорошая будет ночная охота. И пусть он благодарит свою судьбу, что я не поступлю с ним так, как с остальными. Яевинн красноречиво протянул ей стрелу с узким серым оперением. Особый наконечник с остриями под углом при попадании ввинчивался в тело, раздирая мышцы и разбивая кости. Отдав стрелу, направился к костру. Сквозь спутанные ветви показывалась круглая луна, поднимаясь все выше. Вдали выли волки. Бард тем временем отогрелся, даже снял меха и немного расстегнул кожаный сюртук. Только отполз он подальше, забился в тень, чтоб не мозолить глаза. Ждал решения. Или думал, как сбежать. Глупец. А предложенную еду так и не тронул. Яевинн устало жевал. Долгая засада, изнурительный бой, потом намотанные по лесу версты… Хотелось спать. Да и не только ему — вся бригада сдерживала зевки. Ничего, скоро начнется допрос, бодрости прибавится. Церемониться с солдатней он не собирался. Нужно устроить как можно больше крови. Так, как обошлись dh’oine с одной из его «белок». Да, полуэльфка, но… В бою ничем не хуже. Имя свое она скрывала, стыдилась — было оно людским. И с рыжими волосами. Прозвали ее Лисицей. Следы читала как не всякий охотник может. И путала их не менее ловко. Стрелу, пущенную Яевинном, рассекла потом своей пополам. Полюбили ее, не смотрели больше на грязную кровь, забыли. Своя она, родная. С их кодексом. Ушла в город на разведку, когда праздновали Саовину. И не вернулась. Потом пошли слухи, что на городской площади висит тело рыжей эльфийки. С перебитыми руками и ногами, с ожогами… О том, что с красивой девушкой делали перед пытками и казнью несколько палачей, Яевинн пытался не думать. Но он прекрасно понимал, какими животными инстинктами живут dh’oine. Хотя, даже животные куда лучше их. Те же волки. Изувечить тела точно так же, как и у Лисицы. И вывесить на дорогу у входа и выхода из леса. Пусть видят все, кто будет проезжать. А спустя час, как устроили привал, произошел курьез. Трусливый солдат, тот, кто выругался на длинный язык барда, постояв голышом на морозе, вывалил все подробности, хотя его даже и не начали пытать. — Что же, taedh, я ценю твою помощь. Можешь идти. Яевинн дернул головой в сторону небольшой тропинки. Но бард продолжал сидеть, сжавшись в комок и настороженно смотря снизу вверх на высокого эльфа, такого же скуластого и черноволосого, с гривой ниже плеч. — Почему не идешь? — Я-я… — прохрипел он, бледный от страха. — Там же ночь… Волки… Я не знаю дороги, не знаю, куда идти. Как я выберусь из леса? Это же все равно, что… И вы же все равно меня убьете, да? Яевинн молча смотрел на барда, прищурившись. Молчание было куда красноречивее слов. — Хорошо… — пробормотал бард. — Пусть так и будет. Можно я хотя бы спою напоследок? И убейте меня тогда уж не в спину, а лицом к лицу. Яевинн хмыкнул и сел возле костра, вынув изогнутый клинок. Удобно прислонился к стволу дерева и расслабился. Остальные скоя’таэли, кроме пары-тройки дозорных, давно сидели и полулежали кругом у костра на подстилках из веток и шкур. — Пой, taedh. Пой так, словно от твоей песни зависит твоя жизнь. Пой так, чтобы разжалобить нас. Пой, taedh, свою последнюю песню, — сказал Яевинн. Бард потянулся к инструменту, любовно разворачивая ткань и протирая изгибы дерева. Проверил струны, подкрутил пару колок. Огненные блики сверкнули на деке, покрытой лаком. Он перекинул ремень через шею, устраивая инструмент перед собой, вышел чуть вперед, оставаясь на границе света и тени. Тихие арпеджио и мягкий голос… — Когда бы знать, что завтра ждет, И