Verona sta aspettando!

После спонтанно случившегося почти что семейного завтрака в кругу родственников Меркуцио, их совместными стараниями теперь прекрасно осведомленных об особенностях взаимоотношений между Скалигером и кошачьим царем, лезть к тому в окно было по меньшей мере нелепо. Однако вновь созерцать кислую физиономию Париса Тибальту совершенно точно не хотелось, поэтому для того, чтобы попасть в покои любовника, он решил воспользоваться уже проверенным способом. Знакомое апельсиновое дерево приветливо зашелестело остатками листвы, когда Капулетти остановился, примериваясь, за какую ветку удобнее ухватиться. Особняк делла Скала был погружен во тьму, разве что оставались освещенными пара окон в соседнем крыле и одно — прямиком над головой Тибальта, которое и было его целью на сегодняшний вечер. Перевалившись через невысокие перила балкона, Капулетти отряхнул ладони от налипших на них чешуек коры, а одежду от снега, и, более не испытывая прежней неловкости, осторожно постучал в запертую створку балконной двери. Меркуцио сидел на постели, скрестив ноги в позе лотоса и повторяя на своей собственной новенькой гитаре выученные аккорды. На юноше были домашние штаны и свободная рубаха, не застегнутая на последние пару пуговиц. В свете камина и свечей, расставленных по комнате, на лице паяца под правым глазом можно было заметить синяк, который юноша получил от своего дражайшего кузена спустя пару дней после разговора в кабинете дяди. Стоило Меркуцио однажды лишь упомянуть имя своего любовника, как Парис, пышущий какой-то невероятной злобой, выловил юношу в коридоре поместья, доходчиво объяснив, что не намерен слышать имя Капулетти в этом доме. Парис не был к Меркуцио добр. Никогда и ни за что. Скалигер был уверен, что тому доставляет невероятное удовольствие оставлять на нежной коже собственнические отметины, которые Меркуцио хотелось содрать вместе с кожей, отмокая в ванне с лавандовыми маслами. От тренировки паяца отвлек негромкий стук о стекло. Посмотрев в сторону источника шума, брюнет широко улыбнулся, откладывая музыкальный инструмент в сторону и, подпрыгнув на месте, вскочил с кровати. Он не видел любовника неделю, и сердце истосковалось по почти что родным крепким объятьям и запаху Тибальта. Однако метнувшись к балкону, дабы отворить двери, Меркуцио замер напротив зеркал, задирая рубашку до подбородка и с омерзением смотря на другие ссадины на своем теле. Поморщившись, Скалигер быстро метнулся к прикроватной тумбочке, а затем и к небольшому столику, задувая на них свечи, погружая комнату в полумрак, где источником света был только потрескивающие дрова в камине. Меркуцио не хотел, чтобы Тибальт видел чужие отметины. На зимнем ветру, доносящемся со стороны реки, Тибальт ждал, когда Скалигер соизволит его впустить. За неплотно задернутыми шторами угадывалась суетливая возня хозяина покоев. Только когда в комнате погас свет, створка балконной двери распахнулась, и Капулетти вошёл внутрь, тут же попадая в объятия любовника. — Roi félin, уж можно и через парадную, — Меркуцио повис на шее Тибальта, припадая к его губам долгим и жадным поцелуем. — Ты как будто не ждал меня? — прищурился кошачий царь, отвечая на поцелуй и мягко прикусывая нижнюю губу Меркуцио. — Не думаю, что твои дражайшие родственники были бы рады видеть меня вновь. — Ждал-ждал, и даже очень! Но не через балкон. Давно тебя не было. Клубнички? — проурчал юноша блондину в губы. Отстранившись, Капулетти упал в мягкое кресло, согласно кивнув. — Да, пожалуй, — за весь день у племянника Капулетти во рту маковой росинки не было, поэтому он с превеликим удовольствием съел бы что-то посущественнее клубники, но привередничать не приходилось. — Что, дядя? — многозначительно осведомился юноша, наблюдая за перемещениями Меркуцио, чей силуэт с трудом угадывался в неверных отблесках пламени, приглушенного каминным экраном. — Угощайся, — юноша придвинул к Тибальту тарелку с ягодами и миску со сливками. Он обмакнул одну клубничку, заранее сняв зеленый хвостик, в белую субстанцию и положил любовнику в рот. Тибальт подозрительно покосился на подсунутую ему под самый нос ягоду, но противиться не стал, едва ощутимо касаясь пальцев Меркуцио, которые тот не успел вовремя убрать, губами. Пока блондин наслаждался сладковатым вкусом спелой ягоды прямиком из парника герцога, паяц подошел к кушетке, на которой лежал мягкий и теплый плед. Скалигер укутал им блондина и сел тому на колени, обхватив руками шею Тибальта, уткнувшись лицом тому в воротник, проводя носом по коже и вдыхая запах чужого тела. — Мы поговорили. Пришлось