***
Эскал уезжал на рассвете в экипаже, что сочетал в себе роскошь и выдержанность, в двойке прекрасных коней, выведенных на просторных лугах Мурдж, взращённых на свежем сене. Двойка мургезов, статных, изящных коней темно-коричневого окраса, самых послушных и дружелюбных в конюшне дома делла Скала, Графа Вероны — сеньора Эскала, — были запряжены в сбрую, инкрустированную жемчугами и ручной резьбой. Прекрасные кони, верные спутники Принца, получали то содержание, какое они заслуживали. Эскал уезжал на рассвете, и на рассвете все домочадцы, Парис и Меркуцио, Валентин продолжали учебу в Риме, провожали главу семьи в недолгую, но болезненную для сердца поездку. И Парис, желая выслужиться перед дядей, столь гордо выпячивал грудь, толкуя о чести, которую он ему оказал, оставляя дворец на него, что к горлу Меркуцио подступила тошнота. Юноша стоял в стороне от родственников, не имея никакого желания подходить ни к одному, ни ко второму. Дядя разбил ему сердце. Меркуцио казалось, что прошли те года, когда Эскал повышал голос на его проделки, а два дня назад его словно вновь вернули в те времена, когда юного Меркуцио считали ребенком, не принимая во внимание его мнение. И Меркуцио не нравилось такое отношение. Треск в голове все трещал и трещал, напевая какую-то свою песню. Раньше он был не столь громким, раньше он был надоедливым шепотом, к которому со времени привыкаешь и практически не замечаешь, но теперь он перерос в треск. Словно эволюционировав, осознав, что теряет силу и власть над разумом и сознанием Меркуцио, он возрос во сто крат. — Меркуцио. Юноша обернулся, сталкиваясь со взглядом Эскала, что смотрел на него с отеческой любовью и протягивал к нему руки в немой просьбе подойти к нему перед отъездом. Но юный Скалигер лишь сложил руки на груди, хмыкая и отворачиваясь, высоко вздергивая нос. Его обидели, и забывать об этом он не намерен. Его обидел дядя, все равно, что отец. — Ну Меркуцио, — тон голоса Принца походил на манеру речи, с которой обычно обращались к маленьким детям, уговаривая поесть или почитать. — Подойди ко мне, будь так любезен. Но Меркуцио продолжал стоять на месте статуей, всем своим видом показывая обиду и разочарование. Эскал вздохнул. Чем взрослее становился Меркуцио, тем больше проблем возникало и вопросов, в частности, как дальше быть. Повеса подходил к тому возрасту, когда его надо было женить, когда ему надо было набраться мозгов для будущего правления Вероной как прямого наследника Эскала, — Парис приходился Графу племянником от двоюродного брата, и, хоть и был старше, спокойнее, умнее, в права наследования переходил только после Валентина, — но все поведение юноши говорило о том, что он не то, что не готов к ответственности браздов правления, что вот-вот рухнет ему на плечи, а то, что он и не хочет этого. Меркуцио был словно сам по себе. Птицей свободного полета, которая вот-вот разобьется о скалы. Но главное — Эскал беспокоился о том, как Меркуцио будет жить в этом мире с тем секретом, что хранит столь долгие годы. — Парис, — Эскал сменил тактику. — Будь так любезен оставить нас наедине. Молодой человек смиренно склонил голову в знак почтения и, заложив руки за спину, медленно удалился в дворец, лишь едва заметно бросив на Меркуцио предупреждающий взгляд. Юный Скалигер дождался, пока троюродный брат скроется за высокими дверьми, а затем, пародируя его ходьбу, все же подошел к любимому дядюшке, который не был в силах скрыть улыбку. — Он ходит как павлин, хотя сам похож на индюка. Замечал? — Меркуцио, милый мой, постарайся не ругаться с ним, ладно? Всего неделя, — Принц положил руки на плечи племянника. — Ты бросаешь меня. Оставляешь одного, -Меркуцио обижался. Обижался отчаянно и больно. — Одного. Для него это было предательством. Больше всего на свете Меркуцио боялся именно одиночества. Даже миг, не говоря уже про холодные ночи, когда рядом нет никого, для него был мучительным. — Я знаю, Меркуцио. Правда знаю. Но это не повод. Как ты будешь жить дальше? Надо постараться. Ты же справлялся раньше. Справишься и сейчас. Покажи мне, что ты достаточно самостоятельный, — Эскал говорил о будущем, слепо надеясь на то, что Меркуцио осмелится жить дальше в том кошмаре, в котором оказался столь много лет назад. И хоть юноша на свободе, ему казалось, что он так и не выбрался из той клетки, что шрамом отпечаталась на его сознании. — Я справлялся, потому что никогда не оставался один. А ты от меня сейчас требуешь именно этого! Меркуцио разозлился, сбросил со своих плеч руки Эскала и попятился от него, как от прокаженного: — Ты знаешь, но не помогаешь! Мне помогают Тибальт, Бенволио и Ромео, хотя они об этом не знают и не узнают никогда. А ты…бросаешь меня. Оставляешь одного! — Он крикнул. Слишком громко, нежели планировал. И затих, сам не ожидая от себя такой грубости. Скалигер опустил голову, пряча лицо в руках. Треск вновь появился. Ему стало стыдно. Очень стыдно. — Прости меня… Мне не следовало так себя вести… — он истерично качал головой, отняв руки от лица, но не в силах поднять на дядю взгляда зеленых глаз. — Езжай. Я справлюсь. Мы справимся. Думаю, получится. Ты прав…насчет всего. И мне не следовало так реагировать. В конце концов…надеюсь, впереди меня ждет долгая жизнь, и мне и правда стоит привыкнуть, — Меркуцио кивнул, соглашаясь с чем-то, о чем сам не знал. Сердце Эскала разрывалось. Меркуцио, его любимый племянник, был на грани. Граф подошел к нему и обнял, тепло, по-отечески нежно, прижимая буйную голову к своему плечу: — Я вернусь совсем скоро и привезу письмо от Валентина, хорошо? Меркуцио лишь кивнул, и Эскал, последний раз посмотрев в зеленые глаза, сел в карету. Кучер стегнул коней и те сдвинулись с места, увозя Принца Вероны в Рим, и оставляя Меркуцио одного. Наедине с треском.***
