***
Перед закатом бард вышел из города, пока не закрылись ворота, и направился вдоль Застенья. Неприглядное место, совсем не похожее на городские кварталы. Словно деревеньки скучковались вдоль речного русла, что окружало город наподобие защитного рва. Поодаль от жилых мест стояли телеги и крытые постройки на колесах, наподобие легких домиков. Бродячие циркачи. У них же он и заночевал, когда вчера вовремя не попал в город. Торопиться же некуда, верно? Слух уловил тихий шорох ветки над головой, но бард усилием воли сдержал себя, не поднял голову. За спиной вскоре кто-то спрыгнул на землю и хрипло пророкотал: — Seastan! — Чтоб тебя, Аэгар! — бард вздрогнул, выронил из рук сумку и обернулся. — Шутка, повторенная дважды — плохая шутка. А уж трижды… — Прости, не мог сдержаться. Видел бы ты свое испуганное лицо. Ну что, подводит тебя музыкальный слух? — хмыкнул черноволосый эльф с перемазанным белой краской лицом. Темные вертикальные полосы от лба до подбородка придавали ему грозный вид. Эльф наклонился к сумке и закинул себе на плечо. — Давай помогу донести. — Да там особо и нечего нести, к сожалению. Заработал я немного, но мясо, репу и чуток ржаного хлеба удалось купить. — Значит, сегодня с голоду не помрем. Жизнь удалась, — сказал Аэгар, направляясь быстрым и легким шагом в сторону стоянки и разожженного костра. — Что решил? Выступишь вместо нашего лютниста? — Почему бы и нет. Порепетируем хорошенько, чтоб не вразнобой звучало, и сыграю с вами на этой ледовой ярмарке. Сам же знаешь, что я люблю быстрый темп. — О чем и речь веду. Мало того, что местные музыканты не опускаются до нас, циркачей, так и играют слезливую нудятину. А нам нужно бодрое, веселое, стремительное, энергичное. Иначе публика заскучает. — Кстати, я еще трав прикупил, чтобы отек снять. Вы бы все-таки показали Галарра хоть знахарке какой-нибудь… Сломанная рука у музыканта — это не шутки. — Знаю, taedh, знаю. Благодарю за заботу, но у нас есть кому лечить. Знания есть, а вот травы… Небогатые у нас запасы, — вздохнул Аэгар, подходя к костру. — Elderan, sor’caen! Сегодня похлебка будет с мясом, а не с рыбой! А куда Вальдо подевался? …Бард сидел в стороне и записывал мелодию угольной пастой на купленной задешево бумаге из вываренных тряпок. Временами посматривал на то, как у костра и на стоянке кипит жизнь посреди наступавшей ночи. Рослые и сильные эльфы, на полголовы, а то и на целую голову выше его самого, и так не обиженного ростом, кололи дрова и чинили упряжь. Грациозные и гибкие полуэльфки (а может, кто-то и вовсе чистокровные Seidhe) чистили что-то из цирковых атрибутов и украшали костюмы. Несколько ловких и веселых низушков занимались приготовлением еды, и аппетитный запах дразнил нюх… — Чего ты глаза свои гробишь, taedh? Запасные в кошельке носишь, что ли? — хмыкнул Вальдо, проходя мимо него. — Да мне все видно, вот, костер же, — бард кивнул в сторону огня, возле которого кашеварили низушки. Груда ящиков, на которой он сидел и опирался спиной, отчасти прикрывала своей тенью. — Тебя Аэгар искал. — Знаю-знаю. Мы уже переговорили, — кивнул эльф в узорчатом дублете, частично скрытом под облезшей меховой курткой, и присел рядом. — Спасибо тебе за помощь. — Не стоит благодарности. Вы меня вчера тоже приютили, а я привык добром на добро отвечать. Вальдо сдвинул яркую шапку морковного цвета и начал аккуратно массировать покрасневшие от мороза кончики острых ушей. — А злом на зло тоже отвечаешь? — улыбнулся эльф, вспоминая поговорку. Бард оторвался от записей и задумчиво посмотрел на него поверх листа: — Смотря на какое зло… Обычно — нет. Но на память я не жалуюсь. — У нас тоже хорошая память. Помяни мое слово, taedh, тот урод из Храмовой стражи, что сломал руку Галарру, еще получит свое… — Не сомневаюсь в этом. Но так ли это оправданно, если хорошенько подумать? Людям только дай повод, чтоб сильнее озлобиться. Не боитесь, что вас погонят взашей из города? — О, насчет этого не беспокойся, все будет тихо-мирно и законно, — Вальдо широко улыбнулся, показывая ровные и небольшие, аккуратные зубы, из которых ни один не выделялся клыком, как это бывает у людей. — К слову… А ты хорошо знаешь Аэгара? Как вы познакомились? Бард вздохнул и отложил перо и баночку с угольной пастой. Размял пальцы, изображая, будто они тоже подмерзли, подышал на них. — Да не то чтобы хорошо знаю… Мы всего раз встретились, под самое лето, аккурат перед Второй Северной войной. Спел пару песен, спросил дорогу… Так и разошлись потом, — немного туманно пояснил бард, опуская очень интересный контекст встречи. — Но было приятно узнать, что меня помнят спустя столько лет. Даже вот, порекомендовали на замену... Вальдо хмыкнул, довольный ответом, и склонился к уху барда, тихо напевая: — Elaine va faill, elaine va faill, elaine va faill, faill, faill! С веселой улыбкой эльф выпрямился и пошел к небольшому домику на колесах, где находился Галарр. Бард проводил его взглядом, пряча такую же улыбку, когда услышал от него слова своей песни. Не говорить же каждому встречному, пусть и эльфу, что Аэгар был в то время скоя’таэлем, да еще состоял в отряде тогда еще не слишком знаменитого Иорвета? И что встретились они близ руин Шаэрраведда, где цвели белые розы. Болтунов эльфы не слишком любят… Правда, с каких пор и почему Аэгар стал циркачом, бард не знал, да и спрашивать не собирался. А вот Вальдо наверняка должен знать, каким лихим ветром занесло к нему партизана. Беличьи замашки Аэгар так и не оставил: как тогда у Шаэрраведда остановил его стрелой с дерева (и спасибо, что в землю у ног), так и тут на ветвях сидит и пугает всех тех, кто не из циркачей подходит к стоянке. Напугал вчера, напугал и сегодня. Зато встреча радостная вышла, когда эльф узнал старого знакомца, а бард наконец-то узнал его имя.***
— Болье! Где Болье, черт дери? — громко вопрошал строгий женский голос на конце ярмарки. — Он до сих пор не явился? До полудня всего два часа осталось! — Ищем, ищем! Да только он наверняка опять где-то пьяный спит! Его дома нет! Что делать, мадам Ирэн? Замена? — Абеляр занят на другой роли, — женщина поправила выбившиеся из прически каштановые волосы, которые удерживались бронзовой диадемкой со стекляшками. Шерстяной шарф и накидка плохо сочетались с вычурным платьем со множеством рюшей, но хорошо грели горло и грудь. А нежные, пастельного оттенка, юбки платья и вовсе подняты повыше и аккуратно перевязаны шнурами. Из-под юбок выглядывали крепкие сапоги выше колен. Осторожные шаги на удивление гневно месили снежную кашу. — Если Болье не явится, я вытащу на сцену билетера! Терять нам нечего. Он и так каждую репетицию слышит все роли по десятки раз! Пусть повторит роль про́клятого рыцаря. Ей-ей, со своим вечным насморком, чихами и показной интеллигентностью он куда потешнее пьяного Болье! — Тотчас же передам! — Какие-то сложности, мадам Ирэн? Ох простите, ваше великолепное величество! Доброго дня. — Добрым он будет, если Болье соизволит прийти, маэстро Лютик, — женщина сухо кивнула на комплимент, сделанный с шутливым низким поклоном, и достала из-под задранной юбки фляжку. Та хранилась в небольшой сумке, закрепленной на теплых стеганых штанах. Вопреки всем домыслам, во фляжку налит был не алкоголь, а травяной отвар с медом. — Тьфу ты, остыло уже. — Может, принести вам горяченького? — учтиво предложил бард. — Маэстро Лютик, если