Verona sta aspettando!

Рождество — светлый, добрый семейный праздник, наполненный волшебством и верой в светлое будущее. В нынешнем году вся Верона была объята предрождественской суетой. Слыханное ли дело — сам Эскал, герцог Веронский, впервые устраивал в своем особняке пышный бал, куда были приглашены члены обеих семей и на время которого Принц под страхом смерти требовал забыть обо всех распрях. Портные сбивались с ног: вся женская часть города наперебой спешила успеть заказать себе платья у лучших мастеров. Мужчины вели себя куда сдержаннее, но и в стороне не оставались. Допустимыми для нарядов были объявлены нейтральные белый и черный цвета, не выказывающие предпочтения одному или другому семейству. Даже Валентин, сдавший все экзамены, смог приехать на зимние каникулы в Верону, что пришлась ему так по душе. Хотя не исключено, что главной причиной его неожиданного визита стала именно милая Джульетта, «прелестный ангел», как юноша называл ее в своих письмах к ней. Юные, совсем еще дети, представители своих семей испытывали самые чистые и искренние чувства друг к другу, боялись признаться, боялись напугать и обидеть друг друга, но каждого тянуло к объекту своего счастья, и сердце каждого трепетало, предвкушая момент новой встречи.

***

Тибальт уже битый час подпирал стену роскошного зала, скользя беглым взглядом по кружащимся в танце парам. Он всеми силами старался избавить себя от необходимости присутствовать на балу, но синьор Капулетти был непреклонен. Потому в назначенный день юноше поневоле пришлось облачиться в заранее подготовленный по такому случаю черный камзол, расшитый серебряной нитью, из-под которого топорщилось кружевное жабо черной же рубашки. Сказать, что этот цвет был Тибальту не к лицу, — значило не сказать ровным счетом ничего. Резко контрастируя с нездоровой бледностью кожи и заставляя залегшие вокруг уставших глаз тени казаться еще глубже обычного, костюм придавал кошачьему царю прямое сходство с ожившим трупом, по какому-то недоразумению разгуливающему среди людей, а не мирно покоящемуся в склепе. Еще и Джульетта подлила масла в огонь, заставив брата скрыть светлые волосы под головным убором, отдаленно напоминающим восточный тюрбан. Девочка утверждала, что он добавляет облику Капулетти некой экзотичности, сам же Тибальт считал, что это попросту нелепо и безвкусно, но с сестрой не спорил. Положение спасала лишь маска, выкрашенная в серебристый цвет. Впрочем, спасала она лишь тем, что узнать Тибальта было невозможно, как, собственно говоря, и всех остальных присутвующих, прятавших лица. Взгляд юноши выхватил Джульетту из толпы танцующих. Как и полагается для девушки из порядочного семейства, ее партнерами в первых двух танцах были отец и брат, последний при этом умудрился оттоптать ей все ноги, обутые в черные атласные туфельки. Теперь же девочка ни на шаг не отходила от младшего Скалигера, который слишком развязно, как казалось кошачьему царю, для своих юных лет обнимал ее за тонкую талию, обтянутую шелком. Из Тибальта танцор был действительно неважный, поэтому он упорно игнорировал стайку девушек на противоположной стороне зала, то и дело кидавших на него призывные кокетливые взгляды в тщетной надежде, что мрачного вида юноша пригласит на танец одну из них. Кошачий царь машинально коснулся маски, скрывающей верхнюю часть лица. Ему было дико и неуютно не видеть мир привычно разделенным на два цвета, дающих четкое представление о своих и чужих. Голова кружилась от музыки и повисшего в воздухе запаха воска, поэтому, наплевав на то, что его может хватиться дядя, Тибальт выбрался из зала на открытую террасу, широким полукругом опоясывавшую особняк. Для уставших от шума гостей здесь стояло несколько столиков и кресел, сейчас пустующих, если не считать скучающего слугу, при появлении юноши тут же подобравшегося и, следуя своим прямым обязанностям, предложившего ему вина. Племянник Капулетти неопределенно махнул рукой, что можно было расценивать и как согласие, и как пожелание убраться к черту. Слуга, решив, что в таком деле лучше перебдеть, спустя мгновение протянул ему наполненный бокал. Не то зима выдалась слишком теплой, не то в зале было так душно, но Тибальт чувствовал, как пылают щеки под кружевом маски, и