***
Валенцио вышел на улицу вслед за братом, как только смог дышать без скрежета в горле, однако Тибальта нигде не было видно. Он растворился, и правда, словно призрак. Однако вот из-за угла дома вышел Меркуцио, как ребенок, подпрыгивая направляясь к своей синей кучке. Валенцио замер, следя за углом дома, щуря глаза и скрепя зубами, не веря своим догадкам, как из той же подворотни через пару минут вышел Тибальт, направляясь, однако, в противоположную сторону. Где-то там вдали стояла пара Капулетти, вероятно, приятелей Тибальта, к которым тот и присоединился, оживленно начиная беседу. Валенцио скривил лицо, смотря на двоих людей, что по слухам веронцев не переносили друг друга столь сильно, что скорей город разломится на две части и провалится в Ад, чем они переломят кусок хлеба. Из трактира вышел Маурицио и тут же был пойман крепкой рукой Валенцио: — Скажи мне вот что еще: чего Меркуцио отпустил волосы? — Да кто ж его знает? Дурной, и с бабами, и с мужиками шашни крутит. Да вот только шевелюра у него и правда знатная. Ни одна девка такую не имеет, и каждая завидует. Со стороны его с ней за женщину принять можно, — Маурицио болтал, совершенно не замечая, как меняется выражение лица Валенцио. Пазл в его голове начинал складываться в картинку, которая ему совсем не нравилась. — Эй, ты! — крикнул Ревьелло, отпуская Маурицио и шагая к Монтекки, желая проверить свою теорию. — Да, ты, Меркуцио! — рявкнул Валенцио, смотря в наглые зеленые глаза, что словно смеялись над ним. Хотя, возможно, причиной всему был недавно выпитое вино. — О, какие люди! — Скалигер встал в свою излюбленную стойку от бедра, упираясь локтем о руку. — Я то думал, что с таким, как я, ты и говорить то побрезгуешь. — Давай! — Валенцио скинул на землю камзол, вставая в стойку и выставляя кулаки. Меркуцио глупо на него уставился: — Чего? Драться? У нас…так не принято, — этот странный поступок смутил не только Меркуцио. Монтекки рядом откровенно не понимали, что происходит. Драка всегда завязывалась спонтанно, приобретая некую стихийность, но никто и никогда не подходил к другому, в лицо предлагая подраться. Это было как-то…не по-веронски. — Давай я тебе говорю! — крикнул Валенцио, странными бешеными глазами смотря на Меркуцио, который, пожалуй, впервые в своей жизни растерялся. — Кишка тонка? — Драться с дураками не в моих интересах, — хмыкнул юноша, разглядывая свои ногти. — У меня достаточно проблем со своими врагами, искать новых мне просто не хватает времени. Там, метрах в 50, Балдассаре толкнул Тибальта в бок, указывая на толкучку: — Там тот приезжий господин к Меркуцио полез, вы посмотрите! Впервые не Меркуцио до кого-то докапывается, а наоборот! Вот эта потеха сейчас будет! Тибальт метнул взгляд по направлению руки, видя, что нарывался не кто иной как Валенцио. И, не разделяя восторга приятелей, рванул в толпу людей в синих одеяниях, где Бенволио пытался успокоить разбушевавшегося Ревьелло: — Сеньор, давайте обойдемся? Племянник принца же. А господин Эскал вернулся в город и явно не обрадуется, что к его любимому племяннику цепляются ни за что, — Монтекки добродушно улыбался, отстраняя своим телом Меркуцио, что хмуро смотрел на Валенцио, оскорбляясь с каждой секундой все больше и больше. — Да отойти ты! — рявкнул Ревьелло, с силой толкая Бенволио в сторону и замахиваясь для удара. Меркуцио увернулся, однако, спотыкаясь о подол собственного камзола, упал наземь, готовясь, что сейчас его лицо точно повстречается с чужим кулаком, как неожиданно кто-то сзади подхватил его под руки и рывком дернул назад, затем сразу же выступая вперед, ловя удар Валенцио. Тибальт появился из-за спины, перехватывая брата и пытаясь его успокоить, пока Бенволио и Ромео переняли инициативу оттащить друга подальше. — Ты зачем помешал?! — кричал Ревьелло. — Ты потом с Принцем проблем хочешь? Он же вышлет тебя из города! Да стой же ты! — Тибальт не удержал брата, тот вырвался из хватки и вновь рванул к Меркуцио, пока не оказался на земле — Тибальт поставил ему подножку, в крайней мере пытаясь остановить Валенцио, одним взглядом требуя, чтобы Бенволио убрал отсюда Меркуцио. — Я с ним потом сам разберусь, если потребуется. В этот момент Валенцио для себя все понял. Он оттолкнул от себя Тибальта, смотря на него своим тяжелым взглядом темных глаз, словно пытаясь докопаться до души брата, чтобы разгадать его загадку. Однако вечно грустная пелена туманов не выражали что-то, что могло бы удостоверить Валенцио в его подозрениях. Под кожей у него что-то зудело, заставляя скрежетать зубы. Он чувствовал рядом разгадку, чувствовал, что определенно близко, но ухватиться за ниточку все не мог, теряя конец в последний момент. Не произнося больше ни слова Валенцио ушел, в последний раз смерив брата гневным взглядом. Впрочем, на это Тибальт не обратил никакого внимания. Но как только Ревьелло скрылся из виду, Капулетти подошел к Меркуцио, легонько прихватывая его за лацканы камзола, так же легонько встряхивая, с сожалением помня, что надо играть роль: — Ты что ему сказал? — шипел