вы хотите увидеться с Присциллой, то она в костюмерной. А костюмерная — вон там. Если не боитесь, что вас с визгом вытолкнут вон, то идите. — А… ну я… Я не ради этого пришел, — немного стушевался Лютик. — А ради искусства. И мне хочется посмотреть на закулисье, все эти хлопоты, приготовления… Ностальгией по молодости отдает, знаете ли. — То есть ты пришел не ради меня? — раздался позади красивый и высокий голос с хорошим резонансом. Рокочущая «р» отчетливо раздавалась с каким-то шармом. — А… кхм… Душенька моя! Как я рад тебя видеть! — с лучезарной улыбкой Лютик обернулся. Мадам Ирэн устало глянула на парочку и зашагала к костюмерной. — Раз хочется ностальгировать, я пойду, пожалуй, прогуляюсь, пока время еще есть, — девушка с не на шутку холодным лицом прошла мимо Лютика, небрежно кивнув в знак приветствия. Барду не осталось ничего, как поспешить вслед за гордой красавицей с золотыми волосами. Принцесса, что еще скажешь. — Ах, ты разбиваешь мне сердце! — патетично воскликнул он, прикладывая руку к груди. — Тебе его разбивают по десять раз на дню. И не только я, — безжалостно продолжала Присцилла красивым грудным голосом, едва сдерживая улыбку. — Но так и быть, карамельная птичка или сахарный цветок исправят твою оплошность. …Яблоко в карамели, орешки с медом, сахарная розочка — любой каприз знаменитой актрисы и певицы Лютик исполнял с охотой. Он не замолкал ни на минуту, повествуя о своих приключениях с Геральтом, где обязательно показывал себя с героической стороны и спасал друга-ведьмака. Присцилла щурила глаза, улыбалась, но на такие выдумки не покупалась и слушала вполуха, поддерживая разговор ничего не значащими фразами. Вокруг было куда интереснее, ведь они приближались к тому краю ярмарки, который заняла труппа бродячих циркачей. Те договорились с театром на разное время выступлений, чтобы не мешать друг другу зарабатывать. Поэтому сейчас, улучив свободное время, Присцилла решила посмотреть, что такого интересного и красивого циркачи показывают. Артистка зааплодировала, остановившись у лежащих на льду бочек. На округлые бока каждой поставили по доске, и двое низушков балансировали на покачивающихся бочках, жонглируя яркими шариками. Тряпичные шарики, набитые песком или просто землей, перелетали от одного низушка к другому. — Прекрасно, прекрасно! Чудесно! — девушка широко улыбалась и сверкала голубыми глазами, словно позабыв о сопровождающем ее кавалере. — Позволите вашу ручку, мазель? — пропищал еще один низушек, подскочив к новоприбывшим зрителям. Присцилла со смешком протянула руку, не понимая, что от нее хотят, но предвкушая что-то интересное. — Оп! — низушек быстро провел вдоль ее рукава... и внезапно в его пальцах оказался небольшой цветок из оранжевой ленточки. — Подарок, мазель. — Красивый! Спасибо! Низушек добродушно хмыкнул и умчался дальше развлекать детей и молодых девушек, доставая цветы из рукавов зрителей, из-за своих ушей и черт еще знает откуда. Впереди же творилось что-то… невообразимое. Толпа шумела и волновалась, загораживала собой зрелище, слышался восторженный гул пополам со вскриками. Музыка часто заглушалась голосами людей, но сквозь них порой прорывался быстрый стук по чему-то деревянному, и звучала тонкая, звенящая мелодия на вроде бы цистре. [3] А над головами зрителей… мелькал огонь. — Не видно ничего, — пожаловалась Присцилла. Она быстро зашагала вдоль толпы, желая обогнуть людей и стать хотя бы со стороны музыкантов. Ей повезло: бочку поблизости люди не заметили, поглощенные зрелищем. Девушка резво вскочила на возвышение, благо ее мужские плундры [1] позволяли сделать такой трюк. Громкий возглас восхищения вырвался из певческого горла, ее тонкий голосок слился в общем шуме. На возвышении выступала короткостриженая эльфийка в черных, обтягивающих ноги, шоссах и такой же облегающей курточке. Она крутила тонкую длинную цепь, на концах которой горело что-то промасленное, и стремительно выписывала в воздухе огненные узоры. Гибкая и тоненькая фигурка девушки извивалась на фоне замерзшей и заснеженной реки. Эльфийка с выбеленным краской лицом прогибалась в спине и замирала в немыслимых позах, требующих больших усилий мышц живота, спины и бедер. Каким-то образом удерживала равновесие на одной ноге и продолжала крутить цепь, ни разу не сбившись. Ритмичная и стремительная музыка помогала ей в этом. Мотив какое-то время повторялся, прежде чем измениться на схожий, и переходы из одной позы в другую были завязаны на развитии мелодии. Оторвать взгляд от огненной танцовщицы и посмотреть, кто играет, Присцилла никак не могла. Она стояла на бочке, забыв о недоеденном яблоке с карамелью в одной руке и с оранжевым цветочком от низушка в другой. Цепи начали догорать, и эльфийка бросила их в длинный ящик со снегом. Сделала грациозное колесо, перешедшее в глубокий поклон, и молча раскланялась, так как запыхалась и не могла говорить. — Приходите вечером, когда стемнеет! Огонь во тьме разгорится ярче! — раздался приятный мужской голос, и еще один высокий и стройный… наверно, тоже эльф, ведь людей «нелюдская труппа» не слишком жалует, подошел к циркачке и присоединился к поклонам. Один из трех музыкантов, и на его шее висела какая-то крупная разновидность лютни или цистры. Присцилла невольно поежилась. Эти двое выглядели почти как близнецы в своих похожих черных нарядах. Еще большее сходство придавали пугающе выбеленные лица с черными пятнами у глаз. Единственная разница — мужчина был более нарядным, но и так понятно: разные длинные ленты, пышные рукава и головной убор мешали бы эльфийке размахивать горящей цепью. Подзавитые черные кудри, смазанные жиром для блеска, растрепались, падая на плечи мужчины из-под цирковой шапки с длинными хвостами. Эльфийка, напротив, очень коротко стригла такие же смоляные волосы, и жиром смазала для того, чтобы они слиплись и не лезли в глаза. — Вы всегда можете отплатить звонкой монетой за ваше веселье и наши старания! — Мужчина зашагал вдоль толпы, собирая деньги из первых рядов. — И помните! Берегите свои кошельки и не доверяйте никому, кроме наших артистов!***
Присцилла безжалостно и жестоко ускользнула от своего поклонника, когда закончилась комедия, где выступала в интерлюдиях, музицируя и повествуя о событиях пьесы веселыми куплетами. Ее интересовали циркачи и огненный танец, но пока было светло. — Помните, люди добрые! Пламя это никогда не угаснет! Ибо во зле никогда не будет недостатка! Гоните огнем прочь тьму неведения, выжигайте из сердца пороки! Не пробуждайте нечистые мысли, отриньте ложь и колдовские уловки! Скромность — высшая добродетель, не гонитесь за сиюминутными прихотями, ибо все злато и счастье преходяще! Благообразный мужчина с приятным лицом возвышался над толпой. Длинноватые темно-русые волосы и бородка на лице придавали ему какое-то особое… нет, не очарование, но что-то… У Присциллы всплыл образ отца из детских воспоминаний. Добрый взгляд, ласковая улыбка, но чуть нахмуренные брови заставляли чувствовать стыд и вину за шалость и непослушание. Спокойный и красивый голос вливался в уши, привлекал, заставлял внимать, затаив дыхание. Не было в нем визгливых ноток и высокомерного тона, что частенько отвращало от других проповедей седобородых стариков в красно-белых рясах. Напротив, длинный его плащ отличался коричневым тоном выделанной кожи. Кажется, что-то похожее носят