даже залпом выпитое ледяное вино не принесло облегчения. За первым бокалом последовал второй и третий. Не сказать, что количество выпитого ударило Тибальту в голову или отразилось на способности мыслить или передвигаться: свалить его с ног зачастую не удавалось и дешевому трактирному пойлу, в котором вино разбавлялось и смешивалось со всем, что только под руку попадется. Однако у юноши возникло стойкое ощущение, что на окружающий мир накинули тончайшее кисейное покрывало: все краски вокруг словно вылиняли, и даже доносящаяся из зала музыка звучала теперь приглушенно. Где-то в глубине зала веселились Ромео и Бенволио, приглашая все новых дев на танцы, кружа их, что-то шепча на ушко и довольно улыбаясь, когда какая-нибудь прелестница заливалась смехом, созвучным со звоном колокольчика. Меркуцио стоял у колонны, покручивая в руке полупустой бокал и недовольно морщившись, наблюдая за друзьями, которым, казалось, было весело и без него. Троица еще задолго до праздника договорилась встретить его вместе с остальными Монтекки на вилле, что была построена на кровные деньги Эскала по просьбе племянника, дабы молодые люди могли развлекаться там, скрывая свои увлечения от посторонних глаз, не беспокоясь, что в очередном трактире не найдется места для столь шумной компании. Однако Меркуцио никто не спрашивал, желает ли он присутствовать на празднике или нет. Эскал четко и ясно дал понять повесе, что в этом вопросе его мнение не учитывается. Он, после смерти отца, является главой своей семьи — Скалигеров, и должен присутствовать на балу с остальными членами рода делла Скала. Впрочем, матушка Ромео также не интересовалась желанием сына идти на светский прием, просто поставив его и Бенволио, своего племянника, перед фактом присутствия. И хоть верные друзья и договорились провести этот вечер вместе, вот он итог: Меркуцио запивает свое одиночество вином, с ревностью наблюдая, как очередная девица крутится в руках Бенволио в бешеном ритме танца. Меркуцио отставил на поднос мимо проходящего слуги бокал, поправил белую мантию, что скрывала его волосы и, развернувшись на каблуках белых сапог, влился в хоровод, белым пятном с золотой вышивкой смешиваясь с общим фоном черно-белого вихря. Недолго, однако, Скалигер-старший выплясывал с гостями, что не видели его лица, а он их. В поле его зрения возник знакомый костюм — Парис, и не то духота так подействовала на юношу, не то неприязнь к старшему кузену, но голова закружилась от музыки и алкоголя. Срочно требуя свежего воздуха, Меркуцио распахнул двери на террасу, в лицо, даже сквозь маску, ударила прохлада, пронзающая все тело, позволяющая дышать. Подул легкий, не слишком холодный для зимы ветер, приносящий с собой крохотные снежинки. Чистое небо, украшенное звездами, открывало месяц, освещающий балкон для всех желающий отдохнуть от толпы и пустых пьяных разговоров. Тибальт, развалившись в кресле и устало вытянув длинные ноги, задумчиво глядел на зажигающиеся в отдалении городские огни. Выкатившаяся из-за горизонта луна осветила шпиль церкви, но вскоре скрылась за облаками, едва пробиваясь сквозь них мутным пятном. Сырой ветер, в другое время, пожалуй, показавшийся бы кошачьему царю пронизывающим до костей, принес запах преющей листвы, тумана и собирающегося дождя. Уединение Тибальта было бессовестно нарушено незваным гостем. Тот, кажется, не сразу обратил внимание на Тибальта, сливающегося с вечерним полумраком, но ничуть не смутился, обнаружив, что он на террасе не один, тут же заводя разговор: — Скучаешь? — он проплыл к Тибальту, весь извиваясь, выбрасывая ноги, словно те просились танцевать, в то время как их хозяин молил об отдыхе. — Сделали из семейного праздника балаган, — тихо негодовал юноша, вздыхая, разговаривая с ночным собеседником. Из зала доносилась весёлая музыка, голос мужчин, смех дам, все сливалось в один звук, а еще эта оглушающая зимняя тишина. Голос показался кошачьему царю смутно знакомым, но сегодня он ни в чем не был уверен наверняка. Льющийся из окон свет падал на незнакомца со спины, поэтому лицо, так же скрытое маской, разглядеть что-либо под которой не представлялось возможным, оставалось в тени. — На твоем месте я бы поостерегся отзываться о бале у самого Принца в подобном