угадать событий ход. Какой Судьба готовит бал? Поминки или карнавал? Яевинн прикрыл веки, наслаждаясь голосом и словами. В глазах болезненно запекло. Судьба… Судьба жестоко хохочет над эльфами, то даря надежду, то отнимая. Кто бы мог подумать, что слабые и беспомощные dh’oine, высадившись на берегах Понтара, так быстро заполнят собой землю и оттеснят высокоразвитые цивилизации эльфов, царствующих на Континенте уже почти тысячу лет? Кто бы мог подумать, что сильным и долгоживущим эльфам придется уходить из городов все дальше и дальше под натиском безволосых обезьян? Кто бы мог подумать, что людские маги окажутся ничуть не слабее их мудрых Saevherne? Коварные dh’oine втерлись в доверие, научились магии, а потом вырезали подчистую несколько городов… — Добра ты или зла? Палач или судья? А потом… потом новая насмешка Судьбы. Бесплодие. Не могли эльфы так быстро размножаться. А людей становилось все больше и больше, они как саранча заполняли Континент, пожирая все на своем пути, уничтожая многовековую культуру эльфов. Но зато от людских мужчин эльфийки беременели чуть ли не сразу. Какое же унижение… Но надо было как-то выжить, иначе перебили бы их всех… Перемирие, позорное смешение крови… А потом — еще один удар в спину. Молодежь, единственная надежда эльфов, та молодежь, которая еще была фертильной, та молодежь, пылкая и неопытная, ушла на битву вместе с Аэлирэнн… Не слушала молодежь предостережения старших. И вся погибла от рук dh’oine. — Игрушки мы в ее руках, И предрешен исход игры! Предрешена Судьба. Нет никакого будущего у эльфов. Яевинн порой сомневался, есть ли смысл в том, что он делает сейчас. Людей не перебить. Они заполонили весь Континент. Но может… Если жалкая, жадная натура dh’oine влечет к бедам, то пусть они перережут друг друга в войнах. Вся людская история состоит из войн. И тогда все, что они, скоя’таэли делают, будет не зря. И запугать, запугать до смерти. Пусть dh’oine приползут на коленях, пусть приползут все Северные королевства, обнищавшие от постоянных налетов. Пусть горят их королевства в огне! Пусть горит их земля, как горела Дол Блатанна! Пусть рушатся города, как были разрушены Лок Муинне, Эст Хэмлет, Шаэрраведд и десятки других, на чьих останках стоят теперь Вызима, Оксенфурт, Новиград, Боклер… Пусть сожгут люди друг друга в огне ненависти! И даже единственную надежду на воссоединение в мире, влюбленных Крегенанна и Лару погубили люди. Нет в них чести и совести. Какие же бредовые ненавистнические сказки они рассказывают! И молчат о том, как сами же убили своего чародея, а беременную Лару гнали из города в город… Молчат о том, как отсекли ей пальцы, когда вцепилась она в королевский экипаж, моля о милосердии для своего дитя, которого еще носила под сердцем. Молчат о том, как умерла она от голода в лесу, отдав всю себя рожденной девочке… Молчат dh’oine, но говорят вместо них яркие цветы феаинневедд, рожденные из пролитой Старшей крови… — Судьба! Судьба, о судьба! Яевинн криво улыбался. Бард пел о своей судьбе, оплакивая свою участь. Как ни крепился он, как ни старался держаться с достоинством, а голос выдавал его, звучал похоронно, трагично-надрывно и страдальчески. Но песня его была и о судьбе всего Aen Seidhe… Жалко убивать этого квартерона, но что поделать. Лиричная песня убаюкивала, и на измученных скоя’таэлей нахлынуло теплое спокойствие. Они удобно расселись у костра и расслабились. Кто-то уже откровенно дремал, опустив голову на плечо. У кого-то на щеках блестели дорожки слез, вытекающих