какие-то там охотники. Их учредили недавно, и занимались они, кажется, какими-то расследованиями. Мужчина смотрел на толпу, и хотелось смотреть в ответ, в гипнотически притягательные глаза, внимать каждому слову, от которого щемило сердце и выступали слезы. — Всякий, кто насмехается над поучениями и попирает заветы, упорствует в своих заблуждениях и творит зло, поклоняется ложным богам и чародействует, однажды встретится с Огнем. Помните, люди добрые, огонь не только согревает в зиму и печет хлеб, не только гонит страхи и ночных тварей, но и способен он стать карающим пожаром! И пред огнем сим не устоит ни богач, ни силач. Не обманет его хитрая колдунья и не очарует падшая женщина. Все равны пред ним! Обратитесь к своей совести, живите по законам Вечного Огня, откройте сердца свои, внемлите моим словам, ибо близится расплата за грехи и преступления… Взгляд остановился на ней, хорошо заметной мужской одеждой из ярких, контрастных тканей — оранжевой, красной, голубой — и внезапно стал колючим. По спине Присциллы пробежались мурашки, голова закружилась, нахлынул подсознательный, необъяснимый, первобытный страх, от которого цепенело тело. Можно было лишь молча наблюдать, не в состоянии препятствовать и сопротивляться. Она — жертва. Она — загнанная лань, и волчьи клыки сейчас вопьются в ее шею… Кто-то больно ударил ее в бок, отгоняя морок. Присцилла поморщилась, оглянулась и… замерла с застрявшим вскриком, с трудом глотая морозный воздух. — Тьфу ты! Напугал! — наконец-то ей удалось возмутиться. — Squaess me, elaine beanna. С вами все хорошо? Вы как-то странно замерли… Перед ней стоял тот самый белолицый менестрель в черных одеждах. Сердце затрепетало от испуга, оживляя онемевшее от слов проповеди тело. Она сначала хотела возмутиться, сказать что-то в духе «смотри, куда идешь», но тот так вежливо говорил с ней на Старшей Речи и даже сделал комплимент… — Спасибо, все хорошо, — кивнула Присцилла, поправляя золотистые прядки с привычным кокетством. Она отошла от столпившихся людей, возле которых замерла, услышав проповедь. — Я как раз искала кого-то из труппы… Когда будет огненный танец? — Позже, elaine beanna, позже. Когда совсем стемнеет. Но сейчас, совсем скоро, будет очень интересное выступление! Опасная игра со смертью! Губы дрогнули в улыбке, но даже за зловещим гримом она казалась приветливой. Присцилла неприлично (по мнению проповедников) пялилась на высокого мужчину (тем более эльфской крови!). Точнее, пялилась на его выбеленное лицо с черными акцентами, считывая каждый посыл театрального образа. [2] Вот подведенные черным веки и вертикальная полоска через каждый глаз — словно щели в форме ромба. Неподвижное, безразличное лицо, словно мертвое. Но прорывались живые глаза сквозь эту выбеленную стену, которой будто отгораживался ото всех. Светлые, серо-голубые глаза смотрели на мир, наблюдали за ним сквозь пробитые в стене щели. А линии этих щелей, выходящие вниз к скулам, смазаны, словно их орошали слезы. И широкая улыбка, намалеванная черным на губах, выведенная аж на щеки изогнутой тонкой линией, выглядела фальшивой на фоне такого печального посыла во всем. На первый взгляд — пугающе-отталкивающий грим, но если присмотреться… что-то было в нем привлекательное, эстетичное, как у хрупкой фарфоровой статуэтки. «Трагично. Извечная тема актеров: как, надевая маску какой-либо роли, не потерять в итоге самого себя… А сам его образ… одиночества? Аллегория ранимого сердца, которое прячет за броней безразличия? Или это тоже роль: надетая на маску еще одна маска для создания нужного образа?» — Игра со смертью? — улыбнулась Присцилла, сумев отвести взгляд в сторону. — Право же, звучит интригующе. Только наслышана я о том, что под ней подразумевается. — Так если наслышаны, то наверняка знаете, какое мастерство требуется для таких трюков! — Верно заметили! Показывайте дорогу! Посмотрим на игру! Мужчина зашагал пружинистыми шагами, ведя за собой. С его высоким ростом ноги казались длинными, а почти новые штаны из черной кожи придавали еще больше стройности их силуэту. С таким телом точно эльф или полуэльф, но за черными волосами не видно ушей. На ходу он наигрывал громкую мелодию на большом инструменте необычной формы. Яркий цветок из атласной ленты багровел на голове грифа и выписывал дуги от движения инструмента. Менестрель раскачивал головой под ритм, водил плечами, и три длинных тряпичных хвоста цирковой черной шапки-колпака колыхались, перекинутые на спину. Он не был целиком в черной одежде, помимо загримированного лица белел и необычный воротник, похожий на накидку или пелерину. Широкие полосы плотной ткани обвили шею и плечи, сшитые вместе лишь у горла. Как длинные лохмотья, они свободно свисали до бедер и развевались от ветра и шагов. Внизу полосы заострялись, и на треугольных концах грузиками висели медные бубенцы. Более узкие ленты шли вдоль рук и собирались на запястьях, словно просторные модные рукава с многочисленными прорезями. Сквозь белые ленты виднелись черные рукава кожаной куртки. Гибкое, здоровое, крепкое и стройное, точеное тело, подчеркнутое темной и облегающей одеждой, привлекало девичий взгляд. Вызывающе, провокационно, возмутительно! В голове Присциллы сами собой возникали красочные пародии на жрецов: как бы они изливались желчью и бранью на циркачей и менестрелей в подобных костюмах? В них удобно двигаться, ничто не стесняет движений для акробатических трюков и танцев, но — разврат, побуждающий мужчин и женщин греховно вожделеть тела артистов. Все они — служители темных, злых сил, совратители сердец и умов. Их музыкальное и актерское колдовство заставляет забыть о чистоте души, погружает во грех. Радость и смех — это преступление, празднество губит душу. Ведь следует постоянно жить в страхе и покаянии перед истинным богом — карающим огнем, сжигающим порок. Празднество — это отвратительное торжество безбедной жизни в удовольствии и счастье, а страдания — высшее благо, ибо закаляет души, как холодная вода закаляет раскаленный меч. И это говорят обрюзгшие жрецы, жиреющие на пожертвованные деньги… Но Присцилла, как актриса и певица, догадывалась, в чем заключен их истинный конфликт со жрецами. Комедии, высмеивающие несправедливость, людскую глупость, ханжество и лицемерие, или трагедии, заставляющие истово рыдать, сопереживать и уходить после выступления с облегчением на сердце и надеждой на лучшее — все это вправду умение, мастерство, талант воздействовать на людские души или разум, кому какое название ближе по мировоззрению. А кто владеет душами и умами, тот и обладает властью над людьми. Баллады и пьесы куда успешнее завоевывают сердца, чем проповеди с предостережением божественной кары. Слова песен не менее, чем проповеди, богаты на метафоры и яркие образы, сильнее разят и быстрее разносятся. Но самое важное, искусство — это свобода духа, бунтарская непреклонность, которую не сковать страхом, это вызов всем ханжеским приличиям общества и лживому лицемерию. Способность неустрашимо стоять лицом к лицу перед неудачей и иронизировать над собой. Способность смело выражать свои мысли перед публикой и говорить правду в лицо, когда правила вежливости и уважения, преклонения перед авторитетами заставляют молчать и увиливать от ответа, или льстиво лгать. Ведь порой возмущение и протест недопустимы, а подчас и угрожают благосостоянию