Verona sta aspettando!

Прошло вот уже полтора месяца с начала тайных отношений Меркуцио и Тибальта, впрочем, было лишь четыре человека, которые знали о тех страстях, что происходили в Вероне. Зима неумолимо приближалась к концу, в то время как отношения Тибальта и Меркуцио, напротив, находились в самом разгаре. Любовники виделись регулярно, чаще всего — в доме делла Скала, где племянника Капулетти приняли на удивление радушно. Эскал отнесся к юноше с практически отеческой теплотой, что, впрочем, не давало кошачьему царю повода расслабиться и потерять бдительность. Вероятно Принц Вероны решил, что постоянный партнер для его племянника намного лучше бесчисленных половых связей где-то на окраине города. Пожалуй, причина бдительности Тибальта была в Парисе, с которым Капулетти доводилось пересекаться крайне редко, но в моменты таких встреч, как правило, недолгих, старший племянник делла Скала окидывал Капулетти таким ненавидящим взглядом, словно надеялся испепелить соперника на месте. Впрочем, заходить дальше игры в гляделки и провоцировать Тибальта Парис не рисковал и даже наконец-то оставил в покое Меркуцио, на его привычные шутки и едкие замечания лишь бессильно скрипя зубами. К немалому удовольствию паяца, его драгоценный родственничек после той памятной ночи, когда они с Капулетти бесцеремонно вломились в его покои, ещё пару недель ходил с рукой на перевязи. В те вечера, которые любовники по каким-либо причинам не могли провести вместе, Тибальт замечал, хотя и долго отказывался себе в том признаваться, что тоскует по неугомонному мальчишке, которого за минувший месяц мысленно начал называть своим. Джульетта была единственным человеком в окружении кошачьего царя, кто знал о его отношениях со Скалигером. Девочка всячески выказывала свое неодобрение по этому поводу, не иначе как испытывая лёгкую ревность из-за того, что вечерами брат теперь не принадлежит всецело ей одной. Однако она же с завидным постоянством помогала Тибальту ускользнуть из дома и выгораживала его перед синьором Капулетти, который, казалось, с удвоенным рвением начал цепляться к племяннику по поводу и без. Тем не менее, в очередной раз стоя у того в кабинете с покорно опущенной головой, кошачий царь видел в наполненных злобой глазах дядюшки что-то отдаленно напоминающее облегчение. В покоях Меркуцио они играли на гитаре, не беспокоясь, что кого-то могут потревожить, распевали песни как на итальянском, так и на французском, и Тибальт завороженно смотрел на любовника, не в силах хоть на миг отвести взгляд. Там они построили свой маленький мир, в котором могли быть самими собой, мир, где никто их не осуждал и где не для кого им не надо было притворяться. Однако жизнь на этом не останавливалась. Волшебные ночи сменяются капризным утром, когда город, все еще тонущий в ненависти, оживал. Стычки двух родов продолжались, и Меркуцио, как всегда в гуще всех драк и событий, представал чуть ли не главным героем той драмы, что разворачивалась на «сцене». Друзья племянника Принца не оставляли того в покое, закидывая расспросами о новой пассии безумца Вероны, с которой он проводит ночи. Ромео и Бенволио далеко не дураки, по крайней мере не на столько, чтоб не замечать похождений друга. Вот уже сколько времени прошло, как Скалигер перестал участвовать в оргиях, не хвастался проведённой ночью с какой-нибудь красоткой или красавцем, но бордовые отметины на шее, которые паяц носил с такой гордостью, что по сравнению с этим, чувства рыцаря, одержавшего победу над монстром, метки, не успевали заживать, как появлялись новые. А брюнет молчал, хитро улыбался и отшучивался. Со временем бесконечный поток вопрос сходил на нет, так и не получая ответа ни на один из них. Лишь любопытство разрасталось до огромных размеров, а в месте с ним и легкая обида на секрет, что таил от них Меркуцио. И Валентин, вынужденный вернуться в Пизу для продолжения обучения, взял с брата слово о письмах, что они будут писать друг другу с завидной регулярностью, дабы узнавать дела сердечные о них с Тибальтом и о милой Джульетте, по которой юный Скалигер начал скучать уже в карете, покидая Верону. И вот вновь городская площадь, воздух разрезают крики, шум и гам и все как обычно — два клана, вцепившихся друг в друга. А Меркуцио стоял на бортике фонтана, который из-за неблагоприятного сезона не работал, и отпускал едкие фразы, словно контролируя процесс драки, чем рисковал нарваться на кулаки Капулетти. Снега почти не было, воздух сухой и холодный, продирающий до самых костей, заставлявший волосы вставать дыбом. Под ногами отвердевшая голая земля, довольно жёсткая, и на которую падать хотелось в последнюю очередь, вернее, и вовсе не хотелось Тибальт торопливо шагал по обледеневшей брусчатке, возвращаясь от оружейника, у которого только что забрал новенькую шпагу, теперь покачивающуюся у бедра, своим весом приятно оттягивая пояс. От пронизывающего ветра не защищали даже стены стоящих почти что вплотную друг к другу домов, и кошачий царь то и дело поднимал ворот камзола в тщетной попытке согреться. Путь его пролегал мимо городской площади, и уже издалека Капулетти почувствовал, что воздух там от кипящих страстей накален до прямо-таки неприличных температур. До слуха юноши донесся ставший уже родным высокий голос, который тот меньше всего хотел слышать в гуще очередной потасовки, а спустя несколько мгновений Тибальт увидел и самого Скалигера, грациозно балансирующего на скользком бортике фонтана. В последнее время Капулетти старательно избегал лишний раз встречаться с Меркуцио на веронских улицах: заставить себя поднять руку на любовника даже ради того, чтобы отвести ненужные подозрения, было невероятно тяжело. Юноша по-прежнему не позволял Капулетти прикасаться к Скалигеру, но обеспечивать тому полную безопасность был не в состоянии: паяц без ведома Тибальта ухитрялся регулярно влезать в драки, по вечерам демонстрируя свежие синяки и ссадины, которые кошачий царь покрывал нежными поцелуями, словно извиняясь за то, что не может его уберечь. Тибальт и сам не понял, зачем остановился на площади, не свернув в ближайший переулок. Наверно, причиной тому были трое Капулетти, не участвовавшие в общей свалке и притормозившие напротив паяца, самозабвенно продолжавшего их раззадоривать. Один из них весьма угрожающе хрустнул пальцами, недвусмысленно намекая Скалигеру на то, что его ждёт, если он не соизволит сейчас же заткнуться. Кошачий царь приблизился к фонтану, не спеша вмешиваться, но посылая Меркуцио из-за спин своих предупреждающие взгляды. Словно почувствовав за спиной присутствие своего предводителя, Капулетти расступились, пропуская к борту фонтана Тибальта, который порывался подать Меркуцио руку, чтобы тот не упал, однако вовремя остановил себя. — Опять ты в самой гуще событий, Скалигер? Неужто собачонке осточертело сидеть на привязи своих дружков, что ты решил сорваться? — старался придать голосу как можно больше безучастности, что выходило у кошачьего царя из ряда вон плохо. Меркуцио, чьи глаза заискрились каким-то диким восторгом, балансируя на скользком бортике, спрыгнул вниз, подходя, как и раньше, непозволительно близко к давнему