Verona sta aspettando!

Несколько дней Меркуцио упорно выгонял из головы Тибальта, их ночь и их утро. Он отмахивался от приятных воспоминаний, от которых все тело накрывала пленительная волна ностальгии. Как Меркуцио и обещал, ни одна живая душа так и не узнала о них. И хоть Ромео и Бенволио упорно пытались выяснить, с каким таким незнакомцем их любимый друг провел Рождественскую ночь, Скалигер лишь лукаво улыбался, стреляя глазами и отмахивался, говоря лишь, что они его знают. И эта нелепая отговорка вполне устраивала Монтекки, лишь Бенволио несколько обиженно супился, явно огорчённый секретом Меркуцио, впрочем, об его интрижке слишком быстро забыли. Меркуцио, любимец Фортуны, любитель плотских наслаждений, чьей женой стала Страсть, а любовницей — Безумие, никогда не бывал один. Он был окружен прелестными дамами, красивыми мужчинами, он тонул в море внимания и любви, какой бы она ни была. Однако отныне ему не нужны были ни прелестницы с пышными бюстами, ни красавцы с широкими плечами. Его влекло к одному и единственному, чей взгляд хмур как небо перед грозой, а глаза сродни утреннему туману над полем пшена, чьи волосы напоминали золотые иссохшие колосья, чьи руки, мозолистые от рукоятки шпаги, казались нежными как хлопок. И Меркуцио выискивал его на площади, часами стоял под хлопьями снега, в надежде увидеть бледное и столь знакомое лицо. Однако так и не смог уловить объект своей необузданной страсти. Три дня душа и тело Скалигера металась, три дня Меркуцио сходил с ума от вожделения, три дня он отрицал и три дня он принимал свою зависимость. Ночью, когда прошел снегопад, когда Валентин покинул Верону и вернулся в Рим, когда город погрузился в сон, юноша пошел к дому, ведомый какой-то таинственной силой, магией. Он пробирался по сугробам, что успели намести, поднимая меховой подол шубы, то и дело склоняя голову в бок, от чего капюшон на голове глупо болтался из стороны в сторону. Меркуцио не чувствовал холода, страха быть пойманным или отвергнутым. Ему просто надо было оказаться рядом, просто увидеть, понять, что Тибальт не избегает его. Поместье Капулетти. Перелезая через ограду Меркуцио не думает, как это глупо, как глуп он сам, перелезая через ограду Меркуцио лишь вспоминает, в каком окне он видел Тибальта тогда, 5 лет назад, когда воровал чужие яблоки, нарвавшись на грозную брать племянника Капулетти, взиравшего на него сверху. Когда он оказывается в саду, то наконец вспоминает и улыбается, пожалуй, слишком довольно, чем следовало бы. К сожалению, яблоня была слишком низкой, чтоб добраться до нужного окна, однако крепкие ветки плюща, что вились по всей стене поместья, оказались совсем кстати, и Скалигер, на прочь лишенный чувства самосохранения, принялся взбираться вверх.

***

Тибальт сидел на полу комнаты, с упорством обиженного ребёнка нещадно терзая струны многострадальной гитары и безбожно фальшивя. Он отлично знал, как сильно это действует на нервы синьору Капулетти, впрочем, на этот раз не спешившему устраивать племяннику очередной нагоняй. Щека все ещё неприятно саднила: перстень любящего дяди оставил на острой скуле неглубокую царапину так до сих пор и не зажившую. Джульетта же в своих покоях занималась тем, что самозабвенно ощипывала извлеченный из вазы букетик, вкладывая особенно приглянувшиеся цветки между страницами увесистой книги. Кормилица хлопотала по хозяйству, поэтому девочка была предоставлена самой себе. От увлекательного занятия кузину Тибальта отвлек стук в окно, который она поначалу проигнорировала, списав на ударившуюся о стекло ночную птицу. Однако стук повторился, и девочка, подняв взгляд, пронзительно завизжала. Услышав крик сестры, Капулетти мгновенно сорвался с места и, рванув