рассказать ему о нас. Он принял и не выразил ничего против, — Меркуцио носом потерся о щеку Капулетти, мурча от удовольствия близости. — Так что можешь прекратить мучать бедное дерево под моим окном, хотя есть в этом что-то возбуждающее, — уголки губ Скалигера растянулись в широкой улыбке, и Тибальт, в полумраке комнаты, мог видеть это сияние лица любовника. — Страх быть замеченными и разоблаченными очень, — добавил племянник Принца, плотнее кутая ночного гостя в плед. — Замерз? Ночи нынче холодные. — Всё в порядке, — трогательная забота Меркуцио отдавалась в душе приятной теплотой, перед которой мерк даже тот факт, что кошачий царь и правда порядком продрог, добираясь до особняка делла Скала. — У тебя своеобразные представления о вещах, которые должны возбуждать, — усмехнулся Капулетти, выпутывая одну руку из-под пледа и опуская её на тонкую талию паяца, притягивая того ближе. — Как жаль, что мой собственный дядюшка не может похвастаться даже малой толикой такого понимания. Вспоминать о синьоре Капулетти было хуже, чем сыпать соль на открытую рану. На месте Эскала тот не просто был бы против, а, вероятно, собственноручно вышвырнул бы из дома Тибальта, посмевшего порочить честь семьи, которую он был призван защищать любой ценой. Но сейчас, в доме Эскала, в покоях любовника, Капулетти, удивляясь самому себе, чествовал покой и умиротворение. Сжимая мягкое, податливое, хрупкое тело Меркуцио, улавливая его привычный лавандовый запах, слыша сердцебиение, кошачий царь зарывался носом в чужую шевелюру, кусал за мочку уха, жадно впивался в мягкие губы, желая растворить Скалигера в себе. И как Капулетти радовался тому, что до сих пор им удавалось избегать встреч друг друга на улицах города, ведь разыгрывать сцены прежней ненависти, оставлять ссадины и синяки на столь желанном теле было бы для него величайшей мукой. — Я думал, за годы знакомства, ты успел понять, что я за извращенец, — издал юноша смешок, пододвигаясь ближе, нарочно ерзая на причинном месте любовника, не позволяя тому погружаться в печаль своих мыслей. — А терпения и понимания моего хватит на двоих, — Меркуцио запустил одну руку в светлые тибальтовы волосы, ласково их перебирая, массируя голову. Меркуцио не знал, что именно творится в поместье сеньора Капулетти. Меркуцио не знал о регулярных избиениях, о криках и ругани. Меркуцио не знал, что большинство бледных шрамов на теле Тибальта получены не из-за стычек с Монтекки на улицах Вероны. Меркуцио не знал, что Тибальт ненавидит ночевать дома. Меркуцио не знал, что Тибальт старался отказываться и тряпизничать, не вынося присутствия своего дяди за одним столом. Но Меркуцио понимал, догадывался, что Тибальта дома не любили, не лелеяли, не заботились. И теперь Скалигер понимал откуда в его кошачьем царе столько ярости и гнева. Как человек, не знавший, не получавший любви, может дать ее в ответ? Поэтому Меркуцио готов отдавать свою, всю и без остатка, не ожидая чего-то в ответ, но надеясь получить хоть капельку тепла. — Все эти годы меньше всего меня заботили твои предпочтения в постели, — пожал плечами Тибальт, запрокидывая голову и довольно жмурясь от прикосновений любовника. Ладонь покоившейся на талии Меркуцио руки опустилась ниже, касаясь упругой ягодицы и плавно переходя на бедро, выдергивая паяца из собственных раздумий. Он отдаст Тибальту всего себя, обещая не обнадеживаться, будучи привыкшим не получать любовь. — А этот, как его… Парис? — припомнил имя старшего племянника Принца юноша, слегка нахмурившись. — Сдаётся мне, не очень-то вы с ним ладите. Подавшись вперёд, Тибальт дотянулся до стоящей на столике тарелки и, подцепив ещё одну ягоду, отправил её в рот. — А Парис… Парис… — Меркуцио отлип от шеи любовника, оставив на ней достаточное количество влажных поцелуев, поморщившись от не слишком приятных воспоминаний, болью отдававшихся под ребрами и на скуле. — Парис осел. Он просто завидует, что у дяди любимчик я, — уголки губ дернулись в горькой ухмылке, не переставая руками перебирать сухие пряди волос. Губ Тибальта коснулась бледная улыбка в ответ на столь емкое определение личности Париса. Невзирая на то, что ему довелось столкнуться со старшим делла Скала лишь дважды, племянник Капулетти совершенно уверенно мог заявить, что тот был ему категорически неприятен: очень уж напоминал сводного братца, который, по счастью, не так часто радовал своими визитами, предпочитая оставаться во Флоренции. — Не будем о нем, — отмахнулся Скалигер. — Расскажи лучше об этой недели. Тебя не видно в Вероне. Хоть Меркуцио и отсиживался дома, он не терял связь с жизнью