***
Монтекки, две дюжины молодых веселых от пьянства людей, шумной толпой брели по улицам Вероны, крича и галдя, будя собой тех жителей, что в поздний час спали в своих домах. Кто-то из веронцев даже распахивал окна, показываясь праздной молодёжи и бранясь, покрывая их матом и грозясь кулаком, на что Монтекки только громче начинали смеяться, передразнивая несчастного, которому не давали поспать. Меркуцио брел позади под руку с Бенволио, в то время как Ромео, в самой гуще людей, обхаживал даму, которая с самого вечера не выходила у юноши из головы. — Так ты сейчас у Тибальта что ли живешь? — смеялся блондин, слушая от друга нелепые истории его конспировки. Вообще Меркуцио не планировал никому это рассказывать, но алкоголь развязал язык, выбалтывая практически все. — Дядя же уехал. А я с Парисом оставаться не хочу. Ты ведь знаешь, что мы не в ладах друг с другом, — тянул слова повеса, щуря глаза, словно ему было сложно разглядеть во тьме Бенволио. — О да, вы с ним частенько в ссоре находитесь, — согласно кивнул Монтекки, удерживая запинающегося Скалигера, который спотыкался о собственные ноги и то и дело глядел по сторонам, всматриваясь в темные углы и подворотни, стены и окна, словно он пытался разглядеть там что-то. И Меркуцио пытался. Треск отчаянно шептал что-то, не давая покоя, не давая возможности расслабиться. И Меркуцио всматривался в каждое темное пятно, в каждую глубину маленькой улицы, в каждый дом и окно, в каждый кирпич и трещинку, где ему мерещились лица, что следили за ним. Лица без ртов, но с огромными неморгающими глазами. Они следили за ним, за Меркуцио, не выпуская из своего взора, словно пытались о чем-то предупредить. Но Меркуцио не мог понять о чем. Отчего-то его сердце тревожно застучало, и воздуха стало мало, он крепче вцепился в локоть Бенволио, что вопросительно уставился на него, останавливаясь, и сердце Скалигера болезненно сжалось, и он забыл, как дышать. Он закрутил, завертел головой, осматриваясь вокруг бешенными глазами, не видя перед собой лица Бенволио. А треск всетрещал. — Эй, Меркуцио. Меркуцио? — Бенволио встревоженно придерживал друга за плечи, боясь, что Скалигер вот-вот просто упадет на землю, но он только крутил головой, кого-то выискивая, кого-то, кто заставлял его в ужасе сходить с ума. Бенволио беспомощно смотрел вслед удаляющейся толпы, что не обращала на них никакого внимания, желая поскорей добраться до виллы, где они могли всласть напиться и развлечься. А Меркуцио замер, вглядываясь в темный переулок, откуда на него смотрели чьи-то темные глаза. Этот кто-то молчал, хмурился и кривился. Этот кто-то смотрел на него, Скалигера, брезгливо фыркая. — Бенволио, — зашептал юноша, дергая друга за рукав и указывая рукой на кого-то во тьме, боясь, что это лишь плод его воображения как тогда, когда он, выбравшись из проруби, бежал из леса от страшного нечто, которое было лишь плодом его воспаленного больного воображения. — Бенволио. Монтекки устремил свой взор куда смотрел Меркуцио и вздрогнул. Там стоял человек. Высокий человек с темными глазами, что смотрел прямо на них и кривился. Только лица было не разглядеть. — Эй, — крикнул Бенволио, крепко стискивая руку Меркуцио в своей. — Кто там? Эй! Но ответа не последовало. Монтекки слышал шум собственной крови в ушах и бешеный стук сердца, что грозилось вырваться из груди от страха. Это все напоминало ему те жуткие истории Меркуцио про призраков, что водятся в лесах Вероны и что иногда приходят в город, ища невинные души людей, чтобы поглотить их или забрать с собой. И сейчас Бенволио казалось, что все эти бредовые россказни друга были правдой. Страшной правдой, которую никогда никто не пожелает узнать. А темная фигура молчала. Она стояла, смотря на двух юношей, а затем исчезла. Просто растворилась во мраке, оставляя лишь липкий