***
Он нежно и трепетно любил Горгону. Любил ее за высокие обрывистые склоны, куда не отваживался подняться ни один человек. За сочный аромат хвойных лесов на перевалах, бьющий в чувствительный нос, кружащий голову, одуряющий до счастливого опьяненного состояния. За извилистые ледники и снега, блестящие в солнечный день, словно россыпи алмазов. Сияние, обжигающее глаза людей, ослепляющее, но отнюдь не опасное для него. Любил за невероятно прекрасное в своей неукротимой силе и смертельности зрелище, когда бурный поток лавины с диким ревом мчится по склонам в снежном дыму, разрывая камни и выкорчевывая сосны. Любил за черные ночи и мертвую тишину на той высоте, куда не доносится чей-либо голодный вой. За кристально-чистый и морозный воздух, сквозь который прорывались мерцающие огоньки бесчисленных звезд. Светлые-светлые и холодные, словно снежинки; теплые и яркие, словно сноп искр из костра; тусклые и красноватые, словно догорающие угли. Любил за пейзажи далеко-далеко внизу: зеленые равнины с яркими цветастыми пятнами лугов летом, огненные пожарища осенью, белоснежные, бесконечные пустыни зимой. Любил за грозные силуэты хребтов, похожих на ряды клыков в огромной пасти. За марево облаков, что лежали густыми туманами на вершине и стелились дымными реками в извилистых каньонах подле. В полнолуния он вспарывал эту дымку тяжелыми ударами огромных крыльев. Ровная, приглаженная ветерком поверхность облачной реки в каньоне волновалась, поднималась клубами. Он падал вниз с торжествующим, почти беззвучным для большинства существ воплем, сложив кожистые крылья. Будто нырял в призрачную воду, и спустя версту падения выравнивал полет, поднимался вверх по большой дуге сквозь непроглядный туман, и лишь глухим эхом отдавались зыбкие очертания невидимых склонов поблизости. А когда в полнолуние заставала непогода, когда ветер свирепо мчался напролом, обрушивая свой гнев на непокорное существо, рискнувшее подняться вверх и бросить природе вызов... Он с трудом удерживался на крыле, кувыркался, вынужденно выписывал широкие круги, чтобы выровнять высоту, но подставлял тело под колючий снег, словно под обжигающую ласку. В бессильной ярости снежный заряд кусал и колол, молотил по темному бархату шкуры и лоснящимся кожаным перепонкам. В какой-то момент снега наметало в таком количестве, что удерживаться в воздухе становилось тяжело, и он планировал на ближайший склон. Скрывался от разочарованного воя бури за высокими отвесными скалами, прятался в неширокой щели и, довольно фыркая, отряхивался, стоя на полусогнутых с опорой на сгиб сложенных крыльев. Снежные комья врезались в камни от размашистых, будто судорожных движений. Во время одной из спокойных полуночных прогулок он спланировал к ущелью. Гряда близко стоящих скал словно разрывалась, ухала вниз огромной ступенькой, а с ее уступа острыми зубьями, припорошенными снегом, скалился замерзший водопад. Там, где вода касалась дна ущелья и превращалась в речку, она застыла уродливыми, вспученными буграми. Когти на задних лапах со скрипом процарапали борозды на льду, чтобы удержать равновесие. Запрокинуть голову и посмотреть вверх было тяжело из-за крепких мышц шеи, поэтому он доковылял по льду к отвесной скале и вскарабкался по ней. Так, зависнув на стене, ухватившись за широкий выступ сильными задними лапами и когтистым пальцем на сгибе крыла, он откинулся назад и почти перевернулся вниз головой. Он смотрел снизу вверх на друзы тонких и длинных сосулек, похожих на трубки цветов лилий или фуксий. Свет луны плохо доставал до дна ущелья — не под тем углом находилась она, но малейшего луча хватало, чтобы лед заблестел, и хищные глаза, привыкшие к темноте, уловили каждый блик. Длинный узкий язык заскользил по замерзшим остриям, собирая капли вкусной, чистейшей воды, подтаявшей от прикосновения. Сосулька хрустнула от усилия конических зубов, и ледышка рассыпалась на тонкие пластинки и крошки, быстро таявшие во рту. Нос учуял что-то исходящее изнутри ледяной стены. Точнее, позади нее. Порой бывало, что за водопадом скрывались пещеры, только сейчас проникнуть туда намного сложнее — щель узкая. Впрочем... Черный силуэт, зависший на скале и отчетливо видный на фоне белого снега, колыхнулся, расплылся, словно чернильное пятно в воде, и втянулся дымом в расселину между камнями и льдом, слишком узкую для огромной туши. Пометавшись внутри, словно оценивая расстояние между стен, дым почти сразу обрел плоть, потому как пещера была огромной. У входа лежала груда костей, вмерзшая в лед. Нет, это не их запах был — нечему уже вонять, тем более гниющая плоть не пахнет кислым. Лежали кости животных. Хотя, нет, не все — есть тонкие ребра, собранные в грудную клетку, но сплюснутую вовсе не с боков. Точно человечьи. Задерживаться за исследованием костей он не стал и неторопливо зашагал вглубь пещеры на своих двоих, иногда опираясь на сгибы крыльев, словно на костыли. Но двигался при этом очень ловко и даже грациозно. Слух улавливал тихий шорох, словно убегала вспугнутая стайка крыс, только без присущего им скрипучего писка. Похоже, здесь приютилось что-то мелкое, и теперь оно в спешке и молча удирало, учуяв его запах. А потом наступила действительно мертвая тишина. Белые и розоватые сталагмиты поднимались вверх, совсем как стволы деревьев, но посмотреть на потолок все еще не удавалось. Он недовольно фыркнул и остановился. Тело дрогнуло, словно схватило судорогой. Тонкие мышцы на перепонках сократились, подтягивая их, и те быстро уменьшились, исчезая совсем. Остались непропорционально длинные пальцы — почти в рост самого тела. Но и фаланги тоже быстро укоротились. Тощие предплечья наросли мышцами, грудная клетка сплюснулась и раздалась вширь, потеряла крупный выступ с бугристыми мышцами, отвечающими за взмахи крыльев. Широкая мускулистая шея, неспособная повернуть голову, утончилась. Фигурная талия, отчетливо заметная между широко изогнутыми ребрами и тазом, словно у истощенного узника, выглядела странно-чужеродно на мускулистом теле. Однако изменилась и она, наполнилась враз удлинившимся кишечником, защитной прослойкой жира и крепкими мышцами пресса. Она стала той ширины, считавшейся приемлемой и здоровой у людей, которые занимались каким-нибудь циркачеством и не предавались чревоугодию. Слишком крупные мышцы на прыгучих ногах, наоборот, уменьшились в объеме, а длинная ступня, почти в треть всей ноги, стала в разы меньше. Бедренные и берцовые кости обеих конечностей удлинились