врагу, сталкиваясь с ним нос к носу. И если раньше подобная близость вызывала у Тибальта одно лишь омерзение, то теперь Капулетти боролся с желанием впиться в эти искусанные губы со страстным поцелуем, сминая юношу в своих объятьях, и чувство это росло по мере того, как запах лаванды доносился до его слуха. — Тибальт, кошачий царь, а вот и ты! Ти-и-иба-а-альт, — потянул Меркуцио, обходя любовника кругами, притираясь к нему со спины. — Tu m'as manqué. Когда Меркуцио обратился к нему по-французски, Тибальт мысленно застонал. За минувший месяц он действительно достиг неплохих результатов, во многом благодаря безграничному терпению любовника, не устававшего по несколько раз повторять и разъяснять одно и то же, однако перебороть неуверенность и неловкость, возникающие каждый раз, когда ему приходилось не только слушать или читать, но и изъясняться самому, племяннику Капулетти пока что не удавалось. Скалигер же в этом отношении придерживался мнения, что говорить надо свободно, пусть и неправильно, и каким-то чудом понимал Тибальта, даже когда его речь напоминала бессвязный набор слов. Однако затевать игру подобного рода на глазах чуть ли не у всего города Тибальт совершенно точно не хотел. Но натыкаясь на взгляд малахитовых глаз, в которых чертики плясали на раскалённых углях, Капулетти просто не мог не поддержать ту авантюру, что затеял Скалигер, отмечая, легкий прилив возбуждения не то от любовника, из чьих уст французский звучал слишком пылко, не то от адреналина, что начал разгонять кровь здесь, на улице, на виду у всех. — Меркуцио, mon cœur, неужто уже кто-то приложил свой кулак о твою голову, раз ты забыл, как бывает опасно измываться над моим именем? Или твои извращенные игры с друзьями зашли так далеко, что для разнообразия тебе необходимо ощутить боль? — одной рукой Тибальт схватил Скалигера за подбородок, а другой за предплечье, притягивая к себе еще ближе, и переходя практически на шепот в самые губы, чувствуя, как волна возбуждения разливается по всему телу, жаром передаваясь любовнику, чей взгляд устремлен на губы Тибальта в неистовом желании их поцеловать. — Je viendrai à toi aujourd'hui, — медленно и чётко, взвешивая каждое слово, произнес Тибальт, неотрывно глядя в искрящиеся задором зелёные глаза паяца. Кошачий царь не боялся, что их поймают, но чувствовал нетерпение Капулетти, не слишком довольных тем, что их предводитель вступил с недругом в переговоры. Вмиг прежние враги оказались в центре всеобщего внимания. Двое Монтекки, один из которых придавливал паренька Капулетти коленом к земле, а другой примеривался, с какой стороны удобнее прописать тому кулаком по ребрам, оторвались от своего увлекательного занятия, позволяя мальчишке вырваться и, отряхиваясь, скрыться в толпе своих. Никто не ожидал, что Меркуцио заговорит с Тибальтом на чужом языке, но ещё меньше — что тот ему ответит. Среди Капулетти, сомкнувших свои ряды за спиной кошачьего царя, пронесся негромкий шепот. — А ты завидуешь или ревнуешь, кошачий царь? Je joue avec seulement avec vous, mon cher, — брюнет вцепился пальцами в загрудки камзола Тибальта, чуть ли не повисая на нем всем своим телом. — Я завидую, что не могу задушить тебя прямо здесь и сейчас. Ты определенно не стоишь того, чтобы провести остаток жизни в ссылке или быть казненным, — кошачий царь грубо запустил пальцы в волосы любовника, оттягивая их назад и тем самым заставляя Скалигера запрокинуть голову. — Pardonnez-moi, — склонившись к самому уху Меркуцио, прошептал Капулетти, разжимая кулак и резко отталкивая паяца от себя. — Погоди, я один это вижу? — прошептал на ухо кузену Ромео, пребывая в полном недоумении от сцены, что предстала перед всеми. — Я еще и слышу… — хрип Бенволио можно было списать на холодный и сухой воздух, однако причина была совсем в другом, — …вроде как, кхм. — Верно, Тибальт, я стою гора-а-аздо больше, — Меркуцио крутанулся вокруг себя, вновь заскакивая на бортик фонтана. Когда Меркуцио, поскользнулся, едва не падая, Капулетти рефлекторно дернулся в его сторону, но вовремя остановил себя, надеясь, что окружающие не обратили внимание на его внезапный порыв. Краем глаза подмечая, как Скалигер, находит равновесие, опираясь о плечо друга блондина, которого, кажется, насколько помнил Капулетти, звали Бенволио. — Иных слов от продажного содомита услышать я и не ожидал. Что, Меркуцио, уже цену себе назначаешь? Cependant, vous n'avez pas de prix. Tout sera petit, — Тибальт так засмотрелся на Меркуцио, чьей грации могла позавидовать любая танцовщица, что совершенно точно не заметил, как один из Капулетти грубо дернул Скалигера за руку вниз, отчего все же тот упал. Видимо «красному» надоело смотреть, как повеса глазеет на них сверху вниз. Когда на вид целый и невредимый Скалигер, поднялся с земли без посторонней помощи, Тибальт, прищурившись, оглядел сбившихся в кучку Капулетти, один из которых, невысокий кудрявый шатен, заметно съежился под его тяжелым взглядом. Кривая усмешка исказила лицо кошачьего царя, когда он, неспешно приблизившись, стиснул пальцы на чужом горле. — Кажется, я много раз повторял, чтобы никто из вас не смел вмешиваться, — вкрадчиво проговорил Тибальт. — Неужели это так трудно запомнить? Он — мой. Капулетти отчаянно замотал головой, цепляясь за руку своего предводителя в тщетной попытке ослабить стальную хватку. Юноша ещё несколько секунд придирчиво вглядывался в побледневшее лицо «красного», после чего отпустил его, позволив бессильно осесть на брусчатку в попытке отдышаться, и вновь повернулся к Меркуцио. — Все-все, Меркуцио, пойдем, повсюду Капулетти, их больше, — Бенволио, чей разум был единственной причиной, по которой Меркуцио к своим годам при любви к приключениям все еще был жив, принялся за талию оттаскивать друга в сторону, не желая больше не видеть, не слышать этот фарс. — Мы еще встретимся, Капулетти, — воскликнул Меркуцио, посылая воздушный поцелуй с самодовольной улыбкой, — ce soir! Тибальт был даже рад, что один из друзей Скалигера оттащил паяца в сторону, не позволяя опять приблизиться. Французский из уст любовника и без того звучал чертовски возбуждающе, а в совокупности с тем смыслом, что сейчас вкладывал в свои слова Меркуцио, совершенно сводил с ума Капулетти, которому с каждым мгновением становилось все сложнее держать себя в руках. Поймав посланный ему воздушный поцелуй, кошачий царь демонстративно тряхнул рукой, словно бросая его на землю, всем своим видом показывая, что плевать он хотел на провокационные паясничества Скалигера: — Только на том свете, Скалигер! Зрачки Меркуцио расширились, а пульс участился, сдавая его с потрохами. Сейчас Тибальт казался ему желанным как никогда. Такой страстный, неприступный, горячий. И как же за трепетало сердце паяца, когда Тибальт прилюдно присвоил его себе, и совершенно не важно, в каком значении и контексте это было сказано. Сердце Меркуцио пропустило несколько ударов и вновь забилось, словно птица в клетки. Поддаваясь уговорам друга, юноша махнув на своего Капулетти рукой и звонко смеясь, побежал прочь с площади, мигом скрываясь за поворотом, за ним, не отставая, рванул и Ромео с Бенволио, догоняя нерадивого друга.