по счастью оказавшуюся незапертой дверь, влетел в покои Джульетты. — Тибальт! — девочка тут же подбежала к брату, трясущимся пальцем ткнув в сторону окна. — Я просто сидела, а тут он… Что он здесь делает?! Кошачий царь хмуро покосился в указанном сестрой направлении, в вечерних сумерках различая знакомую физиономию. — Понятия не имею, — буркнул он, успокаивающе приобнимая Джульетту за плечи. На самом деле он, несомненно, догадывался, что могло понадобиться паяцу в столь поздний час в доме Капулетти. — Может, оставим его там? — улыбнулся он кузине. Джульетта хихикнула. — А что, если сорвется? С кого спрашивать потом станут? — Действительно, неудобно может получиться, — племянник Капулетти чмокнул сестру в светлую макушку и, подойдя к окну, распахнул створки, крепко сжимая отчаянно цепляющуюся за подоконник ладонь Скалигера и втягивая его в комнату. — Извини, сестренка, но нам нужно поговорить, — не давая Меркуцио отдышаться, Тибальт схватил его за шкирку, словно нашкодившего котёнка, и выволок в коридор. — Ай! Тибальт, полегче! — шикнул Скалигер, чуть не вписавшись физиономией в дверной косяк. Пальцы и лицо жгло от тепла, капюшон спал на глаза так, что парень не видел и собственных ног. Меркуцио явно не поспевал за широким шагом Тибальта, то и дело спотыкаясь, так что тому пришлось в прямом смысле слова тащить Скалигера за собой. Возле своих покоев Капулетти затормозил, наконец отпуская ворот шубы паяца, сдергивая капюшон и отталкивая того к стене. — Ты совсем страх потерял? — крылья тонкого носа трепетали от негодования. — Или хотя бы изредка думать о последствиях ты считаешь ниже своего достоинства? Тебя могли увидеть!.. Закончить свою гневную тираду Тибальт не успел. На лестнице раздались торопливые шаги, и кошачий царь, стряхнув цепкие пальцы Скалигера со своего предплечья, бесцеремонно втолкнул того в комнату, захлопывая за ним дверь и прислоняясь к ней спиной, оподлено слыша, как Скалигер, ввалившись в спальню, глухо упал на пол. Спрятать паршивца удалось как раз вовремя: на противоположном конце коридора показалась кормилица, явно слышавшая вопли Джульетты и теперь спешившая узнать, все ли в порядке с её подопечной. — Ох, Тибальт, мне показалось, или Джульетта… — Я только что от неё, — перебил женщину Капулетти, вымученно улыбаясь. — Бедняжке померещилось что-то в темноте, вот она и подняла крик. Я лично удостоверился, сама она цела и невредима. Кормилица, поджав губы, недоверчиво покачала головой. Очевидно, что слова Тибальта ничуть её не убедили. Кошачий царь проводил её взглядом и, переведя дыхание, вошёл в комнату, погруженную в полумрак, разгоняемый лишь пляшущими на стенах отсветами пламени потрескивающего в углу камина. В том, что сестра его не сдаст, он был уверен наверняка. А вот оставлять Меркуцио одного, тем более надолго, было бы с его стороны крайне опрометчиво, потому что юноша успел скинуть верхнюю одежу и бесскромно разлечься на чужой кровати, стараясь принять самую соблазнительную позу. — Я принес вино! — поиграл он бровями, кивая на бутылку в руке, что принес в кармане за пазухой. Покои Тибальта, в сравнении с остальными комнатами в доме Капулетти, интерьерными изысками не отличались: из мебели здесь были только стол, придвинутое к нему кресло, узкая кровать, на которой сейчас развалился Меркуцио, полупустой гардероб, да забитый книгами шкаф в углу — обстановка почти что спартанская. Ни о каких зеркалах, вычурных подсвечниках и прочих элементах роскоши и речи не шло, разве что несколько разбавляла впечатление красующаяся на стене коллекция холодного оружия. Впрочем, комната от этого менее мрачной не становилась. — Не стесняйся, чувствуй себя как дома, — Тибальт привалился плечом к косяку, скрестив