из прикрытых глаз. Яевинн зевнул и, сонно моргая, приподнял голову. Уж не чарует ли бард? Легкое беспокойство вяло шевелилось где-то далеко на краю сознания, но красивый голос успокаивал, притуплял осторожность. Хотелось слушать и слушать. Тот, кто творил такую красоту, просто не может оказаться беспощадным убийцей, а потому долой сомнения. И вправду, лучше отдохнуть и набраться сил. Впрочем, говорят, что морские сирены прекрасны и лицом, и голосом, а потом пожирают зачарованных пением моряков… Яевинну казалось, будто что-то постоянно ускользает от его внимания. Что-то незначительное. Что-то важное. Какая-то мелочь. Бард подошел ближе к нему, и эльф, подперев щеку кулаком, кое-как разлепил глаза. Пламя костра играло золотыми пятнами на черном кожаном сюртуке до колен, точно так же играли тени позади скоя’таэлей. Веки трепетали, желая опуститься и даровать уставшему эльфу отдых. Яевинн, не в силах противиться желанию, уронил голову на плечо. Взгляд скользнул на обувь барда с огненными бликами, на широкую полосу утоптанной земли позади него, ярко освещенную костром. Глаза сомкнулись. «Судьба! Судьба, о судьба!» — звучал мысленный плач. А Яевинну снились белые розы среди руин некогда прекрасного Шаэрраведда. Голос стих. Бард снял с шеи китару и положил на землю. Потянулся к руке Яевинна, вынимая из расслабленных пальцев рукоять тонкой и изогнутой эльфийской сабли. — Простите меня. Мне очень не хочется, но… другого выбора нет. Уж лучше меньшее зло… Бард подошел к привязанным к деревьям пленным. Они тоже забылись умиротворенным сном, совсем не чувствуя холода, безмятежно спали, не боясь, что скоя’таэли вскоре начнут их пытать и медленно убивать. Эльфийский клинок сверкнул холодной чистотой, прежде чем потемнел от человеческой крови из перерезанного горла. Один уже больше никогда не проснется. Второй, третий, четвертый… Бард отбросил клинок в сторону и подошел к одной из стреноженных лошадей, отобранных у сопровождающих обоз. Вороной жеребец отчего-то недовольно зафыркал, потом испуганно заржал, тряся головой и пытаясь отступить назад. — Тише, тише, — криво улыбнулся бард, медленно протягивая руку к его голове и ласково, певуче шепча: — Не бойся. Ну что ты… Тише. Ти-и-ше. Хороший мой… Жеребец пятился, натягивая путы и привязь, пытался стать на дыбки. Испуганно ржал. Но потом постепенно успокоился и устало, покорно опустил голову к земле, хоть его и обуяла дрожь. Бард подошел к седлу, отцепил свою сумку и перекинул через плечо. Вернулся к костру и взял китару. Снова надел ее на шею, будто собрался еще играть. Бережно отряхнул шерстяной плащ от снега, накинул на плечи. И вышел из круга мирно спящих эльфов, грезящих о белых розах. Скоро они проснутся, но… В воздухе витал запах крови, полная луна над голыми кронами деревьев заливала светом раздетых пленных, спящих вечным сном, блестела серебром среди багрово-черных луж на белоснежном снегу. Бард поднял голову и с усталым наслаждением прикрыл глаза. Улыбка на бледном лице с острыми скулами становилась все шире, черные брови чуть шевельнулись, извечная морщинка между ними исчезла, будто бард наконец-то расслабился, опьяненный каким-то дурманом. Глаза словно запали глубже, кожа под нижними веками потемнела, как у истощенного и давно не спавшего человека. Яркий лунный свет окрашивал бледное лицо в сероватый пепел. Бард открыл глаза с черной склерой, в которой плескалась сверкающая прозрачным льдом радужка с красным огоньком в зрачке. …Далеко-далеко на юго-востоке, где