города. Никогда и ни за что. Юноше казалось, что улицы были единственным, что держит его в реальности, что не позволяет пропасть и утонуть в водовороте собственных мыслей и боли. — Джульетте понадобилась срочная психологическая помощь, так что мне как всегда выпала роль жилетки, — признался Тибальт, тоскливо вздыхая. — Похоже, Валентину и впрямь удалось покорить сердце моей сестренки. А что же ты? Судя по отсутствию слухов об очередной безобразной драке на городской площади, ты тоже отсиживаешься дома? — беззлобно рассмеялся кошачий царь, коротко чмокая Скалигера в лоб липкими от клубники и сливок губами. — Что ж! Тогда спешу огорчить тебя и обрадовать Джульетту: Валентин приехал сегодня утром. Всего на пару дней, но, похоже, именно ради твоей кузины. А вообще, — Меркуцио задумчиво склонил голову в бок, — я удивлен, что мой брат так ей понравился. Он с малых лет учится в интернате для мальчиков. Где же мой милый брат научился так обольщать дам? Он мне часто пишет, и теперь все его письма исключительно о Джультте. Называет ее «милым ангелом». Кажется, это их первая любовь. Самая невинная, терпкая и болезненная. Не так ли, Тибальт? Капулетти промолчал, прекрасно понимая, о чем говорит повеса. Джульетта была его сном, его кошмаром и мечтой, такой же недостижимой как солнце, луна и звезды. Тибальт не мог ее коснуться, не мог ей открыться, он не смел о ней даже мечтать, прекрасно осознавая, что лишь разобьет себе сердце. Но разве можно уничтожить то, что уже расколото на множество крохотных осколков? А Меркуцио все продолжал: — К шестнадцати годам из него выйдет действительно стоящий муж. Прекрасно образован уже сейчас, искусный фехтовальщик, — и пусть Меркцио не мог объективно оценить способности брата в обращении со шпагой не только по причине родства, но и потому, что в сравнении с навыками самого Скалигера, и Джульетта будет прекрасным фехтовальщиком, Тибальт, как никто понимающий в этом ремесле, не мог не согласиться с любовником. — Он обладает чудесными манерами…одними словами — чудесный жених для любой особы! — Ещё бы, у твоего брата был такой пример перед глазами… Пример того, как вести себя ни в коем случае не стоит, — тёплая ладонь Меркуцио коснулась его спины, и Капулетти опустил голову на плечо любовника, утыкаясь лбом в ворот его рубахи. Кажется, он даже слышал, как ровно бьётся чужое сердце под тонкой тканью. — Пожалуй, ему я бы и впрямь доверил Джульетту, он сумеет о ней позаботиться. Тем более что и она, в свою очередь, отзывается о нем крайне… лестно. Валентин вызывал в Тибальте далеко неоднозначные чувства: он ревновал, чувствовал странное жжение в груде, которое кровь разгоняла по всему телу, в душе что-то противно скреблось, царапая сердце и легкие, — это не было злостью и яростью, это была ревность и обида от собственного бессилия; с другой стороны Капулетти переставала бить дрожь каждый раз, стоило ему только представить дражайшую Джульетту под венцом с каким-нибудь напыщенным индюком вроде Париса, пошло пожирающего юною девушку и только и ждущего возможность подмять ее под себя, причинить боль и вызвать стыд. Тибальт знал, что именно так все и происходит, знал, что никто вроде Париса не позаботится о чувствах невинной леди. Валентин был другим. Тибальт видел это. Тибальт знал, что кто-то вроде Валентина не обидит, не причинит боль, вред, не застыдит, не опорочит вожделение тела девушки. Он позаботится о ней, о ее душе и теле. Возьмет под крыло, станет каменной стеной для Джульетты и своих детей. И только Валентину Тибальт мог доверить сестру. Только ему одному без пожирающей, разрушающей душу ревности Тибальт мог отдать сестру. — Так а где же ты пропадал? — Не дождавшись ответа от Меркуцио переспросил Купулетти, поднимая голову с плеча любовника. — Неважно себя чувствовал, — почти не соврал юноша. После того, как Парис столкнул его с лестницы, Меркуцио действительно было плохо. Плохо и больно до такого, что не было сил двигаться. — Отлеживался дома. Ромео с Бенволио меня навещали. Играли в кости, карты, всякое такое… — Слабое у тебя здоровье, Скалигер, — Капулетти собирался сказать что-то ещё, но не успел. Забавно сморщив нос, он отчаянно чихнул несколько раз подряд, отстраняясь от Скалигера и закрывая лицо ладонями. Тибальт недоуменно потер зудящую переносицу: так легко простудиться он попросту не мог, в отличие от того же Меркуцио, для которого причиной слечь в постель становился любой пустяк. — Ой! — Меркуцио отстранился, нахмурив брови, видимо боясь заболеть. — Ты не простудился? Племянник Капулетти собрался что-то сказать, но вновь