на груди руки. Пожалуй, самоуверенности Скалигера и отсутствию у него каких-либо комплексов многие могли бы позавидовать, а в мастерстве соблазнения ему и вовсе не было равных. Вот только сегодня ни его нарочито развязная поза, ни томный голос не вызывали у Капулетти желания, разве что лёгкую улыбку. Особенно в глаза бросались расстегнутые пуговицы рубашки, образующие некое подобие декольте: неясно, чем именно Меркуцио намеревался таким образом сразить Тибальта в самое сердце, но на этот раз он потерпел сокрушительное поражение. Уголок рта кошачьего царя предательски дрогнул. На лицо паяца ложились причудливые тени, и в какой-то момент он показался кузену Джульетты совсем юным, тем мальчишкой, который крутился перед ним на рыночной площади, кутаясь в нелепый пурпурный платок. — Что, Скалигер, на трезвую голову совсем никак? — не упустил возможности привычно подколоть того Тибальт. Отлипнув от двери, он подошёл ближе и уселся в кресло, закидывая ногу на ногу. — Бокалов у меня нет, так что будем пить как истинные аристократы — из горла. — Это тебя надо спаивать, чтобы затащить в кровать, дорогой Тибальт, — Меркуцио с кошачьей грацией поднялся с жесткой кровати и, почти подкравшись к Капулетти, протянул ему бутылку вина. — Или теперь можешь вставить мне без отключающего сознания герцогского вина? — Губы растянулись в гаденькой улыбке. — А хочешь, наденем на меня платье, сойду за девушку, — Скалигер скинул ногу Тибальта, без приглашения усаживаясь к тому на колени. Тибальт поморщился от излишней пошлости названного гостя, раздумывая, что стоило оставить его так, за окном, на улице. Пусть срывается или замерзает, он того заслуживает. Однако юноша не мог толком объяснить, почему до сих пор не вытолкал Скалигера за дверь, но, вероятно, причина крылась в тянущей боли под сердцем, с их совместной ночи, словно бы притупившейся впервые за долгое время. Вместо ответа он сгреб волосы на затылке паяца в кулак, притягивая того к себе и впиваясь в приоткрытые губы коротким поцелуем, не отказывая себе в удовольствии смять их и укусить. Как он и рассчитывал, поцелуй все такой же сладкий, каким он его запомнил. — Мне хватит намотать твою шевелюру на кулак. Каждая Веронка завидует им, — Тибальт разжал кулак и переместил одну руку на чужие ягодицы, а другую на талию, сжимая и улыбаясь на короткие вздохи Меркуцио, что инстинктивно прижимается ближе. — Ты сегодня не в духе, — констатировал Скалигер, запуская тонкие пальцы в сухие волосы, легко массажируя кожу головы. — Я бы тоже был злым и недовольным, живя в таких покоях, — юноша брезгливым взглядом окинул спальню Тибальта, делая со страдальческое выражение лица. — Это тебя так не любят или вкус столь специфический? — Меркуцио капризничал и совершенно этого не скрывал. — Пожалуй, я бы поспорил о том, у кого из нас вкусы специфичнее, — фыркнул юноша. Просвещать Скалигера на предмет мало походящих на тёплые родственные отношений, царивших в доме Капулетти в целом и касавшихся его, Тибальта, в частности, он не собирался. — Вино, Тибальт, будь мужчиной и открой его наконец, — Меркуцио было вновь потянулся за поцелуем, явно желая его углубить и перевести в нечто более интересное, однако кошачий царь мягко оттолкнул юношу от себя, не позволяя переступить черту. Впрочем, это Скалигера не расстроило. Казалось, для Меркуцио подолгу оставаться на одном месте было столь же мучительно и невыносимо, как и держать рот на замке. Тибальт едва успел нашарить в беспорядке на столе кинжал и, вынув его из ножен, всадить в пробку бутылки, а Меркуцио уже деловито сунул повсюду свой любопытный нос, беспорядочным мельтешением по комнате вызывая у Капулетти лёгкое головокружение. Кажется, сарказм