***

Поздно вечером Меркуцио стоял в своей спальне перед зеркалом, придирчиво разглядывая обновку, что дорогой дядюшка должен был подарить на Рождество, да вот запоздавая. Чудесный шёлковый халат из лиловой ткани с вышитыми на ней павлинами драгоценными нитями со вставными камнями. Длинная до пола ткань не шелестела, плавно протекая по ковру при каждом движении ее хозяина, а разрезы с двух сторон по бокам и посередине позволяла изящно вытягивать ножку, соблазняя тонкой лодыжкой. Скалигер долго крутился, любуясь своим отражением, однако хмурость с его лица так и не сходила. Тоскливый взгляд зеленых глаз окинул спинку кровати, на которой мирно висела красная рубашка, ставшей слишком родной: приятная телу ткань, свобода в движениях, запах…все это делало ее любимой вещью в гардеробе, бессовестно утащенной у Тибальта. С Тибальта. И юноша мог еще долго раздумывать о полезности и необходимости новой обновки, если бы его не отвлек стук в дверь. Меркуцио, надеясь на ночное свидание с любовником, не спрашивая, отворил замок, распахивая дверь. И тот час широкая улыбка слезла с его лица, приходя на ее место разочарованию. — Бенволио? Не поздновато ли для визита? — Скалигер, как ни старался, не смог скрыть сожаления в голосе. — Не припомню, чтобы тебя когда-то заботило позднее время, — Бенволио, не дожидаясь приглашения хозяина покоев, прошёл в комнату и опустился в кресло, закинув ногу на ногу и снизу вверх глядя на Скалигера, которого неожиданный визит друга явно поверг в смятение. — Я сегодня устал, — капризно надул губы брюнет, закрывая за собой дверь, с удивлением отмечая, что Бенволио пришел без Ромео. — Милая вещица, — усмехнулся Монтекки, пространным жестом обводя облаченную в шёлк фигуру Меркуцио. — Очередной подарок любящего дядюшки? Бенволио решительно не знал, с какой стороны подступиться к не дававшему ему целый день покоя вопросу, задать который прямо ему не позволяло воспитание и природная застенчивость. Однако проделать неблизкий путь до особняка делла Скала лишь для того, чтобы в итоге уйти ни с чем, было по меньшей мере глупо. — Давненько ты ко мне один не захаживал. Хочешь поговорить о чем-то? — проигнорировав вопрос доброго друга, Меркуцио гостепреимно налил в бокалы вино, предлагая одно Бенволио и пододвигая фруктовую тарелку. Бенволио было необходимо подтвердить или опровергнуть догадки о произошедшем на площади. И раз Меркуцио, так и не соизволивший дать разумные объяснения, продолжает отмалчиваться, ссылаясь на какие-то бредовые шутки, Бенволио выяснит все сам. — О, черешенка, — радостно воскликнул юноша, запуская руку в стоящее на столике блюдо с ягодами и отправляя в рот целую пригорошню. — Ты кого-то ждёшь? — словно бы промежду прочим осведомился племянник леди Монтекки, в то время как голубые глаза в обрамление светлых ресниц настороженно ловили каждое движение Меркуцио. — Мои покои практически никогда не бывают без гостей. Ты знаешь. И я не ожидал тебя сегодня увидеть еще раз и без Ромео, — смутился Меркуцио, словно предвкушая что-то недоброе. Уж слишком неожиданным было появление друга. Обычно они договариваются о встречах, чтоб ненароком не стать свидетелем интимных связей с какой-нибудь девицей или юношей. А время поджимало. С минуты на минуту должен был появиться Тибальт. — Но любимого друга я всегда рад видеть! — развел он руками, вновь широко и беззаботно улыбаясь. — Так что случилось, милый Бенволио? — Знаешь, можно подумать, будто ты мне не рад, — фыркнул Банволио, продолжая методично опустошать блюдо с черешней. — Ромео как всегда страдает под окном очередной любви всей его жизни, нынче ему не до нас. Меркуцио быстро оправился от первоначальной растерянности и снова был улыбчив и радушен. В какой-то момент племяннику Монтекки даже показалось, что все услышанное днем было плодом его собственного воображения в результате временного помутнения рассудка. — Знаешь, я ни в коем случае не смею умалять твои достижения по части бурной личной жизни, — в шутливом жесте вскинул руки юноша. — Однако что же — или кто — заставило тебя изменить прежним привычкам? Мне это все никак не дает покоя. Монтекки медленно, но верно подбирался к истине. — О, Бенволио, — воскликнул Меркуцио, падая на кровать, раскидывая руки. — Я не изменяю своим привычкам! Вовсе нет! — он приподнялся на локтях, прищуром смеряя друга. — Моя главная привычка — это получение удовольствия и наслаждение жизнью. И уж можешь поверить, именно этим я и занимаюсь. А вот с кем, пока не скажу, иначе будет неинтересно. Бенволио покосился на Скалигера, раскинувшегося на постели, когда его взгляд зацепился за цвет, которого в этой комнате не могло быть по определению. — Поверить не могу, тебя потянуло на Капулетти? С огнём играешь, Меркуцио, — блондин поднялся с кресла и, подойдя к кровати, придирчиво оглядел бордовую ткань, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся чьей-то (и Бенволио теперь готов был поклясться, что знает, чьей) рубашкой. Меркуцио тут же перевернулся на живот и сделал попытку подползти к рубашке, что б спрятать ее под подушку, но чертов халат оказался слишком неудобным для ползаний на коленках: Меркуцио наступил коленом на подол и неуклюже растянулся на постели, упав лицом в матрас. Было уже поздно. Послышалось недовольное сопение и бормотание. — Это моя рубашка. Мне идет бордовый! — начал оправдываться племянник Герцога Вероны, поднимаясь на локтях, а потом и сев, брюнет все же дотянулся до ярко выделявшейся ткани на фоне спальни, выдергивая ее из рук друга и запихивая ее под подушку. — Вот как, — задумчиво протянул Бенволио, потирая пальцем острый подбородок. — А я уж было подумал, что это рубашка самого кошачьего царя. Монтекки с лёгкой улыбкой наблюдал, как Меркуцио мечется в запоздалой попытке скрыть улики, тем самым выдавая себя с потрохами и окончательно подтверждая верность подозрений блондина. — Кстати, весь день собирался спросить, что за представление ты устроил сегодня на площади? — собравшись с духом, издалека начал Монтекки, опускаясь рядом с другом. — Это не представление, а французский, брат мой, — Скалигер тяжело сел на кровать, сгребая под себя ноги и недовольно морща нос, желая поскорее закончить этот допрос. — Иногда хочется обсудить вещи и без посторонних ушей, однако на площади столько любопытных, что хоть в ухо шепчи. Меркуцио предчувствовал, что близок к провалу. Он чуть ли не буквально стоит над пропастью, в которую его сейчас толкнет Бенволио, вынуждая рассказать всю правду. И подобная решительность юноше определенно не нравилась. — Ваша дискуссия была невероятно занимательна, — выпалил Бенволио, провожая взглядом скрывшуюся под подушкой рубашку. — Душа моя. Я приду к тебе сегодня. Цены тебе нет. Только с тобой играю! — беззлобно передразнил Блондин, чувствуя, как непрошенная краска заливает лоб и высокие скулы, а лицо Скалигера с каждым произнесенным блондином слово все вытягивалось, меняя цвет лица на все оттенки радуги. — В следующий раз, когда решишь обсудить что-то без лишних ушей, выбирай для этого более подходящее место, — доверительно посоветовал Бенволио, наблюдая за произведенным его словами эффектом. Казалось, что повеса сейчас взорвется от возмущения, что его переполняло. Только вот на какую тему возмущение, Монтекки так и не понял. — Что?! — взревел Скалигер, встаскивая с кровати, — ты знаешь французский?! И почему же ты мне не сказал это раньше! — оскорбленный чувством предательства вопил Меркуцио, словно пытаясь застыдить друга, дабы тот забыл о разговоре ранее. — После всего что между нами было! Бенволио поморщился, не желая вспоминать все подробности их многолетней дружбы. — Может ты еще и летать умеешь?! — драматично вскинув руки Меркуцио, мельтеша от кровати к балкону и обратно. Это был провал. Идеально, как казалось Скалигеру, продуманный план провалился с оглушительным треском. Сразу стало дико жарко и душно. Сердце бешено колотилось, а пульс участился. Главной боязнью был страх за любовника. Что взять с Меркуцио? Веронцы