тоне, — фыркнул Тибальт, тоже решив не церемониться с пренебрегшим манерами юношей. — Услышь это Эскал, ему бы не понравилось, что устроенное им празднество сочли балаганом. — А на правду не обижаются, — хмыкнул юноша, подходя ближе и усаживаясь на кресло рядом, широко расставляя ноги. — В конце концов, у каждого есть свое мнение, — Меркуцио откинул голову назад, прикрывая глаза, наслаждаясь прохладой. По открывшейся голой шее стекали капли пота. Тибальт из-под полуприкрытых век наблюдал, как его случайный собеседник опускается в кресло напротив, едва не запнувшись о вытянутые ноги кошачьего царя. Кажется, тот был пьян, что было заметно по тому, как незнакомец растягивал слова, словно пробуя их на вкус чуть заплетающимся языком. Взгляд племянника Капулетти задержался на тонкой шее юноши, соблазнительно обнаженной. Он неожиданно живо представил себе, каково было бы припасть сухими губами к чужой разгоряченной коже, оставляя на ней алеющие отметины от жёстких поцелуев. Тибальт потряс головой, отгоняя наваждение. Он никогда не испытывал влечения к своему полу, хотя в Вероне мужеложство не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, подобного рода связи вызывали у него крайнюю степень отвращения. Пожалуй, он несколько недооценил герцогское вино, незаметно ударившее в голову и вызвавшее навязчивое желание того, о чем прежде ему и помыслить было противно. Закусив губу, Тибальт отвернулся, стараясь не обращать внимания на развязную позу, которую принял незнакомец. Тот же словно прочитал его мысли, проводя носком сапога по голени кошачьего царя и призывно ему улыбаясь. — Плохое настроение? Знаю хороший способ, как его поднять, и не только его, — пухлые, покрасневши от вина губы растянулись в улыбке, что часто наблюдалась на иссохших лицах проститутках в борделях, когда те заманивали очередного клиента с собой на верх. Однако глаза блестели, сияли не то от выпитого, не то из-за звезд и снега, не то из-за чистоты души «незнакомца». — Знаешь, ты не за того меня принял, — Тибальт титаническим усилием воли заставил себя оттолкнуть ногу юноши. — Я не так много выпил, чтобы соглашаться на подобные предложения от первого встречного. — Ох, звучит как оскорбление, — нотки обиды, сквозившие в голосе, отдаленно напоминали кого-то, однако нога, что секунду назад так заманчиво поглаживала тибальтово бедро, остановилась, вызывая у Капулетти незаметный вздох огорчения. «Незнакомец» закинул ногу на ногу, перевалился на бок, ближе к своему оппоненту и придвинулся совсем близко, губами почти что, касаясь черной маски, — будешь сверху. Меркуцио в пьяном удовольствии развлекал себя, наслаждался этим чувством, когда ты чего-то добиваешься, из принципа желая одержать победу. Меркуцио, в грустном одиночестве, желал, жаждал компании, компании кого-то, кто не так прогнил душой, как он, но кто сможет упасть вниз вместе с ним. Меркуцио любил девушек, Меркуцио любил мужчин. Он выбирал пассий от настроения, от желания руководить или быть ведомым. Сегодня он хотел ощутить в себе силу, что не было в нем самом, сегодня, зимней рождественской ночью, он хотел его, такого же одинокого, как и он сам, тихого, замкнутого, но жаждущего и одновременно с этим боящегося страсти, которой в Меркуцио полно, просто протяни руку, да не обожгись. Он с восхищением смотрел на его сильные руки, длинные изящные пальцы, крупные ладони; таким рукам он был готов отдаться весь и без остатка, а эти широкие плечи, грудь, сильная шея, губы. О, такого желания герцогский племянник еще никогда не испытывал. Впрочем, возможно, всему виной алкоголь и одиночество. — Тебе понравится, — томно произнес юноша, наклоняясь совсем близко к уху мужчины в черном и игриво прикусывая мочку, а потом, словно извиняясь, зализывая, переходя с поцелуями на шею собеседника, оставляя свой след. Меркуцио отстранился и с вожделением посмотрел на лицо мужчины, на его маску, ожидая ответа. И, не дождавшись, продолжил уговаривать: — Закроем шторы, задуем свечи, инкогнито, если желаешь того, — Меркуцио еще никогда и никого так не уговаривал разделить с ним ночь, еще никогда никого он так не желал. Юноша легко поднялся на ноги и через мгновение склонился над Тибальтом, касаясь его щеки прерывистым дыханием. Сквозь