Тибальта о чувствовании себя как дома герцогский племянник воспринял серьезно. И Капулетти многое мог бы ему спустить и закрыть глаза на откровенную наглость паяца, если бы тот не нашел единственное ценное сердцу Тибальта — гитару. — Поешь про несчастную любовь? Кузен Джульетты проводил паяца хмурым взглядом, отставляя бутылку в сторону: кажется, вино того больше не интересовало. — Не смей, — дернулся было Тибальт, увидев, что Меркуцио берет в руки гитару. — Тебя это вообще не касается! Инструмент привёз ему в подарок из далёкой Флоренции старший брат, и для кошачьего царя это был единственный предмет в доме Капулетти, который он по праву мог считать своим и берёг, словно величайшее сокровище. Скалигер замер, смерив Капулетти хитрым взглядом и, отставляя инструмент, обошел любовника со спины, нагибаясь к уху и обнимая за шею: — Научи играть, — прошептал юноша, обдавая горячим дыханием и тотчас оставляя влажный поцелуй на затылке. — Ты ведь все равно не отвяжешься, да? — обреченно и почти что жалобно вздохнул Тибальт, страдальчески закатив глаза. Повернув голову, он уткнулся носом в нежную кожу, все еще пестревшую багровыми отметинами. И что-то теплое разлилось по телу Тибальта, словно теперь не только гитара была тем единственным, что ему принадлежало, но и Меркуцио, столь отчаянно ластившийся, желавший внимания и любви. — Тебе дорог этот предмет, а мне хочется разделить это чувство с тобой, — Капулетти не был уверен, что Меркуцио понимает, что за бред несет, однако его бархатистый голос завораживал и расслаблял, заставляя довериться. Пожалуй, в последнее время Тибальт слишком часто доверяет Скалигеру, а тот, как показывает практика, не нарушает это доверие. Юноша тихонечко улыбнулся и потерся носом о чужую шею, вдыхая запах любовника. На мгновение он отстранился, но лишь для того, чтобы взять гитару в руки и протянуть Тибальту, почти уговаривающе шепча: — Ну же, сыграй мне что-нибудь из своего любимого. Тибальту с самого детства внушали, что должно быть важным для него, никогда, в сущности, не проявляя интерес к тому, что в действительности таковым являлось. Пожалуй, никто и не задумывался о том, что подобное возможно: семья, честь, ненависть — вот три слова, вокруг которых, по мнению Капулетти, должен был крутиться мир племянника. Даже Джульетта по большей части предпочитала щебетать о своём, девичьем. В её глазах брат вовсе не походил на человека, нуждавшегося в том, чтобы его выслушали. Поэтому то, что сейчас делал Скалигер, казалось непривычным и почти что диким. Тибальт уставился на него, словно увидел впервые в жизни, закусил губу. Между нахмуренных бровей пролегла глубокая складка, будто кошачий царь о чем-то напряженно размышлял. Наконец он отстранился от Меркуцио, каждое прикосновение которого вызывало непроизвольную дрожь по всему телу, и, молча отобрав у паяца, впрочем, не особенно сопротивлявшегося, инструмент, подтянул колки и любовно провел по изгибу корпуса, после чего поднялся и увлек Скалигера за собой обратно к кровати, вновь вкладывая гитару ему в руки. Сев позади Меркуцио, Капулетти приобнял его со спины, кладя ладони поверх чужих. В каком-то неистовом предвкушении Скалигер повиновался, вновь будучи ведомым Тибальтом. Он прижался спиной к крепкой груди, мертвой хваткой держась за гитару. — Что ты вцепился в неё, словно утопающий? Расслабь кисть, — кошачий царь осторожно разжал стиснутые на грифе пальцы Скалигера, переставляя их на нужные лады. — А вот теперь прижми, сильнее, иначе звук получится глухим… Да нет же, не всем пальцем, только подушечкой, — Тибальт оперся подбородком о плечо паяца и, отведя его правую руку в сторону, прошёлся по струнам, отзывающимся мягкой вибрацией, незамысловатым