чихнул. Еще. И еще раз. Он отчаянно замотал головой, отгоняя опасения любовника. — А у тебя нет аллергии? На… — Меркуцио завертел головой, силясь сообразить, на что у людей в целом может быть аллергия. Тем временем, пока Меркуцио беспокойно оглядывался по сторонам в поисках причины внезапного приступа любовника, Тибальт почувствовал, как неумолимо начинают слезиться глаза, которые он тут же рефлекторно принялся тереть, тем самым лишь усугубляя ситуацию. Мысль пришла в голову в тот момент, когда взгляд зеленых глаз наткнулся на вазу над камином. — На лилии? — Лилии? Откуда здесь взялись чертовы лилии? — прохрипел Капулетти, смахивая выступившие слезы рукавом рубахи. Только сейчас он почувствовал тонкий сладковатый аромат, витающий в воздухе, которому он прежде не придал значения из-за аромата лаванды, уже свыкнувшись с тем, что и сам Скалигер, и все вокруг него пахнет цветами. То, что лилии он на дух не переносит, выяснилось лишь несколько лет назад, когда Джульетта уговорила его, увидев на рыночной площади на прилавке цветочницы огромные темно-бордовые цветы на тонких стеблях, купить целую охапку. Хотя, пожалуй, и тогда все обошлось бы благополучно, если бы девочке не взбрело в голову оставить букет у брата в спальне, чтобы добавить красок и живости её мрачному виду. — Это мои любимы цветы. В зимнем саду распустились, и я приказал срезать мне букет, — в голосе Меркуцио уже не звучали привычные нотки веселья. — Меркуцио, убери, убери их отсюда, — едва ли не зарыдал племянник Капулетти, чувствуя, как его бросает в жар и на лбу выступают капли пота. — Да! Прости, прости, — извиняясь невесть за что, Скалигер вскочил с колен любовника и, фурией метнувшись к камину, одним резким движением вытащил белые, как первый снег лилии, и, подбежав к балкону, отворив двери выбросил их на улицу. — Прости! — брюнет оставил двери открытыми, пропуская свежий воздух в комнату. Он ушел в ванную комнату, наливая в посеребренный таз для умывания воды из графина и, взяв губку, вернулся к любовнику. — Я не знал…их моя мама любила... — Прекрати извиняться, здесь нет твоей вины, — отмахнулся Тибальт, чихая уже гораздо реже и не столь отчаянно. — Откуда тебе было знать? Только прошу тебя, давай ты будешь любить эти прекрасные цветы где-нибудь подальше от меня. Свежий воздух, врывающийся в комнату через раскрытую балконную дверь, принёс немалое облегчение, позволяя вновь дышать полной грудью. Капулетти с немалым удивлением отметил, что руки Меркуцио, склонившегося над ним, заметно дрожали, рискуя зарядить губкой кошачьему царю в один из и без того покрасневших глаз. Неужели тот и впрямь так распереживался из-за его, Тибальта, состояния? Дома за него волновалась разве что сестра, да и та в силу своего юного возраста делала это не слишком умело, хотя даже за трогательные попытки Джульетты проявить заботу юноша был ей благодарен. Поэтому видеть побледневшее, что было заметно даже в царившем в комнате сумраке, и искаженное неподдельным беспокойством лицо Скалигера было по меньшей мере непривычно. Тибальт со вздохом отвел в сторону руку любовника, забирая у него губку и самостоятельно пытаясь промыть воспаленную слизистую. — Закрой балкон, — слабо улыбнулся он выглядевшему совершенно потерянным Меркуцио, на которого жалко было смотреть. — Не хватало тебе вновь простудиться. Ночь сегодня и впрямь выдалась холодной. — За меня не волнуйся, я не такой хрупкий. И цветов этих в комнате больше не будет, — давно Скалигер не чувствовал себя так жалко и никчемно: он ничего не может сделать, ничем не мог помочь; губку у него забрали. «Ну и правильно, еще глаз ему выколю», — ругался на себя парень, переминаясь на месте. Он вспомнил заботу Тибальта, который носился с ним и терпел его, буквально пару недель назад, когда тот, прогулявшись под ливнем, заболел. Даже сейчас кошачий царь думает о его здоровье, прося закрыть балкон. — Я могу что-нибудь сделать? Помочь чем-нибудь? — выдавил он из себя. Меркуцио не умел заботиться, не умел лечить. Он никогда не отличался этими качествами и даже когда заболевали его друзья, Скалигер максимум что мог сделать, так это передать угощения или лекарства через слуг, боясь пересекаться с больным, чтобы не заразиться, в то время как сами Монтекки всегда приходили лично навестить больного друга. И сейчас в Меркуцио поселилось навязчивое чувство необходимости помочь хоть чем-то. — Ничего не нужно, — Тибальту никогда прежде не доводилось видеть Скалигера настолько подавленным. Куда делись привычные наглость и самоуверенность? В зелёных глазах сквозило отчаяние, а каждый жест выражал крайнюю