согласно новым пропорциям... Прошло несколько секунд, и он с хрустом потянулся, размял плечи, сплел в замок за спиной кисти новых рук. Черный бархатный покров таял на глазах, открывая слишком бледную и, видимо, тонкую кожу, раз она немного голубела из-за проходящих под ней сосудов. Исчез и большой пушистый «воротник» вокруг шеи, опускавшийся на грудь. Все, что осталось от шерсти — это грива черных и непослушных волос на голове да смоляные брови на довольно симпатичном скуластом лице. На лице, а не на морде гигантского рукокрылого с огромными ушами и массивным треугольным носом с щелками-ноздрями. Россыпь камней на полу должна была больно впиваться в босые ноги, но он спокойно шагал, уже с удобством задрав голову и любуясь кружевным потолком огромной пещеры. Застывшие каменные струи целились в него бесчисленными копьями и стрелами. Внутри полупрозрачных камней порой зарождалось тусклое сияние и вскоре угасало. Пещера, превращенная в лабиринт из-за беспорядочно наросших сталактитов и сталагмитов, вселяла благоговейный трепет и уважение. И он, порой забывая дышать, жадно ловил взглядом каждый узор, рожденный природой. Оголенная кожа ощущала направление сквознячка, и, вдоволь налюбовавшись, он вышел в примыкающий коридор. Там было темно — но не для него. Коридор закончился стеной, точнее, несколькими огромными камнями, наваленными друг на друга. Сквозь крупные щели между ними можно было просунуть руку — сквозняк точно шел оттуда. Плоть обернулась черно-сизым дымом и просочилась внутрь...***
Он любил Горгону за прекрасные пещеры и произведение искусства, которое пряталось глубоко внутри от чужих глаз. Гигантская зала, укрытая за обвалом, разделялась стройными колоннами, изящными арками и кто ж еще упомнит какими архитектурными терминами... Белый мрамор, словно лед, прорастал сквозь стены и пол, завивался в каменные лозы растений, струился ажурными и тончайшими складками одежд. Высокие фигуры прекрасных юношей и девушек с длинными волосами — словно призраки давно живущих эльфов обрели плоть и застыли в вечности. Мягкий свет из ниоткуда наполнял пещеру, и в нем даже статуи не имели теней. Одна из статуй особо влекла его. Та, что изображала полулежащую деву. Она опиралась на локоть и тянула руку к чему-то... или к кому-то, кто должен был лежать рядом. Тонкие пальцы будто касались невидимого лица. Глаза ее с невыразимой грустью смотрели на пустующую плиту, а в грации тела, изогнувшегося над кем-то невидимым, таилась нежность и любовь. Несравненное искусство намеков, выражающее куда больше смыслов и чувств. Он почувствовал себя совсем нерадивым учеником, когда увидел эту статую. Пусть он владеет не резцом, а плектром, и рождает не из мрамора, а из струн, но вызвать подобный резонанс чувств в душе казалось ему запредельным мастерством. Он приходил сюда почти весь последний месяц и оставался на долгие дни и ночи. Уже не в облике летучей мыши — ведь прошло полнолуние, — а дымом мчался по склонам Горгоны, проникал за ледяной водопад и обвал. Садился на холодные мраморные плиты перед статуей и смотрел на ее печальное лицо, пытаясь постичь загадку. Конечно он знал, кто была запечатлена в камне, знал и ее трагичную историю любви и смерти, но... Первое время ему не хватало смелости заиграть среди статуй и нарушить их покой. Однако его бледные пальцы так же нежно, как и пальцы статуи, наконец, коснулись струн. Те отозвались шелестом витой бронзовой проволоки. Прикосновение чуть решительнее — и струна зазвучала тихо и глубоко. Еще одно касание, неосторожное — и струны выкрикнули повыше и громче. Словно заглаживая оплошность, снова мягко прозвучал аккорд. Музыка, нерешительная и боязливая, постепенно разливалась надрывным стоном под высокими сводами пещеры — акустика в ней была что надо. Он плел бесконечную мелодию, исправлял ее в каждом новом круге, подбирал наилучшие варианты в попытке догнать скульптора по уровню выразительности. И чем больше и сильнее звуки рождали в его груди щемящую тоску — тем лучше. Надрыв неторопливой мелодии копился все ускоряющимися арпеджио, прорвался быстрым боем аккордов и замер в паузе. А потом она вновь неторопливо, но громко вернулась страдальческим криком и, иссякнув, упала без сил в медленный проигрыш, чтобы начаться сначала... Как змея, закусившая свой хвост, один из символов его народа. В какой-то момент ему показалось, что друза хрусталя поблизости неправильно заблестела — точнее, некоторые грани потемнели. А в паузу, вовремя прозвучавшую, он услышал неподалеку тихие шаги. Запах же, подхваченный сквозняком, предупредил, что это вовсе не одна из живущих в пещерах под Горгоной бестий. Они не пахнут травами и ароматическими маслами. Он вмиг исчез. Как сидел на плитах пола, так и сгинул вместе с инструментом и даже одеждой. — Подожди, — раздался приятный голос. Старшая Речь. Высокая фигура в синем плаще остановилась и сняла капюшон, открывая скуластое лицо, острые уши и светлые волосы. — Прошу простить, если мое поведение было неподобающим для этого места. Я уйду, если пожелаете, — ответил он тоже на Старшей Речи, скрываясь от глаз эльфа. — Нет, постой. — Эльф вел взглядом по статуям, пытаясь определить по звуку, где тот сейчас находится. Пальцы руки, простертой над полом, замерли. Лоб слегка нахмурился. — Что-то не так? — спустя какое-то время поинтересовался голос. — Я не могу тебя... прочувствовать? — с неким сомнением произнес эльф. — Но ты не маг, это точно. И не человек — ему не пройти живым мимо стражей. Поэтому разрешаю тебе остаться. Продолжай играть, я не собираюсь мешать тебе. — Стражей? — удивился он. — Я не заметил никого. Пещеры пусты, разве что... По запаху похоже, что кто-то живет, но никто не вышел навстречу, а намеренно искать я не стал. Теперь уже брови эльфа удивленно изогнулись, но ответа на такую странную реплику не последовало. Помолчав немного, спросил: — Тогда скажешь, кто ты? — Стоило бы сначала самому представиться, — резонно заметил бесплотный голос. — Согласен, — губы эльфа тронула улыбка. — Меня зовут Креван Эспане аэп Каомхан Маха. Но можешь называть меня Аваллак’х. Я Знающий. — Михаэль Дитмар Леонхарт фон дер Ландсберг-Нордгау. Но предпочитаю творческий псевдоним Бергфинк. Я обычный бард. — Бергфинк, — повторил эльф, словно пробуя непривычное сочетание звуков на вкус. — Полагаю, псевдоним что-нибудь да значит? — Так мы называем маленькую певчую птичку. В некоторых засушливых краях один из ее видов примечателен тем, что пьет