перебором. — Видишь, струны нужно дергать в определённом порядке, начиная с шестой… Шестая — та, что сверху, — сбивчиво, но вдохновленно объяснял Капулетти, и в серых глазах горел огонёк, которого прежде там никогда не было. Меркуцио молча и послушно внимал каждому слову, наслаждаясь тембром голоса, теплотой, исходящей от чужого тела, запахом. Он повторял за Тибальтом движения, старался запомнить если не с первого, так со второго или третьего раза. И каждый раз ловил себя на мысли, что ему это и вправду интересно, интересно вот так вот сидеть и учиться игре на гитаре, не перебивать и не юлить, как это обычно бывало. Ему действительно хотелось попробовать научиться, выучить хоть пару аккордов, разделить это занятие с Тибальтом, словно пытаясь стать еще ближе к нему. Тибальт же говорил. Говорил увлеченно, взахлеб, словно пытаясь наверстать что-то, безвозвратно упущенное, впервые не видя в этом проявления слабости, не стыдясь, не сжимаясь внутренне в ожидании насмешки. В молчании Меркуцио не было равнодушия: на его губах играла улыбка, и Капулетти до этого момента не представлял, что кто-то может ему так тепло улыбаться. В какой-то момент Тибальт увлёкся настолько, что рассмеялся тихим, хриплым смехом, впрочем, тут же стихнувшим, словно его обладатель испугался непривычного звука. Однако об осторожности забывать тоже не стоило, и, хотя дверь была предусмотрительно заперта, Тибальт непроизвольно продолжал прислушиваться, не прозвучат ли на лестнице шаги синьора Капулетти. Пожалуй, Меркуцио никогда еще так долго не молчал, как за то время, что Тибальт учил его играть, лишь добрая радостная детская улыбка восторга озаряла его лицо. И как же грела душу заинтересованность Капулетти в этом деле. С какой страстью он учил, с каким удовольствием рассказывал и главное, в его серых глазах Скалигер наконец-то видел жизнь. В его вечно печальных грустных зеницах была радость…жизнь! Такого, смотря на кошачьего царя, он еще ни разу его не видел, и эта новая черта в Капулетти Меркуцио нравилась. Безусловно нравилась. Особенно в таком положении, прижавшись спиной к его груди, чувствовать прикосновение рук и ощущать подбородок Тибальта на своем плече, его дыхание на своей щеке. Когда Скалигер начал жаловаться на боль в пальцах, кошачий царь не стал настаивать, помнил, как до появления первых мозолей стирал в кровь собственную кожу, ещё не загрубевшую от рукояти шпаги, в последствии ставшей продолжением его руки. Тибальт забрал гитару у паяца, что, скинув обувь, развалился на кровати, с непривычки переминая нежные подушечки пальцев. — Тиба-а-альт, — капризно протянул юноша, — а сыграй мне что-нибудь, а? И спой! О, может те твои сочинения? В отличие от Меркуцио, Тибальт аккуратностью не отличался, так что забрался на покрывало, как и был, в сапогах, скрестив ноги и оперев гитару о колено. Снизу вверх на него требовательно взирал паяц, капризно надув красиво очерченные губы. — Господь, Скалигер, ты словно избалованное дитя, — сообщил и без того очевидную вещь племянник Капулетти, на что Меркуцио слишком довольно улыбнулся, игриво закусывая губу. Сочинения Тибальта относились к разряду тех, что никогда не увидят свет, нося чересчур интимный характер. Но отказывать Меркуцио не хотелось, и на ум кошачьему царю пришла баллада, услышанная однажды на городской площади от заезжего менестреля. Проникновенная трогательная история до того запала Тибальту в душу, что он записал слова и по памяти подобрал к ним мелодию. Его длинные пальцы запорхали по струнам, практически их не касаясь, затрепетали светлые ресницы на полуопущенных веках, а лицо приобрело почти что одухотворенное выражение. А потом Тибальт резко прервался, распахивая глаза и растерянно