ужас, что накрыл все тело. Бенволио сделал шаг назад и, вцепившись в руку Меркуцио, потянул его за собой вперед, туда, откуда слышались смех и веселье, к толпе Монтекки. — Это… — Меркуцио огромными глазами с расширенными зрачками в ужасе смотрел на затылок Бенволио, что силой тащил его за собой вперед. — Мы пьяны. Мы просто пьяны, Меркуцио, — уверяя самого себя, нежели Скалигера, цедил блондин. — Так разве бывает? Чтобы видеть одно и тоже? А если это чудовище? Или монстр? Призрак из леса, и он пришел за… — в бреду лопотал повеса, ногтями впиваясь в руку Бенволио. Монтекки резко остановился, отчего Меркуцио врезался в его спину. Бенволио развернулся, уверенно смотря другу в глаза и, положив руки ему на плечи слегка потряс, заставляя прийти в себя: — Успокойся. Мы напились, и этот бред говорит лишь о том, что нам на сегодня хватит! — Ты видел его глаза? Они не человеческие. Там нет души, нет доброты или тепла. Там сплошной голод и… — Скалигер его не слушал, он витал в своих мыслях и страхах, от которых выступал холодный пот, что заставлял повесу дрожать. Меркуцио бредил в своем безумии, погружаясь в какой-то иной мир. Бенволио такое уже наблюдал. Видел, как Скалигер в миг терялся, как менялся его взгляд, его голос и движения тела. Что-то происходило с ним, что пугало и наводило ужас. Как и сейчас, когда его зеленые огромные глазища были лишены тепла, становясь мертвецки прозрачными. — Хватит! — крикнул Бенволио, дав Меркуцио легкую пощечину, отчего юноша испуганно вздрогнул, хватаясь за свою щеку и затравленно смотря на друга. — Боже…прости! — спохватился блондин, в ужасе от самого себя закрывая рот руками. — Прости ради бога, Меркуцио. Но хватит пугать. Ты наводишь страху еще больше! — Прости, — шептал паяц просто на автомате, не совсем понимая, за что именно он извиняется. — Нам сегодня не надо на виллу. Тебе не надо, — Бенволио опустил голову и покачал ею в прискорбном понимании невменяемости друг друга. — Давай я отведу тебя домой. Или к Тибальту — без разницы. А сам…схожу за Ромео и тоже отправлюсь домой, — юноша лукавил, прекрасно понимая, что кузен откажется уходить с вечеринки, прекрасно понимая, что ему придется остаться на вилле. На вилле Меркуцио, которому туда сегодня нельзя. И Меркуцио это тоже понимал. Он обидчиво покосился на Бенволио, отталкивая его от себя: — Ты прогоняешь меня? С виллы, что была построена мною? На мои деньги?! — На деньги Принца. И нет, не прогоняю, я только… — начал оправдываться Монтекки, но получил лишь очередной толчок в грудь. — Ты сейчас серьезно?! Считаешь на чьи деньги и что куплено?! Поверить не могу! — Меркуцио пятился назад, пока окончательно не развернулся, и, махнув рукой, быстрым широким шагом двинулся прочь с этой улицы, подальше от Бенволио, Монтекки и ужаса в темном переулке. Он почти что срывался на бег, стремясь поскорей попасть к Тибальту, в его объятья, в место, где он будет чувствовать себя в безопасности или почти в безопасности. Последние года Скалигер нигде не ощущал себя хоть сколько-то сохранно. Все пропахло опасностью, кровью, болью и страхом. Повсюду мерещились глаза и костлявые руки с длинными пальцами, что хотели схватить Скалигера за ноги или подол камзола. Это был кошмар, который оживал в воображении паяца, кошмар, что казался столь реальным, отчего кровь стыла в жилах от ужаса. Меркуцио помчался по улицам, огибая дома и не видя куда он бежит. Главное просто бежать, не останавливаться и не тормозить. В груди болели легкие от прохладного ночного воздуха, колол бок, и бежать становилось все сложнее и сложнее. И каждый прохожий пьяница, что брел вдоль домов, держа в руке бутылку, казался Скалигеру монстром, чудовищем из преисподней, а их голос, кричащий, чтобы Меркуцио их не сбил, приобретал странные нотки громогласности и издевки, смеха над ним, Меркуцио