кровь других птиц. — Вот как... — Аваллак’х удовлетворенно и серьезно кивнул. Похоже, теперь понял, почему и куда поспешили уйти бестии-стражи. — Красивый и очень понятный символ. Что ж, теперь, когда мы стали чуть знакомы, не согласишься ли продолжить ту мелодию, которую я так неосторожно прервал? Эльф сделал приглашающий жест рукой, указывая на ступеньку, и сел напротив нее на еще одну плиту. Надгробие с лежащей девой оказалось сбоку от них. Однако он не спешил принять приглашение и держался поодаль, его голос звучал для эльфа вовсе не так, как если бы собеседник оказался рядом. Голос по-прежнему рассеивался в неопределенном направлении. — Не хочу показаться невежливым, но лучше стоит прояснить один нюанс. Я не слишком жалую магов. Эльф безмятежно пожал плечами: — Не осуждаю за это и вполне понимаю, как мне кажется. Но моя стезя — пророчества. Я Знающий, а не какой-нибудь ренегат, создававший ведьмаков. Мы, эльфы, в отличие от людей, живем в гармонии с природой и принимаем все ее разнообразие. Особенно, разумное разнообразие. Конечно, на людей наша благосклонность не распространяется, как и на всех тех, кто агрессивно хватается за оружие. — Даже не знаю, радоваться мне или печалиться, — он хмыкнул с толикой неприкрытого веселья. — Потому как у нашего вида слишком неоднозначная репутация из-за некоторых физиологических особенностей. — Я избавлен от предрассудков. Гематофагия меня не пугает, к тому же я знаю, что кровь является для вас далеко не основной пищей, — спокойно ответил Аваллак’х. — И некоторые точки соприкосновения между вашим видом и моим, надеюсь, позволят найти общий язык и приятно провести время за разговором. Признаться, я очень любознателен. — Любознательность магов как раз настораживает меня. Особо любознательные в погоне за знаниями могут перейти опасную черту. Лет тридцать назад я застал чудовищные исследования и опыты над живыми девушками. Считается, они были прокляты... Аваллак’х поморщился. — Стоит ли ожидать от людей чего-нибудь иного? У их магов нет понятий этики и морали. Еще в те времена, когда они только-только обучались у магов из Aen Seidhe, магия стала для них не инструментом познания мира, а оружием и инструментом политики. Даже несмотря на нашу неприязнь к людям, даже исходя из желания защититься, использовать магию для уничтожения... это немыслимо. Я посчитал бы твои слова оскорблением, но благоразумнее будет рассеять предубеждения, а не обижаться. — Хмм... — всего лишь ответил он. Конечно, маг ничего не мог сделать высшему вампиру, который вдобавок ко всему сейчас скрывался в своей невидимой форме и в любой момент мог стать бесплотным туманом. А само предупреждение было сделано как раз для того, чтобы маг и не пытался что-либо сделать из тех «любознательных» побуждений. Хотя он бы с любопытством посмотрел на того мага, который дерзнул бы... нет, попытался бы уложить высшего на вивисекционный стол. Пожалуй, лишь элитные маги вызывали определенные опасения. Даже не ведьмаки — с ними еще можно побороться. А вот маги... Если им попадется некоторое количество биологического материала для исследований, кто знает, что родится из их экспериментов? Чуткий слух, выводящий ведьмака из сонно-медитативного оцепенения, наталкивал на определенные мысли, чьи именно гены могли быть позаимствованы для создания такого гибрида... А если магам и вовсе удастся постигнуть какой-нибудь секрет, который подвергнет риску их вид в целом? Найти способ не просто отрубить голову или проткнуть осиновым колом, а что-то гораздо серьезнее, от чего регенерировать будет почти невозможно? Эльф терпеливо сидел и ждал. Он даже вынул из складок синего плаща флейту и поправил мундштук. Похоже, хотел показать мирные намерения и попытаться продолжить разговор. В принципе, беседа действительно может выйти интересной — любознательности у него не меньше, чем у самого Знающего. Поэтому он сделал шаг навстречу и произнес: — Что ж... Хорошо, я сыграю. Но это не просто мелодия, а песня. На всеобщем, а не на Старшей Речи. — Я знаю всеобщий, так что пойму слова. Послышался тихий гул струн, когда он поправил инструмент на ремне и взялся за гриф, располагая пальцы. Мелодия полилась с самого начала. Тихо, громко, тихо. Перебор. Тихо, громко, тихо. Он видел, как эльф касался подушечками пальцев отверстий флейты, запоздало реагируя и запоминая мелодию. Незримая улыбка в ответ на эти действия, прежде чем губы овеял теплый воздух, точно так же играющий на голосовых связках, как пальцы на струнах. Горло приятно отдавалось вибрацией, и он управлял каждой малейшей мышцей, формируя и направляя звук. Глубокий, низкий, негромкий и медленно звучащий голос — и он ощутил себя самим собой, тем, кем являлся на самом деле, а не тем, кем притворялся. Легкая вибрация в груди согревала... — Целых триста пять лет мне потребовалось, чтобы вдруг понять, Что людскую расу так и будет только страх вперед толкать. И всего секунда мне понадобилась, чтобы осознать, Что весь этот мир душой и сердцем должен доброту принять. Ведь это закон сей эпохи, Ведь это закон сей эпохи, Ведь это закон... Кончики пальцев левой руки щекотала прижатая проволока, пытаясь распрямиться. Будь его кожа мягче и чувствительнее, он бы, возможно, испытывал боль, о которой имел лишь смутное представление. Ногти правой удобно били по струнам сверху вниз, выдавая громкие аккорды. Бесшумный вдох, и громкий голос дополнил страдающие струны. По лицу, но с изнанки, будто прошлись перьевым веером, его прикосновения ощущались во рту у самых клыков, уходили в носовые пазухи и под конец, когда начали изливаться высокие звуки, ощущения достигли своего пика, фокусируясь в темечке. Поймав и оседлав эту волну, он пел и опьянялся звуками. — Вот разверзлась бездна, Нет иных богов. Нет надежды и света Для того, кто бежать вслед за счастьем из мира готов. Вдох, передышка, проигрыш, и низкий голос опустился в грудь. Звук согревал и будоражил, перед глазами рождалось иллюзорное видение ночной темноты и молочного света луны. Мышцы напрягались, будто он бесшумно крался на задних лапах, помогая себе сгибами крыльев. Стелился, шустро мчался по широкой дороге, которой должен был бояться по еще одному глупому суеверию, но не боялся. Пение возбуждало, музыка влекла, сила окутывала тело с каждым толчком крови в сосудах. Щемящее счастье, восторг, какая-то словно детская радость от каждого извлекаемого звука, ликование от разлившейся перед ним красоты... Экстаз охватывал