Меркуцио не желал находиться с Парисом наедине не то что в одном помещении, но и в одном здании, не будучи уверенным, что находится в полной безопасности. Поэтому, стоило Эскалу уехать, юноша сорвался с места, врываясь в дворец, чуть не снося самого Париса, который словно ждал его, и фурией, перепрыгивая через три ступеньки, унесся в свою комнату, только чтобы схватить кошелёк и вырваться на улицу, подальше от монстра во плоти, что что-то кричал ему вслед. Скалигер не желал ни минуты находиться рядом с ним. На площадь, которая стала для повесы практически вторым домом, уже выползали люди, преимущественно молодые и старые. Первые — бессовестно бездельничали, шатаясь во городу день ото дня, не ударяя палец о палец, лишь время от времени прилипая к очередной кружке эля, а кто по богаче — к вину, успевая при этом лапать девицу, что обязательно сидела на коленях молодого юноши, или подле него, вешаясь ему на плечо; вторые — выбирали местечко, где можно было бы присесть, чтобы молодежь не мешала подышать нечистотами и полюбоваться серым небом и грязной Вероной, и, казалось бы, что подобное полностью лишено смысла, однако так думает только тот, кто не жил в Вероне никогда. Так вот, дорогой читатель, Верона ужасающе прекрасна. Но видна эта красота только тем, кто пожил свое. Они видели красоту в тех маленьких улочках, где в детстве точно также носились меж домами, гоняя соседских мальчишек, видели красоту и в самих домах, где прошло их детство и взросление, где матушка ругала за порванные на коленях штаны, а отец — за лоботряство, не брезгуя иногда дать затрещину по затылку, они видели красоту в реке Адидже, что змеей разрезала и огибала городок, с одной стороны выбраться из которого можно было по каменному мосту, где часто встречались влюбленные, а с другой, через лес, что становился сказочным в лучах восходящего солнца и невероятно пугающим на закате. Они видели красоту в небольшом фонтане, заросший мхом и грязью уже развалившийся, но все равно прекрасным, ведь именно у него они впервые поцеловались с любимой девушкой. Только некоторые эти девушки потом уходили: кто-то уходил к другому, кто-то из жизни по разным причинам: убийство, болезнь, несчастный случай, — Верона женщин не щадила. Но старики все равно видели Верону красивейшим городом, который убивал своим очарованием. Старики любили те воспоминания из далекого прошлого. Они любили эмоции, что были столь же далеко и глубоко, как и воспоминания. Молодежь Вернону не любила, но уехать бы никто не смог. Потому что слишком близок был им этот город, который они знали как себя самих. Они знали, на каких улицах постоянно гуляет ветер, где солнце припекает сильнее всего, где в летний зной можно отдохнуть в тенечке так, чтобы никто не мешал, где зимой меньше всего льда. Они знали Верону как живого человека. Женщину. Горячую итальянку с пышной копной волос, золотистой кожей и красной помадой. Женщину, которую ненавидели девушки, что сгубила Верона в своих руках, но обожали мужчины, которые льнули к ее грудям, тонули в нежных руках и зарывались под юбки, но она уходила сразу, как ей кто-то надоест. Она бросала неугодных ей мужчин, оставляла в горечи, боли, слезах тех, кто ей доверился и влюбился, потому что как бы Верона не была прекрасна, она никого не любила. И пока старики и молодые наслаждались жизнью и доживали свои года, взрослые мужчины и женщины стирали руки и ноги в кровь, чтобы заработать хоть сколько-то монет. Женщины торговали платками на улице, обслуживали в тавернах, работали швеями, торговали телом; мужчины строили, чинили, охотились, управляли. И с одним из таких работяг, что уже открыл свою кузницу, нацепил фартук и ковал чей-то заказ, вероятней всего-шпагу, столкнулся Меркуцио, врезаясь в огромную толстую тушу, от которой разило потом и выпивкой. Не тратя время на извинения, Меркуцио быстро собрался и, отпрыгивая от громилы, что принялся сверлить его взглядом на сущую наглость повесы, кинулся бежать дальше, уже более умело лавируя между людей и торговых лавок. — А ну вернись сюда, щенок! — кричал ему в след кузнец, собирая раскиданные из-за Скалигера инструменты. Сам кусок металла, что в скором времени должен был стать шпагой, успел застыть, валяясь на земле в грязи и пыли. Металл испорчен. — Иди к черту! — кинул ему через плечо Меркуцио, заливаясь звонким смехом, волчком крутясь меж веронцев. — Эй! Сюда! — Бенволио, что вместе с кузеном стоял на площади, увидел в толпе фиолетовое пятно и, довольно улыбаясь, поднял свою руку и замахал ею, чтобы Меркуцио его увидел. И Меркуцио увидел, и нёсся сломя голову на друзей, даже не думая тормозить. Он налетел на Монтекки, впечатываясь в Бенволио и толкая Ромео. И троица грозилась вот-вот упасть нелепым кубарем на землю, благо Бенволио устоял, ловя Скалигера за талию и удерживая, спасая от падения, в то время как бедного Ромео никто не схватил, отчего юный Монтекки несуразно повалился в пыль. — Меркуцио, черт тебя! — кричал Ромео, путаясь в подоле своего синего камзола в отчаянной попытке встать. — Надо было отойти, — Скалигер, высвободившись из ловкой руки Бенволио, помог Ромео подняться. — Ну что, Эскал уехал? Можно закатывать вечеринку? Злость младшего Монтекки на переполох, что устроил Меркуцио, тут же прошел, стоило только вспомнить, что Принц Вероны уехал, оставляя не только город под присмотром его секретаря, но и сам замок делла Скала без своего пристального присмотра. Юноша сразу воодушевился, представляя, как этой ночью и в последующие они будут веселиться в покоях Меркуцио ночи на пролет, не переживая, что Эскал устроит им нагоняй. Однако стоило только Ромео столкнуться с зелеными