глядя на Скалигера. — Я не могу… не умею петь, — неловко признался кузен Джульетты. — И у меня прежде никогда не было слушателей. Меркуцио поник, кусая, почти жуя губы. Он не привык отступать, всегда добивается того, чего хочет, и сейчас Скалигер хочет услышать тибальтову игру на гитаре, хочет узнать, что за песню он вспомнил. — Придумал! — вскрикнул Меркуцио, подрываясь с кровати и принимая сидячее положение. — Напиши текст песни. Я неплохо пою. Будет весело, — в детском восторге он захлопал в ладоши, чуть ли не наваливаясь на Тибальта, которому эта идея явно не нравилась. Тибальт затравленно оглядел комнату. Идти на попятную было поздно, он уже успел позволить паяцу слишком многое. Взгляд наткнулся на бутылку, оставленную на столе. Спустив ноги на пол, Капулетти прошелся к столу, хватая бутылку и делая внушительный глоток. В горле запершило, но зато по всему телу начало разливаться умиротворяющее тепло. Что ж, если и выворачивать душу наизнанку, то лучше под анестезией. Не то герцогское вино имело поистине чудотворный эффект, не то щенячий восторг Меркуцио был настолько заразителен, но Капулетти, вытряхнув из ящика на и без того порядком захламленную столешницу, заваленную книгами, бумагами и вещами, которым там в принципе было не место, вытащил кипу листов. Спустя несколько минут сосредоточенных изысканий, за время которых кошачий царь успел несколько раз выругаться сквозь зубы и окончательно растрепать и без того давно не встречавшиеся с расческой волосы, он торжествующе усмехнулся, протягивая Скалигеру измятый лист, сплошь исписанный угловатым размашистым почерком. — Только молю тебя, без фанатизма, — Тибальт опустился на краешек кровати рядом с паяцем, едва ли не подпрыгивающим от нетерпения. — Думаю, мы оба не хотим, чтобы наши родные узнали, в чьем обществе каждый из нас провел сегодняшнюю ночь. Капулетти вновь неспешно начал перебирать струны, выжидающе косясь на Меркуцио. Поверить в то, что Скалигер может звучать хоть сколько-нибудь музыкально, кошачьему царю было непросто. От его голоса, неконтролируемо громкого и режущего высокими нотами по барабанным перепонкам, начинала болеть голова. Поэтому сейчас Тибальтом овладело искреннее любопытство. Похоже, этой ночи суждено было стать временем новых открытий. Получив текст песни, Меркуцио сосредоточенно изучил его, отдаваясь их творческому порыву со всей страстью, которая в нем была. Впрочем, юноша промолчал, не желая раздувать тему принятия и неприятия отпрысков своими родными. Ему, в отличии от Тибальта, не требовалось скрывать любовников от опекуна. Пальцы Капулетти забегали по струнам и комнату наполнили звуки гитары. Невероятно красивая ночь. Вино, свечи и музыка. Меркуцио не разочаровал — когда он поет, его голос можно сравнить с ангельским пением, плавным, ласкающим слух. И что за талант? Своим смехом, криком и громкой речью он способен взорвать бокал, заставить окружающих заткнуть уши и вызвать полное омерзение, но не сейчас. И Тибальт, привыкший морщиться каждый раз, как Скалигер открывал рот, сейчас любовался им: его лицом, его телодвижениями, наслаждался его голосом. Сегодня, в их ночь, их не прервал ни сеньор Капулетти, видимо подумавший, что его племянник наконец научился петь, или попросту не слышавший их, ни Джульетта, которая любила неожиданно врываться в покои брата. Лишь спустя час, когда стрелки часов пробили за полночь, а пальцы болели и голос начал хрипеть, они замолчали с небывалым восторгом смотря друг на друга, чувствуя такое единение, которое раньше никогда и ни с кем не испытывали. — Уже поздно, пора спать, — нарушил священную тишину Тибальт, намекая своему гостью, что пора уходить. Меркуцио, изрядно вымотанный, лениво встал и