говорящего. Тогда как жрецы лишают этой свободы, запрещают искусство, запугивают, осуждают за творческие порывы души. И устрашенные люди несут им деньги, чтобы якобы добрыми пожертвованиями откупиться от кары. А уж тем более презренны актрисы и певицы, ведь жрецы равняют их с блудливыми и продажными распутницами. Не подобает женщине заниматься чем-либо, кроме как слушаться мужа, не подобает носить бесстыдные штаны, из-за чего виден силуэт ног, не скрытый бесформенной юбкой. Разврат! А уж как развратны плундры и чулки для самих мужчин! Распутники! Все грешные распутники! …Громкий свист и рукоплескания, крики и быстрая дробь тамбурина встретили их на подходе к помосту. Огромное колесо, больше похожее на круглый щит, возвышалось на нем. На сцене горели особым образом расположенные факелы и костерки, чтобы избежать ненужных теней. Эльфийка, тонкая и гибкая, как ветка ивы, танцевала на фоне светлого щита в том же черном костюме. Нет, все-таки не та, что танцевала с огненной цепью: у этой волосы светлее и длиннее, раз завязаны в прочную баранку на затылке. Высокий плечистый эльф стоял в десятке шагов или немного меньше. Он жонглировал ножами, одетый в длинную зеленую стегу, словно лесной разбойник-скоя’таэль. И лицо его разукрашено белыми и черными полосами под стать образу. Но когда Присцилла и менестрель подошли к первым рядам возле бокового края помоста, где было местечко для «своих», эльфы уже завершили прелюдию к номеру. Девушка застыла перед щитом в причудливой позе, изящно подогнув ногу и раскинув руки, словно ветви дерева. Эльф, напоследок скорчив зрителям страшную рожу, повернулся к ней… Глухой удар о дерево — и нож воткнулся в щит слева от бедра, затянутого в темную ткань. Языки огня ярко облизали сталь, показывая зрителям, где клинок. Еще удар — и нож угодил под согнутую и приподнятую ногу. Затем — чуть правее тонкой талии. Эльф почти не тратил время на прицеливание, удары ритмично следовали друг за другом, рисовали силуэт жертвы. Последние два ножа он поднял высоко над головой, показывая зрителям, и сделал танцевальный пируэт. Ножи одновременно вырвались из его рук, два удара почти слились в один, сталь заблестела у подмышек эльфийки. Присцилла жадно смотрела на зрелище, широко раскрыв глаза и не моргая. Она зажала себе рот, боясь любым звуком сбить эльфа, боясь заставить его промахнуться. Но тот совсем не обращал внимания на вопли публики и знай себе спокойно метал ножи. Эльфийка отошла от щита и протанцевала полукруг на сцене перед зрителями, пока ее напарник вытаскивал ножи из щита. Присцилла теперь не стала сдерживаться и запрыгала на месте, вскинула руки вверх, аплодируя и звонко визжа от восторга. Она раньше видела такие трюки, а уж фокус с яблоком на голове и стрелой стал известной байкой. Впрочем, справедливости ради, не каждая труппа имела меткого лучника, так что публика нечасто баловалась подобным зрелищем. Эльфийка застыла боком у щита и выгнула спину дугой, зачем-то сильно запрокидывая голову. Шея и плечи были соблазнительно приоткрыты вырезом одежды, несмотря на зимнюю погоду. Напарник грозно потряс сверкающими в свете огня ножами, зажатыми между пальцами, и повернулся к цели. Удар — и нож остановился у колена. Удар за ударом ножи поднимались вверх и уходили в сторону, словно лаская плоский живот, спину и небольшую грудь. Эльф остался с последним ножом. Скалясь на публику, он размахивал им, подзадоривал рыком опьяненную восторгом толпу или будто переругивался с ней. Финальное движение руки толпа пропустила — или заметила, но запоздало. Неверящий и испуганный крик, квинтэссенция напряжения выплеснулась единым воплем множества глоток. Сталь заблестела над горлом эльфийки, над ее длинной, жертвенно вытянутой, тонкой шеей. Эльф воздел руки к темнеющему небу и низко поклонился людям. Монеты посыпались в ящик. Присцилла дрожащими пальцами развязала шнурки кошеля и щедро поделилась своим заработком. Коленки предательски тряслись, ее бросило в жар и озноб одновременно. Но она с удовольствием заметила, как жрущий неподалеку от нее богатенький франт с приличным пузом тоже бросил несколько крон, ухмыляясь. И его проняло выступление. — Сейчас будет очень весело, — раздался над ее ухом голос. Присцилла от неожиданности вздрогнула, отпрянула чуть ли не прыжком: она и думать забыла о менестреле, настолько зрелище ее увлекло. Расшатанные нервы давали о себе знать. Она даже коротко и неподобающе ругнулась, увидев поблизости пугающее белое лицо. — Да разве это мастерство?! — пропищал чей-то голосок, и на сцену выбежал низушек в цветастых одеждах из лоскутов. — Да всяк знает, что эльфы рождаются с ножами и стрелами! У них в крови ловкость! Прирожденный дар! Разве это справедливо?! Разве заслуживает восхищения факт, что медведь силен, а белка быстра и ловка?! А, уважаемая публика? Низушек потешно размахивал короткими руками в негодовании. Длинные рукава свекольного цвета бултыхались, словно флаги, привлекая внимание. Он пробежался мимо рослого эльфа и пнул в голень. Тот взвыл, ухватился за ушибленное место и запрыгал на одной ноге. Над толпой громко разнесся свист и хохот. — А ну-ка, разбойник, отдавай ножи! Я сейчас покажу, что значит настоящее мастерство! — низушек грозно подбоченился и пошел на эльфа, а тот отступал назад. — Не хотите поучаствовать? — вновь раздался над ее ухом голос менестреля. — Нужен зритель из толпы. Это абсолютно безопасно, уверяю. Никакого риска для жизни. А публика повеселится, увидев знаменитую певицу. — Эй, милсдари! Есть ли среди вас настоящий храбрец? — пронзительно выкрикнул низушек и потряс горстью ножей. Часть из них вывалилась на помост. Охая и держась за поясницу, низушек принялся собирать блестящие клинки. Публика смотрела с интересом, но желающих пока не находилось. То ли лень, то ли хотелось наблюдать, а не участвовать, то ли еще какая причина. Присцилла глянула на белое лицо с нарисованной улыбкой. В сумерках черная линия на губах и щеках становилась зловещей щелью. Напившись чуть ли не до беспамятства самыми разными эмоциями — восторгом, испугом, азартом — она запоздало и будто со стороны услышала свой же голос: — А давайте я! — О-о-о, мазель! Как неожиданно! Да-а, милдсари, какие ж из вас рыцари?! Опять вас женщина выручать будет? Эй, милсдари, надевайте тогда взамен фартуки и кухарьте! Ухват и скалку вам в руки! Вот она — еще одна Львица из Цинтры! Да-а, локоны золотые, как львиная грива! Прошу, мазель, прошу, пройдите к щиту! — выкрикивал низушек, суетливо бегая с поклонами у края помоста. Присцилла нервно и звонко смеялась, забираясь наверх с помощью сильной руки эльфа. — Эй, да это же Цираночка! — кто-то выкрикнул из толпы, узнав ее. — Та самая Цираночка, эй, люди! Присцилле не осталось ничего, кроме как раскланяться и сделать несколько реверансов в ответ на приветственные крики. Ей показалось, что позади мрачных и выцветших одежд мелькнуло яркое лилово-сливовое пятно, но в этот момент пришлось отвлечься и величественно прошествовать к щиту. Эльф вел ее, словно настоящий кавалер, протянув одну руку и заложив другую за спину. Присцилла подыграла и манерным жестом уложила ладонь поверх, изящно изогнула спину, а свободной рукой будто придерживала незримую юбку. Рядом с ним, высоченным и плечистым воином, она выглядела маленькой и хрупкой куколкой. — Поскольку мазель впервые участвует в подобном