уже привыкли к его выкрутасам, но Тибальт. Он так легко не отделается… — Нет, летать я не умею, — покачав головой, признался Бенволио. Блондин не удержался от короткого смешка, однако тут же вновь посерьезнел. — А что касается французского… Ни ты, ни Ромео никогда ни о чем подобном не спрашивали, да и повода продемонстрировать вам свои способности мне не представлялось. Хотя я даже предположить не мог, что ты узнаешь об этом вот так. На Скалигера, вернее, на его лицо, моментально вытянувшееся и по цвету практически сравнявшееся с покрывалом, которым была застелена кровать, было больно смотреть. — Бенволио, — юноша подскочил к другу, впиваясь в его руки ногтями и смотря огромными дикими глазами, — ты не можешь…не должен хоть кому-то это рассказать! Даже Ромео! Слышишь?! — Меркуцио, успокойся, — Монтекки, поморщившись от пронзившей плечо, в которое вцепились пальцы паяца, боли, опустил ладони на его предплечья, слегка встряхивая. — Давай обойдёмся без истерик. Никто ничего не знает и не узнает, по крайней мере, из моих уст. Ромео тоже не в курсе. Я не такой дурак, чтобы болтать о подобном на каждом углу. Но, друг мой, ответь мне, как это могло случиться? Он ведь… Капулетти, наш враг, — понизив голос едва ли не до шепота, сообщил Скалигеру и без того прекрасно известную тому истину Бенволио, выразительно округлив прозрачные голубые глаза. — Сколько я вас обоих помню, он всегда только и делал, что шпынял тебя, ну и ты от него не отставал. Когда все изменилось? Что вас вообще может связывать? — махнув рукой на первоначальное смущение, принялся закидывать друга вопросами Монтекки. От уверений друга Меркуцио позволил себе немного расслабиться и поуспокоиться, разжимая свою хватку и опуская руки. Губы растянулись в уже привычной улыбке, а глаза засияли, словно звездное небо. — Враг столь много лет — почти что друг, а там и до любовников недалеко. Бенволио, брось, ты и сам не брезгуешь с девчонками из Капулетти ночь-другую провести. А меня вот на кошачьего царя потянуло, — Скалигер запрыгнул на кровать, сгребая под себя колени, не отрывая взгляда от Монтекки. — Я? С Капулетти? Ничего подобного! Ну, может, было пару раз… — стушевался Бенволио, вновь начиная неумолимо краснеть. — Но это другое! И к делу отношения не имеет! — принялся оправдываться Монтекки. Девушек он действительно любил вне зависимости от того, к какой семье они принадлежали, но ни одна из них не была кошачьим царем, против которого самонареченные короли мира с самого детства развернули масштабную войну. — Тибальт оказывается совсем другой! Он умеет быть таким нежным и внимательным, ты даже вообразить себе не можешь. Мне…с ним… — юноша замолчал, подбирая слова, практически утонув в голубых озерах Бенволио как в старые добрые времена, — мне давно не было так хорошо и спокойно. И это я сейчас не про секс. У него много талантов и с ним очень интересно. И…мне плевать, что он Капулетти. Я не Монтекки, так что могу себе позволить выбирать в любовники любого! — Меркуцио глупо улыбнулся, кусая нижнюю губу, витая в мечтах и фантазиях. — Это произошло на Рождественском балу. Вы тогда с Ромео меня кинули, я заскучал и…вообще все произошло случайно. — Так вот кто был этой самой загадочной пассией, которую ты так старательно от нас скрывал, — сцепив пальцы в замок и нервно хрустнув ими, протянул юноша. — И ведь ни единым словом не обмолвился, даже своим лучшим друзьям! — вслед за Меркуцио приземлившийся обратно на кровать Бенволио пихнул друга локтем в бок. Подперев кулаком щеку, блондин внимательно слушал рассказ Скалигера. Пожалуй, для того чтобы переварить обрушившуюся на него, словно снег на голову, информацию, потребуется некоторое время. Меркуцио выглядел и вёл себя, в общем-то, как обычно, но Бенволио не мог не подметить, что в друге произошло какое-то неуловимое изменение. В особенности это касалось совершенно новых интонаций, проскальзывавших у того в голосе, когда паяц начинал говорить о Тибальте. А ещё на его лице появлялось идиотское мечтательное выражение, точь-в-точь как у Ромео в период очередной влюбленности. — Мой дорогой друг, я тебя не узнаю. Что стало с прежним Меркуцио? — всплеснул руками блондин, усаживаясь поудобнее. — Не могу поверить, что ты готов отказаться от своей любви к разнообразию и тяги к новым впечатлениям ради одного-единственного Капулетти. — Ахах! Бенволио, Бенволио, Бенволио! — воодушевленно начал Меркуцио, развернувшись к другу лицом и положив одну руку ему на колено, — наступил тот момент, когда, как ты говоришь, один-единственный Капулетти заменяет все разнообразие. С ним хорошо и без него! Ах, не устраивать нам больше совместных оргий! — театрально воскликнул паяц, явно развеселившись. — Но не смей полагать, что я изменился! Нет, нет, нет! Мое сердце все так же ненавидит Капулетти, за исключением Тибальта, ну и, пожалуй, Джульетты, махнул тот рукой, — но лишь потому, что Валентин надеется сочетаться с ней узами брака, — поспешно добавил Меркуцио, убирая с колен друга руку. — Невероятно, кошачий царь сделал то, чего ещё никому не удавалось — приручил нашего Меркуцио, — рассмеялся Бенволио, цокнув языком. — Ты теперь у нас, выходит, остепенился, Ромео того и гляди затащит под венец какую-нибудь Розалину, и останусь я один на один с толпой веронских красоток, у которых я, разумеется, и сейчас нарасхват, — судя по тону юноши, его ничуть не огорчал тот факт, что друзья, в любовных делах становящиеся конкурентами, готовы добровольно сойти с дистанции. — Да брось! Ты сам вечно нас с Тибальтом от драк останавливал, а теперь их и нет почти, он такой трепетный и заботливый со мной! Нет! Что бы ты ни говорил, все лучше некуда! Просто поверь, — Меркуцио широко улыбнулся, одну ногу перекидывая через колени друга, а другую ставя у того за спиной. — Я отговаривал, — не стал спорить Монтекки, покосившись на покоящуюся на его коленях ногу Меркуцио, чей жест вызывал саднящую боль в груди. — Но, кажется, ты меня неправильно понял. Я пытался сделать так, чтобы вы держались друг от друга подальше, но никак не прыгали друг к другу в постель. — Ты ревнуешь, — хмыкнул Меркуцио, дергая головой. — Но, как и прежде, ты и Ромео мне безмерно дороги. Не сомневайся, что за каждого я готов жизнь свою отдать! — Знаешь, на твоём месте я бы теперь молился, если ты ещё помнишь, как это делается, чтобы тебе не пришлось выбирать, за кого отдать свою жизнь. Кем бы он ни стал для тебя, мы всегда будем по разные стороны баррикад, — покачал головой блондин. — Меркуцио, ты мне как брат, и я готов уважать твой выбор. Но прошу тебя, не натвори глупостей, о которых потом придётся пожалеть. Поверь, — Бенволио протянул руку и коснулся щеки Скалигера, серьёзно глядя в поблескивающие в свете расставленных по комнате свечей глаза. — Я бы не говорил всего этого, не знай я тебя слишком хорошо. — Жизнь слишком коротка, чтобы жить с осторожностью и страхом, мы с тобой, как никто, это знаем, Бенволио, — Меркуцио улыбнулся с той снисходительностью, с которой говорят о грустном опыте. — Ты прав, жизнь коротка, — в такт словам друга задумчиво кивнул Бенволио. — Поэтому не стоит так старательно пытаться сделать её ещё короче. Я тебя не отговариваю, ты не думай. Знаю же, что это совершенно бесполезно. Когда такое было, чтобы ты кого-то слушал? — усмехнулся блондин, по-прежнему не отнимая ладони от щеки Меркуцио. — Я просто предостерегаю. Но если эта авантюра делает тебя счастливым, то так тому и быть. В любом случае, ты всегда можешь рассчитывать на меня. — Счастливым как никогда, Бенволио, — улыбнулся Меркуцио, спокойно выдыхая, услышав слова друга; его поддержка — это все, что тому было нужно услышать. Друзья — это одни из немногих людей, которые стали для Меркуцио родными. Именно Ромео и Бенволио вернули его к жизни, когда Скалигер, восьмилетним мальчиком, потерявшим родителей, приехал в Верону. Покинутый всеми, одинокий, он столкнулся с жестокостью окружающего мира, и лишь эти двое Монтекки смогли вернуть ребёнку его самого.