его, заставляя забыть обо всем вокруг. Он слышал лишь свою китару и свой голос. Беломраморные призраки плыли перед глазами, россыпи хрусталя сверкали льдом, а у него было все необходимое для счастья. — Город окружает та стена, что прорастает в нас самих. Стало одиночество религией, иные все затмив. Столько лет я думал лишь о том, как мне понравиться другим, Счастьем называя тот успех, что исчезает, словно дым. Ведь это закон сей эпохи, Ведь это закон сей эпохи, Ведь это закон... Вот разверзлась бездна, Нет иных богов. Нет надежды и света Для того, кто бежать вслед за счастьем из мира гото-о-ов... Первая и вторая струны тонко крикнули, ударяя по пальцам и рассекая кожу. Но он не почувствовал боли, даже не дрогнул от неожиданности, и самозабвенно вытянул голосом финальное вибрато. Завершающий проигрыш теперь не сыграть, но так даже лучше — песня эффектно оборвалась на эмоциональной ноте. Эльф сидел с полуприкрытыми веками, словно превратился в еще одну статую. Пальцы неподвижно замерли на флейте. Пауза затянулась, и прерывать ее никто не хотел. Никто не желал портить послевкусие. Можно молчать хоть вечность — у них обоих есть время. Но в конечном итоге Аваллак’х легонько тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. — Нет надежды и света для того, кто бежать вслед за счастьем из мира готов... — тихо повторил эльф. — Это можно было бы сказать о нас, но, думаю, ты говоришь все же о своем народе, верно? — Думаю, это общая история для всех, кого сюда затянуло Сопряжение... — он все-таки бесшумно присел на ступеньку напротив, воспользовавшись приглашением. — Однако где же все-таки мой дом? Я родился здесь, в этом мире. Но этот мир все же не наш, а я совсем не знаю того мира, откуда мы пришли. И где же мое настоящее место? Кто ответит? — Вы тоже мечтаете уйти отсюда? Он замолчал — не знал, что ответить. — Возможно, какая-то часть нашего общества... действительно хотели. Но те щели, которые принесли нас, давно закрылись. Вряд ли они откроются вновь. Это все пустые надежды, — постепенно показывая свой силуэт, чтобы не вспугнуть мага, он наконец предстал видимым. Эльф внимательно смотрел на него проницательными аквамариновыми глазами, а потом перевел взгляд ниже. — Я слышал, будто оборвались струны. Теперь вижу, что это действительно произошло. Если хочешь, я могу починить их. И, признаться, буду рад, если позволишь посмотреть на этот инструмент поближе. — Хмм... Что ж, посмотри, только осторожно. — Разумеется, — кивнул Аваллак’х, неспешно принимая тяжелый корпус на свои руки. В глаза он старался не смотреть то ли из нежелания провоцировать (вот же ж устоявшееся обидное убеждение, что дикому зверю нельзя смотреть в глаза, ведь тот посчитает это вызовом и посягательством), то ли потому, что все внимание действительно было поглощено инструментом. Все равно лишь искренность и открытость могла помочь в разговоре с вампиром, который недолюбливал магов. И такое решение устраивало обоих. Эльф провел ладонями по грифу, протягивая оборванные струны к деке. Они как раз лопнули возле круглой розетки. Движение пальцев, и концы проволоки слились воедино безо всяких сопутствующих световых и шумовых эффектов. Он внимательно осматривал инструмент в свете пещеры, который стал ярче по его желанию. Блики играли по лакированному корпусу и спотыкались о потертые проплешины и даже выбоины. — Струны отнюдь не были перетянуты, — наконец огласил Аваллак’х свой вердикт. — Но они все же лопнули. Полагаю, из-за... очень твердых ногтей, быстрых аккордов и воодушевления, когда сложно контролировать силу удара? — Бывает такое. — Представляю, во что тогда превращаются шелковые струны... — Шелковые? Ха. Думаешь, у меня на них хватало денег? Когда играл на лютне, мне приходилось пользоваться струнами из овечьих кишок. Раздобыть хорошие струны из бычьих — это надо постараться. — Даже так? — эльф с интересом поднял голову и какое-то время смотрел на него. После же вновь опустил взгляд на инструмент и негромко перебрал струны, вслушиваясь в строй. Корпус лежал плашмя на коленях, неудобно для полноценной игры, но Аваллак’х прижал пару струн поверх, фиксируя положение большим пальцем снизу грифа. Извлек звук ласковым щипком другой рукой и провел пальцами по струнам, не ослабляя нажатие. Звук певучей волной сменил высоту, а эльф скривился. Едва дождавшись, когда струны замолчат, Аваллак’х отдернул пальцы и потер подушечки. Те две проволочки были для него слишком тонкими. — Это какое-то пыточное устройство, а не музыкальный инструмент. Но звучит все же красиво. Если бы еще струны не скрипели, то было бы просто идеально. А так словно вилкой по фарфоровой тарелке... Эльф провел пальцами по толстым проволокам, не нажимая, и те отозвались малоприятным скрипяще-визжащим шорохом. — Если долго практиковаться, то можно сделать так, что при перестановке пальцев скрип будет не слишком слышным. Но такой призвук все равно неизбежен. — Знаю, да. — Маг вел пальцами над струнами, уже не касаясь их, чтобы не ранить свои музыкальные острые уши. Губы беззвучно зашевелились, ладонь напряглась, словно преодолевала какое-то невидимое препятствие. Будто струны покрылись толстым слоем чего-то вязкого, мешая продвижению. — Что ты делаешь? — он невольно напрягся, подался вперед, но сдержался. Аваллак’х ненадолго поднял взгляд и ответил: — Небольшой подарок. Уверен, тебе понравится. — Если хочешь убрать этот «скрип», то зря стараешься, мне он очень нравится. — Нет. Не это. Эльф не стал больше ничего говорить и вернулся к своему занятию, а он не стал отвлекать вопросами и терпеливо ожидал. Струны вскоре издали стройный негромкий аккорд, когда маг убрал руку. — И что же ты сделал? — Теперь струны не порвутся так быстро. Придется приложить куда больше усилий, чтобы разорвать, а применять такую силу для игры просто абсурдно. Можно сказать, при должном обращении струны не придется никогда менять. Пачкаться частицами эпидермиса и кожным салом они тоже не будут. Однако... — Что-то не так? — Однако дерево вызывает у меня опасения, — Аваллак’х наклонился вбок и прищурился, глядя на приподнятый корпус. — Делали инструмент аккуратно, признаю, но материал немного... некачественный. Думаю, вскоре тебя ждет неприятный сюрприз в виде трещин и отходящей деки. — Интересное пророчество. — Это не пророчество. Не надо быть Знающим, чтобы прочувствовать структуру дерева и понять, что оно немного дефективно в определенном месте, — он поднял взгляд и внимательно