зрелище… — важно начал низушек и поднял указательный палец в поучающем жесте. — Да и сам я, признаться, впервые кидаю ножи… — Ножи метают, — зычно поправил его эльф. — Кидать ты будешь башмак в крысу! — Цыц! Глупец! Ты метаешь, а я кидаю! — не теряя важности, низушек продолжил: — В общем, все это происходит впервые для нас обоих! Так что лучше будет привязать мазель, чтоб случайно ручкой или ножкой не дрыгнула. Я буду страшно огорчен, если порежу такую красоту, пусть и не по своей вине! — Эй, вы там все очумели, что ли?! Присцилла! Эй, пустите меня! Ох, этот звучный тенор, в волнении переходящий на фальцет, она узнает из тысячи! К сцене пробился запыхавшийся лилово-сливовый силуэт. — Все хорошо, Лютик! — она помахала ему рукой. На щеках горел жаркий румянец. — Да-да! Заверяю, все будет совершенно безопасно для жизни и здоровья! — затараторил низушек. Лиловый силуэт в сомнениях замер у сцены, готовый запрыгнуть на помост в любой момент. — Но если мазель пожелает, она еще может отказаться и великодушно пощадить страдающее сердце своего кавалера безо всякого урона своей женской доблести! — Нет-нет! Давайте! — Присцилла упрямо прижалась к щиту спиной. Эльфийка в черном наряде вычурно поклонилась публике. С негромкими подсказками, слышными только им вдвоем, она застегнула ремни на запястьях, лодыжках и талии. Для этого пришлось расставить ноги и раскинуть руки. Присцилла едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться, когда услышала тихие слова. Ее плечи подрагивали от задавливаемого внутри груди хохота, но она старалась «держать лицо». — Это жутко страшно — видеть, как летят ножи! Дабы мазель не снились потом кошмары, завяжите ей глаза! — важно продолжал низушек. Эльфийка ободряюще кивнула, улыбаясь, и достала из кармана красную ленту. Повязка комично скособочилась, открывая правый глаз и позволяя видеть происходящее рядом. Зазвучала короткая россыпь аккордов. Похоже, белолицый менестрель подыграл на своем громком инструменте, но Присцилла не видела его завязанным глазом. Низкие звуки драматично разлились в морозном воздухе. — Ой, мамочки, как я боюсь! — трагично взвыл низушек. — Сейчас помру от страха! Хоть она и видела, что происходит на самом деле, но от удара рядом с боком Присцилла вздрогнула и дернула рукой, рефлекторно желая прикрыться. Ремень, по счастью, сдержал порыв. Толпа бушевала и орала, уже не в состоянии внятно хохотать. Низушек трагично застонал, закрыл глаза рукой и отвернулся, будто не желая видеть, как погибнет молодая красавица и польется кровь. Он махнул рукой и даже подпрыгнул, будто кидал изо всех сил. Стоящий поблизости эльф выхватил нож и комичными широкими шагами направился к щиту. Завершающим движением он криво воткнул лезвие в доски на целую ладонь дальше от бока девушки. Даже постучал кулаком по рукояти, чтоб нож не выпал из доски. Так, не слишком торопливо, с комичными ужимками, ходя туда-сюда, отбирая ножи у низушка, он воткнул их всех, очерчивая силуэт Присциллы. Она уже не сдерживалась и заливисто смеялась вместе с толпой. — Ну-ка выразите как следует свою благодарность непревзойденному мастерству этого низушка и храбрости мазели! — крикнул эльф, грозя публике кулаком, пока девушку отвязывали от щита. Призыв был услышан и осуществлен очень воодушевленно. Присцилла вежливо прикрывала ладонью свою слишком широкую улыбку, раскланивалась вместе с низушком и эльфийкой, пока эльф собирал ножи. И отчего-то Присцилле казалось, что образ лесного разбойника не просто так сочетается с редким умением. Когда ей помогли спрыгнуть с помоста прямо в объятия Лютика, зрелище продолжилось. — А теперь есть еще храбрецы? — вопрошал эльф, расхаживая по краю и невысоко подбрасывая один из ножей. Конечно, в этот раз желающих было намного больше. Но он лишь придирчиво косился и ехидно указывал другим ножом: — Ты слишком толстый, даже пика увязнет в твоем брюхе! Тебе не страшно, живот защитит! Неинтересно! — и толпа захохотала, ведь нож указывал на тощего парнишку. — А ты слишком старый, поди еще сердце от страха разорвется, не нужны мне обвинения! — и широкоплечий ремесленник в самом расцвете сил фыркнул в ответ. — Ты вообще ребенок, терпеть не могу малолетних засранцев… А, погоди, ты просто низенький, я перепутал, — и коренастого мужчину с седеющими усами похлопали по плечам хохочущие соседи. — Так, кого же выбрать?! Есть тут вообще настоящие герои? Эльф подошел к краю помоста и приставил ко лбу ладонь козырьком, рассматривая всю толпу. Его взгляд остановился на тройке мужчин из стражи в красно-белом. — О! Точно! Кому как не господам из Храмовой стражи показывать свою храбрость! Да и риска никакого, кираса защитит! — выкрикнул он. — Эй, милсдарь справа выглядит самым отважным! Соратники захмыкали и подпихнули выбранную жертву. Тот угрюмо отнекивался, но против воодушевленно свистящей и аплодирующей толпы ничего не мог сделать. Откажется — опозорится по самое не балуйся. Присцилла улыбалась и щурилась, пытаясь надеть на себя маску холодного безразличия рядом с Лютиком. Она понимала, что наверно неспроста менестрель предложил ей выйти на сцену перед этим стражником, но разгадать весь замысел пока не могла. А белолицего и след простыл, не спросить. Присцилла понимала, что засмеют стражника, если тот пойдет на попятную, ведь какая-то девка сама вызвалась перед ним, не зная ничего. Подставилась под ножи, не зная, что не будут их метать в нее. Но даже так, убедившись в мастерстве эльфа, она бы рискнула довериться ему, с удовольствием пощекотала бы себе нервишки опасностью. С хмурым лицом стражник поднялся на помост, исподлобья смотря на хищный оскал размалеванного эльфа-скоя’таэля. А толпа оживленно улюлюкала над новой жертвой, предвкушая интересное зрелище… Эльф собственноручно крепко привязал его к щиту, как и раньше ее саму. Надо же, мелькнула мысль, ее привязывала такая же девушка, выказывая приличия и не допустив, чтобы ее в беспомощном состоянии коснулся мужчина. Однако эльф добавил еще одну деталь: крепеж у головы, чтоб не смог повернуться. Интересно, зачем? Стиснутые зубы и затравленную ненависть во взгляде человека Присцилла видела с первых рядов, умело считывая настроения, как опытная певица и актриса. Но пьяная и раззадоренная толпа этого не замечала. Пребывала в уверенности, что все потехи ради, все для их удовольствия, и ничего страшного не случится. Но Присцилла хмурилась и лишь неодобрительно качала головой. Эльф издал громкий, воющий рык и развернулся лицом к щиту. Публика замерла в ожидании и любопытстве, что на этот раз учудят циркачи… А он просто взял и метнул нож. Прямо в голову. Лишь немногим выше бритой макушки, на которой так хорошо была бы видна кровь, если б промахнулся. Но нет — рука не подвела его. Стражник не сдержался и громко вскрикнул, тараща глаза и дергаясь всем телом. — Как можете видеть, никаких ран, — звонко произнесла эльфийка, проведя пасс рукой возле его головы. — Это был крик не боли, а неожиданности. С каждым бывает! Я тоже очень-очень боялась поначалу, уж поверьте! Поаплодируйте, подбодрите милсдаря! Толпа послушно засвистела, раздались выкрики: — Давай, не ссы! Вон, девки стоят спокойно! Рука у эльфяры верная! Да я б тоже под ножи встал и поплевывал бы! — Эй, сержант, давай, покажи нам пример! — улюлюкали его соратники. Похоже, неспроста они так воодушевились. Неужель старший по званию их