***

Тибальт не рассчитывал на возможность незаметно ускользнуть из дома до полуночи, когда все домашние лягут спать, однако ещё днем синьор Капулетти с супругой отбыли в Мантую, откуда собирались вернуться не раньше следующего вечера, так что кошачий царь мог быть уверен, что его отсутствие не просто не вызовет вопросов, но и останется незамеченным для всех, кроме, пожалуй, Джульетты, которая, разумеется, и словом не обмолвится о том, что знает, где находится брат. Рассудив, что Меркуцио будет только рад его раннему прибытию, Капулетти, пребывая в на удивление приподнятом расположении духа, уже привычно направился к особняку делла Скала, ничуть не заботясь о том, что его путь пролегает через утопающие во мраке переулки. В мыслях Тибальт то и дело возвращался к подробностям утренней встречи с любовником, отчего на тонких губах кошачьего царя играла бледная улыбка. Он вполне мог зайти через ворота и попасть в дом через главный вход, однако это было далеко не так занятно, как перемахнуть через изгородь и, миновав раскинувшийся вокруг особняка парк, оказаться прямиком под окном Скалигера. Уже отработанным движением Тибальт уцепился за ветку апельсинового дерева и ловко вскарабкался на балкон, дверь которого конечно же оказалась не заперта. Где-то на полпути кошачьему царю показалось, будто он слышит чьи-то голоса, но юноша списал это на шум ветра в ветвях деревьев и разыгравшееся не к месту воображение. Вот только в покоях любовника Капулетти ждал сюрприз: разодетый Меркуцио, сидящий на кровати, закинув ногу на своего дружка Монтекки, который, в свою очередь, нежно касался щеки Скалигера. — Что я вижу, вот это встреча, — прошипел Тибальт, сощурив серые глаза, взглядом которых, кажется, намеревался испепелить обоих. — Дождешься меня, говоришь? Похоже, ты времени в ожидании зря не теряешь, — обратился он к любовнику. Меркуцио тут же вскочил с кровати, огромными глазами смотря на донельзя злого Тибальт, прекрасно осознавая, как для него выглядела вся картина. Его прошиб пот, изумруды панически бегали с Капулетти на Бенволио, который, казалось, перестал дышать. — Тибальт, подожди! Это не то, о чем ты подумал! — Совершил Меркуцио главную ошибку, произнеся эту фразу, после которой оправданий уже никто не ждет, так как ею и подтверждаются все подозрения. Раньше Тибальт не единожды, в попытке задеть Скалигера, намекал тому на его отнюдь не дружеские отношения с Монтекки, однако не мог даже помыслить всерьез о том, что подобное возможно на самом деле. Теперь же развернувшаяся перед ним сцена весьма недвусмысленно убеждала его в обратном. — Не утруждайся. Я склонен верить тому, что видят мои глаза, и не желаю слушать оправдания. Поэтому не нужно унижать ни себя, ни меня ложью, — с горечью и глухим отчаянием в голосе проговорил кошачий царь, не сводя взгляда с побледневшего Меркуцио. В один момент тот крошечный мирок, который они вместе создали вокруг себя за этот месяц, рухнул, лопнул, словно мыльный пузырь. — Только одного не могу взять в толк, к чему были те слова о верности, раз они не стоят ровным счетом ничего? Или так ты попросту решил добавить остроты ощущениям? — Я, пожалуй, пойду, — Бенволио медленно поднялся, боясь совершать лишние телодвижения, и так же медленно отошел к балкону, продвигаясь к двери, надеясь удрать до того, как Тибальт пересчитает ему все кости. И это была уже вторая ошибка. Прежде Тибальт наверняка ударил бы Скалигера, но сейчас рука, взметнувшаяся было для пощечины, бессильно опустилась, сжимаясь в кулак. Да, выместить на любовнике свою злость и разочарование кошачий царь не мог, зато для этой цели прекрасно подходил щенок Монтекки, как нельзя кстати напомнивший о себе. — Далеко собрался? — ласково осведомился Капулетти у блондина, медленно, по стеночке, ретирующегося по направлению к двери. — Мы с тобой ещё не закончили. Вернее, даже не начали. Кошачий царь направился было к перепуганному блондину, когда Меркуцио так некстати решил заслонить того своей хрупкой спиной. — Да выслушай же ты меня! — почти кричал Скалигер, всячески путаясь у Капулетти под ногами. — С дороги, — рявкнул ослепленный всколыхнувшейся в душе ревностью Тибальт, отталкивая Скалигера в сторону, роняя того на кровать. — Тибальт! Нет, нет! Я с ним не сплю, он мой друг! — кричал Меркуцио, который просто не мог допустить смерти Бенволио, к чему все и шло. К медленной и жестокой смерти, судя по горящим тибальтовым глазам. Обида вперемешку со страхом заставляли сердце Скалигера бешено биться в грудной клетке, словно птица в клетке. — Хочешь сказать, что вырядился так исключительно из дружеских побуждений? Кажется, до сих пор тебя вполне устраивала моя рубашка, — Капулетти, словно вспомнив о чем-то, бросил быстрый взгляд на спинку кровати. Рубашка, которую он привык практически каждый вечер видеть на Меркуцио, исключая те случаи, когда тот оказывался полностью обнаженным, не обнаружилась и там. Впрочем, сейчас кошачьего царя это уже мало волновало. Куда сильнее было желание всадить кинжал под ребра проклятому Монтекки, осмелившемуся встать у него на пути. Тибальта злить нельзя — это Бенволио уяснил еще с детства, а когда кто-то смеет посягнуть на то, что принадлежит ему, так человек этот нежилец. Ревность и так сильная вещь, а в лице кошачьего царя хуже смерти. И даже Меркуцио не в силах успокоить Капулетти, который желает выместить свою боль и обиду на Бенволио. — Да не было у нас ничего! — в ужасе кричал Меркуцио, не имея не малейшего понятия что предпринять. — Это подарок дяди! Когда Бенволио резко сменил траекторию движения и рванул к балкону, Тибальт бросился следом, надеясь сбить монтекковского щенка с ног, но, запнувшись о край ковра, крайне неизящно растянулся на постели, где всего минуту назад Монтекки позволял себе столь бесцеремонно касаться его Меркуцио. Вытянутая рука сжалась на плотной ткани чужого камзола. В тот же момент Бенволио, ловко вывернувшись из рукавов, скатился на пол, вновь резво вскакивая на ноги и затравленно озираясь по сторонам в поисках других путей к отступлению. Кошачьего царя меньше всего заботило, насколько нелепо выглядит их суматошная беготня по покоям Скалигера со стороны. Сам паяц весьма целеустремленно крутился под ногами Тибальта, размахивая руками и явно пытаясь таким образом выиграть фору для своего дружка, тщетно надеющегося укрыться позади Меркуцио, немало уступавшего тому в росте. Кажется, он что-то говорил, но Тибальт его практически не слышал. Кровь стучала в висках, дыхание сбивалось. Кажется, пару раз они с Бенволио натыкались на мебель. Наконец