степень растерянности. Капулетти, тяжело вздохнув, отложил губку в сторону и поднялся с кресла. Кажется, в случае с Меркуцио проявлять при нем свою слабость было непозволительной роскошью, ибо чувство вины паяца оказалось столь же заразительным, как и его безграничный энтузиазм. — Да не убивайся ты так из-за этих лилий, — юноша привлёк к себе любовника, прижимая к груди его буйную голову и успокаивающе касаясь ладонью темноволосой макушки. Несмотря на протесты, Меркуцио оставался хрупким и невероятно миниатюрным, едва доставая кошачьему царю до плеча. — Мало ли других цветов? Розы там, или герберы какие-нибудь… Джульетте вот гиацинты нравятся. А что, тоже красиво, и аромат у них ничуть не хуже. Весной их у каждой цветочницы навалом будет. А знаешь что? — Тибальт провел костяшками пальцев по щеке Меркуцио, пытаясь отвлечь его от горестных мыслей. — Я почти выучил то, что ты написал мне вчера. И даже попытался прочесть один из твоих рассказов… Ну, как прочесть, перевести, и в результате все равно получился бессмысленный набор слов, но для начала неплохо, как считаешь? — Да к черту эти лилии, — слабо улыбнулся Скалигер, припадая щекой к теплой руке, — мне и крокусы нравятся, а еще колокольчики. У них мелкие цветы, и в огромном букете они смотрятся потрясающе. Тибальт не слишком разбирался в цветах. Правильнее было бы сказать, что он не разбирался в них вовсе, перечислив Меркуцио первое, что пришло на ум. Поэтому Капулетти понятия не имел, что такое крокусы, где они растут и как выглядят, но глядя на порядком приунывшего любовника, внезапно захотелось притащить ему целую охапку, неважно, купить ли или нарвать в чьем-нибудь саду. Кошачий царь озадаченно потряс головой: таких порывов у него прежде никогда не возникало, он даже Джульетте никогда не дарил цветов, что уж говорить о многочисленных любовницах. А тут — Скалигер, мужчина, которому подобного рода знаки внимания оказывать попросту противоестественно. Хотя, если уж на то пошло, их отношения сами по себе были противоестественными… Тибальт решил, что он непременно пораскинет мозгами на этот счёт, но завтра, тем более что его тактика возымела действие, и Меркуцио наконец-то переключил свое внимание с болезненной темы, вновь воспрянув духом авантюризма. — А еще ты быстро учишься! Мы еще поработаем с тобой над литературном переводом и серьезно займёмся фонетикой, кошачий царь. Но для начала это и правда неплохо, очень хорошо. — А теперь, — Скалигер приподнялся на мысках к самому уху кошачьего царя, — пойдем в кровать, Mon ciel, сделаю тебе массаж. — Уверен, на этот раз ты меня тоже не разочаруешь, — в тон ему отозвался Капулетти, склоняясь к самому уху и слегка прикусывая мочку. Откинувшись на прохладные шелковые простыни, кошачий царь нарочито медленно принялся расстегивать пуговицы рубашки, дразня Скалигера, явно не намеренного ждать так долго. И пока Тибальт всеми силами провоцировал паяца на то, чтобы тот порвал его рубашку, дабы избавить от ненужной одежды, Скалигер достал из тумбочки пузырек с маслами. Меркуцио перекинул ногу через любовника, седлая его и, наклоняясь к самым губам, не вовлекая Тибальта в поцелуй, расстегнул оставшиеся пуговицы рубашки, отбрасывая мешающуюся ткань в сторону, потираясь бедрами о чужой пах и чувствуя, как тяжелеет его собственный. Паяц приподнялся, заставляя перевернуться Капулетти на живот. Он поцеловал любовника в шею, спускаясь на плечи и лопатки, в то время как руки, смазанные лавандовым маслом, начали растирать кожу от поясницы вверх. Тибальт вздрогнул от ласки, от теплоты, от щекочущего чувства, что появлялось каждый раз, когда темные кудри Меркуцио касались его кожи. — Ты напряжен, — шептал Скалигер и Тибальту до жути хотелось перевернуться к нему лицом и поцеловать. Жадно, ненасытно, страстно. Нежные руки повесы умело находили затекшие, напряженные мышцы, расслабляя их, принося покой и умиротворение. Пожалуй, в навыке массажа Скалигер тоже обладал немалой практикой, вот только на ком — останется для Тибальта тайной, которую, впрочем, он раскрывать не намерен. Находясь в блаженстве, часов не замечаешь, а вот руки Меркуцио спустя полчаса устали. И племянник Капулетти, на границе сознания, невольно отметил, что руки любовника были довольно сильными, настолько, что способны промять его собственные мышцы. Вот только причина, по которой Скалигер не пользуется этой самой силой в драках — оставалась такой же тайной. Не слегая с любовника, Меркуцио вновь прильнул к его шее горячими губами: — Я устал. Теперь ты меня порадуй. После нежных, но неожиданно сильных рук Меркуцио порядком расслабившемуся Тибальту больше всего хотелось завернуться в одеяло и благополучно заснуть, но у Скалигера на остаток вечера были совсем иные планы. И, признаться честно, Капулетти был не то, чтобы против, в свою очередь весьма охотно освобождая любовника от одежды.