Скалигером. Но вот наконец показался впереди знакомый особняк и, игнорируя всю опасность быть раскрытым, юноша ломанулся к главному входу, в небывалой истерике ломясь в дверь, чтобы его скорей пустили. Он вновь начал ощущать холодное дыхание у шеи, треск о чем-то предупреждал и торопил, требуя, чтобы Меркуцио как можно скорее оказался внутри, там, где безопасно и хоть чуть-чуть да спокойно. А на затылке волосы вставали дыбом, он обливался холодным потом и страхом, что заставлял его сердце стучать так быстро, что оно грозилось остановиться. Дверь не открывали, и Скалигер замер, поворачиваясь к двери спиной и оглядывая кусты и деревья, что были высажены у особняка. Они покачивались на ветру, трещали и шептали. Меркуцио казалось, что они протягивают к нему свои длинные ветки, желая обвить его шею и выколоть глаза. Сталь в его сапоге холодила, но не давала чувства безопасности. Кинжал, что всегда был с ним, сейчас не казался спасительным орудием. Внезапно что-то сзади схватило его и силой затащило внутрь дома, а дверь перед его глазами захлопнулась с глухим стуком, и звук этот был похож на звук из другого измерения. И Меркуцио замер. Кто-то толкнул его, развернул и прижал спиной к холодной стене. Скалигер молчал, открывая и закрывая рот, пытаясь отдышаться и остановить бешеный ритм сердца. Он судорожно моргал, пытаясь различить фигуру перед собой, что казалось сейчас невероятно сложным. Но спустя минуту расплывчатое пятно перед ним приняло очертания лица. Детского милого личика Джульетты, что сурово смотрела на него, сложив тонкие, изящные белые руки на груди ночного платья. — Ты чего творишь?! Весь дом перебудишь! — шипела на него девочка, метая глазами молнии. Скалигер тупо уставился на нее, еще не до конца соображая, что произошло. Он все еще находился там, на улице, где из темного переулка на него смотрело что-то плохое. — Эй! Ты меня вообще слышишь? Ты что, пьян? — продолжала его отчитывать юная Капулетти, смотря на него как на полоумного. — Ты глупый, Меркуцио! Джульетта схватила его за руку и потянула за собой по коридору особняка Капулетти на верхний этаж в комнату Тибальта. Надо было скорее увести его туда, где его не заметят, не увидят и не найдут. И Скалигер послушно плелся за юной сеньорой, то и дело спотыкаясь о собственные ноги и слушая тихие вздохи девочки, в глазах которой Меркуцио окончательно пал. — Уже очень поздно? — спросил повеса, не выносивший осуждающую тишину, что нагнетала и наседала на него. Счет времени он потерял еще очень давно. — Да. Все спят вообще-то! — шипела Джульетта как маленькая змейка. — А ты почему не спишь? Они завернули к башне с витиеватой лестницей для слуг, и вздыхал уже Меркуцио, предчувствуя, как будет кружиться его голова. — Ну… — юная Капулетти сжала губы в тонкую линию, раздумывая, стоит ли рассказывать причину, по которой она не спит в столь позднее время и, взглянув на Скалигера пристальным взглядом, Джульетта продолжила, решив, что ему вполне можно довериться. — Мне нравится гулять по дому, когда все спят. За мной не носится кормилица и Тибальт, матушка не одергивает. Я совершенно свободна от всех правил. И могу гулять босиком, залазить на подоконники, валяться на софе в картинной или библиотеке как я хочу, а не как положено леди. Понимаешь? Меркуцио понимал ее. Возможно, не так хорошо, но понимал. Женщинам всегда жилось сложнее, чем мужчинам. Вечные придирки, эти слова, что должна уметь каждая девушка, что она обязана делать, как должна жить, мыслить, что ей обязано нравиться и что она, как девушка, не должна любить. Правила, что девушка должна есть, как ходить, что носить и говорить. Меркуцио не представлял, как все эти указания можно вытерпеть. И ради чего? Ради неотесанного мужлана, что годится ей в отцы, который не способен оценить по достоинству все таланты