прорези маски на него смотрели широко распахнутые глаза с расширившимися зрачками: Капулетти не мог различить их цвет, но видел плещущееся в них сумасшедшее желание. На какое-то короткое мгновение ему почудилось, словно он уже слышал где-то аромат, исходящий от незнакомца, но его тотчас перебил тяжёлый запах алкоголя, и этого оказалось достаточно, чтобы мелькнувшая на границе сознания неоформившаяся толком мысль бесследно ускользнула. Как оказалось, в принципе думать, когда над ухом раздается вкрадчивый голос, от которого кожа невольно покрывается мурашками, было довольно проблематично, что уж говорить о том, чтобы здраво оценивать свои действия и отвечать за них. Тибальт сам не понял, в какой момент все его принципы отошли на второй план. Возможно, именно тогда, когда чужой язык прочертил влажную дорожку вдоль его скулы, плавно переходя на шею и заставляя кошачьего царя рвано выдохнуть в чужое плечо. Капулетти выпрямился в кресле и властным движением притянул незнакомца за почти что девичью талию к себе, отчего тот оказался сидящим у него на коленях, и, продолжая удерживать его одной рукой, пальцем другой неторопливо очертил контур подрагивающих губ юноши. — Чертовски заманчиво, — Тибальт старался дышать ровно, но чувствовал, как колотится сердце. — И столь же неосмотрительно. Мне даже не известно, Монтекки ты или Капулетти. Как знать, не окажется ли один из нас поутру с чужим кинжалом под ребрами? Голос срывался на хрип, рука, что покоилась на талии самозабвенно сжимала чужую талию, а по телу бежали мурашки. Одно дело, когда тебя зазывает куртизанка, желающая от тебя лишь денег, и другое, когда незнакомец, который вполне может оказаться как другом, так и врагом. Но что-то внутри Тибальта трепетало от этого юноши. И сердце кошачьего царя бешено забилось, когда молодой парень раскрыл губы, вбирая в свой рот чужой палец, обволакивая его горячими стенками, облизывая шустрым язычком. Руки его оказались на тибальтовых плечах, что едва ощутимо мяли в надежде расслабить загадочного мужчину в черном. И вырвался из груди Тибальта расстроенный выдох, когда «незнакомец» выпустил палец изо рта. — Сегодня карнавальный бал. Не имеет значения кто ты, а кто я. Наши маски сегодня делают нас безродными, — Меркуцио придвинулся ближе, елозя ягодицами по чужому паху. — Сегодня бал у Сатаны, где все равны. Для нас же…это знак судьбы, — он накрыл своими губами тибальтовы, сплетаясь своим языком с его. У Тибальта не осталось ни малейшего желания спорить дальше: он подался вперёд и жёстко ответил на поцелуй, до крови прикусывая губу «незнакомца», отчего на языке остался металлический привкус. Тем временем руки грубо водили по узкой спине, сжимая тонкую ткань рубашки и опускаясь все ниже, на ягодицы. Колени юноши крепко стискивали его бедра, и Капулетти с трудом удержался от того, чтобы не толкнуться тому навстречу. Попытки юноши руководить процессом были чертовски возбуждающими, и кошачий царь ощущал, как под кожей медленно, но верно начинал разгораться огонь. — Ты слишком много себе позволяешь для того, кто готов оказаться снизу, — наконец отстранившись, прохрипел Тибальт, с вожделением глядя на припухшие от поцелуя испачканные кровью губы и запуская руку под рубашку юноши, где пальцы тут же начали проделывать путь вниз ногтями по ребрам, оставляя следом — кошачий царь был в этом уверен — тонкие красные полосы на нежной коже. Меркуцио прижался к нему всем телом, специально ерзая на коленях, делая плавные, манящие движения «вперед, назад», выгибаясь в спине дугой. И Капулетти чувствовал, что не может больше сдерживать все то, что копилось в нем, не может сдерживать ни страсть, ни желание. Не может и не хочет. Он жаждет этого юношу, жаждет его тело, жаждет узнать, каково это — быть с мужчиной, какого это — входить в столь податливое тело, которое само ложится в руки, какого это — пойти против закона семьи, пойти против правил, освободиться хоть на ночь. — А ты предпочтешь стонать подо мной? — В глазах плясали чертики, дыхание участилось, сердце отколачивало бешеный ритм, вот-вот грозясь выскочить из груди. -Впрочем, можно и так. Раз ты не такой, сегодня я для тебя буду кем пожелаешь. В штанах стало тесно, глаза горели желанием. Подрагивающие пальцы вцепились