кошачьему царю почти удалось прижать Монтекки к стене, но тот поднырнул под его локоть, отшатываясь в сторону. Следом послышался показавшийся Капулетти оглушительным звон. Судя по тому, как горестно взвыл Меркуцио, источником звука была та самая китайская ваза, в которой прежде на комоде красовались столь любимые Скалигером лилии. — Варвары! Это же китайский фарфор! — на Меркуцио было больно взглянуть, словно вместе с вазой разбилось и его сердце, за которое он так старательно хватался сквозь лиловый шёлк халата. Китайский фарфор, вернее, то, что от него осталось, жалобно хрустнул под тяжёлой подошвой сапога Тибальта. Юноша не обратил на это ни малейшего внимания: сейчас он с недоброй усмешкой, играющей на тонких губах, оттеснял продолжавшего все отрицать Монтекки в угол и был абсолютно уверен, что на этот раз тому не удастся избежать расправы. Скалигер, попытавшийся вновь вклиниться между ними, подвернулся под руку случайно, а кошачий царь совершенно не отдавал себе отчёта в своих действиях, с силой толкая того в грудь и отшвыривая на кровать. — Т…Тибальт, — заикаясь лепетал Бенволио, ища путь к спасению. — Выслушай. Просто выслушай! Вот только Тибальт не хотел никого слушать, и страшно представить, чтобы в порыве пожирающей ненависти он мог бы сделать, если б не «гениальная» идея, что пришла Меркуцио, вскочившего на кровать и накинувшего одеяло прямо на Капулетти. Тибальт никак не ожидал столь решительного вмешательства любовника в ход конфликта, поэтому когда Меркуцио повис на плечах, сбивая с ног, юноша на миг растерялся и, лишившись возможности ориентироваться в пространстве, без сопротивления позволил паяцу вскарабкаться себе на спину, своим небольшим весом прижимая Капулетти к полу. — Бенволио, держи его ноги! — Монтекки тут же бросился к любовникам, наваливаясь на ступни кошачьего царя, фиксируя их. К тому моменту, как Капулетти пришёл в себя, к Скалигеру подоспела подмога, и Тибальт ощутил, как сильные руки Бенволио стиснули его лодыжки. — Какого черта, — сдавленно прохрипел кошачий царь, приподнимаясь на локтях и пытаясь стряхнуть с себя любовника, острые колени которого безжалостно впивались ему в бедра. Однако разразиться очередной гневной тирадой ему не позволил голос Эскала, прозвучавший для всех троих словно гром среди ясного неба. Уставший слушать ор, крики и топанье над головой, Принц поднялся из своего кабинета в покои племянника, разозленный и уставший, не желая выслушивать ничьи оправдания. — Все! Живо встали! Тибальт почувствовал, как ослабла чужая хватка, и, путаясь в одеяле, поспешил подняться на ноги, попутно отряхивая одежду и пытаясь пригладить растрепавшиеся волосы. Повернувшись к герцогу, Капулетти виновато развел руками, однако взгляд, который он через плечо бросил на Монтекки из-под нахмуренных бровей, по-прежнему не сулил тому ничего хорошего. — Немедленно за мной, паршивцы! — тыкнул в нерадиво молодежь пальцем граф. — Бенволио тоже! Упрямо поджав губы и упорно избегая смотреть на Меркуцио, Тибальт первым последовал за Эскалом. Меркуцио надул красивые губы, складывая руки на груди и, гордо вздернув голову, двинулся следом, оставляя друга, что стыдливо опустил голову, замыкать их цепочку. И вновь Скалигер оказывается в кабинете Эскала, где побывал столь недавно, слушая его гневную тираду. Меркуцио испытывал чувство дежавю, садясь все в то же кресло, деловито закидывая ногу на ногу. В данных обстоятельствах Тибальт предпочёл бы остаться стоять, однако перечить воле Эскала, чей взгляд сейчас мог заморозить даже кипящую воду, было себе дороже. Опустившись в кресло напротив Меркуцио, Капулетти сдвинулся на самый край, оперевшись локтями о колени и уткнувшись подбородком в сплетенные в замок пальцы. Ситуация до боли напоминала одну из множества тех, когда в очередной раз впавший в немилость Тибальт стоял перед синьором Капулетти у того в кабинете в ожидании неминуемой грозы, готовящейся вот-вот разразиться над его головой. Единственным, что отличало дядюшку Меркуцио от его собственного, было то, что в отношении Эскала юноша был уверен наверняка, что до рукоприкладства дело не дойдёт, в каком бы гневе не пребывал сейчас Принц. Сзади, у самой двери, остановился Монтекки, желая иметь простой путь к бегству, если до этого дойдет. Как показала неприятная практика, Тибальт бывает излишне серьезен и радикален, если дело касалось Меркуцио. И если касаться его в целом. Бенволио казалось, что только он испытывает жуткий стыд вперемешку со страхом под пристальном взором Принца Вероны, что встал между любовники, облакачиваясь о стол, заваленный какими-то бумагами. — Ну? Так и будем молчать? — ждал объяснений мужчина, не имея никакого желания тратить время на разъяснение ситуации, желая как можно скорее отправиться спать. — Что случилось? Молчание затягивалось. Кошачий царь поверх темноволосой макушки Скалигера скользил взглядом по корешкам расставленных на полках книг, мысленно проговаривая показавшиеся ему любопытными названия. Это помогало отвлечься и немного успокоиться. Наконец Меркуцио подал голос, нарушая начинающую звенеть от повисшего в воздухе напряжения тишину: — Ничего, — бурчал юноша, все так же обиженно взирая на Капулетти. — Ничего?! Тогда почему потолок надо мной чуть не обрушился?! М?! Люстра вот-вот грозилась свалиться на пол из-за вашей беготни! И эти дикие вопли и крики просто резали мне слух! Я спрашиваю еще раз: что случилось?! — приказным тоном Эскал начал отчитывать любимого племянника, демонстративно отвернувшегося от дяди. — Мы просим прощения, что побеспокоили вас и нарушили ваш покой, — неохотно разлепил губы Капулетти. — Нам действительно следовало вести себя тише, но у нас возник весьма оживленный спор о вопросе… доверия. Да, Меркуцио? — с издевкой в голосе обратился он к любовнику, приподнимая бровь. Щека кошачьего царя презрительно дернулась. Слова Тибальта так задели Меркуцио, что тот едва не задохнулся от праведного возмущения, выпучив глаза и открывая рот как рыба. — Ты…ты! Бессовестный! — вскочил Скалигер, метаясь по комнате. — Как ты вообще мог такое сказать? Как ты вообще мог такое подумать?! Кто проявил всю инициативу? А?! Кто заговорил о преданности?! Какого ты вообще мнения обо мне? Тибальт почти что равнодушно взирал на упиравшего длинный тонкий палец куда-то в область груди любовника. В душу начинали закрадываться и пускать свои первые ростки сомнения. Да, Скалигер мог бы солгать ему, и даже намеренно, для закрепления эффекта, разыграть столь душещипательную сцену беспричинно оскорбленной невинности. Но стал