земли теряли плодородие и превращались в пустыню Корат, обитали вьюрки. Не такие красивые, как в Северных королевствах. Не с черными и золотыми перьями, не с алым пятнышком на лбу. А невзрачные крохотные пташки серо-песчаного цвета, чтобы прятаться от хищников среди скал и иссушенной земли. В этом месте, где капля воды стоит дороже всех сокровищ Континента, вьюркам нужно было выживать. И они острыми клювами ранили более крупных птиц, чтобы выпить несколько капель драгоценной алой влаги… Бард тряхнул головой, улыбаясь своим мыслям, и тронул струны китары. Высокие переливы медленной мелодии, ставшей потом, как всегда, торопливой и ритмичной, разлились в лесном воздухе. Ледяной ветер развевал шерстяной плащ, будто черное облачко дымки или тумана разлилось позади барда. Ветер путался в тяжелых полах длинного сюртука, расстегнутого, колыхающегося, но упрямо стойкого под напористыми порывами, как черные кожистые крылья нетопыря, надувающиеся парусом между перепонками. Дул в грудь, прикрытую лишь тонкой полотняной рубашкой с густыми оборками от шеи до пояса, словно топорщащийся черно-серый мех, на котором оседала снежная крошка. И, пританцовывая, бард пошел прочь. Щегольские каблуки, обитые железом, отбивали ритм по засыпанной снегом земле, не оставляя следа. Луна ярко озаряла черный силуэт и белый снег, на который не падала тень. А под веселую мелодию звучала грустная песня. — Налей еще вина, мой дорогой собрат, Смотри — восходит полная луна. В бокале плещет влага кровавого питья, Один глоток — и мне пора Умчаться в вихре по дороге Сна. По дороге Сна быстрей летя: Взмах когтей сверкает сталью, Кровью — алый цвет на конце клыка. Это для тебя и для меня — Два клыка для тех, что стали Призраками ночи на века. Так выпью же еще — есть время до утра, А впереди дорога так длинна. Я твой бессмертный брат, Луна нам всем сестра, И ветер свеж, и ночь темна, И мною выбран путь — дорога Сна. По дороге Сна — тихий звук шагов, Лег плащом туман на плечи, Углями горят глаза во мгле. Острием дождя, тенью облаков — Стал я под луною легче, Чем перо у сокола в крыле. Так выпьем же еще — налить тебе позволь. Лихая доля мне отведена: Не счастье, не любовь, не жалость и не боль — Одна луна, метель одна, И вьется впереди дорога Сна. Дорога Сна... По дороге Сна — мимо мира людей, Мимо Крегеннана и Лары, Что мне до того, как живет земля? Только никогда во мраке теней Не замолчат аккорды китары, А я не уйду во тьму небытья. И чтоб забыть, что кровь моя здесь холоднее льда, Прошу тебя — налей еще вина. Смотри, на дне мерцает прощальная звезда. Я осушу бокал до дна… И с легким сердцем — по дороге Сна! По дороге Сна, по дороге Сна... ____________ Упомянутые вьюрки вообще-то в реальности называются остроклювыми земляными вьюрками и обитают на Галапагосских островах (всяких разных вьюрков на этих островах очень и очень много, их еще называют дарвиновыми вьюрками из-за того, что их изучал Дарвин, что подтолкнуло к развитию эволюционной биологии и появлению теорий о происхождении видов). Но пусть они будут коратскими, что ли. Изначально хотела сделать персонажа человеком, но, когда подобрала ему прозвище (черный Вьюрок, да еще «вью рок»), вдруг кааак увидела этот факт про кровь… фантазия понеслась. Жаль, что нет поэтичного перевода Oomph «Kein Liebeslied» («Не песня о любви»), пришлось взять что было и немножко отсебятить. В поэзию с нуля я таки не могу совсем. А «Дорогу сна» Мельницы узнали, наверно. И, конечно же, «Судьба» из предыдущей зарисовки.