Тибальту в ладонь, вынуждая его подняться следом и увлекая прочь с балкона. Они вновь оказались в ярко освещенном зале, пробираясь к ведущим в холл широко распахнутым дверям на его противоположном конце. Кажется, кошачьего царя окликнула Джульетта, однако он не удостоил ее даже взглядом. Казалось, весь мир сжался до размеров одной невысокой фигурки в белоснежном одеянии, ловко лавирующей между танцующими парами, за которой Тибальт следовал словно завороженный, влекомый какой-то неведомой силой, которой был не в состоянии противиться. Пожалуй, в другое время и в другом состоянии он бы обратил внимание на то, сколь уверенно и целенаправленно движется незнакомец в переплетении многочисленных лестниц и коридоров. Но желание ослепляло и вытесняло из головы любые мысли. Юноша втащил его в комнату, захлопывая за ними дверь. Повернулся ключ в замке, погасли свечи, оставляя их в кромешной темноте. Капулетти почувствовал, как чужие руки заскользили по лицу, снимая и отбрасывая в сторону кружево маски. Вовлеченный в новый страстный поцелуй, Тибальт не теряя времени даром постарался избавить незнакомца от рубашки, явно лишней в этой ситуации. Особенно не церемонясь, он рванул жалобно затрещавшую ткань на себя, по полу застучали оторванные пуговицы. Кошачий царь толкнул юношу за обнаженные плечи на кровать, вжимая в прохладные простыни своим телом, перехватил его руки за тонкие запястья, сводя над головой и фиксируя. После чего припал, впиваясь вмиг пересохшими губами, к соленой от пота шее, прикусывая нежную кожу. Свободная рука блуждала по торсу любовника, спускаясь все ниже, до тех пор, пока, раздвинув чужие ноги коленом, Тибальт не опустил ладонь на его пах, едва уловимо сдавливая. Комната наполнилась стонами, жаром объятых тел, влажными шлепками разгорячённой кожи. Их тела и души рвались друг к другу, стараясь слиться в единое целое, утолить боль одиночества и заглушить ненависть, что уже являлось неотъемлемой частью их самих. Накатившая эйфория словно волной накрыла их, заставляя извиваться в последних движениях и без сил падать на подушки. Тело продолжало бить мелкой дрожью в течении нескольких минут, а затем полное блаженство, не испытываемая до сих пор ни разу. Да и испытывал ли Меркуцио удовольствие хоть раз до этой ночи? Был ли Табальт хоть раз также свободен, как этой ночью? Чувствовали они себя хоть с кем-то такое единение и полноту? На губах расцветает довольная улыбка, дыхание медленно восстанавливается, а тело окончательно обмякает. Скалигер перевернулся, доверчиво прильнув к груди любовника, прикрывая глаза и блаженно улыбаясь. Стоило векам опуститься, как племянник Эскала погрузился во владения Морфея, засыпая крепким сном. Тибальт откинулся на смятые простыни, пропитавшиеся потом и запахом разгоряченных тел. Пожалуй, он испытывал нечто, похожее на сожаление: ему бы хотелось смотреть, как пылают вожделением чужие глаза, как двигаются искусанные в порыве страсти губы, а не только осязать невидимое тело, всего пару минут назад покорно выгибавшееся под ним, насаживающее, просящее заполнить его целиком, и слышать ничем не сдерживаемые рваными вздохами стоны, почти что крики. Капулетти попытался выровнять сбившееся дыхание. Со стороны его случайного любовника не доносилось ни звука: тот уютно пристроил голову на часто вздымающейся груди кошачьего царя и затих. В комнате повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь все еще раздающейся в отдалении музыкой. Тибальт, приобнимая юношу за плечи, лениво думал о том, что неплохо было бы подняться, на ощупь собрать раскиданную по полу одежду, привести себя в относительно пристойный, насколько это было возможно, вид и вновь присоединиться к гостям, тем более что синьор Капулетти уже наверняка сбился с ног, разыскивая нерадивого племянника. Однако расслабленное тело, скованное сладкой негой, наотрез отказывалось повиноваться. Кошачий царь взглянул на очертания молодого юноши, невесома, слегка касаясь провел рукой по мягкой коже, задерживая руку на чужих ягодицах, ложбинке, покрытой семенем. Тибальт подтянул край одеяла, стирая белые капли с нежной кожи, прижал обмякшее тело к себе, лишь на мгновение прикрыл слипающиеся глаза и тут же провалился в глубокий сон без сновидений.