глазами Меркуцио, как тот понял, что в этот раз ни одну из их шалостей провернуть не удастся: — Ой, ну что еще? — Дядя попросил никого не водить. — И что, даже Тибальта? — Ромео, не веря ни единому слову Меркуцио, сложил руки на груди, скептично подняв бровь. Чтобы Эскал да что-то запрещал своему любимому племяннику? Да ни в жизни! Меркуцио молчал, недовольно супясь. Он ненавидел оправдываться и объясняться. Нет значит нет. К чему Ромео начал разыгрывать весь этот цирк? — Эй, эй, ну хватит вам. Другого места время провести у нас нет, что ли? — Бенволио встал посреди друзей, руками отодвигая их друг от друга еще дальше. Юноше казалось, что с каждый днем между Меркуцио и Ромео все чаще возникают скандалы. — Точно! — Ромео вновь воспрял энтузиазмом. — На вилле! Что скажите? Бенволио поморщился. Эта идея ему не нравилась. Вилла ему вообще не нравилась. Она представляла собой немаленький домик, расположенный между лесом и рекой, построенный исключительно на сбережения Меркуцио для вечеринок с Монтекки. Вот только слишком быстро эти вечеринки из простых пьянок превратились в Содом и Гоморру, где куча парней и девушек предавались страсти в оргии, что могла продлиться с ночи до самого утра. Бенволио на них не ходил. Ему не нравилось видеть Меркуцио среди всего этого бедлама и хауса. Меркуцио, прекрасного и нежного, что растрачивал себя на тех, кто никогда не посмотрит на него с лаской и любовью. Поэтому Бенволио ненавидел виллу. И как бы Монтекки не пытался в свое время вразумить друга, он не смог вытащить его из того порочного круга, в который его затянула Верона. Бенволио ненавидел виллу из-за Меркуцио, который всегда заслуживал лишь любви, а не того, что происходило в этом порочном доме. — На вилле? Ты забыл, брат мой, что Меркуцио нынче не свободен и Тибальт очень ревностно охраняет его от чужих посягательств. — А чего это сразу «Тибальт»?! Может я сам не хочу! Между прочим, мы уважаем чувства друг друга и верны друг другу. Я ведь не просто так с Рождества перестал туда ходить. В конце концов у меня тоже есть гордость, — Скалигер хмыкнул, гордо вздернув нос. — Ой! Гордый ты, гордый! Ну как скажешь, — Ромео улыбнулся, не воспринимая друга всерьез. Слишком комично смотрелся Меркуцио во всей этой чувственности. Где бы это видано, чтоб Меркуцио, главный заводила Вероны, ушел на покой ради одного единственного, к тому же Капулетти, к тому же Кошачьему Царю, который всю его сознательную жизнь пытался его если не убить, то хотя бы покалечить настолько, чтобы вездесущий повеса исчез с улиц Вероны хоть на неделю. Впрочем, в каком-то смысле Тибальт добился своего — Меркуцио действительно начал исчезать, прячась вместе с любовником в четырех стенах комнаты Скалигера. — Ну други мои! — повеса встал между Монтекки, приобнимая их за плечи и чуть ли не висня на них. — Я с удовольствием выпью с вами и погоняю пару Капулетти, но оргии, уж извиняйте, без меня. Губы Бенволио растянулись в довольной улыбке. Спустя столько времени и попыток вразумить милого Меркуцио, парень наконец образумился, но не благодаря нему. И за это Бенволио был благодарен Тибальту.***
Время шло к вечеру, солнце садилось, а на город надвигалась ночь. Но Верона не засыпала: все еще работали таверны и кабаки, куда заваливались с улиц шумные толпы, спешно находили себе место и продолжали наслаждаться остатками дня, что плавно перетекал в вечер. Монтекки во главе Меркуцио не были исключением. Они предпочитали ходить в тот, что был расположен на главной площади, где могли встретить Капулетти. Культурно проводить время на стороне Монтекки, где вероятность завязать драку была слишком мала, им было попросту не интересно. А тут, сидя за двумя сдвинутыми столами, где по другую сторону красовались «красные», их то и дело переполнял азарт и адреналин. Еще чуть-чуть. Вот-вот и кто-то из Капулетти встанет, грубо выскажется в их сторону и затянется ссора, что быстро перерастет в драку, в ходе которой повалятся стулья, побьются кружки и кто-то определенно жестоко пострадает. А сейчас, когда Принца нет в городе и некому вершить правосудие, драка осталась бы безнаказанной. Все шло слишком благоприятно, чтобы вести себя правопослушно. — Меркуцио, ну не кричи ты так, — сделал Бенволио замечание другу, что перевалился через него и увлеченно рассказывал про призраков, которые якобы водятся в лесах Вероны, какой-то симпатичной девушке, что отчаянно слушала молодого наследника Вероны, все ближе и ближе к нему наклоняясь, грозясь вот-вот впиться в его губы поцелуем. — …и с тех пор, дух этого мальчика навсегда стал пленником этого леса. Он бродит по нему, пытаясь найти выход, но не в силах сделать это! И каждого путника, который встречается на его пути, принимает за своего похитителя, поэтому… — рассказ Скалигера набирал обороты так же, как становился выше его голос. Меркуцио тщетно пытался перекричать гул голосов в таверне, поэтому бессознательно чуть ли не кричал Бенволио на ухо, которому просто не посчастливилось сесть в таком месте. Впрочем, юноша за столько лет дружбы с Меркуцио практически привык к его высокому голосу. Его только беспокоили Капулетти, что сидели совсем рядом и раздраженно косились на вездесущего Скалигера. — Эй! Меркуцио, что ты за ересь там несешь? Неужто кто-то так сильно по голове тебе дал, что ты последние крупицы разума потерял? — крупный парень с широкими плечами, темными волосами и двухдневной щетиной загоготал от собственной шутки, заражая своим смехом друзей, что сидели рядом с ним. Не успел Бенволио схватить дражайшего друга за руку и остановить от глупостей, как Меркуцио вскочил, поднимая руку и тыкая ею в сторону Капулетти: — Да что вы вообще знаете о лесах Вероны?! Сидите в своем