потянулся, сгреб с охапку разбросанные сапоги и украдкой глянул в окно, где вновь разгонялась метель. Он поморщился, явно не желая оказываться на холоде, до родного дома по сугробам идти минут сорок: — Там метель. Надеюсь, Валентин успел добраться до ночлега…ты же меня не отправишь в метель домой? — постарался надавить он на жалость. — Твой брат уехал на ночь глядя в такую погоду?! — Капулетти тупо уставился на Скалигера, пропуская его вопрос. Меркуцио, приняв это за прозрачный намек поскорей проваливать, принялся надевать сапоги, не смея злиться на Тибальта, в конце концов его вообще никто не приглашал: — Он загостил слишком, каникулы заканчиваются, скоро учеба, а он не пропускает уроки. Тибальт несколько изумленно уставился на Меркуцио, зашнуровывающего зимние сапоги, а глазами ищущего свою шубу: — Ты куда собрался? Меркуцио захлопал глазами: — Я думал, ты хочешь меня спровадить. Капулетти присел у кровати на колени, невозмутимо снимая обувь Скалигера и откидывая в сторону: — Тебя заметет на смерть, Эскал поднимет всех на уши, и все подумают на мою причастность к твоей тупой смерти, — фыркнул Тибальт, одним движением толкая Меркуцио спиной на покрывало и стягивая с него штаны. — Останешься сегодня здесь. К утру, надеюсь, метель утихнет. Все равно ты уже тут вполне обустроился, — юноша отвел взгляд, надеясь скрыть легкий румянец. Тяжело было признавать собственное желание оставить этого нерадивого повесу подле себя еще на пару тройку часов, даже если он будет мирно посапывать под боком. И Скалигер, кажется, был вполне доволен таким раскладом. Он слишком довольно сверкнул глазами, скидывая всю верхнюю одежду, не подходящую для сна и, поймав ночную рубаху, надел ее, утопая в белой ткани. Тибальт невольно поймал себя на мысли, как неожиданно по-домашнему может выглядеть это неугомонное создание: тихий, сонный, немного растрепанный, без этого кричащего яркого фиолетового. И как было славно утром увидеть это домашнее сонное, но столь страстное создание, как было чудесно войти в него такого теплого, мягкого и узкого. Слышать его стоны, затыкать рот поцелуями и рукой, не позволяя разбудить весь дом и раскрыть их тайну. Сейчас, сжимая его ягодицы, талию, насаживая и наблюдая, как изумрудные глаза закатываются от удовольствия, Тибальт впервые испытывал наслаждение от секса. Столько в Меркуцио, скачущим сверху, было пылкости и эмоций, чувственности и желания, как он отдается полностью и без остатка, как он закусывает до крови губы, сдерживая крик наслаждения. Толчок за толчок, и он цепляется мертвой хваткой, впиваясь короткими ногтями в плечи любовника, насаживается до основания резкими движениями, самостоятельно задавая темп, какой он сам хочет, и Тибальт не против, с удовольствием ему подыгрывает пока сам этого хочет. А в следующую минуту стискивают паяца, переворачивая его на спину и нависая сверху, впивается в искусанные губы, проталкивает язык внутрь, продолжая вбиваться в податливое разморенное сном тело. Их накрывает одновременной судорогой, Меркуцио выгибается и Тибальт зажимает ему рот, не позволяя закричать, и Скалигер обвивает талию любовника ногами, не выпуская его из себя еще пару минут, откровенно пошло наслаждаясь наполненностью, теснотой и влагой. И все же член Тибальта выходит с влажным хлюпаньем, и он переваливается рядом, на соседние подушки, выравнивая дыхание и наблюдая, как Меркуцио, обтерев рубашкой живот от собственно спермы, принимается собирать вещи. Тибальт, приподнявшись на локте, наблюдал за неторопливо, с явной неохотой одевающимся Скалигером, лениво щурясь от заливающего комнату утреннего солнца. На тонких губах играла довольная улыбка. Капулетти грациозно потянулся, откидываясь на простыни, и