Тибальт, мельком оглядывая Меркуцио, проверяя его целостность. Не хватало еще видеть возлюбленного в синяках, каждый из которых на его теле отражались страшной болью в душе и сердце самого Тибальта. Меркуцио всегда был только его. И отныне никто не смеет причинять ему боль. — Je ne lui ai rien fait cette fois! Je le jure! — два огромных изумруда в растерянности уставились на Тибальта, вынуждая того отпустить лацканы и отойти. Меркуцио был ни при чем. Либо Валенцио сошел сума, либо перепил, либо о чем-то догадывается. Одно Тибальт знал наверняка, Меркуцио больше нельзя появляться в доме Капулетти, им нельзя больше бывать вместе на улицах города и, пока не уедет брат, Тибальт не может сбегать к Меркуцио. Но так невыносимо ему было расставаться с милым Скалигером хоть на час, что Капулетти ничего не мог с собой поделать, просто молясь, чтобы Бог не оставил их сейчас. Особенно сейчас.***
— И чего он на тебя взъелся то? — Бенволио опасливо поглядывал назад, в толпу, которая шумно гоготала, но потихоньку рассасывалась. — Да черт его знает! Клянусь, в этот раз я правда ничего ему не сделал! Вроде… — Меркуцио задумчиво уставился в небо. Он действительно не мог припомнить ничего, что заставило бы Валенцио так открыто предложить ему драку. — Иди лучше домой, пока ты еще чего-нибудь не натворил! — Бенволио злился. Но не понятно на кого: на нерадивого друга, на себя, Валенцио или Тибальта. — Но я ведь ничего не… — Меркуцио, иди! — прикрикнул блондин, от чего вздрогнул даже Ромео. Вывести кузена из себя было сложно и практически невозможно. — Что ж! Вы видимо не можете больше справляться с моей сокрушительной остротой ума! Ну что ж, если вам нужно немного скучных и однообразных разговоров, то конечно, пропустите меня домой! — Скалигер уставился на друга так, словно тот его предал и, обидчиво хмыкнув, развернулся на каблуках и стремительно унесся домой, чувствуя внутри какое-то странное нарастающее раздражение. Ладно Бенволио ругается, когда он действительно в чем-то виноват, но сейчас явно была другая ситуация. Меркуцио обругали почем зря.***
— Меркуцио? Уже нагулялся? — встретил его вопросом Эскал, что видел племянника меньше часа назад. Главный холл особняка был заставлен новой мебелью, предметами роскоши и искусства — Эскал привез из поездки много подарков, и среди них — новая ваза из китайского фарфора для Меркуцио. — Да! Некоторые люди забывают о том, что я не просто гость в этом мире, а яркая звезда, освещающая их серые повседневные жизни. Но не волнуйся, если ты хочешь, чтобы я исчез снова, я с радостью создам магический трюк и испарюсь перед твоими глазами, — замахал он руками, проносясь по лестнице вверх, в свою комнату, по которой успел соскучиться. Родные стены, большая мягкая кровать и ванная. Принц же решил воздержаться от комментариев, прекрасно осознавая, что порой Меркуцио лучше не отвечать. Юноша упал на постель, раскинув конечности звездой и уставился в потолок, так и не шевелясь, пока в дверь его комнаты не постучали и туда не заглянул Эскал с вазой в руках. — Привез тебе взамен той разбитой, — мужчина тихо прошел в комнату, ставя подарок на камин и присаживаясь на край кровати племянника. — Парис сказал, что эту неделю ты не ночевал дома. — Я ночевал у Тибальта. Тоже будешь меня ругать? — его зеленые глаза выражали такую обиду, что упрекать Скалигера хоть в чем-то было невозможно. Эскал отрицательно покачал головой, снисходительно улыбаясь и поглаживая племянника по голове: — У вас все хорошо? — Кажется, я его достал. Как и вообще всех. — Сейчас весна…тебе и так тяжело. — Не напоминай мне про обострение! — повеса сел, бросая короткий взгляд на вазу над камином. Красивая и изящная, похожая на ту, что у него была раньше. И в ней определенно хорошо смотрелись бы лилии. Жаль только, что у Тибальта на них аллергия. — Хотя оно наверное тоже виновато, — Меркуцио тяжело вздохнул. — Если хочешь, приглашай Тибальта к нам на ужин. — Я сегодня у него переночую. По крайней мере, пока что так планируется. Вот только планам этим не суждено было сбыться. Тибальт, предчувствуя недоброе, вечером через Бенволио, передал Скалигеру письмо с просьбой, как бы ему не хотелось, не приходить к нему этой ночью. В доме неспокойно и домашние на редкость дотошны. Тибальт боялся, что их раскроют. Меркуцио сидел на софе и сжимал в руках письмо, гневно смотря на пламя в камине, что раньше успокаивало, сейчас только распаляло его эмоции. Внутри все переворачивалось. Треск усиливался, не давая покоя больной голове. В нем словно боролись две личности: одна понимающая, которая уважает тревоги Тибальта, а другая — нервозная и желчная, которая ругала Тибальта за страхи. — Меркуцио, — Бенволио подсел к другу, кладя горячую ладонь на его колено. — Ты чего? — Тибальт отменил встречу. — Ты неделю жил у него. Отдохните друг от друга. Будет полезно обоим. Расслабитесь, а то в постоянном напряжении, что вас обнаружат, быть не хорошо, — Монтекки успокаивал, тепло смотря на друга, что благосклонно слушал, склонив буйную голову