супруги, не способен поддержать тему разговора только потому, что его этому не учили и он слишком туп, не способен окружить любовью и заботой, которой она заслуживает, из-за своей жестокости и холодности. Женщина учится, развивается и живет для дикого пещерного создания, который хвастается размером прибора, что болтается у него между ног и который не может встать, пока эта самая женщина не наденет кружевную ночнушку или не снимет ее, не приложит достаточно усилий для больного импотента, который в своей проблеме винит девственницу-супругу. Это мир был слишком гнилым для женщин, слишком несправедливым, грязным и просто мерзким. И этот мир был точно не для Джульетты. — Надоела учеба и контроль от взрослых? — Скалигер печально хмыкнул, чувствуя, как хватка девочки становится сильнее, словно таким способом она искала такую желанную поддержку в ее истории. Истории, которой она ни с кем кроме него, Меркуцио, не делилась. — Надоело, — ее голос стал тише, поникшим. — Матушка и кормилица говорят, что мне надо привыкнуть. Что даже когда я выйду замуж, мной все равно будут… — она на секунду замолчала, подбирая слово, — помыкать. Муж. Я не хочу. — Не хочешь мужа или чтобы тобой помыкали? Девочка встала между пролетами и обернулась на Меркуцио, улыбаясь: — Ты забавный. Я не хочу, чтобы мной помыкали. Как думаешь, Валентин даст мне свободу? — Она смотрела на Меркуцио по-детски большими глазами, взгляд которых казался сейчас слишком взрослым для ее лет. — Он даст тебе все, что ты попросишь. Он хороший. Лучше многих. И он тебя ни за что не обидит. От этих слов щеки девочки залились румянцем, и, если бы в башне было бы чуть больше света, Меркуцио мог увидеть, как она миловидно в стеснении опускает глаза, прикрывая их пушистыми ресницами. Но было слишком темно и Меркуцио не видел. Зато почувствовал, как его вновь дергают за руку, таща вверх по лестнице, из-за которой у Скалигера уже началась отдышка и болели ноги. Кажется его ответ вполне устроил девочку. Джульетта привела повесу к комнате Тибальта как нашкодившего ребенка и, не удосужившись постучаться, распахнула дверь, заставая кузена лежащего в кровати с книгой. Иногда Меркуцио казалось, что Тибальт читает все время. Все время. Больше развлечений в комнате у него не было. Даже излюбленная гитара чаще всего одиноко стояла в углу комнаты и только потому, что сеньор Сальваторе не терпел шума, шума исключительно от нелюбимого племянника. Кошачий Царь удивленно смотрел на недовольное личико сестрицы и на Меркуцио, в котором что-то было не так. Капулетти отложил книгу и сел, затем встал: — Меркуцио? Джульетта? Что-то случилось? — Он напился и ломился через главные двери! А если бы дворецкий открыл? Папа услышал? Совсем спятили уже, — отчитав своего брата с его любовником, девочка последний раз фыркнула, деловито вдергивая нос вверх и удаляясь, демонстративно не закрывая дверь. Тибальт судорожно подбежал к проему, проталкивая Скалигера глубже в комнату и закрывая дверь, подпирая ее стулом на всякий случай. — Ты что сделал?! — рыкнул Капулетти, осматривая возлюбленного с ног до головы. — Ты напился? Меркуцио! — он потряс повесу за плечи, отчего Скалигер, как береза, безвольно закачался в чужих руках. — Хватит! — Меркуцио оттолкнул от себя Тибальта, чувствуя подступающую от тряски тошноту. — Да, напился! Напился, и что? Тибальт стоял, не зная, что сказать. Меркуцио казался перевозбужденным, странно агрессивным, словно вот-вот готовился защищаться от нападок. Как маленький щенок, которого обижают взрослые собаки. Капулетти терпеливо вздохнул, усаживаясь на кровать и вспоминая, что с Меркуцио общаться надо было спокойно, медленно, тихо. Только таким образом юноша готов был идти на контакт, не вереща и не вступая в конфликт ради конфликта. — Ты можешь рассказать, что случилось? Почему