с трудом подавил зевок: выспаться этой ночью ему толком не удалось. Меркуцио, поначалу уютно свернувшийся клубочком у него под боком, спал беспокойно, так что кошачьему царю пришлось уворачиваться от острых локтей, к тому же тот то и дело норовил спихнуть любовника с узкой постели. Решение пришло только под утро: Тибальт сгреб паяца в охапку, обездвиживая в объятиях, и Скалигер, ещё немного повозившись, наконец-то затих, уткнувшись лицом ему в грудь. Впрочем, последовавшее затем пробуждение с лихвой компенсировало все неудобства, и Капулетти нашёл в себе смелость признать, что не против чаще начинать день подобным образом. — Ты всегда такой громкий? — Тибальт поспешно прикрылся одеялом, на что Меркуцио лишь добродушно усмехнулся. — Только когда мне хорошо, — после того как последняя пуговица рубашки была застегнута, герцогского племянника увлекли обратно в кровать на тибальтовы колени. Капулетти любовно положил ладонь на щеку паяца, и Меркуцио припал к его губам, обхватывая его руками за шею. Меркуцио едва успел это сделать, как дверь распахнулась, звонко грохнув о стену и явив взору вздрогнувших от неожиданности любовников сияющую Джульетту. — Тибальт! Ты представляешь… — что именно должен был представить Тибальт, никто так и не узнал. Девочка осеклась на полуслове, во все глаза уставившись на представшую ее взору картину. Капулетти отчётливо ощутил себя нашкодившим мальчишкой, застуканным за очередной проделкой. Однако вместо того, чтобы отпрянуть от Меркуцио, он продолжал судорожно стискивать руки на его талии, испуганно глядя на сестру поверх чужого плеча. — О господи, Тибальт, — совершенно убитым тоном произнесла Джульетта, пятясь назад. — Джульетта, закрой дверь. С обратной стороны. Я тебе потом все объясню, — кошачий царь мог гордиться тем, что его голос прозвучал твёрдо, насколько это было возможно в сложившейся ситуации, и практически не дрожал. — Я думал ты вчера запер дверь, — невпопад прошептал Меркуцио, глазея то на ребенка, то на Тибальта, ощущая некое подобие опоры — примерно так и сам Валентин узнал о склонностях старшего брата. Сестра беспрекословно выполнила просьбу, но в коридоре оставаться не пожелала, проскальзывая в комнату и тихонько прикрывая дверь за собой. — Нет, объясняй сейчас! — замерев на пороге, потребовала девочка. — Это же… неправильно?.. — в карих глазах плескались недоумение и растерянность. Меркуцио, дабы больше не тревожить хрупкую детскую психику, слез с колен ее брата, таки подбирая с пола шубу: — Бог создал нас такими, дитя, — начал цитировать он брата Лоренцио, не посещая при этом церкви уже лет 10. — Он предписывает любить друг друга и прощать. По крайней мере эти заповеди мы и соблюдаем. Что бы изменило, будь я женщиной? — Меркуцио надел шубу, запахивая ее и подвязывая поясом. — Нельзя презирать и отворачиваться от родни, нельзя родней пренебрегать. Считай это испытаем Господа для тебя, меня и твоего брата. В конце концов Он любит играть своими игрушками перед тем, как отправить их в Ад. Лишь немногие окажутся в Раю, и ни я, ни Тибальту туда дорога уже не светит, и уж точно не из-за того, что ты сейчас увидела. Наши грехи мы не отмоем, зато ты, чистое и дивное дитя, непременно сохранишь свой. Будь лишь милосерднее к тем, кто уже проиграл на струнах этой жизни. Скалигер театрально поклонился, явно довольный собой и тем впечатлением, что оставил на девочке, не менее растерянно, но теперь более жалостливо взирающая на своего брата и Меркуцио. Что-то в словах Скалигера ее задело, что-то слишком глубоко впилось в ее сознание. И хоть им с кузеном еще предстоит долгий разговор, Меркуцио был уверен, что Джульетта смягчит свой пыл. В конце концов струны уже прозвучали свой аккорд.