вниз. — Да, Бенволио, Тибальт поступил разумно. Мы оба живем в постоянной борьбе с внутренними демонами, и порой нам действительно нужен отдых друг от друга. Мы как две стихии, сливающиеся вместе и одновременно разрушающие все вокруг. Мы так сильно притягиваемся друг к другу, что иногда забываем о важности самообновления. Но, возможно, это будет наш шанс найти силы и вновь ощутить нашу связь с новым вдохновением. Время отдыха, хотя и печально, может быть полезным для обоих. Будем надеяться на то, что наша страсть возобновится после этого перерыва, — с самоироничным настроением протянул Меркуцио, хмыкая. Тибальту действительно было необходимо отдохнуть от Скалигера, что своим постоянно изменяющимся настроением уже изрядно его достал. Меркуцио же надо было обновиться, остыть и привести плавящиеся мозги в порядок, пока он не натворил того, от чего Тибальт больше никогда и ни за что не захочет его видеть. Монтекки, видя спокойствие и благоразумие на лице друга, собирался уйти, только все никак не мог пошевелиться, не мог убрать свою ладонь с чужого колена и оторвать взгляд от милого лица Скалигера, что теперь смотрел на письмо в своих руках с такой нежностью, что этот взгляд жгучей болью ревности отзывался в сердце Бенволио. Не уж то он сам подталкивает двух давних врагов в объятья друг друга? В душе заскреблась кошка, царапая изнутри старые раны, что вновь закровоточили. — А знаешь, думаю он излишне паникует, — сердце Бенволио бешено застучало. Ужасный созревший в его голове план давал покоя совести. — Сделай ему сюрприз: приди к нему. Думаю, он обрадуется. — Бенволио, — губы Скалигера растянулись в улыбке, — ты всегда находишь способы улучшить ситуацию. Твоя идея о сюрпризе звучит привлекательно. Может быть, это именно то, что нам сейчас с ним нужно, чтобы напомнить о нашей силе вместе. Я готов попробовать. Пусть это будет мой способ сказать ему, что мы справимся с любыми трудностями, и ни одно отмененное свидание не ослабит нашу связь. Спасибо, Бенволио, за твою поддержку и идею. На улице Монтекки долго стоял подле особняка Эскала, смотря высоко вверх на окно Меркуцио, кусая нижнюю губу. Внутри все царапалось и скрежетало. Он не должен был поступать так, как хотел. Это было бы подло и мерзко и, узнай Меркуцио, навсегда прекратит с ним общение, однако эгоистичное желание вернуть то, что у него однажды было, вернуть Меркуцио, пересиливало любую совесть. Бенволио ушел, смотря под ноги и время от времени пиная камни, что попадались во тьме. Надо было найти того приезжего гостя, что проявляет слишком большой интерес к Скалигеру и Тибальту. Молодой человек шел, постоянно оглядываясь назад, ощущая странное предчувствие кого-то, кто за ним наблюдает, но каждый раз никого не замечая. Это просто была Верона. Город оживал, наблюдая за своими жителями… Туманные волокна ночного воздуха плетут занавески вокруг старинных зданий, возвышающихся над узкими улочками Вероны. Редкие фонари, расставленные по пути, лишь нежно озаряют окружающую тьму. Звуки ночи — далекий лай собак, призрачные эхо шагов и периодические песнопения, доносящиеся из тихих часовен. Старинные палаццо, с их фронтонами, изысканной архитектурой и резными каменными балконами, таинственно прячутся в темноте. Гордые статуи, стоящие на площадях и вдоль улиц, словно оживают и приобретают свою собственную жизнь под покровом ночи. Гранитные фасады зданий кажутся пронизанными тайной и историческими загадками, хранящими в себе непреходящую красоту. Узкие аллеи, завитки которых ведут к скрытым дворикам, удивительно красивы в своей загадочности. Ветви деревьев, встречающихся на каждом шагу, нежно проникают сквозь каменные преграды и играют светом и тенью на античных стенах. Буквально каждый уголок города обладает своей собственной аурой, запечатленной в мраморе и камне. Ароматы цветущих цветов, проникающие в воздух, наполняют сердца прохожих и создают чувство надежды и возрождения. Бесшумный ветер, ласкающий лица, несет с собой аромат лимонных деревьев и пышных садов, раскинувшихся в окрестностях Вероны. Бенволио скользил сквозь пенные занавески ночных заведений, бесшумно проникая внутрь, питая надежду, что каждый следующий кабак приведет его к долгожданной встрече. Темные таверны манили его в свои объятья, соблазняя запахами алкоголя и звуками гуляний. Плотный дым тяжелых сигар проникал в его легкие, придавая воздуху мистическую ауру. Ослепительные свечи таяли, словно звезды, расплавляя свет на покрытых пылью полах и обнаженных стенах, свидетельствующих о годах грехов и радостей, смешавшихся в этом мрачном уголке города. Но каждый шаг Бенволио, каждое открывающееся пивное кружево, лишь отдаляло его от цели. В его сердце росла тревога, а в его душе пробуждалась печаль, поскольку местные обитатели кабаков либо молчали, либо презрительно смотрели на него, словно он был непрошеным гостем в их закрытом мире. Множество таверн прошло перед его глазами, прежде чем он наконец оказался у дверей, за которыми скрылась компания Капулетти. Сердце его колотилось от