охотничьем домике и дальше двух миль из него и не выбираетесь! Только умеете что спиваться там, прикрываясь охотой! — Что ты сказал, щенок?! — Балдассаре встал, оказываясь на голову выше самого Меркуцио. Бенволио принялся панически оглядывать всю таверну, надеясь в темном углу заметить Тибальта, который непременно должен был прийти на помощь, чтобы Меркуцио не переломали ребра. Но, очевидно, этим вечером Кошачий Царь решил остаться либо дома, либо провести вечер в другом месте. Тибальта в таверне не было. — Что слышал! Я знаю о чем говорю! Двое сошлись в центре помещение, с вызовом смотря друг другу в глаза. Очевидно, слова Балдассаре, Капулетти, что столь часто находился в компании с Тибальтом, чрезмерно задели Меркуцио. Настолько, что в его зеленых глазах не было привычно пляшущих чертиков, что скакали в его зрачках всякий раз, когда веселье поглатывало Скалигера настолько, что он забывал о собственной безопасности. Сейчас Меркуцио выглядел чрезмерно серьезно, однако оправдываться перед «красным» он не желал и ждал, пока Капулетти заткнется и сядет на место, навсегда закрывая эту тему. Бенволио перестал дышать. — Ага, как же, знаешь о чем говоришь. Лопочешь несусветную чушь, как ребенок веришь во всех этих фей, призраков и вампиров. Девок вот запугиваешь, — Балдассаре брезгливо хмыкнул, окидывая Скалигера презренным взглядом, словно он червяк под его сапогом. Бенволио только закрыл лицо руками, представляя, как сейчас заверещит Меркуцио, кого самым бессовестным образом оскорбили. Юноша до сих пор не мог понять причину, по которой его друг так остро реагирует, если кто-то не верит в его выдумки. Стоило только кому-то заикнуться, что все рассказы Меркуцио похожи на детские сказки, как Скалигер тут же хватался за сердце, чуть ли в обморок не падая от той грубости, что ему довелось услышать. И сейчас именно такую грубость и демонстрировал его оппонент. Только Балдассере был не его другом, которого со временем паяц мог простить, он был Капулетти, которого Меркуцио по своему определению хотел убить. — Да чтоб ты знал! — крик Скалигера прервал другой Капулетти, что сидел с Балдассари за одним столом. Его имени Меркуцио не помнил. Русые волосы, безбородый, с острыми чертами лица и худее: — Да оставь ты этого ненормального! Ты же знаешь, как Тибальт распсихуется, если мы его побьем. Пусть сам с этим психом разбирается, — махнул он рукой, даже не смотря в сторону Меркуцио. И так обидно стало Скалигеру от слов Капулетти, что злость окончательно пеленой заволокла ему глаза: — О-о-о, ну да, конечно. Такие послушные, точно шавки. Слушаетесь своего хозяина. Может быть он вас за ушком почешет, что вы его команду выполняете, — звонкий смех разрезал тишину таверны. Все посетители замолкли, наблюдая за ссорой и словно ожидая команды, когда можно будет кинуться в драку. Балдассаре сделал шаг первый: — Ах ты щенок! — он кинулся на Меркуцио, мгновенно снося его с ног и валя на деревянный пол, наваливаясь сверху и занося руку для удара. Пару Монтекки кинулись на него сзади, хватая под руки и оттаскивая. Началась возня. Красные и синие перемешались одной непонятной кучей. Полетела посуда и затрещала мебель. Не успел Меркуцио встать на ноги, как со спины в него врезался другой Капулетти, хватая за грудки и протаскивая по столу, швыряя на пол. Скалигер услышал странный хруст, который ему очень не понравился и которого не должно быть. А за хрустом последовала и боль в ребрах. Прежде чем Бенволио сумел выцепить Меркуцио и силой вытолкать его на улицу, Скалигер проиграл бой еще по меньшей мере трем Капулетти. Он очень быстро бегал, унося ноги от всех проблем, но в рукопашной был также плох, как и на саблях. Он оказался на улице на все еще промёрзшей земле. Бенволио буквально вытолкал его за дверь с такой силой, что паяц: спотыкаясь о собственные ноги и порог, просто вывалился на улицу, падая в пыль и грязь. Меркуцио лежал, пытаясь отдышаться и выпуская изо рта облака пара. Он прислушивался к собственному телу и ощущением: болели только ребра и челюсть, — его пару раз ударили по лицу. Но ноги и руки целы, нос тоже не сломан — уже хорошо. Солнце давно село и была уже ночь, достаточно глубокая, чтобы идти домой или куда-нибудь, где можно было переночевать. Меркуцио встал и поморщился, представляя, как ему придется карабкаться в окно к Тибальту и объясняться за внешний вид. Его Тибальт ни за что не проигнорирует ссадину на его лице. И Меркуцио пошел в сторону особняка Капулетти, по пути заходя в другую таверну и заказывая с собой мясной пирог — все же негоже с пустыми руками, благо кошелёк был на месте, а не потерялся во время драки. Но от этого было не особо легче. Отчего-то сейчас ему хотелось домой, в свою комнату, в свою мягкую кровать, но домой было нельзя из-за Париса. Из-за одиночества. Треск. Он снова появился, и Меркуцио поморщился. Перебирать ногами стало сложнее. — Ну да, психанул, — тихо говорил он сам себе, неся в руках тканевый мешок с пирогом. — А чего сразу «псих» и «ненормальный»? Все я…нормальный, — он остановился, поднимая голову и любуясь беззвездным небом. Треск. — Да, зря я все. Он и не заметил, как оказался у особняка Капулетти, и, прокрадываясь в сад, принялся забираться по лазе, вскоре стуча в уже знакомое окно, за которым было тихо и, судя по всему, горел камин. Началась возня. Видимо стук разбудил Тибальта. Света стало больше. Тибальт зажег свечи и наконец открыл ему окно, сильной хваткой втаскивая в комнату. Растрепанный, заспанный — Меркуцио его разбудил. — И чего ты так долго? Я уж думал, ты не придешь, — забурчал Кошачий Царь, вглядываясь в лицо Меркуцио и тут же мрачнея, стояло ему только заметить свежую ссадину на лице Скалигера. — Что с тобой? Ты