бы он столь же упорно стоять на своём и продолжать лгать в лицо Эскалу, при том, что Монтекки, и без того перепуганный, словно заяц, мог в любой момент все испортить чистосердечным признанием? Впрочем, Тибальт тут же отмел эту, на первый (а также и на второй и третий) взгляд, здравую мысль. Перед глазами все ещё стояла сцена, развернувшаяся перед ним, когда он только вошёл в покои любовника, и вновь поочередно бледнеющий и краснеюший от гнева кошачий царь представил, с каким чувством морального удовлетворения переломал бы все пальцы на руке, посмевшей так прикасаться к его Меркуцио. — Меркуцио, будь добр, без драматургии, — недовольно и коротко сказал Эскал, с неким раздражением взирая на племянника, который вновь упал в кресло, строя несчастное лицо. Впрочем, Эскал не был уверен, что все это было игрой. Однако сейчас Эскал делла Скала был больше склонен выслушать версию Капулетти, ибо его дражайший племянник, находясь в таком нервном состоянии, будет огрызаться на каждое слово. — Тибальт, что у вас случилось? Капулетти, скептически фыркнув, предпочёл оставить без ответа тираду герцогского племянника, однако проигнорировать напрямую заданный ему вопрос самого Принца не получилось. — Случилось то, что ваш племянник ставит удовлетворение своих личных потребностей столь высоко, что предпочитает в угоду им забывать об обещаниях, которые были даны им прежде, — невольно опуская плечи под тяжёлым взглядом Эскала, негромко проговорил Тибальт. — А этот, — юноша мотнул головой в сторону подпирающего стенку притихшего Монтекки. — Кажется, не видит разницы между дружеским долгом и… — Капулетти запнулся и нервно закашлялся. — И кое-каким другим. Меркуцио уже не противился, не было сил, он молча сидел, отвернувшись в сторону окна, зажав ладони между колен. Слова любовника больно кололи сердце, хотелось встать и уйти, громко хлопнув дверью и, возможно, запереться в спальне с бутылкой вина. «Ох, ну да! Конечно! Глупый Меркуцио! Что он вообще может знать о верности и преданности?! Да ничего! Конечно нет! Да и кто я ему, чтобы мне верить?!» — в сердцах кричал юноша. Паяц прям чувствовал на себе взгляд разочарованных старых карих глаз, принадлежавших дяде. И Бенволио видел это состояние Меркуцио. И в груди сердце отозвалось колющей болью. Слишком хорошо он знал повесу. Слишком хорошо. И знал, что сердце его пропускает удары, и голова вот-вот сникнет на грудь, и не останется в нем сил ни на что более. Еще больнее стало Монтекки, глядя на друга своего любимого, что слезы старательно прогоняет, да закрываться в себе начинает. — Прошу прощения, — неуверенно подал он голос, отлипая от стены. — Мне так и не дали объясниться, сир, — кивнул он Эскалу, получая разрешение на разъяснения. — Я пришел к Меркуцио сегодня только чтобы узнать об отношениях его и Тибальта. Сегодня на площади я слышал их странный диалог: «Je viendrai à toi aujourd'hui. Tu m'as manqué». И застал его за примеркой обновки, — блондин указал на халат, что был все еще одет на повесе. Просто неудачное стечение обстоятельств. Мы говорили, и я выразил свое беспокойство по поводу отношений с Тибальтом, когда он и появился… — Бенволио опасливо покосился на любовника друга, сглатывая от страха быть разорванным прямо здесь и сейчас. — Не твоё собачье дело, что за отношения… — мигом ощетинившись, огрызнулся Тибальт и тут же осекся. До него постепенно начал доходить смысл сказанного Бенволио. Кажется, на невыносимо долгое мгновение сердце забыло, как биться, и пропустило несколько ударов. Капулетти нерешительно поднял взгляд серых глаз, в которых теперь на месте прежней злости плескалась беспомощная растерянность, на Эскала, но, судя по тому, что на лице герцога не дрогнул ни единый мускул, тот либо прекрасно себя контролировал, либо был не столь сведущ в тонкостях французского языка, в отличие от племянника и его не в меру эрудированного друга. До этого момента оттесненное на задний план более животрепещущей проблемой осознание того, что их с Меркуцио связь уже не является тайной, обрушилось на Тибальта. Внутренне холодея, он подумал о том, что гениальная конспирация любовника потерпела грандиозное и сокрушительное поражение. Это было сродни взрыву, первые осколки от которого уже начали долетать до них со Скалигером. Сколько ещё человек, ставших невольными свидетелями их диалога на площади, не просто услышали, но и поняли, о чем они говорили? Не важно, Капулетти или Монтекки, кошачий царь был уверен, что одобрения и поддержки не стоит ждать ни от одних, ни от других. И если Тибальту за предательство с наибольшей степенью вероятности грозит смерть от руки кого-то из своих, то Меркуцио попросту затравят так, что тот не выдержит сам: Капулетти теперь было отлично известно, каким ранимым и чувствительным на самом деле является паяц. Стремительно вскочив с кресла, юноша в пару шагов преодолел расстояние, разделявшее его и Монтекки. — Только попробуй кому-нибудь проболтаться о том, свидетелем чего ты сегодня оказался, иначе это станет последним, что ты слышал и видел в своей жизни, — стискивая пальцы на лацканах чужого камзола и приблизившись к Бенволио вплотную, так, что они практически соприкоснулись носами, прошипел тому в лицо Капулетти. Пожалуй, им еще никогда так не везло в жизни, как то, что никто в Вероне, кроме Меркуцио, Бенволио и Тибальта, не знал французского. Однако людей, посвященных в их маленькую тайну, становится все больше и больше, теперь в этот список попал и Монтекки, который сейчас прижался спиной к стене, стараясь в ней раствориться, ибо против Капулетти, наполненного злостью, кричащего парню в лицо и не выпускающего его одежду, который был выше и крупнее Бенволио, юноша даже не решился б что-то сделать, зная, что будет только хуже. В широко распахнутых глазах Монтекки, устремленных снизу вверх на нависшего над ним Тибальта, плескался уже даже не страх, а панический ужас. Побелевшие губы судорожно шевелились: то ли Бенволио что-то неслышно шептал, то ли его попросту трясло. Капулетти понял, что в таком состоянии блондин не только не сможет лгать, увиливая и выкручиваясь, но и согласится на что угодно, лишь бы покинуть кабинет, а затем и дом веронского герцога живым и хотя бы относительно невредимым. Губы кошачьего царя скривились в презрительной усмешке: забавно было видеть перед собой одного из троицы главных заводил и зачинщиков большинства уличных потасовок в столь плачевном состоянии. — Хватит мне рукоприкладства на улицах! Немедленно все разошлись. И научитесь разговаривать друг с другом прежде, чем наводить