предчувствия и волнения, ведь он знал, что его присутствие в данном обществе может вызвать недовольство и напряженность. В сумерках, плывущих вокруг их трактира, воспалялась вражда, а зловещие тени бились на стенах, словно медлительные сердца, замершие перед неизбежным столкновением. Бенволио ощутил холод презрения, скользящий по его позвоночнику, и понял, что этот визит не будет радостным. Темная аура, наполнившая комнату, отразилась в отражениях их глаз, искаженных ненавистью и непримиримостью. Бенволио, отбросив страх и приглядевшись, увидел среди Капулетти Валенцио. Мир вокруг него словно замер, все его внимание было устремлено на это собрание, где он явно лишний. Отступать нельзя. Напряжение было почти осязаемо, и злобные взгляды, исполненные неприязни, обращались к Бенволио, как будто хотели выбросить его из этого тайного собрания. Однако он не дрогнул перед лицом противостояния и сохранял свою смелость и самообладание. Монтекки медленно приблизился к группе, олицетворяя уверенность и решимость. В таверне, погруженной во мрак ночи, смешивались ароматы тяжелых дымов и сладких духов. На пороге, озаренном рассеянным светом, казалось, что время остановилось. Здесь, среди темного декора и обшарпанных стен, царило безудержное веселье и непринужденность. Призрачные фигуры куртизанок двигались легко и свободно, словно призраки, пробужденные из глубин своего сна. Их шелковые платья, пропитанные атмосферой греха и соблазна, пленяли взгляды собравшихся в таверне посетителей. Звуки женских смеха и песен сливались с непрерывным гудением разговоров, наполняя воздух алкоголем и беззаботностью. Старые деревянные столы, отполированные веками, скрипели под весом разговоров и стаканов, наполненных непристойными жидкостями. — Иди отсюда, Монтекки, пока тебя не вышвырнули! — крикнул мужчина с русыми волосами и острыми чертами лица. Это был Давид. Бенволио помнил его в компании Тибальта. Здесь же, за одним с ним столом сидел и Балдассаре, и Луиджи — приятели Кошачьего Царя. Только вот самого Тибальта здесь не было. Видимо он дома, и Меркуцио уже с ним. Бенволио сглотнул, последний раз сомневаясь и наконец решаясь: — Я бы хотел поговорить с сеньором, — блондин кивнул на Валенцио, что брезгливо окинул Монтекки взглядом, одними глазами говоря, что тот не достоин говорить с ним. — Вы многих расспрашивали о Тибальте… Я кое-что знаю, — зашел юноша с козырей, видя, как лицо приезжего гостя меняется. Оно растягивается в интересе. — И что же ты знаешь? — вальяжность Валенцио поражала. Он явно чувствовал себя королем положения, хотя именно ему нужна была информация. — Кое-что, — уклончиво отвечал Бенволио, недоверчиво косясь на Капулетти, что зло хмурились, не представляя, что жалкий Монтекки мог вынюхать о их лидере. — Этот разговор не для посторонних. Наедине, — и не дожидаясь ответа, Монтекки вышел, не до конца уверенный, что сеньор заглотил наживку. Однако не прошло и пяти минут, как он вышел из таверны вслед за Бенволио, грубо схватил его за руку и оттащил в сторону, туда, где, по его мнению, их точно не услышат. — Что ты хотел мне рассказать? Монтекки вывернулся из хватки: — Сеньор, позвольте узнать Ваше имя для начала, — он решил начать издалека, убедившись, что то, что он может ему предложить, точно является верным. — Валенцио Ревьелло, — гордо он вскинул голову, приосаниваясь и расправляя плечи. — А кем вы приходитесь Тибальту и почему выспрашиваете о нем? Не сочтите за дерзость, хочу удостовериться, что моя информация будет Вам полезна, — Бенволио умел льстить, умел обольщать. — Он мой брат по отцу. Бастард, но кровь на половину родная. Я знаю, что он мне врет и скрывает кого-то. Не хочу, чтобы его бесстыдство пятном легло на род Капулетти и род моего отца. Я слышу чужие голоса по ночам из его комнаты. Не то женский, не то мужской. И эта интрижка Тибальта затянулась. Еще и этот Меркуцио, или как его там, — Валенцио брезгливо махнул рукой. — Постоянно рядом с ним ошивается. Сегодня не пойми что произошло. Так что рассказывай о моем брате все, что тебе известно! Бенволио замер, как кролик перед лисой. Валенцио, этот приезжий сеньор, не просто загостившийся путник, он брат Тибальта. Не родной, но по крови. От этой новости в голове зашумела кровь. Теперь его странный интерес к Кошачьему Царю становился понятен и обоснован, однако менее пугающим быть не стал. Монтекки пару секунд раздумывал, к чему может привести правда, которую он собирался огласить: о Меркуцио и Тибальте узнает вся Верона, все жители города накинутся на них, чтобы разорвать в клочья, польются оскорбления и ругательства, может последует физическая расправа. Бенволио ужаснулся от ярких картинок в голове, что рисовало его воображение. Тибальт точно не вынесет такого давления. Он не сможет обезопасить и себя, и Меркуцио, сделав выбор в пользу одного. И что-то подсказывало Бенволио, что это будет не Скалигер. Их отношения погибнут, не успев родиться, и тогда Бенволио не упустит своей возможности оказаться рядом с дорогим Меркуцио, когда тому будет необходима поддержка. — Ты язык проглотил?! — Валенцио терял терпение. — Сейчас в спальне Тибальта Меркуцио. Они любовники и скрывают отношения уже много месяцев, — на выдохе произнес Бенволио, чувствуя, как темнота сгущается вокруг него, обволакивая и затягивая в свою пучину. Верона, этот адский город, поглотила и его душу.***