посмотрел на собеседника. — Я могу помочь. Сделать так, чтобы дерево больше не портилось, даже если ты с мороза погрузишь свой инструмент в чан с кипятком. Никаких трещин, выбоин, потертого лака... И... хм... Даже сделаю так, что если произойдет какой-нибудь несчастный случай, то сможешь одним словом починить. Что скажешь? — Пальцы эльфа сметали царапины и выбоины, а лак заблестел так, будто инструмент только-только вышел из мастерской. Аваллак’х с легкой улыбкой протянул его обратно. — Пока что сделал более приглядный вид, но потом наложу остальные чары, если захочешь. Попробуй ударить по струнам. Проверь прочность. Он недоверчиво приподнял бровь, слушая эти слова, и принял драгоценность в свои руки. Длинный ноготь резко прошелся по струнам, те загрохотали в огромном пустом зале, но выдержали. Пальцы легонько хлопнули по ним плашмя, обрывая звук. Когда эхо затихло, он сказал: — Весьма заманчивое предложение. Но мне кажется, это будет не совсем бескорыстный подарок... — Скорее, это будет платой за маленькую услугу. Не прошу ничего непосильного, а всего лишь... Хочу узнать получше твой народ и его историю. Мне не нужны никакие тайны и секреты, конечно же, я все понимаю. Я и сам бы не пожелал рассказывать это какому-нибудь чужаку. Обычный бард — так ты себя назвал. А обычные барды рассказывают истории... красивые и трагичные. И потом получают за них бурные аплодисменты. — Или ворох картофельных очисток на голову в лучшем случае, — ухмыльнулся он. — Ммм... Нет. Вульгарное поведение обезьяньей публики отвратительно. Недовольство предпочитаю высказывать самым простым способом: словами «мне не понравилось». — Что ж... С чего начать? — В песне ты сказал про триста пять лет... Это не преувеличение? — Нет. Но в какой-то степени — да. Мне действительно столько лет, но, конечно же, думать разные философские мысли в младенчестве не мог. Так, пришлось к слову. Легло ровно в строку. — Я постигал магию больше трехсот лет... Но для эльфа такой возраст все же... вызывает некоторое уважение. Он растянул губы в улыбке: — Тогда, значит, встретимся когда-нибудь еще... Лет через тысячу, м? Аваллак’х ответил такой же улыбкой, разве что с чуть поджатыми губами: — Боюсь, это будет невозможно. А твой народ действительно способен... столько прожить? Он медленно кивнул, впрочем, с некоторой задержкой, словно осторожно взвешивая слова: — Среди нас есть те, кто помнят свой мир до Сопряжения, то есть им точно больше тысячи пятисот лет. И когда оказались здесь, уже были мудрыми лидерами — что также накладывает определенный возраст для такого статуса. Думаю, им сейчас не меньше двух тысяч лет. Конечно, большинству взрослых было тяжело принять неизбежные перемены, поэтому они ушли... далеко. Туда, где никто не потревожит их уединение и сон. — А как же люди? Они доставляли хлопоты? Как удалось с ними справиться? — с понятным интересом вопрошал Аваллак’х. — Я кое-что знаю о твоем народе, поэтому меня давно удивляет, почему вы не стали хозяевами всего этого мира. У вас такая же проблема, как и у эльфов Aen Seidhe? Невысокая фертильность и большинство популяции — бесплодные старики? — Нет. Не в этом дело, — он даже невольно улыбнулся. — Но нас действительно было очень мало. Всего немногим больше тысячи. Когда поняли, что дороги назад нет — то разделились на три группы и разошлись по Континенту, чтобы не собираться в одном месте. Это опасно... истощением ресурсов, скажем так. — Прокормить полторы тысячи вампиров, когда среднестатистический человек или эльф способен отдать лишь половину пинты крови без вреда для здоровья и жизни, и то раз в три-четыре месяца... Сложно, да, — согласился Аваллак’х. Он с неподдельным интересом посмотрел на мага. — Ого, не ожидал такой... математически точной прагматичности на грани цинизма. Но подмечено чертовски верно, если не считать, что подходит не только кровь людей или эльфов. Однако чью бы кровь ни использовать, донора все равно надо чем-то кормить, чтобы он не протянул ноги. В общем, ты должен понимать, что с нашим сроком жизни — практически неограниченным — вопрос размножения и ресурсов стоит очень остро. Сверххищников не может быть много, иначе начинают страдать другие виды, что ударяет и по самим хищникам... — Неужели вы умираете от голода? — Нет, но... Определенный дискомфорт ощущается, конечно. В особо тяжелых случаях, когда организм становится на грань выживания... все-таки нужна кровь. И никому не пожелаешь испытать то, что чувствует вампир, алчущий крови, — тихо произнес он, опуская глаза. — И очутиться на пути такого изголодавшегося вампира тоже. — Очень живописные сравнения. Не буду, пожалуй, вникать в физиологические подробности, потому как они могут граничить с какой-нибудь тайной, которую не стоит раскрывать излишне любознательному магу, — иронично произнес Аваллак’х. — Подытоживаю. Лучшей стратегией выживания оказалось рассредоточение по большой территории во избежание внутривидовой конкуренции. — Да, — он медленно кивнул. — А также ввиду малочисленности было запрещено убийство своих сородичей. Конечно, с тех времен людей стало куда больше, и теоретически... можно было бы постепенно прибавляться в числе и нам, но... — Но? — Но зачем? Люди — существа весьма разумные, как внезапно выяснилось. Питаться их кровью чем-то схоже поеданию себе подобных. Отвратительно. Дико. К тому же это не наш мир. Не нам диктовать правила. Это первое, а второе — мы вполне можем позволить себе не пить кровь. И ты сказал об этом в самом начале нашего знакомства. Тебе известно, что кровь — это так, приятная блажь. Которая, между прочим, может стать очень вредной привычкой, заставляющей деградировать как личность. Люди падки на напитки с этиловым спиртом, эльфы — на фисштех, а мы — на кровь. Интересное сходство... К тому же, я бы сказал, что эльфы и люди очень нас изменили. Особенно люди... Именно люди сыграли важную роль и позволили нам измениться. Мы многому у них научились. Я считаю, это даже к лучшему. — Каким же образом? Люди? Ты удивляешь меня. — Видишь ли... Наши хищные предки оставили некоторое наследство, которое порой становится весьма проблематичным и мешает наладить контакты с другими разумными видами. Агрессия в ответ на различные посягательства. В целом, черта, свойственная всем живым организмам — защита. Однако контакты с людьми, их изучение и взаимодействие с ними в те дремучие времена, когда пытались разводить для пропитания... Мы сталкивались с совершенно непонятным и