***

На этот раз Тибальт проснулся раньше Меркуцио. Несколько минут он бездумно таращился в потолок, не в силах совладать с совершенно дурацкой улыбкой, то и дело касающейся тонких губ. Минувшая ночь удалась на славу, по крайней мере, для него, и кошачий царь от души надеялся, что любовник имеет на этот счёт такое же мнение. Спина ощутимо ныла, но это было вполне ожидаемо после всех проведенных Скалигером манипуляций, и боль эта была скорее приятной, нежели доставляющей дискомфорт. Наконец племянник Капулетти приподнялся в постели, поворачиваясь к Меркуцио, спящему на животе, уткнувшись лицом в подушку и раскинув конечности в форме морской звёздочки. Одеяло паяц с себя скинул, и сейчас оно едва прикрывало одну ногу до середины бедра. Осторожно, стараясь не потревожить сон Скалигера, Тибальт потянулся к нему, намереваясь накрыть, да так и замер, завороженно глядя на незамеченные ранее синяки, которыми была разукрашена спина любовника вдоль позвоночника, а также на отпечатавшиеся на его предплечье явственные следы чьей-то пятерни. Шебаршение под боком заставило Меркуцио если не проснуться, так повернуться в сторону Тибальто, лениво приоткрывая один глаз и сразу закрывая, намереваясь еще поспать. — Bonjour, — неразборчиво пробормотал Скалигер, пододвигаясь к блондину ближе. И юноша готов был проспать еще до полудня, однако появившиеся чувство тревоги заставило его полностью раскрыть глаза. — Ты чего? — он лениво перевернулся на спину, протягивая руку к лицу любовника, проводя пальцами по его щеке. Однако Тибальт, падкий на ласку, вместо привычной блаженной улыбки ужаснулся еще больше, замечая след от синяка на лице Скалигера. И Меркуцио, чьи мозги наконец собрались в кучку, резко сел, не глядя выискивая одеяло и натягивая его до груди. Для Тибальта, привыкшему спать спокойно и статично, первое время было невероятно сложно засыпать рядом с любовником, который постоянно ворочался во сне, так же сложно, как и постоянно удерживать одеяло, чтобы паяц его не скидывал, а потом не просыпался посреди ночи, бродя по спальне в его поисках. Но сейчас Тибальта заботило совсем другое. На протяжении всех этих лет вид разбитого лица Меркуцио, в идеале — собственноручно, вызывал у Тибальта чувство глубочайшего морального удовлетворения и желание подправить его ещё парой-тройкой ссадин. При виде синяков и кровоподтеков на теле любовника после их первой ночи Капулетти испытал нечто, похожее на удовольствие от того, что тот теперь носит его, Тибальта, метки. Тогда он даже невольно залюбовался обнаженным Скалигером. Однако сейчас представшее его глазам зрелище вызывало лишь отвращение, и в первую очередь — к самому себе. Кошачий царь готов был поклясться, что накануне Меркуцио действительно не ввязывался в очередную безобразную драку: как правило, о таком знаменательном событии вся Верона узнавала в течении первых же минут десяти, да и сам юноша уверял, что сидел дома, плохо себя чувствуя. Поэтому Тибальт с каким-то бессильным ужасом в серых глазах переводил взгляд с пестреющей синяками нежной кожи паяца на свои руки, не в силах поверить, что мог сотворить такое в порыве страсти. На сонную улыбку Скалигера юноша не ответил, ровно как и пропустил мимо ушей его пожелание доброго утра. — Откуда это у тебя? — дрогнувшим голосом произнёс Тибальт, подаваясь вперёд, и, нависнув над Меркуцио, провел пальцем по контуру кровоподтека у того на лице. — Это что, я сделал? Господи, Меркуцио, я не хотел, клянусь, мне так жаль, — юноша отпрянул от любовника, прикусывая губу и нервным жестом запуская ладонь в спутанные после сна волосы. — Упал с лестницы, — почти не врал Скалигер. Он упал, но говорить о том, по чьейвине упал, не хотел. Парис, не желая более марать руки о своего родственничка после удара по лицу, просто спустил его с парадной, дубовой лестницы. Тибальт смерил Меркуцио, как всегда сияющего улыбкой, резко контрастирующей с красующимся под глазом синяком, долгим испытующим взглядом, однако определить, лжет тот или говорит правду, так и не смог. По крайней мере, на лице паяца не дрогнул ни единый мускул, а голос звучал беззаботно и небрежно, словно Скалигер говорил о сущем пустяке. — Как можно было навернуться с лестницы? Ты что, ходил и думал одновременно? Хорошо еще, что шею не свернул, — ворчливо отозвался Капулетти, накрывая