третировал? Два ножа вонзились рядом с ушами. Намек на то, как люди режут эльфам их острые уши? И щит из светлых досок остался таким же чистым. Кираса защищала грудь и бока, но эльф целился ближе к рукам, прикрытым лишь полинявшей красно-белой стегой. Подмышки, запястья… А затем и бедра, тоже защищенные лишь толстыми слоями прошитой ткани. Эльф будто со вкусом и расстановкой метал ножи, медленно и неторопливо, заигрывал с толпой и нарочито целился сначала в одно место, а потом в другое. Люди смотрели на перекошенное лицо стражника и радостно вопили, отбивали себе ладони аплодисментами. Не каждый день удастся безнаказанно посмеяться над властью! Эльф поднял последний нож и раскланялся под свисты и улюлюканье. А потом быстро упал на одно колено и метнул снизу. Сталь яркой вспышкой вспорола воздух и вонзилась между ног жертвы. Дикий крик разнесся над замерзшей рекой. Толпа всполошилась. — Все в порядке! — эльф громко выкрикнул. — Смотрите сами! И он указал на стражника, которого уже отвязывала эльфийка. Приглядевшись к блеску между ног, можно заметить, что нож вонзился заметно ниже, и по освобождению мужчину ничего не удерживало пришпиленным. Он бессильно сполз на сцену, открывая совершенно чистый, такой же светлый и никаким красным не запачканный щит. А вот стеганые штаны начинали подозрительно темнеть на бедрах и заду, но видели это лишь первые ряды. Убедившись, что все в порядке, толпа засвистела и заорала, смеясь над стражником и пребывая в уверенности, что это подставное лицо, специально переодетое для насмешек над трусливыми власть имущими. Присцилла была уверена, что если б эльф сам освободил его, то обязательно бы огреб кулаком в лицо. Но прикрываться эльфийкой, подставлять ее под удар, который стражник желал, но не мог сделать публично... Он не мог ударить хрупкую девушку, пусть и с отвратительной, как многие считали, эльфийской кровью. Ведь тогда бы показал себя еще большим трусом, чем сейчас, едва пройдя испытание ножами. Присцилла молчала и испепеляла эльфа взглядом. Хотелось выкрикнуть, что это недостойное выступление, но душа металась в сомнениях. Коллег по сцене не хотелось подставлять, как и портить их вечер. Разве не она сама играла в пьесах, высмеивающих трусость, жадность и произвол выдуманных королей, имеющих слишком понятные искушенным зрителям отсылки на реальные личности? Или все вправду подстроено? Девушка молча зашагала прочь от сцены с испоганенным настроением, Лютик хвостом бросился за ней. Наверно, она лично выскажет этому напыщенному остроухому все претензии, когда закончится представление. Конечно, когда убедится, что это не было договоренностью. — Что такое, душенька моя? — Лютик приобнял ее за плечи. Присцилла вздрогнула, но не от прикосновения, а от того, что из сгустившихся сумерек неожиданно возник белолицый силуэт. Большой лакированный инструмент блестел от стоящих на треногах факелов. Ослепляющие огненные пятна заставляли щуриться. — О, стой-ка! — вдруг оживился Лютик и вскинул руку в просьбе остановиться. — Не обманывают ли меня глаза? Ты ли это, Вьюрок? Или китара уже стала распространенным инструментом? Как ты оказался у циркачей? Смена занятия и сценического образа? Бунтарский шаг вниз из бардов в менестрели? Любишь эпатировать публику? — легонько поддел маэстро. — Ты не ошибся, это я, — схожий тенор разлился среди темноты и огней. — Но я немного спешу. Рад встрече, Лютик. А насчет выступления — мне пришлось по дружбе заменять Галарра, у него сломана рука. Фантазия на тему моего извечного сценического образа пришлась по вкусу циркачам и совпала с эльфийской манерой белить лица, — менестрель грациозно поклонился. — Сломана рука?! Какой ужас! — вскрикнул Лютик, отвешивая схожий поклон. — Надеюсь, он сможет потом играть… Что произошло? — Хмм… Я в этом не уверен. Ему придется переучиваться зажимать струны другой рукой. Сломали как раз левую, так что в лучшем случае он сможет удержать плектр, когда кость срастется. А избил его тот ублюдок из стражи, который обмочился со страху, когда нож попал между ног. — Ох… Передавай мои пожелания скорейшего выздоровления! Если потребуется, я готов оплатить лечение и найти лучшего лекаря! Я не могу остаться в стороне в такой трагичной ситуации! Как услышал, так будто сам ощутил перелом! Такая беда для лютниста! Сущий конец жизни! — Я передам. Ты один из немногих, от кого эльфы согласятся принять помощь. Прошу простить за невежливость, но мне лучше поторопиться, Вальдо скоро объявит меня и Эланвель. — А, да-да, конечно! Может, мы вернемся и послушаем твое выступление? Что скажешь, душенька? Я очень рекомендую своего друга! Ах да, позволь познакомить… — Позже, Лютик, все позже, — бард в роли менестреля сделал нетерпеливый шаг в сторону сцены. — О таланте мазели Присциллы я весьма наслышан, так что, можно сказать, барды друг друга хоть немного знают. На днях можем прогуляться по городу и посидеть в таверне, тогда и поговорим. Кстати, мазель Присцилла хотела увидеть огненный танец? Он сейчас начнется.***
...В таверне было не слишком многолюдно, хоть время миновало полдень и постепенно близилось к зимнему раннему закату. Шел третий день ледовой ярмарки. Людям бродить по тавернам смысла нет, если можно подкрепиться, не отрываясь от зрелищ и развлечений. Из всех немногих посетителей внимание привлекали двое: один в дорогой одежде из бархата и парчи лиловых тонов, а другой — весь в неприхотливой черной коже с поблескивающим клепаным металлом. Замотанный сверток с чем-то крупным лежал рядом с ним на лавке. На столе стояли тарелки с мясным рагу, от которого разило чесноком, пирог с картошкой и квашеной капустой да кружки с подогретым вином и пряностями. Хотя, нет, вино попивал лишь один из них. Тот, выряженный франт, который то и дело поглядывал на бледного товарища по обеду. — Лютик, неужели мои подведенные глаза настолько интересны? — наконец вздохнул он, утомленный вниманием, и взялся за кусок пирога. Светлые глаза, кажущиеся совсем ледяными из-за широкой черной каймы возле ресниц, ненадолго задержались на лице маэстро. Тот с нервной улыбкой уставился в тарелку, ощущая холодное прикосновение на загривке. — Да просто давно не виделись. Лет… сколько прошло? Пять? Помнишь зимовку в Туссенте? Ты ничуть не постарел. Эх, хорошо, наверно, когда дед у тебя эльф… Да я бы сказал, что будто вчера тебе расквасили нос те варвары в подворотне! — затараторил Лютик, почти непринужденно посмеиваясь, и запустил зубы в свиные ребрышки. Губы измазались жирным соком. — Для красоты — хорошо, а для жизни — не очень. Как раз из-за таких неравнодушных к эльфской роже, — неторопливо произнес Вьюрок. Он ел не спеша, маленькими кусочками, совсем не роняя крошки пирога на стол. — Или как ты там говорил мне, мертвецкой роже? — издал смешок Лютик, пытаясь скрыть свой бегающий по стене взгляд. Сосредоточиться, чтобы разглядеть то, что хотел, все никак не удавалось. Картинка быстро таяла в памяти, он будто забывал, что хотел увидеть. Когда же переводил взгляд на другое, то зудящее чувство незавершенности напоминало о намерениях. И так раз за разом. — Ну, будем! Он поднял глиняную кружку с вином. Вьюрок присоединился и стукнул по ней своей кружкой с травяным отваром. — Слушай, а тебе есть где ночевать? — спросил Лютик. — Все же у циркачей не так тепло… Мне тут внезапное наследство свалилось. Представляешь, главарь