суету. Голос Эскала подействовал на племянника Капулетти отрезвляюще. Судя по интонациям Принца, напоминавшим звучащие в отдалении, но неумолимо приближающиеся раскаты грома, терпение того было на исходе. — Трус. Даже руки о тебя марать противно, — выплюнул Тибальт в лицо блондину, отталкивая того к стене и наконец-то выпуская из пальцев ткань синего камзола. — Ничего он никому не скажет, — подавленно подал голос Скалигер с кресла, склонив голову к груди. Монтекки Тибальт попросту не доверял, невзирая на все заверения любовника, что тот будет держать язык за зубами. По счастью, Бенволио задержался в их обществе ненадолго, и кошачий царь мысленно возблагодарил Эскала за то, что тот не стал останавливать торопливо выскользнувшего за дверь дружка своего племянника. Встреться племянник Монтекки Тибальту где-нибудь на улице — и он с превеликим удовольствием завершил бы то, что не позволили сотворить с блондином Меркуцио и герцог, однако сейчас жажда крови уже не просто врага, но и потенциального соперника, постепенно сходила на нет. — Мы ещё раз просим прощения за это досадное недоразумение, синьор, — отозвался Капулетти. — Полагаю, мне и вашему племяннику следует поговорить. Наедине. Дождавшись кивка Принца, Тибальт подошел к Меркуцио, касаясь его плеча. Однако юноша одернул его руку, поднимаясь и, избегая зрительного контакта, вышел из кабинета, приваливаясь в коридоре к стене, закрывая волосами лицо. Пожалуй, выяснение отношений можно было отложить ещё на несколько минут, которые заняли бы путь обратно в покои любовника, однако Тибальт не желал ждать. — Меркуцио, — остановившись, Капулетти повернулся к паяцу, пристально вглядываясь в его лицо и хмуря светлые брови. — Пожалуйста, скажи, что все то, что вы оба говорили там — правда. Достаточно одного твоего слова, и я обещаю, что мы никогда не вернёмся к этому разговору вновь. Но я хочу ещё раз услышать это от тебя. Меркуцио отвернулся, сутуля спину: — Все, что мы говорили — правда. Бенволио хотел выяснить, что произошло на площади, мы разговорились по душам, а потом пришел ты. И не так все понял. И не стал даже слушать меня. Знаешь что, — юноша выпрямился, цепляясь взглядом зеленых глаз в бледное лицо любовника, — я могу понять, что ты не поверил Бенволио. Но мне! Какого ты мнения обо мне, кошачий царь? — Скалигер толкнул Тибальта, не подпуская ближе к себе, не позволяя коснуться себя. — Ты меня обидел! А ведь ты мне нравишься, кошачий царь! В сердцах крикнул Меркуцио, сгорая от обиды, которую он и не пытался скрыть. Скалигер доверил Капулетти тайну, о которой не знал никто, в то время как сам Капулетти не был готов просто верить ему. И для него это было сродни предательству. Тибальт не просто не верил, он словно и не хотел верить, не давая даже возможности объясниться. И сейчас, Капулетти, смотря в потухшие изумрудные глаза, как никогда злился на себя самого. Его милого Меркуцио это действительно задело. Вот что значит ярость, которая затмевает взор и разум, а горячая итальянская кровь так гоняет сердце, что не позволяет остановиться хоть на миг, дабы прислушаться к нему. — О, Меркуцио, Mon ciel, я совершенно не подумал об этом, — он протянул руку к любовнику, но Скалигер круто развернулся, удаляясь по коридору в свою комнату. Тибальт кинулся вслед за ним. Тибальт знал, что его боятся, нанавидят, кто-то даже презирает. Перед ним испытывали трепет, ему подчинялись. Но никто и никогда не говорил ему «ты мне нравишься» вот так просто и вкладывая в эти слова тот смысл, который подразумевал сейчас Меркуцио. А Бенволио всегда ему верил. Бенволио никогда не сомневался в его преданности и верности. Бенволио сначала бы его выслушал. Вот. Только Бенволио не было рядом с Меркуцио. Нагнал Капулетти любовника уже в спальне, заставая того в депрессивном настроении на кровати, демонстративно отвернувшегося к двери спиной. Тибальт присел на край постели, осторожно проводя рукой по боку Скалигера: — Ты прав. Я повел себя очень грубо. Непростительно грубо! — он прислонился лбом к чужому виску. — Ты мне…небезразличен, — наконец подобрал Капулетти слово. — И определенно дорог. Отныне обещаю слушать лишь тебя одного. Mon cher, — Тибальт коснулся губами лба Меркуцио. — простишь меня? Скалигер перевернулся на спину, все так же обиженно надувая губы: — Ты отвратителен, Капулетти, но все еще нравишься мне. Так что просто заткнись и ложись рядом. Тибальт, стянув с себя камзол и, не слишком заботясь о его сохранности, отбросив его на ковёр, повалился на постель на изрядно помятое покрывало. — Сними этот халат. И никогда больше не надевай в моем присутствии, — негромко обратился он к Меркуцио, что принялся к нему ластиться, стоило Тибальту только прилечь. — Я думал, что так буду привлекательней. — Ты привлекательней без какой-либо одежды. А этот халат слишком пошлый для тебя, — Капулетти расстегнул пуговицы на шёлке и, нашарив под подушкой красную рубашку, облачил в нее любовника, с гордостью отмечая, что так Меркуцио выглядит еще роднее и домашней. И Скалигер, забывший об обиде, расцвел. Глаза его засияли, а грудь трепетно вздымалась при каждом добром слове Тибальта. — Надо отдохнуть. Давай спать, — Скалигер потянулся к одежде на любовнике, и Тибальт безропотно позволил Скалигеру раздеть себя и укрыть одеялом, после чего улегся на живот, прижимаясь щекой к прохладной ткани подушки и закрывая глаза. Вскоре он почувствовал, как тёплые ладони Меркуцио заскользили по обнаженной спине. — Но прежде сделаю тебе массаж. Прикосновения паяца расслабляли, снимая напряжение и убаюкивая плавностью движений. До кошачьего царя доносился тонкий аромат масла, втираемого в кожу. Скалигер любовно вычерчивал пальцем каждый белесый, практически лишенный чувствительности рубец на теле Тибальта. Поначалу эта привычка касаться его шрамов вызывала у Капулетти раздражение, о чем тот не единожды говорил любовнику, однако Меркуцио был непреклонен. Тибальт уже практически провалился в сон, когда почувствовал, как Меркуцио, закончив с массажем, неловко перелезает через его ноги. — Ты куда? — сонно пробормотал Тибальт, приоткрывая глаза, и, неохотно приподняв руку, поймал запястье любовника. Скалигер что-то негромко говорил о необходимости смыть масло с рук, но кошачий царь уже не слушал, притягивая любовника к себе и, перевернувшись на бок, крепко обнял того со спины, утыкаясь носом в короткие пряди волос на затылке Меркуцио. Паяц, поворочавшись, смирился с тем, что высвободиться из объятий Капулетти ему уже не удастся, и забрался под одеяло, теснее прижимаясь к Тибальту и затихая.