ладони любовника свободной рукой. — Тиба-а-альт, — невыносимо для слуха кошачьего царя протянул Меркуцио, мотнув головой, отчего темные кудри упали на оголенные плечи. — Я бежал по лестнице встречать Ромео и Бенволио, запнулся о халат. И свалился. С каждым бывает! — Меркуцио не любил врать. Ненавидел всей душой и сердцем. А врать Тибальту особенно не хотелось. Но посвятить его в тайну, позорный секрет, который Меркуцио обещал унести с собой в могилу, он не мог. Не мог, потому что знал, что потом Тибальт уйдет, с омерзением смотря на Меркуцио. Однако несмотря на пылкие заверения Меркуцио в том, что поводов для беспокойства нет, кошачьего царя не покидало явственное ощущение того, что что-то не сходится. Он вновь, прищурившись, придирчиво оглядел Скалигера, скользя взглядом по красивому стройному телу в попытке найти причину, по которой слова паяца показались ему недостаточно убедительными. Но промелькнувшая где-то на границе сознания мысль так и осталась не оформившейся, а Меркуцио столь честно глядел на него из-под трепещущих пушистых ресниц, что Тибальт сдался. — Помнишь, ты как-то упоминал, что твой дядя не уверен, что ты доживешь до двадцати? Сделай милость, постарайся не оправдать его опасения, — племянник Капулетти высвободил руку и отвел разметавшиеся по плечам паяца локоны тому за спину. — Я обещаю постараться, если ты скажешь, что будешь скучать, если я помру, — улыбнулся Меркуцио Тибальту в самые губы, вовлекая того в поцелуй. Кошачий царь одним движением тут же подмял любовника под себя, замечая, как тот морщится, очевидно больше не скрывая свою боль от синяков. — Скалигер, — Тибальт положил руку паяце на щеку, не смея сдержать улыбку, глядя в искрящиеся восторгом и чем-тоеще малахитовые глаза. — Без тебя мне будет слишком спокойно. Так что да, я определенно буду скучать. Капулетти невесомо коснулся губами синяка на глазу Меркуцио, отмечая, как тот довольно жмурился, подаваясь на ласку. — В таком случае тебе от меня не избавиться, — руки брюнета обвили шею Капулетти, не позволяя ему отстраниться. — Я догадался, — наигранно тяжело вздохнул Тибальт, однако серые глаза, обычно полные тоской, искрились смехом. — Если мне так и не удалось избавиться от тебя на протяжении стольких лет, с чего бы судьбе преподносить мне такой подарок сейчас. Отмечая про себя, что не готов отпустить от себя Меркуцио, Тибальт лег рядом на подушки, притягивая паяца к себе со спины за талию и утыкаясь ему в затылок. Запах лаванды. Капулетти улыбнулся. Меркуцио всегда, сколько он его знал, пах этими цветами. И если раньше Тибальта это раздражала, то сейчас лаванда вызывала спокойствие и умиротворение, а где-то под сердцем разливалось тепло. Меркуцио и сам замер, расслабляясь и прикрывая глаза, как можно ближе прижимаясь к любовнику, наслаждаясь его теплом и крепким телом. Утро обещало быть долгим, томным, ленивым, полным поцелуев и дурацких разговоров. Однако как всегда неподходящий стук в дверь нарушил их идиллию. — Кто там? — вымученно протянул Меркуцио, цепляясь за обнимающие его руки Тибальта. — Это я, — информативно ответил детский голосок из-за двери. Валентин подергал ручку, прямо требуя, чтоб его впустили. — Тебе чего? Я занят! -Тибальт поморщился от звонкого голоса Скалигера-старшего. Валентин, как отметил кошачий царь, имеет удивительную способность врываться в самый неподходящий момент. — Впусти! — ручка двери вновь капризно дернулась. Меркуцио закатил глаза, зашевелился, заерзал, выбираясь из объятий Капулетти, старательно делающего вид, что ничего не слышит и не видит. — Ну пусти, — Меркуцио легонько прикусил его за руку, оставляя слабый след от клыков. — Ах ты coquin, — тихо рассмеялся кошачий царь, выпуская любовника и, прежде чем Меркуцио окончательно покинул постель, укусил его за ягодицу, с довольным видом наблюдая, как пышные бедра с его меткой покачиваются в такт ходьбы. В шкафу паяц нашел лиловый шелковый халат с ручной вышивкой серебряными нитями. Широкие рукава-лебедь спускались до самого пола и Тибальт, завороженно наблюдая за одеванием любовника, отметил, что именно так и выглядела бы принцесса востока: пышные кудри, что водопадом стекают по плечам, легкое, как перо, одеяние, изящество в каждом движении, подол халата озером волочился по полу при каждом босом шаге Меркуцио. Тибальт завороженно наблюдал. Никогда прежде он не замечал в Скалигере такой красоты. Он приоткрыл дверь, не позволяя Валентину заглянуть в спальню и увидеть частого гостя брата: — Ну и? — Мне книга нужна. Стихотворения. Хочу выучить пару для Джульетты, — беспрестанно сказал ребенок, нагло