одной из новиградских банд умер и завещал мне одно заведение… Кхм, вообще-то там был бордель, но сейчас он пустует, я подумываю сделать из него что-то приличное и красивое. Да, бардак там знатный, я еще не прибирался, но зато тепло и над головой не каплет. И спать на нормальном матрасе будешь, а не на подстилке. Что думаешь? Можешь и знакомых своих эльфов привести заночевать, — расщедрился он под конец. — Да я как-то не думал, признаться. Хорошее предложение, благодарю. Правда, я сегодня вечером собираюсь навестить господина вар Аттре, так что… — Нильфгаардского посла? — рука в изумлении зависла над тарелкой. — Как же, слышал-слышал о нем. Ну и не только о нем… А что за дело? — Визит вежливости, — пожал плечами Вьюрок. — Если не забыл, я родом из Туссента и считаюсь подданным Нильфгаарда. Он поможет мне освоиться в Новиграде. Вар Аттре устраивает ужин, будет светская болтовня, может быть, мне придется спеть и сыграть для приличия… В общем, скукотища. Слушай, может, пойдешь со мной? Хотя б внимание прекрасных дам на себя отвлечешь, а? Спаси меня от этого, умоляю. — А чего так? — глаза Лютика мигом загорелись интересом. — Внимание дам ломает сценический образ? — Да не в образе дело… — Вьюрок терпеливо вздохнул. — Любовные интрижки без обязательств мне не по вкусу. Хотя вряд ли ты поймешь. — Ладно-ладно, выручу тебя. Когда я отказывался от подобного? — Лютик прищурился, еще раз проходя взглядом мимо светлых глаз по пути на стену с горящей лампадкой. Может, у него имеются еще какие-нибудь существенные отличия, которые вынуждают его сторониться девушек? Например, слишком холодная кожа, ненормально холодная… Или это тоже глупое суеверие, и Регис, будь рядом, снова начал бы обижаться? Взгляд без толку опустился на тарелку с пирогом. Над ним орудовал нож, зажатый пальцами со слишком щегольски-манерными миндалевидными ногтями. — Только вряд ли дамы будут в восторге, если ты споешь то, что пел на ярмарке. Хотя, если ты ставишь цель отпугнуть их… — Я разное пел. Старался попасть под требования ныне придирчивой публики. Не скажешь конкретнее? — Ага, как же, старался. А потом выдал бунтарское в своем духе. Ненадолго тебя хватило, — ухмыльнулся Лютик. — Как там было… М-м-м… «Длиннее стали те-е-ени, гаснет свет, скрывая мир во мраке», — напел он, немного не попадая в ноты, которые не слишком хорошо запомнил с одного раза. — «В плену ночных виде-е-ений меркнет разум, замирая в страхе. Длиннее стали тени, исчезает дух жизни на земле-е-е», — подхватил Вьюрок, выправляя мелодию в нужное русло. Лютик мигом уловил поправки и дальше, широко улыбаясь, они напели продолжение дуэтом: — Длиннее стали те-е-ени, Гаснет свет, скрывая мир во мраке. В плену ночных виде-е-ений Меркнет разум, замирая в страхе, И мир в слепом забве-е-ении Кру-у-ужит в танце под песню палача-а-а… [4] — М-м-м, на первый взгляд как будто отдает чем-то злободневным, — Лютик хитро прищурился и потянулся к кружке. — Все мы знаем, для чего нужны барды… Это где такое происходит? Делись-ка, в какую передрягу попал за эти годы? — Да на самом деле ничего такого не было, — пожал Вьюрок плечами. — Просто философские размышления нахлынули на меня. Ну там, знаешь, в моду сейчас входит неприязнь к греховной человеческой натуре… Хотя, у эльфов эта неприязнь к натуре людей никогда не исчезала. Ничего нового я не открыл, по сути. — Тогда выпьем за человеческую природу? Отвратительную, требующую набитого брюха и красивых женщин! И как из такой низкой материи способно родиться высокое искусство? Удивительная загадка! И кружки вновь поднялись с глухим стуком друг о друга. — Ты, как я понимаю, решил осесть в Новиграде, да? У тебя вот даже свой дом появился… Неужели бросишь его? — Да вот… Да, подумываю потихоньку над своим будущим, — вздохнул Лютик. — Мне уже больше сорока, старость не за горами, а я не эльф, чтобы жить пару-тройку сотен лет. Все чаще хочется сидеть у теплого камина, пить вино, писать мемуары и бренчать на лютне не для других, а для своего удовольствия… Никаких тебе ночей под протекающей крышей, бобовых похлебок, пыльных дорог и замерзших, промокших ног… И чтоб любящая женщина рядом была… Раз уж свалилось мне нежданное наследство от криминального мецената, то считаю, что это знак самой судьбы! Прекрасная у меня была молодость! Мало кому довелось странствовать с ведьмаком и делить с ним все опасности! А ты не задумывался, когда хочешь остановиться? — еще один взгляд стрельнул в бледное лицо. — Не знаю, Лютик, — ответ последовал после продолжительного молчания. Правда, вызвано оно было надобностью прожевать пищу. Но судя по медленным движениям челюсти, Вьюрок намеренно не торопился со словами. Ледяные глаза как-то потускнели под черными веками, когда взгляд опустился вниз. Пальцы размеренно приподнимали ложку, без нужды вороша остатки рагу на тарелке. — Наверно, я чем-то похож на ведьмака… Ни один ведьмак не умирал в своей постели, да? Дорога, движение — весь смысл моей жизни. Не могу представить себя отрастившим корни и погрязшим в гедонистическом быту… — Доброго всем денечка! — гаркнул мужской голос со стороны порога. — Не видели тут одного ушлого менестреля? Этот мошенник… А, погодите-ка… Лютик напрягся и забегал глазами, услышав знакомые слова. Он начал прикидывать, как бы сбежать от пятерых мужчин. Двое из них блестели кирасами поверх красно-белых поддоспешников, а трое стояли за их спинами коричневыми тенями. К его удивлению, сержант не обратил на яркие лиловые одежды никакого внимания, а протопал к Вьюрку. — Он? Да вроде похож… — рассуждал себе под нос вояка. — Ну, рожа бледная, волосы черные, длинноватые, одежда из черной кожи… — Он, он это! — закивал мужчина в коричневой шляпе. — Вот гаденыш! Думал, что без грима не узнают! Так, а это еще что? Он схватился за какую-то побрякушку на своей униформе, разглядывая, как себя ведет, и редкие брови поползли вверх. — Колдун ебучий! — прорычал охотник и пошарил по поясу, доставая темные кандалы, отдающие зеленоватым блеском. — А в чем, собственно, дело? — наконец обрел голос Лютик. Правда, голос немелодично дал петуха. Сердце быстро колотилось, словно хотело выпрыгнуть наружу через горло. Он смотрел то на коллегу-барда, то на стражу. Вьюрок лишь вздохнул, оставаясь ненормально спокойным. Даже когда его схватили под руку, вытаскивая из-за стола, и замыкали оковы на запястьях, грубо заломав руки за спину, все лицо изображало такую вселенскую тоску и усталость, не подходящую для ситуации… — Ага, вот и колдовской инструмент! — торжествующе воскликнул охотник, потрясая свертком. Он приоткрыл ткань, чтобы доподлинно убедиться, и теперь гриф выглядывал наружу. — А дело в том, маэстро Лютик, что ваш коллега бессовестно пользуется магией! Позор ему! Вот вся цена его славы! А кроме того, он обвиняется в богохульстве! Его музыка — это творение злых сил, которые нашептывают ему на ухо! Люди, что слушают эти демонические мелодии, утрачивают свет в своей душе! Их разум дурманится агрессией и злобой, они начинают скакать в беспамятстве и кричать, словно в них вселились сущности из другой сферы! Он порабощает их души и отдает во власть пороку и злу! Лютик лишь моргал, то и дело открывая и закрывая рот. — Но ведь… Подождите-ка! — он было вскочил на ноги, собираясь с жаром разъяснить, но споткнулся и замолчал, поймав взгляд светлых глаз. На какой-то момент ему