подрался? Кто посмел?! Скалигер отстранился, втюхивая Тибальту свою ношу с несколько помятым пирогом и проходя внутрь комнаты. Он скинул свой камзол, небрежно бросая его на пол и принялся расстёгивать свою рубашку, успевая при этом рыться в Тибальтовом шкафу. Смотреть на Тибальта не хотелось. Не хотелось видеть его переживаний и вину за то, что его не было рядом. Слишком много он на себя берет. — А ты не особо-то и ждал меня. Я тебя разбудил? Прости…засиделся в таверне с друзьями и…все немного пошло не по плану, — Меркуцио не хотел говорить. Весь день был дурацким. Тибальт истуканом застыл у все еще открытого окна с пирогом. Он наблюдал, как Меркуцио переодевается, как к его ногам падает лиловая рубашка, обнажая худые бока, на которых красовались красные гематомы. Завтра в лучшем случае будет просто синяк, а в худшем окажется трещина и перелом. Меркуцио нашел в чужом шкафу красную рубашку и вырядился в нее. Его лицо тут же приобрело умиротворенное выражение. Он спрятался от всего плохого: спрятался от ужасного дня, от проблем и внутренних переживаний, стоило только надеть на себя рубашку Тибальта. Ему сразу стало теплее и уютней. — Ты… — Тибальт отмер, тут же порываясь закрыть окно. Не хватало еще, чтобы Меркуцио вновь заболел. Слишком хрупкое у него было здоровье. — Что случилось, ты можешь рассказать? Зачем в драку влез? Скалигер поморщился. Он скинул обувь и залез в узкую жёсткую кровать под одеяло, окружая себя столь родным запахом, от которого на душе сразу становилось спокойно и тепло. — Вышло случайно. Я не хотел…вернее хотел, но…не так. Прости, у меня нет настроения, — Меркуцио говорил правду. Он отчего-то чувствовал себя выжатым как лимон. Не было сил даже говорить. — Ладно, но хоть скажи, кто это сделал. Черт… — Тибальт оторвался от созерцания столь домашнего Меркуцио и принялся вытаскивать пирог, который еще был горячим. Краешки губ Кошачьего Царя приподнялись в легкой улыбке. — Я им столько раз говорил тебя не трогать. С детства, наверное. — Потому что я всегда был только твоим? — Меркуцио вымученно улыбнулся, переворачиваясь на бок и ложась на подушку. Капулетти усмехнулся, подходя и присаживаясь на край кровати. Он со всей нежностью и любовью положил свою ладонь на щеку Скалигера и улыбнулся: — Juste le mien. Давай я принесу льда, чтоб отек прошел? А то завтра будешь ныть, что лицо опухло. Меркуцио шире улыбнулся и едва заметно кивнул. И все же…он был рад, что пришел. Настроения у него не было. Юноша чувствовал себя разбитым и опустошенным. Не было сил ни на какую эмоцию. Такого у него не было давно. Меркуцио и не помнил, когда был настолько уставшим от всего. От жизни. Он всегда испытывал эмоции: злость, страх, боль, веселье, страсть, будоражащее чувство…но теперь была только усталость. И ему было за это стыдно. Невероятно стыдно перед Тибальтом, которого он заставил ждать, разбудил и явился к нему в таком ужасном виде и настроении. Тибальт не должен был его таким видеть. Меркуцио хотел быть для Тибальта лучшей версией себя. Быть веселым и смешным, смелым, ответственным, сдержанным. Но пока он проваливался по всем пунктам, отчего на душе становилось еще противней от самого себя. Меркуцио слишком часто пытается угодить людям. Он пытается угодить семье, друзьям, Тибальту. Это его уничтожает. Сейчас у него не осталось ни одной эмоции и ни капли сил быть веселым и счастливым. Не было сил развлекать и веселить. Тибальт это видел и сердце его сжималось Его милый Меркуцио довел себя до точки, откуда вернуться слишком тяжело. Это было выгорание. Он видел это по его пустому взгляду. Он наклонился и прижался горячими губами ко лбу Меркуцио, шепча вполголоса: — Mon chéri, repose-toi. Je vais chercher de la glace, du thé, on va manger une tarte et tu te reposeras. D'accord? — Тибальт знал, как Меркуцио нравится, когда он говорит на французском. Паяц чувствует гордость за свое мастерство в преподавании и, хоть Тибальту слишком сложно давались все эти произношения, он слишком сильно хотел вновь увидеть этот огонек в зеленых столь родных глазах. И Меркуцио вновь улыбнулся. Чуть шире, и Тибальту было этого достаточно, чтобы сложить весь мир к ногам возлюбленного. Капулетти встал, взял из шкафа шерстяной плед, что лежал у него со времен грота, и укрыл им Скалигера поверх одеяла. Меркуцио в своем доме всегда о нем заботился. Нежно, трепетно, несколько нелепо и сейчас Тибальт, также неумело, пытался отплатить ему тем же.***
Было уже поздно. Очень поздно. Настолько, что весь дом давно спал, и Тибальт осторожно, шаг за шагом, пробирался по коридору особняка, не желая разбудить ни дражайшую тетушку, ни уж тем более дядюшку. Не хватало еще получить от него нагоняй за шатание по дому в ночи. Спускаясь вниз, ступенька за ступенькой, Тибальт старался поспешить. Не хватало еще, чтобы милый Меркуцио его заждался. И юноша уже почти дошел до кухни, как поворачивая за угол столкнулся с телом. С человеком. Высоким и широким. Запоздало, но Тибальт узнал в этом теле Валенцио. — Тибальт? — старший брат вопросительно уставился на Капулетти. — Прости, не заметил, — прижимаясь к стене, юноша хотел протиснуться и сбежать. Исчезнуть, чтобы о нем как можно скорее забыли и не вспоминали. Но Валенцио перегородил ему путь: — Ты куда? — В каком смысле? — Тибальт не понял. Он застыл, не укладывая у себя в голове обстоятельства, при которых Валенцио решил не то, что заговорить с ним, а еще, как показалось самому Тибальту, задавать такие странные вопросы. — Уже поздно. Куда идешь? — проницательный взгляд темных глаз Тибальту совершенно не понравился. И Тибальт мог бы промолчать, просто проигнорировав, мог бы спросить в ответ «А ты откуда и куда направляешься?» Но, ощущая себя