— Ты что тут делаешь? — Тибальт успел испугаться, когда в окно его спальни застучали, а следом появилась кудрявая макушка. Меркуцио Скалигер, неугомонное создание, вопреки всем опасностям, ринулся делать то, что взбрело ему в голову. И сейчас, затаскивая повесу в комнату, пока его зад не увидели с улицы, Тибальт знал, что именно за наваждение там поселилось. — Я же послал письмо, чтобы ты не приходил. Твой дружок ведь его донес? Капулетти быстро запахнул окно шторами, быстрым взглядом осматривая целостность Скалигера. Не хватало ему еще ушибов или, не дай боже, переломов, а ведь Меркуцио мог и не заметить, будучи во власти энергии и адреналина. — Решил, что мы все же можем провести еще одну ночь здесь, — его лукавая улыбка напоминала лисью. Такая же хитрая, тонкая и изящная, а зеленые глазища притягивали к себе взор и гипнотизировали. Тибальт с каждым разом ловил себя на мысли, что ему все сложнее оторвать от них взгляд. Хотелось утонуть и раствориться в этих изумрудах. — Ты же сам просил. Лицо Капулетти в миг приобрело расслабленное выражение, а уголки губ едва приподнялись. Скалигер действительно творит, что хочет. К такому пора привыкнуть, но Тибальт не переставал удивляться его выходкам. Оставалось только смиренно принять выходку повесы, притянуть его к себе и заключить в горячие объятья, тут же вовлекая во влажный поцелуй. Меркуцио любил целоваться, а Тибальт разделял эту любовь с ним. Капулетти поднял Меркуцио на руки и сел на кровать, устраивая возлюбленного на своих коленях. Так он мог с ним разговаривать, целовать, обнимать, трогать везде и всюду, зарываться носом в густую шевелюру и утыкаться в шею. Так Меркуцио был рядом. Он чувствовал его горячее тело, жар, что питал его, страсть, безумие и что-то еще. Что-то теплое и нежное, что легко можно было бы принять за любовь. Но Тибальта никто и никогда не любил, и он не мог различить это чувство по отношению к себе. Но ему просто нравилось то, что исходило от Скалигера. — Дядюшка привез мне новую вазу, — шептал Меркуцио, обожая их болтовню ни о чем. И хоть обычно болтал именно он, а Тибальт коротко соглашался или просто кивал головой, предпочитая слушать голос делла Скала. Какая ирония, что раньше Тибальт всеми правдами и неправдами пытался заткнуть болтливому надоедавшему паяцу рот, не вынося его треска о всяких глупостях, а сейчас готов был слушать его часами, внимая каждому слову и поражаясь, насколько он прекрасен. — Какие цветы поставишь? — он не удержался и пальцами провел по чужой щеке, сразу же целуя ее и чувствуя, что Меркуцио улыбается. Он любил ласку. Любил нежность и очень любил прелюдию. Раньше такое про Меркуцио трудно было сказать. Однако с каждым днем все дальше отходила похоть, уступая место любви. — Не знаю, но точно не лилии, — тихо засмеялся Скалигер, запуская руки под красную рубашку. Тело Тибальта было горячим и твердым. Сплошные мышцы. Сила, которую не ощущать было невозможно. Меркуцио любил их трогать, щупать, целовать. А еще он любил находить старые шрамы и нежно водить по ним пальцами, словно заговаривая, чтобы они исчезли. Тибальт, ранее сопротивлявшийся, привык, с удовольствием подставляясь под юркие пальчики. — Руки холодные, — он вздрогнул, что рассмешило Скалигера. Но руки из-под рубашки Меркуцио вытащил, запуская их в выцветшие сухие волосы, сразу ощущая, как Тибальт расслабляется, прикрывает глаза и полностью отдается во власть прикосновениям. — Ложись, — Меркуцио мягко толкает его в грудь, заставляя упасть на постель, сам же клонясь к нему, целуя шею, скулы и ключицы. Скалигер любил целовать Тибальта. Любил одаривать его нежностью и лаской, с удовольствием наблюдая, как меняется выражение лица Капулетти. Оно расслабляется, затем приобретает редкую улыбку счастья и умиротворения. Кажется, Тибальт действительно был котом, раз так и ластился под умелые руки. И им не обязательно было заниматься сексом, достаточно было легких влажных поцелуев, приятных поглаживаний по телу и шепота на ухо ни о чем. Тибальту вообще достаточно было просто, чтобы Меркуцио был рядом. — Меркуцио, — Капулетти резко сел, стискивая талию юноши широкими ладонями. Он лишь на миг посмотрел в его зеленые глаза, как уже утонул. Надо было собраться с мыслью. Так было важно сказать эти слова именно сейчас. Именно сейчас, словно потом может быть поздно. Словно потом они не успеют. — Я… Внезапно дверь его спальни распахнулась, глухо ударяясь о шкаф. Тибальт совершенно забыл подпереть дверь стулом, не рассчитывая, что неугомонный Скалигер решит нагрянуть. И это был промах. В дверном проеме стоял Валенцио, брезгливо оглядывая побелевшее лицо брата и чужую спину в фиолетовой рубашке. В этот момент время словно остановилось. Тибальт