нелогичным для нас поведением. Имели дело с новым мышлением, попадали в совершенно новые и непредсказуемые ситуации. Мы тяготеем к знаниям, пожалуй, не меньше, чем кто-либо другой. Анализ поведения людей позволил нам стать... более сострадательными, сопереживающими. Приобрести те качества, которые люди называют «человечностью». Мы поняли, что есть некое чувство страха — непонятное, но действительно существующее. Агрессия и ненависть людей вызваны именно им и желанием защититься. А страх возникает из-за неизвестности и незнания. Вот и все. — Еще скажи, что Старшие расы они убивали тоже из-за страха, а не из-за непомерной жадности и властолюбия. И выгоняли с родной земли тоже поэтому, как и убивали ни в чем не повинных детей. И это их хваленая «человечность»? Он прищурился, но в целом невозмутимо выслушал пренебрежительную тираду. — Я не отрицаю, что жадность и властолюбие играют не малую роль. Но это лишь побочное следствие, результат умелой политики, преследующей цели добыть ресурсы. Но изначально... Посуди сам. Эльфы — бесспорно, высокоразвитая цивилизация... в прошлом. Владеющая неизвестной силой — магией, не подвластной людям. Против такой силы им, малочисленной горстке на всего четырех кораблях, противопоставить нечего. Опасность? Угроза? Страх? Бесспорно. Все хотят выжить. Люди — весьма уязвимые и очень слабые существа, поэтому закономерно, что любой, кто отличается от них — опасный чужак. Лишь вместе, единой группой они способны защитить себя. Мышление с четким разграничением на «свой» и «чужой» — результат их слабости. «Своих» защищают, а «чужих» боятся и убивают. В общем, я хочу сказать, что если человек нападает на нас, он это делает не потому, что хочет что-то отнять, а потому, что не знает и не понимает реальной ситуации. Он руководствуется принципом «убей или будешь убит». Мы считаем, что убивать напавшего человека лишь из-за его незнания и ошибочных суждений как-то... нехорошо. — Вы в точности повторяете ошибку Aen Seidhe... — скривился Аваллак’х. — Те тоже пошли им навстречу, помогли, научили чуть ли не всему, что знали сами. А что в ответ? Предательство и удар в спину, люди воспользовались доверием и устроили бойню. Что мешало мирно договариваться? Я отвечу — людская трусливая природа. С ними можно говорить лишь с позиции силы. Пока люди слабы — они готовы идти на любой компромисс. Но стоит им окрепнуть, как тут же убивают недавних союзников. Вам-то хорошо судить со стороны, вы бессмертные сверххищники, и вас не касаются проблемы менее совершенных созданий, которые поглощены борьбой за выживание... Впрочем, разве не поэтому ты остерегаешься людских магов? А, Бергфинк? Ты тоже боишься, что люди вдруг найдут какую-нибудь управу на вас. — Я не назвал бы это страхом. Скорее, это логичное и разумное поведение как раз потому, что мы хорошо узнали и поняли людей. Реальную опасность действительно представляем именно мы, потому как наша сила и наши знания... Людям опасно этим владеть ввиду особенностей их мышления. — Ты перекладываешь ответственность с того, кто убил ножом, на само существование ножа. Ножом, к примеру, можно не убивать, а вырезать красивые фигурки и украшения. Все зависит от руки, его держащей. — А еще от детей тщательно прячут этот нож... Мы считаем, что большая сила обязывает к большей ответственности. Послушай, я не отрицаю худшие стороны людей и не собираюсь их оправдывать. Я говорю лишь о причине этих трагичных событий: страх, что эльфы могли оказаться сильнее и подчинить себе людей, а также имело место быть самая обычная конкуренция за ресурсы. То, что не удалось договориться — дело десятое, хоть и весьма печальное. Чувство собственного достоинства, гордость и желание независимости выражены у людей не меньше, чем у эльфов. — Только вдобавок ко всему люди лживы и коварны. Он скривил губы в подобии усмешки: — Это верно... Ложь... Интересная и сложная штука. Лжи мы хлебнули немало от людей. Но это научило нас думать и сделало сильнее. Чем больше общаешься с людьми, тем лучше... нет, более... четко?.. оцениваешь ситуацию. В этих взаимодействиях мы научились сомневаться и не принимать поспешных решений, а еще раз обдумать, сложить собственное суждение и лишь потом действовать. И главное, не судить с одной стороны. Собственно, из этого и выходит, что убивать человека в ответ на его агрессию порой не только не лучший выход, но и нелогичный в своей сути. Люди важны для нас. Не только как выпивка. Благодаря им мы сделали существенный шаг вперед как цивилизация. Вампиры-одиночки, презирающие слабых людей и следующие своим дремучим инстинктам, ничем не лучше этих же самых людей в жестокости и убийствах. И тогда люди закономерно боятся нас и нанимают ведьмаков. А еще, не научившись мыслить по-новому и столкнувшись в первый раз с коварством людей, эта часть нашего общества не способна должным образом отреагировать на непривычную ситуацию... И нахлынувшие эмоции, уязвленная гордость, гнев, обида на несправедливость... все выливается в жажду слепой мести ради возмездия. Последствия, как ты понимаешь, могут быть ужасны. Впрочем, думаю, эльфы были бы рады тому, что некоторое количество dh’oine настигнет смерть от когтей и клыков разъяренного вампира... — Интересно. Чем больше ты рассказываешь о своем народе, тем больше я уверяюсь, что сходство вы имеете вовсе не с людьми — как бы ты ни убеждал в «человечности», — а с нами. Мы тоже не терпим ложь. А вы неплохо уживались со Старшими расами, пока не появились люди. — Справедливости ради, конфликты все же случались. — Но общий язык найти удалось. Вы в конечном итоге не вцепились друг другу в глотки, не заставили эльфов бороться за свое выживание. Вы отнеслись с уважением друг к другу. А еще сходство я вижу в том, что для нас тоже важнее созидать, а не разрушать. Кстати, надо бы задуматься, как получше защитить этот некрополь от любопытных посетителей... Замуровать целиком? — Прости. Я думал, он совсем заброшен, и потому приходил сюда для размышлений, поиска вдохновения и... хотел научиться также мастерски передавать чувства. — Надеюсь, цель стала немного ближе. Кстати, а ведь какие-либо архитектурные сооружения, созданные вами... Я нечасто встречал. Неужели ничего не осталось? — Скорее, все это находится в труднодоступных и опасных местах. Мы ценим спокойное уединение. В этом мы тоже похожи на людей: не терпим чужаков. Только у нас это обусловлено не слабостью группы, а как раз хищными предками. Защита территории, право