показалось, что ничего, кроме плавающих льдинок, окаймленных чернотой, в мире не существует. Вьюрок едва заметно покачал головой, словно прося не вмешиваться. А потом его потащили к двери, грубо толкая в спину. Момент был упущен. Другой охотник задержался и строго произнес: — Советую не вмешиваться в это дело, маэстро Лютик. При всем моем уважении к вам. Уверен, вы по своей глупости связались с этим типом. Либо он вовсе вас очаровал и задурил голову, что весьма прискорбно. Возможно, чуть позже нам придется прислать вам письмо, чтобы расспросить в суде. Всего доброго. Мужчина лениво приподнял шляпу в знак прощания и ушел из таверны, оставив Лютика наедине с кипящим возмущением и страхом. Выждав немного времени, которое он провел, нервно отстукивая каблуком, маэстро рванулся к двери и помчался по улице, задыхаясь морозным воздухом. ________________________________ Аэгар и Вальдо — это те самые новиградские циркачи, которые помогали Цири, с ними есть веселый квест. Правда, по хронологии этого еще не произошло, и Цири в Новиграде еще не оказалась (да вообще еще не попала обратно в этот мир, бегает вместе с Аваллак'хом где-то далеко от Дикой Охоты). Самое интересное, что одежда, грим Аэгара и трофейный значок Синих полосок напоминают белок Иорвета из второго Ведьмака. Кстати, в первоначальном сценарии третьего Ведьмака Иорвет должен был быть в Новиграде вместе со своими соратниками. Изначально планировался квест про чуму, нильфгаардцев и Гюнтера О'Дима, но потом все переделали. Так что, может, Аэгар не зря присутствует в локации? [1] Плундры — это мужские штаны, которые носят Лютик и Присцилла (с такими забавными шарами на бедрах). Считались очень развратными, потому что показывали сильные мужские ноги в чулках. Позор, позор! Кстати, еще была мода у мужчин подкладывать дощечки в чулки, чтобы икры выглядели мускулистыми. И гульфики тоже песком набивали для объема "достоинства". [2] Вьюрок изображает нечто среднее между грустным Пьеро и зловещим Арлекином: скорее, Арлекин в черно-белом исполнении, а не черно-красном (ага, а еще у него черный трехрогий шутовской колпак, только "рога" свисают на спину, как это было раньше: символ двух ослиных ушей и хвоста). Образ Арлекина изначально дьявольский. Был вдохновлен многими: и предводителем демонов, (в "Божественной комедии" Данте есть демон с похожим именем, поэтому маска Арлекина имеет шишку на лбу, т.е. рог), и предводителем Дикого гона (Эредин сейчас где-то нервно икнул), и даже Лесным царем, то бишь королем Ольх (нет, не Ауберон, а тот самый, который в балладе Гете и Жуковского: "Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой"). Потом Арлекин с расцветом комедии дель арте превратился в комедийного персонажа с непристойным поведением. Потом во французских театрах Арлекин стал злобным и ехидным, постоянно издевался над Пьеро и уводил его жену Коломбину. А с расцветом модерна Арлекин вновь стал зловещим образом смерти. Короче, в самый раз для вампира, косящего под рок-музыканта. [3] Для огненного танца вдохновилась этим: Rodrigo y Gabriela - Diablo Rojo. Прекрасная акустическая гитара. А название переводится как "Красный дьявол". [4] Перевод на русский припева "Die Schatten werden länger" из мюзикла "Элизабет", этот текст использовался в любительской постановке 2008 года в рамках фестиваля Анифест Виктори. Полный перевод нашелся здесь: https://songspro.pro/12/Myuzikl-Elizabet/tekst-pesni-Dlinnee-stali-teni Эта постановка сделана по мотивам "Элизабет" японского театра Такаразука, костюмы, грим и хореография в их лучших традициях. (И да, все роли в театре Такаразука исполняют женщины, а я обожаю контральто. В любительской постановке тоже пели девушки-косплееры). Кстати, Мате Камараш (играл Смерть, в немецком слово Смерть мужского рода, der Tod) ездил на репетиции Такаразуки в рамках тура и даже пел вместе с японским кастом. Если хотите приобщиться к немецкому оригиналу, то ищите Вконтакте Die Schatten werden länger. Но я рекомендую вот эту прекрасную запись, дуэт Mark Seibert и Patrick Stanke (ага, и у них обоих тоже теноры, как у наших бардов): https://www.youtube.com/watch?v=bnpw3OZeGJg Насчет исполнения на русском... В интернете мне попалась хорошая студийная запись песни за авторством Юки и Мизу с той любительской постановки (у девушек обалденные низкие голоса, аж до мурашек), вот здесь: https://sparkmusic.ru/?mp3=Мюзикл+Элизабет+%28Тод+и+Рудольф%29+–+Длиннее+Стали+Тени Почему я выбрала эту песню для иллюстрации? Из-за ее контекста. Конечно, целиком она вообще не впишется в наш ведьмачий мир, поэтому не стала цитировать и прописывать эпизод с пением, но вот в чем соль... На lyrsense.com есть еще версии перевода, плюс я посмотрела немецкий текст. Вьюрка сейчас душит культ Огня, не дает творить (поэтому песни и называются неспетыми, вините охотников за колдуньями, а не меня), но по секрету расскажу. Помимо припева есть такие строки: (Смерть) Как ужасно знать и видеть, Что тьма хочет захватить мир. Ты не в силах помешать ей. (перевод Ершел, хотя в оригинале не "ты не в силах", а "и не в силах", und in Ohnmacht zuseh'n müssen) (Смерть и Рудольф) А Тени всё длиннее, Как же все вы Слепы и глухи. Под дудку крысолова Пляшет люд Вокруг златой горы. (Точнее, вокруг Золотого тельца, ums Goldne Kalb, который олицетворяет жадность и материальные блага. И люди танцевали в безумном забытье, под флейту Гамельнского крысолова. Кстати, в книжной саге Геральт упоминает про крысоловов с дудочками!) А Тени всё длиннее, Полночь близится, А с ней последний час. (Смерть и Рудольф) А тени все длиннее, В песнях слышен холод, Мрак и яд. Всё у́же круг возмездья! (В оригинале Teufelskreis, заколдованный круг, порочный круг, "чертов круг". Судя по всему намек на ведьминские шабаши, отмеченные грибами, растущими по кругу, внутри которого не растет трава, ибо в безумном танце ее всю вытоптали) Люди верят в то, Во что хотят. А тени всё длиннее, Полночь близится, К чему же все молчат? (перевод Ершел) Содержание мюзикла можете погуглить, а суть песни такова. По сюжету австро-венгерский кронпринц Рудольф восстает против своего отца, императора Франца Иосифа I. В то время шла волна революционеров, выступающих против монархии (ну, как Робеспьер начал движуху, так и понеслось на долгие годы по всей Европе), и Рудольф якобы симпатизировал им. Он стал бунтарем, который хотел провести реформы во благо страдающего народа и свергнуть отца, который ничего не замечал и вообще был слабовольным правителем. Рудольф и Дер Тод поют дуэтом, и вся эта песня посвящена творящемуся безумству, произволу власти и гадкой людской натуре. Песня о том, как мир идет к своему краху, а изменить ничего невозможно. Потому что Рудольф в итоге провалился с восстанием и в отчаянии застрелился в замке Майерлинг. В общем, я поймала определенные ассоциации и настроение, поэтому и выбрала эту песню для иллюстрации. А самое веселое, в "Последнем желании" четко говорится, что жрецы по сути используют ту же магию, но называют ее молитвами! Не путайте! Если жрец чарует — это благое умение, от божьей силы происходит, а вот если это делает развратная красавица-чародейка, сильная и независимая — это фу-фу-фу. И конечно же, религия очень не одобряет мракобесную рок-музыку!)) А в средневековье очень не любила менестрелей и жонглеров! Времена совсем не меняются, правда?