виновато, словно он в чем-то провинился, Тибальт ответил: — На кухню. Замерз и хочу чаю. Можем вместе попить, если хочешь. Тибальт не знал зачем это предложил. Он взмолился небесам, чтобы Валенцио не согласился на его предложение. Молился, чтобы оставил его в покое. Его ждет Меркуцио, и больше Кошачьему Царю никто и ничто не было нужно. Только неугомонный Скалигер, который милее всех на свете. — Нет, я спать шел. Тибальт, — голос брата звучал странно, недружелюбно и Тибальта это напрягало. Он готов был защищаться на любую нападку и обвинение. — Я тебя кое с кем видел. Кровь в жилах Тибальта застыла, а сердце перестало биться. Внутри все перевернулось и страх поглотил его. Что если Валенцио видел его с Меркуцио? Что если расскажет отцу или дяде? Тогда Тибальту не жить. И хоть внутри Капулетти творился настоящий ураган, внешне он сумел сохранить невозмутимость, ожидая, что Валенцио скажет еще. И Валенцио, не заметив никакой эмоции на лице брата, продолжил: — С девушкой. Каштановые длинные волосы. Вы целовались. А мне ты сказал, что ни с кем не встречаешься. Голова у Тибальта закружилась и ему потребовалась вся его стойкость, чтобы не пошатнуться и не упасть. Его видели. Они прокололись. Опять и так глупо. «С девушкой». Капулетти был как никогда рад, что Скалигер отрастил столь пышную девичью шевелюру. Он всегда считал, что Меркуцио со спины можно было принять за девицу, чем частенько пытался задеть повесу, который только вскидывал голову, все время стараясь задеть Тибальта своими кудрями. И сейчас же они буквально спасли Тибальту жизнь. — Ну… — Капулетти запустил в растрепанные светлые волосы пятерню, взъерошивая их еще больше, — мы не то чтобы встречаемся. Я же знаю, что женюсь на той, кого отец выберет. Так что не завожу серьезных отношений. Это так…просто секс, — он безучастно пожал плечами, стараясь не выдавать эмоций. Валенцио смотрел на него, пытаясь своим взглядом проникнуть ему в душу и вырвать ту правду, которая покоилась в Капулетти где-то глубоко-глубоко. Валенцио знал, что где-то Тибальт лжет. Но не мог понять где. — Ладно, но смотри не попорти имя отца и фамилию Капулетти, — он хмыкнул и посторонился, пропуская Тибальта на кухню. Но Тибальт и не двинулся, слишком серьезно смотря на брата, боясь, что Валенцио решил заглянуть в его комнату. «Черт. Надо было с Меркуцио тайный стук придумать», — эта умная мысль пришла к нему слишком запоздало. А слова брата глубоко засели у Капулетти под коркой. От чего-то внутри проснулась обида. Обида на всю семью. — Ревьелло, Капулетти — фамилия отца и дяди. Я не принадлежу ни к одной из них. Но я всю свою жизнь живу ради них, защищаю их честь и проливаю свою кровь, Валенцио. И я никогда не посмею опорочить ни одну из этих семей, — только шум собственной крови в голове заглушал любые звуки. И все это чистейшая правда. Ревьелло и Капулетти, в Тибальте кровь этих двух родов, но он не мог рассчитывать ни на одно из этих имен. Он бастард. Незаконнорожденный. Сын служанки. И имя «Тибальт», что означало «смелый человек», было дано ему при рождении — это все, что он имел. У него не было рода, не было фамилии или семьи. Но он ни за что на свете не смог бы предать тех, за кого в детстве поклялся отдать жизнь. И как бы Тибальт не хотел предать свою клятву, бросить все и посвятить жизнь Меркуцио, он бы не смог. Ему бы не хватило смелости. Поэтому, сейчас, говоря это Валенцио, Тибальт с горечью, с болью в сердце осознавал, что навсегда оказался в ловушке, из которой сам выбраться не сможет. Ревьелло. Капулетти. Два богатых и известных рода, где ни в одном из них ему не было место. Тибальт слепо считал себя Капулетти, ибо вырос в Вероне, в этом доме, среди этих людей. Но он им не был. Он сын служанки. Бастард, у которого даже собственной могилы не будет. И он знал, что никто из двух фамилий просто не позволит ему их опорочить. И если их союз с Меркуцио станет известным, Тибальт знал, что просто пропадет. Исчезнет. И никто никогда не найдет его тела. И никто не будет по нему скучать. Поэтому он говорил правду. Он не посмеет опорочить честь семей, но только потому, что ему этого не позволят сделать. На лице Валенцио не дрогнул ни единый мускул. Он лишь коротко кивнул и ушел прочь, растворяясь в темных коридорах замка как призрак. И на мгновение Тибальт задумался, а не привиделся ли ему брат. Он затряс головой, выбрасывая эту глупую мысль. — От Меркуцио бреда всякого понабрался, — прошептал он, предпринимая новую попытку добраться до кухни.***
Обратно Тибальт шел с огромным подносом, нелепо балансируя в попытке не уронить свою ношу: ведерко со льдом и чайник с двумя чашками. Если поднос перевернется, он точно разбудит сеньора Сальваторе и пощады ему точно не ждать. Тибальт шел, преодолевая лестницы и холодные коридоры дома, в котором никто друг с другом не был честен: Сальваторе не был верен жене, изменял ей и даже не скрывал, что давно перестал любить ее, ровно тогда, когда красота Лучии начала увядать, Лучия же скрывала, что изменяла мужу, а Джульетта — что счастлива в этом холодном замке. Тибальт… Тибальт скрывал все. Все, за что дядя мог бы его побить, наказать или накричать. Тибальт скрывал все, что было ему дорого, и что могли отнять. Сейчас же Тибальт скрывал Меркуцио, что послушно сидел в спальне, греясь под одеялом и пледом, и стоило только Капулетти представить эту картину — домашнего Меркуцио — как на душе становится так тепло, что холодный особняк Капулетти сразу нагревался, обдавая своим жаром Тибальта до красных щек. — Дурак, — сказал он сам себе шепотом, боясь, что стены его услышат, — веду себя как дурак, — и глупая улыбка на его лице была тому подтверждением. — Потому что влюбился как дурак в дурака. Тибальт