собственности... И как следствие — приобретенное уважение друг к другу и соблюдение границ, иначе можно перегрызться насмерть. — Так вот в чем таится секрет, оказывается. Как неожиданно — в уважении. В том, в чем обезьяньи предки так и не преуспели... И как погляжу, не последнюю роль в формировании этого уважения играл язык силы. Что доказывает в очередной раз... Хм, а какие виды искусства у вас преобладают? Что наиболее ценно? Музыка? — Нет. Живопись. Особенно портреты. — Хмм... — Аваллак’х пристально уставился на него. — Это из-за того, что не имеете отражения? Поэтому живопись — единственный способ себя узнать? — В точку. — Интересно... А вы не отражаетесь вообще ни в чем, или только в серебряных поверхностях? — Ни в чем. — Но при этом глаза вас видят... А магия, наоборот, слепа, как я уже убедился... Прекрасная задачка и вызов моим знаниям. Скажи, ты хотел бы себя увидеть в зеркале? — Я видел себя на портрете. Очень и очень давно. Так что мне вправду любопытно, каким стал. И да, мне тоже интересно, удастся ли тебе преодолеть эту нашу природу. — Конечно, можно было бы спроецировать мои воспоминания о тебе на водную поверхность, но это слишком просто. Самой проблемы это не решит: чтобы ты увидел себя, всегда нужно иметь под рукой мага-ассистента. Хм... Глаз... Живое устройство. А затем — гидромантия... — Аваллак’х встал с мраморной ступеньки, на которой сидел, и подошел к крупной друзе хрусталя. — Песок состоит из мельчайших частиц кварца, а при температурной обработке мы изготавливаем из него чистейшее и прозрачное стекло... Руки эльфа ярко засветились. Он взялся ими за крупный кристалл, отламывая, и после начал сминать в ладонях. Прозрачный камень потек крупными слезами, словно тающий лед. Капли поднимались вверх в воздух, сливались в струйки и принимали форму плоского прямоугольного сосуда. На его грани уже отображалось блеклое лицо мага. — Хм... Кажется, я немного понимаю, что и как ты хочешь сделать. — Даже так? Что ж, я внимательно слушаю, — кивнул Аваллак’х, продолжая перерабатывать хрусталь. Похоже, это было чем-то рутинным, не требующим особой сосредоточенности. — Хрусталь содержит некое вещество... Силициум. Я читал, что тонкая пластинка силициума меняет некоторые свои характеристики, когда на нее падает свет. Металлическая подложка уловит эти изменения и передаст... Ты хочешь с его помощью сымитировать работу глаза? Ту его часть, которая реагирует на свет, преобразует в сигналы и по нерву отсылает в мозг, который потом собирает эту картинку? Эльф с неподдельным интересом посмотрел на него. Улыбнулся. И ответил: — Ты говоришь о... слишком сложном способе. Есть путь проще. Если ты не знал, то хрусталь также используется для того, чтобы увидеть происходящее на расстоянии. — Но магия, как ты заметил, слепа. Ни ясновидение, ни сканирование, ни даже мегаскопы не увидят. — Терпение, немного терпения. В целом — да, я попытаюсь сымитировать работу глаза, пользуясь свойствами хрусталя, но не настолько сложным способом, как ты описал. А сейчас все же попрошу не отвлекать меня в очень ответственный момент. Хрустальный прямоугольник размером в пару ладоней застыл в воздухе, и в верхней части появилась небольшая и округлая выпуклость. Она какое-то время меняла свой цвет, словно перебирая все существующие оттенки, и потом снова вернула прозрачность. Аваллак’х негромко произнес несколько слов заклинания, раздавшиеся невнятным эхом, и плоский сосуд наполнился водой, вытащенной, видимо, откуда-то из-под земли или вовсе из воздуха. А после он и вовсе сплавил края, навсегда закрывая воду внутри. — Хмм... Пожалуй, теперь можно попробовать, — подержав это «зеркало» перед собой и удовлетворенно кивнув, эльф передал его в руки вампира. — Только не спеши, нужно подождать некоторое время, пока изображение сформируется. Он с готовностью кивнул, по-детски не сдерживая волнения и кусая губу. Приподнял «зеркало», пытаясь расположить напротив лица. Как и ожидал, оно отразило то, что находилось позади него — даже обернулся, чтобы доподлинно убедиться, что это те самые статуи. Когда же глаза вновь вернулись к хрустальной поверхности, от неожиданности он отпрянул, но рефлекторно сжал пальцы, чтобы не уронить такой драгоценный предмет. Повертел головой, нахмурился, поднял брови, убеждаясь, что изображение действительно повторяет его действия, и что это действительно он. Было что-то очень странное... После того, как ткнул пальцем в скулу, он понял, в чем дело. Если обычное зеркало превращало левую сторону в правую, то это было еще и словно «вывернутым» зеркалом. Палец показался не на той стороне лица. Впрочем, наверно, это неудивительно, если Аваллак’х говорил о глазе. Та выпуклость сверху будто и есть глаз, и вода показывает то, что она видит. — Изображение... Так и должно быть, да? Перевернутое, не как в зеркале, — чуть осипшим голосом спросил он и наконец-то оторвался от разглядывания себя. Эльф с довольной и с привычно снисходительной улыбкой наблюдал за ним. На вопрос удивленно приподнял бровь, а потом в досаде шикнул. — Какая глупая оплошность с моей стороны. Сейчас поправлю. — Аваллак’х протянул руку к «зеркалу», и то отозвалось вибрацией. Изображение дернулось и повернулось нужной стороной. — Как тебе? Нравится свое лицо? — Непривычно, — честно признался он. — Меня как будто стало в два раза больше. Словно я здесь, — ладонью хлопнул по мраморной ступеньке, — и одновременно на шаг от себя в стороне. Немного... неприятное ощущение. Зато я понял... — Что? — Понял, почему говорили, что у меня глаза матери. Думал, это комплимент, но... И вправду цвет такой же. А у отца они черные, как антрацитовый уголь. Аваллак’х не сдержал смешок. — Что ж, тогда смотри почаще на свое лицо. Думаю, неприятные ощущения вскоре уйдут, когда привыкнешь к его виду. — Почаще? Правильно ли понимаю, что это «зеркало» — еще один подарок? — Мне нравится беседа. Хотелось бы продолжить и спросить еще кое о чем. А потом, напоследок, мне придется хорошенько потрудиться над твоим инструментом — понадобится другая магия, посильнее. Это была лишь обычная трансформация. Так на чем мы остановились? Ах да. Пугливые люди. Искусство. И знания. Ты говорил, что люди боятся из-за незнания, но я не вижу смысла им объяснять что-либо. Они по своей природе хоть и назойливо любопытны, но не стремятся к знанию. Их устраивает поверхностное суждение о предмете, так, лишь утоляющее голодное любопытство, не требующее усилий, легкое и