не мог произнести ни слова, судорожно сжимая и разжимая фиолетовую ткань на худой спине Меркуцио, что замер, словно надеясь сделаться невидимым. Один только Валенцио не терял свой уверенности. О! Он определенно чувствовал себя хозяином положения, и ничуть не скрывал это, растягивая на лице кривую усмешку. — Значит вот как ты, Тибальт, защищаешь честь семьи, да? И ладно бы еще с девкой! Так нет же! С мужчиной! Содомиты, — плюнул Ревьелло, пятясь в коридор. — Можешь поверить, сеньор Сальваторе и отец непременно узнают об этом позоре! И молись Господу, чтобы только они, а не весь город! Это же надо было так опозорить два рода! С этими словами Валенцио скрылся в коридоре, желая найти дядю и рассказать про все увиденное. Тибальт же так и не отошел от ужаса, что сковал его всего. Он похолодел, а цвет лица приобрел сероватый оттенок, глаза остекленели. Он походил на мертвеца. Меркуцио отошел первым, пугаясь такой реакции Тибальта. Юноша положил руки на чужие скулы, пытаясь привлечь внимание Кошачьего Царя. — Почему этот псих с площади здесь? Тибальт? Тибальт, — ему пришлось потрясти его, чтобы Капулетти очнулся от оцепенения. Губы его задрожали, пытаясь произнести хоть слово: — Он мой брат по отцовской крови, — только и смог выдавить из себя Тибальт, не слыша ни Меркуцио, ни своего голоса, только шум собственной крови и биение сердца, что вот-вот остановится от ужаса. Срочно надо было действовать. Тибальт резким движением пересадил Меркуцио на кровать, встал и принялся мерить крохотную комнату шагами, не представляя, что можно сделать в такой ситуации. — Тебе надо уйти! Срочно! — выставить все так, словно Валенцио напридумывал — не получится. Его слово против слова Тибальта для Сальваторе весомее. Однако попытаться хоть дорогого Меркуцио огородить от предстоящих ругательств и разборок он мог. Вот только сам Меркуцио тормозил, не собираясь вставать с кровати, не то что выбегать из дома Капулетти. Все это не имело смысла. Все это было жалкой попыткой отсрочить неизбежное… Они слишком долго умудрялись все скрывать. И скрывали вполне успешно. Но рано или поздно должно было произойти что-то плохое. В конце концов они взяли у судьбы взаймы слишком много, и рано или поздно должен был настать час расплаты. Вот только смогут ли они отдать долг, оба сомневались… — Тибальт, — Меркуцио возник перед Капулетти, вновь беря его лицо в свое и заглядывая в серые тревожные глаза. — Бежать уже нету смысла… Внутри Скалигера все сжалось. Это он виноват. Это все из-за него. Ему не надо было приходить. Треск нарастал, становясь просто невыносимым. — Вот, дядя! — голос Валенцио вновь донесся до слуха любовников. Валенцио стоял в коридоре, победно сложив руки на груди и одними темными глазами указывая на пару сеньору Капулетти. В эту самую секунду душа Тибальта навсегда покинуло его тело. — Ах ты паршивец! — закричал мужчина, ничуть не боясь разбудить весь дом. Он словно именно этого и добивался. — Прямо в моем доме содомией заниматься с этим…этим… — Сальваторе кричал, брызгая слюной, не сразу придумывая, как обозвать Меркуцио, которого Тибальт оттеснил за свою спину. Он ничего не может поделать с яростью дяди по отношению к себе, так хоть дорогого Меркуцио защитит. — С этим поганцем! Ни у него, ни у тебя нет никаких норм морали. Как ты мог такой отпечаток наложить на весь свой род?! — Сальваторе стоял прямо перед склонившим голову Тибальтом, что ничего не мог сделать или возразить. Меркуцио впервые видел его в таком состоянии. Впервые в жизни Скалигер видел, чтобы Кошачий Царь побеждено принимал свою участь, не пытаясь защититься или дать сдачи. Сеньор Сальваторе кричал, гневно размахивал руками перед лицом и пару раз кулаком стукнул о дверь шкафа, что жалобно скрипнула и сорвалась с петель. Меркуцио только и успел вздрогнуть, с ужасом видя по лицу Тибальта, что подобное происходило не впервые. Сразу же Скалигер вспомнил и все многочисленные шрамы на спине Кошачьего Царя, что были получены с дядиной руки. Вот только знать, что такое происходит и видеть — разные вещи. На Тибальта постоянно так кричат? Как давно дядя сломал его волю? Из-за чего бедный Тибальт еще мог бы подвергнуться такому отношению? Меркуцио, с его богатой фантазией, даже представить не мог, чтобы его дорогой дядюшка мог так повысить на него голос. — Что ты молчишь, Тибальт? Что ты молчишь?! — Сальваторе, будучи ниже Тибальта, неуклюжее и полнее, как шар, думал Меркуцио, обладал какой-то особой самоуверенностью во всем, особенно в том, что касается Тибальта. Видимо старик уверен, что чтобы он ни сделал, Тибальт не даст отпора. И, судя по всему, он был прав. Кошачий Царь, что всегда столь рьяно кидался во все драки, не боясь никаких последствий, сейчас не мог поднять голову, стыдливо опустив ее на грудь и жмуря глаза, вздрагивая на каждое громкое слово, сказанное дядей. — Бессовестный паршивец! Живешь в моем доме! Ешь мою еду! — Сальваторе замахнулся рукой для удара, который Тибальт готов был стоически вынести, даже не пытаясь остановить дядю. Но Меркуцио не