поднялся на свой этаж и, ступая так тихо, насколько было возможно, чтобы не разбудить Джульетту, юноша, как вор, пробирался в свою спальню. Однако дверь в комнату юной кузины открылась. И открылась она столь резко, что Тибальт чуть не выронил поднос, разбивая все от и до. Но он удержал и, пригнув голову как нашкодивший котенок, посмотрел на сестру, что состроила на сонной мордашке такую недовольную мину, что Кошачий Царь почти что испугался. Было что-то в ее мимике от Сальваторе, и эта неожиданная схожесть так напугала Тибальта, что тот на миг застыл, стараясь сделаться невидимым. — Тибальт, — капризно протянула девочка, потирая кулачком глаза, — ты чего ходишь туда-сюда? — Ам…я… — Тибальт растерялся. Он знал, что Джульетте можно доверять, но он также знал, что Меркуцио она не особо-то и жаловала, все еще испытывая сомнение в правильности такой странной связи между мужчинами. Сонливость прошла с лица Джульетты, стоило ей только заметить на подносе, что держал Тибальт, чайный набор. Она тут же ожила: заулыбалась, захлопала своими длинными пушистыми ресницами и чуть ли не подскакивала от предвкушения чего-то грандиозного. — О-о-о! Тибальт! Ты решил попить чай? О-о-о! И две кружки! Как раз для тебя и меня, да? Да? Девочка смотрела на брата огромными глазами, в которых Тибальт видел звезды, что появлялись на небе Вероны ночью. Только звезды эти не были и в половины так же прекрасны, как глаза его кузины. Джульетта смотрел на брата в предвкушении. С надеждой, пока Тибальт отчаянно пытался придумать оправдание, из-за которого он точно-точно не мог пригласить сестру к себе или остаться у нее. — Ам, Джульетта, — начал Тибальт, понимая, что выкрутиться не выйдет. — У меня Меркуцио в комнате. Он наблюдал, как выражение лица девочки меняется за считанные секунды. Она нахмурила свое личико, сморщила носик, а бровки опустились вниз. Джульетта сложила руки на груди и фыркнула, как ежик. — Ну понятно. Опять Меркуцио. И опять тебе не до меня! Девочка не шептала, не говорила тихо и даже не пыталась. Она говорила в полный голос, показывая Тибальту все свое недовольство и негодование. — Ну Джульетта, тише! — Шикнул на нее Тибальт, пристыжая. — У него выдался плохой день. У него проблемы и ему нужна поддержка. Он тебе не нравится, но кто помог тебе с платьем осенью, а? Меркуцио подарил тебе прекрасное платье, от которого на том балу все были в восторге. И он, между прочим, еще и брат Валентина. Тебе стоило бы проявить капельку уважения. Серьезный тон, с которым говорил Кошачий Царь, возымел эффект и Джульетта опустила руки и голову, неловко закусывая губы. — Ты прав, прости. Просто я скучаю по тебе. И тоже хочу чая, — она подняла на брата свои огромные мокрые глаза, и Тибальт понял, что вот-вот и она заплачет. Тихо и жалобно, чтобы стыдно уже стало Тибальту. Юноша вздохнул, с грустью посмотрев на ведерко, где лед уже начинал таять. — Ладно! Пойдем со мной, но веди себя прилично, не шуми и не ругайся с Меркуцио. У него правда был очень плохой день. Джульетта активно закивала головой, и, подпрыгивая от радости, что ее маленькая хитрость возымела эффект, довольно пошлепала за Тибальтом в его комнату.***
Меркуцио, стоило только в дверном проеме появиться ребенку, натянул одеяло до самого подбородка. Он потерянно посмотрел на Тибальта и по глазам понял, что выбора у него просто не было. Джульетта не оставила его. — Привет! — слишком бодро для столь позднего часа воскликнула девочка, не спрашивая разрешения, залезая на кровать. — Привет, — вымученно улыбнулся Скалигер. Отчего-то присутствие Джульетты успокаивало его внутреннее метание. Он сразу вспомнил Валентина, которого Меркуцио до смерти захотелось обнять. — Что у тебя с лицом? — девочка бесцеремонно подняла свой пальчик и указала им на ссадину на лице Скалигера. — Подрался. — Драться плохо. Тибальт всегда так говорит, а сам дерется, — Джульетта, насупившись, посмотрела на брата, что перекладывал лед в платок. — Да, твой брат тот еще хулиган, — Меркуцио смотрел на Тибальта не отрываясь. Смотрел, когда тот подходил к кровати, смотрел, когда он садился и когда стал прикладывать к синяку на скуле лед. Меркуцио смотрел в его печальные серые глаза и улыбался. — Ты чего? — Тибальту стало не по себе. Это была особенная улыбка Скалигера, которую Кошачий Царь видел не часто. — Ты тако-о-ой заботливый, оказывается, -настроение Меркуцио начало возвращаться. Та смертельная хандра, с которой он пришел, начала отступать. Оказывается, это очень приятно, когда о тебе заботятся. — Скалигер, я постоянно забочусь о твоей дурной голове. Не прибедняйся, — фыркнул Тибальт, перекладывая лед из своей руки в ладонь Меркуцио, чтобы он держал сам. — Ладно, соглашусь. Джульетта закатила глаза, не желая слышать эти странное милости, признать которые она не могла и не хотела. И пока Тибальт принялся наливать чай, из-за которого юная Капулетти и увязалась за кузеном, девочка удобней устроилась на кровати, разглаживая свою ночную рубашку — А Валентин когда приедет? — она кокетливо опустила глаза, принявшись тонкими пальчиками ковырять плед. — О-о-о, кажется весна окончательно пришла в Вероны, — хохотнул Скалигер, тут же морщась от боли в лице. Улыбаться и говорить он еще мог, а смеяться было больно. Даже ребра трещали. — Валентин сейчас учится, но он планирует досрочно сдать экзамены и приехать сюда, — в этот момент девочка сияющими глазами уставилась на Меркуцио. — И спешит он так сюда явно не к единственному брату. Дядя поехал в Рим и обещал привезти от Валентина весточку. Уверен, что там будут новости и для тебя. Меркуцио подмигнул, чувствуя, как по всему телу расползается тепло, наполняя его с каждым взглядов в эти чистые детские глаза. Он вспомнил