ты напился? — последний вопрос показался Тибальту глупым только после того, как он его произнес. Меркуцио пьянел слишком быстро вне зависимости от крепости напитка и количества выпитого. — Захотел, — юноша недоверчиво косился, сложив руки на груди, всем своим видом показывая, что не хочет идти на контакт. И он совершенно точно не хочет рассказывать Тибальту о ссоре с Бенволио. — Захотел, хорошо, — согласно кивнул Капулетти. — Но что-то случилось, да? Ты ведь знаешь, что можешь мне довериться? Я выслушаю и помогу, чем смогу. Только не закрывайся от меня, Меркуцио. Тибальт умоляющими грустными глазами смотрел на Меркуцио, который внимательно смотрел на любовника, изучая его и обдумывая его предложение. Наконец Скалигер опустил руки, подошел к кровати и камнем упал на спину поперек постели. — Я просто устал всегда быть веселым. — В каком смысле? — Тибальт нередко не понимал Меркуцио, и сейчас это не было исключением. Меркуцио был ребусом, головоломкой, разгадать которые было невозможно из-за постоянно меняющихся условий. — В прямом. Я всех всегда развлекаю, и я устал от этого. И напился. Не знаю зачем, на деле алкоголь не решает проблемы. Просто хотелось отстраниться от всего. — Знаешь, — Тибальт подсел ближе к Скалигеру, укладывая его голову к себе на колени. — Ты рассуждаешь очень хорошо для пьяного. Ты точно пил? — нелепая попытка пошутить не оправдалась успехом, а Меркуцио только больше напрягся. Капулетти только и вздохнул, запуская свою пятерню в шевелюру темных кудрей, перебирая пряди и массируя кожу головы. — Ну так и не развлекай всех вокруг. В чем проблема? Меркуцио заливисто рассмеялся, совсем не беспокоясь о нарушавшейся тишине и покое, словно вопрос Тибальта был столь нелепым, что и трехлетний ребенок знает ответ. А Тибальт не стал шикать на повесу в простой просьбе вести себя потише, как и не стал обижаться на такую реакцию, действительно не понимая проблемы. Он, Тибальт Капулетти, никогда не заботился о том, чтобы развлекать кого-то и веселить. Даже Джульетту. Он в целом не являлся душой компании и сам никогда не поддавался на общий восторг. Но, очевидно, для Меркуцио в этом были сложности, которые Тибальт просто не мог понять из-за другого взгляда на мир. Но он готов был попробовать понять, постараться по крайней мере. — О, Тибальт, Ти-и-иба-а-альт, — протяжный голос Скалигера вызывал мурашки по телу. Парень поднял руку, тыльной стороной ладони касаясь щеки Капулетти в нежном ласковом жесте. — Roi félin. Oh mon chéri, mignon roi félintu es si stupide. Ну кому же будет интересно с бедным Меркуцио, если он перестанет всем улыбаться? Разве будет толк от солнца, если оно перестанет светить? Или толк от крыльев, если ты не можешь летать? Так же и Меркуцио. Меркуцио станет никому не нужен. Зеленые огромные глаза выражали что-то странное, что Тибальт никак не мог понять. Он нахмурился, сводя светлые брови к переносице и смотря на повесу как на дурака: — Ты хочешь сказать, что с тобой дружат только за то, что ты всех вокруг развлекаешь? — Тибальт это знал и сам. Видел. Как видела вся Верона, вся, кроме самого Меркуцио. Капулетти давно шушукались за спиной, смеясь с наивного Меркуцио, который щеночком пытается всем всегда угодить и порадовать. Но только если раньше Тибальт был уверен, что Скалигер из-за своей глупости ничего не понимал, то сейчас для него было странно узнать, что Меркуцио полностью отдает себе отчет во всем, ну или почти, происходящем. — Так зачем ты дружишь с теми, кому ты нужен только чтобы развлечь? Лучше никаких друзей не иметь, чем таких, — по правде говоря, Капулетти сам не верил своим словам. У него никогда не было никаких друзей, чтобы разглагольствовать о справедливости, однако сам факт использования был для него просто не допустим. — А кто вообще захочет дружить с тем, кто постоянно