мог позволить такому случиться. Он метнулся к Тибальту, возрастая перед ним и перехватывая чужую руку. — Да что ты себе позволяешь, поганец?! — кричал сеньор Капулетти. — Ох, дядя Сальваторе, ваша ярость так же огромна, как ваше невежество! — Меркуцио отбросил его руку и замахал указательным пальцем перед лицом Капулетти с насмешливой улыбкой. — Кто бы мог подумать, что в вашем величественном доме есть место для таких, как мы, непутевых любовников! Тибальт выразительно вздохнул, но не от облегчения, что Меркуцио вмешался, а от страха, что теперь Скалигер оказался под прямым ударом Сальваторе, которому ничего не стоило перенести свою ярость на делла Скала. Только вот дядя тушевался… — Вы так нежно называете меня «поганцем». Но позвольте мне напомнить вам, что мои нравы и предпочтения несравнимо превосходят вашу ограниченную глубину и узкий кругозор. Сальваторе откинулся назад, возмущенный и озадаченный язвительными словами Меркуцио и его поведением. Будь перед ним кто-то другой, мужчина без раздумий залепил бы ему оплеуху, однако поднимать руку на племянника самого Принца он не решился. Самому же дороже выйдет. Эскал чрезмерно любил непутевого родственничка. — Вы хотите оскорблять меня и мою семью в моем же доме? — прошипел он, стараясь восстановить свое превосходство над ситуацией и безморальными юнцами. — Да, сеньор, я хочу, чтобы вы осознали, что ни Принц, ни сам Бог, и уж тем более ни вы, не имеете права говорить, что правильно, а что нет. И что вы, старый толстый сварливый старик, что изменяет собственной жене, вообще можете нас упрекать в чем-то? И как вы вообще смеете поднимать руку на Тибальта? Он всю свою жизнь посвятил такой жирной свинье, как вы, и ни разу не получил ни одного доброго словечка. Будьте уверены, тронете его хоть пальцем, и Эскал привлечет вас к ответственности в полной мере. — Ноги этого мужеложца не будет в моем доме, — шипел Сальваторе, уже разговаривая с Меркуцио и не обращая практически никакого внимания на самого племянника, чей грустный щенячий взгляд был прикован к одному только Скалигеру. Отважному повесе, что с полной решимостью выступал сейчас за него, защищая и отстаивая. Кто бы раньше сказал Тибальту, что монтекковский прихвостень способен на подобное, он бы не поверил. Но сейчас видел все своими глазами и понимал, что любил его вопреки всему на свете. Встречающиеся глаза становятся источником света, проливающегося сквозь густую тьму, и их сердца, нерушимо связанные, с каждым мгновением обретают все больше силы и стойкости. Чувства, которыми они одаряют друг друга, нежностью изящных слов и взглядов, перерастают в вихрь страсти, окутывающий их двоих. В каждом прикосновении звучит нота нежности и понимания, в каждом взгляде отражается бесконечная глубина души, способная видеть за поверхностью и найти истинную сущность любви. Но кровавая тень Вероны не сулит им мирного счастья. Они плывут против течения, будучи воплощением протеста против мрачной действительности, против того, что принимается обществом. Их любовь — это акт смелости и бунтарства, который расцветает в ущельях сомнений и угрозы. В их объятиях расцветает прекрасная роза восстания, символ любви, вопреки всему, что может попытаться ее задавить. В их глазах таится непоколебимая решимость прожить свою жизнь в неподдельной искренности, даже если они станут жертвами мира, который презирает их связь. Их любовь — это поэма, сплетенная из редких и прекрасных слов, которые они произносят друг другу, из песни, которую они пишут на страницах времени. Их сердца бьются в унисон, воспевая прекрасное дерзновение, их любовь устремляется к свободе и вечности, оставляя след в сердцах поколений, пылающих желанием пройти по этому пути. В прекрасной прозе жизни, где переплетаются судьбы людей, наступает час, когда две мужские души, хрупкие и смелые, осмеливаются пройти сквозь гущу противоречий и сомнений, чтобы обрести свою непритворную любовь. Покрывая свои искры страсти покровом секретности, эти два отважных сердца сходятся в противоречии канонам и традициям, которые суждено было держать в узах. Величественные города и пышные дворцы становятся свидетелями этого сокровенного союза, где запрет преподносит им сладость неповторимого противостояния. Каждое касание, слово и взгляд пронизывают их сердца, вознося их души на вершину блаженства. В объятиях этого дуэта царит вечная весна, где струится чистейший источник любви и нежности. Их любовь не поддаётся стереотипам и формам, она создает собственные законы и строит свой собственный мир. Их любовь — это звезда, ведущая их по непредсказуемой тропе, несмотря на все препятствия и опасности. — Конечно его здесь отныне не будет! — сощурил Скалигер глаза, по-лисьи вглядываясь в лицо Сальваторе. Мужчина ощутил внутреннее смятение, понимая, что его язвительные слова обратились против него. Он не понимал, к чему клонит этот мальчишка, что смеет перечить ему в собственном доме. — Может быть, вам стоит задуматься, сеньор, и открыть ум для новых возможностей, — произнес Меркуцио с