доступное. Им лень углубиться, потому как жизнь их слишком коротка. Они заняты выживанием, удовлетворением своих сиюминутных потребностей, а не усердным изучением чего-либо. Им это совсем не нужно. Так что сколько бы ты ни говорил им, что вампиры — не какие-то монстры, а разумный вид, имеющий свои интересы, люди все равно не поймут этого. Их ограниченное и эгоистичное мышление не позволит допустить, что есть кто-то если не превосходящий, так хотя бы равный им. Разве вас не задевает то, что приходится скрывать свою природу, притворяться людьми? А что насчет унизительных предрассудков и суеверий? Почему вы смиряетесь с ненавистью? Почему довольствуетесь столь малым компромиссом? Он пожал плечами и с сожалением отложил «зеркало» в сторону. — Из всех людей ведьмаки, пожалуй, имеют более-менее реальное представление дел. Правда, порой их взгляд застилается жадностью или принципиальной упертостью. Впрочем, я бы сказал, это в какой-то степени наше заслуженное наказание за жестокость и несдержанность. Мы несем коллективную ответственность за некоторых дегенератов, которые портят общую репутацию. Это достаточно... неприятно, — он скривился, показывая острые зубы. — Что касается остальных аспектов, к примеру, гордости... Да, соглашусь, со стороны может казаться, что это унизительно — прятаться и притворяться. Да, некоторые из нас тоже так думают — и, между прочим, подобных взглядов придерживаются чаще всего те, кто не брезгует людской кровью... Если ты наблюдал за хищными животными, то, должно быть, знаешь, что самый удачливый хищник показывается своей жертве лишь перед ее смертью. Конечно, мы отдалились от звериных повадок, но эволюционно это стало частью психики и менталитета. Поэтому я не вижу ничего страшного в том, что мне приходится притворяться человеком, чтобы ходить среди них. — А тебе не хотелось... Открыто заявить о себе? Сказать, что ты — вампир, и не получить в ответ вопли ужаса и ненависть? — Хм... Зачем? Что это мне даст? К тому же, мы пришли к общему консенсусу, что люди никогда не примут «чужаков» в свою группу. Они даже не принимают таких же людей, если те чем-то отличаются от большинства. Чародеев и алхимиков недолюбливают — слишком умные. Соседей из близлежащих королевств тоже не слишком любят и высмеивают незнакомые обычаи и языки. Даже не жалуют друг друга жители одного города: богатые и бедные, купцы и ремесленники... Хотя, это будет интересный эксперимент. Если бы я прошелся среди людей, допустим, бардом, то приняли бы они меня? — Думаю, это будет немного некорректный эксперимент. Ты ведь не сможешь открыто сказать о своей видовой принадлежности? — Не смогу, верно. Нам запрещено раскрывать свою личность людям. Мы придерживаемся стратегии наблюдателей. В какой-то степени нам на руку конфликт между людьми и Старшими расами. Впрочем, уверен, если бы этот мир заполняли только представители одного разумного вида, они все равно бы нашли повод для конфликтов. Это достаточно... естественно для природы: конкуренция между группами своих и чужих за ресурсы и выживание. Возвращаясь к сути конфликта... Пока кто-то занят войнами друг с другом, на нас никто не обращает внимания. — То есть вы предпочли просто сдаться? Уступить другим главную роль в этом мире? — А что понимается под словом «сдаться»? Мы не загнаны в резервации, мы не платим никакую дань, нас никто не преследует и не убивает. К тому же, далеко не каждый вампир живет среди людей. Много тех, кому милы безлюдные места, куда никакой чужак не сунется из-за опасностей на каждом шагу. Есть и те, кто лет за двести скопил приличное состояние и живет среди людей на правах аристократии. А есть такие, как я — любопытствующие скитальцы. Нас несет дорожным ветром, потому как интересно наблюдать за теми, кто от нас отличается. Более того, мы считаем, что вскоре нам выпадет неплохой шанс разом занять все уютные ниши... — интригующе улыбнулся он. — Что ты имеешь в виду? Или это какой-то секрет? — заговорил Аваллак’х, очнувшись от раздумий. — Никакого секрета. Когда двери назад закрылись, наша элита начала изучать этот мир, в котором все мы застряли. Наблюдения за звездами, солнцем и луной позволили вычислить наклон сферы, а также период изменения этого наклона. Наблюдали за солнцем многие годы, что позволило отследить периоды, во время которых оно то светит ярче, то слабее. Все вместе позволило утверждать, что через... Примерно три тысячелетия огромная часть этой сферы покроется льдом, который уничтожит большую часть живых организмов... — Tedd Deireadh. Час Конца. Я знаю, — губы эльфа дрогнули в улыбке, похожей на снисходительную. — Меня не удивишь Белым Хладом. — Конечно, — он улыбнулся совсем в тон магу. — Я не ставил это целью. Подробности в виде... хмм... тех, кто поселится в опустевших домах... конечно же, мы не можем предсказать, потому как магией пророчества не владеем... Важен сам факт, что и когда произойдет. И без наших стараний больше половины сферы опустеет. Мы останемся даже когда солнце начнет гаснуть. Так скажи мне, Знающий, куда нам спешить? Зачем выцарапывать каждую пядь земли из чужих рук, если весь Континент, каждая его тропинка и так принадлежит нам? Зачем убивать за право жить, если нас вообще не замечают? Зачем мстить за глупые и дремучие сказочки суеверных людей? Зачем вообще нам воевать за место под... луной? __________________________ С именем вышло весело. У меня тут финал истории, а я ни малейшего понятия не имею, как зовут персонажа! Придумывать пришлось почти что в самый последний момент. В принципе Вьюрку даже не нужно было имя, но ради этой единственной фразы пришлось хорошенько пошевелить мозгами, чтоб получилось очень-очень канонично (и оно таки получилось!). Но это длинная, орная и вряд ли кому нужная кулстори с настоящим лингвистическим исследованием вампирских имен. Расскажу в комментариях к главе, если попросите и если будет интересно узнать. Эквиритмичный перевод песни с испанского сделала Ирэн ака Аэлирэнн, а сама песня вот: Marwán — «La Ecuación». Там заменили всего пару слов, чтобы лучше легло по смыслу. Голос исполнителя, кстати, снова попал в тот диапазон, который я вижу у Вьюрка. А еще там прекрасная гитара в дуэте с фортепиано. Очень рекомендую. Надрывная песня, просто до слез. А кто понял, о чем Вьюрок заикнулся, когда обсуждали «зеркало», тот большой молодец. Спасибо, что уделили время этой истории, и буду очень рада отклику. Я вложила очень много сил и частичку души в эту работу.