хмурый, злой и недовольный? Людям нравится дружить с интересными и жизнерадостными. Это нормально, — повеса пожал плечами, кривя лицо и опуская руку себе на грудь. Слова Скалигера резкой болью отозвались в сердце Капулетти. Он печально усмехнулся, с грустью принимая частичную правдивость мысли Меркуцио. Как бы часто и уверенно Тибальт не говорил самому себе, что ему никто не нужен, это было ложью. Это было неправдой. Порой именно вид кучкующихся Капулетти, которые доверяли друг другу, верили, знали и дружили, пробуждал в душе Тибальта ту боль за одиночество, что разрывала его на части, оставляя уродливые шрамы на сердце и побуждая злость и ненависть. — Может ты и прав. Частично. Грустные и печальные и правда никому не нужны, — говорил Капулетти про себя, любовно разглядывая лицо Меркуцио. Милое лицо, лишенное морщин вопреки той боли, что он успел пережить. — Но меня тебе не надо развлекать. Честно. Мне хорошо и так, даже когда ты хмурый и уставший, — он склонился над возлюбленным, целуя юношу в нос с горбинкой. — Если ты хочешь покоя, скажи мне, ладно? Мы ведь взрослые люди и договорились разговаривать, а не закатывать скандалы, да? — Ты меня первый приревновал, — выкрикнул повеса, вскакивая и падая обратно, но лицом на подушку. Ему стало легче, словно огромный камень упал с плеч. — Чшш! — шикнул Тибальт, улыбаясь вновь хорошему настроению Скалигера. Ночь наконец стала теплее и уютней. А завтра, когда сеньор Эскал вернется в Верону, Меркуцио наконец сможет отдохнуть от суеты и чужого присутствия рядом с собой в своей фиолетовой комнате.***
Валенцио не возлюбил Монтекки с первой встречи, когда на площади у фонтана они устроили представление сомнительного характера. Монтекки были для сеньора Ревьелло ветреными глупыми шутами со звериными повадками, не способные ни на сохранность чести, ни на благородство, ни на что из того, чем должен был обладать мужчина, по его мнению и мнению его отца. Капулетти же были воплощением мужественной силы и стойкости, всего того, что Валенцио уважал, и, проводя уже несколько ночей в их компании, юноша самолюбием принижал в глазах новых знакомых Монтекки, которые словно для этого только и существовали. Для дурного примера, на который ни в коем случае нельзя равняться. Таков был смысл их жалкой жизни. Валенцио считал, что на большее никто из этого рода все равно не был способен. Их в пору было использовать как расходный материал, который не жалко. И, возможно, пропади из города все Монтекки, Верона могла бы стать чище. И поделившись этой мыслью с Капулетти «красные» воодушевлённо его поддержали, сдержанно поднимая свои кружки с элем и вином, как тост. Вот только с негласным предводителем Монтекки все было слишком странно и запутано. Он, несомненно, раздражал своими длинными волосами, излишней тонкой талией и узкими плечами, мягкими, женственными движениями. Откровенным развратом, что сквозил от легкомысленного повесы, считавшего, что все ему должны. Это все вызывало смех и желчь. Вот только подведенные зеленые глаза с длинными ресницами притягивали и манили. В них можно было утонуть как в океане. А еще его голос, с недавних пор казавшийся смутно знакомым. Но Меркуцио определенно не нравился Валенцио. Не нравился излишней женственностью и полным отсутствием мужества. Но, как и все странное и непонятное, раздражающее, он притягивал. Выпив излишне поздней ночью, когда Капулетти расходятся по домам или другим трактирам, предпочитая продолжать выпивать в гордом одиночестве или в своей тесной компании, Валенцио, не желая возвращаться в дом дядюшки, следил за Меркуцио, изучая его, как убийца свою жертву. Он бродил в тени домов и переулков, не выходя на едва освещенную фонарями и небом улицу, не желая быть замеченным. Вместе с тем он познавал Верону с той стороны, с которой лучше не знать: шлюха с клиентом, трахающиеся прямо у стены, пьяница, уснувший в собственной рвоте, темные пятна крови на земле и стенах дома, происхождение которых лучше не знать. И вонь. Ужасная вонь подворотни от отходов и мочи, грязи и пыли одновременно. Верона была грязным, отвратительным местом, от которого тошнота подступала к горлу. И теперь Валенцио понимал, откуда столь низкие моральные устои у горожан, которые просто поддаются воли столь мерзкого города. Но вопреки всей картине, что скрывалась от главных улиц Вероны, Ревьелло продолжал следовать за Скалигером. Меркуцио был сложным, непростым. Совершенно не таким как его отец, Маттео Ревьелло, или мать, тетя и дядя, сводный брат. Он отличался и от его старых и новых знакомых. Валенцио казалось, что Меркуцио видел намного больше, чем другие, смотрел глубже, видя саму суть человека и всего мирозданья. Валенцио так не умел, но отчаянно желал. Поэтому он и наблюдал за Меркуцио время от времени, желая узнать его тайну, секрет, который непременно должен быть. Валенцио притаился в кромешной тьме, темными глазами смотря, как Меркуцио, словно женщина, вешался на своего друга блондина, который в свою очередь очень ответственно придерживал его, словно боясь, что если племянник Принца упадет, то разобьется как фарфор. От этого закипала кровь. Хотелось выйти перед ними и отчитать за неподобающее поведение, но Валенцио не смел себя выдать. Он тихо стоял, медленно перебирая ногами шаг за шагом, как и сама их компашка. Они о чем-то болтали. Недостаточно громко, чтобы Валенцио их расслышал, но и недостаточно тихо, чтобы не слышать вообще ничего. Следующее, что донеслось до его слуха повергло Ревьелло в шок. На миг ему показалось, что то было ошибкой, нелепой шуткой пьяного разума и слуха, что насмехаются над ним. Тибальт, его сводный тихий брат, всегда смиренный и послушный, положивший жизнь на род Капулетти приютил столь сомнительную персону? Может он не расслышал имя? Может говорится про какого-то другого Тибальта? Есть ли в Вероне вообще другие Тибальты Валенцио не знал. Внезапно от всех тревожных мыслей его отвлекло странное предчувствие. Он взял себя в руки и с ужасом понял, что те самые подведенные зеленые глаза смотрят прямо на него, и ужас в этих глазах плескался огромной волной. — Нет, он не мог меня заметить и разглядеть, — думал про себя Валенцио, сжимая губы в тонкую линию и не отводя взгляда от Меркуцио, надеясь, что вскоре юноша решит, что это ему только мерещится и он пойдет дальше, своей дорогой, куда бы она не вела, а он оставит повесу в покое. Но ожидания не были оправданы. Более того, теперь на него, Валенцио, смотрел и Бенволио. Он окликнул его, надеясь, что таинственная фигура в темноте выйдет под лунный свет и раскроет себя, но Валенцио широким шагом шагнул назад, в полную тьму, словно растворяясь в ней, скрываясь полностью. Больше он сам ничего не видел и не слышал и, выбираясь из темного переулка, пряча нос в вороте камзола от зловония отходов и грязи, до него лишь отголосками долетали обрывки фраз, даже ругани двух друзей.***
Тибальт обнял Меркуцио в крепкую охапку и, уткнувшись носом в темную макушку, мирно спал, тихо, практически неслышно посапывая. Скалигер успел в рекордно короткое время вымотать его до предела свой эмоциональной незрелостью. И если Капулетти готов был спать как убитый до самого утра, то вот Меркуцио никак не мог уснуть, прислушиваясь к шуму за окном и шагам за дверью, шорканью в стенах, скрежету дверей шкафа и странному завыванию. Что-то или кто-то постучалось в окно костлявой рукой, и Меркуцио вскочил в кровати, тут же принимаясь будить Тибальта. — Проснись! Проснись! — срывающимся шёпотом тормошил юноша любовника. — Что? Что? — сквозь сон бормотал Тибальт, вынужденный проснуться из-за настойчивости повесы. — Ты чего? Холодно? Пить? — еще