себя. Ведь однажды и он был ребенком, полный надежд и мечт, и когда-то и у него были такие же чистые и наивные глаза. Подошел Тибальт с двумя принесенными чашками с чаем и двумя блюдцами с мясным пирогом и протянул Джульетте и Меркуцио, сам же оставаясь без всего, — он не рассчитывал, что будет сестра. Девочка осторожно поставила посуду на кровать и принялась голодно есть, словно ее оставляли без ужина, без еды в целом, целую неделю. — О, Тибальт, — Меркуцио выглядел чрезвычайно растроганно, — это я тебе принес. Поешь пожалуйста. — Да, Тибальт, — прожевав сказала девочка, — а то ты вообще не ешь ничего. — Она обратилась к Меркуцио, — Тибальт не ест с нами за одним столом. А папа ругается из-за этого. Говорит, что если он помрет, у него будет много проблем. Не хочу, чтобы у папы были проблемы. Скалигер удивленно уставился на Кошачьего Царя, чей взгляд просил не расспрашивать его, он все объяснит потом. И Меркуцио благоразумно согласился, понимая, что за этим кроется далеко не простая прихоть. Он лишь пододвинул к нему тарелку с кусочком пирога: — Тогда точно ешь. И Тибальт одарил его таким взглядом, от которого сердце Скалигера начало обливаться кровью. Он знал, что Капулетти старается не есть дома, чтобы избегать деспотичного дядю, поэтому у себя, в замке Эскала, Меркуцио всегда заботился о том, чтобы Тибальт был сытым.***
Джульетта ушла довольно скоро. Девочка устала за день и спустя время начала засыпать на ходу. Вероятно, ей просто хотелось из ревности побыть с кузеном, которого она раньше считала только своим, до того, как появился Меркуцио, и, удовлетворив свою потребность, она спокойно отправилась спать, в то время как и сами любовники готовились ко сну. — Спасибо, — прошептал в кудрявую макушку Тибальт, притягивая к себе Скалигера и обнимая его со спины. — За все. За то что пришел и что принес пирог, — уголки губ приподнялись в слабой улыбке. Свечи были затушены, комната погрузилась во мрак и только угольки в прогоревшем камине освещали ее. Меркуцио свернулся клубочком под боком любовника, прижимаясь спиной к сильной груди: — Я не псих. И не ненормальный, — его тихий шепот ударялся о голые стены крошечной комнаты и разлетался по ней. — Что? — Тибальт едва приподнялся на локте, пытаясь понять, о чем говорит Скалигер. — Меня назвали психом, — голом Меркуцио срывался. В нем сквозила обида. — Не в том смысле, в котором говорят обычно. «Меркуцио опять лезет к Капулетти! Вот он псих!» Нет, это было иначе. Это было обидно. Я не псих. И завязалась драка. Тибальт слушал этот странный монолог, не понимая, как ему следует отреагировать. Не понимая, что надо сказать. И не понимая, почему Меркуцио это так задело. Его молчание затягивалось на неприлично долго, напрягая и вводя в дискомфорт. Скалигер напрягся. Казалось, что он хотел рассказать что-то еще, что его мучает и не дает покоя. Вообще, Меркуцио хотел рассказать слишком многое, но только не был уверен, что потом Тибальт останется с ним, что примет его со всеми его демонами. — Помнишь…я был тут и болел? Бредил и говорил во сне, — Меркуцио смотрел куда-то вперед. На окно или сквозь него. — Когда меня лихорадит, мне снится один и тот же сон. Мне снятся родители. Они зовут меня с собой. Они мертвы, я это знаю, но они приходят ко мне каждый раз, когда я лежу в агонии. И они зовут меня с собой. На тот свет. Они протягивают руки…улыбаются, и просят пойти с ними. Очень просят. Уговаривают. Говорят, что там мне будет хорошо. Намного лучше, чем здесь. Но я не хочу умирать, Тибальт. И я знаю, что мои родители, мои настоящие родители, никогда бы не желали, чтобы я так рано умер. Как бы мне не было плохо. Они бы не стали меня уговаривать. Значит там, во сне, ко мне приходят не они, а что-то другое. Плохое. Прямо из преисподней. И мне страшно от этого, Тибальт. Либо демоны действительно желают забрать меня за все мои грехи, либо…я спятил. И мне страшно. Исключая что-то одно, я подтверждаю другое. Верно? Я не хочу. Меркуцио шептал как в бреду. Ему не нужны были ответы от Тибальта, все вопросы были риторическими, но ему надо было выговориться. Рассказать тайну и не одну. У него их было много. Слишком много, больше, чем может держать в себе один человек. И слишком много, чтобы рассказать хоть половину кому-то. — Меркуцио… Тибальт смотрел на это хрупкое тело, что так отчаянно к нему жалось и вновь убеждался, насколько сильный в нем сокрыт дух. Сколько перенес этот юноша, сколько в нем таится боли и страхов. Никто не знал. Никто. И он, Тибальт, вновь был заслужен чести разделить с ним эту боль. Тайну. Но этого было мало, он это знал. — Но ты не думай, что я ненормальный. Пожалуйста. Только не ты. Ведь тогда ты уйдешь…а ты мне нужен, Тибальт. Нужен слишком сильно. Если ты будешь рядом, то я смогу, я уверен, избавиться от своих демонов и тогда все будет хорошо. — Меркуцио, ты не псих. Точно не такой. Это все игра воображения. Ведь тебе было так плохо и… — Ты не умеешь успокаивать, — Тибальт слышал по голосу, что Меркуцио улыбается, — но спасибо, что слушаешь и пытаешься. Правда. И прости, что гружу тебя. Не хочу, чтобы ты знал меня таким, но мне так хочется рассказать тебе. Рассказать тебе все. — Ты можешь рассказать мне все, что считаешь нужным. И я не уйду, можешь быть уверенным. Никогда не оставлю. — Никогда не говори «никогда», — Меркуцио перевернулся на другой бок, лицом к Тибальту и подался вперед, едва касаясь своми губами его. И Капулетти обнял возлюбленного, углубляя поцелуй, обещая себе никогда его не покидать. Сам Тибальт еще не успел осознать, сколько невыполнимых клятв он дал и сколько греха брал на свою душу. Ведь однажды на чашу весов встанут Капулетти и Меркуцио, и тогда Тибальту придется сделать выбор.