насмешливой улыбкой. — И кто знает, быть может, вы сами найдете себе любовь, которая подарит вам намного больше, чем вы думаете. А пока Тибальт здесь не останется. Мы уходим! — заявил юноша и сразу же полез в шкаф, собирая те немногочисленные вещи Кошачьего Царя. — Ч…что? — Тибальт наконец вышел из оцепенения, находясь в смятении и не понимая, что задумал неугомонный Скалигер. Что он творит? Что он, черт возьми делает?! — Ты слышал. Я тебя здесь не оставлю. Мы идем ко мне! — Меркуцио злобно пыхтел из шкафа, перестав загораживать собой Ти, который сейчас попал под суровый взгляд дядюшки, что неодобрительно качал головой. — Мы идем домой. В настоящий дом, Тибальт. Скалигер вынырнул, всучил Тибальту его вещи, взял гитару и, взмахнув волосами, гордо вздернул нос и, взяв руку Тибальта в свою, вышел, стрельнув взглядом зеленых глаз на Валенцио, что так и стоял в коридоре. Юноша не упустил возможности наступить каблуком на чужую ногу, с удовольствием наблюдая, как гримаса боли растягивается на лице Ревьелло. — Все эти вещи куплены на мои деньги! — рявкнул Сальваторе, выскакивая в коридор вслед за Тибальтом. — Значит пришлете на мое имя счет дяде! — От голоса Меркуцио все вздрогнули и замолчали. Никто и никогда не видел, как Меркуцио может злиться по-настоящему. Вечно веселый и шутливый, непоседливый, никогда не воспринимающий ничего всерьез Скалигер, что часто находил сравнение с женщиной, сейчас выглядел опасно и угрожающе. Его ладони сжимались в кулаки, а глаза горели огнем, что готов сжечь все на своем пути. Одно неверное слово — и он даст сдачи так, что обидчик пожалеет. Тибальт видел Меркуцио таким лишь однажды, когда тот на площади защищал только что приехавшего в Верону брата. Может ли это значит, что он, Тибальт, стал для Меркуцио семьей? Он этого не знал, но точно понимал, что в доме Капулетти места ему больше нет. Крик дяди разбудил домашних, в коридор вышли некоторые заспанные слуги, показалась и тетя с Джульеттой, и ее няня. Все смотрели на них. Смотрели на Тибальта, как ему казалось, с осуждением и брезгливостью. Раньше он думал, что выдержит любые нападки в случае, если их с Меркуцио роман вскроется, однако сейчас Тибальт ясно понимал, что переоценил себя. Он больше не слышал стук своего сердца, казалось, оно давно уже замерло, падая куда-то вниз и стукаясь о самое дно, на котором оказался. Там же внизу валялись и его гордость, и честь. Тибальт вышел на улицу, отпуская руку возлюбленного. Ночная Верона встретила их холодным ветром, но ему было плевать. Он призраком шел за Меркуцио, что что-то тараторил и вещал, не затыкаясь ни на минуту. И если сейчас улицы города были пусты, то завтра утром они наполнятся сплетничающими горожанами, у которых главной темой для обсуждения будут они. Под пеленой темной ночи, дождь, словно слезы неба, сокрушительно обрушивается на затерянную во времени Верону. Узкие улочки, облитые серебряными струями дождевых капель, глушат всякий шепот и тихий шорох, погружая город в безмолвие и одиночество. Серые каменные фасады старинных зданий, веками пропитанные историей и страданиями, отражают мрачные образы прошлого. Через разрозненные оконные стекла проникают печальные отблески уличных фонарей, их бледный свет словно бранит себя за бесполезность в этой безвыходной обстановке. Ночной ветер проникает сквозь каждую щель, пронизывая до костей и наполняя сердца тревогой и неопределенностью. Звуки капель, падающих на землю и создающих ритмическую симфонию, словно повествуют о печали и несчастье, висящем над этим местом, словно мрачная тень непредсказуемости. Тибальт, сокрытый в тени, окутанный горем и душевной болью, бредет по пустынным улочкам, направляемый Скалигером, что лучик света прокладывал путь во тьму. Его сжатые кулаки горят яростью, его глаза полны безмолвного отчаяния. Он чувствует смертельный страх перед осуждением, перед тем, что утром обнаружат горожане, что разоблачат его истинные чувства. Все, что он знает, все, что он любит, запрещено, недопустимо в этом мире. Дождь, словно слезы небес, стирает следы его горя, размывает контуры его отчаяния. Он идет по этим улицам, проклиная судьбу и традиции, проклиная свое собственное сердце, которое отчаянно бьется в его груди только рядом с Меркуцио, вопреки всему. Его душа исстрадалась, его надежда мертва, и в этой душевной мгле он пытается найти свое место, понять свое предназначение, несмотря на болезненное противоречие между его сердцем и миром, в котором он вынужден существовать. За всеми раздумьями Тибальт не понимает, как оказался в уже до боли знакомой спальне. Он у Меркуцио. Это теперь и будет его дом? Примет ли его Эскал? Позволит ли остаться здесь навсегда? Да и есть ли ему вообще теперь место хоть где-то в этом мире? Он упал на кровать, складывая к ногам мешок с немногими вещами. Перед его взором мельтешило лицо возлюбленного, что обеспокоенно что-то у него выспрашивал, пытаясь привлечь к себе внимание. Но Тибальт не слышал его. В голове крутилась одна единственная мысль: к утру о них будет знать вся Верона.