вторгаясь в спальню Меркуцио, который не успел его остановить. Дальнейшие события развивались столь стремительно, что Тибальт не успел толком ничего предпринять, так и оставшись сидеть на кровати полностью обнаженным, благо, что прикрывшись одеялом. При виде Скалигера-младшего, во все глаза уставившегося на него, кошачий царь испытал острое чувство дежавю: пару недель назад Джульетта точно так же топталась на пороге его покоев. Впрочем, в отличие от кузины Тибальта, Валентин явно не был шокирован: напротив, представшее перед ним зрелище было воспринято мальчишкой с неожиданным энтузиазмом. — Да! Я так и знал, что вы будете вместе! Восторг мальчика, однако, не передавался никому более, находящимся в комнате. Меркуцио, растерянно крутя головой во все стороны, что выглядело чересчур комично, поспешно захлопнул дверь. — Мы не… — начал было Капулетти и тут же осекся. Глупо было отрицать очевидное: присутствие одного мужчины в постели у другого ранним утром поддавалось предельно однозначному объяснению. — Послушай, ты же понимаешь, что это отнюдь не та новость, которую следует разглашать на каждом углу? — обратился Тибальт к брату Меркуцио. — Вряд ли кто-то еще разделит твой восторг по этому поводу. — Не волнуйтесь, эта тайна умрет со мной. Хотя по поводу Меркуцио никто даже не удивится… — задумчивость мальчика была прервана той самой книгой, за которой он пришел. — Святая Дева Мария, я окончательно испортил брата, — причитал Скалигер-старший, пихнув Валентину сборник стихов. — И как давно вы… — Валентин подбирал подходящее слова, — вместе? — Иначе выразиться ему не позволяло воспитание. Тибальт выразительно покосился на Меркуцио, мол, твой брат — ты с ним и объясняйся, но Скалигер-старший оставил без внимания обращенный на него взгляд, метнувшись к комоду с косметикой, и слишком увлеченно навадил марафета, который, впрочем, не особенно помогал: синяк продолжал напоминать о своём существовании, предательски просвечивая даже сквозь слой наложенной поверх пудры. — Мы вместе с тех самых пор, как твой братец приехал сюда, в Верону, — отозвался Капулетти, поняв, что любовник только что переложил всю ответственность за просвещение ребенка на его плечи и отнюдь не собирается приходить ему на выручку. — Другой вопрос, в каком качестве мы вместе теперь. Кажется, Валентина сложившаяся ситуация, невольным свидетелем которой он стал, ничуть не смущала. В голубых глазах горело неподдельное любопытство, а на языке, Тибальт в этом не сомневался, крутилось ещё множество вопросов. Зато сам кошачий царь под пронзительным взглядом Скалигера-младшего чувствовал себя не в своей тарелке: не то, чтобы стыдился наготы или испытывал неловкость, будучи застуканным в постели своего прежнего недруга, но одетым он бы совершенно точно ощущал себя куда более уверенно. — Тебе, кажется, нужна была книга? — предпринял Тибальт попытку выпроводить Валентина, в чьем присутствии выбираться из-под одеяла он категорически не желал. Однако его проигнорировали. Ребенок, наконец соизволив сфокусировать свое внимание на любимом брате, нахмурился: — Это у тебя откуда? — указал он на синяк под глазом и ссадину на скуле. — Опять Пар… — Лестница! — слишком резко воскликнул Меркуцио. — Я пару дней назад упал с лестницы. — а с Тибальтом мы с Рождественского бала. Все, Валентин, тебе пора! — Ну да, ну да, как же, — хмыкнул мальчик, определенно теряя интерес к книге. — И на сколько все серьезно? Тибальт, ты не собираешься бросать моего брата? — голубые глаза сощурились, заглядывая в самую душу. И теперь племянник Капулетти не за что не признал бы, что разговаривает с ребенком. Пожалуй ума, смекалки и хитрости в нем было куда больше, чем в самом Меркуцио. — Эй-эй! Ну все, маленький детектив. Не пугай его своим напором, — Меркуцио положил руки на хрупкие детские плечи, разворачивая брата к двери. — Ладно-ладно! — сдался мальчик. — Но я еще зайду к сеньору Капулетти, пригласить Джульетту на прогулку, — последнее, что успел высказать Валентин, прежде чем оказался в коридоре, а дверь за ним захлопнулась. Мальчик вздохнул, печально опуская голову. — Лестница…как же…опять Парис с ним подрался… — У тебя очень любопытный брат, — выдохнул Тибальт, падая на пуховые подушки. — Просто ангел, обожаю его! — пудра не справилась с фиолетовым пятном. Тогда Скалигер подвел глаза подводкой, у подбитого изобразив рисунок с вытянутыми лучами. — Не волнуйся. На него можно положиться. Повеса присел на край кровати: — Валентин пытливый. Очень и очень. Но он всегда входит в мое положение. И Тибальт поверил. Поверил Меркуцио в который раз.