не разлепив глаза перечислял парень, прикидывая в голове первые мысли из-за которых Меркуцио его так бестактно разбудил. — Там кто-то есть! Да проснись же ты! Ну! — Меркуцио толкнул локтем Капулетти в бок и трясущейся рукой указал в сторону окна. — Что? — Тибальт удивленно уставился в зеленые глаза и, не долго думая, вылезая из-под одеяла, подошел к окну, открывая его и осматриваясь. — Тут никого. Ты шум услышал? Это ветка яблони о стекло бьет. Спи, Меркуцио, — безразлично бросил парень и завалился обратно в кровать. Но Меркуцио не ложился, он сидел растрепанным воробушком, затравленно всматриваясь в окно и в то, что происходит за ним на улице. И только Скалигер, подозрительно косясь, улегся обратно на подушку, как вновь вскочил, принимаясь тормошить Тибальта. — Кто-то ходит за дверью, Тибальт. Там кто-то есть! Он очень страшно дышит и скребет по стенам! Капулетти зарычал, но встал, проверяя коридор и раздраженно закрывая дверь: — Там никого нет, Меркуцио. Уймись ради всего святого. Я чутко сплю и услышу, если нам будет угрожать опасность. А сейчас спи! — Рыкнул Тибальт, ложась в кровать и разворачиваясь к Скалигеру спиной, словно демонстрируя ему свое разраженное настроение. Меркуцио порой становился невыносимым и Тибальт видел много его разных ипостасей, но такую истеричную манию — ни разу. Не то в юноше говорил алкоголь, не то полнолуние, не то Скалигер окончательно сошел с ума, но сейчас он был невыносим как никогда. И Тибальт мог поклясться всем на свете, что не прошло и часа, как Меркуцио вновь начал его будить, правда более гуманным способом — нашёптывая на ухо. Он вздохнул. Тяжело и протяжно и перевернулся на спину, с мольбой в печальных глазах смотря на лицо милого Меркуцио: — Ну что еще? — Кто-то в шкафу… — наивный, почти что детский взгляд Скалигера охлаждал пыл Тибальта. Он приподнялся на локтях и посмотрел на злосчастный шкаф, у которого одна дверца была приоткрыта. Пару лет назад с такими же заявлениями о монстрах прибегала Джульетта, прося старшего брата спасти ее. Меркуцио от маленькой девочки мало чем отличался, и от этого осознания Тибальту хотелось смеяться истеричным смехом. Года идут, люди меняются, а спать Тибальту как раньше не давали, так и сейчас не дают. — Меркуцио, милый мой, петли просто расшатались. Нет там никого. Ни здесь, ни в шкафу, ни за дверью в коридоре. Нет тут никаких монстров. Дай мне пожалуйста поспать. Меркуцио, желая возразить, закрыл рот, увидя печальные серые глаза Тибальта. Он нервно заламывал себе пальцы, ёрзая и то и дело кусая нижнюю губу. Он нервничал и переживал. Тревожился. Под кожей что-то непрерывно зудело и не оставляло. Треск что-то нашептывал. И он молчал, боясь сказать хоть слово. — Ну ты чего сегодня какой-то пугливый? — Тибальт широко зевнул и сел, понимая, что необходимо успокоить Меркуцио, пока он не вбил в свою дурную головёшку что-то совершенно невразумительное. — Алкоголь-то должен был уже выветриться. Ты же немного выпил. — Да не пьян я уже, — буркнул Меркуцио, нервно хрустя пальцами. — Просто тревожно. Плохое предчувствие. Что-то не так. И мне кажется, что рядом кто-то есть. Капулетти едва усмехнулся, качая головой и беря лицо Скалигера в свои ладони, доверчиво заглядывая в огромные изумрудные глаза: — Все будет хорошо и ничего плохого не произойдет. Ты мне веришь, Меркуцио? Мне? Недолго думая, юноша кивнул, прерывисто выдыхая. Он верил Тибальту, и должен был верить его словам, хоть они и не внушали уверенности. Откуда Тибальт может знать, что все будет хорошо? Как он может это гарантировать? Никак… Но Меркуцио верил Тибальту, потому что ничего более ему не оставалось. И пока Тибальт успокаивал демонов Меркуцио, Валенцио, подверженный странной истерии, вознамерился узнать все о своем слишком закрытом брате и чересчур взбалмошном племяннике Принца.